Человек он был принципиальный. Принцип у него был всего один, но применял он его везде. Вот, допустим, покупает он в магазине хлеб, продавщица ему говорит, мол, с вас пятнадцать рублей. А он отсчитывает пятнадцать и ещё тридцать девять копеек. В другой раз – ещё двадцать пять. А всё почему? Потому, что он не любил определенность.
Против некоторых фактов и обстоятельств не попрешь, это знал даже он. Тогда к чему такая странная, парадоксальная жизненная позиция? Может быть, ему было так интереснее жить, а может...
Я познакомился с ним как раз в магазине, когда он проделывал свой трюк с деньгами. Обычно я с людьми просто так не заговариваю, но тут спросил, зачем это. Он мне пояснил. Тогда я спросил, бывает ли так, что он дает меньше? И он ответил, что хоть он и не любит определенность, но нарушать закон и приличия тоже не любит. ЧуднО.
Столкнувшись с ним в том же магазине во второй раз, я поприветствовал его. Он узнал меня, мы разговорились. Оказалось, что наша встреча очень даже случайна, потому как он никогда не знает, во сколько и какой дорогой пойдет, на какую из своих странных работ, где не надо сидеть ровно с девяти до шести, и когда с нее надумает возвращаться.
Мы стали друзьями, но и дружба с ним была странна. Я в то время был одинок, и он мог без предупреждения нагрянуть в мою однокомнатную квартиру в Марьиной роще, остаться на ночь, а иногда так же неожиданно приглашал к себе. Таких друзей, как я, у него было несколько, и каждый раз он не знал заранее, где будет в этот день.
Он со смехом рассуждал про те же деньги, что если знает, куда они движутся, то нельзя быть уверенным, сколько их, или про себя, мол, если он знает, где он будет, то не знает, когда. И вот тут он пояснял парадокс: если не знаешь, не можешь или не хочешь знать какую-то характеристику объекта, то о его существовании ты уже знаешь и ничего с этим поделать нельзя.
Он любил погоду.
Из всего этого не следует, что он был совершенно необязательным или ненадежным. Если от него что-то требовалось, он делал это в срок. Ну, то есть заранее или всего на секунды позже, что никому не вредило. Он был безумно интересным собеседником. Он всегда знал несколько точек зрения на обсуждаемый вопрос, время от времени менял ту, которой придерживался, на другую, но всегда обоснованно.
Один из самых примечательных фактов о нем – он был учителем. Сначала это обескураживало. Как человек таких убеждений может учить детей? Как, в конце концов, это вязалось с такими его убеждениями? Но его ответ был как всегда прост. Он не давал детям Путь. Он давал карту мира. Пусть это слегка высокопарно звучит, но иначе не скажешь.
Он верил не только в детей, но и в людей вообще, в человечество, в его добрую натуру. Не важно, что происходило вокруг и как это отражалось на его жизни. Он так и говорил: люди точно станут достойными этой моей веры в них, вопрос только в том, где и когда. Вот это не определено. А одна доброта – это не страшно, это не скучно. Доброта тоже бывает разной.
Когда однажды мы коснулись темы смерти, факта ее существования он, естественно, отрицать не смог. Но помню его слова, мол, смерть существует, да, но умру ли я – вот где вопрос! И тогда он загадочно улыбнулся.
Сейчас, когда его нет рядом, когда его влияние исчезло, я стал более упорядоченным. Может быть, более скучным. Хотя я иногда позволяю себе пошалить в его стиле, но все же это всего лишь вялое подражание, кухонное бунтарство.
Я не стал узнавать, что с ним случилось. Возможно, этот его принцип неопределенности завел его куда-то далеко. Вопрос только в том, как далеко и вернется ли он хоть когда-то и хоть на какое-то время. Пускай я и говорю о нем в прошедшем времени, я не думаю, что он умер. Пусть это останется неопределенным.