Я умираю... Мне тошно и страшно... Никому нет до меня дела, все проходят мимо кустов, в которых я лежу, не в силах пошевелиться или позвать на помощь. Язык мой не повинуется мне, он прилип к нёбу и распух от жажды – часть тела, как будто чуждая и даже враждебная мне. Не странно ли, ещё совсем недавно этот запёкшийся, изнемогающий от жажды язык извергал звуки, членораздельные слова, слова складывались в предложения!.. Я нёс в себе информацию, предназначавшуюся для других, и что бы я ни говорил, что бы ни выражал посредством языка – всё это было моей жизненной программой, или, как принято говорить, моим КРЕДО...
Теперь это не имеет ровно никакого значения, или почти не имеет... Я, кажется, ещё жив, но это уже ничего не решает, потому что скоро я буду мёртв, ОКОНЧАТЕЛЬНО мёртв, я умру... Где я буду?!. Никто мне не скажет, да никто и не знает, куда попадает человек после смерти...
Я лежу в каких-то кустах, они представляются мне зелёным лесом, шумящим где-то высоко-высоко над головой. Кусты сами по себе невелики, но это ПОСЛЕДНИЕ кусты, с которыми я когда-либо сталкивался, они надёжно укрывают меня от окружающего мира, от десятков и сотен любопытных глаз, ненасытных до чужого несчастья, до чужой смерти... Это даже и лучше, что я лежу здесь, а не где-нибудь на открытом месте, где в этот летний полдень солнце печёт нещадно... Если бы мне сейчас выплеснули на голову немного прохладной воды, это значительно облегчило бы мои последние минуты... Значительно облегчило бы... муки... мои муки...
О чём это я?.. Где это я?.. всё там же, в кустах, лежу на боку, придавленный грузом своего собственного тела?.. Мозг горит, как будто его проткнули раскалённым добела железным прутом, а тело – неощутимо, будто его и не было никогда со мной... Его, то есть меня... как моё имя?.. в общем, этого типа убили, или, по крайней мере хотели убить... И поделом...
Они подкараулили его и нанесли удар сзади, это был... Был коварный, предательский удар, удар, достигший своей цели!.. Самое смешное в моём положении то, что я даже не видел лица человека, нанёсшего мне столь страшный удар, – ни лица, ни фигуры... Я даже не слышал ни малейшего шороха за спиной, я только хотел... нагнуться, чтобы...
Что-то блеснуло у меня под ногами, в траве, монета или кусочек фольги, а может быть, мне показалось?.. Я теперь точно не могу вспомнить, не уверен ни в чём... Вот до чего можно довести человека, до какого унизительного положения!.. ОНИ своего добились, радуются, веселятся над моим мёртвым телом, убийцы, подлые убийцы!.. Разве им понять, как они низки и ничтожны, разве им понять, что, убив меня, они подписали смертный приговор и самим се-бе!?. Я как будто сломанная механическая игрушка, лежу, уткнувшись лицом в мягкую траву. Мушка подлетела к моему рту и села на губу, она уже учуяла то, что не скоро придёт на ум людям, когда они заглянут сюда... Первая вестница разложения... Кто-нибудь заглянет сюда и решит, что я пьян, напился до смерти и заснул, ему и в голову не придёт, что он имеет дело не с живым человеком, а с трупом...
У него тоже была где-то своя квартира, где он жил, вещи, к которым он привык, на ко-торые тратил деньги, когда их покупал... У него было... что было?.. А-а!.. У него была хорошая работа, он, то есть я, был доволен, он, кажется, часто ездил в командировки в разные города... много ездил, ему нравилась такая кочевая жизнь... И вот чем это кончилось... От... от смерти не уйдёшь, она сама тебя найдёт, когда придёт час расплаты... впрочем, платят за всё, помог человеку, протянул ему руку помощи – и просчитался... Человек неправильно тебя понял...
Жар в голове утихает, перед глазами маленький паучок, спустился вниз по тоненькой паутинке, он будет ещё жить после меня, маленький, совсем крошечный паучок...
Где я?.. На дороге в незнакомый, чужой мне город... Я иду, с трудом волоча отяжелевшие ноги, моя цель – достичь дома, в котором я когда-то жил, когда ещё был жив, а я забыл – на какой улице он находится... Ну ничего, я разыщу, я спрошу у людей, если они захотят со мной разговаривать!.. Люди!!! Я вас любил, а вы меня убили, даже не изнасиловали и не бросили где-нибудь опозоренного, разбитого и страдающего, вы меня сразу убили... Наверное, вы правы, потому что я был плох, я был скверным человеком... Видите ли, как вам это объяснить?.. Человек, который ограничивается только тем, что любит, лишний на этой Земле... Надо не просто любить, надо мучаться от любви, надо жертвовать ради любви. Я так не мог, я любил вас издалека и из этого далека, из противоположного края далека, кто-то бросил в мою сторону камень, и камень попал мне точно в голову, в висок... Это закономерный финал...
Люди, вы можете не согласиться со мной, вы можете меня не понять, как я сам никогда не понимал себя... И это не беда, потому что всё кончено, мы свели счёты. Я отыщу дом и подъезд и квартиру, где ждёт меня мама... Да, не удивляйтесь, у меня была мама, как и у вас, и я думаю, что она всё ещё ждёт меня и будет ждать всегда, пока я не приду к ней, не поднимусь на третий этаж и не нажму на кнопку звонка возле двери с числом «77»... У меня условный звонок – три коротких сигнала и один длинный. За дверью я услышу шаги... кажется я их уже слышу... Неужели я так быстро пришёл в Город, Где Я Когда-то Жил!?.
– Слава?.. – это голос мамы. – Это ты, Слава?!.
В голосе мамы тревога, мне жаль маму, потому что она будет видеть меня, мёртвого, и ей придёт в голову, что она не должна была меня рожать когда-то очень-очень давно, много лет назад, кажется, сорок три года назад... или сорок восемь?.. Сорок три, или сорок восемь?!.
– Слава!.. Я тебя жду со вчерашнего дня!..
Почему со вчерашнего?!. Непонятно... Почему она меня ждёт со вчерашнего дня, если я видел её ещё сегодня утром?..
А-а!.. Понимаю... Она перепутала, милая, при чём здесь вчерашний день!.. И вообще, всё началось гораздо раньше, много лет назад, когда вы с папой, моим отцом... словом, мне жаль, что так получилось! Прости, мама, что я расстроил тебя... Я умер!.. Что может быть хуже!.. Кажется, эта дорога в Гельгью, а может быть, Герборо... я не помню, прости!.. бесконечна!.. И выдался же денёк! Сущее пекло для одинокого путника, у которого нет на голове даже шляпы, обыкновенной соломенной шляпы... Мне по временам кажется, что тело моё покрыто налётом соли, и эта белая соль высохла, потрескалась и отваливается кусочками, как старая штукатурка от стен... Я худ и измождён, у меня не было во рту ни маковой росинки много-много дней... Мой воспалённый мозг всё ещё работает, сознание – странная штука! – в чём оно только держится!.. Сознание – мой священный, незатухающий огонь!..
Со мною рядом кто-то идёт... это я только теперь вижу. Он хочет меня обогнать, бедняга, но у него слишком мало сил для этого... Я его не узнаю, никогда не видел, странно, за-чем он на этой дороге в Гельгью или Герборо, или Оринас?!. Возможно, ты тоже умер, приятель! Ну что же, тогда нас двое, я и ты, меня зовут Слава, а тебя?.. Икс?.. Игрэк?.. Мистер Хаггин, вас свели в полицейский участок и там избили, а потом вы повесились на собственном ремне в камере, куда вас отвели – и вот вы здесь... Быть может, вам не понравится, но я советский гражданин, и я тоже мёртв, мистер Хаггин, поэтому нам уже всё равно – как порешили живые и кем они стали, американцами или русскими, нам с вами плевать на них, потому что вас довели до самоубийства, а в меня кто-то бросил камень, исподтишка, как трус... Впрочем, я только думаю, что это был камень, но в сущности – это могло быть что угодно – увесистый кирпич, железная палка... да мало ли способов убийства, мистер Икс, или – как там вас?.. – мистер Хаггин!..
Я ему это не говорю, я только думаю, но он меня прекрасно слышит и тянет мне руку, я её подхватываю и жму, мы смотрим друг другу в глаза... У моего попутчика усы, борода и налитые кровью глаза, лицо в царапинах и подтёках, видать, тузили его от души. Он открывает рот и я вижу, что в нём не достаёт двух зубов с правой стороны, губы запёкшиеся, опухшие...
Мёртвые, мы шаг за шагом, держась друг за друга, продолжаем наш путь в Гинсборо, в Гельгью, в город, где нас уже отчаялись ждать... Лыбопытно, если мы появимся на его улицах – не схватят ли нас и не отведут ли в полицейский участок, как двух подозрительных типов!?. Дудки, я вам не американец, а советский подданный, я пожалуюсь консулу... я не буду вас слушать, не буду отвечать на ваши дурацкие вопросы... я буду молчать... Мистер Хаггин повесится на своём ремне во второй раз... Но этого может и не случится, я могу и ошибаться... Мы все можем ошибаться, не так ли?..
Жажда жизни сильна даже в нас, мёртвых, она нас гонит вперёд, вперёд, хотя уже в общем-то всё кончено, всё позади...
Я ведь знаю, что со мной будет через час, или на закате солнца, я знаю, что родная мать откажется от своего сына и не пустит его на порог...
Но я всё иду, хотя всё уже позади... Я дурачусь сам над собой и я хочу всё-таки понять одну вещь: неужели я так и останусь теперь здесь, ПО ТУ СТОРОНУ, где я ещё ничего не знал и где меня, наивного, заманили в ловушку... и где я лежу, мёртвый, уткнувшись лицом в траву?!.
Хаггин, мой попутчик, падает на колени, как будто решил помолиться какому-то богу...
– Мистер Хаггин, поднимайтесь! Впереди у нас ещё долгий путь!..
– Слава! Дайте мне умереть здесь, на этой проклятой дороге! Оставьте, прошу вас!.. Я больше не могу...
– Что НЕ МОЖЕТЕ!?. – кричу я...
– ИДТИ... ИДТИ...
Он спятил, ему напекло солнцем голову!..
Это бывает...
Дорога в Гельгью, или Гельсборо, или как там ещё – какая разница! – продолжается. Маленький зелёненький паучок висит перед глазами, как звёздочка, последняя звёздочка умиротворения, призванная успокоить волнение моей отходящей в потустороннее души...
– Паучок, паучок!.. – шепчу я, надтреснутым голосом, похожим на черепки древних со-судов, найденных на раскопках засыпанного тысячелетней пылью города. – Прими меня к себе, я не хочу умирать в этом Мире совсем! Я хочу остаться где-нибудь и помнить – что со мною было!.. Пожалей меня!..
Жизнь паучка лучше, чем пустота, где ничего не происходит, без единого движения, малейшей мысли, самого ничтожнейшего желания. Его глаза загораются странным призрачным светом, как будто вспыхнули два фонарика или две новогодние лампочки на синтетической ёлочке. Он прислушивается к моим словам, замирает на мгновение и снова перебирает лапками, плетёт прозрачную, тончайшую сеть перед моими глазами, точно намеревается из-ловить мою неуловимую суть, когда она попытается оставить это бесконечно огромное материальное тело, этот уставший, исчерпавший самое себя мозг... Махина замерла, остановилась, окружающий мир чутко прислушивается, задаётся вопросом: какую выгоду можно из-влечь из чьего-то падения и разложения?..
Мы долго разговариваем с паучком на том непередаваемом языке, который можно было бы назвать языком живой природы, понятным каждой клеточке бесконечного в глубину Космоса. Наконец, паучок соглашается принять эстафету моего духа, он начинает вертеться на своей паутинке, словно совершая ряд магических действий, необходимых для благополучного перехода моей сути в его крохотную головку...
– Что это?.. – спрашивает мистер Хаггин. – Над городом Зелёное Солнце!.. Не пони-маю...
– Отстань, не мешай мне сосредоточиться! – огрызаюсь я, – плевать на Солнце, плевать на все Зелёные Солнца разом, если от них нет никакого проку!.. Ты видишь Паучка, понял!?. Скоро я стану Паучком, огромным, всесильным существом, власть моя над этим городом, куда мы держим путь, будет беспредельна!.. Я только скажу: «Паучок, померкни!» – и город тут же окунётся во тьму – и все жители его задрожат от страха, как самые ничтожные создания во Вселенной!..
– Ты ошибаешься, – пробует оспаривать мою мысль мистер Хаггин. – Жители решат, что настала ночь и улягутся спать в свои маленькие, крошечные кроватки – и заснут!.. Какой-нибудь мыслитель останется восседать в своём маленьком и крошечном кресле, он не ляжет вместе со всеми спать – и тогда ему может прийти в его булавочную головку потрясающая мысль, будто кто-то подглядывает за городом сверху и наблюдает за всеми людьми, а также за ним самим – и ему сделается до жути страшно!.. Но он один ничего не решает, пойми, а к тому же наутро, когда паучок засверкает своим фонариком, он опять превратится в обыкновенного маленького человечка, думающего о разных крошечных предметах!..
– Отстань!.. – лениво отмахиваюсь я. – Ты рассуждаешь о городе, в который мы держим путь, как об одном из тысяч больших или малых американских городов – и в этом твоя главная ошибка!.. Пойми наконец, туда, куда мы идём, мы придём как открыватели нового мира! Там всё будет не так, как на Земле!..
– Везде одинаково, я уже давно не верю в какие-то новые миры!.. Все подражают друг другу, везде царят одни и те же физические и нравственные законы!..
– Ты пессимист, Хаггин!..
– Лучше быть пессимистом, чем потом разочаровываться во всём!.. Если бы я С САМОГО НАЧАЛА был пессимистом, я бы не повесился!..
Может быть, он по-своему и прав...
– Ты думаешь, Слава, они не знали, что я делаю петлю и вешаюсь?.. Эти садисты сами навели меня на мысль, они подглядывали в окошечко тюремной камеры... Они ХОТЕЛИ, чтобы я это сделал!..
Дорога в Гельгью, в Гинсборо петляет, мне кажется, порою, что город отдаляется от нас, как в кошмарном сне, или мы сами уходим от него, словно боимся сделать для себя окончательные, совершенно сводящие с ума выводы, которые ни к чему не ведут, ибо НЕГДЕ те выводы применить... Никакой выгоды не надо, никакая польза не нужна!.. Будет человек сидеть в одном из чёрных, мрачных домов, в одной из комнат с единственным окном, ведущим на городскую панораму – с фабричными трубами, возвышающимися склепами, служащими удачным вариантом захоронения живых человеческих мозгов – и мечтать мечтами, вывернутыми наизнанку...
Скоро, скоро я займу место паучка и посмотрю на мёртвого со стороны. Интересно, что я буду думать при этом?.. Не опущусь ли я ему на лицо, на этот необъятный простор, служивший когда-то кожным покровом существу, не знавшему и тысячной доли того, что знаю я теперь?!. Никогда бы он не поверил, что его ожидает такая развязка, да и никто бы не поверил из людей... Прав Хаггин?.. Лучше быть пессимистом и думать, что может случиться самое худшее, хуже даже того, что может прийти в голову...
Поднимается ветер, он несёт нам в лицо мельчайшую пыль с дороги и со всех окружающих нас с мистером Хаггином полей, на которых произрастает только пожелтевшая на солнце, куцая травка. Здесь давно ничего не сажали, камни везде, огромные булыжники и валуны... Их нам нечего бояться, за ними никто уже не скрывается, нам нечего бояться разбойников на этой дороге, где ходят лишь полуобнажённые мертвецы с потухшим взглядом, вроде нас...
«Мама, ещё раз прошу, умоляю! Прости меня, я не хотел тебя обидеть, не сочти мой уход за предательство, это ВЫШЕ НАС, мы ничего не можем с этим поделать... Если бы жив был отец, мой уход не доставил бы тебе столько горя... Я тоже к тебе привык. Если ты знала меня две трети своей жизни, то моя жизнь связана с тобой целиком... Ты могла бы меня и не родить в тот год, ты могла бы разрешиться ребёнком годом или двумя позже – и это уже был бы не я, а кто-то другой... Но теперь об этом не имеет смысла рассуждать. Родился я, потому что никто иной родиться и не мог, хотя ты можешь думать по-другому. Я должен был родиться именно в тот год, именно тем летом, это так же верно, что, ещё не родившись, я имел в себе память О БУДУЩЕМ и в той памяти было записано, что мой последний день будет – день этот, и мой последний час – этот час... Привет всем, кого я знал и любил, привет им всем, не вступившим на последний путь, ведущий в город, в котором они бывали много раз, но в котором и не были ни разу, в город, преломляющийся в воображении человека странным, удивительным образом!..»
Я писал это последнее письмо, сидя за письменным столом, где-то в ином измерении, за много дней до этого рокового часа. Я предвосхитил все наступившие позднее события и это радовало меня какой-то последней, смутной радостью, неотчётливой и расплывчатой, как изображение на отполированном полупрозрачном камне, где словно бы заключено потаённое желание чьей-то давно отмучившейся души...
Мама! В нескольких километрах от города нам встретилось каменное строение, напоминающее дом, глыбы камня навалены как попало, в углублениях между ними растёт трава, я даже видел цветы, такие синенькие, голубенькие, пытался вспомнить, как они называются – и не мог. И я плакал, мамочка, впервые, как оказался на дороге. То ли усталость дала себя знать, то ли другие причины, но слёзы лились из моих глаз. Я хотел сорвать маленький цветочек, но потом отказался от этой мысли, я подумал: пусть он растёт, пусть живёт в этой пустыне и помнит, что был некто, кому было плохо, и этот умирающий всё же не причинил ему боли...
Мистер Хаггин мне говорит: давай зайдём, отдохнём в тени, будто теперь это имеет какое-то значение – наш отдых!.. А я всё не могу остановить жгучих слёз. То, что теснило мою грудь при жизни, теперь всё вышло наружу, я не хочу себя сдерживать, скажи, мама, какой в этом смысл!?.
Может быть, я войду в Гельгью ослепшим от слёз, это даже будет лучше, ибо я не увижу многое из того, что ранит ещё раз моё сердце. Возможно, повинуясь какому-то внутреннему чувству, я отыщу тебя, мама, и так... Глаза, часто они мешают видеть истинную суть вещей, все зрячие часто отклоняются от начертанного пути, а слепые – медленно, но наверняка идут к цели...
Пусть моей путевой звездой будет паучок, плетущий прозрачную сеточку у моих глаз, я буду видеть его глазами и мне откроются такие тайные стороны жизни, каких не знает никто из людей...
Знаешь, мама, этот дом, повстречавшийся нам, населён какими-то странными существами. Один из них вышел к нам наружу и пригласил нас внутрь жилища. Он не совсем похож на человека, у него морда лошади или даже осла, но глаза очень выразительные, в них светится искра разума...
Мы идём за ним с мистером Хаггином...
– Зовите меня Карликом, – говорит существо с мордой то ли лошади, то ли осла, – мне нравится это имя, оно вызывает во мне какую-то безотчётную грусть!.. Карлик – в этом имени мне слышится что-то поэтическое!..
– Как вы можете думать о поэзии, живя в этих трущобах!.. – язвительно замечает Хаггин. – В мире столько скорби и зла, столько несчастных!..
– Но ведь я не человек, – отвечает Карлик, – и судьбы людей меня не трогают... Ведь вы, люди, мучаетесь только вашими человеческими муками, а судьбы животных вас нисколько не трогают, разве не так?..
Я думаю над его словами... Ступеньки уводят нас вниз, там нас уже ждут существа, похожие на Карлика. Их радушие очень неожиданно для нас. Один за другим, они подходят к нам и представляются:
– Крошка Покси!..
– Уникум!..
– Благожелатель!..
– Тараторка!..
– Как вы сказали?.. – не понял Хаггин, – повторите ещё раз?..
– Я говорю – Тараторка!.. – произносит слащавым голосом существо с маленькими руками и очень подвижными пальчиками, которые так быстро-быстро ощупывают лицо мистера Хаггина, прикасаются к его лбу, носу, растительности на подбородке, что он не успевает вы-разить своего несогласия по поводу столь необычного способа завязывания знакомства. – Тараторка – очень милое, очень общительное существо, с ним не соскучишься!.. Я могу вас развеселить, могу заставить задуматься, могу довести до слёз! Вы будете заламывать руки, рвать на себе волосы, одежду, ревновать!..
– Кого ревновать?.. – не удерживается Хаггин...
– Ну, это так, к делу не относится!.. Разве мало людей или вещей, к которым люди могут ревновать?..
– Я ревную только к живым, – обронил Хаггин..
– Это вполне понятно, – Тараторка набирает побольше воздуха в своё чрево, смешной животик его раздувается, наподобие воздушного шарика. – Они будут наслаждаться существованием, любить жизнь, а вы в это время – скитаться по мрачным подземельям загробного мира!.. У вас есть немало причин для ревности, вы даже возненавидите тех, кто бродит наверху!..
– Тараторка! Перестань!.. Пусть дорогие гости отдохнут с дороги, у них ещё долгий путь в Город!..
Карлик выступает в качестве нашего гида, он водит нас по подземным помещениям и показывает нам разные разности, всевозможные достижения родной цивилизации...
– Посмотрите сюда! – говорит он нам и показывая на какую-то светящуюся щёлку в стене; и загадочно улыбается...
Первым смотрю я и вижу – копошится какая-то козявка, наподобие нашего муравья, никак не может вылезти из сосуда, в какой её поместили...
– Это что?..
– Это наш БОГ!.. – с гордостью говорит Карлик.
Смотрит мистер Хаггин и тоже – на его лице недоумение:
– Как вы сказали, милый Карлик?..
– Это БОГ!..
– Гм!.. Интересно, интересно...
– Он всегда перед нами, поэтому никто ИЗ НАШИХ не может в нём усомниться...
– А что он может?.. – спрашиваю я...
– Всё!.. БОГ может всё!..
В голосе Карлика звучит торжество и я ему верю: их БОГ может всё на свете. Но мне становится как-то не по себе, охота выбраться наружу, на свет, на дорогу, ведущую в Гельгью, или Гинсборо, или Оринас...
Господи Иисусе, думаю я, эти симпатичные существа имеют даже своего БОГА, а то не понимают, что нехорошо употреблять в пищу человеческие потроха!.. Где они их достают – мне неизвестно, но когда нас усадили за стол и предложили отведать их лакомых блюд, я наотрез отказался от угощения. Тут были и сердце и печёнка и лёгкие и другие части человеческого тела, были даже мозги... Показав на одно из блюд, нам объяснили, что в нём покоится мозг великого учёного, который когда-то облагодетельствовал жителей Земли, мне неохота произносить его имя всуе, у меня всё-таки сохранилось ещё кое-какое уважение к прошлому...
Мистер Хаггин, человек без предрассудков, уписывал за обе щёки всё, что ему пода-вали. Тараторка стоял сзади и нахваливал его:
– Вы, американцы, деловой народ, у вас всё идёт в пользу, ничего не пропадает да-ром!..
Меня чуть не вырвало, мне сделалось худо, при виде этого пиршества я вспомнил первобытных каннибалов и подумал, что если так дело пойдёт и дальше – то все достижения нашей цивилизации ничего не стоят... Мама, видела бы ты, как этот гнусный мистер Хаггин, которого я считал собратом по несчастью, предавался чревоугодию, видела бы ты всю степень моего отчаяния, знала бы ты, каким одиноким я почувствовал себя в этом мире, где твой попутчик готов съесть не задумываясь свои собственные потроха!..
– Что вы такой бледный, такой расстроенный!.. – жуя, промычал нечестивый мистер Хаггин. – Поймите, я не могу поступить иначе!.. Когда мы были живы – они поедом ели нас, наши жизни, наши души, нашу плоть!.. То, что я делаю в настоящий момент – всего лишь акт божественной мести!.. Их БОГ так хочет, а моего бога я и не спрашиваю, он согласен заранее со всем, что бы я ни сделал!.. О!.. Как я насыщаюсь, как я удовлетворён!.. Наконец-то исполняется мечта моей жизни, являвшаяся в самых пророческих моих снах!..
Мистер Хаггин, вы – людоед, если без зазрения совести пожираете останки ваших предшественников!.. Я, хоть и мёртвый, никогда не опущусь до этого, я буду пить нектар с голубых цветов, это лучше... А вы пьёте НАШУ кровь!..
Паучок, плетущий тончайшие нити для моих глаз, согласен со мной...
– Плохо поступает мистер Хаггин, очень плохо!.. – шепчет он мне на ухо. – Надо по-скорее оторвать его от этого нечестивого обеда, он и так уже набил себе брюхо в достаточной степени!..
– Карлик!.. Спасибо, я сыт!.. – мистер Хаггин обтирает жирный рот тыльной стороной ладони. – Отведите меня, любезнейший, к вашему БОГУ!.. Я хочу помолиться, я воздам ему хвалу за столь обильные яства!..
Туземцы, обступив его со всех сторон, хихикают и выражают своими лошадино-ослиными мордами подлинное удовлетворение!.. Мистер Хаггин готов обратиться в их веру!.. Что же, этого надо было ожидать...
А я, в душевной скорби, в одиночестве выхожу по гулким, прохладным ступеням на поверхность!.. Меня провожает одно из существ по прозвищу Хромоножка!..
– Не отчаивайтесь!.. – на прощание сказал мне Хромоножка, поцеловав мне обе руки своими вытянутыми в трубочку губами. – Будьте мужественными! Пусть будет вам наградой ваше чистое сердце, которое вы не променяете ни на какие временные блага Мира!..
И вот позади каменный дом удивительных существ, отнявших у меня единственного попутчика... Мистер Хаггин молится, он благоговеет, ему кажется, что он обрёл спасение в трупоедстве!.. Но страшным будет прозрение...
Он найдёт меня в том городе, куда я спешу...
Кажется, рядом чья-то тень... Это собака, она подошла к моему телу и обнюхивает его... Ну что же, и это, как-никак, тоже знаки внимания...
Как я оказался в Гельгью, или Геронборо, или в Оринасе – не берусь сказать. Бесконечные блуждания уже повергли меня в отчаяние, я думал, что умру во второй раз, но не тут-то было. Явился какой-то демон, сфинкс, чудовище и силами его колдовских чар я восшествовал в Город, а вместе со мной в него вошли ещё несколько несчастных калек, вид каждого из них был ужасен, я по сравнению с ними, несмотря на мой измождённый вид, выглядел красавцем среди уродов, в коих не осталось ничего человеческого...
О моей матери никто ничего сообщить мне не мог... Мама!!! Ты меня слышишь, я ищу тебя всюду, в самых неожиданных местах, раза два я видел тебя издали, кричал тебе, а ты уходила прочь, словно не слыша меня, ты исчезала в многолюдной толпе!.. Если здесь, в Го-роде, есть дьявол, то он воплощается в твоё обличье и водит меня за нос. Какая жестокость!.. А я-то думал, будто мне легко будет тебя отыскать, будто голос сердца подскажет мне... всё напрасно и я близок к умопомешательству!..
– Придёт время и ты получишь своё, – слышится вдруг чей-то приглушённый голос, но откуда он идёт?.. Впрочем, тут нечему удивляться. Духи шествуют за мной по пятам, в этом Городе, где все пытаются следить друг за другом, проявляя дьявольское любопытство. Духи тьмы находят удовольствие в слежке, они читают мои мысли, они даже записывают их в особую книгу... Так мне почему-то кажется, хотя какой в этом смысл – я не знаю, да и никто не знает... Когда-то принято было снимать у людей отпечатки пальцев, но потом это показалось некоторым полицейским сыщикам слишком примитивным занятием... им стало, видите ли, скучно!..
– Он умер, этот человек, переверните его на спину... Вот так... так...
Духи, о чём это они, кого это они транспортируют, о ком это они хлопочут, кого это они намереваются привести в надлежащее состояние?..
– Странная смерть... Экспертиза даст ответ, а пока...
В волосах запуталась мушка и жужжит, ей хочется ещё немного порезвиться, полетать в этом мире, чувствуя себя властелином... Законное желание, только вот беда – никто её не слышит, никому нет до неё дела!..
– ...вскрытие покажет!..
Мама, я обещал прийти и я сдержу слово, чего бы это ни стоило! Живой или мёртвый – я вернусь, я принесу с собой облака, поля, дорогу, по которой так долго шёл... Или ты дума-ешь, что я тебе уже не сын, если глупая, случайная смерть подстерегла меня?..
Она не могла бы так быстро отказаться от меня, я не верю, что это её голос, говорящий: «Я вас не знаю, извините меня, у вас произошла ошибка...»
Ошибка в другом, но я не могу добраться до сути её – и некому мне помочь, никто мне не подскажет... Возможно, она меня забыла, или ей выгодно считать, что меня как бы и не было никогда?.. Человеческая логика, по крайней мере – логика живых, недоступна моему пониманию. Эти существа всё приноравливают к выгоде...
Мистер Хаггин уже понял, что совершил страшную ошибку, он хочет вырваться из круга лошадино-ослиномордых, но ему не удаётся. «Я попал в ловушку! – размышляет он. – Неужели из неё нет выхода?!.» БОГ, заключённый в стеклянной банке, не отпускает его от себя и мистер Хаггин, кажется, опять не прочь повеситься, убежать от кошмарного сна... Если он слишком часто будет прибегать к этому излюбленному методу самоотстранения, он рискует приобрести длинную, как у гусака, шею...
Поднимаюсь по лестнице к квартире «77», я уверен, что это тот самый дом и та самая квартира. Вот и дверь, та самая, с царапиной возле ручки. Нажимаю на кнопку и звоню... Про-ходит минута, другая – ни шагов, ни даже малейшего звука...
Меня водят за нос духи!..
– Мама!.. Открой!.. Мама, я пришёл!..
Я начинаю бить в дверь кулаком, а потом ногами, я прихожу в неистовство, но толку никакого... И во рту у меня всё пересохло, вместо слов – хрип. «Вид, должно быть, у меня ужасный! – думаю я вдруг очень спокойно. – Она едва ли узнает меня!..»
И я падаю подле двери и мрак покрывает мои глаза, покой застилает сознание... Кажется, избавление наступило окончательно... Я умер...
Даже маленький, зелёный паучок бессилен что-либо высветить в хранилище моей памяти...
Мама, ты сидишь напротив и не можешь поверить, что я мёртв, а я смотрю на тебя и думаю: неужели это всё правда – то, что произошло со мной и то, что ты рядом, несмотря на случившееся!?.
Мистер Хаггин выглядывает из соседней комнаты, теперь он у меня подручный и де-лает всё, что я ему ни прикажу, не задумываясь. Если бы я его подвёл к чёрной кнопке и сказал: «Нажми и ты уничтожишь Город!..», он бы беспрекословно повиновался и даже не задумался бы над тем, что он сам находится в этом Городе...
Сегодня у меня весёлый день, я буду судить человека, убившего меня. Как он меня убил, каким способом, я этого не знаю и, может быть, никогда уже не узнаю... Дело в том, что жители города избрали меня верховным судьёй и властителем, одновременно я существую как паучок, сплетаю сеть паутины и ловлю в неё мельчайших букашек – и в этом вижу величайший смысл, ибо – во-первых – Природа при помощи моей деятельности познаёт как бы самое себя, а во-вторых – я достиг в плетении паутин чрезвычайного мастерства и возвёл эту ранее меркантильную деятельность в ранг подлинного искусства. Жители города толпами собираются посмотреть на произведение моего естества, они подолгу наблюдают за моей работой и награждают моё трудолюбие восторженными похвалами!.. Нет, не зря я умер! Если бы мне было известно, что меня ожидает после Смерти, я бы поспешил умереть много раньше, чем это случилось на самом деле!..
Эх, люди, люди!.. Они боятся смерти, панически страшатся вида крови, потому что они не знают того, что может добиться человек здесь, в этом Городе, куда они все рано или поздно попадут!..
– Сынок, как я рада, как я рада, что ты зашёл ко мне! Навестил старую мать!.. – старушка плачет, по дряблым щекам бегут слёзы...
– Теперь мы будем видеться часто, мамочка!.. Приходи посмотреть, как я буду плести паутину, это замечательное искусство! Я вдохнул в это прозаическое ремесло жизнь!.. Иногда в эти сети попадает и добыча, какая-нибудь беспечная мушка, но я освобождаю её и она улетает, благодарно жужжа, потому что я гуманоид!..
– Господин судья!.. – в дверях показывается мистер Хаггин, – привели вашего убийцу, это какой-то сопливый мальчуган!..
Он делает большие глаза!.. Наивный мистер Хаггин, ему неведомо, что сопливые мальчишки с рогатками представляют для мира большую угрозу, чем все армии вместе взятые, потому что армии состоят из пучеглазых балбесов, которые не хотят умирать и делают всё, чтобы спасти свою шкуру – а для этого всякий солдат или генерал исполняет приказы, какие бы нелепые они ни были!.. А мальчишки, эти сопливые мальчишки, которые грубят матерям и вообще игнорируют взрослых, которые дерутся и бьют из рогаток оконные стёкла, завтра становятся революционерами и их не страшит мысль о смерти, они сами ищут её!..
Я встаю, свидание окончено. Часовые подходят к моей матери и сопровождают её до тюремной камеры; впрочем, там весьма уютно, старый человек может только мечтать о такой тюремной камере с телевизором и прислугой. Там мою матушку никто не обидит...
Я и мистер Хаггин идём в зал заседания, я занимаю место главного судьи, на возвышении и жду, когда приведут преступника: наконец, появляется мальчик лет девяти-десяти с вымазанными сажей лицом и руками...
– Как ваше имя, мальчик? – спрашиваю я...
– Дурак!.. – я не ослышался? Он сказал: «Дурак?..»
– Дурак – это твоё имя, любезный мальчик?..
– Сам ты дурак!.. – нахмурился подсудимый...
– Так, молодец, мальчик... Ну, теперь скажи, зачем ты меня убил?.. Отвечай на вопрос прямо, если скажешь правду, я тебя отпущу домой, к маме...
– Не хочу домой, не хочу в школу, у нас директор школы – дерётся!.. Так даст, что второй раз не захочешь!..
– Это интересные подробности, но... всё-таки, скажи мне, мальчик, это ты меня убил?..
– Я не знаю... какое мне дело, убил я или нет!.. Я выстрелил в висок какому-то чурбану, вот и всё!..
– Отправить его на перевоспитание в спецлагерь для малолетних правонарушителей – и дело с концом!.. – советует мне мистер Хаггин, он думает, что я не только паучок, но ещё и воятель, скульптор, он думает, что этот мальчик – глыба камня, из которого можно сделать всё, что угодно. Лично я другого мнения на сей счёт.
– Мальчик, ты станешь национальным героем, хочешь, я награжу тебя орденом с под-вязкой?..
– Плевать я хотел на ваш орден!.. – и мальчуган шмыгает мокрым носом и косится на меня этак подозрительно-подозрительно, что у меня возникает сомнение на его счёт. Я думаю: «Не попытается ли он укокошить меня во второй раз?..»
– Молодец, мальчик!.. – натянуто улыбаюсь я. – Ты неподкупен... Хочешь стать революционером, да?..
– Дурак!..
– Или ты фашист?..
Молчание. Мальчик шумно сопит носом и дырявит взглядом пол... Такие нам нужны... Сейчас у них в руках рогатки, завтра мы дадим им в руки что-нибудь получше...
– Спасибо, мальчик, что ты меня убил!.. – я не могу сдержать слёз, встаю и подхожу к сорванцу. – Это благодаря тебе я обрёл подлинное величие духа!.. – и я целую его в лоб. – Я тебя усыновлю... Хочешь быть моим сыном, мальчик?..
– А что мне за это будет?..
Не помню, что я ему пообещал: через минуту его уводят, а перед этим возвращают ему его оружие – рогатку и горсть камней...
С тех пор прошли сутки и вот я снова на дороге, куда-то иду под палящим солнцем, я бросил всё – и должность и почёт, я оставил матушку и мистера Хаггина, не могу забыть толь-ко мальчика-убийцу!..
22 июля 1984 г.