Тук – тук – тук, - дверь моего кабинета скрипнула, открываясь. В неё просунулась лохматая голова Мишеля – так уважительно звали мастера группы Профессионально-Технического училища его коллеги-мастера. Преподаватели и подопечные Михаила Ильича звали, конечно, именно так, уважая его доброе уважительное отношение ко всем, с кем приходилось общаться по работе и по-жизни. Его причёска, закрывающая живописными прядями лоб, почти доходящая до глаз, и уши, вызывала двоякое ощущение – нечёсанности и художественного беспорядка. Вслед за головой появились плечи и вошёл он сам.
Тук-тук-тук – повторил он голосом, подкрепив так просьбу на разрешение войти. Я поднял голову от массы бумаг, лежащих на столе, с которыми работал, отодвинул их от себя и кивнул.
- Не помешал? Пришёл знакомиться! На Педсовете тебя,- можно на Ты? Мы, наверное, ровесники,- представили нам, а вот с нами – директор сказал – будешь знакомиться в процессе работы. С Германом мы дружили, думаю, и с тобой сойдёмся. – Я ещё раз кивнул, подводя итог его тираде.
Герман Иванович – руководитель физического воспитания училища, в котором мне предстояло трудиться далее, привёл меня на своё место после того, как моё училище было расформировано по повелению всемогущего Григория Романова – Секретаря Ленинградского Обкома КПСС, здание отдано Интернациональному ПТУ (Было в те поры такое в Ленинграде), учащихся раскассировали по другим училищам города, директора, Кузнецова Евгения Михайловича, повысили, забрали в ЛенОблУправление профучилищ, а коллектив преподавателей,- спасибо не на улицу,- разогнали по различным местам, предоставив на выбор куда убираться из обжитого, обустроенного своими руками, принятого с нуля нового учебного здания с производственными мастерскими, учебными классами, громадным спортивным залом, «вылизанным» мною, снаряжённым и оборудованным спортинвентарём на долгие годы работы, со своим стадионом, расположенном в 5 минутах ходьбы, с новеньким корпусом общежития в пять этажей, уютной столовой и пищеблоком. И всё это из под нас выбили одним волевым решением Верховного правителя Ленинграда и Области.
Сведения о предполагаемой вскоре реорганизации сперва просочились в форме слухов из «источников, заслуживающих доверия». Причём эта форма вызывала сомнения и недоумения. Будто бы «Светлейший областного масштаба» более не хочет видеть в районе Обкома КПСС физиономий, отличающихся по цвету от привычного цвета нации, вверенной его попечению на громадной территории Ленинградской области и города Ленинграда. Надо, повидимому, пояснить, что в Интернациональном ПТУ постигали профессионально-технические науки представители детей разных народов, стран и континентов, поддерживали бы только они миролюбивую политику СССР, ратовали бы за Дружбу народов и платили бы твёрдую валюту.
Достоверно известно, что в рядах учащихся титульной нации, дважды и трижды проверенных на предмет устойчивого противостояния тлетворному влиянию Запада, т.е. капиталистического образа жизни, неизбежно принесённого юношами из соответствующих стран, кроме стран, так называемой «Народной демократии» - демократических немцев, венгров, чехов, поляков, югославов, афганцев, учебные аудитории, мастерские, спортивные сооружения, общежития и пр. сооружения ПТУ заполняли чёрные ребята из нескольких стран Африки. Вот они-то и послужили причиной катаклизмов, разрушивших привычный образ жизни многих людей: преподавателей, обслуживающего персонала, учащихся /справедливости ради следует отметить, что несколько человек, прошедших отбор были допущены обучаться далее с пришельцами/. Африканцы очень любили разноцветные и экзотические одежды, прельстившие наших мальчиков, имевших статус «стиляг». В чьём-то предприимчивом мозгу возник оригинальный план, который на первых порах начал осуществляться весьма успешно.
Однажды, в сентябре, когда к началу учебного года съехались из побывки на родину африканцы,отдохнувшие и «загоревшие», обновившие свой гардероб, несколько непривычный для нашего ленинградского глаза и климата, в сумерки, к дверям родного /на время/ ПТУ прибежал с выпучеными глазами и громкими воплями голый и босый чёрный юноша. Набедренную повязку ему замещали плавки. Отогретый и успокоенный дежурными мастерами училища, одетый в подвернувшуюся одежду, он, хлебая чай, забывая от волнения скудные запасы русского языка, рассказывал вызванным милиционерам о грабеже, которому подвергся со стороны неизвестных лиц в парке, прилегающем к училищу. Негодяи, в неустановленном количестве, поймали его в темноте и, угрожая неизвестным предметом, ограничившись одним подзатыльником велели ему отдать все вещи и обувь, разрешив оставить плавки. Подтолкнув к недалёкому от места нападения училищу, грабители, захватив одежду и велев молчать, растворились в темноте. О чём был составлен протокол.
Назавтра, на следственный эксперимент прибыли представители Консульства и диаспоры страны с протестом на бесчинства, сотворённые с их гражданином, доверенным нашей стране на обучение с гарантией безопасности. «Наша сторона» принесла официальные извинения «Их стороне», возместила материальный ущерб в пересчёте на рубли, обещала исключить впредь подобные прецеденты. Международный скандал был потушен, не успев вспыхнуть, но, увы, обещание исключения было необоснованным. Когда это повторилось второй, а потом и третий раз, то «сыскари» стали задумываться над некоей регулярностью и одинаковостью почерка исполнения.
Но машина была пущена. Романову приписывают фразу /за достоверность не могу ручаться, смысл подтверждается последующим/ «Чтобы я этих .. мазых и чернож.... близко здесь не видел». Понятливые прихлебатели всё поняли. Надо ПТУ убрать с глаз долой, тем более, что место возле самой-самой «Колыбели революции» - Смольного, должно быть стерильно! На повестку дня, на рассмотрение нового места расположения опального ПТУ, были выставлены 4 /четыре/ здания училищ недавно вошедших в строй. «Повезло» нам. Вот так я попал из Купчина на Васильевский остров. На дорогу туда и обратно приходилось тратить более трёх часов. На прежнем месте я добирался от дверей дома до входа в Училище около получаса.
Потом удалось узнать окончание жуткой истории грабежей. Упомянутые выше «стиляги», позор города на Неве, возымели страстное желание одеваться так же цветисто и цветасто, как африканские соискатели профессионально-технического образования, что гарантировало им впоследствии возможность в своих странах занимать высокие посты, способствующие прогрессу в технике, культуре и искусству.
Поскольку швейные предприятия города не могли удовлетворить высококультурный спрос наших продвинутых сограждан, то они, согласные приобрести /деньги-то водились от разных полу или беззаконных коммерческих предприятий на галерее Гостиного Двора/ «шмотки» - на их сленге – разработали хитроумный план покупки вожделенных образцов одежды /фи, как плохо звучит приземлённое обозначение восхитительных одеяний/ прямо с манекенов, каковыми согласились послужить оборотистые цветные ребята, быстро уловившие обоюдную выгоду этого коммерческого предприятия. На каком языке они договаривались, последующее следствие не разглашало. Подразумевалось, что иностранные учащиеся должны были выучить русский, чтобы понимать преподавателей и своих новых друзей. Взаимопонимание было полным. Лишние деньги никому не мешали. Содержание иностранцев своими странами было весьма приличное, но хотелось ещё, тем более, змеи-искусители рисовали радужные перспективы, ждущие ловцов радужной жизни вне строгих установлений землячеств, наблюдавших за правильностью жизни своих соотечественников. Чай, посылали их в Ленинград для получения необходимых знаний, умений и навыков, чтобы в дальнейшем принести пользу своим Отечествам. А они,- некоторые, конечно,- поддавшись соблазну Золотого Тельца, продавали всё с себя /до плавок, это было непререкаемое условие/, заранее договорившись о цене. Ехали вместе вечером в такси к училищу, раздевались в парке, прятали полученные деньги в плавки и, дождавшись убытия покупателей на безопасное расстояние, поднимали вой и крики, ограбленных и обиженных в своих самых лучших чувствах представителями дружеского народа.
Преподаватели того училища, с которыми мы познакомились в процессе передачи дел, очень смущались, считая себя «захватчиками», не по своей воле вытесняя нас, приходя на всё готовое, рассказали подробности «дела», к тому моменту уже законченного. Все получили по заслугам. «Коммерсантов» выслали на родину. Материальный ущерб, выплаченный потерпевшим, был возвращён. Со штрафом. «Грабителей», как водится, не нашли. Самыми потерпевшими в этой дикой истории – оказались мы! А Григорий Васильевич Романов пошёл позже на повышение. Пошёл бы он лучше до и на....
- Послушай, Исаак, - продолжил Мишель,- у нас с Германом было заведено, что я перед уходом домой захожу сюда, в его кабинет – твой сейчас – и откушиваю чашечку винца. Иногда, когда у него было мало работы,- я смотрю ты тоже завален бумагами,- он составлял мне компанию. Ты не против? Не ломать традицию? Мне уж очень хочется выпить в конце рабочего дня. Стресс снять!
Он вопросительно смотрел на меня. Я кивнул:
- Ты давай, чувствуй себя, как дома. Только я не буду. Сам видишь – у меня какие залежи.
- Ладно-ладно! У меня и чашечка своя есть. Вон в шкафу у тебя. – Мишель показал на железный шкаф, стоящий у входа в кабинете, подошёл к нему, привычно открыл дверцу, достал красивую чашку тонкого китайского фарфора, вытащил из кармана пальто бутылку с вином. Налил. Протянул мне.
- Ну, может уважишь? За знакомство и ващще
- Не. Я вообще не пью. А ты давай.- повторил я. - Раз душа просит.
- Да не душа это. Думаю, ты не ёрничаешь!? Жизнь такая. Пёстрая. Как леопЁрд. – Михаил грустно ухмыльнулся.
- Ладно, по второй. Я потом чашку помою. У тебя – хорошо - раковина есть. Мы с Геркой так и не выяснили, что в этом кабинете раньше было. Зачем раковина? Вот этот шкаф железный зачем? Герка классный парень, да? Мы с ним часто о жизни беседовали. О политике. Философствовали.
- Чёрт,- подумал я,- хотел поработать над бумагами. Придётся слушать излияния начинавшего пьянеть незваного гостя. Надо что-нибудь придумать, чтобы не превращать мой кабинет в место для традиционного, как он сказал, распития. И чашка своя на привычном месте. Михаил, как будто подслушал мои мысли, встал, преувеличенно прямо прошёл к раковине, тщательно вымыл чашку и поставил её на полку. Подошел к столу, протянув руку.
- Извини, что помешал. Пойду, ладно. Директор не увидел бы. Он не любит, когда кто-то в ПТУ выпивает. Кроме него. Ты не обижайся. – Он хохотнул, качнулся и .... сел. По тому, как он быстро захмелел, выпив бутылку вина, было видно, что для него это дело привычное и путь к алкоголику успешно пройден. Жалко, парень-то молодой. Лицо хранило следы былой привлекательности, просматривающейся через рыхлую одутловатость пьющего человека. Он вынул из кармана пачку сигарет и протянул мне.
- Покурим?!
- Нет! Уж это извини! Дым терпеть не могу. С детства,- решительно отстранил его руку.
- Поял! Ладно! Потерплю. Спорт, да? А Герка курил!
- Ну, Герка спорт оставил давно. И это его дело. А я – не курю!
- Поял! И правильно делаешь. И я брошу. – Он смял пачку и потянулся к ажурной пластиковой корзине для бумаг, стоящей сбоку от стола.
- О, стоит мой подарок Герке! В Марселе купил!
- Кто,- удивился я. В те времена заграница для нас, Советских граждан, была чем-то призрачным, недоступным, Туда пускали только делегации проверенных трижды и четырежды работников передовых предприятий, чтобы они могли, «понюхав» западное гниение, рассказать в красках своим товарищам о прелестях и преимуществах социалистического образа жизни. А потом откуда деньги на такие путешествия?
- Как кто? – обиделся Михаил,- Я! Ты думаешь почему меня Мишель зовут друзья и мастера? Ты думаешь – я всегда был такой? Нечёсанный? Немытый? Алкаш? Посмотрел бы ты на меня раньше, тогда, когда я был человеком!
- Да ты и сейчас человек,- робко возразил я, удивлённый такой вспышкой, но он гневно перебил:
- Брось ты! Я ж понимаю, одно подобие осталось. Ну, зацепил ты меня. Редко сейчас со мной такое бывает. Но вот доверие у меня к тебе. Хочу, чтоб ты знал и не держал меня просто за выпивоху. «Были когда-то и мы рысаками», – процитировал он нараспев строку из старинного романса.
– Кончил я, значит. Не! Без значит. Слова-паразиты из чашки выскакивают сами. Борюсь с ними и своих пацанов учу говорить правильно. Так вот, кончил я филфак ЛГУ, отделение иняза. Два языка. Они мне с детства хорошо давались. Позвали в аспирантуру. Там одолел ещё один и усовершенствовал полученные. Уже диссертация собиралась. В перспективе научная работа и преподавание на родном факультете. Но! Человек предполагает, а Бог располагает. В тот раз его /Господа/ заменили другие «господа», работающие, вернее служащие в Доме, из окон верхних этажей которого, как говорили шёпотом в Ленинграде, видны отдалённые места северных окраин страны – почему-то в обиходе именовавшиеся как «места, не столь отдалённые!?». Ну, типа Колымы, Магадана!
Приятный баритон, тоном, даже не предполагающим вопросов, возражений или отказов, представившись, сообщил мне по телефону дату, время и место, где со мной хотят повидаться для обсуждения важного вопроса. Пропуск в специальный соответствующий кабинет будет заказан. После вежливого прощания и окончания разговора я ещё какое-то время сидел, не слыша пиканья трубки. Чем я мог провиниться? Слава этого учреждения была в городе, скажем мягко, жутковатая. Ходили разговоры о внутренней тюрьме, участие в репрессиях и т.п. Обычно тротуар перед фасадом Большого Дома пустовал. Жители города подсознательно переходили на другую сторону, если нужно было пройти к Неве или Невскому пр. по Литейному. Оставшиеся до встречи два дня я томился в догадках – зачем? Сказать никому не мог, о чём меня в конце разговора мягко попросил лейтенант Госбезопасности. Он сказал и фамилию, но она у меня тут же вылетела из головы после того, как он назвал свой статус. В назначенный день, подходя к громадным дверям Дома, я в последний раз перебирал свои прегрешения, в чём могли меня упрекнуть здесь. Куры, которые я строил студенткам, проводя с ними семинары по языку? Мелковато. Общение с иностранцами? Только как переводчик с делегациями по нарядам из ЭкскурсБюро. Фарцовка? Никогда и ни за что. Бывало с интуристами обменивались чем-то, но это никто узнать не мог. Ладно! Скажут!
Принял меня импозантный мужчина, вставший на мой стук в дверь и двинувшийся навстречу с протянутой рукой. Его серый костюм очень гармонировал с серебристым ёжиком волос, светлыми глазами.
- Прошу Вас,- он показал на стул у стола, приставленного буквой «Т» к основному. Сам сел рядом, повернувшись в полповорота ко мне.
- Подполковник Иванов,- совсем по-штатски наклонил он голову, представляясь. /Так я и поверил, что ты назвал настоящую фамилию, начал я про себя комментировать происходящее/
- Спасибо, что откликнулись на наше приглашение /Как будто у меня был выбор? Продолжал я анализ ситуации, подавшись вперёд, изображая повышенное внимание. А может, так оно и было/
Мы познакомились с Вашими успехами в Университете, Вы заинтересовали нас и мы решили познакомиться поближе и попросить Вашей помощи. Кто – мы? Комитет Госбезопасности! – Он выговорил последнее со значением и очень весомо, чтобы я проникся важностью ведомства, прибегающего ко мне за содействием.
- Ваши университетские преподаватели дают Вам высокую оценку, как отличному синхронному переводчику, в совершенстве владеющему основными языками, высокообразованному человеку и, главное, Высокопатриотичному гражданину нашей Родины. /Чего это он распелся, сейчас могу покраснеть? Ох, неспроста это всё – крутил я в мозгу безмолвный диалог/. – Вы знаете, конечно,- продолжал он, - что у нас в СССР организованы большие морские путешествия – круизы по миру, с заходом в крупнейшие и красивейшие города разных стран. Их обслуживают наши великолепные морские суда-лайнеры. Путёвки на эти чудесные путешествия распространяются между достойнейшими гражданами нашей страны по линии Парткомов, Месткомов и Профкомов предприятий, учреждений, научных организаций страны. Мы хотим, чтобы наши люди, кому мы оказываем доверие, конечно, своими глазами увидели капиталистический рай во всех его проявлениях, и, не обольщаясь цветной мишурой западного образа жизни, реалистично и критически отнеслись к увиденному, о чём поделились бы со своими коллективами, вернувшись из путешествия. На Вас мы хотим возложить задачу осуществления связи наших экскурсантов с людьми в местах их пребывания, с дружественными организациями, помочь в посещениях объектов мирового культурного значения, устранить языковой барьер. Как Вам наше предложение? Свои занятия в аспирантуре Вы, конечно, продолжите, перейдя на очно-заочную систему. Мы Вам поможем!
Мишель покрутил головой. – Передо мной разворачивались новые перспективы, а потом в этом ведомстве возражать не принято. Они уже всё решили без меня и позвали, чтобы довести до моего сведения о повороте в моей судьбе.
- Ну, вот и ладушки,- подполковник поднялся, подводя итог беседы,- сейчас я приглашу сюда офицера, с которым Вы подробнее обсудите план нашей совместной работы. – Он снял трубку телефона и бросил одно слово: - Зайдите!
-Тотчас же открылась дверь и на пороге возник молодой человек, тоже в штатском. Моих лет. Подполковник представил нас друг другу, сказал обо мне несколько лестных слов и отпустил нас для дальнейшего разговора, который тебе будет неинтересен. Могу только сказать, что я его расценил как смесь инструктажа с накачкой. Было предусмотрено всё, вплоть до того, как дышать. На каждый рейс я должен был представлять план заходов судна, стоянок, экскурсий, посещений, встреч с представителями братских партий и т.д. и т.п. А после рейса надо было рассказать о выполнении намеченного и об отклонениях. Я это называл «шаг влево, шаг вправо». Ну. Ты понимаешь!?
Кончилась эта малина, которая уже начала меня тяготить регламентом, после захода в Канадский порт Галифакс. Надо тебе сказать, что я жил в одной каюте с номерным помощником капитана – третьим, четвёртым – не помню, выполнявшим штурманские обязанности. /Мишеля в процессе разговора развозило всё больше и рассказ терял гладкость, которую я придаю сейчас/. Я-то сходил на берег с группами экскурсантов, среди которых, как правило, был «искусствовед в штатском» - так мы между собой называли прикомандированных «стукачков», а членов команды отпускали с судна числом не менее трёх, подразумевая, что каждый смотрит за каждым. На всякий случай. «Во избежание провокаций» - дежурное напутствие замполита.
И вот в Галифаксе, мой сосед-штурманок, сука, как оказалось потом, зашёл «на секундочку» в маленький магазинчик одежды, где можно было затеряться между рядами с джинсами разных фирм /как объясняли потом члены его «тройки»/, что он и сделал. Оставшиеся «члены» в панике пробежали несколько раз вдоль всех рядов, чуть ли не заглядывая в карманы развешанных брюк, но наш штурманок, наверное, без навигационных приборов сбился с правильного курса. /А, может быть, лёг на правильный курс, как потом злословили в команде/. А пока, оставшиеся «члены» в панике прибежали на корабль с сообщением, что их товарища «похитили» среди белого дня. Капитан и замполит велели им и вахтенному у трапа молчать о происшествии, а сами «встали на уши», начав с запроса в полицию.
Оттуда сразу же прибыли трое бравых серьёзных мужчин – офицер и двое в штатском, пригласили в капитанскую каюту «членов» и учинили им, как они потом поведали всем, форменный допрос: где, когда, как, во сколько, при каких обстоятельствах в последний раз они видели живым члена экипажа нашего героического круизного лайнера, взятого в качестве трофея не-то у Германии, не-то у Италии. Собрав все необходимые сведения полицейские удалились, а мы стали с тревогой ждать прояснения судьбы нашего, как мы хотели надеяться, товарища. Через несколько часов, когда лайнер должен был отваливать от причальной стенки /задержать отход было нельзя/ штурман так и не появился. Зато появились официальные лица, проследовали в капитанскую каюту и сообщили, что штурман попросил политическое убежище, о чём капитан, уже в море, собрав всех свободных от вахты, поведал, категорически запретив обсуждать вопрос с кем либо.
– Держите язык за зубами, кто хочет работать дальше! – Меня он с замполитом мурыжил отдельно и долго. – Ты с ним жил в одной каюте! Неужели он тебе ничего не говорил о своих планах сбежать? Не делился настроениями? Не вовлекал в преступные намерения? Превознося джинсовый рай? Быть того не может! Ты его покрываешь! Пособничал измене Родине!
То же самое я выслушал в КГБ, куда меня вызвали сразу по приходу судна в Ленинград. В большем объёме, с интонациями допросов преступников /так я себе представлял подобное/ и значительно дольше. Как будто это я вытолкал его с корабля и принудил остаться в Канаде.
Убедившись, что я ни в чём не признаюсь, не считаю себя виновным в происшедшем, мне брезгливо было сказано: - Да! Не оправдали вы /с маленькой буквы/ нашего доверия, идите!!!
По столу подтолкнули пропуск и я покинул здание, совершенно не представляя чем всё окончится для меня.
Выгнали меня отовсюду, начиная с аспирантуры. С судна – само собой. Отобрали паспорт моряка, закрыли все визы, закрыли возможность работать переводчиком. Куда я только ни приходил, узнав мою фамилию сообщали, что вакансия занята. «Добрая слава», пущенная высокой организацией бежала впереди меня на двадцать шагов. Спасибо, мой сосед по дому, с которым мы на детской площадке как-то бутылочку «приговорили» - да, я начал попивать от безысходности и сознания беспредела – сказал, что меня с университетским дипломом могут взять мастером производственного обучения /значит и воспитания/ в ПТУ. И вот я здесь.
Ребята из экипажа, знавшие, как со мной обошлись, возмущавшиеся «втряпочку» мерзости беспредела и всемогущественной вседозволенности, иногда звонили, спрашивали о моих делах, рассказывали о своих. Как-то рассказали, что заходили в Галифакс и видели... Да, да! Штурмана. Он, зная о заходе судна в Галифакс, приехал на своей машине к воротам порта, дождался, когда команда группами выйдет в город, убедился, что за ними никто не наблюдает и подошел к ребятам, с которыми раньше общался, подошел, надвинув шляпу на глаза, под тёмными очками. Общение с иностранцами ещё было крамолой. Моряки, узнав его, так приветствовали бывшего сотоварища: - Что ж ты, сука, Мишке жизнь поломал? Ты в шоколаде, судя по виду, а он в беде! – Рассказали ему о моих злоключениях, о которых он даже предполагать не мог, т.к. готовясь давно к побегу, он даже во сне боялся проговориться, чтобы не подставить кого-нибудь. Почва была подготовлена, ждал только случая несколько лет. Работал в порту и на судах, женился,купил дом, автомобиль. За работу в Канаде платили. Но часто тянуло в порт хоть издали взглянуть на суда из СССР, послушать родную речь. И сейчас, как будто подспудное чувство вины привело его в порт, хотя он на самом деле виноват в моём деле не был.
- Жалко, ты не пьёшь,- заключил рассказ Мишель, вставая и хватаясь за стол, чтобы выровняться,- мне одному неловко. Будто я – алкаш какой?! Хотя так оно и есть! – Он махнул рукой, дурашливо раскланялся и вышел.
Несколько недель мы встречались иногда в коридоре, в столовой, и, когда он приводил свою группу ко мне на занятия. Мне казалось, что Мишель испытывал некоторую неловкость за свою нетрезвую исповедь. В один из понедельников он позвонил мне утром на работу. В кабинет. Я с трудом узнал его хриплый далёкий голос.
- Исаак! Извини! У меня полминутки. Я звоню тебе из Сосново, из милиции. Хороший сержант дал позвонить. Я тут на выходные заблудился, посидели, погуляли, короче в милицию попали. Ты скажи старшему мастеру, что я в больницу попал, поэтому на работу не вышел. Ну отмажь, как-нибудь, придумай, что-нибудь. А то уволит. Ну, всё! Спасибо, спасибо! Это я не тебе, это сержанту, тебе тоже спасибо!
Старший мастер не поверил мне. – Опять нажрался где-нибудь. Это у него не первый раз. Надо с ним кончать. Жалко парня. Ты его историю знаешь? Жалко, но у нас же дети. Им какой пример.
Появился Мишель на работе через три дня. Зашёл ко мне поблагодарить за «отмазку», хоть она не помогла. Синяки, которыми было покрыто его одутловатое с перепоя лицо, начали желтеть, подбитый глаз открывался ещё не полностью.
- Вот, зашёл за трудовой книжкой. Мастер сказал, что чаша терпения переполнилась. Я ему в тон брякнул, что надо было отпить. Он заржал и выгнал меня. А ты молодец, что не пьёшь. И не надо.Будь здоров.
– Он ушёл и пропал из моей жизни. Кто-то из мастеров сказал, что он уехал. Совсем. В Ленинградскую область.
Там,- съязвил мастер,- самогон дешёвый.