Предатель

Владимир Рубанов
                Я никогда не спрашивал у  дежурного, все ли ученики явились к уроку, за два месяца работы  в этой маленькой деревенской  школе, казалось,  научился чувствовать  свой восьмой класс, невидимые ниточки от моего сердца, души, вели к каждому из них.
-  Где Алина? - обеспокоенно задал вопрос.
- У нее мать умерла … - был ответ.
                Больно дернула тонкая ниточка, перехватило дыхание. Скомканным получился урок.               
         В деревне свое  «сарафанное радио», все про всех знают. Отец Алины, человек замкнутый, не любимый в округе, отсидевший двадцать лет в лагерях за связь с немцами во время войны. Вернулся в родную деревню, женился,когда уже было за сорок на молоденькой девушке. Эта была любовь, обоюдная, всем на зависть. Завистников оказалось не мало и причин для нее тоже с достатком: не пьющий, работящий мужчина, необычайно физически сильный. Местные мужики обожглись об его кулаки, притихли, точней затаились. Родители девушки отреклись от нее.                Алина, родилась хрупкой и безобидной, с позорным клеймом - «дочка изменника Родины», беленькая ворона. А я подумал, что предатель расплатился за грехи солидным куском своей жизни, а все ли по справедливости? В те времена судили наотмашь, ломали чужие  судьбы далеко не те, кто сражался в бою. Алина, оказалась без вины виноватой, растянулась на много лет злая людская  цепочка-молва.
                Иду по деревне к дому предателя по главной улице мимо глазастых хат, лавируя безнадежно среди множества луж. Сапоги для сельского учителя - серьезное подспорье. Шлепаю по осенней грязи с тяжелыми мыслями. В прошлом году потерял отца. Все случилось внезапно и с диким ужасом пыталось разместиться в сознании. Разместилось. Только часто ходил на кладбище ночью, чтобы утаить слезы от чужих глаз…
                Алина встретила у порога: осунувшееся лицо, опухшие веки. В ее совсем еще детских глазах нестерпимая боль, в моих, глубокое понимание и сочувствие.  Эта общность сломила ее волю, девочка уткнулась в мое плечо и горько заплакала. Глажу неуклюже ее по головке и шепчу что-то невнятное.
- Маму скоро привезут из больницы, а отец в сарае делает гроб… - слышу сквозь слезы  и содрогаюсь от этих слов вспоминая, как почетный караул вызванный военкоматом, в ясный февральский день, отдавал прощальный салют у могилы моего отца. Я был благодарен грохоту выстрелов, что помешали слышать как заколачивают молотком крышку гроба  навечно закрывающую от меня самого близкого человека…Сейчас, где-то рядом, кто-то делал гроб для своей любимой жены…      
                На следующий день, на деревенском кладбище, мы копали могилу вместе с отцом Алины. Мне уже была известна доподлинно его прошлая жизнь. Пареньку не исполнилось  восемнадцати, когда немцы забрали  на работу по столярному делу, что большей частью выпадало на сколачивание гробов и крестов для убитых партизанами солдат, а позже, с линии фронта, их привозили десятками. А потом пришли наши…
                Может быть я, городской молодой человек, ничего не смыслил тогда в деревенской жизни ,она чем-то напоминала  огромную коммуналку, где живут мирно или вечно скандалят на общей кухне друг с другом, только на похороны почти никто не пришел...
       .                На кладбище, высоко на ветках старых берез, каркало вороньё. Я думал о "предателе".