Начало http://www.proza.ru/2014/03/10/1582
Утро.
1942 год перевалил за серединку. Июньское солнце зажгло новый день. Хлопотавшая во дворе Альтук расстегнула пуговичку холщового платья и радостно подставила лицо ласковому солнцу.
– Сегодня самый длинный день в году. Конец весне, почин лету. Что солнышко даст, то у мужика будет в амбаре».
Старшие дети шумно плескались во дворе, поливая друг другу из ковша родниковой водой.
– Не брызгайся ты, дурак чубатый! – визжала Полина.
– Я нечаянно, – хитро улыбался коренастый Пантелей.
Полина, зачерпнув из ведра полные пригоршни воды, плеснула брату в лицо.
– Нечаянно он! Вот тебе, хулиган, получай!
Пантелей, фыркая и отдуваясь, стряхивал холодные капли с густой шевелюры.
Довольная Полина шмыгнула в открытую дверь летней кухни, шустро спряталась за маму, обхватив её за тонкую талию мокрыми руками.
– Мама, у него такая же забавная рожица была, когда на него верблюдиха плюнула! – озорно засмеялась Полина, показывая ровненькие белоснежные зубы. – Помнишь, ещё до войны, караван у нас останавливался. Китайцы тогда навезли товара всякого. Пантелей всё крутился-вертелся около диковинной животинки. Потом принялся щекотать нос верблюжонка соломинкой. А мамаша-верблюдиха взяла и плюнула от всей души на Пантелея. Вот смеху-то было.
– Как не помнить? Помню.
– Тогда ещё китайцы шелка невиданные понатащили в дом. Одна красная ленточка за сундук завалилась. Ни у кого в деревне такой ленточки не было!
– Тебе лишь бы чё на себя нацепить! – уколол сестру Пантелей.
– Мам, мы сегодня в Дурстрое работаем, – щебетала неугомонная Полинка, торопливо хлебая горячую затируху. – Нам повезло. Больше всех палочек заработаем.
– Поедем дубы валить, – подхватил Пантелей.– Мост на шоссейке ремонтируют. Столбы будем менять.
Альтук любовалась молодыми сияющими лицами своих детей. Видел бы отец, как они без него выросли. Старшенькая Поля такая красавица! Улыбается, прямо как Микки, на душе светлей становится. Ей ещё только тринадцать, а косит, как взрослая баба. Одиннадцатилетний Пантелей тоже не отстаёт от сестры. Туго бедняжкам приходится. Уходят чуть свет и вламывают до самой темноты. Как бы тяжко ни было, всё равно не унывают.
Сегодня уже ровно год как идёт эта страшная война. В прошлом декабре и её Микки забрали на фронт. До этого его учили на военного лётчика под Уфой в Алкино, крутили вниз головой на какой-то центрифуге. Тошнило его сильно. Потому в лётчики он не попал. Отправили его в Ленинград, в пехоту. Теперь она жила его письмами. Писем было немного. Она их часто читала детям вслух и помнила каждое наизусть.
Подоив корову, Альтук с сожалением разбудила сладко спящую Елечку:
– Доченька, просыпайся. Пора табун выгонять. Надо бы сегодня к бабушке и дедушке в Светловку сходить. Бельишко грязное собери на стирку. А завтра сама приду, баню затоплю.
Шестилетняя Еля едва разлепила глаза и нехотя слезла с печки. Так не хочется вставать. Вот бы ещё чуток поспать! Но мама второй раз не подойдёт. Раз сказала, значит надо идти. Потягиваясь и зевая, Еля накинула выцветшее холщовое платьице. Зябко поёживаясь, пошла по проулку, легонько постёгивая хворостинкой двух овец и коровушку. В сарае бабушки Кати задорно кукарекал петух. За плетнём у тётки Аграфены лениво тявкал Тузик. Резкий звук кнута в руках пастушонка окончательно разбудил девочку.
Свежая роса на гусиной травке неприятно холодила пятки. Еля старалась наступать босыми ногами на изъезженную колею, земля там была сухая и тёплая. Ходить по холодной росе она отныне остерегалась, боясь застудить ноги.
А то мама почти всю зиму и весну проболела. Опираясь на самодельные костыли, еле ходила по дому. Они все здорово перепугались, даже за знахаркой бегали. Сестра знаменитого колдуна читала над ней молитвы. После заговора им с сестрёнкой тоже достались волшебное печенье и каша. В папином шкафу хранилась книга, где было написано про все лошадиные и коровьи болячки, и лечебные травы. Полина перед сном растирала маме спину скипидаром. Дом пропах лекарствами, в коридоре было нечем дышать. Теперь она никогда и ни с чем не перепутает этот запах. Еля без напоминания лазила в подпол за корнем девясила, чтобы приготовить настой от удушающего кашля. Старательно промывала мощные корневища, скоблила жёсткую высохшую кожуру. Тогда впервые у неё зародилась мысль стать доктором. Отогнав корову, Еля обратно бежала со всех ног. Дома в чугунке её дожидался горячий суп.
У забора стоял выездной тарантас. Председатель колхоза Терентий Иванович Миронов, чернявый невысокий мужик лет сорока, приоткрыв калитку, звал хозяйку сиплым, простуженным голосом.
– Кума, выручай начальство! – зашёлся он сухим лающим кашлем, прикрывая узкий рот линялой тряпицей. – Люди говорят, у тебя какое-то зелье чудодейственное имеется.
Опалённое солнцем лицо председателя побагровело, на худой шее вздулись, как обожравшиеся дождевые черви, пульсирующие жилы.
– Имеется-имеется, Терентий Иванович! – выглянула Альтук из летней кухни. – Заходи, кум. Болезнь-то не выбирает, к кому прицепиться.
– Этот кашель уже кишки вывернул! – устроился на деревянной лавке председатель. – Все нутренности болят. Так ведь можно и до грыжи докашляться.
Альтук налила из глиняного горшочка настойку девясила.
– На, куманёк, отведай кваску лечебного. Тепленький ещё, с печки.
– Сладенький, как сара, – смаковал квас председатель, шумно двигая кадыком на сухой щетинистой шее. – Глаз сегодня не сомкнул. Днём ещё терпимо, а как ляжу в койку, кашель душит, – расстегнул он ворот выцветшей гимнастёрки. – Не продохнуть.
Альтук проворно сбегала в сени, где хранила в тёмном углу лекарства, отлила из трёхлитровой бутыли своё знаменитое зелье.
– Я тебе сейчас с собой дам настоечки анисовой. Как заберёт тебя кашель, так хлебнёшь. По две ложки будет в самый раз.
– Кума, от твоего кваса и впрямь полегчало, – повеселел председатель, нетерпеливо поглядывая в окно на любимого орловского рысака. – Надо всю деревню объехать, нерадивых колхозников разбудить и на работу отправить. Некоторые несознательные илемэнты норовят в город на базар увильнуть или для коровёнки своей сена накосить. С такими у меня разговор короток. Промеж глаз кулаком – мозги сразу на место становятся, – неожиданно нахмурился председатель. – Другие вон учиться вздумали, когда вся страна, считай, воюет – победу куёт. Вон, давече схлестнулся с одной.
История со старой Пелагеей не выходила у него из головы и ныла, как больной зуб. Такого сраму ему давно не приходилось переживать. Он, как представитель власти, ходил в гимнастёрке, шинели и фуражке. Считал, что имеет на это право. Председатель колхоза – это тебе не пастух какой-нибудь. Он тогда прямо заявил Пелагее: «В такое горячее время твои дочки отлынивают от колхозной работы! Нацепили сарапаны , в город поскакали! На майру хотят, видите ли, выучиться! Не желают они вилами и косами махать! Брезгуют грязь месить, навоз ворочать! Интелгенты вшивые! Сейчас пахать надо, а не по училищам бегать! Всё для фронта! Всё для победы!»
Эта старая карга, сухая и горбатая, как коромысло, осрамила его при всём честном народе. Пальнула, как из пушки, своим ядовитым языком. Схватила за грудки перед конторой и завопила на всю улицу, как оглашенная: «Сарапан любая дурочка может нацепить, а шинель на фронте заслужить надо! С полы шинели алая кровь сочится. Нет у тебя такого права на свой тыловой зад военную форму цеплять!»
– Меня доктора забраковали! – задыхаясь от гнева, рявкнул он. – Да разве ж я виноват, что пацанёнком по глупости своей покалечился, – совал Терентий Иванович под нос женщине искалеченную правую руку. – Вздумал двухстволку смастерить, ружьё бабахнуло и указательный палец оторвало.
Как бы председатель ни рвал жилы на работе, каким бы ударником труда ни был, он чувствовал вину перед колхозными бабами. Слова Пелагеи попали в самое больное место. Ведь он хоть сейчас готов на фронт. У них в родне трусов сроду не было. Но с тех пор председатель повесил шинель в дальний угол: от таких взбалмошных баб нужно держаться подальше. Вот Альтук – совсем другое дело. Женщина серьёзная, не какая-нибудь пустая балаболка. Надо ей оказать почтение.
– Альтук, молодец! У тебя руки золотые. В конюшне-то не все могут работать, а ты вон как с ними управляешься. Любо-дорого глядеть. А что Микки твой пишет?
– Пишет, что ефрейтора дали, – потемнели глаза Альтук.
– Он человек толковый.
– Воюет под Лениградом. Лётчик-то из него не получился.
– Главное, живой!
Дурстрой*-Дорстрой(чув., сленг)
Палочек**-трудодней
Сарапан***- сарафан (чув.,сленг)
продолжение http://www.proza.ru/2014/01/16/1073