...не забыли прихватить и семена бюрократии,
которая въедливым сорняком оплела Землю...
Рэй Брэдбери, Новые имена
Сначала...
О нет, как пошло начинать повествование со слова «сначала»! Хуже бы было только «в начале», возникли бы ненужные ассоциации. А может... Впрочем, не столь важно. Да и не с самого же начала начинать? Слишком долго. Я же буду краток.
Началось всё с того, что некогда, в некоем документе, некто допустил неточную формулировку. Неточна она была на самом деле или точна, история не сохранила. Но Чиновник придрался. Как узнать, что имелось в виду, спросил он на совещании. И другой Чиновник предложил использовать словарное значение слова. Так и решили, подтвердив это документально и заверив подписями и печатями.
На том бы дело и закончилось, но уже на другом совещании совсем другой Чиновник вдруг понял, что словарей много, и значения в них разнятся. Тогда другой другой Чиновник предложил утверждать словари с правильными определениями на государственном уровне, и первый (Или уже третий? Сколько же этих чиновников?) согласился.
На том бы дело и закончилось, но у второго (или четвертого) Чиновника вдруг оказались «связи», и предложение было направлено еще выше. История не сохранила (Оштрафовать бы эту Историю!), сколько чиновников и каких ведомств утвердили, завизировали, оформили, рассмотрели в трех чтениях и узаконили предложение, но вскоре появилась очередная проблема.
Книги. В них было слишком много слов, которые использовались совершенно неправильным образом. На одно не сохраненное историей совещание очередной номерной чиновник принес аккуратно распечатанную секретаршей произвольную главу произвольной книги и утвержденный толковый словарь. Всего лишь во втором чтении главы она, а вместе с ней и вся книга, была признана литературным произволом. Как позже оказалось, и все книги вообще.
Не прошло и десятилетия, как всем уже заправлял Чиновный Комитет Толкований Литературы (сокращённо – ЧКТЛ), в ведение и юрисдикцию которого входило вообще всё, в чём превалировало текстовое содержание (формулировка дана вольно, хоть за это можно и схлопотать).
Наряд «Чекотило» (или, по-народному ласково, «литманьяки»), снабженный дубинками, очками для чтения и чьей-то точной наводкой, аккуратно высадил дверь Писателя и принялся за экспертизу текстов и почек подозреваемого.
Уже в камере предварительного заключения Писатель делился с безразличными соседями своими мыслями по этому поводу. Некогда, говорил он среди прочего, делая особое ударение на «е», превратилось в никогда (ударение на «а» и особо подчеркнул интонацией, что первая гласная – «и»). Похоже, это была цитата, но Писатель быстро понял, что пояснять это своим слушателям бессмысленно, и не пояснил.
Писатель подвергался такой процедуре не раз и не два. И после очередного задержания не вынесла душа поэта (да, бывало он и стихами баловался, что каралось еще жёстче). Где он достал автомат, патроны, почему для задуманного он выбрал такое неподходящее оружие, история... Ну, вы знаете. В один прекрасный солнечный день он вошел с этим автоматом в одну из сертифицированных центральных библиотек и начал стрелять.
Книги умирали молча. Потому, что им уже нечего было сказать. А у тех томов, что прятались по забытым пыльным угловым полкам, что могли еще говорить, уже давно не было слушателей.