«Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин.»
Блок выразился просто и точно. Действительно, какое еще имя стало в России чуть ли не нарицательным? Но, к сожалению, стараниями многих поколений «исследователей» жизни и творчества Пушкина, на смену этой самой веселости в мозги вбиваются совсем другие определения. Дескать, картежник, пьяница, бабник – ну, и так далее.
Иноземцы уверенно кивают – да, мол, так оно и есть. На этих обижаться не стоит: что с них взять-то? Куда противнее то, что и многие россияне охотно с этим соглашаются. И Пушкин при этом предстает не Поэтом, а эдаким каноническим раздолбаем, привыкшим плевать на законы и жить в свое удовольствие.
Не собираюсь никого разубеждать. Скажу только одно: все эти «знатоки» не читали Пушкина. А в доказательство убежденной законопослушности поэта лучше сошлюсь на его же произведения.
***
Начнем с Годунова. Помните, на него надвигаются серьезные неприятности: на Москву идет с войском какой-то самозванец… Годунов вызывает Шуйского и спрашивает: точно ли царевич Димитрий умер?
«Ты послан был на следствие; теперь
Тебя крестом и богом заклинаю,
По совести мне правду объяви:
Узнал ли ты убитого младенца
И не было ль подмена? Отвечай.»
Шуйский клянется: да, мол, точно! Но Годунов спрашивает опять:
«Нет, Шуйский, не клянись,
Но отвечай: то был царевич?»
Шуйский опять кивает: он!
Но Годунов не успокаивается и спрашивает в третий раз:
«Подумай, князь. Я милость обещаю,
Прошедшей лжи опалою напрасной
Не накажу. Но если ты теперь
Со мной хитришь, то головою сына
Клянусь — тебя постигнет злая казнь:
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.»
Шуйский вновь подтверждает свой ответ. И только после этого Годунов отпускает его.
Что в этом примечательного? Какая разница царю, кто там покушается на его трон? А разница-то принципиальная: пушкинский Годунов чтит Закон. И если на него нападет какой-то паршивый самозванец, то Царь встретит его всей мощью и, конечно же, одолеет: правда на его стороне. Но совсем другое дело, если во главе войска стоит законный наследник трона. С ним Годунов сражаться явно не хочет… Потому и допрашивает с таким пристрастием своего царедворца – от его ответа зависит все…
***
От Годунова – к Маше Троекуровой из «Дубровского».
«Не трогать его! – закричал Дубровский, и мрачные его сообщники отступили.
– Вы свободны, – продолжал Дубровский, обращаясь к бледной княгине.
– Нет, – отвечала она. – Поздно – я обвенчана, я жена князя Верейского!
– Что вы говорите, – закричал в отчаянии Дубровский, – нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться...
– Я согласилась, я дала клятву, – возразила она с твёрдостью, – князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты... но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас.»
По Закону Мария стала женой другого. И это для Пушкина священно: положительный и благородный разбойник Дубровский получает от любимой и любящей женщины отказ. Обидно? Да, конечно. Но именно так ДОЛЖНО БЫТЬ.
***
Продолжение темы супружеской верности – классическое и общеизвестное. Отказ получает Онегин:
«Я вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна"
Тут без комментариев. Хотеть можно все, что угодно, но чужая жена ОБЯЗАНА послать тебя подальше безо всяких колебаний.
***
И еще одна чужая жена – Наталья Павловна из «Графа Нулина». Ночью заезжего графа потянуло на подвиги, но:
«Но тут опомнилась она,
И, гнева гордого полна,
А впрочем, может быть, и страха,
Она Тарквинию с размаха
Дает – пощечину, да, да,
Пощечину, да ведь какую!
Сгорел граф Нулин от стыда,
Обиду проглотив такую…»
И дальше – еще кусочек на ту же тему:
«Теперь мы можем справедливо
Сказать, что в наши времена
Супругу верная жена,
Друзья мои, совсем не диво.»
***
А вот пример двойного почитания Закона: «Метель». Герой повести совершенно случайно оказался втянутым в какую-то авантюру с бракосочетанием, но мораль не позволяет ему отнестись к этому приключению как к несуществующему. Он-то знает, что это БЫЛО на самом деле – и этого достаточно:
«– Я женат,— продолжал Бурмин, – я женат уже четвертый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!»
Марья Гавриловна также знает о моральной преграде, мешающей ей выйти замуж:
«– Она всегда существовала,— прервала с живостию Марья Гавриловна, – я никогда не могла быть вашею женою...»
Формально, глазами современного человека, никакой преграды меж ними нет. Даже свидетелей нет – оправдываться и краснеть не нужно. Но Пушкин считает иначе. Законопослушному порядочному человеку не нужны никакие свидетели.
***
Я далек от мысли превращать Александра Сергеевича в эдакого добропорядочного ангела. Было в нем разное. Однако в своих произведениях он сумел сохранить те идеалы, которые уважал, и к которым стремился сам. И совершенно неважно, есть ли свидетели тех или иных твоих поступков.
Потому что
«Ты сам свой высший суд»…