Воспоминания о жизни моей. Послевоенное детство

                Часть первая.
               
         
            Решила я как-то написать свои впечатления и воспоминания о послевоенном детстве. Что из этого получиться,судить вам,мои дорогие!
            Жили мы не лучше,но и не хуже многих. Мы - это моя подружка-соседка Люда-Людичка и я. Жили мы шести квартирном двухэтажном коммунальном доме. На нашем втором этаже было три квартиры, объединённые большой стеклянной галереей. Летом на веранде стояли примусы, керосинки, керогазы, на которых наши мамы и бабушки готовили еду. Длинными, летними вечерами женщины из всех квартир выходили на галерею со стульями и табуретками, рассаживались и допоздна вязали и вышивали, тихо переговариваясь, иногда пели. А мы, дети,  из всех трёх квартир, играли рядом с ними. До тех пор, пока нас не отсылали спать.

            Остались яркие воспоминания событий всего дома: на лужайке во дворе ставили столы или прямо на траве, каждая семья выносила что-то съестное, и праздновали всем домом День Победы. И другие праздники. Мы, дети, бегали рядом,  украдкой таскали пирожки со стола, иногда нам взрослые сами что-то давали полакомиться. Все взрослые пели и  плясали, что-то радостно кричали. Потом женщины плакали.

           Мой папа почему-то почти никогда не принимал участия в этих торжествах, зачастую он уезжал на рыбалку. Дядя Филя, Людичкин папа, выпив, начинал ругаться, спорить (он позже всех пришёл с войны, служил, кажется, на флоте),  поэтому ему всё прощалось, и  тётя Муся  уводила его  тихонько спать. Мне было года три или четыре, поэтому я не могла понять  из-за чего сыр бор разгорался. Теперь я думаю, что  мужики разбирались, кто внёс большую лепту в победу над ненавистным  врагом.

      Ещё помню как нам, детям, в  галерее мамы устраивали праздники, особенно в летнюю пору.
Приготовляли домашнее ситро:  разводили варенье, наливали в стаканы, а потом клали туда соду и быстро размешивали. Получалась « шипучка» и мы с восторгом пили эту вкусноту, наслаждаясь. Ещё нам жарили яичницу и ещё что-то. Мы рассказывали стишки, плясали, пели песни. Это, кажется, была Троица.
   
                НОВОГОДЬЕ…

                Хорошо помню, как отмечали, а ещё больше как готовились к Новому году. Когда я была совсем маленькой, то думала, что ёлку приносит   дед Мороз ночью, а под ёлкой или под подушкой  утром  мы находили подарки подарок. Когда я подросла, то мне разрешали вечерами (задолго до праздника) с  т. Катей и  старшей сестрой Галей делать игрушки из ваты, затем мы красили их красками и макали в сахарный раствор, потом сушили. Так появлялись бутафорные яблоки, груши, сосульки. Ещё делали из бумажных  разноцветных колец бусы, мастерили  фонарики.

              Огромную ёлку под потолок ставили в центр зала. Хотя, если честно, это всегда была сосна (в то время я этого не знала). Ёлка это был символ зимы, символ безумного  волшебства  и колдовства. Запах хвои -  запах праздника, всегда захватывает дух от предчувствия чего-то волшебного, чудесного. Покупных  игрушек на ёлке было мало, но с каждым годом их прибавлялось. И, в конце концов, мы перестали делать игрушки руками. А жаль, творческое участие в подготовке наряда для ёлки было немаловажным для нас, детей.
        Интересно, что в  детстве нам  ёлку украшали  свежими яблоками, мандаринами, пряниками, печеньем, орехами (в фольге), конфетами.  Получалась съедобная ель – сосна. Обязательно  мы заучивали новогодние  стихи: «…Мороз-воевода дозором,  обходит владенья свои», «…эти флаги и шары выросли сегодня в честь советской детворы, в праздник новогодний» и многие другие. Нас водили на ёлки, проводимые на работе у мамы и папы для детей.

        Это были знаменательные события, к ним готовились заранее: шили обновки, примеряли обувь, разучивали новогодние стихи и песни. Помню себя, стоящей на стуле в большом зале и декламирующей новогодний стишок у папы на комбинате и новогодний подарок, который мне дал огромный длиннобородый Дед Мороз. Это был кулёк  из серой бумаги, на которой напечатана цветная  ёлка и Дед Мороз со Снегуркой. Дети водили хороводы вокруг огромной елки, рассказывали стихи, пели новогодние песни. Наша Любочка испугалась и не стала ни петь, ни рассказывать подготовленный стишок, и даже расплакалась. Я её утешала, как могла и говорила, что совсем не страшно, хотя у самой поджилки тряслись. Мы были очень домашними детьми.
               
         Обычно, в  середине зала у нас стоял круглый стол, на нём – скатерки или клетчатая, или бело-молочная с бахромой. Я почему-то любила сидеть под столом и играть одна, в уединении.  Особенно после того, как мне подарили настоящую куклу. Маруся (так было написано в её паспорте - этикетке). Не тряпичная, не  нарисованная, как нам шила бабушка,  а настоящая. В красивом синем платье с белым отложным воротничком.

          Так вот о скатерти с бахромой. Однажды, я не знаю зачем, но  бахрому  подрезала, мне показалось - не очень красиво и  тогда  я полностью срезала её ножницами.
 Бедная бабушка была страшно огорчена, ведь это была её любимая   скатёрка (кажется её приданое). Воспоминания увели меня далеко от  любимой моей подружки.

                СТРАДАНИЯ…

            Но, настала пора идти в школу моей Людичке. Она на  год старше меня. А так как мы с Людой  - не разлей  вода,  и разлучались только на ночь, она наотрез отказалась идти в школу без меня. А тут ещё в это лето произошло два события, которые нас ещё больше сблизили.

         Бабушка вскипятила молоко, а мне срочно захотелось  попить, хотя меня предупредили, что оно кипяточное. Но охота, как говорится, пуще неволи. Я не послушалась и опрокинула себе на живот  стакан горячего молока. Кстати, я сама виновата, потому что  рукам было горячо, и  я  решила зубами  пододвинуть стакан ближе к себе, вот и получила. По заслугам. Но очень больно.

           А   подружку мою покусала свинья соседей с первого этажа. Взрослые говорили, что чудом не загрызла, во время пришёл кто-то из взрослых в сарай.  Короче, лежу я вся несчастная со своим, чем-то намазанным, животом и приходит Людичка с перевязанным животом, покусанным свиньёй. Мы обменялись грустными впечатлениями  и решили, судьба нам быть неразлучными даже в болячках. На деле оказалось совсем не так. Жизнь вносила свои коррективы, как хотела и когда хотела. Тогда мы ещё об этом не подозревали.


                ИДЁМ В НАЧАЛЬНУЮ ШКОЛУ.

         Итак, родители проявили мудрость, и Людичка в эту осень в школу не пошла. В  1951 году мне исполнилось семь лет, а ей  соответственно восемь, мы, взявшись за руки, с букетами с собственных клумб и бантами атласными в косах, с портфелями, вернее, с сумками, сшитыми из мешковины (мне - бабушкой, ей - мамой), счастливые и гордые собой, шли в базовую школу. Почему она так называлась – мы тогда ещё не знали (она была при педучилище, и будущие учителя проходили практику на нас). Шли  навстречу новой неизведанной жизни.

         Было любопытно и страшно, страшно потому что в школе (мы это знали) будут мальчики, а мы их боялись очень-очень, ведь в нашем дворе, да и близлежащих дворах были-жили почему-то только девочки. Опыта общения с другим полом у нас не было вообще никакого, мы их просто боялись. А любопытно, потому что впереди было много нового, загадочного,  интересного, неизведанного.

         И вот школа. Первой учительницей была Фомина Мария Васильевна, сухонькая маленькая старушка с приятным голосом. Через год её сменила Людмила Ивановна Швырёва. Потом пришла молодая красивая учительница, выпускница нашего педучилища. Высокая, стройная, в светлой блузе с бантом и тёмной юбке – Лидия Дмитриевна Сущенко. Через год она ушла в декрет и дальше нас обучала Валентина Тихоновна Кибиткина. За три года четыре учителя сменилось. Но вернёмся к первому школьному дню.

         Во дворе школы было торжество, нас выстроили в линейку, кому-то мы отдали букеты, прозвенел первый в нашей жизни звонок и  мы  парами вошли в школу. В классной комнате учились сразу два класса - мы первоклассники - один ряд, два других ряда второй или,  третий класс. Парты были чёрно-коричневые, деревянные: наш ряд – парты поменьше, а два ряда парт -  размером больше. Пахло свежей краской. Сначала нам рассказали о правилах поведения в школе, а потом была перемена и мы пошли в коридор знакомиться с нашим вторым этажом. Начались учебные будни.  У нас была одна учительница на всех в  классе. Она давала задание одним и занималась с другими, потом наоборот.
 
           Нас, первоклашек,  было девять человек, семь девочек  и  два мальчика  -  Васька Клевачёв  и  Витька Евсеев. Мы с Людой сели вместе. Васька таскал нас за косички, ставил подножки, а Витька был спокойным, рассудительным  парнем. Вскоре их семья переехала в другой город - Белую Церковь, видимо, папа его был военнослужащим.
 
           С Васей я случайно встретилась в военторге, когда приезжала с семьёй в отпуск (лет через десять после окончания школы). Я  примеряла пальто, чувствую, какой-то мужик смотрит на меня пристально и улыбается. Присмотрелась – Клевачёв. Мы разговорись, пригласила его с женой к нам на чай, женой оказалась наша одноклассница Галя Кошевникова (Кошка). Вася - неуживчивый правдолюб, был ефрейтором в нашей воинской части, плохо продвигался по службе, но не унывал. Галя работала швеёй на фабрике, такая же хохотушка, как и прежде. Мы хорошо пообщались. Но вернёмся в начальную школу.

          Старшие нас не обижали, и мы постепенно привыкли к новой школьной жизни. Вскоре нам разрешили ходить в школу самостоятельно. Чинно держась за руки, мы каждое утро шли в школу. Теперь нам купили настоящие портфели с блестящими застёжками, и мы щёлкали ими по делу и без дела, нам нравился сам процесс. В младших классах у нас были портфели с одной застёжкой, а в старших – с двумя. По дороге в школу  приходилось проходить мимо ещё не разобранных разбитых бомбёжкой домов  и руин. Мы проходили мимо огромных ям и котлованов из-под  бывших домов.

          Было очень страшно и любопытно одновременно. Мы находили гильзы от патронов, осколки от мин, видели даже бомбу, (издали) которую увозили куда-то сапёры. Слышали, что на Лушниковке (это район города) подорвались пацаны, что кому-то из них оторвало пальцы, руку; около кладбища был большой глубокий ров, парни нашли  там гранату, хотели её разобрать, а она взорвалась у них в руках. Вот было горе родителям. Мы с испугом слушали об этих приключениях, но иногда мы  всё же лазали по развалинам.

      Позже на этом месте выстроили двухэтажный дом, где на первом этаже была аптека, а на втором этаже было три квартиры, в одной из  которых жила  наша семья  папа, мама и три сестры - старшая Галя, младшая Люба и я – средняя. А  дедушка, бабушка, и тётя Катя остались в  моём первом доме, доме моего детства.

      В той квартире, где был большой зал,  кухня, махонькая спальня, в которой спали дедушка с бабушкой и я. В  зале, хотя какой это зал, если в нём стояли кровати (но его все же так называли), спали мама с папой и тётя Катя (мамина младшая сестра) с Галей. А  Любочка спала  у них  в комнате на сундуке в корыте. Но об этом расскажу чуть позже.



                ДОМ МОЕГО РАННЕГО ДЕТСТВА.

              Хочется рассказать о моём первом доме и его обитателях чуть подробнее. Дом был  большой дореволюционный  добротного розово-красного кирпича, должно быть особняк бывшего зажиточного горожанина.

             Первый этаж упирался  окнами в землю. В квартире под нами жил дед Тимофей с Матрёной и  их внучкой Аней (мать  Ани умерла, а отец -  сгинул, как говорили взрослые). Что это означает, для меня было загадкой. У  них всё время жили какие-то люди. Помнится, однажды летом приехали «вербованные» люди, одетые в пестрые национальные одежды, они говорили вроде бы по-русски, но как-то странно, пели песни хором, было очень шумно. Это были запорожские казаки, хохлы, как выяснилось потом. Все жильцы облегчённо вздохнули, когда они уехали. Но вскоре после из отъезда выяснилось, что по дому «гуляют» клопы. Пришлось всем домом, всем квартиросъёмщикам выносить все вещи на улицу, прожигать паяльной лампой кровати. Что-то (не помню) делали ещё, но клопы-кровопийцы, ура, исчезли.
 
          В другой квартире, что под Людичкой, жили какие-то незаметные люди, я о них ничего не помню, позже там стала жить тётя Тая (Людичкина родная тётя) с мужем Колей и сыном Эдиком. Тётя Таечка работала в продмаге, а  дядя Коля ей помогал. И  вот однажды тётю Таю арестовали. Оказалось, что её муженёк выпивал водку, а в пустые бутылки заливал воду, засургучивал их, и как ни в чём не бывало, ставил бутылки на место. Тётя Тая и не подозревала о его проделках. Люди покупали воду, вместо водки, возмущались, и, в конце концов, заявили в милицию. Стали говорить, что будет обыск в их квартире, и тётя Муся принесла узел со своими вещами к нам под кровать, на всякий случай. А  ещё, свою дорогую «кормилицу», швейную машинку. Тётя Муся очень быстро и аккуратно шила на заказ, этим они в основном и кормились. Таю посадили, а Коля, взяв Эдика, уехал на родину. Отсидев срок , т.Таечка вернулась с Эдиком.

              Говорили, что во время войны в Людичкиной квартире (двухкомнатной – комната и кухня) жили все  четыре сестры со своими детьми. Всего десять человек. В третьей квартире на первом этаже жили т. Зина и д. Коля с тремя девочками – Зоей, Шурой и Ниной. Зоя, а потом и Шура учились и работали в Ростове, а с Ниной мы играли-дружили.

             Дядя Федя работал шофёром, однажды он объелся кислой капустой и умер от заворота кишок - так говорили. Запомнила я этот эпизод, потому что т. Зина очень страшно и громко кричала. Похорон мы не видели, взрослые нас куда-то увели. Про нашу квартиру и Людичкину - я уже рассказала.

            В третьей квартире, состоящей из двух комнат, на нашем этаже жили Соколовы д. Жора и т. Нина. У них был взрослый сын Борис (он уже учился в Харькове)  и маленькая Галочка. Как-то, года через два-три на день рождения Галочки были приглашены все жители нашего этажа: дети в одной комнате, взрослые в другой. Вот мы сидим, пьём чай со сладостями: конфетами, пирогами, пряниками, печеньем. А Любаша (хозяйственная  наша) говорит громко так:  «Сюлька, не ешь всё, завтра в ськолю возьмешь». Взрослые хохотали, пятилетний ребёнок беспокоится, что сестра возьмёт завтра в школу. Возможно, поэтому тётя Нина дала нам с собой каждому по свёрточку сладостей.

           Ещё с ними жила старушка, кажется, мать т. Нины. Она на примусе в коридоре варила суп из трав -  лебеды, щавеля  и ещё чего-то. Я думаю, что она голодала, потому что, когда я ей давала кусочек хлеба или пирожка, она плакала и украдкой клала в карман фартука. Моя бабушка всегда отливала ей молока, а я относила кружку. Тётя Нина работала, а поздно вечером готовила еду и, наверное, бабушке ничего не давала.

 

                ЛЮБОЧКА.

         Вспомнилось очень яркое и как оказалось значимое событие, когда мне было два года и два месяца. На  круглом столе с белой скатертью лежит развёрнутая, в кружевных пеленках, распашонке и чепчике, девочка. Как куколка, только живая. Беленькая, с небесной голубизны глазками, круглыми, как пуговки. (А   теперь глазки - василькового цвета, голубые глаза, вернее цвета незабудки у нашей Галюни). Она молчит, а мы с Галей (я, стоя на стуле, иначе ничего бы не увидела) трогаем её за ножки, ручки, маленькие пальчики. Нам говорят, что это наша, совсем малюсенькая крошечная сестричка. Мы знакомимся с ней. Сначала её называли просто девочкой, потому что никак не могли найти ей имя. Потом папа  назвал её  Любочкой,  Любовью.
 
         Папа очень хотел мальчика, сына, а родилась она – девочка, вот папа и назвал её Любовью. Она была очень тихой, почти никогда не плакала. А потом у неё болела ножка, ей делали операцию и мы все очень переживали за неё. Ещё помню, что она вместе с корытом, в котором спала на сундуке, упала на пол. После этого она стала спать в моей кроватке, а меня переселили на  другую кровать, большего размера. Ведь я стала взрослей, у меня появилась младшая сестра. И я гордилась этим несказанно.



                СТРАШИЛКИ.


       Как–то зимой был сильный, трескучий мороз и нас пускали гулять только на веранду. Веранда была застеклена полностью маленькими стеклышками, очень красиво и светло. Входная дверь была заперта. А на крыльце висели коромысла, на которых женщины носили воду из колонки. Помню, было коромысло поменьше, на котором сначала Галя, а потом  я, затем и Люба носили воду от колонки. Поначалу вода разливалась, расплёскивалась, а потом развивался навык, и мы носили воду, не проливая ни капли. С сухими ногами.

      И вот мы играем, и слышим звон разбитого стекла. Это какой-то дядька одним из наших коромысел бьёт аккуратненько каждое стёклышко и улыбается нам. С испуга мы стремглав разбежались по своим квартирам. Оказалось, что это был городской сумасшедший. До этого он перебил все стёкла в зооветеринарном техникуме, как потом узнали от нашего дедушки, он работал в техникуме сторожем. И тоже очень напугался.

      Вскоре после этого случая (морозы продолжали жарить) и мы играли в квартире Людочки, а её мама т. Муся ушла то ли в магазин, то ли на базар.  Нас оставили впервые одних в квартире самостоятельно. У них  было две комнаты – комната и кухня, (на кухне жила тёти Таина семья) где топилась печка. На печке стояли две большие кастрюли, накрытые крышками. Тётя Муся, видимо, собиралась стирать бельё, и грела воду. Вначале кастрюли стояли и молчали. Вдруг мы услышали шипение и стук, а там крышки стучат (вода-то кипит), но это я сейчас умная, а в то время  в три-четыре года, мы испугались не на шутку. Побежали спасаться к нашей бабушке, не забыв прихватить свои вещи. Влетели  и закричали:  «А у т. Муси кастрюли разговаривают!» Надо сказать, что и хозяйка – Люда дала дёру вместе с нами, не закрыв даже входную дверь. Пришлось бабушке идти с нами показывать и рассказывать  что к чему, чтобы мы, наконец, успокоились и не боялись  никаких  « говорящих»  кастрюль. Получается, что мы были трусливыми девочками, боявшимися всего на свете.



                РОДОСЛОВНАЯ СЕМЬИ МИХАЙЛОВЫХ.

       Хочется поведать об истоках нашего рода, хотя бы немного, из того что удалось разузнать. Может быть, это будет интересно нашей молодёжи.
     О родителях  дедушки и бабушки по  маминой линии, я знаю немного, и то из воспоминаний мамы. Семья жила в Варваровке, городе который принадлежал сначала Украине, потом  России. Видимо, поэтому в разговорной речи наших  родных  употреблялись русские и украинские слова вперемежку. Это даже помню я (из разговоров  моих дедушки и бабушки).
 
       Отец деда – Павел Петрович был выходцем из купеческой семьи средней руки,  очень красив и статен. Каким-то  чудом сохранилась фотография сестры деда Ёры - Екатерины с надписью прадеда – Катря, 1914 года у Лёли. Мать - Марфа Григорьевна - принадлежала к богатому роду, но была « дурнушкой», да ещё и со скверным характером, насколько помнит моя мама. Ой, Марфа, Марфа Григорьевна, прости, прабабушка, но твой характер живёт в каждой из нас в той или иной степени. Наверняка.

       Когда они поженились, за Марфой дали  хорошее приданое, в том числе и лавку. Прадед  раздался в плечах, стал огромным, как глыба (в него был внук - мой дядя Паша), он торговал в лавке. У них было восемь душ (так говорила бабушка Клава) детей: Александра, Ёра (Георгий), Катя, Феоктист (Фека), Анна, Полина, Митрофан (Митроша) и последняя – Глафира (Глаша). Все дети выросли. Обычно в больших семьях того времени не все дети выживали. Подрастая, дети тоже помогали торговать в лавке и во всех остальных делах своим родителям. Павел Петрович был грамотным, представительным и толковым человеком, его уважали и ценили в их маленьком городке. Часто приходили к нему за советом.

      Чтобы Павел Петрович  часто не уходил из дому, а был всегда дома, при ней, Марфа Григорьевна, почти каждый день потихоньку  подпаивала его водкой (сначала по рюмочке, потом  по бутылочке) и, в конце концов, на склоне лет всё-таки споила. А может быть, он и сам этого хотел?

      У старшей сестры дедушки – Александры были дети, о которых помнит мама. Это Евгения, которая жила в Фергане и однажды приезжала к нам в гости - это я помню. Красивая тётенька  в платье, то ли в блузке с бантом в горошек (мне понравился бант,  поэтому я запомнила  этот эпизод). Она готовила форшмак, который я пробовала впервые. Ещё приезжал дядя Витя (двоюродный брат мамы) из Ташкента, он научил нас делать пельмени, мы же стряпали только вареники с варёным мясом. Но я отвлеклась.

           Дедушкину двоюродную сестру -  Александру  (Тяню), я помню хорошо, она приходила к нам, садилась на  ступеньку крыльца, я спрашивала: «Тяня, как дела?» в ответ она начинала плакать, а я бежала бегом  за бабушкой.

           Оказывается в нашей стране был голод(тогда я этого не понимала), у  Тяни пухли ноги и она, зная что нас восемь душ, от безысходности шла к нам, совершенно уверенная, что тарелку супа ей всё равно здесь нальют. Осталось в памяти, отпечаталось: пухнут с голоду такие-то, умерли от голода такие-то. Тогда для меня это был пустой звук, ничего я не понимала, хотя по интонациям взрослых разговоров было ясно, что это далеко не радостные известия. Видимо поэтому у меня частенько взрослые спрашивали: « Что ты сегодня кушала?», а я с гордостью отвечала: « Галучки с почным мачлом». Я не выговаривала буквы «ш», «с».

       Георгий (Ёра), мой будущий дед родился 16 апреля 1885года, когда женился, его отделили от семьи, купили дом с лавкой в придачу. Женился дед на Клавдии Сергеевне Колесниковой, которая родилась 31 мая 1892 года, моей дорогой бабушке. Отец её,  Сергей Данилович,  будучи молодым, был променян на собаку барином, которому принадлежал. Прабабка моя Ефросинья Яковлевна пасла гусей в имении, куда попал неожиданно  молодой человек по имени Сергей. Там они и познакомились, стали дружить.

      Жили они в  Алексеевке, работали  усердно и старательно, что нравилось наблюдательному барину (он явно симпатизировал им),  впоследствии сильно помог - молодые Сергей и Фрося заимели  с его помощью постоялый двор, когда поженились. И стали трудиться ещё усердней, так ка далеко не всем слугам  помогали помещики.
         
      Воспитали они   четверых детей - Катю, Федю, Клаву и Марусю. На постоялом дворе работали от зари до зари баба Фрося, Катюша,  Клавочка и Маруся: раздували самовар, меняли постели, стирали, убирали, управлялись по хозяйству, готовили еду постояльцам и своей семье.

      Дед Ёра (будучи молодым человеком)  часто приезжал в Алексеевку за товаром, всегда ночевал на их постоялом дворе и там познакомился с молодой и красивой, трудолюбивой Клавой, подружился с ней. Она стала ему симпатизировать. Когда они поженились,  он увёз её к себе домой в Варваровку. Жили они всю жизнь, как говорится душа в душу, помогая друг другу во всём, разделяя лихие беды и  различные  победы. Большие и маленькие.


               
                БЛИЖНИЕ РОДСТВЕННИКИ.

       У моих бабушки Клавы и дедушки Георгия (Ёры) было четверо детей. Александр, Павел, Валентина и Екатерина. Началась революция, хотя и без того были смутные времена: белые, красные, батька Махно. Случилась беда  -  махновцы изнасиловали Клаву в один из налётов, обобрали их, как хотели.  Но семья  по-прежнему усердно трудилась не покладая рук. Хозяйство постепенно укреплялось, разрасталось. Со  временем  у деда и бабушки уже было  относительно большое хозяйство: корова, овцы, утки, куры, гуси, большой  кусок земли, где выращивали всё необходимое.
 Дети  всячески помогали по хозяйству, продовольственная лавка давала небольшую, но прибыль.  Однако революция внесла свои страшные коррективы в жизнь семьи.

       Новая власть отобрала абсолютно всё - это называлось раскулачиванием. Потом, правда, дали справку-извещение, что  Михайлова Георгия Павловича, середняка раскулачили ошибочно. И дали какую-то сумму денег, как компенсацию. На эти деньги нельзя было купить даже корову. Но разве можно было измерить в деньгах урон моральный? К тому же семья мгновенно впала в бедность. Разрешили только дедушке торговать в бывшей собственной лавке. Теперь она была государственной.

      Семье  пришлось жить впроголодь. Бабушка стала настаивать на переезде в Алексеевку, куда они, в конце концов, и переехали. Но выбиться из нужды не получалось и здесь. Дети подрастали, их надо было одевать, обувать, учить и опять семья трогается с места.
 
      Теперь они подаются в Острогожск. Дед работал, где только можно было: сторожем на свекольных складах, потом  кладовщиком в «коллективном труде», где пекли пышный пахучий хлеб, делали колбасу, конфеты-сосульки (белые в розовую полоску), подушечки  кустарным способом и др. Сыр, колбасу, фабричные  конфеты покупали только к большим праздникам.

      Дядя Шура раньше всех уехал из Алексеевки и уже работал в Острогожске на маслозаводе, жил у  своего родного дяди Феки в сарае. Трудности с жильём, работой и учёбой детей не прекращаются.    

       Пятнадцатилетняя Валя идёт на шестимесячные курсы торгово-кооперативной школы.  Павел уезжает из родного дома, чтобы не быть «лишним» ртом и долго не даёт о себе знать. Пока не становится крепко на ноги. Катя была ещё мала.

       Во время Великой Отечественной  войны второй сын – Павел - партизанил, а после войны жил в Белоруссии, работал снабженцем, потом был председателем  крупного совхоза. Иногда навещал родных.
       Помню, крупный статный дядюшка шумно вторгался в нашу спокойную неторопливую жизнь. Он громко говорил, а ещё громче смеялся и смешил всех. Любил приложиться к рюмочке, как говорила бабушка Клава. Привозил гостинцы и подарки всем  (мне запомнился настоящий коврик, первый коврик в нашем доме).  Коврик лежал на сундуке и, поначалу, я всё сидела на нём и гладила мягкий  шерстяной ворс. Я очень любила всё красивое. Позже дядя Паша подарил бабушке и дедушке кровать с никелированными спинками и панцирной сеткой, что считалось большим богатством. В один из приездов дяди Паши помню, как мы всей семьёй ходили фотографироваться.
 
       Это было целое событие: с раннего утра все наряжались, женщины делали причёски с буклями, нам  детям прицепили бантики, надели самые лучшие платья.  Помню, у меня был  широкий красный шёлковый бант. В это время у нас в гостях были и  «бобровские» девочки - Валя и Нина, кажется,  приехали с мамой Шурой.  Вот мы расселись по местам, я у папы на коленях.  Люба – у бабушки. Фотограф  говорит: « Внимание, сейчас вылетит птичка». Все взрослые смеются,  «чмыхают»,  как говорила мама, и начинается всё сначала. Их смешил дядя Паша. Фотограф злится: « дети и то лучше себя ведут». И так раза три. Кое-как он нас запечатлел. Фотография  до сих пор хранится в семейном альбоме.

       Старший сын – Александр - с первых дней войны был на фронте медбратом. Он обучался в группе спешной подготовки медицинского состава в Рыбинске и, попав на фронт, погиб  почти сразу. В Льгове на платформе вокзала его, раненого,  с раскуроченным животом, видел знакомый. Он же и рассказал семье о гибели Александра, дядю похоронили в братской могиле.

       Меня назвали в  память о нём. Александр и Александра. У дяди в Боброве осталась вдова т. Шура, (она ездила на братскую могилу в Льгов Курской области и привезла оттуда горсть земли)  и две девочки - погодки – Валя и Нина. Вот эти девочки, двоюродные сёстры, приезжали к нам каждое лето погостить. Да и мы бывали у них.

       Для нас это было весёлое время. На всю жизнь они остались для нас самыми родными. Спали все на полу. Складывались все перины, подушки,  и мы довольные скакали - прыгали, пока не засыпали  замертво в этой кутерьме. Однажды Галя и Валя катались на велосипеде с горки. Валя упала в колючую проволоку, так с проволокой в ноге она и пришла домой. Тётя Катя оказывала скорую помощь и ругала  девчат, на чём свет стоит.

       Помню, меня отправили в Бобров с оказией (ехала полуторка  по каким – то  делам).
 Я сидела рядом с шофёром в кабинке, тошнило, но я молчала, пока дядька не понял, что мне худо. Намучился он со мною, бедный. Передышка маленькая случилась, когда мы переправлялись через Дон на пароме. Вблизи Коротояка. Несколько грузовиков, подводы с лошадьми и людьми загрузились и, медленно поплыли через тихую широкую, задумчивую (свинцового цвета) судоходную  реку. Пока мы переплавлялись, мимо сновали пароход, баржи с песком, мелом. В гости я приехала «ни жива, ни мертва» от тошноты.

      У Вали с Ниной были дедушка и бабушка (мамины родители), дед Петр Яковлевич и бабушка Агафья  Ивановна. Жили они в одном доме, но вход в комнаты был  отдельно.  Дед много курил «козью ножку» - самокрутку - из газеты делал сам и закладывал туда порезанные листья табака, набивая плотно. Кисет с табаком и куски газет всегда лежали у него в карманах. Табак у них рос в огороде, а потом собирался и сушился на крыше сарая. Запах был  терпкий, тяжёлый, но я сидела рядом и наблюдала с интересом весь процесс, вернее сказать, ритуал. Бабушка Агафья была тихая, спокойная трудяга, всё суетилась с утра до вечера.

      Тётя Шура работала, и мы её видели только по вечерам. Помню, однажды в выходной она с соседками ездила в Лиски продавать яблоки, но не столько продавала, сколько раздавала. И соседка, видя это, взяла инициативу в свои руки. Коммерцией заниматься  моя дорогая тётушка ни умела. У родни их была пасека, я впервые увидела ульи, пчёл и как за ними ухаживают.  Присутствовала   я, когда дед Петя  качал мёд и угощал нас мёдом в сотах и без них, впервые я  видела и пробовала и мёд в сотах.

      Припоминаю, как с сенокоса ехала на возу в копне сена, а вёз телегу вол (я впервые видела быка живого). Наверх я забралась легко без проблем, а вот спускаться вниз - боялась. Надвигалась гроза, спешили спрятать сено в сарай, а я сижу и трясусь, боюсь высоты, не могу слезть, но с горем пополам, спустили меня на землю вместе с сеном.

      У бабы Арины (сестры бабы Агаши) под кроватью стояли большие банки с круглыми розовыми конфетами, обсыпанными сахаром. Они по всей вероятности предназначались пчёлам на зиму. А мы залезали под кровать и девчонки угощали меня втихушку и сами лакомились. Я чувствовала неловкость и говорила: « Вам же попадёт», на что они отвечали, что берут из всех банок понемногу, и никто не заметит пропажи.

       Мы ходили купаться на речку, Битюг, называется. Речка посерьёзней, чем наша Тихая Сосна, шире и глубже. А  Валю с Ниной не контролировали так, как нас дома. Купались мы в речке  с девчонками до посинения. Волосы мои не успевали высыхать, в результате, я привезла домой ненавистных вшей. Мне их потом срочно вычёсывали, выводили керосином и ещё чем-то.
 
     По вечерам почему-то воровали яблоки и груши в соседском саду, хотя своих фруктов хватало. Я принимала активное участие во всех их новых для меня затеях. Но всё когда-нибудь кончается, «командировка» закончилась и меня отправили  с  кем- то домой поездом, чтобы не мучить больше ребёнка в машине. Кажется, приезжала мама за мной.



                ЗУРНЫ И ИЖЕ С НЕЙ.

      Мама и папа постоянно работали с утра до вечера (рабочая неделя была шестидневная), нами, детьми, занималась бабушка (башка, как мы её называли) и дедушка в свободное от хозяйственных дел время.

     У нас была коза Зурна. Зурночка сама  вечером приходила с пастбища, поднималась по ступенькам на второй этаж и стучала рогами в дверь или окно. Башка выходила с большой кружкой и краюшкой хлеба и вела её в сарай, где доила. Потом молоко процеживалось, остужалось. Пили мы его или нет, я не помню совсем. А когда родилась Любочка, купили корову, а куда делась Зурна, я не знаю, наверно,продали.

      Про Зурну помню такой случай – она не пришла  вечером как обычно, потерялась.  Видимо. Мама ходила по окрестным улицам и звала её, я, конечно, была рядом. Мама звала: « Зурна, Зурна!» Так мы дошли почти до Майдана, площади, где был базар, туда привозили из деревень на продажу зерно, муку, короче различные сельхозпродукты. И вот во дворе у одного из домов мы услышали: «мее, мее.» Мама постучала в калитку, вышла женщина  и на вопрос мамы, ответила, что никакой козы у неё нет.  А  коза продолжала мекать, потому что слышит мамин голос. Потом она как-то исхитрилась, открыла рогами дверь сарая, и, довольная собой  выскочила на улицу, мимо нас и побежала домой. Получилось, что коза  сама себя вызволила из плена. А женщина даже не извинилась за этот инцидент почему-то. Этого я никак не могла понять.
.
       Ещё у нас во дворе были куры, утки, свиньи, кролики. У каждой семьи было своё небольшое подсобное хозяйство. Какой-никакой прикорм. Тётя Муся с дядей Филей развели кроликов, красивых, пушистых, они быстро плодились, но оказалось так же быстро и дохнут. Капризное, хлопотное хозяйство. Но они не сдавались и научились правильно ухаживать за косоглазыми и пушистыми созданиями.

      Однажды после долгого дождя все дети выбежали во двор, там были большие лужи и скользкие дорожки. Утка с утятами плавали в луже. Увидев нас, они бросились врассыпную. Кто- то из детей нашего двора,  поскользнувшись, раздавил утёнка. Мы ревели почти полдня, так было жалко жёлтое пушистое существо, потом решили его похоронить под деревом. В огороде. Сделали мы могилку , во что-то  завернули утёнка, с соседского огорода через забор нарвали цветов вьюнка (берёзка) и положили венок на могилку.

    Но  мы знали, что красть-воровать - нехорошо и надо бы повиниться перед соседкой. Потом мы решительно пошли к соседке Нине Митрофановне каяться, что нарвали без разрешения её цветы. Она заулыбалась  и сказала, что этого добра ей не жалко. И  что, если надо завсегда приходите, рвите сколько хотите. Мы же не знали, что это сорняки, и никто не подсказал, вот мы, наивные и старались. Курам на смех. Но никто над нами не смеялся из взрослых и детей постарше.


                БАБУШКА КЛАВА.

      Позже, ко  дню рождения бабушки, мы воспользовались приглашением Н.М., пришли и нарвали кашки, берёзки и ещё каких-то сорняков и сделали «букет» бабушке Клаве. Она приняла его и даже поставила в  вазочку на кухне.
     Надо сказать, что наша бабушка слыла интеллигентной, (что она кончала, где училась, я не знаю) благовоспитанной, весьма эрудированной. Тогда я плохо понимала, что всё это значит.
Помню смутно только, что она упоминала в разговорах про  институт благородных девиц.
   
      У бабушки был заветный сундук, в котором хранились старинные вещи: плисовый  жакет, красивые платья с рюшами, в ажурных кружевах, какие-то блузочки, шляпки, отдельные клочки  различных материалов и кусочки разноцветных кружев, ридикюли (сумки),  остро пахло нафталином. Нафталин лежал в бумажных рыжих пакетиках.  Обычно в старых ридикюлях хранили различные документы.

            В комоде. Бабуля иногда перебирала эти вещи, вспоминая и рассказывая о былом. А ещё был комод старинный, накрыт он был вязанной красивой  накидкой: коричневая паутинка, а в ней  сине-фиолетовые выпуклые цветы,  по краям с бахромой. На комоде стояло в центре большое зеркало, а рядом с ним лежала картонная пудреница, на которой было нарисовано женское лицо и бордовая помада в тюбике. Ещё стояли на комоде бутылочки с одеколоном «Шипр» с поляризатором-распылителем (папиным) и духи «Серебристый ландыш» и «Красная Москва». Духи были оформлены в виде башни Кремля, кажется Спасской. Как-то маме подарили парфюмерный набор «Красная Москва», где были духи, мыло и пудра.  Я подставляла стул и, взобравшись на него, стоя  на цыпочках, могла поглядеться в зеркало. Помаду и пудреницу я, конечно, открывала, трогала руками, но по назначению честно не использовала. Боялась, наверное, что  будут ругать. Впрочем, я так и не пользовалась никакой пудрой никогда в жизни.
        В  те  послевоенные времена  у всех были железные кровати, которые женщины пытались хоть как-то украсить. Шиком была кровать с никелированными спинками, а ещё круче - с шишечками на ней.  На  спинки кроватей  привязывали  занавески – шторки из очень тонкой белой ткани, расшитые ручным способом понизу белым узором гладью (их, кажется,  вышивали белошвейки). А ещё, прежде чем накрыть кровать магазинным  пикейным покрывалом или  покрывалом, связанным своими руками, внизу привязывали так называемый  подзор из маркизета  с таким же узором, как и на (шторках) занавесках. Он, подзор, выглядывал из-под покрывала. Припоминаю такие же накидки на подушках,  (клали несколько взбитых подушек уголком с одной или двух сторон),  а сверху накрывали накрахмаленной накидкой. Были и праздничные наволочки с различными прошвами. Иногда прошвы вязали, так же как и покрывала.
У меня и  сейчас хранятся несколько таких прошвочек на память о былом.
 В общем, кровать получалась торжественно  белая, ажурная, нарядная как невеста. Ни одной морщинки не было на покрывале, заправить красиво постель было целой наукой.

      По красиво заправленной постели определялось, хороша ли хозяйка. Особенно красиво умела заправлять постель тётя Тая, у неё всё было простенькое, дешёвенькое, но кипельно-белое накрахмаленное, тщательно отутюженное, ровнехонько застеленное. Просто так лечь на кровать днём нельзя было, это было  «священное» место. У бабушки нашей было постельное бельё с витиеватыми вензелями К. К.- Клавдия Колесникова, вышитыми ею собственноручно.

     Бабуля готовила еду, стряпала пирожки с капустой, картошкой, фасолью, яблоками, пекла сладкие пироги и кукурузники. Я очень любила на всё это смотреть, «присыдыркивала», как говорила бабуля.

        А потом стала просить теста, чтобы самой что-нибудь сделать, сляпать. Башка иногда не давала мне теста, и я тогда говорила ей:  «  Если не дашь течта, как насуплюсь,  как надуюсь». Она смеялась и всё-таки давала мне кусочек « течта», чтобы я не супилась и не дулась и была при деле.
 В  такие минуты мы с ней пели что-нибудь. Например:  «Ой, вы сени, мои сени, сени новые мои. Сени новые кленовые, решетчатые», или она учила меня стишкам: «…..ласточка весною в сени к нам летит. С ней и солнце краше и весна милей. Прощебечь  с дороги нам привет скорей».
   
       Часто бабуля вспоминала,  как трудно жилось во время войны, как Галя просила: «Пойдём, бабушка, выменяем на базаре содку(соду) на молочко». Она с Галей ходила на базар и выменивала питьевую соду, которой у них  случайно оказался небольшой запас, на молоко для Галочки. Как прятались от бомбёжек в подвале коммунального дома, и Галя обязательно брала с собой свою любимую куклу.
 
       Бабушка умела прясть пряжу, у неё была прялка,  на которой она сучила нитки из шерсти нашей козы Зурны. Зурну постоянно вычёсывали, и бабушка всем вязала тёплые носки и варежки на зиму.

     Помню, как бабушка связала мне   варежки,  и носки из белой тонкой шерсти и покрасила в акрихине (лекарство от малярии). Таблетки были жёлтого цвета, а варежки получились нежно-салатовые. Я их очень любила. И берегла.
      Ребятня моего детства была непритязательна, если к празднику нам дарили ленточку атласную  в косички или носочки мы  очень радовались, можно сказать – были счастливы.

      Ещё помню, как из мешковины, покрашенной луковой шелухой, сшила мне бабуля платье к новому году. Платье мягонькое, тёпленькое, мне оно очень нравилось, и я гордилась, что такое красивое платье мне сшили.
 
      Наша бабушка и тётя Муся ходили в церковь по праздникам.
     К какому-то празднику церковному пекли птичек (жаворонков), а  ещё  помню, как вокруг церкви ходили с фонариками, потом этот огонь несли домой. Красиво - вокруг темно и светят огоньки то тут, то там. Придя домой, бабушка этим огнём крестила все углы и зажигала лампадку у иконы в углу. И сама была какая-то торжественно просветленная.

         А в яблочный спас освящали яблоки, до этого времени бабушка говорила, что яблоки есть нельзя. Иногда бабушка брала нас с собой в церковь, (мы ходили как в музей: все стены и потолок-купол были расписаны  библейскими сюжетами, нам было интересно и холодно там) но дедушка запрещал ей это делать, боялся, что потом, когда будем учиться в школе,  у нас  возникнут проблемы.

         Впрочем, дедушка и бабушка жили дружно, каждый выполнял свои негласные обязанности, не ропща на судьбу. Я ни разу не слышала, чтобы они повздорили. Кстати, наши родители тоже жили тихо - мирно, уважительно друг к другу. Шума, ссор среди взрослых никогда не было в нашей квартире.  И я считала это естественной нормой.
 
        Перед Пасхой бабушка стряпала куличи в больших формах, тут уж  нельзя было ни бегать, ни прыгать, ни трогать тесто руками. И вообще не дышать, чтобы не «сели» куличи, потом делалась сырная Пасха, и красились яйца луковой шелухой. Затем бабушка красиво одевалась (помню тёмно-зелёное, тонкой шерсти платье) собирала волосы сзади в « дульку», покрывалась красивым праздничным платочком, брала с собой корзину с куличами, яйцами и шла на вечернюю службу в церковь. А утром вся семья торжественно садилась за большой стол в зале, на  праздничном столе с  белой скатертью стояли вкусности, приготовленные заранее. Начинали разговляться.
 
       Сначала все « стукались» крашенными освященными яйцами - (писанками) друг с другом, а потом уже ели их (яйца) с кусочком  сала или ветчины. И маленьким кусочком освященного кулича. Крошек оставлять было нельзя, а яичную скорлупу бабушка осторожно собирала и куда-то девала. Затем можно было есть всё, что хочешь. Так делалось почти во всех семьях, но говорить об этом нельзя было вслух.

       Чего-то боялись. Потом, когда мы стали пионерами и комсомольцами, но в этот день проводились, субботники, воскресники, всячески пытались нас, молодых, отвлечь от церковных праздников и старинных обычаев. Но люди потихоньку отмечали красивые праздники (может не столько верили в бога, сколько по обычаю) и  поглощали  с удовольствием приготовленные  душистые куличи и пасхи. Или из пасхального теста пекли булочки. И тогда никто не мог уличить в  религиозных пристрастиях партийных работников. Особо ярые коммунисты не ели пасхальные вкусности принципиально, а их дети просили угостить  куличом и мы с удовольствием делали это. И ещё  выявляли, чей кулич вкуснее получился, пробуя у всех кусочки ароматно-ванильной выпечки.

        Осенью вся наша семья дружно на поле копала картофель, там росла ещё фасоль, подсолнечник, кукуруза. Бабушка подвязывала мне фартук, и я шла собирать стручки фасоли, потом кукурузные початки.  Шла – это слишком громко сказано, потому что рядки были такие высокие, что я еле-еле через  них перебиралась.  Там, на поле, обязательно разводили костёр из « будылок» (как говорила бабушка) от кукурузы и подсолнухов  пекли, только что выкопанную картошку до золотистой корочки. И ели её с удовольствием, обжигая губы и руки. Затем я собирала по полю « шапки» подсолнечника, под конец я так устала, что засыпала в телеге на мешках с картошкой  и  когда приезжали домой, сквозь сон помню, папа нёс меня на руках на второй этаж. Меня кое-как мыли и укладывали абсолютно выбившуюся из сил в кровать. Но я всё равно была рада, что работала как все, внося свою маленькую лепту в общее дело.

       Потом уже дома или во дворе мы лущили фасоль, выбивали семечки из подсолнухов, провеивали их, потом сушили, и зимой бабушка жарила семечки, чтобы дождливыми осенними и зимними студеными вечерами всей семьёй лузгать семечки, читая книги и газеты,  играя в лото и домино. Осенью и зимой бабушка молола кукурузу и пекла вкусные ароматные кукурузники, которые мы запивали теплым молоком. Это был деликатес того времени. Я потихоньку угощала Людичку, потому что у них такой вкусной еды не было. И она с удовольствием отведывала  мой презент.

       Бабушка любила читать, улучая свободную минутку, она выписывала современные журналы «Крестьянка» и «Работница», а в сундуке я видела старинные книги, журналы, написанными ещё с ятями.  С красивыми цветными картинками и старинной  рекламой.  Был там даже один старинный потрёпанный журнал мод. Позже почему-то их все сожгли, к сожалению.

       Однажды бабушка Клава вся пожелтела и её положили в больницу, затем её отправили на лечение в Воронеж, а к нам приехала на это время какая-то родственница, которая помогала по хозяйству.

       Была проблема с коровой, её никто не мог подоить. Мама надевала бабушкино платье, фартук, косынку, давала ей кусочек хлеба, а корова лягалась и переворачивала подойник. Пробовала доить тетя Катя и дед, как уж они поладили с коровой, я не помню. Я очень скучала без своей дорогой бабули, боялась очень, что она не вернётся к нам.

      Мы все с  нетерпением ждали возвращения башки домой. И когда она вернулась, я не отходила от неё ни на шаг.

 Появились прыгалки-скакалки, и мы быстро научились скакать, прыгали целыми днями на одной ножке, на двух, попеременно.  А у нас во дворе стоял пень, на котором кололи дрова, и мне пришло в голову попрыгать через скакалку на этом пне. Вот уж я изощрялась, пока не подвернула ногу, да так что остаток лета пролежала  в кровати. Нога  распухла в щиколотке и очень долго болела. Я не могла на неё наступить. В школу пошла хромая, с перевязанной ногой ходила ещё месяца два. Этот урок ( не хвались, не хвастай) запомнила на всю жизнь.

 

                ДЕДУШКА.
 
       Наш дешка ЁРА  как-то  летом работал на бахче (сторожил). Один раз я была у него в поле, впервые в жизни видела так много арбузов  зелёных и полосатых, разнокалиберных, с резными листиками на толстых и тонких плетях. Прямо в поле стоял курень из ивовых веток, внутри лежало много травы, остро пахло полынью: «Это от комаров и мошек»,- сказал дедушка. Я, кажется, «сторожила» бахчу с ним несколько дней.

        Дома я помогала ему пилить дрова, носить их в сарай. Ходила за ним хвостиком. Чтобы поливать огород, мы с ним носили воду в кадки, которые стояли вдоль огорода: он в больших ведрах, я - в маленьких. Дедушка косил траву, сушил сено и мы вместе возили его домой для коровы. Для кур и уток мы ходили рвать траву везде, где только она росла. Лютой зимой у нашей коровы появился телёнок, его забрали в дом и он жил у нас на кухне, чтобы не околел в сарае. Мы поили его молоком из миски, а потом он, подрастая, стал бодать нас – у него чесались рожки, вырастая.

        Было нелегко проскочить мимо него, чтобы не получить пинка (кухонька у нас была проходная). Но всё равно мы его, белолобого очень любили.
И когда бычка зарезали, никто (даже взрослые), не могли кушать его мяса. Бабушка всё мясо раздала соседям.

        Дед любил читать газеты, всегда был в курсе политических событий в стране, а я  играла рядом с ним, потом стала интересоваться, что он читает. В конце концов, я  выучила буквы, затем слоги и  стала тоже читать газеты, правда, ничего не  понимая. Представляю, как это выглядело: старик и девочка - кнопка сидят рядком с газетами в руках. Потом, позже, я стала читать детские книжки. Дедушка научил меня играть в шашки, а в  домино и лото мы играли долгими зимними вечерами всей семьей по выходным. Иногда приходили к нам играть соседи с детьми.


                ИНСУЛЬТ.
      
       Однажды дед пришёл с работы утром, сел кушать, а я, как всегда, крутилась возле него. Вдруг дедушка стал валиться на бок, я испугалась и побежала за бабушкой. Вызвали врача, пришёл большой, в белом халате, мужчина с баулом, доктор Стрижевский. У него была трубка, чтобы слушать больного, теперь используют для этой цели фонендоскоп. Знаменитость. За каждый визит бабушка незаметно в карман ему совала деньги. Деда перенесли в кровать, врач измерил артериальное давление, сделал кровопускание. Дедушка не мог говорить, а только мычал, у него отнялась рука и нога. Инсульт.

      Страшное,  загадочное слово, которое изменило дальнейшую  жизнь нашей семьи. Я помогала бабушке, как могла – давала деду пить, кормила его с ложечки, рассказывала новости. С нетерпением ждала, когда он поднимется с постели. Болезнь была долгой, бабушке и другим взрослым было нелегко. Дедушке делали различные процедуры: ставили « банки», делали уколы, массаж и др. В общем, деда общими усилиями выходили, но рука плохо  действовала, нога тоже не очень слушалась. Дедушка ходил теперь с палочкой, часто плакал. Раньше я этого никогда не видела. И пугалась, терялась, не зная как себя вести, чем ему помочь.
         
       Много позже, когда я уже училась в институте и приезжала домой на каникулы, дед встречал меня на вокзале с другими родственниками и в подарок мне принёс большое, наливное яблоко, купленное  специально на рынке. Я поняла, что он скучал, ждал меня. Но молодость эгоистична, теперь я не уделяла ему должного внимания. Поговорила, срезала ногти и побежала к подружкам.

        А нужно было больше внимания уделить, подольше общаться, но то время назад не вернуть. Когда я приехала на следующие летние каникулы, дед болел и не встречал меня.

        Как-то ранним прохладным августовским утром стук в окошко разбудил всех. Мама и папа тихо оделись и ушли. Я, окончательно проснувшись, интуитивно поняла, что случилась беда и побежала на  улицу Авдеевскую, в прежнюю нашу квартиру, где жили  бабушка с дедушкой и тётя Катя. Мой дорогой дедушка умирал у меня на глазах. Тихо, просто, обыденно. Тётя Катя дала ему какие-то таблетки, но он уже не сумел их проглотить. Улыбнулся, но уже не нам, а как-то отстранено, в  далёкое неизвестное, никуда. Всё. Дедушки больше нет. Ему было 78лет в 1964 году.
 
     На трюмо и другие зеркала повесили черный материал, в доме начался траур. Женщины оделись в чёрные одежды, бабушка ходила, как тень. Но не спряталось солнце, не перестали петь птички, мир не перевернулся, ни изменилось ничего,  будто  так и должно быть. А ведь у нас такое горе, думала я удручённо. Меня послали на почту давать телеграммы  всем родственникам о дедушкиной кончине. Приезжал на похороны дядя Паша, была Лёля с Колей. И, кажется, Валя с Алёшей (они в это время отдыхали в Боброве). Больше никого не помню. Дедушку Ёру похоронили, вскоре  окончились мои летние каникулы, и я уехала в Павлодар для дальнейшего обучения в институте.

      Бабушка Клава умерла через двенадцать лет в самом конце студеного января. В это время я  со своей дочерью Нелей лечились в санатории в Анапе. Там шли дожди вперемежку с морозами. Я простудилась, а  Нелечка заразилась корью (с высокой температурой еле-еле долетели домой).  И вот приходит телеграмма в санаторий, что умерла б. Клава. Поехать  в Острогожск мы не смогли. Да и не успели бы. Её в последний путь я не проводила, грешна. Прости, бабуля, дорогая. А Галя из Павлодара приезжал на похороны, но в дороге простудилась и заболела пневмонией. Пришлось ей лечиться в Острогожске. У мамы с папой.



                СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ.

       Знаменательное событие из детства -  полное солнечное затмение. Мы бегали, искали стёклышки, потом их надо было закоптить, ведь в то время мы «слыхом - не слышали, видом - не видели»  солнцезащитные очки. Взрослые говорили нам:  «Вы  должны запомнить это событие, больше такого не увидите в своей жизни никогда»,- такое бывает раз в сто лет в нашей полосе. И мы смотрели, сначала солнце медленно-медленно пряталось (на какое-то время его вообще не стало), всё стало серым, а потом так же медленно  и постепенно появлялось долгожданное солнышко.  Всё происходило несколько минут и меня поразило не столько то, что происходило в небе,  а  что происходило на земле. Вокруг дома и деревья были как -будто  подсвечены снизу.
 Стало сразу сумрачно, как вечером, прохладно (хотя было жаркое лето) и неуютно. Всё было как в дымке.
     Может быть, поэтому в пасмурную, дождливую погоду, я испытываю дискомфорт, хотя вряд ли кто-то его не испытывает. Я не думаю, что найдется много любителей ненастной погоды, дождей и слякоти. Хотя я могу ошибаться.



                ВСЕНАРОДНОЕ ГОРЕ.

        Иосиф Виссарионович Сталин,как говорили "отец народа" - заболел. Его явно боялись и уважали, я так думаю.Боялись больше всего за то,чтобы хуже не стало, чем есть. По радио диктор читал сводки о его состоянии здоровья. Все с тревогой слушали их. Мы, детки, тоже. Тревога о том, что будет с нами  и страной передавалась и детям.

      Угнетающее состояние было, когда ранней весной, Сталин все-таки умер. По радио Левитан читал скорбные строки, а у всех мурашки по коже. И страх -  что же дальше? Плакали все и взрослые,  а за ними и дети. Вели тревожные разговоры, что будем делать, как будем жить? Неизвестность пугала людей. На слуху были фамилии: Ежов, Берия, Ворошилов, Булганин. Булганин первым заменил Сталина на высоком посту, а потом  за сменой руководителей я честно не успевала запоминать фамилий. Но сознательное детство и отрочество моё прошло, когда руководил страной Никита Сергеевич Хрущёв. Это время называется оттепелью. Скажу, что было стыдно, когда в Америке Хрущёв стучал своим ботинком по трибуне. Когда кукуруза  затмила всё остальное. Были перекосы у правителя, да кто без греха. Но это уже политика и я не собираюсь о ней писать.

     Во время похорон  Сталина тревожно и протяжно гудели гудки всех заводов.
     Надо сказать, что гудком начинался тогда рабочий день, гудел гудок и в обед, кажется, и  конец рабочего дня  был тоже означен гудком.  На слух можно было определить, чей гудок: винного,  кожевенного, ремонтно-механического заводов, плодоконсервного комбината, электростанции или швейной фабрики. Гудки звали людей на работу, и каждый работник знал гудок своего завода. Говорили:  «Вот кожевенники пошли на работу "швейка" позвала своих «тружениц» и т.д.



                ШКОЛА – СЕМИЛЕТКА.

      В  новый дом, в новую квартиру на  улице имени  Нарского, где была аптека, мы переехали, когда я училась в четвёртом или пятом классе школы-семилетки  (романовской). В этой школе у нас   с Людой появилась новая подружка  - Анюта: курносая, рыженькая, веснушчатая, вся в светло-рыжих кудряшках.  Фантазёрка и выдумщица.Баловень в семье. Ничего не предвещало беды, пока в школу не пришла мама Ани  и в раз всё изменила.

      Надо сказать, что моя подружка с пелёнок – Люда была отличницей и очень красиво писала. Мы с ней  всегда сидели за одной партой всегда. Почерк  у неё  был и, есть, по сей день – каллиграфический, изумительно красивый. Поначалу мы писали почти одинаково на уроках чистописания, теперь таких уроков нет. К сожалению.

           т. Клава (мама Ани) попросила учительницу, чтобы Люду и Аню посадили вместе, а меня беспардонно пересадили к Дине Павловой. Нет, Дина нормальная обыкновенная, как и мы, девочка, но не моя подружка.
               
         Не знаю,как Людичка, но для меня это была трагедия. Тем более что  жила я теперь в противоположной стороне, а они хоть полдороги, но шли вместе. Я злилась и на Аню, и на Люду, и на себя.

         Но время « лечит» и мы стали дружить втроём. Кстати, подчерк и успехи у Ани улучшились, а  у меня  наоборот – стресс сказался на всём. Но я никому не призналась, как горько было мне. Скрытная была я всегда – всё переживала в себе, как партизанка.

         Анна и её семья жили в собственном доме, у неё была своя, отдельная комната, о чём многие из нас могли только мечтать. Но даже не мечтали.
 А так как её дядя Саша (брат мамы) жил и работал в Китае, то и одежда Анюты отличалась  от той, которую носили мы. Импортная одежда, как  сказали бы теперь. Но дружба наша от этого не страдала.

        Мы собирались втроём: то у Люды,  у меня, то у Ани, чтобы поиграть, пообщаться. Как-то мы были у Анюты, уж не помню, чем занимались, но мне очень  понравились птички из крашеного пуха, которые привез дядя Саша из Китая. Я всё их рассматривала, гладила, короче была заворожена. Меня видно пожалели и разрешили взять любую на выбор себе на память. Я обалдела от неожиданного счастья  и  никак не могла решиться какую птичку взять или не брать вовсе.  Но все-таки взяла ярко-синюю птичку  и хранила её как талисман много лет.

       Видно Анина заморская птичка сослужила свою службу, привила любовь к птицам. Уже взрослой, будучи замужем, мы с Ваней разводили канареек: жёлтых, оранжевых, белых, зелёных. Даже чубатых. У нас было несколько клеток, гнёзда и выводились птенчики, которых дочь моя пеленала, пока никого не было дома. А я не могла понять, почему утром всё в порядке, а к вечеру какой-нибудь птенчик сдыхал.

      Аня всегда была и есть лёгким человеком, артистичным, коммуникабельным, (быстро сходилась с людьми) мальчики это или девочки, без разницы. С ней всегда что-то приключалось, но она ко всему относилась с юмором. Помню, ей выдрал зачем-то зуб, а потом опять  вживлял этот же зуб  врач-стоматолог  Токарский. Он же потом решил за ней приударить, поухаживать. Видно, посчитал её легкомысленной  простушкой-пустышкой, но он глубоко ошибся (она всегда отличалась умом и сообразительностью).

     Мы же с Людой были другими, сдержанными в эмоциях и серьезными девочками, но в дружбе верными до самозабвения.

     В школе у нас бывали медицинские осмотры, и вот однажды нам проверяли зрение, оказалось, что у Люды самое плохое зрение (ей приписали очки для постоянного ношения), у меня - чуть лучше зрение   (очки для работы), а у Ани – стопроцентное. Это её несказанно огорчило, ей очень хотелось тоже носить очки, как  нам с Людой, она всё придумывала, как бы оказаться в очках.

     Кажется, она даже носила одну оправу, без стёкол. Очки мне надо было ехать покупать в Воронеж, потому что у меня оказались разные диоптрии на глазах. Мне приходилось носить очки в футляре, что было тоже не очень удобно. И вот однажды я стояла в очереди за билетами в кино и в этой толчее  у меня вытащили футляр с очками, думали, наверное, что это кошелёк с деньгами. Вот было огорчение! Так что большой радости от ношения очков я не ощущала и не понимала странного желания Анюты – носить очки. Позже она успокоилась и перестала страдать по поводу очков. Появились новые увлечения, они с Людой стали ходить в танцевальный кружок Дома пионеров, а позже -  городского Дома культуры. А я записалась в хоровой кружок, где иногда даже солировала.



                Я И МОИ БОЛЯЧКИ.

      Нужно сказать, что я была болезненным ребёнком. От чего страдала моя младшая сестра. Я заболела корью и лежала с высокой температурой, а Люба заразилась от меня, но переносила болезнь в легкой форме, так же было со скарлатиной, «свинкой» - паротитом. В раннем детстве (я этого не помню), но мама говорила, что я чуть не умерла от пневмонии. Что меня еле выходили благодаря хорошему детскому врачу, она приходила каждый день и колола мне камфару. Значит, было плохо с моим сердцем.

       Помню, как мне  неожиданно стало плохо на уроках: было очень  жарко, болела голова. Это было, когда я училась  в пятом классе.  О чём шла речь на уроках я не понимала, меня морозило, было совсем худо. Кое-как досидела до конца уроков первой смены, пришла домой разбитая,  сразу свалилась в кровать, и, пардон, начался безудержный понос -  диарея, как теперь называется эта медвежья болезнь. Температура была больше сорока и меня срочно положили в  инфекционную больницу с диагнозом – дизентерия. Я часто была без памяти, а  когда приходила и себя, то видела большую палату, в которой стояло несколько пустых кроватей с полосатыми матрацами. Я была одна, совсем одна, но мне всё было безразлично, тяжко. Иногда заглядывала медсестра, наверное, убедиться, что я ещё жива, делала мне уколы.

         Один раз мне показалось, что я порхаю под потолком и смотрю на своё жалкое распластанное тело сверху. Мне было жаль себя ту, что лежала на кровати, но хотелось легко летать. В конце концов, одной быть я не хотела больше и спустилась каким-то образом вниз. А может это всё приснилось мне? Было удивительное чувство, которого я не испытывала больше, кажется, никогда. Сколько дней мне было очень плохо – не знаю, но я или моя молодость победила болезнь. Мне стало значительно лучше и постепенно  я пошла на поправку. Чтобы не было скучно одной, я всё время читала книги. Пока я лежала в больнице, прочитала книги «Васёк  Трубачёв и его товарищи», «Юность Маши Строговой», потом их обеззараживали,  убивали инфекцию, чтобы никто больше не заразился, не заболел как я. Книжки после дезинфекции были как выстиранные, все страницы мятые, мы их  разглаживали  утюгом.




                МОИ УВЛЕЧЕНИЯ.

        Да, в школьные годы мы очень много читали, брали книги в библиотеках, обменивались своими различными книгами, делились мнениями о  прочитанных фолиантах. 
В домашней библиотечке я нашла « Фауста» и  «Белиндочку»,  написанные  ещё с « ятями» и даже сумела их прочитать. Читала я всё подряд: А. Л. Барто, А.Г. Короленко (Слепой музыкант), Л.Н. Толстой (повести и рассказы), И. С. Тургенев и многие др. Запоем.
 В более зрелом возрасте книгу « И один в поле воин» мне дали почитать на ночь. Прочитала, проглотила.Успела.

       А ещё я очень любила слушать радио под маминой  кроватью. Почему под кроватью? Летом было часто грозы, очень сильные грозы. Я боялась гроз, очень боялась, потому что часто слышала, что кого-то из людей взрослых и детей, убила молния, убивала молния коров-кормилиц, горели дома (многие дома в то время были под камышовыми  крышами).  Такие дома горели как спички, люди  едва успевали выбежать из них, в чём стояли, оставаясь практически ни с чем. Вот я и пряталась под кроватью, святая простота, думая, что это безопасно.

      И слушала радио, пожалуй, лучшее развлечение того времени. Были интересные познавательные передачи,  которые я  слушала с упоением. Сначала была передача  «Угадай-ка», сказки, песни, романсы. Затем, в передаче «Театр у микрофона», транслировали по радио театральные постановки, концерты, оперы и оперетты. Я  много знала наизусть: «Не о том скорблю, подруженьки, я горюю не о том, что мне жалко волю девичью, что покину отчий дом» - ария Антониды  из исторической оперы « Иван Сусанин». Многого не понимала, но слушала, слушала.
       Очень популярными в то время были оперетты И. Дунаевского "Белая акация" и К. Листова "Севастопольский вальс".

      «Когда я пою о широком просторе, о море, зовущем в чужие края, о ласковом море, о счастье и горе. Пою о тебе я, Одесса  моя!» - оперетту я любила самозабвенно, представляя себя в роли главных героинь: Сильва, Тося, Чинита, Пипита и  прочие роли.

      Скажу по секрету, я пела  на концертах: «…. Ты в сердце моём, ты всюду со мной, Одесса, мой город родной».  В то время молодые Татьяна Шмыга и Герард Васильев только начинали свою карьеру в театре оперетты в Москве.
 
     В Воронежский драмтеатр мы не раз ездили со школой.  Первой смотрели пьесу « Деревья умирают стоя», впервые, что называется «живьём» -  я была заворожена. Эффект присутствия – это совсем не то, что прослушивание под маминой кроватью.
               
      Воронеж не очень понравился: серый, много зданий, разрушенных бомбежкой, ещё не все были восстановлены. Не только люди, но и города, сёла долго «зализывали» раны, нанесённые  отечественной войной.

      По радио я прослушала, наверно, все пьесы А. Чехова,  А. Островского. Театры того времени ставили преимущественно русскую классику, мне кажется.
     Галя или  тётя Катя коллекционировали фотографии  певцов и артистов. Их продавали в газетных киосках « Союз печать» и на почте. Я до сих пор визуально помню, как выглядел певец Козловский, Клавдия Шульженко в широкополой шляпе с красивыми руками у лица. Оперный певец Сергей Лемешев, актрисы Любовь Орлова  в белой шубке, Валентина Серова в шляпе с круглыми маленькими полям, в белой или кремовой блузке.
 Владимир  Друженников в ослепительной  белозубой  улыбке,  Павел  Кадочников – на фотографии вокруг его портрета были фрагменты из фильмов в его участием  и другие известные в то время артисты.

     Появление первых телевизоров было событием наиважнейшим, главнейшим, знаковым, вехой в жизни человечества, как сейчас компьютеры, ноутбуки и мобильники. Первый  чёрно-белый телевизор  с малюсеньким экраном, кажется с линзой, мы  посмотрели в госбанке и потом часто ходили смотреть передачи (наша семья приобрела телевизор года через  два-три).
      
     Помню, мы с Людой очень хотели посмотреть какую-то телепередачу, или концерт в госбанке, время поджимало, пробегали мимо моего дома на улице Нарского (мы тогда жили над аптекой) из школы и я, чтобы не подниматься на второй этаж, не терять время даром, оставила свой портфель под лестницей. В темноте. И мы побежали дальше в банк смотреть телевизор.
   
   Посмотрели передачу и бегом домой, по дороге я споткнулась и упала,  сильно прокусив язык. Прибежала, стала шарить под лестницей, а портфеля нет. Вот я перетрусила. Пришла домой, папа спрашивает: « Где твой портфель?» Пришлось признаваться, что торопилась, что не хотелось опоздать на передачу по телевизору  и т.д., и т.п.

     Папа в этот раз пришёл домой раньше, увидел под лестницей знакомый  синий портфель и забрал его. Папенька был возмущён моим  вопиюще легкомысленным поведением: такого проступка от меня он не ожидал. Он объяснил, что это мои документы (дневник, учебники и тетради), я не должна была так делать. В душе я была согласна с ним, но я спешила, ведь очень хотелось посмотреть телепередачу. Раньше папа меня никогда не ругал, поэтому я забыла даже про «раненый» язык. Утром, когда я проснулась, язык сильно распух и болел ужасно, не давая говорить. И мне оказывали помощь, жалея меня (я думала про себя - бог наказал).  Хотя в бога я не верила.



                КАК СЕСТРА МЕНЯ РАЗВЛЕКАЛА.

      Семья потихоньку выбивалась из жизненных трудностей, и мои родители купили радиоприёмник с проигрывателем. Весь наш этаж поначалу вечерами собирался у нас слушать радиопередачи, новости, концерты.
Я болела сухим плевритом, меня поили то ли белым, то ли красным стрептоцидом, кололи антибиотик. Галя решила меня развлечь – сначала она читала мне вслух, а потом включила пластинки: Владимир Нечаев,  Пётр Лещенко, Клавдия Шульженко, Александр Вертинский, Сергей Лемешев. Короче, от такого шумного развлечения у меня опять подскочила температура, разболелась голова, я уже была не рада развлечению. И Гале попало за это  по первое число, хотя она хотела меня только развлечь, а не навредить.

         Папа  из командировок привозил шоколад (видимо, это был дефицит) и я должна была  съедать его по кусочку  каждый день, а меня грызла совесть, что я  ем, а сёстры – нет, и я  в тихушку им шоколад давала тоже. Галя сначала отказывалась, понимая, что для меня это лекарство, но запах шоколада манил, и рука сама тянулась к плитке. Да, теперешним детям не понять этого, сейчас есть всё, купить можно всё что угодно, были бы только деньги. А у нас было так.

        Шоколад лежал на гардеробе, а гардероб наш был с отметиной от бомбежки, как говорила бабушка Клава. Его « ранило» осколком от снаряда или бомбы, которая попала в дом, где они жили тогда, до войны.
 Сверху, на гардеробе, лежали большие головки сахара в полотняном мешочке, башка брала такой комок-грудку и маленькими щипчиками колола его, складывая в маленькую вазочку, а крошки с фартука отдавала нам, детям, полакомиться сразу, не дожидаясь чаепития.
 
      Это была подготовка к ритуалу чаепития. Сахар был различный: комковой, (головками, грудками) кусковой и песок, желтоватого цвета. Сахар был не чисто белый, не рафинированный как сейчас. Тот был более полезен.  Интересно, что Смоленской области и сейчас говорят (я слышала) в магазине: «Дайте мне песку», имея в виду сахар. Ещё здесь говорят вместо слова  воду – водУ, вместо  слова  голову – головУ. Ударение на последнем слоге  в этой местности, диалект такой, господа-товарищи.



                ЧАЕПИТИЕ.

         Большой самовар разжигали во дворе маленькими щепочками-лучинами, которые мы с дедом готовили заблаговременно. Кипящий, гудящий самовар заносили в дом, ставили на стол с накрахмаленной  скатертью. Почему-то всё крахмалили: скатерки, накидки на подушки, салфетки и т.д. Так вот, самовар – на столе, ещё шумит, на самоваре стоит заварной чайничек.

        Рядом с самоваром стоит вазочка с колотым сахаром. А по большим праздникам – ещё и, вазочка с   каким- либо вареньем: клубничным, вишнёвым, сливовым и т.д. Бывали на столе печение, пряники и другие печёные дома или покупные сласти.

        Чай пили: вприкуску, вприглядку и  в накладку. Наливали чай  из чашки в блюдце, дули на него, чтобы остыл, а сахар сосали или откусывали по чуть- чуть – это называлось  вприкуску. В накладку сахар клали прямо в чай, а вприглядку – пили чай, а на сахар смотрели. Потому что сахар съели до того, а больше – брать не разрешали. А иногда сахара просто не было, а  чай пили с сахарином - заменителем сахара.

        Взрослые пили чай и вели неспешные тихие разговоры. Если чаепитие было вечерним, то на столе стояла керосиновая лампа или каганец, иногда -  свеча. Что такое каганец? Это стеклянная баночка,  с керосином, сверху на ней лежал железный кружочек с дырочкой посередине. В дырку просовывался фитилёк, одной стороной он был в керосине, а другая поджигалась. Заведовал, следил за этим  наш дедушка. Лампа стояли в зале, каганец – на кухне, а свечка по вечерам временно освещала спальню.

         Электрический свет появился значительно позже, когда была восстановлена электростанция. Про электростанцию было очень много разговоров, все взрослые ждали с нетерпением её восстановления. Что-то там не ладилось с какой-то трубой. Мы не понимали этого, но было любопытно, что же произойдёт со стеклянной грушей, что висит под потолком в розовом абажуре в зале. Появился долгожданный свет  неожиданно. К какому-то празднику. Но керосиновая лампа ещё долго хранилась в доме на всякий случай. А случаи такие были, перебои с электричеством не были редкостью, да и свет поначалу давали только в определенные часы. Потом лампа благополучно перекочевала на чердак.

         Чердак - это  пыльное помещение под крышей, это  отдельный мир, отдельное государство. Он жил своей жизнью. Там было столько раньше нужных -  теперь ненужных вещей, от которых отказались хозяева, но они (вещи) смирно лежали и ждали: возьмут их в новую жизнь или отправят, в конце концов, на свалку. Это были разного размера утюги, самовары, иконы различных видов, шкатулки и шкатулочки, какой-то шлем то ли лётчика, то ли танкиста, поломанные зонтики, прялка, труба от граммофона, патефон, перекочевавший сюда после покупки радиоприёмника, какая-то обувь и многие другие вещи. Все в паутине и пыли. Иногда мы по лестнице забирались на чердак и играли там, выискивая диковинные вещички. Мне их было жалко, даже не знаю почему. Из чердачного окошка мы обозревали окрестные дома и огороды, наблюдая неторопливую повседневную обыденную жизнь в других  соседских дворах.


               

                НАША РЕЧКА.


      Наша речка – Тихая Сосна - протекала неспешно и задумчиво неподалёку от нашего дома. На реке, вблизи от нас, было два пляжа с бело-жёлтым  мелким песочком, сначала  - пляж мужской, а  чуть дальше – женский. Речка была действительно тихая и  неширокая,( она и сейчас такая,только уже) всюду росли жёлтые  кувшинки, белые лилии, по берегам с двух сторон высокие камыши, в заводях – ряска. Там можно было увидеть (если повезёт) дикую утку с утятами. Речка была лучшим развлечением летом и зимой для острогожцев - взрослых и детей.

       Когда расцветали камышовые пушки, мы обламывали их,  дули на них и пушинки разлетались вокруг, попадая в глаза, нос – везде. Мальчишки  поджигали пушки, и они горели как порох, отгоняя комаров.
Из лилий мы делали венки на голову, а из кувшинок бусы-ожерелья. Но наши украшения, к сожалению, очень быстро увядали.

      Рано утром в воде можно было увидеть песчаное речное  дно и рыбок, плавающих вокруг ног. Мы очень любили купаться рано утром и поздно вечером, тогда можно было плавать нагишом. Красота! Водичка теплая, тёплая как парное молоко,  звенящая тишина вокруг, только лягушки квакают - переговариваются: « ква, ква, а ты какова?»
   
       Так было, когда мы подросли, а малышнёй нас одних купаться не отпускали. Так мы отсылали на всякий случай Любу к бабушке отпроситься. Она с удовольствием бегала, потом возвращалась к нам и грозно говорила: «Бачка казала – ни шагу!» и топала ножкой. Это значило, что нам нельзя даже с крыльца спускаться. И мы послушно оставались дома, изнывая от духоты.

       Вечером, когда кто-то из взрослых приходил домой (обычно это была т. Катя, она работала до трёх часов) и мы довольные вприпрыжку, наконец, бежали купаться. Плавать учились на ведрах: берёшь цинковое ведро, переворачиваешь его, чтобы не попала вода  внутрь, а воздух остался (надо было исхитриться), держишься двумя руками за ведро и во все силы колотишь-молотишь ногами по воде. Через неделю мы плавали как рыбы.

      Был и другой способ: брали наволочку от подушки, намачивали, выкручивали, потом её надо было «открыть», напустить как можно больше воздуха, кружась и срочно завязать. Но мы больше любили плавать на «ведрах».

     Однажды Галя одна убежала на речку (мы, милюзга, ей надоедали) и она старалась сбежать, чтобы мы не увязались за ней. Вот у неё  и украли трусики, пока она купалась, а плавали дети всегда голенькие. Как она, бедная, добралась домой – не знаю, кажется, украдкой добежала через улицу, прячась в кустах до бабуси Кати, а та дала ей полотенце. Я думаю, что с перепуга она не догадалась сделать себе юбочку из лопухов, растущих в большом количестве по над речкой. Тогда часто воровали трусики, если  положишь их в лопухи, а сама - в речку, особенно, если они были новенькие, трикотажные или шёлковые, красивые, (в основном трусики шили из остатков, клочков материала от платьев взрослых) обидно было и горько, да ещё девчонкам и дома попадало от взрослых за ротозейство.
               
         Зимой речка замерзала, а так как берег перед пляжем был крутой, мы с этой горки катались.   Горка была двойная, можно сказать - с трамплином, вела она прямиком в речку. Опасная горка.  Случалось, дети выбивали зубы и прикусывали языки. Но не все и не каждый день, не пугайтесь. Малышня каталась на санках только с нижней горки, а большенькие дети - на санках и лыжах сразу с двух горок. Младших на верхнюю горку дети постарше не пускали. Так как если зазеваешься, можно было ненароком залететь в полынью. Приходилось тормозить ногами  и лавировать, кто как мог.

        А весной речка вскрывалась, и начинался ледоход, лёд темнел, вспухал, его взрывали далеко от моста, чтобы льдины не повредили мост. По нашей тихой (летом) речке быстро  и шумно плыли обломки досок, деревьев, иногда на льдине проплывал испуганный заяц или собака, невесть откуда взявшаяся там. Часто Тихая Сосна разливалась очень сильно и подтопляла  дома, стоящие  в низине.

       Мы часто ходили смотреть ледоход, а когда учились в школе, то ходили на пленэры с учителем рисования  и черчения Петром  Алексеевичем осенью, зимой и весной, одно и то же место зарисовывали в разные времена года.Было так интересно наблюдать изменения природы в разные времена года, да ещё и запечатлевать всё это на бумаге кто как мог. Потом нам давали слушать чудесную музыку - «Времена года» П. И. Чайковского. Талантливый был учитель, ничего не скажешь. Он был без двух пальцев на левой руке, говорили, что был ранен на войне. Мы стеснялись расспрашивать его об этом, но уважали его безмерно.


               
                СТИХИ И КОЕ-ЧТО ЕЩЁ.

     Помню такой эпизод: холодной студёной зимой мы с  Галей сидим на башкино-дешкиной кровати (только на ней разрешалось сидеть одетыми),  на сером суконном одеяле около печки в нашей маленькой спаленке. Тепло, уютно.  В руках у неё была большая бутыль с молоком, Галя «била» масло сливочное и, учила,  «зубрила» стихи вслух: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана?» «Бородино» М. Ю. Лермонтова, да и другие стихи я учила вместе с ней, иногда даже подсказывала. Галя всегда учила уроки вслух, видно лучше запоминала.

          И я помню, из  учебника истории она читала что-то про капетингов.  Учителя истории они обзывали точно Капетом почему-то. С подружкой Лидой Серебрянской. Лида жила  не далеко от нас, и мы иногда ходили к ней в гости с Галей. Лида жила с мамой и старшей сестрой в квартире большей, чем наша. Тоже на втором этаже коммунального дома. Их мама была врачом-фтизиатром и каким-то партийным работником, на вид очень строгая неулыбчивая женщина.

         Иногда меня посылали за Галей, и я бегала к Сребрянским за сестрой, если она задерживалась в гостях. Ещё они с Лидой секретничали, стараясь меня куда-нибудь отправить, давая задания. И я с удовольствием убегала выполнять поручения старшей сестры, хотя очень хотелось послушать, о чём они секретничают. Помню, что они покупали голландский сыр (за свои заработанные чем-то деньги, кажется, сдавали макулатуру, вторсырьё) и хранили его в нашем коммунальном погребе, а когда собирались вместе, то ели его, нарезая тоненькими, почти прозрачными кусочками и меня угощали. Очень вкусным был этот сыр, как сейчас помню.
 
       Ещё Галя учила меня петь  различные песни: «Кругом стоит пшеница золотая по сторонам дорожки полевой», « В парке Чаир распускаются розы», «Догони, догони, ты теперь не уйдёшь от меня»,  «Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки!»

       Песни были мелодичные и нравились мне. Хотя смысл песенных текстов я вряд ли понимала в ту пору, но петь мы любили всегда.

       В  детстве Галя страдала лунатизмом. Ночью она вставала и ходила по комнате, забиралась на стул, потом на гардероб пыталась вскарабкаться.
 Я пугалась, тормошила бабушку, а она говорила: «Не шуми, а то напугаешь Галю, она сейчас слезет и ляжет в кровать». Так и было. А потом у её кровати на ночь ставили таз с холодной  водой. Следующей ночью, как только она спускала ноги, они попадали в воду, она что-то недовольно бормоча, ложилась на своё место. Так продолжалось, пока она не перестала вставать по ночам.

      У  нашей Галочки была положительная реакция «Перке» или «Манту», не знаю и бабушка ей делала гоголь-моголь, а ещё нас всех заставляли пить рыбий жир. Бррр. Так как это была отвратительная, плохо пахнущая мерзость, то башка на блюдце резала солёный огурец и слегка поливала его рыбьим жиром. И эту гадость мы кое-как, давясь, съедали с хлебом.
Теперь рыбий жир делают в капсулах и продают в аптеках под названием «Омега 3» или « Янтарная капля». И не надо мучиться, как мы  в детстве. Красиво, полезно и приятно.




                ГЕНЕРАЛЬНАЯ УБОРКА.

          Бабушка Клава очень любила комнатные цвета, они стояли на всех подоконниках, особо большие стояли на полу: огромные роза и фикус – были гордостью нашей бабули.
Розы цвели почти постоянно. Перед  уборкой все цветы ставили на пол и опрыскивали водой, потом, когда они обсыхали, их  расставляли по местам. На одном из окошек стояла особая гордость бабушки – настоящая чайная роза светло-жёлтого цвета, кремового цвета (так говорила бабушка). Ароматные лепестки розы для запаха  иногда добавляли в чай.
 
         Окон в зале было пять или шесть, ну очень много.В простенках едва помещались скромные вещи. На них висели тюлевые шторы, которые стирали и крахмалили ко всем праздникам. Их надо было как- то особо сушить и гладить. Вот как  это делали,  я не знаю, видно не вникала.

         Галя и т. Катя мыли пол по субботам, это  был целый  ритуал. Сначала всюду тщательно вытиралась пыль, снимались половики, вытряхивались на улице постели, всякие накидки. Потом пол скребли ножом, или топором, или железной щёткой, или кирпичом. Пол становился свежим, светлым и красивым.  И я с удовольствием шлёпала босиком по прохладным половицам.
Половицы были широкие и девушки попеременно драили их, я, конечно, просилась «помочь», иногда разрешали, но меня надолго не хватало, потому что было  неимоверно трудно.

        Мне ещё нравилось смотреть, когда у нас была большая стирка. Участвовать в стирке до поры мне не разрешали. Мама или бабушка делали воду на золе: брали золу из печки, заливали водой, потом настаивали, затем на терке терли хозяйственное мыло и смешивали с процеженной от золы водой. Этот  раствор добавляли в корыто с замоченным бельём и на специальной доске тёрли его. Так  стирали цветное и тёмное.  Стирали бельё вдвоем, втроём – мама, тётя Катя, Галя.

       Я пыталась помогать, это у меня получалось плохо, и меня вымокшую,  быстро прогоняли прочь -  сушиться. Белое бельё долго «вываривали» в больших кастрюлях-выварках на печке. Кастрюля тяжело вздыхала и пускала горячий пар по всей маленькой кухне. Изредка бельё помешивали большой деревянной  палкой. Наверное, чтобы оно не пригорело. Летом бельё полоскали на речке или ходили под колонку. Потом бельё вывешивали во дворе на верёвках. У каждой квартиры было своё определённое место для сушки белья.

       Тётя Зина работала в гостинице и стирала гостиничное белье дома почти каждый день, поэтому их верёвки не пустовали никогда: простыни, наволочки и скатёрки сушились – развевались от ветра на верёвках постоянно. Бегать в тех местах нам детям запрещалось, чтобы мы не испачкали и не оборвали бельё. В нашем дворе всегда было чисто и красиво (цветники и зелёная травка была всюду, кроме тропинки), чистоту поддерживали все взрослые  жильцы квартир постоянно. Даже в М и  Ж  уличных туалетах типа сортир пол был жёлтеньким как желток яйца.

       Гладили высохшее бельё рубелем и качалкой, да, да, качалкой,  а не скалкой, (скалкой работали с тестом) бельё как бы качали; а также гладили утюгами на углях и утюгами, которые нагревали на печке или примусе.
 Многим позже появились электрические утюги, а ещё позже - стиральные машины, пылесосы. Прогресс постепенно облегчал женский каторжный труд.   С каждым годом совершенствовались средства, облегчающие работу по дому.

      А ещё у нас во дворе был коммунальный подвал, (летом не крыше погреба сушили яблоки, фасоль и ещё что-то) в котором каждая квартира имела свой закуток  для хранения овощей и солений. У нас в больших кадках стояли соленые огурцы, помидоры, капуста. Мочёные антоновские  яблоки были в самой большой  и высокой бочке. Ближе к весне бочки опустошались почти до дна и уже нам, детворе было не достать самостоятельно  что-либо из соленых овощей (перегнувшись через край можно было улететь в бочку). В бочке же  хранилось у нас и соленое сало, на кухне под вешалкой. Всю зиму мы с большим удовольствием его ели с картошкой и солениями. Многие завидовали, что у нас есть такая еда всегда. Во всяком случае, мы не голодали никогда. А благодаря бабушкиным фантазиям и умениям питалась наша семья разнообразно и вкусно. К нам по праздникам и другим торжествам приходили всегда гости. Праздничные столы готовились особенно тщательно, готовились деликатесы того времени.


 

                ОЧЕРЕДИ.

       Надо сказать, убирать, стирать и готовить я любила всегда, что называется с молодых ногтей. А  вот ходить в магазины, на рынки - базары, делать покупки – нет.  У меня какая-то идиосинкразия к любым торговым точкам. И  до сих пор терпеть не могу, благо, что это делает муж Ваня, пожалуй, даже намного лучше меня. Закупает основную провизию всегда он, а я только иногда по мелочам. Избаловал меня Ваня. Тряпки покупаю только по необходимости, случайных покупок у меня не бывает.
 
      Может быть потому, что в детстве мы подолгу стояли в очередях за всем необходимым. Взрослые занимали очередь с вечера, а утром нам передавали эстафету, иногда номер очереди писали на руках. Мы стояли очень долго, так что затекали ноги (отойти было нельзя ни на минутку), а когда открывали магазин, происходила давка, и трудно было восстановить очередность. Иногда нас просто выталкивали, выдавливали, пока кто-нибудь из жалостливых взрослых  людей не заступался за нас и не восстанавливал справедливую очередность.

      Когда подходила наша очередь, кто-нибудь бегал за  бабушкой или дедушкой (кто из них был свободен от  домашних  неотложных дел)  и когда покупки были сделаны: давали определённый вес на каждого человека – хлеб, мука, селёдка, макароны, сахар, крупы и т.д. – радости не было предела. Иногда продуктов не хватало на всех, кто стоял в очереди, и мы уходили ни с чем, усталые, недовольные.  Потому что  завтра с утра опять надо было идти  в магазин и вновь стоять в очереди, ждать, пока привезут продукты, примут их, а уж потом начнут продавать.  Опять давка, ругань взрослых. Всё это было не очень приятно и хотелось поскорей уйти  оттуда. Но нельзя.

       С дедушкой мы ходили на площадь (возле огромной полуразрушенной церкви) в очередь за керосином, ведь готовили  пищу на керосинках, керогазах, примусах, да ещё надо было заправить лампу и каганец. Там очереди были не столь большими, да и происходило всё на открытом воздухе, можно было побегать, попрыгать, пока дедушка стоял в очереди. На обратном пути дедушка покупал нам какой-нибудь гостинец  – мороженое или леденец. Бегали мы все лето босиком, в одних трусиках. Я всегда была загорелая, как негритёнок, шоколадного цвета. Помню, как по почти горячей пыли, которая как мука мелкая, нам по щиколотку бегали мы счастливые и чумазые, грязные. А вечером нас отмывали в большом тазу или корыте. Иногда нам разрешали купаться под теплым летним дождём. Это было истинным блаженством.
 
       Люба (как подросла) была у нас всегда заведующей хозяйством (завхозом), как мы её называли. Это было, когда мы отделились  и переехали жить  в  « аптеку». Она ходила на базар, в магазины лет этак с десяти. Однажды в парке у неё отняли деньги мальчишки-сорванцы. Люба с ними подралась, но их было больше, и она ретировалась, потерпев фиаско.  Прибежала домой Любаша  расстроенная донельзя. Без покупок и денег.




                САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.

          Помнится, как старшие девочки: наша Галя, Галя Анохина (из соседнего дома) разучивали с нами стихи, песни, танцы, Галя Анохина играла на аккордеоне. Они решила сделать концерт для всего нашего двора. Написали пригласительные билеты, потом мы их разнесли и по соседским домам и всех предупредили, чтобы стулья приносили с собой.
 
          Как не странно, на наше представление пришло много народу взрослого со своими скамейками и табуретками. Все расселись в нашем любимом дворе, покрытом зелёным ковром травы-спорыша. Бабушка дала нам какую-то простыню – это был импровизированный занавес. Действо понравилось всем: выступающим впервые маленьким артистам и благодарным зрителям.

      Мы продолжали эту практику несколько лет. Со временем стали ставить пьески, сценки, интермедии. Одни дети подрастали и уходили из «артистов», другие подрастали, и становились новыми артистами. Так сказать, преемственность времён. А когда долго не было концерта, бабульки спрашивали: «Артистки, когда следующее представление будет?» И мы старались подготовить новый концерт, оправдать ожидания жильцов, соседей.
 
       Надо сказать, что наши маленькие дети продолжили  эту традицию с выступлениями-представлениями, когда их привозили на лето в Острогожск.
       Видно этот «артистический» опыт послужил тому, что мы с Анютой, (хотя Анна – прирождённая актриса,  безусловно) став старшеклассницами, ходили в драмкружок. С Людой они одно время ходили в дом пионеров (в пятых-шестых классах) в танцевальный кружок, а я там же в хоровом кружке пела: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой. Край родной, навек любимый, где найдёшь ещё такой?»  и так далее. Иногда солировала.
       В песнях мы прославляли родину, любили родную землю, город, где мы родились и выросли. Мы гордились своей чернозёмной полосой, страной, по-настоящему самозабвенно  любили её. Настоящие маленькие патриоты, с горячими сердцами.

               
                АНОХИНЫ.
 
        Хочется вспомнить, это теплые воспоминания, хорошую, дружную, (наши семьи дружили всегда) я бы сказала интеллигентную семью Анохиных, они жили по  соседству с нами на  Авдеевской улице. Анохина Галя  и наша Галя  были одного возраста, а Валя – как наша Люба или даже младше. Их мама, тётя Шура, Александра Митрофановна работала в аптеке, а дядя Лёня, Алексей Иванович (папа)  всю войну был  фронтовым фотокорреспондентом, а после войны работал на кожевенном заводе. Но с фотоаппаратом не расставался никогда. Многие наши снимки сделаны им.  Дом у них был на две семьи, дедушкино наследство (по маминой линии). Дед Митрофан жил с ними, он - краснодеревщик.

       У  них в доме  была отличная мебель по тем временам. Очень красивые, лакированные диваны, столы, стулья, в гостиной стояло кресло-качалка – мы очень любили качаться на нём.

       Один раз девчонки нас пригласили в их сарай, где работал дедушка. Там была его мастерская: остро пахло свежими сосновыми стружками, опилками, везде сушились доски. Дедушка Митрофан что-то строгал. Тётя Шура  позвала его  отобедать, и Галя показала нам красивый, лаковый гроб, который дед сделал для себя (обычно он гробы простые делал на заказ). Мы сняли крышку и, зачем-то, каждая из нас полежала в гробу. Надо сказать, что не очень приятные ощущения, особенно, когда накрывают тебя крышкой. Но пахло деревом и смолой довольно приятно.

       Мы хотели понять, зачем живой человек сам себе  приготовил гроб? Оказывается, плотники - краснодеревщики сами себе готовят последний «дом». В нём анохинского деда позднее и похоронили.

       У Анохиных был большой сад-огород. Нас  угощали «райками» - красными маленькими яблочками. Они лежали всюду: во дворе, на веранде, в доме – сушились, мариновались, из них варили варенье. Потом зимой нас угощали,  и мы пили чай с вареньем из целых « раечек» с хвостиками, раечки были янтарные. Берёшь за хвостик-плодоножку и ешь. Вкуснотища необыкновенная, лакомство того времени.

       Зимой в огороде дядя Лёня делал каток для детей. И мы все катались на коньках – снегурках, которые привязывались к валенкам. Поначалу  снегурки были одни на всех, позже приобрели ещё снегурки, а Галям купили  какие-то беговые коньки с ботинками," дутышами" их называли. Они ходили кататься на стадион, где был каток для взрослых.

       Летом мы, повзрослевшие, катались на лодках  то с тётей Шурой Анохиной, то с тётей Клавой Кобаненко,  то с нашей мамой, то все вместе по Тихой Сосне,  (сразу по две, три лодки) переправляясь на разные пляжи: на Новую Сотню, на Пески, на Куты, устраивая пикники.
Там мы купались, загорали, играли в мяч и другие игры, читали книжки. Косы намокали от частого ныряния, мы их распускали, сушили и расчёсывали. На головы надевали венки из лилий, из кувшинок – бусы - ожерелья и как русалки ходили-прогуливались по берегу.

      В одной из таких поездок, когда я сушила волосы, тётя Клава, Клавдия Васильевна сказала мне: « У тебя очень красивые волосы, посмотри, как мальчишки заглядываются на тебя». Волосы у меня и вправду были ниже колен, слегка волнистые, чёрные как воронье крыло. Но и хлопот с ними хватало: мыть, сушить, расчёсывать, долго и нудно.

       Тем не менее, было приятно и лестно такое слышать, впервые я ощутила себя не совсем гадким утёнком. От своих домашних я никогда никаких комплиментов не слышала (у нас не было заведено  хвалить внешность детей). Да и вообще хвалили редко. Поощрять и хвалить детей надо обязательно, особенно в родной семье, это очень повышает самооценку. К этому выводу я пришла совсем недавно. К сожалению. Век – живи, век – учись. Мудрость.       Всю жизнь надо учиться и учиться,  ничего нет в этом зазорного. Ученье свет, а не ученье – тьма. А мы переиначивали эту поговорку так: Ученье – свет, а не учёных -  тьма. А ещё помните: « Не позволяй душе лениться. Чтоб в ступе воду не толочь. Душа обязана трудиться и день, и ночь, и день и ночь». Н. Заболоцкого.


               
                ПАПА КОСТЯ.

      Папа Костя родился 8 ноября 1913 года в Днепропетровске, был высоким стройным брюнетом, с карими глазами,  скромным  и серьёзным молодым человеком, которого по распределению, после окончания техникума, направили на консервный завод механиком. Потом он женился на нашей маме Валентине (молва гласит, что она легкомысленно почти сбежала почти из-под венца с другим молодым человеком к нашему будущему папе).

      В 1938 году 5 июня у них родилась Галя,  моя старшая сестра. Молодая семья жила в частной отдельной квартире тихо и счастливо.  Папа был человеком творческим, у него было много рационализаторских предложений по усовершенствованию  заводской техники.

         Но началась сокрушительная война, неимоверной, величайшей  жестокости, в раз изменившая мир и людей. Разрушила города, смела с лица земли сёла, обездолила, осиротила миллионы детей. А сколько погибло взрослых и детей, ужас. Страшное непоправимое горе принесла война  почти в каждую советскую  семью.

         Эхо войны -  голод, разруха, нищета сразу после войны, тяжкие года восстановления  городов и сёл, индустрии, промышленных предприятий страны в пятидесятых, шестидесятых годах.
 
       Надо сказать, что перед началом войны, папу посылали в Воронеж на курсы подрывной деятельности в тылу врага. Там он обучался со своим другом Федей (маминым двоюродным братом).

      Был такой рискованный случай: папа с  другом Федей  на станции Острогожск  «разукрасили» паровоз  как  фашистский и на нём добрались до Курска, где хозяйничали немцы. Там разведали, что нужно было и опять, благополучно, возвратились домой на том же паровозе. Острогожск ещё не был тогда оккупирован фашистской  нечестью.

      Итак, война, папу как молодого специалиста оставляют на заводе, чтобы он контролировал ситуацию, если придут фашисты. Консервный завод немцы разбомбили, а на сушильном  заводе папа собрал надёжных слесарей и с ними, скрываясь, украдкой из основного оборудования выкручивали – вывинчивали основные  детали, чтобы нельзя было работать. Детали надёжно спрятали до лучших времён. На консервном заводе он организовал людей и  придумал, смастерил мельницу, чтобы молоть муку для немецких лошадей. Так как на консервном заводе было много битого стекла и стеклянных банок папа и его помощники тайком добавляли битое стекло в муку. Фашисты об их проделках так и не догадались.  Пришлось папе работать при немцах всё время, так как получил другое задание – смотреть в оба, чтобы фашисты не взорвали завод при отходе из города и вредить им, чем только можно.
 
      Долго ещё жители города, многие работники завода ничего не знали о его заданиях (всё держалось в секрете не только в войну, но и потом лет двадцать). Папа ездил в Воронеж и всё просил, чтобы, наконец,  реабилитировали, рассказали всю правду о его деятельности во время оккупации. Особенно он переживал, когда  умер секретарь горкома партии, который и давал папе все задания. Папа получал косые взгляды  от сослуживцев, некоторые плевали вслед сразу после войны. Потом стало немного лучше, но тяжкое бремя секретности давило папу многие годы.

     Теперь-то я понимаю, как ему было  нелегко жить и работать с этим тяжким грузом. В оккупации карту минирования завода немцами папа сделал тайком  и передал нашим саперам, когда пришли наши войска. Он их встречал первым при подходе к заводу, принимал самое активное участие в разминировании. И завод остался цел и невредим. Его любимый завод, которому он отдал всю свою жизнь от должности механика до главного инженера.

    Так как мы жили в центрально-чернозёмной полосе, то фруктов и овощей всегда было в изобилии, консервный завод работал непрерывно. Впоследствии  консервный завод объединили с сушильным  заводом, и стал он называться – плодоовощным комбинатом.

        Папа  наш был заядлым рыбаком и охотником. В свободное от работы время он собирал снасти и бегом на речку. Там он отдыхал душой и придумывал  свои рационализаторские предложения. Надо сказать, улов был хорошим подспорьем для семьи. Щуки, сомы, налимы, вьюны, красноперки, окуни – какой только речной рыбы мы не ели! Помню, папа привёз сома, которого положили во всё корыто, где нас купали. Голову ему рубили топором, потому что ножом отрезать голову сому было не реально. Бабушка  рыбу жарила, стряпала котлеты, делала заливное из рыбы, пироги и расстегаи – всякую всячину -  что только можно было придумать.

       У  нас, помню, жила чёрная с белыми отметинами на лбу собака, кажется, лайка. Но она как-то быстро от чего-то умерла, вроде бы, её покусала бешеная лисица. Охотился папа с хорошим своим знакомым  - писателем Троепольским, который  писал повести и рассказы.   Известный кинофильм «Белый Бим  чёрное ухо» был написан по его сценарию.

       Папа стрелял уток, чирков, зайцев (у меня была заячья шапка, а у сестры  - воротник), ещё помню лисью горжетку с головкой, лапками и хвостиком. Так что вкус зайчатины и мяса дикой утки я помню до сих пор.
      ОН очень красиво рисовал, когда я его спросила, где научился, он коротко ответил: « В детском доме». О его родителях я ничего не знаю, (осталась одна фотография  их на вид интеллигентной семьи в красивой богатой одежде), по ней можно судить, что семья папы не была бедной.  Известно, что  папа и его сёстры  Женя и Лена, да ещё Маруся  почему-то воспитывались в детдоме.  Маруся была артисткой, но мы её не видели никогда, даже на фотографиях.

        В конце шестидесятых к  нам в гости приезжала тётя Лена  с дочерью  Галей. Фотография тёти Жени с семьёй долго  стояла у нас на комоде, видимо, присланная с письмом.

        В 1980году мы с мужем Ваней были в круизе по Средиземному морю: Греция, Кипр, Египет, Сирия, Турция. Пароход выходил из Одессы, а там жили папины сёстры. Прилетев в Одессу, мы взяли бутылку вина, коробку конфет и пошли искать родственников по известному адресу.
       Мы встретились с тётей Женей  и её семьёй. Тётя Женя позвонила и быстренько пришла  тётя Лена с  Галей на встречу с нами. Мы хорошо пообщались. Больше мы никогда не виделись.
       На похороны папы никто из его родных сестёр не приезжал и связь  постепенно оборвалась.

                Мы с Ваней воспользовались случаем, до круиза купили себе билеты и по возвращении из круиза сходили в золочёный знаменитый и блистательный  Одесский оперный театр. Там мы слушали «Евгения Онегина» и посмотрели «Лебединое озеро», с превеликим удовольствием, хоть и не первый раз. Балет понравился больше, потому что в опере пели пожилые артисты, Евгений Онегин с  Владимиром Ленским  после сорока лет -  моветон. А уж Лариных,  Татьяну и Ольгу играть и петь взрослым тёткам – и подавно. Но все равно мы  ничуть не жалели, что сходили в этот прекрасный, неповторимый театр. Отдохнули душой, что называется.

    Папа умел играть на пианино, будучи пенсионером, сочинял стихи и делал к ним красивые зарисовки. Некоторые стихи с его рисунками-иллюстрациями хранятся у Лили, как память о дедушке Косте.

    В середине шестидесятых годов о папе и других подпольщиках и партизанах Великой отечественной войны стали печатать статьи и очерки  в Воронежской областной газете  «Коммуна» и нашей районной газете  -  «Новая жизнь». Только тогда, папа облегчённо вздохнул, а удивлённые жители города могли гордиться земляком. Раньше говорили, вернее, шушукались:  «фашистский  прихвостень,  а занимает должность большую, руководящую. По блату, наверно». (Правда, я обо всём этом даже не догадывалась,  дома разговоров на эту тему я не припомню).  Конечно, так говорили некоторые, но всё равно было неприятно слушать такое. Не заслужено. Обидно.
 
       Приезжали журналисты, корреспонденты  из разных издательств. Вышла книга о партизанском движении, где была глава, посвященная папиной деятельности в тылу врага.

       Но, когда книжка вышла в свет, папы уже не было в живых. И маму приглашали на собрания-заседания и встречи вместо папы. Отдавая почести, о которых папа, наверное, мечтал всю свою жизнь.

    Военные и послевоенные годы, нервное перенапряжение не прошли даром – они подорвали здоровье нашего папы. У него много лет была язва желудка и двенадцатиперстной кишки, которую, в конце концов, благополучно прооперировали в Воронеже.

        Папочка всегда был очень скромным, тихим, отзывчивым человеком. Неистовым трудоголиком. Сколько себя помню, всегда, и ночью, и в выходные, если случались поломки, аварии на комбинате за папой прибегали женщины, а потом приезжала сначала телега, запряженная белой лошадью (почему-то в память врезалась белая лошадь, очень красивая она была), а позже – грузовая машина. Папа  не возвращался домой, пока не найдёт и не устранит все неполадки и  неисправности.  Зачастую хлопотная ночь плавно переходила в трудовой день, а вечером он приплетался домой чуть живой от усталости. Сушильный завод был его гордостью: почти все агрегаты, части оборудования были усовершенствованы им самим за многие годы работы.

       Сколько помню, он всегда дома что-то рисовал, придумывал, чертил. Красиво отточенные карандаши и бумага всегда были с ним.
До войны на сушильном заводе сушили морковь, лук, капусту, картофель для советской  армии. После войны папа придумал оборудование, чтобы  делать кашу в брикетах и в стеклянных банках: рисовую, гречневую  т.д. С мясом и без него. По его разработкам делали вкуснейшую халву и подсолнечное масло. К  различным праздникам  работникам завода давали (вместо премии) трехлитровую банку пахучего, душистого масла и кусок халвы – вкусные подарки.
       Папины инновации, как говорят сегодня, давали новую интересную и разнообразную работу  консервному заводу.


 
               
                МАМА ВАЛЕНТИНА.

              Мама Валентина родилась 12 февраля 1918года в Варваровке.
      Шатенка с голубыми глазами и красивой фигурой – это наша мама – Валентина. Весёлая, задорная, жизнерадостная. С короткой волнистой стрижкой, фокстрот, она называлась.

        Она рассказывала случай такой: её брат Шура собрался жениться, привёз девушку, тоже Шуру, к родителям, сам он в это время жил и работал директором военного торга в Боброве. А мама говорит: « Пойдём, Шура, пока  суть, да дело, мы с тобой покатаемся на лодке». И  покатались.

       У них было одно весло, а вместо второго – взяли лопату. Поднялся ветер, началась буря, а речка хоть и тихая, но в непогоду…Волны захлёстывают лодку, Шура не умела плавать (и вообще, она оказалась страшной  трусихой). В довершении – они одно весло поломали,  другое (лопату) – утопили. Пришлось грести руками, вдоль камышей против течения. Вот и догребли они до причала к полуночи, домой пришли, а гости уже разошлись по домам, « окончен бал, погасли сечи».

       Братец побил шестнадцатилетнюю Валю за этот её необдуманный поступок ремнём, за сорванное торжество. Вот такая проказница-мама была в молодости.

       Лучшим развлечением для молодёжи того времени летом была речка, мама с друзьями и подругами уплывали на лодках на Куты, ловили рыбу, разводили костёр, пекли картошку или варили пшённый суп с рыбой, пели песни, играли в различные игры, прыгали через костёр. Валя и её подружки Паня (Прасковья), Фаня (Фаина), Нила (Неонила) и Варваренция (Варя)- сами себя называли «Чёртовой пятёркой», они были сорвиголовами, отчаянными и рискованными   девчатами. Плавали и ныряли они отлично. Лето, жара - хочется купаться, что  придумать бы, чтобы не работать, а отдохнуть на речке? И придумали:  у Фанечки срочно « разболелся» зуб, у Нилы – ещё что-то и они обе отпросились  с работы, Валя с Паней  в это время были в отпуске, а Варваренция  вообще не работала в то время и таким образом все попали на речку. Валя дружила четыре года с  парнем Гришей, он звал её замуж, а она отнекивалась, не хотела, потому что семья у них была очень большая, и жить пришлось бы со всеми вместе. И как себя там вести Валюша не знала и тянула со свадьбой до последнего. А может быть и не любила Гриню вовсе? Тем более что в последнее время Гриша устроился на работу в Хохол Тростянку и приезжал только на выходной день.

       Вот закадычная её подружка Паня решила выйти замуж, назначается свадьба, Прасковья приглашает Валю на свадьбу, а её жених – Костю. Случилось так, что Костя и Валя оказались рядом за свадебным столом. Свадьба была скучная, молодёжи почти не было. И Костя предложил уйти. Он начал говорить Валентине о том, как нехорошо, что жених  не заработал денег  даже на одежду, а женится, его одевала невеста (Паня купила ему костюм, рубашку и др.). Надо сначала приобрести  костюма два-три, кожаное пальто, а потом думать о женитьбе. Так рассуждал Костя, сидя на лавочке возле Валечкиного дома, потом она принесла из своего сада вишен, они ели вишни и бросались косточками. Вернее она, хулиганка, испачкала его белую рубашку  вишнями. Тем не менее, девушка понравилась, потому что он спросил разрешения прийти к ней ещё.
 
       И  закружилось, завертелось. Так они гуляли, ходили на танцы месяца два, потом Костя спросил Валю, согласна ли она выйти за него замуж  и сказал, что хочет прийти к её родителям – просить руки (а как же костюмы и кожаное пальто?). Валентина  сразу же согласилась на предложение, и рассказала об этом своим маме и папе. Стали  срочно готовить приданое: перину, подушки, бельё, мама Клава пообещала дать сундук, чтобы сложить все вещи. А Валя стала начищать самовар, потому что д.Фека сказал, что без самовара замуж –нельзя никак.

       Константин – тихий, скромный молодой человек  жил на съёмной квартире,  и его квартирная хозяйка, приглядевшись к нему, хотела женить его на своей дочери. Но Костя женился на Валентине, и планам хозяйки не суждено было сбыться.

        Начальство, узнав, что Костя  женился, выделило ему комнату в заводском общежитии. Он сам купил  стол, два стула и кровать, потом приехал за любимой девушкой, уже женой и её приданым на лошади. Погрузили сундук, большую  цветущую розу в кадке,  самовар  и всё остальное. Поехали в будущую семейную жизнь. Они навели порядок в теперь собственной  общежитской  комнате, и Костя вечером проводил Валю к маме с папой.

        Родители Валентины очень удивились, что случилось, почему вернул их дочь домой? Оказалось, что Костя постеснялся остаться с Валюшей до свадьбы, хотя они уже были зарегистрированы. Вот такие были нравы тогда.       
    Продукты на свадьбу закупал  Костя самостоятельно, гостей пригласили немного – человек восемь. Отпраздновали свадьбу скромно. Кстати, мечта о кожаном пальто сбылась–таки, но гораздо позже. Это пальто купил по случаю на базаре дед Ёра. Даже я немножко помню это черное кожаное пальто, папа начищал его щеткой с ваксой. Помню даже запах.

         Когда я  маму Валю спрашивала, где училась, что она закончила, она отвечала, смеясь:   «Три класса и коридор». В пятнадцать лет она поступила в торгово-кооперативную школу и, закончив её, работала продавцом промторга (так назывались тогда магазины) и училась на рабфаке.
               
         Мама вспоминала случай военных лет. Дядя Шура прислал письмо из Рыбинска, где проходил срочную подготовку на курсах. Он писал, что фашистов вряд ли пустят дальше Дона и просил маму с Галей ехать в Бобров к его девочкам. «Там вам будет безопасней с детьми», - писал он.  У  мамы Вали неожиданно появилась возможность  съездить (ехал знакомый офицер с донесением в Бобров) и взял её с собой.

       Туда и обратно. Быстренько. Она как была в легком платье и босоножках, взяла только платок на голову и пиджачок, потому что ехать наверху в кузове – продует. Доехали они до Дона, там тьма народу, машин, все бегут от немца. На понтонный мост их взяли без очереди, так как офицер был с важным донесением. Фашистов и их танки они увидели уже с другого берега Дона.

        Так Валя вынуждена была остаться в  Боброве, пока немцев не выбили из Острогожска и окрестностей.  Это произошло зимой, в феврале.  А маленькая трёхлетняя Галя с бабушкой и папой жила при немцах, без мамы. Галя даже сидела у немца на руках, который жил в их квартире, он угощал её шоколадкой, показывал фото своих детей с женой.  Получается, что и среди немцев  попадались нормальные люди.

       Сразу после окончания оккупации, в 1943 году мама Валя стала работать в госбанке кассиром. Он располагался временно  около церкви, недалеко от нашего дома, так как здание госбанка разбомбили немцы. Позже госбанк переехал в своё отремонтированное здание, и мама работала уже приходным кассиром. Приходный, расходный кассир – я в этом вообще не разбиралась.

         После рождения Любы -  тогда в декрете сидели два, три месяца (с 1946 года), маму перевели на должность заведующей кассой, она проработала на одном месте тридцать лет.
 
        Всё время было на слуху, что мама работает в банке. Когда я была совсем  маленькой девочкой, всё не могла понять, что же это за банка такая, в которой помещается моя мама, да ещё и денежки, которые она зачем-то пересчитывает каждый день. И неужели там нельзя взять денег, чтобы купить всё что хочешь? Себе и нам всем.

        Когда я немного подросла, то носила маме на работу обед. Она почему-то не могла с утра до вечера покидать своё рабочее место. Теперь я знала, что госбанк – это никакая не банка, а двухэтажное большое добротное краснокирпичное здание. Мама работала на втором этаже, куда вела огромная то ли мраморная, то ли гранитная лестница, или она мне казалась такой. В госбанке всегда было прохладно и очень тихо после часа дня, (деньги выдавали до обеда, и тогда в банке было много народа) только шелестели купюрами тётеньки –  кассиры-счетоводы. У них были у каждой большие счёты,  когда тётеньки отсчитывали стопочку денег, то щёлкали костяшками, отсчитывая  определенную сумму. Потом эту стопочку перевязывали бумажной лентой, на которой стояли цифры, обозначающие купюры и сумму денег. Об этом я узнала гораздо позже. Иногда мне  давали пощёлкать немного костяшками, что приводило меня в восторг.

        Мама сидела отдельно от всех работников, у неё рядом была огромная массивная дверь, за которой прятались мешки с деньгами – это была комната-сейф, в которую мама храбро входила и выносила оттуда мешки с деньгами или наоборот прятала их туда. Дверь была такая толстая и тяжёлая, что мама с большим трудом открывала и закрывала её с помощью милиционера. В двери торчал огромный ключ и  какая-то круглая как штурвал штучка, которую тоже надо было повернуть, прежде чем дверь открыть-закрыть  ключом.  Я наблюдала изредка эту картину, стоя на цыпочках, упираясь подбородком в стойку у маминого окошка.

         Бабушка, обычно, наливала мне кашу в стеклянную банку, в этот раз была манная каша. Каша ставилась в сетку - авоську, укутывалась полотенцем и газетами, чтобы не остыла. На  ступеньках крыльца я остановилась передохнуть  и поставила кашку на ступеньку, (сетка резала руку) потом пошла дальше вверх.

         У входных дверей на второй этаж всегда стоял строгий милиционер (кого попадя в банк не пускали). Он уже знал меня и пропускал незамедлительно, а я его побаивалась, наверное, не помню. Иногда был другой милиционер,  и он спрашивал меня строго: « К кому идёшь?» Я  отвечала и проходила к маминой кассе. Прошла я и в этот раз,  сунула благополучно  маме в окошко обед.

        И  слышу голос маминой начальницы: « Согина, иди, собери свою манную кашу. Она по всей лестнице до твоего окошка». Видимо, банка разбилась, когда я ставила её на ступеньки. Вот так я однажды неудачно маму обедом «накормила». Больше таких казусов не было. Бабушка сшила мне специально тряпичную сумку для горячего обеда и кашу я носила в глиняном горшочке или в миске.

       Поначалу помню, у банковских работников была своя  форма: темно-зелёная юбка, с двумя складками спереди, кремовая блузка навыпуск с бейкой понизу, пиджак-китель с пуговицами-галунами, а ещё  берет и шинель.
 Вот это всё носила моя мама, но это продолжалось как-то  не  очень долго. Несколько лет.
 
        Теперь в моде был перманент (завивка) и мама со мной ходила на дом к парикмахеру делать новую причёску.  Мне завивка не нравилась, потому что у мамы были свои, слегка волнистые волосы, и они мягко обрамляли её милое родное лицо. Но мода, есть мода, да и моего мнения никто не спрашивал тогда.
 Кстати, всех женщин нашего этажа обшивала Людичкина мама, тётя Муся.

        У мамы Вали  на лето было одно-два, но зато, какие красивые платья. Помню салатово-зелёное  штапельное платье с чёрными вилюшками, бордовое и синее - два платья в белый горох, а горошки были в колечках.
      В платьях новых ходили на работу, на прогулку, в гости, в театр и кино, потом носили дома и в огород, а потом платья служили тряпками  для мытья посуды, пола. Некоторым платьям и другим вещам «везло», их донашивали дети, иногда их  лицевали, перешивали. Но никогда не выбрасывали. Старьёвщикам отдавали уже совершенно непригодные для носки тряпки и лохмотья.

       А ещё я вспомнила, ходили по дворам лудильщики, они паяли прохудившиеся кастрюли, чайники, тазы и другую хозяйственную утварь. Новая посуда покупалась крайне редко и по большой необходимости, да и купить её было не так просто, полки были почти пусты. Если что-то появлялось в продаже, то стояли огромные очереди. Да и бюджет семей в той жизни не позволял заниматься расточительством. Излишеств не было ни у кого. Помню, по случаю мне довелось купить две глубокие тарелки с кленовыми листиками. Так одна до сих пор  служит у Любы, а вторая - у меня.
 Вот такая долгая жизнь была у одежды и  утвари того времени.

      В моде тех лет были  креп жоржет, креп сатин, муар,  маркизет, шифон и ещё много тканей с загадочно звучащими иностранными, какими-то завораживающими названиями. Некоторые материалы (лоскутики) мы видели у тёти Муси, когда она « обшивала» отпускниц, приезжавших к соседям в гости. Этими лоскутами мы играли, фантазируя как будем одеваться, став взрослыми.
 
       Когда мы стали жить отдельно (в аптеке), у мамы появилось больше свободного от работы  времени,  и она записалась на курсы кройки и шитья. Сначала она изучала швы: взад иголку, вперёд иголку и т.д. Купили ручную швейную машинку и мама шила нам, каждой из нас своё:  первые платья из « шотландки», блузки и ночные сорочки – всё, чему её учили.  Наконец-то мы не донашивали одежду друг за другом, (особенно Любе доставались обноски в третью очередь) после Гали и меня.

         Помню, как  я долго мечтала, чтобы мне купили чёрные валенки, чтобы они были по размеру, а не на два три размера больше, чтобы не были подшиты сто раз. Но мечта оставалась только мечтой лет до пятнадцати.  Для новой квартиры у тёти Мани Штанько были заказаны белые мадаполамовые шторы на окна и двери: она приобрела хитрую машинку, которая «выбивала» рисунки на материале. Эти шторы до сих пор живы, мы их повесили у Любы на даче, в подсобном помещении.

       К  шестнадцатилетию мне подарили маленькие механические, настоящие часики. Я сама их выбирала. Это была золотая мечта всех девчонок  того непростого времени.

       В те годы большого гардероба не было, пожалуй, ни у кого. Вещи нашей семьи из пяти человек спокойно помещались в одном шифоньере.
         
       Папенька и маменька – так называли мы родителей, подражая литературным героям школьной программы. Сначала со смехом, а потом по привычке.  Знакомые даже завидовали родителям, что мы их так «обзываем». Мы с Любой в школе изучали английский язык и дома пытались общаться на английском, особенно когда у нас были секреты от окружающих. Мы вместе с маменькой пололи и поливали наш маленький огород, солили огурцы, помидоры и мочили яблоки  (обязательно антоновку) в  кадках с «поспой»- из ржаной муки и  ржаной или овсяной соломы. Овощи и фрукты мама покупала ящиками на работе. Госбанк заказывал осенью  в плодоовощном совхозе и им привозили на всех и овощи, и фрукты на любой вкус.   Антоновские  ароматные яблоки мы брали  « на перекус» в школу всю осень и зиму, они лежали у нас в ящиках в соломе. Даже теперь запах  антоновских яблок напоминает моё детство, счастливое и беззаботное, несмотря ни на что.


                СТРОИТЕЛЬСТВО СОБСТВЕННОГО ДОМА.

          Как- то однажды к нам в гости пришла мамина двоюродная сестра Нина с мужем Анатолием и детьми: Лёлей, Люсей и Вовой.  Вообще-то они ни один раз приходили к нам, но этот раз запомнился, потому что они окончательно решили строить дом на две семьи. На улице Комсомольской.  Уговорили моих родителей, аргументы были веские: квартира, в которой мы жили, папа получил от завода и её могли отобрать, когда он уйдёт с работы. Ещё можно было дешево купить старый кирпич на фундамент (с разрушенных старинных домов) и т.д. И  купили этот действительно добротный кирпич, и мы его с трудом очищали от  засохшего насмерть раствора.
 
      Папа сам сделал чертежи. Дом строили почти собственными руками, только стены заливали шлаком и штукатурили комнаты наёмные люди. Паровое отопление  в доме было тоже делом папиных рук. Новоселье было тихим и незаметным, вроде бы выдохлись все материально и физически. Расположение комнат было такое же, как и в  предыдущей  квартире, только намного меньше в размерах: две спаленки, зал, кухня, да ещё маленькая прихожая и сени. (Ой, вы сени, мои  сени…)

      Из прежней квартиры перекочевали с нами стол и стулья, диван и шифоньер, тумбочка с радиоприёмником (потом его заменил телевизор). На полках лежали пластинки и книги. Всё это стояло в зале. В спальне родителей стояла двух спальная кровать и комод, в углу -  цветок на  подставке. В нашей спальне: две односпальные кровати, этажерка с книгами и  швейная машинка, учебники. Кровати все были железные с панцирными сетками, которые периодически подтягивали, чтобы они не провисали. Вот и вся незатейливая наша утварь.

        Теперь с нами не жила Галя (она окончила  зооветеринарный техникум с отличием и должна была поступать в сельскохозяйственную академию имени Тимирязева).
 
     Но так уж получилось  - уехала поступать учиться дальше, а вышла замуж.
    Свадьба была у нас дома, скромная,  приходили родственники и несколько друзей Гали и Толи. Впервые я услышала и увидела   название ликёра «Шартрез», зелёный такой, тягучий. У нас  никто из родных не увлекался спиртными напитками, поэтому пьяный человек для меня был нонсенс.

       Муж Галин, Анатолий Кардашевский, окончил медицинский институт(фармакологическое отделение) в Харькове и, собрав нехитрый скарб, по распределению они вместе уехали в Павлодар, почти сразу после свадьбы. У них был выбор: Целиноград или Павлодар, решили, что лучше жить в городе, где есть река. Но об этом расскажу позже.

        А пока мы обживаем новый дом, вернее полдома, сдруживаемся теснее со своими родственниками - соседями: я с Лёлей, Люба с Люсей   и все вместе, бегая из одной калитки в другую. А между нами маленький Вовка. За ним ещё надо было присматривать. Мы играли в классики, вышибалы, в фантики, в мяч, позже в волейбол.

      Важнейшее событие в нашей семье – маме дают впервые, (наверное, горящую) путевку в санаторий  в Кисловодск. «Ехать, не ехать, а как же вы?» - беспокоится мама. Папа в это время тоже был в санатории в Друскининкае. Он должен был вернуться через неделю.  Уговорили маму, пообещали кормить папу диетическими блюдами, не дать умереть с голоду свинье то ли поросёнку, который жил у нас в сарае.

         Восьмого ноября у папы день рождения, он уже вернулся с курорта. Мы наготовили полный стол  яств  (а мама ещё на курорте), пришла сваха – Денисовна - Галина свекровь поздравить папу с бутылкой вина и какими-то консервами. Заходит в дом, видит накрытый стол и говорит растерянно: «А что, разве Валентина Георгиевна вернулась?» «Нет»,- отвечаем, «Не вернулась, мы сами всё приготовили, бабушка поставила тесто, а пирожки мы стряпали сами, и котлеты, и холодец, и винегрет и всё остальное». Денисовна была очень удивлена, что мы умеем хорошо вести хозяйство.
               
      Немного о соседях-родственниках: Тётя Нина, мамина двоюродная сестра, преподавала  в зооветеринарном техникуме, дядя Толя её муж, помню, ходил в гимнастёрке и брюках-галифе с хромовыми сапогами (экипировка многих мужчин послевоенного времени). Работал он заведующим отделением плодоовощного совхоза. Лёлин отец – Игорь Юхновский погиб на фронте, а Люся и Вова были их общими детьми. Лёля рассказала однажды случай из жизни тёти Нины во время войны. Хотите послушать?

        Тётя Нина не сказать, что красавица, но такая обаяшка, живчик. Про таких говорят – разбитная. Напыщенная красавица незамедлительно меркла  рядом с ней, с её энергией. Тётя Нина  жила и работала в Борисоглебске во время отечественной войны.  Как-то послали её в Воронеж то ли в командировку, то ли на усовершенствование, а во время командировки фашистские войска стали рьяно наступать на Воронеж. Бомбёжки, паника среди мирных жителей, все стремятся убежать из города.

        Игорь (муж) оставляет Нину в бомбоубежище, просит подождать его, пока он будет искать  машину, чтобы уехать в Борисоглебск. Нине не сидится в бомбоубежище, она оставляет свои вещи, и убегает к Чернявскому мосту через реку Воронеж – единственному месту выезда из города. На мосту этом было настоящее столпотворение: машины, подводы, возки, тачки, женщины с узлами и детьми, шум, гам, крики о помощи. И фашистские самолёты бомбят мост, а когда кончаются бомбы, прицельно стреляют по людям.
 Одна женщина взяла дверь от шифоньера (он выпал из разбитой машины), посадила своих детей на неё  и вплавь стала переправляться  через реку. Интересно, спаслась ли женщина с детьми?

        Нине с горем пополам удалось перебежать через мост. Она была налегке  (в платье и тапках) и так и бежала  пятьдесят километров до Борисоглебска. А в бомбоубежище,где её оставил муж, попала бомба, и все погибли.

       Игорь,когда вернулся за Ниной на найденной машине, увидел руины, оставшиеся от бомбоубежища,то решил, что она погибла тоже, и уехал в Борисоглебск сам. Там они и встретились, спустя время. Он стоял на крыльце  дома, где они жили и курил; когда она подошла к дому, Игорь не поверил своим глазам. Ведь он был уверен, что  его Ниночка погибла.

    Она была на четвертом месяце беременности Лёлей. Случись всё иначе - Лёли могло не быть. Да и Нины тоже.
     Вскоре Игоря забирают на фронт, тогда  снимали со всех бронь и брали даже совсем мальчиков  в армию, надо было восполнять потери. От него не пришло ни одной весточки, пропал без вести, и как Лёля не искала его всё время – так и не нашла никаких сведений об отце. Вот  такие мытарства и нервотрёпку претерпевали наши  люди во время войны и после неё.
      
      Сестра деда Ёры-Катя (мать Нины) была замужем за Евгением  Аристовым – ветеринарным врачом и преподавал ветеринарные дисциплины в  сельскохозяйственной школе  при зооветеринарном техникуме, а сама она работала старшей хирургической  медсестрой, а после повышения квалификации в Харькове – доверенным врачом на  механико-ремонтном заводе (МРЗ).

      Их дети – Нина и Николай. Про Нину я написала, а Коля жил и работал в Москве с женой Аней и двумя детьми: Элечкой, (она приезжала к нам в гости) и Володей, его я видела один раз, когда с тётей Катей ездила в Москву  (разгонять тоску, так говорили тогда)  на  экскурсию. Метро, проспекты, море машин и  людей. Мы возвращались по вечерам  «без ног» к родственникам, чтобы многое  посмотреть - мы ходили пешком по Москве. А жили они (Аристовы) на Малой Грузинской, недалеко от Рижского вокзала. Тётка уже дома сказала, что больше со мной не поедет никуда, так я её измотала. Она не привыкла так много ходить пешком. А  я эгоистка, не подумала даже, что ей тяжело бегать со мной наравне. Могла бы она сама сказать мне, в конце концов, об этом, раз я не догадалась.
       Когда умерла бабуся Катя (так называли её внуки), мы с Лёлей взяли шефство над дедусей Женей. Иногда делали генеральную уборку в его квартире: мыли  окна, пол, вытряхивали на улице все вещи и др. Лёля стирала ему и гладила, помогала готовить пищу. А так как он очень много курил в доме, то всё пропахло едким дымом. Кстати, мой дед не курил (одно время, помню, он нюхал табак совсем недолго), видимо, поэтому я остро ощущала этот запах.

      Папенька наш курил, но не в квартире, а на улице, во дворе. И всё равно его мама ругала за курение, при его язве желудка  курить было категорически  нельзя. Но  папа, сколько не пытался бросить, всё равно начинал снова курить.
 
      Дед Феоктист, (Фека) как я уже говорила, жил в Острогожске, о нём я ничего не помню, кроме его похорон.  Видно наши семьи не очень часто общались. Приезжал на похороны из Казани его сын Борис и очень удивлялся, что я так «убиваюсь» по его отцу. Для меня это была первая потеря родственника. С тех пор я не могу без слёз находиться на любых похоронах, мне всех жалко. Особенно если играет  похоронная музыка, духовой оркестр. Да ещё если перевирают ноты. Нервы – никуда. Вот такая я ненормальная. Чтобы я не ревела, нас с Лёлей отправили за мёдом для поминальных блинов.

       Лёля, Лена, Елена Игоревна - троюродная сестра, роднее быть не может, мы никогда (во всяком  случае, я) не задумывались о степени родства. Любимая сестра и подруга, звонкая певунья до сих пор. Сейчас у неё двое взрослых сыновей: Сергей и Алёша и трое внуков. Муж Коля, к сожалению, безвременно погиб, когда Алешенька был крохой. Она до сих пор работает, хотя на год старше меня. Не сдаётся наша хлопотунья, оптимистка, иногда приезжает к нам в Смоленск погостить, мы ударяемся в воспоминания, поём красивые и мелодичные старинные песни: « По диким степям Забайкалья», «Расцветали яблони и груши», «Вечер тихой песнею над рекой плывёт», «Что ж, стоишь, качаясь, тонкая  рябина».
 
И так далее и тому подобные, шикарные песни, теперь таких задушевных, напевных, мелодичных песен нет, к большому нашему сожалению. Или мы стареем и не понимаем современных  ритмов, песен? В большинстве из них нет ни мелодии, ни содержательного текста, разве не так? Сплошь барабанный бой. И ничего не значащие повторяющиеся слова. Но есть спрос на это «творчество», поэтому и, с позволения сказать, «поют»  мне кажется, не зная о чём и о ком. Просто нравится  сам процесс.



                ТЁТЯ КАТЯ.

        Тётя Катя родилась в 1926году в Варваровке, где родились все её братья  и сестра Валя - наша мама. В Острогожске она окончила  школу и после оккупации поступила в медицинский техникум. После окончания техникума, уехала работать по распределению. В город Будённый. Фельдшером. Но, отработав положенный срок, вернулась в отчий дом.

        И всю оставшуюся жизнь проработала в санитарно-эпидемиологической станции лаборантом. Она была гордая, жесткая, мне всегда казалось, что у нас в семье она главная, хотя  в семье были мужчины: дед и отец. Большую часть своего времени она отдавала нашему воспитанию. Во всяком случае, командовала всеми как хотела: подзатыльники сыпались по делу и без дела постоянно.
 
         На всю жизнь я запомнила как, купала нас, мыла головы, обливая горячей водой, почти обжигая. А когда расчёсывала мне волосы, без слёз не обходилось, правда и волосы у меня были густые, длинные, с ними было трудно справляться. Однажды тётя решила меня подстричь, не распуская косы, одна коса стала выше другой, она стала их ровнять и опять получились косы разной длины. В общем, подравняла так, что от кос  остались косички. Я рыдала. Однажды  я слышала, как наша терпеливая бабушка  не выдержала и сказала: « Катя, да что же ты их так шпыняешь?»

         А один раз (не помню за что) тётя Катя поставила меня в угол  за дверью спальни и ушла на танцы. Я и сидела, и стояла в углу, стояла и сидела, пока не заснула. Но никто из взрослых  из угла меня не вызволил. И это было обидней всего. Помню, как то тётя Катя замахнулась на Галю, а та  в ответ на неё. С той поры т. Катя Галю больше не трогала. Родители, я думаю, не догадывались о таком строгом нашем воспитании тёткой. Да мы и не жаловались никому и никогда.
 
        Катя покупала нам книги, читала их, катала на санках,  иногда водила в кино и покупала мороженое, и, конечно же, мы с ней ходили купаться на речку летом. Мы, должно быть, надоедали, докучали ей, вот она и злилась на нас. А может быть из-за неустроенности собственной жизни, она вымещала злобу на нас? Не знаю. Тётя Катя много вышивала крестиком  по  канве: скатерти, картины, салфетки, накидки и т.д. Помню, газетницу, вышитою и  сделанною тётей Катей гладью ирисом (это были нитки такие), в ней хранились очень долго газеты.

       Одевалась она всегда красиво или так мне казалось, (Галя иногда донашивала её вещи), так как всё что она зарабатывала, тратила на себя.
     Помню её свадьбу (я тогда училась в классе девятом или десятом). Шумное веселье в доме, потом молодые с друзьями ушли кататься на горку, а тётка  вернулась недовольная, что её с санками кто-то перевернул носом в снег. Она очень стукнулась и долго бурчала. Муж её, Коля, оказался горьким  пьяницей,  и она ушла от него вскоре, забеременев.

       В 1961году 30 марта родился красивый мальчик Саша, его вынянчила бабушка Клава, позже он ходил в детский сад. Я была его крёстной мамой, хотя не помню, чтобы я его крестила. Кстати, я и Лилина крёстная.Заочно.

       Когда Саша пошёл в школу, бабушку забрала к себе наша мама (мы с сестрой  Любой уже учились в павлодарских  институтах). Потому что к этому времени дедушки не было в живых, а к бабушке Катерина плохо относилась, обижала её. Как, впрочем, и к дедушке тоже, когда он был жив.

       Летом, на витамины и свежий воздух привозили из Павлодара маме и папе внучку Лилю, Галину дочку. Иногда  я с ней приезжала на летние каникулы. Потом это стало традицией, возить детей на лето, на свежие овощи и фрукты, как на курорт.  Лиля была на два года старше своего дяди Саши, она говорила, всплёскивая руками и  смеясь:  «Ой, ня могу, Сяська - мой дядя». Пока она была в гостях, они с Сашей вместе ходили в детский сад, чтобы ей не было скучно дома одной. Да и маме было легче с ней справляться полдня. Когда я приезжала на каникулы, то Лиля слушалась меня беспрекословно и мама с облегчением вздыхала. Их  с папой она  не слушалась совсем почему-то.  Вредничала частенько, забияка.

        Шли годы, тётка пыталась наладить личную жизнь, но ей не везло. Опять попался  «алконавт». А  Саша растёт, всё впитывает, мало того, что наследственность, ещё и друзья из неблагополучных семей. И стал Саша покуривать, попивать пивко.

       Я приехала с семьей в отпуск, а мама и говорит: «Пропадёт Сашка, наша гордячка с ума сошла, привела в дом алкаша, а о ребёнке родном забыла». Саша окончил школу с грехом пополам, что называется, дальнейших планов никаких. И мы с мужем решаемся забрать его с собой в Павлодар.

       Правда, у нас уже был опыт: из Батуми у нас жил и учился в индустриальном институте сын друга деда Стилиана - Костя, потом какой-то их дальний родственник – Петя. Петя этот получал посылки из дому и ночами подъедал, присланные  родителями южные деликатесы. Мы  были удивлены таким проявлениям, хотя  кормили его, как и всех остальных,  никогда ничего не тая.

        Тётя Катя рада, что мы забираем Сашу с собой, мы тоже. Спасти ребёнка от погибели - святое дело. Я помогла Саше поступить в механический техникум  на вечернее отделение, Иван взял его к себе в цех на работу. Никаких пьянок, гулянок, всё хорошо, спокойно. Для него было ново, что семья может жить тихо, мирно, приглашать гостей, выкладывая всё вкусненькое  им на стол. Радоваться общению с друзьями.

       Закончил Саша техникум, работает. Пришла пора жениться. Нашёл себе он девушку скромную продавщицу – Полину. К свадьбе я написала сценарий проведения, игры, дипломы, медали - всё хорошо и гладко шло. Я радуюсь, что интересно  и содержательно проходит свадьба, но подходит ко мне брат невесты и говорит: « Что  за свадьба – поёте, пляшете, пьяных нет, драк нет, не о чем будет вспомнить»?  У меня был шок. Ваня и Толя (Галин муж) пришли мне на выручку. Кое-как  мы довели вечер до логического конца. Вот как оценили мои старания новые родственники Саши.

      Когда молодые приехали домой (а жить они решили с родителями невесты), Полинин отец напоил жениха так, что утром Саша мне сказал, что тесть налил ему стакан самогонки и велел выпить - для храбрости что ли. Что было дальше, Саша ничего не помнил, и у него страшно болела голова. Жить там, где делают самогон…В общем, сказочка начинается с  самого начала и пошло-поехало вкривь и вкось. Через год  у них родился прекрасный сын Павлик, после его рождения  они жили у нас.

     Я всячески помогала им: купала Павлика, стирала  и гладила пелёнки (Полина сказала, что, по мнению её мамы, ей, Полине, стирать пелёнки нельзя, а то молока не будет), гуляла с малышом. Умудрялась даже в обед на несколько минут выйти с ним на улицу, а потом без юбки в домашнем фартуке приезжала  на работу с обеда, снимала плащ,  и, увидев себя, мчалась на машине обратно домой за юбкой. Хотя её мама Павлина была, что называется не за горами не пришла помочь ни разу. Да и вообще родственники Полины к нам ходили  только по приглашению, а приглашать сейчас было некогда, ребёнок маленький отнимал много времени.
 
      А я  всё-таки работала кроме всего. Как-то мне надо было лететь в командировку, а Полина с Сашей и говорят: « А как же Павлика, кто будет купать, гулять»?  «Учитесь, родители, и купать и всему остальному»,- сказала я. Это им совсем не понравилось. « Любе же вы помогали»,- сказала обиженно Полина. Так Люба  - сестра родная, и при том, возраст не тот, вы же – молодые, вас двое. Управляйтесь со своим родным ребёнком. Это участь всех родителей, без исключения. На чужих плечах редко кому удаётся попасть в рай, я так думаю.

       Потом они ушли на съёмную квартиру, так как возвращаться в семью жены Саша не хотел. Да и Полине было далеко на работу ездить из пригорода, где жили её родители.

      Павлика на выходные привозили ко мне, когда Саша и Полина работали, я его купала, обрезала ногти, подкармливала чем-нибудь вкусненьким. Полина очень быстро перестала кормить Павлика грудью, она сказала, что не хочет быть толстой. Вскоре Саша получил хорошую трехкомнатную квартиру от предприятия, Павлик  подрастал, казалось бы, что не жить? Но что-то не ладилось. Полина жаловалась мне, что Саша попивает, погуливает, он же, когда я с ним разговаривала, жаловался на жену. Полина даже как-то позвонила и высказала мне, что ей надоело, что Саша всё время меня ставит ей в пример и поэтому она наш дом обходит стороной. Этим меня она, что называется, огорошила. Вот такую благодарность я получила за всё сразу. В конце концов,  мне надоели разборки и я сказала: «Вы взрослые люди, разбирайтесь сами».

     Они  кардинально  разобрались – через некоторое время (Павлик уже учился в школе) и было ему лет десять – они разошлись.
     Саша  сошелся с какой-то алкоголичкой и покатился по наклонной. Его понизили в должности, а потом  вовсе уволили с работы и он с сожительницей подался к маме своей в Острогожск.  Начались лихие девяностые годы, разрушен Союз нерушимый республик свободных. Работы нет никакой, в магазинах на полках -  пусто.

     Наш тихий, скромный Сашенька превратился, как говорится,  в бог знает что: докатился до того, что стал поколачивать мать, чтобы она отдавала пенсию им на пропой.
    Тётя Катя вынуждена была уйти из собственной квартиры  и жила у своей знакомой во времянке. Подрабатывала тем, что продавала пирожки, которые пекла её хозяйка.

    Вот до чего дошла наша гордая независимая тётушка.  Сашка и его  подружка  за обед и бутылку нанимались полоть и рыть картошку у чужих людей. Двоюродный мой братец скатился на самое дно окончательно.  От жизни такой не выдержали печень и сердце  - Саша умер. Тётя Катя прислала телеграмму, и мы с Лилей ездили на похороны вдвоём. Как смогли мы помогли тёте Кате в организации похорон, ведь у неё не осталось никого там, в Острогожске. Правда, бывшие сослуживицы приходили  соболезновать горю. Хоронить детей страшно. Несправедливо.

    Сразу после похорон я предложила Сашиной сожительнице покинуть квартиру, потому что тётка боялась её, ведь она тётку тоже била и грозилась выгнать из собственной  (Катиной) квартиры.

      Я предложила тёте Кате уехать к нам, но она отказалась, потому что хотелось пожить самой одной, спокойно, о чём впоследствии  жалела.
 Остаток жизни она провела в  болезнях и полном одиночестве,  в квартире, где прошло моё детство, где было много радостных и горестных минут для каждого из нашей большой, дружной семьи.

      Случилось так, что никто из нас не смог поехать на тёти Катины похороны, даже единственный внук Павлик, и только на следующий год Люба с сыном Костей и моя дочь Неля с сыночком Ваней ездили  поклониться на могилки родственников и навести порядок на могилках.Жили они в гостинице.

     Квартиру  моего раннего детства Павлик сразу продал, единственный наследник, сразу же, как вступил в наследство.
Там, в Острогожске, навечно остались  наши дорогие  дедушка и бабушка, папа, Саша и  тётя Катя. Вечная им память. У каждого своя судьба и свой неизбежный конец.   



                ОТРОЧЕСТВО или СТАРШЕКЛАССНИКИ.

       Но вернемся к нашим овцам, как говорится. То бишь, к моей учёбе в школе. Когда мы перешли в восьмой класс, за учёбу уже не надо было платить. А за Галю с восьмого по десятый класс родители вносили определенную плату.
В восьмой класс мы пошли учиться опять в новую, теперь среднюю школу – ОСШ№ 1.Класс был сборный, больше сорока человек, да куда там, почти пятьдесят. Ужас, ходили на головах, пока класс не расформировали. Наша  «троица» оказалась не разлучной. Нас в классе стало в два раза   меньше, жизнь потекла своим чередом.
 
    Надо сказать, что в школу мы, девочки, ходили в форменных платьях. А белые воротнички и   на рукава  манжеты, мы шили сами: сначала из репса или пике, а потом -  кружевные.
     Ещё надо было умудриться пришить ровненько воротничок и манжеты, чтобы они совпали с  теми, которые были на платье (иногда приходилось перешивать несколько раз). Формы (так называли платья) отличались только такой отделкой. Цвет платьев был или коричневый, или синий. В будни с черным фартуком, в праздники – с белым. Правда, фартуки были разных фасонов. В основном их шили дома, сами.

 И  только в одиннадцатом классе нам позволили шить платья-формы на заказ, индивидуально для каждой. Тут уж можно было пофантазировать, придумать фасон для себя самостоятельно. И завязать какой-нибудь  яркий шифоновый шарфик  на школьный вечер. Повыпендриваться, как сказали бы теперь.

                Космос. Орбита. Спутник. Космонавт.
          Новейшие слова, новые, приятные события. Опять веха в истории человечества. Полетели в космос собачки  Белка и Стрелка.  Наш первый спутник  в космосе, второй, третий и т.д.
       И вдруг  незабываемый и  неподражаемый голос Юрия Левитана торжественно сообщает: « Говорит Москва. Работают все радиостанции  Советского Союза. Передаём сообщение ТАСС». Все замерли, вся страна в ожидании, что же случилось: плохое или хорошее?

        Человек в космосе! Наш советский Юрий Алексеевич Гагарин! Первый в мире! Страна ликует, быстро собираются стихийные митинги, люди выходят на улицы с только что нарисованными плакатами,  с трудом найденными портретами Юрия Гагарина. Обыкновенный  паренёк (из маленького  городка Гжатска, что в Смоленской области), небольшого роста с обаятельной улыбкой, мягким тенором. «Знаете, каким он парнем был»? – пел Гуляев.- «Он сказал «Поехали!», он взмахнул рукой. Словно вдоль по Питерской, пронёсся над землёй»! Музыка А. Пахмутовой,  на слова Н. Добронравого.

        Совершил беспримерный подвиг – облетел земной шар, сделал один виток. Он стал любимцем страны. Его приглашали наперебой во многие страны мира, награждали своими орденами и медалями. Затем вторым полетел в космос Герман Степанович Титов, он был дублёром Гагарина.
   
       Через некоторое время в космос полетел наш земляк – острогожский парень Филипченко Анатолий Васильевич. В  детстве он с матерью Акулиной Ивановной  жил в угловом доме  рядом с  нами на улице Комсомольской. А Лёля жила в коммунальной квартире рядом с Филипченко (квартира деда Жени). Неприметную Акулину Ивановну стали осаждать корреспонденты, журналисты, она поначалу стеснялась известности. А потом пообвыкла, казалось, что это она сама слетала в космос. Такой гордой и независимой она стала. Теперь за ней приезжали на «Волге», пешком она почти не ходила. Но это я так, к слову пришлось. Она всё же не зря гордилась сыном.

        Мы знали всех первых космонавтов поимённо, читали о космонавтах всё, что только можно было прочитать, добыть. Смотрели по черно-белому телевизору передачи о космонавтах, передачи  с их  участием. Ловили каждое слово. Они все были героями Советского Союза, многие страны давали им свои награды, космонавты казались необыкновенными диковинными людьми, которым многое дано свыше. На самом деле  за этой помпезностью стоял каторжный труд, бесконечные тренировки, перегрузки и прочее.
       
                В  старших классах нам преподавали домоводство: нас, девочек, учили шить, делать мережки, вышивать гладью и крестиком и т.д. (а мальчиков учили столярничать, слесарить). Дома появились салфетки, дорожки, наволочки, вышитые мною. А ещё мы  учились стряпать тортики, печение. И приглашали мальчишек  на чаепитие, накрывая по правилам этикета столы. Наши фирменные тортики были «Наполеон» и  «Наливной сметанный», а также печенье «Хризантемы», его надо было крутить на мясорубке. Мы с девчатами часто пекли все эти вкусности для классных чаепитий. Чтобы стряпать различные печенья и тортики, девочки приносили продукты, кто что может - муку, сахар, яйца, маргарин, молоко и другие необходимые ингредиенты. Стряпали у Люды или у меня дома.

               У нашей школы была собственная грузовая машина  «Урал», на которой нас всех учили водить, и мальчишек и девчонок, предварительно изучив, вызубрив теорию.
        Теперь был явный костяк заводил (инициативная группа, как сказали бы теперь) в нашем девятом классе «Б»: Валерка Белугин, Валерка Гопенко, Серёжка Квенцель, Сашка Король, Вовка Хмелевский, Митька Исаков, Дубиша – Тома Дубинина, Маня Ломова, Нина Шевцова,  Аня Кобаненко, Нина Сафонова, Люда Козарезова. И я - Шура, Саша, Саня, Шурупчик, Согина  Александра. Если мама говорила - Александра  это значило, что будет серьёзный разговор.
 
            Как меня только не называли, вот уж имечко досталось. Да и внешний вид подкачал: рот - большой. Глазки – маленькие, брови - широкие, волосы – длинные, нос – вообще без комментариев. В общем, я себя  не очень любила и, наверное, поэтому, была часто то ли, угрюмой,  то ли слишком серьёзной. Я считала себя довольно туповатой, ограниченной, малоинтересной персоной. Фотографироваться терпеть не могла. Особа  вечно не довольная собой. Опять я отвлеклась от текста, самокритичная ваша.

          Так вот, мы все вместе ходили в драмкружок при Доме культуры. И моя сестра Лёля тоже. Она играла госпожу Мирчуткину в пьесе А. П. Чехова «Юбилей». Руководителем была Серафима Михайловна.  Не помню, как называлась пьеса, но была она про партийных работников, которых поймали при облаве на базаре. Где по случайности загребли и мою героиню – сельскую торговку забитую Фёклу. Ничем не привлекательная особа Феклуша, слов мало, зацепиться не за что, страдаю я. У всех роли хоть куда, а мне  досталась скука. И вот репетиция в костюмах.  На меня надето юбок пять и мне приходит мысль обыграть  их. Нас гримируют, у меня широченные чёрные брови, ярко-красные губы, волосы на прямой пробор, платочек на голове и плечах, комильфо – сельская дурочка готова. Идёт спектакль на сцене ДК. В декорациях  тюремная камера, где стоит стол и  нары. Сидим,  пьём чай из алюминиевых кружек с баранками, девчонки говорят свой текст, у самой «идейной» завтра расстрел. Ложимся спать, все одетые, а  я начинаю снимать свои юбки,  по одной, медленно развязывая. Зал смеётся. Когда я дошла до последней юбки, то сделала вид, что снимаю и её, а потом передумываю, зал гогочет. То же самое в обратном порядке я делаю утром, проснувшись. Зал опять смеётся, хотя, если помните, грядёт расстрел коммунистки и надо бы сочувствовать.

       После спектакля Серафима Михайловна приводит какого-то дядьку из руководства, объясняет ему, что я выросла в городе  и т.д. и т.п. Оказалось, что им понравилась  моя игра, я же думала – будут ругать за то, что заставила зал смеяться,  что вдруг сорвала спектакль.  Потом с этим и другими спектаклями мы объездили много сел и деревень.

       На чём только нас не возили. Однажды везли на полуторке – грузовике в кузове и укрыли грязным тентом то ли ковром (чтобы нас не было видно и чтобы мы не замёрзли), мы приехали выступать чумазые, все в пыли.
Ещё ставили «Предложение»  А. П. Чехова, где в главных ролях была Аня и Вовка Хмель (Хмелевский). В одном из сельских клубов был страшный холод, а Анна в тонком кисейном открытом платье, замёрзла. И когда отстаивала Воловьи лужки, визжала как  поросёнок и топала ногами. Никто из нас не мог понять, чего это она так  орёт-переигрывает? Наша знаменитая артистка. Оказывается, что она  пыталась криком и топотом согреться. Сообразительная и изобретательная девочка-артистка – Анечка. С ней не соскучишься никогда. У неё действительно артистический дар  и получилась бы, наверное, хорошая актриса.
 
        Для нужд  нашей художественной самодеятельности мы попросили у моей  бабушки Клавы медный таз для варенья (нам нужен был гонг) и колотушку, обещали вернуть в целости и сохранности. Но вернули таз весь побитый, для варки варенья совсем  непригодный (уж очень усердно били мальчишки в гонг). Для бабушки  было одно расстройство, опять я её подвела.
 После спектаклей и концертов нас провозили к школе. А потом обычно всей толпой провожались домой, попутно обсуждая свой концерт или спектакль, со смехом и прибаутками. Сначала провожали всех девчонок, а мальчишки наши добровольно « рассасывались» постепенно (Серёжка оставался с Маней, Вовка с Аней) и так далее.


                ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ОСТРОГОЖСКА В ПАВЛОДАР И  ОБРАТНО.

            Как я уже писала, моя старшая сестра Галя с мужем Толей жили и работали в Казахстане  в Павлодаре по институтскому распределению. У них родилась 17 октября доченька Лиля, а летом, когда я перешла в девятый класс, а Люба соответственно, в седьмой, нас  решили на семейном совете отправить на летние каникулы помочь Гале (она болела) возиться с ребёнком. Мама Анатолия – Александра Денисовна и наша мама собирали «посылочки» для своих детей и перестарались. У нас с  сестрой, Любой на двоих оказалось тринадцать мест, (чёртова дюжина) когда мы приехали все на вокзал (Денисовна свои посылки готовила у себя дома). Кстати, она была мастером по пошиву мужских головных уборов, быстро и ловко шила кепки, фуражки, шапки. Уж не буду всё перечислять, но у нас получилось как в том стихотворении: картины, корзины, картонки. Не хватало только маленькой собачонки.

            Была немая сцена и  небольшой шок для всех. Но наши находчивые женщины нашли выход и здесь. Пришлось им просить проводника, чтобы он часть вещей положил в своё купе и приглядывал за нами во время  пути. За это ему заплатили какую-то энную сумму.

           Ведь  нас впервые отпустили одних в такой долгий вояж, благо, что ехать  без пересадок. А путь был тогда действительно долгий, утомительный – трое с половиной суток. Посмотрели мы из окон вагона на просторы нашей, действительно необъятной, родины. Перевалили за Урал, увидели памятник народному герою Салавату Юлаеву на скале в Башкирии, проехали столб-веху « Европа – Азия», а чем дальше, тем меньше домов, городов, деревьев и другой растительности.
 
Весь день мы ехали по «галимой» степи. Только клубки перекати поле, гонимые ветром, проплывали мимо окон вагона. Всё, как в песне: « Степь да степь кругом, путь далёк лежит»…….
 
      В Павлодар поезд прибыл вечером, но нас никто не встречал. Проводник оказался заботливым дядечкой, он помог нам выгрузить на вокзальный перрон  наши « хуртынки», (так называла Денисовна наши вещи) потому что поезд отправляли в тупик, а оттуда до перрона далеко, так нам объяснил наш проводник. Темнело, вернее, стало совсем темно, в Азии, да и в Африке (как я потом узнала) темнеет быстро. Небо чёрное, усыпано яркими многочисленными звёздами, Большая  и Малая Медведица, казалось, потешаются над нами.  А на перроне на узлах сидят две испуганные девчонки и усердно ждут совсем не пунктуального  зятя.

      У нас ведь не было даже адреса сестры, да и куда мы с такой огромной поклажей? Наконец-то Анатолий приехал за нами на машине, которая называлась почему-то «бобиком» и мы сказали ему мысленно всё, что о нём думали, пока сидели на многочисленных  узлах.

      Город  показался небольшим, с  многоэтажными и саманными домам (с плоскими крышами) на берегу седого Иртыша. Деревьев в городе почти не было, а те которые росли, поливали. Поливали усердно и траву на газонах. Для нас это было в диковинку, ведь у нас всё росло само собой,  только посади.
Впечатления, прямо скажу, нас совсем не обрадовали. Оказывается, всё  засохло бы и трава, и деревья, если не поливать: климат сухой, а дождей почти не бывает. Ни весной, ни летом, ни осенью. Песок, везде песок даже на зубах и в глазах, (часто тогда были жестокие песчаные бури).

        Интересно, но если стоял дом казахов, то рядом ни одного деревца, никакой растительности –  только бараны и кони во дворах; если жили русские, украинцы или немцы, то и деревья, и огородик были непременно. Позже, проезжая на машине,  мимо аулов  и сёл, (да и по городу) было понятно,  кто, каких национальностей люди  здесь живут.
   
      Родственники наши жили тогда в маленьком коммунальном одноэтажном домике на две семьи, воду брали из колодца во дворе. В общем, все необходимые удобства на улице.
      В  городе целинниками были построены пятиэтажки. А в районе Алюминиевого завода трехэтажный городок для «алюминщиков», в районе вокзала – такой же  городок для железнодорожников. И такие привязки были ко всем крупным предприятиям.

    Самым большим зданием казался пединститут, он был построен ещё в сталинские времена (в то время это была школа).
 
    Тогда  я еще не знала, не ведала, что через два года я буду учиться в этом здании. А затем проживу,  проучусь,  проработаю без малого тридцать лет в этом, ставшим красавцем белокаменном городе (строили его по проектам ленинградских  архитекторов). И население в области и центре вырастет до миллиона человек. Но об этом потом расскажу.

      А пока мы отдыхаем, помогаем,  как можем сестре возиться с премиленькой малышкой Лилей. Анатолий называл дочурку Ликой,  в честь чеховской возлюбленной, наверно.

      Нам показывают город, водят в кино. Я с Анатолием была на прогулке по Иртышу (могучая быстрая судоходная река – труженица). Но дул сильный ветер, и я  заработала тяжелейшую ангину, хорошо, хоть не искупалась в холодной реке. Даже в жару вода в Иртыше – холодная, бьют подземные ключи. Вечером Толя, Галя и Люба пошли в кино, а я осталась с Лилей. У меня раскалывалась голова, а Лиля капризничала. Еле-еле я дождалась их прихода, оказалось, что у меня была уже высокая температура, под сорок. А  у Любы почему-то приключился фурункулёз. Помогли сестричке, называется, сами разболелись не на шутку. Но вылечились.

     В обратный путь  мы пустились с Галей и маленькой Лилей. «Мы едем, едем, едем  в далёкие края. Хорошие соседи, счастливые друзья», - поётся в детской песенке.  Обратно проехали в заботах о ребёнке: чем накормить, где ползунки сушить. В поезде было страшно душно. Зато теперь мы были смелые, решительные, ведь со старшей сестрой ехали, даже выходили на остановках подышать свежим воздухом с  Лилей и что- либо купить съестного, горяченького (к поезду выносили торговки горячую вареную картошку с укропчиком и малосольными огурчиками, арбузы, дыни и др.).

     Путешествие  из Павлодара в Острогожск   закончилось  благополучно, без приключений. Казалось, что даже ехали быстрее и веселей. На родном Острогожском вокзале нас встречали все родственники сразу. Без проволочек и  опозданий. Александра Денисовна забрала  Галю с Лилей к себе, а мы потом ходили к ним постоянно, чтобы помочь Гале, но потом и Денисовна поняла, что им лучше быть у нас. А она сама приходила в гости после работы, принося гостинцы единственной внученьке.



                СТАРШЕКЛАССНИКИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ. ЮНОСТЬ.

       Окончилось долгое жаркое  лето, наступила золотая осень, и мы опять пошли в теперь уже родную школу. В начале учебного года в школе пахнет свежестью и краской. Все блестит, чисто и красиво! Торжественно. Учителя у нас были хорошие, эрудированные и разные. Виктор Васильевич - математик, одно время был нашим классным руководителем. Прихрамывающий, картавый, но отличный математик и  учитель, что называется от бога.  Все мы его  уважали, обожали. Он всячески старался сплотить коллектив.

      Мы все вместе (классом) ходили на каток  (на стадионе «Спартак» ежегодно заливался каток), катались на санках  (от воинской части и почти до улицы Прохоренко) такая была горка большая.  Бывали в  краеведческом музее  имени И. Крамского (его бюст стоит перед входом в музей).  В музее выставлены картины нашего  земляка, русского художника Ивана  Никитича  Крамского,  который  возглавлял товарищество передвижников. Он писал портреты и философские картины, например «Неутешное горе».
 
       В музее выставлены вещи и фотографии местного  великана  Тимоши  и огромные колодки, по которым шили ему индивидуальную обувь. На фото запечатлён исполин Тимоша, выше отца (мужчины среднего роста) на целую голову, стоящего рядом с ним на стуле. Много исторических экспонатов, свидетельствующих о том, что Петр  Первый на реке Острогоще (теперь это ручеёк)  начинал строить первые русские корабли и переселил в эти места запорожских казаков, чтобы город сделать крепостью. Здесь же было много острогов, где сидели  провинившийся люд центра России. Это  целая история, другая история.
      
      Мы ходили в  кинотеатр  «Спартак»  и летний кинотеатр в городском саду. Смотрели фильмы: «Сказание о земле сибирской», «Девушка без адреса», «Разные судьбы»,  «Весна на Заречной улице», «Тихий Дон», «Поднятая целина»,  «Война и мир»  и другие трогательные и хорошие содержательные, познавательные кинофильмы.
 
        Наш городской сад заслуживает пару строк о нём. Он был окружён  забором из крашеного кирпича, ажурного и  массивного одновременно,  с красивыми коваными воротами. Поясню, между кирпичами были довольно- таки приличные фигурные просветы, через которые было видно, что делается в саду. Но пролезть в них было невозможно (вход поначалу был платный). Мальчишки все равно умудрялись лазать через забор. Зато, если идешь в кино или танцевать на  танцплощадку, (теперь бы сказали танцпол)  денег за вход не брали.

       Это было любимое место отдыха всех горожан в теплое время года: весной, летом, осенью. Весной все  были заворожены  красотой и стойким запахом сирени и жасмина! Летом – от разнообразия  и красок цветов кружилась голова. А осенью – золото и бронза опадающих листьев сводила с ума своей красотой и неповторимостью. Там были карусели, качели, кафе и др. развлечения, там  же был и кинотеатр, куда мы ходили сначала с родителями, а потом и сами. Мне кажется, это была городская традиция, семьями по воскресным дням выходить « в люди», гулять неспешно в городском саду.

       Там  играл духовой оркестр, летом, казалось, звуки духового оркестра, аромат цветов висели над всем городом! Было посажено множество красивых клумб с петуньями и душистым табаком - белым, розовым, сиреневым и фиолетовым, а ещё цвели  и обалдено пахли сиреневые маттиолы, их ещё называли левкоями, голубые незабудки. В  городском саду была танцевальная площадка, где раньше танцевали наши молодые родители, теперь пришёл и наш черёд. Преемственность времён. Вальсы, польки, фокстроты, падеграс, падеспань. И. Штраус, Ф. Шопен, Н. Цфасман.
      
       На первое мая и седьмое ноября – проходили демонстрации трудящихся, студентов и школьников. Это были весёлые, звонкие праздники.  Маленькой папа брал меня с собой на демонстрацию, в руках у меня был малюсенький красный флажок или цветной шарик. Я сидела у него на плечах и гордо созерцала всё вокруг. Играл духовой оркестр, то тут, то там слышался смех, песни. Помню, после демонстрации мы шли на  городской стадион, там было представление физкультурников. Работали буфеты с вкусно пахнущими свежеиспечёнными пирожками и  румяными булочками,  повсюду (тётка-продавщица возила какую-то тумбу на колёсах) продавала холодную газированную воду с сиропом – за три копейки, без сиропа – всего за одну.

     Начиная с восьмого класса, школьники ходили на первомайскую и посвященную Октябрьской революции, демонстрации. За каждым из нас закреплялся  плакат или лозунг, портреты вождей, которые лежали до праздников  в подвальном помещении, в кладовой под школой. Шары, флажки и флаги,  различные макеты, бумажные цветы и букеты – каждая колонна украшалась по- своему. У каждой был свой духовой оркестр, в том числе и у школ. Играли марши, было шумно и весело. Колонны, проходя мимо трибуны с руководством города,  прослушав «приветствие» кричали громко «УРА»!

     Вечером начинались народные гуляния в городском саду, на площади, звучала красивая, мелодичная музыка, люди радовались от души мирной жизни, танцевали и пели песни. Городские жители умели веселиться после  трудов праведных, хотя жизнь явно не была медом.

       Мы с Вик. Васом. (так мы называли Виктора Васильевича) делали много хороших добрых дел: помогали одиноким и немощным старикам, старушкам, шефствовали над «октябрятами», проводили с ними различные встречи, водили в кино и музей. Поздравляли с праздниками  бывших военных, раненых в боях, (тогда ещё не было такого понятия - ветеран) своих первых учителей – Марию Васильевну (она заменяла Лидию Дмитриевну,  когда та была в декрете) и  саму Лидию Дмитриевну.

      Выступали мы  с самодеятельными концертами во время выборных кампаний. Мы пели песни и частушки, плясали. Иногда импровизировали, что называется, сходу, когда публика хорошо принимала, и нужно было продолжить концерт.
      А  когда однажды Вик. Вас.  заболел, мы  установили график дежурств и ходили к нему по этому графику кормить (брали все, что приготовят мамы дома), убирать,  а он очень смущался и отказывался  от помощи.
И вот, когда нам вместо Вик. Васа дали классным руководителем  физрука - учителя физкультуры Николая  Самсоновича,  мы взвыли  и  всем классом пошли к директору школы Казьмину Василию Яковлевичу, мудрейшему  учителю, тогда лет сорока, если не меньше, нам тогда он казался стариком.

      Мы просили, мы требовали, чтобы нам назначили другого классного руководителя, раз уж Виктор Васильевич уехал в Воронеж преподавать  в пединституте. Директор сказал, что другого нет, тогда мы  попросили разрешить нам полное самоуправление. Без классного руководителя. Видимо начитались «Педагогическую поэму» А. Макаренко, и  под влиянием кинофильма о беспризорниках « Республика ШКИД» по мотивам вышеназванной книги.  И Василий Яковлевич рискнул, согласился, разрешил. Он ещё жив, дорогой наш директор.
      
      Мы ликовали. Не знаю, может, мы и были под чьим-либо чутким контролем, но ребята сплотились, организовались необычайно. О дисциплине нашей речи вообще не шло, мы были прилежны, учтивы и т.д. Единственное ЧП было - Сашка Король (Король-это фамилия) сбежал из дому. У него умерла мама,  а в отношениях с мачехой  были проблемы, взаимное непонимание. Нашли его в самодельном шалаше через неделю где-то на Дону (он ловил рыбу, чтобы не помереть с голоду)  и вернули в семью и школу.
 
      У нас повысилась успеваемость, мы были чрезвычайно активны в  бурлящей жизни школы, готовили праздники, в частности:  к юбилею школы (праздник «За честь школы») в классах были тематические выставки поделок и лучших работ по физике и химии, по труду и домоводству, конкурс стенных газет, изложений и сочинений учащихся.   Проводились тематические  праздники,  к примеру - праздник цветов.    Праздник цветов проходил замечательно красиво и пахуче. Школьники из дому принесли картины с цветами, нарисованными и вышитыми, их повесили на  все стены. Учащиеся сделали себе костюмы  любимых цветов: мак, ромашка, колокольчик и др. Был сказочный бал цветов с чудесной музыкой П. И. Чайковского (вальс цветов), конкурс на лучший букет. На столах, где проходило чаепитие, стояли букетики скромных и нежных полевых цветов.

      Надо ли говорить как весело, восторженно и познавательно проходили эти мероприятия, явно не для галочки у наших дорогих учителей.         
     Зимой вышел на экраны замечательный кинофильм, музыкальная кинокомедия «Карнавальная ночь» с молодой Людмилой Гурченко в главной роли. Под впечатлением фильма мы решили подготовить новогодний школьный карнавал.

     Все учащиеся шили различные  костюмы, а у кого не было возможности  сшить костюм, должен был в обязательном порядке сделать себе любую маску или хотя бы очки. Мы с  мамой сшили платье из ситца персикового цвета с чёрными настоящими кружевами, связанными на коклюшках (из заветного сундука бабушки Клавы). Наши мамы приходили с нами, помогали надеть костюмы, делали нам старинные причёски, с моими волосами было мороки больше всех (все мамы пытались мне сделать причёску). Впервые наши мамы нам делали румянец, красили губы. О  маникюре в то время  ни мы, ни наши мамы не подозревали.

  Переодевались мы  в классах на втором этаже, а  чтобы спуститься на первый этаж  на лестницу постелили большой кусок  отполированной  фанеры и мы на пятой точке спускались вниз, где стояла огромная и пушистая,  нарядная и сверкающая ёлка. И проходил  новогодний бал-карнавал.  Масса приятных  впечатлений осталась  на всю жизнь! Незабываемое действо, новогоднее волшебство, подготовленное родителями, учениками и учителями вместе.

       Очень интересно и весело проходили  ёлки на городской площади  с музыкой, танцами, цирковой и  конкурсной  программой.  Но самым интересным были  открытие и закрытие главной городской Новогодней елки. К городской площади стекалось почти все население города. На тройке в санях приезжали Дед Мороз и Снегурочка.

       Они поздравляли всех с наступающим Новым годом, и Дед Мороз зажигал огни на великолепной лесной красавице. Всех желающих детей катали на лошадях вокруг ёлки. Почти то же самое было на проводах деда Мороза. Залихватски провожали зиму на Масленицу, парни со столба снимали сапог за приз, и много других различных конкурсов (всех и не упомнишь), но всегда было непременно весело.
Кстати, в  нашем маленьком  городке-Острогожске был даже свой цирк.

      Литературу и русский язык нам преподавала  Нина Павловна Менжулина,  злая одинокая педантичная и прагматичная тётка, как мне казалось. Волосы гладко зачёсаны на косой пробор, сзади собранные в валик, глаза серые, вернее даже стальные, холодные.  Она про писателей и  поэтов рассказывала так,  будто только вчера вызубрила назубок и хотела поскорее выпалить, чтобы не забыть. Никогда не было изюминки в её рассказах, всё сухо, лаконично. Мне казалось, с  её подачи литературу можно было только тихо ненавидеть. Но, слава богу, до неё нас успели научить любить литературу. Если Нина Павловна на кого-нибудь злилась, то поджимала и без того тонкие губы, краснела, потом багровела, казалось, сдерживаясь из последних сил, чтобы не ударить или не оскорбить обидчика. Оказалось потом, что она была на фронте, регулировщицей в Смоленске, и других городах, дошла до Берлина, до победы, имела награды и жила с очень больной матерью
.
     Будучи уже на пенсии, Нина Павловна вышла замуж и волею судеб мои родители дружили с этой супружеской парой. Она кардинально  изменилась или я смотрела на неё другими глазами. Стала мягче, добрее. Стряпала очень вкусную выпечку, чем удивила меня несказанно. Я даже представить себе не могла, что она умеет стряпать, готовить еду. Когда я приезжала домой на студенческие каникулы, Нина Павловна  с мужем Александром Филипповичем бывали у нас в гостях, играли в карты, дискутировали, пили чай. Вместе ходили на вечерние  прогулки - променады, в кинотеатры. Потом мои родители ходили к ним с ответным визитом. Как говорится – дружили семьями.

     Оказалось, что меня  она уважала-обожала и называла на «Вы», задавала тысячу вопросов: «Сашенька, вы надолго приехали? Сашенька,  сколько лет вам ещё осталось учиться?» «Где учатся ваши подружки?»

 Кстати, Анна-артистка училась в Воронеже в лесотехническом институте, а Люда - на программиста в Харьковском университете (тогда только входила в моду автоматическая система управления - АСУ), Дубиша в Москве в мединституте, на  провизора, Нина Шевцова тоже выучилась на провизора, Нина Сафонова - в пединституте, на инязовском факультете,  «англичанка» наша.
 А я думала, что мы все Нине Павловне абсолютно безразличны. Ошибалась, получается я очень, пессимистка. И очень рада этому.



                ЭКСКУРСИЯ В ДИВНОГОРЬЕ.

      Хорошо помню корректную строгую учительницу  химии – Антонину Григорьевну Пичугину – высокую стройную женщину с карими глазами - «сосуд мензурка», так, кажется, мы её дразнили почему-то. Хотя она этого  явно не заслуживала. Хорошо знала свой предмет и умела его преподать интересно, занимательно, мы делали массу опытов применимо к обыденной жизни.
Как-то в конце учебного года она повезла наш класс в Дивногорье на меловой комбинат на экскурсию. Ездили туда мы на электричке. Такое величайшее событие в нашей жизни!

    Коль электричка рано утром, (а я живу ближе всех и к школе и к вокзалу) мы решили ночевать у меня все вместе – наша троица, предварительно собрав  узелки (необходимые продукты и вещи).

         Мы хохотали,  « бесились» до полуночи, потом никак не могли уснуть, боялись проспать. Анюта  уснула и почему-то начала сосать пуговку на кофточке, мы с Людой начали смеяться, разбудили её.  Спали, не спали, пора в путь - дорогу. На электричку.

     Дивногорье – это действительно неповторимое  диво! Горы меловые, белые, поросшие травой и кое-где деревцами, всё вокруг бело – вместо земли – сплошь мел. Даже пыль, ну очень мелкая, белее снега. Там же ютится городок – село, названное Дивногорьем. В этих местах есть дома отдыха для трудящихся.

       В горах этих древние пещеры с такими же древними и современными надписями, типа «Вася плюс Маша». В  пещерах  прятались русские партизаны во время  фашистской оккупации.  На белых  горах есть кое-где скромные памятники погибшим солдатам -  деревянные постоменты с крашенными красными звёздами.  Обелисками их назвать трудно. Кстати, кинофильм « Они сражались за родину» снимался в этих местах.
 
   Но мы- то приехали на экскурсию на  меловой комбинат. Всё там посмотрели, вокруг белым-бело от мела: лица, одежда, обувь рабочих. Шум работающих моторов, по транспортёру ехал мел большими и мелкими грязными кусками. Его отмывали, измельчали, превращая в муку, и паковали в бумажные мешки. Вот и всё, что я запомнила о нашей  производственной  экскурсии.

     А теперь об остальных впечатлениях, более интересных, на мой взгляд,  впечатлениях, запомнившихся на всю оставшуюся жизнь. Так как мы до этого не были в горах, а только издали наблюдали, то решили пойти посмотреть, что и как. Горы казались бело-зелёными из-за  белого  мела и зелёной травы с деревьями. Полазав по меловым горам и пещерам, мы устали и решили искупаться в Дону. Где-то в этих местах наша Тихая Сосна впадает в Дон, ширина реки приличная, местами даже очень, есть круговороты,  стремнины. Простор, широта, особенно, когда смотришь с гор: « Это русское раздолье, это родина моя!» - совершенно правильно поётся в песне. Но нет камышей как на нашей Тихой Сосне.  Мы молодые, отчаянные, нам всё нипочём. Накупались от души, перекусили  и пошли на вокзал. Пора бы и домой возвращаться, да и подустали мы, целый день, бродя по горам, по жаре.
 
      Оказалось, что электричка только что отошла, и в ней уехали менее любопытные экскурсанты. Следующая электричка будет только поздним вечером. Что делать? Ждать не хочется, устали, пить хочется.  Кто-то из мальчишек  предложил ехать товарняком. Мы все дружно согласились, не подумав о последствиях. Как говорится, за компанию и…. Мальчишки наши, таким образом, не раз ездили, а мы-то, вороны, понятия не имели, как это всё будет. А парни, имеющие опыт поездок на товарниках, не догадались нам объяснить технику выпрыгивания, (на всякий случай) да никто и не мог предположить, что  состав не  остановится в Острогожске.

      Повели  мальчишки нас к товарным вагонам. Ну, влезли мы в тамбур между вагонов товарняка, (где ездят сопровождающие товарняков) поехали. Едем быстро, ветерок обдувает - хорошо. Даже, кажется, песни пели, переговаривались.  Довольные. Проехали Лиски. Подъезжаем к своей станции, а поезд  и не думает останавливаться, только скорость чуть снизил. Как быть? Стали детки выпрыгивать один за другим прямо на перрон, дежурный остолбенел: прыгают, кувыркаются у него перед носом девчонки и мальчишки, летят авоськи, балетки (маленькие чемоданчики). Кошмар! Почти все мальчишки, выпрыгивая, бежали  по ходу поезда, в отличие от девушек, которые прыгнув, резко останавливались и  из-за  этого  кувыркались через голову. Первым кувыркнулся Валерка Белуга (Белугин) со своим чемоданчиком - балеткой, ещё не достигнув перрона, прямо в песок.

     Значит, плохо мы знали и применяли на практике физику. Дмитрий Никитич – учитель физики нас бы пожурил, кстати, от него всегда  пахло папиросным дымом и иногда даже перегаром спиртным. Но предмет свой он знал  классно и умело, интересно обучал нас.

     Одной только Анюте удалось благополучно приземлиться и она встречала каждую из нас,кувыркающуюся перед глазами,потом встающую, охами. А  товарный  поезд,  в конце концов, остановился или (его остановили) и остальные «пассажиры» спокойно, как ни в чём не бывало, вышли на платформу.

     Слава богу, все  мы, горе -путешественники, остались живы и здоровы, если не считать ссадин и синяков. Не дожидаясь автобуса, мы пошли домой пешком, перевозбужденные.  А надо сказать, что вокзал наш расположен в трёх  километрах от города, за рекой Тихой Сосной. Вот идём, смеёмся под впечатлением благополучной поездки, считаем ссадины, царапины и синяки, украшающие нас. А я думаю. Что это у меня платье длиннее стало спереди  и сбоку? Распахнула курточку, а платье шёлковое,  в разноцветную полоску, по талии расползлось, оторвалось наполовину. Я показала девочкам, Анюта тут же не преминула позвать мальчиков посмотреть на мой разорванный наряд.
     Вся компания рухнула от хохота, увидев моё испорченное платье, зато оно прикрыло ободранные  в кровь коленки.

     Дома я рассказала про наше путешествие и все приключения, но домашним почему-то совсем  не было смешно, как  моим одноклассникам и мне. Меня пожурили за необдуманный поступок. И просили больше так не делать.  Ведь хорошо, что закончились приключения наши благополучно, а ведь можно было свернуть шею, остаться калекой на всю оставшуюся жизнь? Но мы- то об этом не задумывались, поэтому так и поступили неосмотрительно, необдуманно.

    В нашу школу потом приходил кто-то  из работников вокзала и рассказал  директору и завучу  Раисе Ивановне  об этом безобразном инциденте. Нас вызывали  на  «ковер», но зачинщиков мы не выдали, а теперь я и  не помню, кто это был. Да и не суть это важно.

     Раиса Ивановна  вела у нас историю, хорошая сдержанная женщина и учитель, милый человек,  предмет свой любила самозабвенно и нас увлекала. Раиса Ивановна была какой–то родственницей Маши Ломовой, кажется двоюродной сестрой. Её можно было заслушаться, когда она объясняла урок. Я, иногда не учила предмет, а если на следующем уроке меня спрашивали, то отвечала на пять, запомнив её интересный и содержательный рассказ. Совсем не по учебнику. Раисе Ивановне это, наверно, льстило. Не зря она рассказывала нам многое, почерпнутое из других источников, а не из учебника истории. На её уроках всегда была тишина, но, не потому что она была завучем, а потому что было очень интересно окунуться в древний мир, о котором она вещала. Ей были  интересны мы ученики как люди: маленькие любопытные, всё благодарно впитывающие дети.



                ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ   ПРАКТИКА.

     Когда мы учились в десятом-одиннадцатом классах, у  нас, девочек, была практика на консервном комбинате. А  мальчики практиковались – на МРЗ, (в просторечии) -  ремонтно-механическом заводе. Всех девочек распределили по цехам, а меня одну, наверное, по блату отправили в лабораторию. Я мыла колбы, мензурки, пробирки с неделю, а потом взбунтовала: все девчонки как люди моют фрукты, варят сливовое варенье, делают кабачковую икру, халву, зелёный горошек и др. Да ещё и подъедают.
 
 А я одна бедная целую смену мою одну и ту же  посуду, ненавистные стекляшки. Правда, меня научили делать питательные среды, я узнала, что такое «агар-агар»,  но это всё меня не впечатляло.
 
      Я  хочу как все девчонки. И  меня отправили в цех, без особых проблем. В каждом цеху мы практиковались определенное время, потом писали отчёты. Было и трудно и ужасно любопытно, интересно, всё вновь.

      Нам даже разрешили работать летом в ночную смену, хотя я думаю, это было не законно. Скорей всего не хватало рабочих рук, а мы быстро научились всему. Нам  платили заработную плату. Кушать  разрешали: фрукты, овощи, карамель, ядрышки, халву,  варенье, всё, всё. Мы располнели все поначалу, а потом всё приелось, и мы  уже не могли смотреть на еду. А знаете, что такое  ядрышки?  Это  семечки без  шелухи (лузги) по-научному. Их брали пригоршнями и ели, ели. Кстати, лузгой топили печки, её продавали в мешках, в печи  всё  гудело, горела лузга отменно.  Брать что-либо домой категорически запрещалось: «Но тебе-то хорошо, отец носит», - говорила Нина Горохова. Я очень удивилась и сказала, что папа работает с  железками-механизмами, и мы даже не представляли себе, что он работает среди такой вкуснотищи. Она почему-то не поверила мне, но другая одноклассница сказала: «Да не носит, не носит он ничего домой, моя мать работает в халвичном цехе, так говорит, что Константин Николаевич даже там, в цеху ничего не берёт в рот, не ест, весь завод  знает».

      Так вот ещё  немного расскажу о папе, будучи пенсионером, всё равно (если звали на завод)  ходил разбираться с поломками его любимых механизмов, агрегатов.
      Теперь он почти ежедневно пропадал на рыбалке, на утренней и вечерней зорьке. Мы все уже были замужние взрослые тёти, когда приключилась беда.  Папа помог знакомому старичку – рыбаку вытащить лодку на берег, потом вернулся домой и сказал: « Валя, у меня что-то оторвалось в животе». На следующий день у него начала болеть спина, мама её грела утюгом   (кошмар), а папе становилось всё хуже и хуже. Забрали его в больницу, он просил, чтобы сделали поскорей операцию, но врачи медлили, не могли понять,  что с ним. Он весь пожелтел, и они подозревали рак. А когда решились на операцию, было поздно - начался перитонит.
 
     Умер он от общей интоксикации  организма, нелепая смерть. Если бы вовремя  прооперировали, папенька ещё пожил бы. Ох, уж  это « если бы». Судьба? Не знаю.

     Когда папа лежал в больнице в Острогожске,  я в Павлодаре мучилась от аллергии. Каждое лето с конца июля и до середины сентября у меня было сенная лихорадка или поллиноз. Тогда это была новомодная болезнь. Я страдаю уже более сорока лет. Теперь многие,  к сожалению, знают, что это за болезнь.
 
     Так вот вся в слезах и соплях,  с мокрым полотенцем на лице, чтобы легче дышать, я страдала дома.  В ночь, когда умирал папа, вижу сон: какая-то женщина в белом пытается открыть входную дверь в нашу квартиру, я её не пускаю, она рассмеялась и легко открыла цепочку. У меня промелькнула мысль - смерть что ли?  Очень я испугалась и проснулась в ужасе.

     Вскоре позвонила тётя Катя:  «Папенька ваш умер, прилетайте, телеграмму  я  послала». В то время без телеграммы, заверенной врачом, да ещё летом, улететь было не реально.
 
      Хоронили папу всем городом, комбинат  взял все  скорбные хлопоты на себя. Мама вспоминала, что папа всегда говорил ей: «Валя, не переживай, похоронить меня тебе поможет мой завод. Мужик должен уходить первым, потому что женщина одна сможет прожить, а не наоборот».      
 Прощай, любимый папочка,  шёл 1979 год, ему было всего 65 лет. На  два года младше меня теперешней.
       
      А в 1982 году у Любы родился  сын, и назвали его Константином в честь незабвенного дедушки. Но это другая история и об этом речь может быть впереди (если решусь написать).

      Итак, практика на консервном комбинате закончилась, мы написали отчёты, получили расчёт. Продолжаются дальнейшие школьные будни.  Хочется  рассказать, поведать, как проходили весенние  и осенние «отработки»  в поле.

      Нас возили полоть  и убирать овощи: огурцы, свёклу,  капусту, картофель, кукурузу и т.д. Осенью мы также отправлялись помогать колхозникам. Мы не унывали даже, когда в дождь и слякоть (чернозём – этим всё сказано) приходилось собирать мокрые овощи в корзины, а мальчишки таскали их к машинам. Мы и сами были как овощи мокрые и грязные, но всё равно пели песни, шутили и подтрунивали над ленивыми ребятами,  водились и такие.

      После полевых работ я обычно заболевала ангиной или обострялся ревмокардит. По причине ангины, было наложено табу на мороженое, а я так любила его, особенно эскимо на палочке. Даже вишен есть не могла - сразу заболевало горло. Потом меня освободили от физкультуры и всяческих полевых работ. Но все равно весной и осенью я лежала с обострением  дома или в больнице.
Было очень обидно, что все вместе учатся, работают,  развлекаются, а я…

       Весна,  запах свежести и новизны,  везде  весело текут, журчат весёлые ручейки и ручьи, на деревьях распускаются почки, появляются клейкие  нежные зелёные  листочки. Все  люди, особенно молодые, яркие, весёлые, взбудораженные, весенним солнцем и обновлением земли. А мне опять совсем худо. Меня опять кладут в больницу и решают, что гланды надо всё же  удалить, а  сначала снять обострение ревмокардита. Меня в больницу ходят проведывать одноклассники - мальчишки, девчонки.

 После их прихода, я ещё больше расстраиваюсь из-за своего состояния. Чаще всех  приходил с неизменной  шоколадкой Толик  Колотушкин. Тихий мальчик раскосыми глазами, видимо влюбленный.А может просто сочувствующий?

     Мы с девчонками всё время хихикали – не понять на кого он смотрит, кого любит. Почти сразу после окончания школы он умер, оказалось, был очень больной мальчик. прости меня,Толик.
 
     У  меня опять плохие анализы, время идёт, я - нервничаю, переживаю, ведь выпускные экзамены на носу  – одиннадцатый класс. Пролежала я в больнице месяца два, если не больше.

Короче, сделали мне операцию - удалили гланды, подлечили, освободив от экзаменов. Как говорится, умирала, умирала да не умерла, передумала. Решила дальше жить.

     Выписали меня из больницы, когда мои одноклассники сдали все  экзамены и готовились к выпуску. Мне дали аттестат без экзаменов, по текущим отметкам. Сфотографировались  всем классом, с учителями и директором, как всегда, без меня.Да я и не любила фотографироваться, стеснялась.

      На выпускной вечер я попала как с корабля на бал.  Портниха  от бога, с хорошим прирожденным вкусом Дарья Тихоновна (про неё тоже можно много рассказать), была предупреждена, я думаю, заранее, и мне успели сшить красивое  розовое шёлковое платье, но ноги дрожали, плохо слушались меня.
 
      Я стойко праздновала со всеми  мальчишками и девчонками, теперь уже выпускниками, до утра. Сначала играл духовой оркестр, было торжественное вручение аттестатов зрелости, потом  застолье с любимыми учителями, танцы.

      Затем  мы гуляли до утра по улицам, ходили на мост  через Тихую Сосну  (это была многолетняя традиция всех выпускников), где мы хохотали, вспоминая поездку в Дивногорье,  и другие наши приключения, выступления нашей агитбригады в селах и деревнях. Весёлое и беззаботное было время, хотя нельзя сказать, что мы  так уж бездельничали.

      Шёл 1962 год, было тёплое начало многообещающего лета.
      Закончились чудесные школьные годы, было немного грустно расставаться с  ребятами и девчатами. Со многими, да практически почти  со всеми, как оказалось, навсегда. Пока учились в институтах, ещё удавалось встретиться с  теми, с кем совпадали каникулы. С Анной и Людичкой мы поддерживаем связь до сих пор (с Людой через письма и открытки, иногда телефонные звонки), с Анютой видимся-разговариваем по интернету, удобно очень. Увидеться и поговорить от души, как будто рядом побывать. О внуках, о детях, о жизни. Такой разной и неповторимой. Пенсионной. О разных судьбах одноклассниц и одноклассников.

       Кто-то из наших ребят и девчат сразу после  выпускного бала уезжал поступать в Воронеж, Москву, Харьков, Ростов, Казань и другие города нашей необъятной страны.

        Меня решили по совету врачей никуда не пускать, хотя бы год, чтобы окрепла после болезней. А ещё врачи говорили, что надо менять климат на сухой, тогда есть вероятность, что болячки отступят. Может навсегда.

      Меня взяли в нашу школу лаборантом в кабинет физики к Дмитрию Никитичу, даже выписали трудовую книжку, но работать  мне  не  пришлось. Сменились  неожиданно  жизненные обстоятельства, и начался новый виток моей жизни.
 
       Студенчество. Цветущая молодость. Прекрасная и незабываемая пора в жизни каждого человека. О ней я расскажу немного в следующей части моего повествования.

     Воспоминания о детских годах, мне кажутся  гораздо интересней, может быть, потому что прошло более полувека? Как,  у знаменитого  русского поэта: « Лицом к лицу - лица не увидать, большое, видится на расстоянии» -  Сергей Есенин (Письмо к женщине).

       В этом году юбилей,  исполняется пятьдесят лет со дня окончания нами школы. С ума сойти, полвека промчались, пролетели. Не догнать, не вернуть. Сколько нас осталось? Кто, где? Люди, дорогие, отзовитесь! Анна  ездила на сорокапятилетнюю встречу, встречалась  с одноклассниками. Как будто это было вчера, как летит быстротечное время. Многие не смогли приехать.

       Аня прислала мне фотографии, боже какими  мы были, какими стали. Едва узнала Серёжку Квенцеля, Машу Ломову (они  ведь поженились), Нину Шевцову, Нину Сафонову.  Нина Сафонова преподавала английский язык в родной школе № 1 (её я узнала сразу), Серёжка и  Маня (царства ей небесного, она умерла  уже после их встречи), Нина Шевцова живут в Воронеже, Лариса Фролова живёт в Казани, в Таллинне – Лариса Щеблыкина, наша замечательная неунывающая химичка. В Москве проживает очень больная, слепая Тамарочка Дубинина. У всех уже взрослые дети, внуки. На пятидесятилетие, наверное, приедет ещё меньше людей. Очень хотелось бы поехать на встречу.

     Нет уже Димки Есакова, Славы Кобаненко, Валерки Гопенко, Тани Григоренко, Светы Золоторёвой Маши Ломовой-Квенцель..  « Иных уж нет, а те далече» - вечные слова  А.С. Пушкина из « Евгения Онегина».

     Из родственников ушли в мир иной дядя Толя Манько (трагически - попал под поезд), его жена  тётя Нина, умерла Галя, жена Вовы Манько, совсем недавно умерла тётя Соня, жена дяди Бори (сын д. Феки умер намного раньше). Остался в Казани их  единственный сын Михаил. Мы ни разу не виделись. И не слышались.

     А жизнь продолжается и хочется верить, что мы прожили не зря, что сумели оставить детям и внукам частицу себя, своей любви, совести, чести.  И наши родители, и мы работали честно и достойно  жизнь прожили, я думаю. Хотя потом это время назовут застоем. Мы этого застоя не ощущали, не чувствовали. Во всяком случае, в шестидесятых, семидесятых годах, по моему мнению – застоя не было. Все работали – строили светлое коммунистическое завтра.

      С середины восьмидесятых, когда Генеральный Секретарь коммунистической партии СССР Леонид Ильич Брежнев еле-еле шевелил языком, у нас был почти коммунизм. Ели все, а работали на совесть - единицы. Дисциплина была в полном ауте, особенно  в организациях и предприятиях, где не было непрерывного процесса производства. Очень много заседали, говорили по бумажкам. Но об этом потом.

     Да много мы не заработали, но и никогда не бедствовали, ни в чём не нуждались.  В нашем государстве честно  заработать много всегда было  невозможно, а ловчить мы  не хотели, да и не умели. Нет, нет, не подумайте, мы никогда и никому не завидовали.
   
      Никому и никогда! Ежегодно  ездили в отпуск на отдых куда-либо, имели всё как у людей, такой не писанный законом набор: квартиру, машину, дачу. О роскоши не  заморачивались, я к ней всегда была  почему-то абсолютно равнодушна. Сберкнижек мы тоже не имели, зато у нас в доме всегда были книги множество книг, хорошие друзья, приятели, которые всегда приходили к нам (надеюсь) с удовольствием. И могли помочь в любую минуту друг другу.

      Может быть, я как Нина Павловна сухо и педантично, нудно рассказала о своей детской жизни (не зря же она была моим учителем),  но  очень хотелось донести  исторически точно то, чем мы жили, дышали, дружили, дух, чистоту помыслов и искренность отношений  того далёкого незабываемого времени. Теперь вам не очень понятного времени и, пожалуй, чуждого. Ведь пятьдесят, шестьдесят лет – это средняя  человеческая жизнь.
 Ах, как  много изменений произошло  за это время в жизни людей, в  жизненном укладе!

     Изменилась коренным образом наша страна, где мы жили и живем теперь. Нет  больше необъятной и грозной страны с атомным потенциалом и военной мощью - монолит разломили на кусочки.Это была огромная мечта Адольфа Гитлера, и она сбылась через шестьдесят с лишним лет. ( Хотя наш кусочек, кажется, самый весомый). Так легче  расправиться со всеми самостоятельными  маленькими  и беззащитными государствами поодиночке. Не обязательно действовать военными методами, можно мирным путём, чтобы никто и не догадался, пока явью станет потенциальная зависимость от чужеземцев.

     Каждый пальчик на руке – это только пальчик, а кулак – это мощь и сила. Нет прежней  грозной силы, мощи, которую боялись все  в мире, хотя мы никому не угрожали, ни на кого не нападали и не собирались нападать.  Вооружались для защиты от посягательств на нашу мирную страну. Неповторимую родину. Много плохого (это хорошо) и хорошего (это плохо) потеряно безвозвратно. Это так, мои размышлизмы.
    Но не об этом я хотела  рассказать. Я хотела рассказать о жизни простых,  тогда ещё советских людей, ничем особо не выделяющихся, не выдающихся личностях - простых  обывателях -  на своём типичном примере, на примере нашей семьи по маминой линии.
 Если не получилось, к чему стремилась, то очень  жаль. Но я честно старалась, правда.
 
   февраль-март 2012г.