Гулбэйн, Ричи Гулбэйн, мой старый школьный приятель, с которым нас связывали игры туманного и прекрасного в своей неопределённости детства, позднее перешедшие в настоящую дружбу двух мечтательных молодых людей, этот Ричи Гулбэйн после девяти лет своего внезапного исчезновения, давшего жителям нашего захолустного городка множество странных толков, вдруг так же внезапно появился. Я увидел его, стоящего посередине пропылённой улицы, в центре нашего скромного городка, носящего бестолковое название Киче-Пиче, которое даже старожилы этой беспросветной глуши не могли объяснить; вероятно, когда первые переселенцы лет сто двадцать тому назад проникли в эти отдалённые от цивилизации места, привлёкшие их, верно, тем, что сюда было трудно добраться, а значит, можно было надеяться на длительную тишину и спокойствие от всякого рода назойливых болванов, этих пронырливых дельцов, низводящих всякую идиллию до уровня пошлой и безнравственной картины, вставленной в золочёную раму и предлагаемой разношёрстной публике где-нибудь на торгах, на аукционе, и сбываемой с рук под удары деревянного молотка, – вероятно, первые фермеры, проникшие сюда, окрестили место своего будущего Вавилона по имени какого-нибудь из племён краснокожих, по землям которых они имели честь пробраться в этот тихий и райский по тем временам уголок Земли, к тому же видоизменённого до неузнаваемости; я искал в американской энциклопедии, проштудировав всю литературу об индейцах, но индейцев с таким названием не обнаружил: может быть, это название – Киче-Пиче – произошло от боевого клича босоногих сорванцов, воображавших себя героями на ковбойский лад или советом вождей новоявленного индейского племени?.. так или иначе, это название утвердилось за нашим городком, посредине которого я увидел моего пропавшего друга Ричи Гулбэйна под руку с одной особой, выглядевшей так, будто она сошла со страниц волшебных сказок. Вообще эта парочка выглядела на дороге, вынырнув из клубов дыма и пыли, созданных неким допотопным драндулетом, с глухим рычанием умирающего зверя направляющегося, по-видимому, в преисподнюю, – парочка выглядела, надо признать, экзотически. Ричи Гулбэйн, как потом я успел рассмотреть повнимательнее, был облачён, как и его очаровательная спутница, в костюм необыкновенного покроя, по крайней мере, должен поклясться, в радиусе трёхсот миль никто не надевал на себя ничего подобного со времён основания Американских Соединённых Штатов. Поначалу я не признал в нём «мечтателя Ричи», «головореза Ричи», как называли его наши ребята, и только вглядевшись в его лицо с резкими, но приятными чертами, с живыми глазами, говорящими лучше всего, что Ричи не утратил жизненной силы и присущих юности задора и оптимизма, я открыл для себя заново того, о ком лишь мельком вспоминал все эти девять лет, занятый, слишком занятый, как и каждый из нас в этом мире, собой, своими мыслями и этой всепоглощающей нас, бесцветной действительностью, убожества которой мы не замечаем, да и не хотим видеть...
Не буду смаковать моменты нашей достопамятной встречи с Ричи Гулбэйном, все эти «ахи и охи» по поводу и без повода, которые в подобных случаях в большом ходу между друзьями, коих судьба безжалостно разъединила своей твёрдой десницей. Перейду к тому, что последовало за первыми рукопожатиями и сбивчивыми объяснениями. Мы, конечно, направились все трое – Ричи, его подружка и я, в ближайший бар, где и разместились в отдельной комнатке, за столиком, чтобы поговорить без помех по душам, вспомнить прошлое и задеть настоящее. Ричи расспрашивал меня с каким-то особенным, грустным выражением лица, и я рассказал ему без утайки всё, что имел сказать другу детства после многих лет разлуки с ним. Когда я закончил свою историю, он улыбнулся и заметил, что я остался таким же, как и раньше, добрым и простым парнем, которому он доверяет, а потому и он честно, не кривя душой, изложит мне события своей жизни. «Только не надейся, – предупредил он меня, – что я поведаю тебе обыкновенную историю человеческих скитаний, ошибок и унылого раскаяния в жизни, как в самом величайшем грехе! То, что ты услышишь, будет столь необычно, что ты мне сначала можешь и не поверить, но, впрочем, я предоставлю тебе доказательства истинности моих слов и тогда ты не сможешь мне не верить...» Заинтриговав меня такими туманными и многообещающими выражениями, он приступил к повествованию и всё время, пока он говорил, я не перебивал его ни одним словом...
Ричи Гулбэйн поведал своему приятелю, другу детства, невероятную историю, в которой он попадает в некий антимир, наполненный чудесами. После этого он прихватывает своего раскрывшего рот слушателя и они все трое возвращаются в упомянутый антимир, тем дело и кончается... Впрочем, это ещё не конец повествования, потому что автор всей этой белиберды, почувствовав укоры совести, ощутив в себе бездушного ремесленника, сходит с ума и впадает в патологическое состояние пространственно-временной прострации, он видит каких-то чертей, каких-то безобразных существ, не похожих ни на что, связывается с ними, впутывается в какие-то сложные, заумные отношения...
Но однажды на него находит миг просветления, сознание возвращается к автору – и он тут же принимается изводить бумагу, заполняя её странным, невразумительным текстом, где сообщается, что он, автор (имярек), побывал на том свете. Двенадцать часов прошли как одна минута. Не сходя с места автор написал солидную книгу о жизни в потустороннем мире и о своих приключениях, лично пережитых им, а также впечатлениях, полученных им во время вояжа по загробному миру. Поставив точку на последней, 895-й странице своего обширного труда, он хотел было застрелиться, так как снова почувствовал в себе непреодолимое желание отправиться в полюбившуюся ему загробную обитель (на этот раз безвозвратно), но вспомнил, что у него нет пистолета, или какого-нибудь другого огнестрельного оружия. Поискав на кухне, он обнаружил уксус и обыкновенный столовый нож. Мысль об уксусе отпала сама собой, автор капитального труда был сторонником безболезненного, по возможности приятного ухода из жизни. Поэтому он предпочёл вскрыть себе вену. Вскоре его охватила слабость, безразличие застлало ему глаза и, лёжа в постели, он навсегда ушёл в тот мир, без которого не мог жить...
В тот же день его нашли мёртвым, с белым, как бумага, лицом. На полу растеклась огромная лужа ещё не совсем спёкшейся крови. Тело не успело окончательно остыть и за-твердеть. Глядя на этого покойника, кто угодно мог бы подумать, что это не смерть, что он не умер – нет! – а тихо, счастливо, как младенец, заснул, чтобы спать вечным сном и никогда, никогда здесь не проснуться...
Дня через два или три его тело предали земле. Бригада писателей, его коллег по перу, стояла вокруг надгробия, у всех были скорбные, задумчивые лица. Кто-то выступил с прощальной речью, назвав умершего «одним из тех скромных тружеников, на которых зиждется здание современной человеческой культуры». Потом все разошлись кто куда...
– Ричи, кто этот человек?.. – спросил я моего друга...
– А-а!.. Это писатель, навсегда переселившийся сюда, в этот мир!.. Там, на Земле, он кончил самоубийством, чтобы только попасть сюда, он истинный патриот этого края!..
Ричи познакомил меня с ним... Мы гуляли вчетвером по райскому саду, вдыхали блаженный, напоенный ароматами цветов и плодов, воздух, не думая ни о политике, ни о делах. Я то и дело спрашивал писателя о том, как он теперь живёт...
– О! Превосходно!.. – улыбался этот человек. – И главное, я прекрасно себя чувствую и не испытываю ни малейшей потребности писать!..
Удивительные, похожие на сон воспоминания, согревающие душу!..
29 апреля 1984 г.