Здравствуй, Людмилка!
Целую твои ушки, веснушки, носик и ротик. Не делай большие глаза, никакую ориентацию я не потеряла, просто-напросто соскучилась. Наконец, пишу тебе. Прости меня, грешную, закрутилась-завертелась. Зато теперь расскажу все по порядку.
После нашего городишка я попала в нечто величественное - как ад. Проспекты бесконечные. По ним ветра гуляют, с ног валят. Зато в тихую погоду глазам открывается великолепное зрелище - синий дым, фиолетовый дым, красный дым, сиреневый дым, оранжевый дым и так, далее, в голубое небо поднимается весь спектр, а с ним и вся таблица Менделеева. То промышленные гиганты дают себя знать. Между прочим, от общаги до Политеха я должна целый час трястись на трамвае. Так вот, весь этот час в окне мимо тянуться серые корпуса и трубы, трубы. А снежок вокруг тоже серенький, сам на себя непохожий. Пейзаж прямо фантастический. Что там наши улочки с соснами во дворах, огородами, гусями и собаками.
А какую прекрасную специальность я себе выбрала - “Технология металлургического производства”. В институте одни мужики, в общежитии тоже. Такое ощущение, как будто в армию попала. И все смотрят на меня братскими глазами, честное слово. Поначалу боялась, что замучают домогательствами, а потом поняла, что у них у всех как бы сговор такой - не видеть во мне женщину. Ребята отличные - как они помогали мне во время сессии, которая, кстати, обернулась для меня сплошным кошмаром, но не видят они во мне бабу и все тут.
Однажды, сижу в своей комнате. Воскресенье. Вечер. По комнатам гуляет веселье. А у меня внутри все ноет от одиночества. И такой я себе убогой показалась: ни груди, ни задницы, не девка, не парень, а так, черте что и с боку бантик. Тоска охватила неописуемая. Выглянула в коридор. Вижу - стоит «шкафик», два на два, а вид такой сиротливый. «Девушка, - спрашивает, - что же мне делать, я пришел, а друга нет на месте, уехал?» Жалко мне его стало. «Заходи», - говорю, к своему великому изумлению. Когда он вошел, я тут же пожалела о сделанном: по его толстой рожице было видно, за кого он меня принял. Дальше-больше. Вошел, скинул пальто, уселся по-хозяйски, выставил на стол бутылку “Портвейна” и предложил выпить “на брудершафт”. Я задохнулась от возмущения и - согласилась. Дальше-больше. Выпили мы с ним и принялись целоваться. Целовались часа два. Я аж вся взопрела. Про него и говорить нечего. Наконец я утомилась, протрезвела, беру его шапку и протягиваю ему. Грешным делом я испугалась: таким бешеным взглядом он меня одарил. Но виду не подала. Отворила дверь и решительно подперла косяк. Он гордо продефелировал мимо. А я уселась на кровать, оперлась локтем на тумбочку и предалась воспоминаниям.
Наше путешествие. Помнишь? Сдали экзамены, а Сивчик предложил сбежать к его тетке в деревню после выпускного бала, точнее прямо с этого выпускного бала. И мы прыгнули в электричку в наших бесподобных платьишках, навороченных согласно самым последним пискам моды. Когда прибыли, вся деревня уже спала. Вдруг в темноте на нас залаяла собака, за ней другая, третья, и мы побежали под сплошной собачий вой, обновляя наши лакированные туфельки в дорожной грязи. Дверь у тетки оказалась запертой, и мы забрались по длиннющей приставной лестнице на сеновал. Потом пили вино и хохотали как сумасшедшие. И вдруг посреди жуткой мглы появилась светящаяся голова, да такая страшная, что мы завизжали, будто нас резали. А это оказалась тетя Маша с керосиновой лампой. Она постелила нам прямо на сеновале и угостила парным молоком, которое мы заставили выпить тебя, после чего тебе было плохо. Помнишь? А потом ночью ты испугалась, когда не обнаружила нас с Сивчиком, а над собой увидела освещенное луной платье, которые я повесила на перекладину. Это мы решили с Сивчиком искупаться.
Купальника у меня, естественно, не было, но Сивчик сказал, что кроме луны подглядывать за нами некому. И так, прямо, не одеваясь, мы пошли по деревне к речке. Как хорошо, что на мне тогда было очень красивое кружевное белье. Спустились с пригорка и вошли на мост, такой, знаешь, уложенный прямо на воду. Мы присели на низкий край, такое круглое бревно.
“Ненавижу ее, - вдруг сказал Сивчик, - злая река. У меня друг утонул здесь»
А та действительно бурлила, как сумасшедшая. Вода кипела вокруг камней, и шум стоял такой, что приходилось говорить прямо в ухо. Я чего-то загляделась на красивую грудь Сивчика, потом перевела взгляд на свои ноги, они мне тоже понравились, затем подумала, а нескромно ли вот так, в белье, сидеть рядом с молодым человеком, что он может подумать. Затем я перевела взгляд на бегущую воду, головушка моя чего-то закружилась, я невольно склонила ее на плечо Сивчика, и, о боже, моя задница вдруг заскользила по гладкому бревну. Губы каким-то странным образом коснулись его груди, поползли по ней вниз, далее по животу, рука тоже соскользнула, и я своим невинным личиком легла Сивчику прямо на плавки.
А этот болван взял, да как толканет меня. Короче, когда ты увидела наши надутые физиономии, подумала, наверное, что произошло нечто сногшибательное.
Потом, конечно, нам попало дома. Прости меня - вечно я тебя втягивала в какие-нибудь дела. И, все-таки, как хорошо все это сейчас вспоминать.
А здесь такие холода зимой. Лежу я как-то под тремя одеялами, в валенках, за окном воет вьюга, и ужасно вдруг захотелось выйти замуж за испанца, так соскучилась по солнышку. Кстати, один раз в ресторане я видела настоящих англичан.
Ты думаешь, чего я была в ресторане? Со своими орлами отмечала успешную сдачу сессии. Причем сдали только они, а я почти все провалила. Представляешь? Одним словом, ребятки веселятся, водочку пьют, на меня, естественно, ноль внимания, а я глазею себе по сторонам. Гляжу, за соседним столиком люди не нашего вида сидят и вроде как разговаривают по-английски. Особенно один поразил, какой у него пиджачок с замшевыми заплатками на локтях, а какие усики, как нарисованные, эти усики мне потом ночью приснились. Самое удивительное, что вели они себя как обыкновенные люди: спокойненько поели, расплатились и ушли.
Извини за бестолковость письма, в голове сумятица. Еще ничего не понимаю я в своей бестолковой жизни. Слушай одну историю.
Дело было еще перед вступительными экзаменами, летом. Про здешние зимы я еще понятия не имела, а потому подумала, что оказалась в Африке. Жара стояла сумасшедшая. Я захотела прогуляться вдоль реки. Гранит на набережной раскалился. Босоножки раскалились. Даже вода на реке и то, казалось, сейчас закипит. У меня под мышкой учебник, который, казалось, и тот раскалился. Мои подошвы должны, вот-вот, задымиться - ну, как, нагнала я на тебя жару? - и вдруг передо мной появился остров.
Горбатый мостик соединял его с берегом. А на острове том стояла, как мне показалось, необычная часовня. Вся белая, внутри голубое пространство, в котором огонь горит. Я подошла к ней и прочитала надпись. То был памятник воинам, погибшим при исполнении интернационального долга. Присела на лавочку, под тремя березками, послушала тишину, и стало мне как-то по-хорошему грустно.
Уже на выходе, на мосту, встретила я женщину, торговавшую какими-то книжечками. В темных брюках и беленькой косыночке - она казалась девушкой. Только подойдя поближе, я увидела мешочки под грустными, какими-то беззащитными глазами. Она сразу же объяснила, что книжечки - это журнал «Надежда». Издает его сама и продает сама. А предназначен этот журнал тем, кто нуждается в помощи и пишут в него те, кто нуждается в помощи. Еще она добавила, что ее сын покалечен на войне. И в заключение, предложила поработать у нее помощницей, сказав, что зарплату платить не может, так как все средства уходят на издание журнала. Я записала ее координаты прямо на книжечке, которую купила и на несколько месяцев забыла о ней. Но однажды, скучным вечером, увидела журнальчик и подумала, что, пожалуй, это настоящий шанс сделать что-то серьезное в жизни.
Пришла я по адресу. Редакция и типография, все это размещалось в квартире. Вернее, был лишь один аппаратик, полученный по линии гуманитарной помощи. На нем все и печаталось. Мне было поручено разбирать письма. Боже мой, я и не думала, что на свете столько людей, уверенных в том, что они могут писать не хуже Толстого.
Познакомилась с ее сыном. Молодой человек, а взгляд, как у старика - холодный и равнодушный. Две прозрачные стекляшки вставлены в бескровное лицо. «Мальчик Кай» назвала я его про себя. Он меня совершенно не замечал - до одного случая.
Как-то захожу в квартиру - у меня уже был свой ключ - и обнаруживаю гостей. Один напоминал индейца из фильмов - волосы черные, как вороново крыло, сам спокойный доброжелательный, предложил мне присесть, ничего не объясняя. Второй - румяный, деревенского вида парень, такому бы лежать на зеленом лужке среди коров и плевать в небо. Мне даже стало интересно, а под одеждой он также густо залеплен веснушками, как на мордатом личике? Добросовестно смотрит телевизор и чешет затылок. На полу сидел третий. Почти мальчик. Из пушистых ресниц робко выглядывали застенчивые красивые глазки. Малыш подполз к моим коленкам и достал ножичек. Таких я еще не видела. Лезвие кривое, как какой-нибудь турецкий ятаган. А уж острый - едва скромник провел им по моей ноге, чулок лопнул, и из царапины тут-же выступила капелька крови. Я даже испугаться не успела. Настоящий ужас я ощутила, когда увидела его руки - обветренные, грязные, в незаживших порезах. Он размазал пальцем кровь и поднес его к своим ноздрям. Я стала совсем мертвой, когда малютка поднял на меня свои бархатные глазки.
Мордатый сказал, не отрываясь от голубого экрана: «Зяма, завязывай. Опять начинаешь?» Малыш повернулся к нему с ножичком. Губы его задрожали, в глазах заблестели слезы. Индеец улыбнулся и сказал: «Ша, пацаны, из-за какой-то дуры…» Затем поднял ладонь, как мне показалось, в знак примирения, подошел ко мне и залепил оплеуху, в результате которой я оказалась на полу. Тут же ко мне подошел мордатый и осчастливил второй оплеухой, от которой я закатилась в угол. Малыш упал на спину и завизжал: видимо, очень нужна была игрушка, так ему хотелось посмотреть, что внутри у этой куклы.
А я уже вроде и не я - парю где-то под потолком и смотрю оттуда на себя, знаешь, даже с любопытством, на бесчувственный трупик с порванным чулком и голой задницей. Словно в фильме ужасов, с собой в роли жертвы.
В это время в прихожей хлопнула дверь. Три шакала кинулись туда. Я же как свинья на закланье: не могу пошевелиться. Знаю, что надо подняться и бежать отсюда, но не могу: еще не вернулась в свое тело. Уткнулась носом в ковер, мозги ясные, а пошевелиться не могу. В прихожей в это время что-то происходило. Наконец, опять хлопнула дверь и стало тихо. Я ожила, поднялась и осторожненько заглянула туда. На полу лежал мальчик Кай. Под головой у него ширилась лужица крови.
И, знаешь, меня как будто осенило, как будто я всю жизнь имела дело с ранеными. Потрогала пульс - бьется. Схватила его в охапку, перетащила в комнату, уложила на диван. Как по наитию нашла на кухне, в шкафчике нашатырь, йод, бинт. Дала нашатыря, он очнулся. Осмотрела рану, промыла, обработала, перевязала. Затем посмотрела ему в глаза и увидела, что сознание полностью к нему вернулось. И такое счастье меня охватило, что я сама чуть в обморок не упала.
Потом мы с ним поговорили. Я спросила, что произошло. Он пренебрежительно махнул рукой. Происшедшее он принял как должное, даже вроде как и пожалел, что все закончилось так благополучно. Он попросил принести ему водочки, тяпнул и рассказал в каком интересном месте только что побывал.
А побывал он, оказывается, на том свете. Не более, не менее.
Такой каменный коридор со сводами. По стенам бегают красные блики от каких-то дальних огней. И очередь - длинная, длинная. Людишки все голые. Попадаются знакомые. Только никто никого не узнает. Никто никому не мешает приставаниями. Все молчат. Никто не пытается проскочить без очереди. Одним словом, порядок полный. В конце коридора посетителей ждет дверца. За ней комната, в которой еще двери. Посреди другой комнаты стоит стол. За ним три фигуры. Что они из себя представляют, точно не известно. Вроде как комиссия какая, типа приемной. Бумажки перебирают. Вроде как списки какие-то. Найдя фамилию, принимают решение. Одних сразу отправляют, куда надо, для чего из стола достают какие-то крючья и цепляют ими приговоренных прямо за тело и куда-то уволакивают. Других выводят в другие двери. Мальчика Кая в ад не приняли, отослали назад.
Рассказав все это, он вперил в меня свои сумасшедшие стекляшки и спросил: «Ты не считаешь меня шизофреником?» - «Нет» - ответила я, как раз об этом и подумав.
После этого моя редакционная деятельность постепенно прекратилась: не создана я бороться с чужими несчастьями, не получится из меня жена декабриста. Забилась в общагу, как мышь в нору, обложилась учебниками, вгрызлась в гранит науки. И успокоилась. Наш староста, Мишка Усов, уже семейный, любит повторять: «Министр должен министерить, рабочий ; работать, ну, а студент?» Тут он делает хитрую паузу, и спрашиваемый обычно отвечает: «Учиться». «Правильно, - говорит Усов, - быть тебе профессором». Вот и я решила, что буду профессором.
А, еще, я скучаю по дому. Больше всего по вкусной еде. Какие мама пирожки готовила - с творогом, с ягодами, яблоками, рыбой, просто так, ни с чем, но тоже очень вкусно. Ты же знаешь, какие у меня отношения с родичами. Дом был для меня камерой пыток, где душили мою свободу, ломали душу, одним словом, уничтожали меня как человека. С какой радостью я вырвалась оттуда.
Знаешь, что я устроила перед отъездом? - Эстафету страха.
Привела в дом мальчика и сама испугалась: уж очень зловещим было молчание родителей. Когда привела второго, испугался мой избранник: мать едва удержала отца от насильственных действий. Зато третий напугал отца - еще бы, борец тяжелого веса. Отец до того страдал от унижения, что пролежал в постели неделю и до смерти напугал мать. С огромными от ужаса глазами она сообщила мне, что он обещал убить меня и себя, если я останусь жить дома. Ничего не оставалось, как взять пособие для поступающих, ткнуть в первый попавшийся ВУЗ, желательно подальше, отправиться на вокзал, сесть в поезд и забыть навсегда этот захолустный городишко.
И, знаешь, что случилось недавно? Сижу в своей комнатушке, зубрю. Вдруг слышу в коридоре очень знакомый голос. Открывается дверь и на пороге появляется мой папа. С красной рожей и налитыми кровью глазами. Со мной - научная фантастика - случилось мгновенное перемещение в пространстве. Я оказалась у открытого окна, дотоле бывшего закрытым. Ничего не соображаю, вот-вот выпрыгну. И вдруг слышу, что в комнате вроде как мычит кто-то, жалобно так, словно теленок маму потерял. Оказывается, это мой папенька плакал. Потом он заснул прямо за столом. Проснулся с помятым личиком, выпил чаю, стаканчиков этак пять, и уехал, так и не объяснив, чего приезжал. Представляешь?
Вот такая, вкратце, моя жутко бестолковая жизнь в последнее время. Пиши, что нового у тебя, моя китаюшечка.
Еще раз целую, твоя ошалелая подружка, Вера.