Как известно, о происхождении славян – мало что известно.
То есть, несмотря на все научные изыскания и разные вполне солидные теории (я не имею в виду «фолк-хистори»), не существует единого мнения ни о времени выделения специфически славянской этно-языковой группы из индо-европейской семьи, ни о конкретном ареале, где это произошло.
В сём покрове тайны, окутывающей происхождение славянства, мне лично видится изрядное очарование. Когда мы знаем доподлинно, как складывался тот или иной этнос, - меньше остаётся места для романтических фантазий.
Взять тех же англичан. Пришли пикты – вырезали кого-то, кто жил до них (тех уж помнить забыли!) Пришли кельты (бритты) – отжали у пиктов лучшие земли. Пришли римляне – нагнули бриттов. Пришли саксы – вырезали бриттов, пиктов и немногих уцелевших римлян. Потом приходили разные викинги – даны, шведы, норвежцы – много кого нагибали и вырезали, покуда, финальным аккордом, не нагрянули «окончательные викинги», нормандцы, окольным путём через Францию, и не нагнули саксов, а потом были многие войны, многие гражданские войны, и это уже просто история, весьма интересная и симпатичная мне, – но вот у англичан нет «ПРЕД-истории», где было бы загадкой, откуда они вообще появились на свет, чтобы вести все эти войны .
А у славян – есть.
Не зная таких подробностей о формировании славянского этноса, мы можем хотя бы допустить, что хоть когда-то наши предки жили мирно и счастливо в своём цивилизационном детстве, кое сумели растянуть дольше, нежели народы Западной Европы, куда раньше угодившие в орбиту влияния средиземноморских античных держав.
Прародина же славян, где бы конкретно ни располагалась она, находилась на таком комфортном удалении (и географическом, и климатическом) от Греции и Рима с их аграрно-полисными культурами, что едва-едва затрагивалась ими и едва упоминается в их письменных источниках. Что, конечно, неудивительно. Напротив, было бы странно, если бы земледелие и градостроительство в Средиземноморье и в Полесских лесах-болотах развивались одновременно и одинаково бурно.
Тем не менее, сведения о славянах (праславянах) всё-таки просачивались в античный мир.
Пожалуй, первым неоспоримым свидетельством именно о славянах (а не о ком-то, кого можно принять за предков славян) – мы находим в эссе Тацита «О Германцах».
После долгого описания нравов и обычаев собственно германских племён, со многими из которых он знаком был не понаслышке, Тацит завершает свой труд гораздо менее детальным (поскольку здесь - именно что понаслышке) упоминанием народов, живущих к востоку и к югу от Балтийского (Свебского) моря до Карпатских гор. Я позволю себе привести этот пассаж полностью, чтобы не вырывать из контекста:
«46. Здесь конец Свебии. Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни,
оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их
облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды переняли многое из их нравов, ибо ради грабежа
рыщут по лесам и горам, какие только ни существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и
передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне. У феннов — поразительная дикость, жалкое убожество; у них
нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над годовой; их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за
недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи. И у малых детей нет другого убежища от дикого зверя и непогоды, кроме кое-как сплетенного из ветвей и доставляющего им укрытие
шалаша; сюда же возвращаются фенны зрелого возраста, здесь же пристанище престарелых. Но они считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над
постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянью, о своем и чужом имуществе: беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого
трудного — не испытывать нужды даже в желаниях. Все прочее уже баснословно: у геллузиев и оксионов головы и лица будто бы человеческие, туловища и конечности как у зверей; и так как
ничего более достоверного я не знаю, пусть это останется нерешенным и мною».
Певкины или бастарны – племя, обитавшее где-то в Карпатских горах, рядом с даками, чуть севернее, и бастарнские наёмники были известны грекам и римлянам ещё задолго до Тацита. Сейчас многие учёные полагают, что бастарны могли быть связаны с праславянами, но вот до какой степени – остаётся спорным.
Фенны – это однозначно финно-угорские племена в тех же примерно, северных лесных ареалах, где застают их и первые русские хроники. Их образ жизни и орудия, даже более примитивные, чем у самых захолустных германцев, кажутся, вероятно, Тациту наиболее заслуживающими внимания, и – своего рода восхищения (да, восторг цивилизованных исследователей перед простотой и целостностью дикарской натуры – придумали не «хиппи» новейшего времени).
А вот насчёт венедов, живущих между бастарнами на юге и феннами на севере (грубо говоря – современная Белоруссия), существует в научном мире некоторая осторожность касательно того, принимать ли их однозначно за древних славян.
Но как по мне, осторожность эта – чрезмерная. То есть, я крайне далёк от сумасшедших всяких отождествлений совершенно разных топонимов и этнонимов и прочих имён только лишь по созвучию, как это принято в «фолк-хистори», где авторы запросто могут «сосватать» иракцев с ирокезам или Рим с пуримом, или Курск с Корсикой, но вот в случае с венедами – там выстраивается довольно целостная, подтверждаемая лингвистически картина.
Почему я считаю, что венеды у Тацита - это действительно праславяне, обитавшие к югу от финнов?
Во-первых, потому что в финском до сих пор русских называют «веналайнен», а Россию – «Венайа». То есть, финно-угры так исторически называли своих южных соседей – и не отказались от привычного этнонима, даже когда те сменили самоназвание на «славяне», «русские». То же самое – и в эстонском («вене, венелане»).
Во-вторых, потому, что и в наших летописях (Повести Временных Лет, главным образом) фигурирует славянское племя, вятичи, которое, после экспансии славян на юг и на запад, по-прежнему обитало примерно там, где Тацит видел венедов. То есть, это похоже на «прародину», чьи обитатели сохранили своё древнее самоназвание, меж тем как «отроившиеся» от них племена приобретали иные названия, по тем или иным причинам (поляне, радимичи, кривичи, и т.п.).
Почему я считаю, что «вятичи» и «венеды» - это одно слово, по сути, хотя они не очень похожи, на первый взгляд? Да вот именно потому, что имею некоторое представление об общих фактах трансформации фонетики (и отображения её на письме).
Сначала – с гласной разберёмся. Как «ен» - могло перейти в «я» (мягкое «эа», когда без йотирования)?
На самом деле, ещё в те времена, когда Кирилл и Мефодий составляли славянскую азбуку – в славянских языках был такой носовой звук сродни нынешнему английскому ing или французскому in.
Это факт, потому что если б его не было, этого звука – не нужно было бы отображать его на письме, изобретая для него особую букву, «юс малый».
Но со временем носовое это «эн» - выпало, стало неотличимо от «я»(эа) после согласной. Нужда в особой букве отпала, и этот переход окончательно закрепился на письме – в Петровскую реформу. Когда носовые, юсовые гласные потеряли всякий смысл (их уже не было в фонетике), и юс малый стал обозначаться как «я» после согласной.
Однако ж, в древние времена, слово «вятичи» звучало как «вентичи» (а слово «варяги», кстати, звучало как «варензи»; хотя скорее, как «варенжгхы», что-то вроде).
И отсюда – вторая проблема. Со звучанием согласных. Проблема не в том, как утверждают некоторые товарищи, что, мол, совершенно произвольно могут «флотировать» в языке (или при переходе в другой язык) те или иные звуки.
Да проблема-то – гораздо шире. Дело в том, что средствами письменности, даже очень совершенной алфавитной письменности, – очень трудно ухватить и передать реальное звучание в чужом или даже своём языке.
Вот как дать иностранцу понять, используя письмо, как звучит в русском «щ»? Любая условная запись вроде “shch” – она не даёт представления. Чуть лучше (самое лучшее, что я могу дать англофонам на письме) – объяснение вроде: «Это как вы произносите “shit”, когда акцентируете своё презрение и отторжение, убереги меня, типа, от этого. В этом случае у вас sh в shit звучит худо-бедно близко к русскому «щ» в слове «щит», когда вы не доверяете своему англофонскому shield. И если вдумаетесь – признаете, что вы по-разному произносите “sh” в “shit”(когда - «Избавьте меня от этого!») и “shield”».
Но вот и в английском – как произносится “Would you”? Как «вуд ю»? На этом – ловят шпионов. Нет, большинство американцев (по крайней мере), и довольно образованных, произносят это как «вуджа» (особенно, когда неакцентированно, в начале фразы). Где w – естественно, не «в», и не «у», а специфический звук английского (привет доктору Ватсону-Уотсону), а «дж» - на самом деле, не «д-ж», а этакий очень краткий звучок, сродни «звонкому Ч», - и это лучшее представление, какое я могу дать. Ну, в кириллице нет средств, позволяющих точно передать этот звучок. И в латинице нет. Но вот люди так говорят. Люди, свиньи такие, всегда говорят так, что никакая азбука не может в точности отобразить нюансы произношения.
По хорошему счёту, и мягкое украинское «гх» - нельзя передать на письме человеку, который не слышал этого звука. Даже заостри внимание на том, что это единый звук, а не последовательное «г-х» или «х-г», – непонятно будет, как он произносится, если в твоём языке такого звука нет.
Так чего ждать от довольно умозрительной ситуации, когда напрямую (а не через третьи руки) встречаются римлянин с записной табулой и «протославянин»? И римлянин спрашивает: «Как вы, ребята, себя называете?» А тот, на тогдашнем славянском, говорит: «ВЕнчждич!» (где «ен» - ещё и в нос; это звонко – но невразумительно совершенно для латинянина, и согласные – они как полугласные, но римлянин тем более к такому непривычен).
И римлянин преобразует это «варварское» имя, используя привычный ему стиль расшифровки, в «венеды».
А финны, которые вообще не ловят этих полугласных «чж», «дч», совершенно чуждых их языку (насколько могу судить), - обращают внимание только на гласные и усваивают «вене».
А греческие (византийские) монахи, проникающие на просторы между Чёрным морем и Балтикой, склонны записывать это как «вентич» (и даже изобрести букву «ч» для звука, которого нет в их языке), но всё равно не могут совершенно точно воспроизводить фонетику слов на письме. Никто не может.
И вот поскольку для «венеды-вентичи-вене» выполняются закономерные и ожидаемые расхождения в том, как на разных языках будет восприниматься и воспроизводиться это слово, - есть основания считать, что одно и то же слово. Какое-то вот «в’ынджичжч» на древнеславянском.
Что этот этноним по сути означает и как соотносится со словами худо-бедно реконструированного праиндоевропейского – тут не то что единого мнения нет, но и даже неизвестно толком, куда копать.
Это – слишком большая древность.
Однако ж, с более поздним этнонимом «славяне» - думаю, есть бОльшая определённость. Во всяком случае, тут можно строить гипотезы.
И их, конечно, строили. Первым делом, до появления системной лингвистики, этим занимались пытливые любители, сообразно своим идеологическим и расовым симпатиям (чем, конечно, продолжают заниматься и сейчас, невзирая на существование лингвистики как науки).
Забавно, как в отношении «славян» появились две диаметрально противоположные версии.
В отечественной – происхождение этого этнонима связывалось со «славой», т.е., «славяне» - «славный народ».
И это, конечно, чертовски самолестно, но крайне маловероятно, чтобы предки страдали такой манией величия в столь древние времена, когда появился термин «славяне». А это было задолго, очень задолго до возникновения чего-то вроде Киевской Руси, которая, как ни была могущественна, всё равно очень почтительно смотрела в сторону Византии и не пыталась утверждать, будто своей славой превосходит всех на свете.
К тому же, во всех древних летописях само это понятие «славяне», как собирательное для всех племён славянской языковой группы, - пишется через «о». То есть, «словене» (расхождение в суффиксе смущать не должно, поскольку в оригинальном звучании там, вероятно, было то самое неопределённое носовое «ен», как и в «вентичи», как и в «варензи», которое затруднительно передать на письме в точности).
Написание «слАвяне» - встречается в уже гораздо более поздних русских текстах. Тогда, возможно, фонетическое различие между «о» и «а» в безударных позициях перестало быть выраженным («московский акцент») и, по мере возвышения державы, авторам приятно было ассоциировать «славян» напрямую со «славой».
Но вряд ли такая ассоциация была непосредственной на момент возникновения этнонима. Иначе – это нашло бы отражение в древних летописях. Ведь слово «слава» существовало и тогда, и находило, в частности, выражение в именах князей, и летописцам никто не мешал писать «слАвене», если бы действительно подразумевалось «славный народ» и если бы в тогдашнем «словене» не слышалось чёткое «о».
Более того, во многих других славянских языках (польский, чешский) – есть и «slowo/slovo» и «slawa/slava» (абсолютно в тех же значениях, что и в русском, это очень древние общеславянские слова), но вот этноним slowianin/slovan – пишется и произносится через «о». То есть, явно ближе к «слову», а не к «славе».
Хотя некоторая связь между «словом» и «славой» - разумеется, есть. «И пошло о нём слово» - и «Пошла о нём слава». Это, конечно, этимологически родственные лексемы. Но об этом – после.
Другая же любительская версия происхождения этнонима - напротив, «славянофобская» и нарочито унизительная (но она была популярна в Западной Европе веке в восемнадцатом, и сейчас порой используется для «троллинга»).
В ней обыгрывается этимологическое родство slav (как славянин) и английского slave (раб), и соответственно, французского esclave, испанского esclavo, итальянского schiavo, что однозначно восходит к среднегреческому (византийскому) «склавин».
Мол, византийцы смотрели на славян, своих северных соседей, как на рабов, и не только Западной Европе сообщили своё специфическое слово «раб» (вместо ранее бытовавшего в латыни servus), но и славянам привили своё, греческое их название.
Что новое слово для обозначения раба пошло в западноевропейские языки от византийского «склавин» - это бесспорно. Византия, ещё долгое время после падения Западной Империи, оставалась ведущей средиземноморской сверхдержавой, соответственно, держала в своих руках работорговлю, и вслед за византийцами все прочие стали называть рабов на греческий манер, не вдаваясь в вопросы этнической принадлежности товара. Это неудивительно.
Но вот представить, чтобы византийцы пришли к славянам и объяснили, мол, мы вас, ребята, называем «склавины», что по-нашему означает «раб», и теперь вы тоже будете себя так называть, - это даже не парадоксально, это просто маразматично. Всё-таки славяне, остававшиеся в естественной среде обитания – это не африканцы, вывезенные в Новый свет, утратившие собственный язык (при том смешении разных африканских языков, какое было на плантациях) и воспринявшие европейское название для себя, «ниггеры» (да и то – не очень-то воспринявшие, как оказалось).
В действительности, зависимость была обратная.
Да, конечно, источником рабов для византийских невольничьх рынков – служили, одно время, прежде всего славянские племена. Почему? Потому что, если посмотреть на карты сегодняшнего расселения славян на Балканах и сравнить с той гораздо более северной областью, какую отводил венедам Тацит, - вряд ли возникнет мысль, что византийцы просто пригласили их в гости.
На самом деле, при продвижении славян на запад и на юг, они оказывали сильнейшее давление на византийские рубежи, и встречали ожесточённейшее сопротивление, и там много чего весёлого было, судя по греческим хроникам, и бывало так, что побеждали славяне, а бывало – что византийцы (хотя в целом – славяне теснили прежних жителей, что и отражает нынешняя карта).
Что делали со своими пленниками славяне – доподлинно неизвестно (а греческие хронисты могут и наговаривать из конъюнктурных соображений, приписывая своим врагам, новым варварам, какую-то исключительную кровожадность и непрактичность, будто бы неведомую всем прежним варварам). Но византийцы, будучи народом практичным и культурным, как правило, не убивали пленников, а обращали в рабство (хотя тоже всякое бывало).
Неудивительно, что, поскольку тогда у византийцев самые серьёзные войны шли именно со славянами (это ещё не Русь, это более ранняя волна экспансии в нынешние Румынию, Болгарию и в бывшую Югославию), то и невольничьи рынки оказывались забиты преимущественно славянами.
Которых византийцы уже знали как определённую этно-языковую общность, как «склавинов», поэтому покупателям представляли так, а те уж перенесли слово на «раба вообще».
Но греческое слово «склавин» - определённо придумано не греками, а происходит от самоназвания славян именно как этно-языковой общности.
Честно, я понятия не имею, откуда в византийском варианте взялось это «к», поскольку не силён в греческом. Можно допустить даже, что первоначально было посредничество ещё каких-то народов, стоявших между славянами и греками, и в их языке сложно было произнести «сл», поэтому слышалось, как будто там есть «к». Так бывает.
Мне проще объяснить, почему это «к» обратно выпало в английском, что привело к неожиданному повторному сближению slave-slav, что и даёт почву для злопыхательства всяким «троллям».
Как бы то ни было, ни в одном известном мне славянском языке – никаких намёков на это «к» нет, а все этнонимы, относящиеся к славянству, - очень близки и явно единого, оригинального и древнего корня (за тем исключением, что в русском в определённый момент стали писать и произносить не «словяне», а «славяне»). То есть, это ни в коем случае не греки навязали (что, вообще говоря, было бы абсурдом) – это именно самоназвание. Но не конкретного племени – а общности племён, родственных по языку.
А вот откуда взялся этот новый собирательный этноним, когда уже было «венеды-вентичи-вынджидичдж»(да как бы оно ни произносилось в оригинале!), и зачем – остаётся некоторой загадкой (одной из многих).
Пожалуй, позволю себе презентовать гипотезу, которая ни в коей мере не претендует на какую-либо научность (я не лингвист, я всего лишь филолог, да и то лишь по образованию), но мне она представляется забавной.
Она и родилась при забавных обстоятельствах.
Дело было так. Мы с моим лучшим другом, Лёшей Зиминым, отвисали наутро после очень бурного торжества накануне. Я лежал на диване, наслаждаясь тем приятно-воздушным ощущением полнейшей абстракции, какое может дать лишь исключительно сильное похмелье, а Лёха – болтал без умолку. Он всегда болтает без умолку, когда не занят делом, и обычно это очень мило, он чертовски остроумен, чертовски артистичен, но тогда – меня он конкретно напрягал.
И я сказал: «Лёх, извини, мне очень приятно твоё общество, но порой я чувствую себя, как Шрек рядом с Говорящим Осликом! Ты бы комп, что ли, включил?»
Он засмеялся и сказал: «Да? А я – тащусь от того, как ты по телефону разговариваешь. «Да». Минута. «Нет». Снова минута хмурого молчания. «Не мои проблемы». Ещё минута, покер-фейс. «Всё, базар окончен!» Это, Тёмыч, правда эпично! Нибелунги, блин, отдыхают!»
Я нахмурился: «Причём тут «нибелунги»?»
Но задумался. И Лёха – тоже. Подумав же – он выдал:
«Слушай, я вот давно хотел спросить, типа, ты ж филолог, все дела, Универ пять лет… прогуливал… я увернусь от подушки, можешь не трудиться, она тебе в монитор угодит… Так вот: что там за фишка с немцами? В смысле, я в школе слышал, что «немец» - это, значит, «немой», потому что говорит не по-нашему, а значит, будто бы вообще не говорит, типа, так славянские предки воспринимали. И я тогда ещё думал: «Они чего, реально тупые такие были, предки?» Слышат немецкий – и не могут понять, что это всё-таки слова, пусть ненашенские, а не мычание немого?»
Да, я тоже об этом думал. Какого чёрта хоть кто-то может принять иностранца за «немого», когда он явно говорит слова? И почему только германцев принимали за «немых», когда в окружении славян всю дорогу бывали всякие разные иностранцы, говорящие «не по-нашенски»?
Сарматы – они, что ли, очень понятно для славян изъяснялись? Или притёрлись к языкам друг друга, обитая по соседству?
Но как тогда быть с финнами и прочими подобными народностями, весь, меря всякая? Да их язык – он радикально отличный от любых индоевропейских. Это совершенно другая семья.
Однако ж, почему-то слово «немец» - зарезервировано в славянских языках именно для германцев. Причём, во всех славянских языках. То есть, это слово, для обозначения германцев, оно очень древнее. Такое же, вероятно, древнее, как и «славяне» («слОвяне», вернее). Оба они – очевидно возникли ещё до разделения праславян на нынешние ветви и группы.
Верно ли, что славяне склонны были называть «немцами» не конкретно германцев, а любых иностранцев, как уверяет Николай Василич Гоголь в «Вечерах на хуторе»? Он бы не делал такой оговорки, если б это было очевидно. Скорее, украинские пейзане девятнадцатого века могли назвать «немцем» любого западноевропейца – поскольку он выглядит, как немец. В немецком платье. С немецкими манерами. И они его так обзовут – потому что привыкли, что ближайшие западноевропейские соседи – немцы (а все остальные, такого же культурного и дресс-кода, - им подобны).
Но вот всё же довольно чётко прослеживается во всех славянских языках, что слово «немец» - именно для германцев (несмотря на всевозможные расширенные, временно и ситуативно, области применения).
И я слышал теорию, что слово это происходит от названия конкретного германского племени «неметов», обитавшего в Западных Альпах где-то во времена Юлия Цезаря (или чуть позже).
Но это, рискну сказать, очень слабая теория. Да какая могла бы быть область соприкосновения у славян с этим племенем, и когда? И даже если какие-нибудь проточехи вступили в контакт, продвигаясь на юг и запад, с какими-то уцелевшими «неметами», - с какого бы все прочие славяне, давно утратившие связь с теми проточехами, заразились модой называть всех германцев по имени того племени, с которым столкнулись чехи?
Тут видится попытка примерить на славянско-немецкие отношения объяснение того, почему французы называют немцев allemand, действительно по имени племенного союза германцев («алле манен», «все люди»), с которым франки, обосновавшиеся в Галлии, имели серьёзный и долгий конфликт. Но там – совсем другая была ситуация.
Ну или, можно понять, как русские стали называть всех нохчо «чеченами», по имени первого племени, с которым соприкоснулись.
Но вот чтобы все славяне стали называть всех германцев по имени племени «неметов», с которыми едва ли вообще соприкасались и уж точно это не было ни первое, ни десятое германское племя, с которым вступали в контакт славяне? Это очень малоправдоподобно.
Думается, слово «немец» - вполне себе исконно славянское, и действительно происходящее от «немой», но только – там, естественно, не подразумевалась буквальной «немота». Это, скорее, ироническая кличка, где «немота» подразумевала «немногословность», типичную для германцев (и вполне определённых германцев, о чём речь далее).
Мы тогда с Лёхой задумались над этим, и пришли к выводу, что трудно отрицать следующее.
Я, как бы ни был порой «пространен» на письме, в устной речи и вообще по жизни, - немногословен. Очень «нордичен». Я терпеть ненавижу «пустой базар» (особенно, когда он пытается подменить собой разговор по делу, когда там мысью по древу растекаются, и я уже устаю следить, каким бы, собственно, образом этот трёп был связан с предметом обсуждения – и меня это реально бесит в общении со многими компатриотами, когда вместо обсуждения конкретных проблем они начинают и продолжают болтать за жизнь; но я не подаю виду, что взбешён).
При этом, этнически – ну, разумеется, я вряд ли германец. Не скрою, мне хочется провозглашать себя «варягом», когда видишь такое количество пафосно скулящих «профессиональных русских», с их дешёвым трёпом о «славянском братстве», вечно обиженном, и «сопли пызырями», «душа врастопырку», но я не думаю, что во мне реально много германской крови.
Матушка моя из архангельских поморов (сама, правда, на Груман в лодье не ходила), и это ещё довольно гомологичная общность (но не то чтобы очень германская). А Батя – у него много чего понамешано, и лишь некоторые свои линии я могу отследить века до семнадцатого.
В наибольшей степени – того самого французского пращура, Артюра де Ферье, конкистадора-неудачника, который, в составе Grand Armee, не сыскал на полях снежной России великой победы, но обрёл тихое семейное счастье с «пленённой» им русской княжной, когда сам отпущен был из плена.
Ну и этот Артюр де Ферье – он, судя по портретам, мог быть германского «педигри», как и многие представители французской знати того периода (привет Гобино). Он белобрысенький такой и немного раскосенький, по-нормански, на меня даже похож, как отмечали многие, но вот, так или иначе, в моей родословной, как и в родословной всякого современного человека, чьи предки не жили в какой-то сугубо замкнутой тусовке, - смешано столько кровей, что глупо говорить об однозначной этнической принадлежности.
Уместнее – говорить о темпераменте и культурной ориентации. И вот мой темперамент – он очень такой «нордический», сдержанный, а культурная ориентация – такова, что мне претит пустословие. А в минуты сурового похмелья – даже досужий трёп лучшего друга, и тот претит.
А вот Лёшка, который совершенно восточно-славянский такой физиологический тип, круглая мордашка, русые вихры, - имеет другую психическую конституцию. Очень подвижный, очень болтливый, очень жизнерадостный… очень незаметно может подойти вплотную к самому суровому часовому, не прекращая дружелюбно чирикать, – и вырубить нафиг (за что мы его и любим).
Насколько это зависит от генов, в современных-то этносах, «угрюмая сосредоточенность» или «жизнерадостная болтливость»? Да в современных этносах, вероятно, и гены распределены уже очень «мозаично». И наслоение культур – такое, что нельзя говорить о какой-то «исконной» культуре поведения.
Но было, вероятно, время, когда уместно ещё было говорить, при соприкосновении двух совершенно разных этнических культур, что вот эти – молчуны, как воды в рот набрали, а вот эти – словоохотливые и живенькие.
Когда это было? Думаю, когда очередные нордические северяне (что, конечно, тавтология), готы с острова Готланд, переправились на континент (нынешняя Польша и Прибалтика), и пошли на юг примерно вдоль Вислы и восточнее, неизбежно вступая во взаимодействие с тамошними «праславянскими» племенами.
Какого рода взаимодействие? Ну а каким оно может быть, когда какие-то чужаки приходят на твою землю и чего-то хотят? Естественно, это была очень большая дружба (после десятилетий войны и килотонн пролитой крови с обеих сторон)
И готы – они, в начале первого тысячелетия, на самом деле, продвинулись очень быстро, по историческим меркам, от берегов Балтики до Чёрного моря. Возможно, они знали, то не нужно переть прямо на Рим, поскольку никаким другим братьям-германцам ничего хорошего от этого не было (тогда). Поэтому они, готы, шли на юг – с уклоном к востоку.
При этом, готы не создавали держав на пути следования, а создали – лишь в конечной точке маршрута, в степях севернее Чёрного моря. У нас эта держава ассоциируется сейчас с именем Германариха, но она существовала дольше правления одного человека. Она была довольно стабильна, хорошо развивалась, налаживала экономические связи с соседями, и могла бы неплохо подняться, когда б не усилившееся давление гуннов с востока (а в степи – очень сложно противодействовать ордам кочевников, не имея вертолётов)
И про неё известно, что она, скорее всего, не была исключительно германской или хотя бы с германской политической гегемонией. Как показывают раскопки, там этнически равноправно сосуществовали германские (готские), славянские и, возможно, сарматские элементы.
То есть, как мне представляется, после многих стычек, сопряжённых с проходом готов через земли восточнее Вислы, они как-то учились мыслить интернационально, замирялись с местными (это был процесс на многие десятилетия), и увлекли с собой часть славянской тамошней молодёжи, норовившей отроиться от своих земель и своих «отцов».
А часть готов, напротив, осталась на этих землях, образовав племенной союз вандалов, про который никто не знает в точности, то ли он германский, то ли славянский (смешанный, думаю, где и само слово «вандал» - сопоставимо с «венедами»). Каковой союз прославился такими выходцами из него, как римский полководец Стилихон, и опозорился такими выходками, как оккупация Рима в середине пятого века и обдирание золочёных листов с кровлей храмов, в качестве компенсации за то, что император Валентиниан обещал свою дочь вождю североафриканских вандалов (они так далеко продвинулись тогда) Гейзериху – но прокинул.
Собственно, вот само слово «вандализм» - оно происходит именно от этого. Но мы сейчас не будем разбирать, кто больше был неправ в том инциденте (при общей моей уверенности, что все римские императоры пятого столетия были кончеными имбецилами, других не назначали). Это вообще не тема нашего исследования, контакты вандалов с окончательно загнившим Римом, кто бы ни были вандалы, этнически, и кто бы ни был тогда Рим, психиатрически.
Мне в данном случае интереснее – вот та самая готская держава на северных берегах Чёрного моря в первые века первого милениума. Которая была довольно развитой и полиэтнической.
Мне она интересна именно в смысле соотношения слов «славянин» и «немец», каковые слова, оба, имеются в любом славянском языке.
И даже не она сама, эта готская держава, мне интересна, - а вот то, что, вероятно, германцы(готы) и славяне соприкасались так массированно между собой, когда готы проходили через славянские земли, и дрались, и мирились, и вот тогда, вероятно, порождены были эти «общеплеменные» клички.
Готы – это очень нордические германцы. Это реально северяне. Которые экономят слова, поскольку на морозе болтать – тратить энергию всуе.
И вот они спустились с Балтики, вбившись клином между тогдашними континентальными германцами, и прорезали балтославянскую группу, и вошли в соприкосновение с некими белорусскими «истинно славянами», которые называют себя «вьындыджчш»(предположительно).
После всех войн, после всех братаний, – как называют славяне этих готов? Они называют их «немые». В смысле – «немногословные». Саркастическая такая кличка.
Поскольку, при всём прежнем знакомстве с иноязыкими ворогами, вот конкретно эти, новые понабежавшие, - отличительной своей чертой имеют то, что почти не говорят. Как немые, ей-богу.
А потому что северяне. Очень быстро продвинувшиеся на юг. Так, что не успели «разболтаться» по-южному, и всё экономят слова.
Но поскольку славяне оказались в союзе с готами, в той же смешанной державе в Северном Причерноморье, потребовался этот этноним, «словяне». То есть, все те, кто говорит наши слова, кто любит говорить слова, в отличие от этой «немоватой немчуры».
Ей-богу, если б наши отношения с Лёшкой не сводились к двум человекам, которых можно называть по имени, а подразумевали бы взаимодействие нескольких тысяч человек, из которых половина любит болтать, а половина любит молчать, - то возникли бы такие термины как «болтун» и «молчун».
Возможно, нечто подобное было при соприкосновении праславян с готами (очень суровыми германцами прямо с северов, не до конца размороженными). И славян шокировало и забавляло, что эти чужаки так немногословны, будто бы немые, «немцы», а себя, в противоположность, – они стали склонны обозначать, как «люди словесные». Охочие поговорить. Словене. Вот так мог зародиться сей общеплеменной этноним. Оба этнонима – и «словене» и «немцы». В «спарке». Когда она действительно могла иметь место, когда народы с разными культурными обыкновениями очень плотно взаимодействовали.
В ранневизантийских источниках про славян говорится ещё, что будто бы у них существуют три племени: венеды, склавины и анты?
И никто не может отследить, кто такие «анты»? Честно, я думаю, что это просто ошибочное восприятие каким-то из посредников этнонима «вындчжчшч» (что бы там ни было в действительности). Ну вот кто-то воспринимал его как «венеды», кто-то – как «вентичи», кто-то – как «вене», а кто-то, возможно, как «анты», поскольку не в ладах был со звуком «в» (да, то, что арабы называли славян «сакалиба» - это тоже не очень близко к «словене», вероятно? Но вот так, с учётом специфики языка и источников получения термина, «склавин»).
А византийские учёные, получая информацию из разных источников, записывали её, трактуя сведения так, что речь идёт о разных славянских племенах.
Хотя на самом деле – речь шла не о разных конкретных племенах, но об одной группе племён, которую можно было назвать древним термином «вендиджч», а можно – новым этнонимом, самокличкой «словене», «словесные люди», в противоположность живущим рядом «немцам», «немоватым, малоразговорчивым людям».
С учётом того, насколько древними и общими являются слова «немец» и «словенин» во всех славянских языках, - ну вот что-то подобное можно предполагать. Что они, эти слова, возникли именно при соприкосновении с готами в начале первого тысячелетия.
Ещё говорят, что само слово «слово», и «словенин», соответственно, - имеют отношение к праиндоевропейским корням, обозначающим течение реки, и плеск озёрной волны, и всякое такое. И можно здесь свести к общему корню русское «слово» и английское “slow”.
Да, разумеется. Они родственны, русское «слово» и английское “slow”. И родственны – именно через древнюю (и универсальную) привычку равнинных людей уподоблять свою речь мерному и величавому течению реки. Они родственны – как в русском родственны слова «река» и «речь».
Поэтому, конечно, «слово» в славянских языках имеет отношение к течению реки. Оно, слово «слово» - происходило от этого, когда-то.
Но довольно наивно, на мой взгляд, возводить этноним «словене» к «люди рек и озёр» (поскольку на славянских территориях много гидронимов, где фигурирует «слов»). Нет. Если мы сейчас наречём какие-то речки именами «Жопа-речка, Сучка-речка, Гнида-речка» - мы не задумаемся даже о том, что «речка» - родственное слову «речь».
Так же, думаю, и славянские предки не задумывались, употребляя «слов» в гидронимах. Это уже разделённые понятия были у них две тысячи лет назад, «слово» и «течение реки».
И себя они стали величать «словенами» - именно от «слова», как словоохотливые, умеющие и любящие болтать, изрекать слова. В противоположность «немцам», готам, которые не любят болтать, и не умеют (но не в буквальном смысле немые, конечно).
И когда я сижу на каком-нибудь собрании, в окружении славян (при том, что себя я там чувствую варягом), и когда они начинают болтать о том, о сём, и этому конца-края нет, - так и хочется достать пистолет, застрелить кого-нибудь, и сказать: «Окей, вы видели смерть человека, и это будет, надеюсь, достаточно важной темой, чтобы наполнить смыслом ваш трёп по телефону с дружками и подружками, а сейчас – не соблаговолите ли вернуться к той теме, которую мы тут взялись обсуждать?»
Но я понимаю, что эти ребята будут непригодны к обсуждению хоть каких-то тем, если у них на глазах застрелить человека. Все такие неженки в этом мире (и не только славяне).
И я уж представляю, какая молва пойдёт обо мне, если я возьму моду сначала двадцать минут отмалчиваться на каких-то совещаниях, - а потом валить тех, кто своим шумом мешает мне говорить.
Соответственно, я могу представить, как выглядел процесс примирения готов со славянами, и какие клички рождались в этом процессе. Какие могли бы родиться. И что для германцев кличка была «немые», а для славян «словоохотливые». Или, по крайней мере: «они болтают на нашем языке, эти новые пленные, они нашего слова люди, не надо их резать сразу же, немые вы готские чурбаны, чёрт бы вас побрал, тупиц таких, мы сами с ними договоримся, как люди слова, "словене"!»
Кажется вполне естественным, что вот именно так мог возникнуть этноним «славяне»(«словене») в стычках с германцами-готами, нагрянувшими с севера.
Не знаю, насколько научна моя теория, но я не вижу более разумных в числе предложенных (я имею в виду не шарлатанскую лингвистику и фолк-хистори, каковые версии разбирал выше, но ведь и официальные история-лингвистика здесь откровенно пасуют). Более того, я не видел вообще никаких научных попыток осмыслить «связку» слов «словенин-немец» в славянских языках.
Хотя это оба очень древние слова, общие для всех славянских языков, а значит – возникшие в славянской «прародине», где-то в лесах и болотах Полесья, когда её, прародину, растревожили самые внезапные и самые нордичные германцы из всех, имевшихся на рынке.
Ну и я выдвинул эту версию, и науке предстоит с ней разбираться, а сам я - умываю руки :-)