Начало см. http://www.proza.ru/2013/09/11/1197
ДЕТИ МОИХ БАБУШЕК
Четверо детей бабушки Марфуши вопреки ожиданиям соседей (безотцовщина – слово в деревне порицательное) выросли порядочными людьми, получили профессии, разъехались. Только самая младшая Галя, которую моя мама нянчила в раннем детстве, из-за чего сама пошла в школу «переростком» в восемь с половиной лет, осталась в Каплино. Она с мужем построила новый дом-пятистенок рядом с бабушкиной под соломенной крышей хатой-мазанкой. Летом бабушка предпочитала жить в хате, на зиму перебиралась в дом к дочери.
Эта хата так и стоит перед моими глазами. Пол земляной, печь отгораживает кухоньку, оконца маленькие. В горнице с керосиновой лампой проходили долгие зимние вечера. Из маминых рассказов ясно, что, несмотря на чуть прикрытую нищету, бабушкина семья не падала духом. Дети учились. Шурка и Нина с огромным интересом и с большими успехами. До сих пор храним мамины грамоты за отличную учебу: слева портрет Ленина, справа – Сталин. Шурка приносил из библиотеки или от приятелей книги, они прочитывались за ночь. Знаю от мамы, что она очень рано прочитала Сервантеса, причем услышала о романе «Дон Кихот» от брата, но пока не увидела книжку, считала, что она называется «Тонкий ход». Перечитала мама всех русских классиков, любила поэзию. Может быть, в голове у ребят была мешанина из самых разных произведений, но эти книги, думаю, расцвечивали их обыденную жизнь. Мама вспоминала и сама удивлялась тому, что в детстве мечтала написать сценарий о своей жизни. Значит, был в ней какой-то драматизм!
Одно дело отучиться в сельской школе и пойти работать в колхоз, худо-бедно, но приносить в дом если не копеечку то хотя бы то, что выдавали на трудодни. Совсем другое дело – учиться дальше. Чем могла помочь детям бабушка? Скорее всего, только морально поддержать. Ну что ж, Лида стала медицинской сестрой, Шурка и Нина – учителями.
Но им всем еще предстояло пережить войну. Шурка, то есть мой дядя Саша (так звали его в нашей семье, а ученики величали Ксан Ксанычем) достиг призывного возраста летом 1942 года. В это время немцы наступали на Сталинград. Дядя Саша ушел в Красную Армию, и сразу же их часть попала в окружение. Военнопленных собрали в каком-то местечке недалеко от Каплино. Кто-то увидел там дядю Сашу, прибежал: «Марфуша, твой Шурка в плену, в Гремячем Логе!». Каким чудом удалось бабушке забрать его домой, не знаю. Умолила ли какого-нибудь местного знакомого полицая? Подкупить было нечем, это точно. Значит, сработала в охранниках какая-то человеческая жалость.
А потом был год оккупации. Не помню, располагались ли в нищенской бабушкиной хате немцы, но с маминых слов главным для семьи было не высовываться и выжить. Немцы даже как-то помогли, позволив забрать тушу убитой в бомбежку лошади.
Когда пришло освобождение, не обошлось без каких-то незаконных манипуляций с документами дяди Саши. Что-то там подчистили, чтобы скрыть, что он уже призывался в армию год назад и был в плену. И опять новобранца без всякой подготовки бросили на передовую. Началась знаменитая Курская дуга. Дядя Саша в первом же бою получил тяжелое ранение позвоночника, оказался в среднеазиатском госпитале, год пролежал в гипсе.
Дядя Саша помнится мне как очень веселый, жизнелюбивый человек. Хотя он преподавал в сельской школе математику, для чего ему нужно было иметь диплом учительского института, сначала он, видимо, закончил педучилище. Там он не только познакомился со своей будущей женой (тетей Дашей), но и научился игре на гитаре, мандолине, балалайке. Пел, шутил, балагурил постоянно. Таким, наверное, был всегда, так как мама сохранила в памяти и нам рассказывала его детский анекдот «Гражданам с узким горлышком керосин не отпускается».
У папиной бабушки перед приходом немцев на руках было трое детей, младшей дочери еще не исполнилось семи лет. Самый старший сын Николай (мой отец) уехал из дома на учебу еще до войны, потом работал геологом, имел «бронь». Два других сына (мои дядя Ваня и дядя Сережа – он же Серафим) воевали. Оба вернулись живыми, но без ран не обошлось. И хотя они много раз гостили у нас, я не припомню их рассказов о войне. Может, считали, что нам, девочкам, это будет неинтересно. Впрочем, историю дяди Сашиной войны я знаю тоже не от него, а от моей мамы.
Как бы там ни было, после войны новая по-настоящему счастливая жизнь в стране так и не началась. Особенно трудно жилось в деревне. Старшие бабушкины дети фронтовики Иван и Серафим быстро определились со своим выбором, стали, как и мой папа, работать в геологоразведке. Видимо, в начале 1949 года уже после смерти бабушкиной старшей дочери Клавы и после того, как самые младшие Владимир и Юлия уехали из дома (дядя Володя пошел служить в армию, тетя Юля – учиться на бухгалтера), на семейном совете было решено не оставлять бабушку одну в Горшечном. Дедушкин дом продали. Бабушка сначала совсем недолго жила в семье дяди Вани, затем стала жить со старшим сыном Николаем.
Старшие дети уехали в Сибирь, где интенсивно велась разведка нефти, бурились скважины. По-разному сложилась их судьба. Только дядя Сережа остался «верен» Сибири, жил там (позднее в Алтайском крае) практически безвылазно. Писал редко (за письма садилась его жена Александра). Так и остался самым загадочным моим родственником, хотя и щедрым, так как подарки во время приезда делал и бабушке и нам, племянницам. (У меня до сих пор хранится кукла, подаренная дядей Сережей. Я тогда предпочла «эмансипированную» спортсменку в лыжном костюмчике. А бабушка, сшив кукле платьице из майи в красный горошек, преобразила ее в настоящую девочку.)
Семья Николая вместе с бабушкой обосновалась в большом южном областном центре, в область позже перебралась семья дяди Вани. Здесь же нашел свою судьбу (тетю Полину) младший бабушкин сын дядя Володя. Тетя Юля, выйдя замуж, долгое время жила на Урале, а затем уехала с семьей в теплый Крым. Так что географические передвижения бабушкиной семьи впечатляют. Остальное в жизни бабушкиных детей было вполне обыденным. Все дети бабушки Наташи получили образование (на уровне техникума, а мой отец – высшее), много и честно трудились, становились ударниками коммунистического труда, победителями соцсоревнований, потом ветеранами труда и т. п., и т.д. За всеми их успехами, конечно, стояла семья. Сначала вместе с дедушкой, а потом уже одна бабушка вырастила детей достойными людьми. Сама же бабушка из самостоятельной хозяйки большого дома примерно в пятьдесят лет превратилась в иждивенца, а когда колхозникам в хрущевские времена наконец-то стали выплачивать пенсию, – в пенсионерку с одиннадцатью рублями дохода. Жизнь бабушки сосредоточилась теперь на помощи в ведении домашнего хозяйства нашей семьи и на воспитании внучек.
БАБУШКА ГОРОДСКАЯ И БАБУШКА ДЕРЕВЕНСКАЯ
Бабушка Наташа была моей городской бабушкой. Ее облик мало чем отличался от облика других тогдашних городских старушек. Конечно, происходило это не только потому, что бабушка быстро адаптировалась к жизни в большом городе. Ее молодые годы прошли в относительном достатке, замужем она была за хозяйственным основательным человеком, жила в районном центре Горшечное Курской области. Это село, название которого так смешило моего двоюродного брата Сережу (он, единственный из бабушкиных внуков, не миновал хождения в детский сад и знал о существовании там особого горшечного помещения), было к тому же крупной железнодорожной станцией. Бабушка и ее дети всегда были прилично одеты, тем более бабушка прекрасно рукодельничала. Были у нее и золотые украшения, которые дарил ей дедушка, и которыми позже бабушка расплачивалась с тюремным начальством за свидания с ним. Так и остались у нее единственные сережки с зелеными камушками, а потом одна из них потерялась.
В городе, кроме того, присматривали за детьми, сидя на скамеечках, не только старушки, но и молодые домохозяйки. Успевали и городские новости обсудить, и о модных тенденциях поговорить. Помню медвежат, вышитых бабушкой болгарским крестом на нашем детском коврике (рисунок наносился с помощью переводной бумаги и был, что называется, «в тренде»), сплетенные бабушкой кружевные скатерти и салфетки. Был даже абажур из разноцветных ниток (наверное, из ириса), который, правда, в нашей квартире не прижился, так как у папы не было ни времени, ни материала на сооружении каркаса для него, а «лампочку Ильича» в свое время заменила современная люстра со стеклянными плафонами. Зато у меня, любительницы снимков с помощью автоспуска, сохранена фотография студенческих лет, где я, приехав с летней практики, сижу в своей уютной общежитской комнате, а на столе лампа, стеклянный колпак которой накрыт бабушкиным абажуром.
Бабушка вязала крючком и спицами, чему и нас обучила. Строчила на своей подольской машинке, менее знаменитой, чем зингеровская, но такой же долговечной. Платьев у бабушки было немного, но все вполне добротные. В свои пятьдесят-шестьдесят лет бабушка выглядела весьма моложаво, но, конечно, в более позднем возрасте она стала настоящей старушкой, похудела, согнулась, ходила с палкой. Следующее поколение, по-моему, старилось не так стремительно. Когда моей маме было уже за восемьдесят, и она собиралась на «выход», я могла ее назвать максимум пожилым человеком. Классическое «нас обслуживала старушка лет пятидесяти» сейчас не работает не только по отношению к звездам кино и эстрады, но и к простым смертным. Медицина, наверное, старается.
А вот бабушка Марфуша была типичной деревенской бабушкой. Лицо загорелое, руки узловатые, тоже темные. Сразу видно, что большая трудяга. И одевалась по-деревенски: юбки, кофты навыпуск, а иногда и пиджак, сильно напоминающий мужской. Очень похож ее облик, судя по фотографиям, на облик родной сестры моей бабушки Наташи тети Кати (так ее звали племянники – мой отец с братьями и сестрой). Она, как и бабушка Марфуша, всю жизнь прожила в деревне.
Бабушка Марфуша у нас гостила, а бабушка Наташа все же была «на хозяйстве». Мы, дети, чувствовали и это отличие, а не только разницу во внешности. Общим были не скрываемые от нас любовь и уважение наших родителей к своим матерям.
Наша «городская» бабушка до того, как мы пошли в школу, проводила с нами долгие часы. Занятия наши в раннем детстве были самыми простыми. Учить нас читать и писать бабушка не могла, так как сама проучилась в школе только один класс. Письма она писала неразборчиво и с ошибками. Но я, как только освоила правописание, пришла ей на помощь и отвечала за ее переписку. Открытки дядям и тетям подписывала к праздникам тоже я. Почему бабушка проучилась так недолго, не понятно. Интерес ко всему новому у нее был, несомненно. Мы с ней вместе с удовольствием ходили в клуб на лектории или на концерты филармонии, где исполнялись отрывки из опер, не забывалт и о кино. Бабушка была в курсе эстрадных новинок, отчасти благодаря радио, отчасти – мне, так как я любила закатывать дома концерты. В репертуаре кроме сугубо детских песен были «Хотят ли русские войны», «Там, где речка, речка Бирюса» и многое другое. И здесь бабушкина любовь и ее полное одобрение моего пения пошли мне не на благо, так как, придя во дворец пионеров записываться в хор и получив предложение предварительно поучиться в подготовительной группе, развить слух, я разобиделась. Сыграл, конечно, роль и уже появившийся у меня синдром отличницы. Но возвращаюсь к бабушке. Она во многом жила нашими интересами и против моего вмешательства в ее образование никогда не возражала. Помню, как я, тогда третьеклассница, расчерчивала для бабушки, когда мы вместе гуляли, прутиком по земле схему нашей солнечной системы. Тогда звездами и планетами интересовались все, уже началась эпоха космических полетов.
Здесь логично сказать несколько слов о религиозности моих бабушек. Бабушка Наташа в бога, конечно, верила, молитвы знала, был у нее и старенький образок. С нами, детьми, на эту тему она не говорила, все-таки папа наш был членом партии, бабушка боялась ему навредить. Вряд ли она ходила в единственную в нашем городе церковь Казанский собор. А вот в деревенской хате у бабушки Марфуши образа, как и положено, висели в красном углу, теплилась лампада. У других деревенских родственников бабушкиного возраста тоже были иконы. Нас с сестрой, когда мы были совсем маленькими, даже окрестили в церкви Старого Оскола, а не в нашем областном центре. Такая предосторожность в начале пятидесятых годов была не лишней.
Бабушка Марфуша была намного грамотнее папиной бабушки. Она окончила трехклассную сельскую школу. Училась отлично и об этом свидетельствовала «царская» грамота, украшавшая стену хаты. Думаю, что в молодые годы, когда, овдовев, бабушка с утра до ночи трудилась в колхозе, на огороде, ухаживала за скотиной, времени на чтение у нее не было. А вот «на пенсии» (деревня на самом деле никогда не отпускает человека на заслуженный отдых) бабушка читала беллетристику. Как-то я увидела в бабушкиной хате книгу «Улица младшего сына». Если не ошибаюсь, она о подвигах подростка Володи Дубинина во время войны. Наверное, книгу принесла из библиотеки каплинская бабушкина внучка, моя двоюродная сестра Надя. Но рядом лежали бабушкины очки для чтения.
Обе мои бабушки, несмотря на разницу в образовании (но оно и у бабушки Марфуши было ведь только начальным), были культурными женщинами. Это не благоприобретенная, а какая-то врожденная культура. Взять хотя бы нецензурную лексику. Мама рассказывала, что в бабушкиной хате никогда не произносились «матерные» слова. И меня никогда не смогут убедить радетели богатства русского языка, которые утверждают, что если ударишь по пальцу молотком, от крепкого словца никак не удержишься. Думаю, что в жизни вдовы с малолетними детьми «молотковых» ситуаций было немало. Но обходились же без мата! То же самое было и в семье моего отца. Мало того, грубых слов, окриков тоже старались избегать как в родительских семьях, так потом и в нашей семье. То-то в детстве меня шокировало, когда я зашла к своей подружке и услышала в ее адрес такую тираду: «Ты, поганка, опять у батареи полосу оставила!». Это тетя Тамара учила дочь мыть пол. Нет, размолвки случались и у нас, но как-то проходили они «чинно, благородно». И говорю это без зощенковской иронии. Просто родители мои были по настоящему культурными людьми, и заложили это в них мои бабушки.
Общим у моих бабушек было и то, что обе они получали крошечные пенсии, на которые нельзя было прожить. Что такое одиннадцать-тринадцать рублей, если минимальная зарплата в стране в то время была шестьдесят рублей. Конечно, обе бабушки в материальном плане были на попечении своих детей, в семьях которых они жили. Угнетало ли их такое иждивенчество, не знаю. Сейчас старушки другие: работу не бросают до последнего, и не ради себя, а чтобы помочь своим детям, внукам. А если у детей все благополучно, то тоже не спешат переходить на их «милость», дорожат самостоятельностью.
В отличие от бабушки Наташи у бабушки Марфуши было все-таки хозяйство, огород, сад, дом, в который она могла бы уйти. Это изредка (я знаю от своей мамы) происходило в те моменты, когда в семье тети Гали и дяди Вани случались скандалы (на почве употребления горячительных напитков). Как моя мама сочувствовала бабушке Марфуше за все горести, которые выпали на ее долю, за тяжкий ее труд, за отсутствие должного лечения в деревне того времени! И уже, будучи сама в преклонном возрасте, моя мама продолжала вспоминать об этом. А тогда, в шестидесятые, она, наверное, не раз думала о возможности забрать бабушку Марфушу к нам и жить вместе с ней. И понимала, что это нереально. Двух бабушек семья бы не потянула материально, да и с жильем было бы тяжело. Помню, что наша комната, где жили мы с бабушкой и сестрой, и без того напоминала больничную палату с тремя койками. (Поэтому, когда мы подросли, то быстренько избавились от одной кровати, заменив ее неудобной и вредной для молодого позвоночника раскладушкой).
Чужая семья – потемки. Были ли упреки в семье тети Гали по бабушкиному адресу, не берусь судить. Ну а в нашей образцово-показательной семье все было гладко. Разговоры на тему иждивенчества у нас никогда не велись. Бабушка в доме была незаменимой. И дети были на ее попечении, и на кухне бабушка проводила немало времени. В школу нас провожала, из школы встречала с обедом. Помню, как она ухаживала за мной, когда я в двенадцатилетнем возрасте сломала ногу и месяц провалялась дома. Врачи были небрежны, не проинструктировали нас, что и с переломом надо вести почти нормальную жизнь, ходить по квартире на костылях (позже я видела в травматологическом отделении, как дети с загипсованными конечностями устраивают в палатах настоящие «догонялки»). А я лежала «бревно бревном». И вот бабушка по первому моему зову отрывалась от готовки на кухне и бежала в комнату. Когда же сняли гипс, мне пришлось, чтобы разработать одеревеневшие от бездействия мышцы, ходить на всякие процедуры, и, конечно, в сопровождении бабушки.
Бабушка Наташа была прекрасной помощницей по дому, но все же не хозяйкой. Что и говорить: после смерти мужа у бабушки была украдена ее собственная жизнь. И она ошибочно думала, что, ухаживая за внучками, проводя много времени с нами, она сможет заменить нам родителей, пропадающих на работе. Мы с сестрой к бабушке были очень привязаны. Еще и потому, что она нас не очень-то ругала, оставляла это родителям; была главным утешителем. В раннем детстве по наивности мы даже не догадывались, что строгость нашей мамы основывалась на жалобах бабушки на наши проступки. А, повзрослев, только посмеивались над нашим детским заблуждением, что у мамы на работе было «волшебное зеркало» для наблюдения за нами. Обиды на бабушку за такую уловку не было. Но я не могу забыть, что почувствовала какое-то охлаждение к бабушке, когда она поделилась с соседкой, что внучки любят ее больше, чем родителей. Как она ошибалась! Мама есть мама! Тем более такой интересный человек как моя мама! Мы взрослели, и бабушка, увы, отодвигалась на задний план.
ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ
Наша детская жизнь и жизнь наших бабушек шли в основном по школьному расписанию. Я имею в виду, что самым главным в году для всех нас были летние каникулы. Именно тогда начинались поездки к родственникам или они приезжали к нам со своими детьми.
Даже в раннем детстве мама возила нас к бабушке Марфуше. Это было очень непросто, так как маме в одиночку (папа летом «уходил» в геологическое поле) приходилось с двумя детьми и вещами, включавшими нехитрые подарки деревенской родне, дважды пересаживаться с поезда на поезд. И все в страшной спешке, в какие-то минуты между поездами надо было уложиться, закомпостировать билеты. Такая была неудобная дорога, хотя километраж, отделявший нас от Каплино, и не очень велик.
Некоторые наши приезды (например, когда нас с сестрой крестили) я совсем не помню по причине малолетства. Самое первое и яркое впечатление – какой-то наш приезд, совпавший с непогодой. Такая непролазная и черная грязь была на деревенских улицах после дождя, по колено! Еще бы, мы оказались в краю черноземов. Речка Оскол, сосновый бор, еще какие-то лесочки тоже удивляли и радовали нас, привыкших к пыльному южному городу. Занятия были самыми разными, прежде всего купание, да еще ныряние в речку с высокого бережка. Речка же представлялась куда добрее нашей мощной Волги. Лазили мы и по деревьям. Бабушка развела довольно большой яблоневый сад, Его содержимое нам было хорошо знакомо по посылкам, которые регулярно приходили на городской адрес. Только яблоки в бабушкином саду были все одного сорта, антоновка. Известно, как душисты эти яблоки. Рос в саду и крыжовник, но нас особо не заставляли его собирать (дело утомительное, колкое). Хватало и того, что в городе, когда приходила посылка с крыжовником (это обычно была плетеная корзина, обшитая сверху тканью, на которой писался чернильным карандашом адрес), нас зазывали с улицы в дом, вручали ножницы, и мы с двух сторон каждой ягоды обрезали крыжовниковые хвостики.
В Каплино нам, в общем-то, не приходилось засиживаться рядом с бабушкой. Ее заботили хозяйские дела, нас звало лето с его радостями. Еще были обходы родственников разной степени родства, но всегда интересовавшихся маминой городской жизнью. Некоторые, не видя рядом с ней мужа, начинали гадать, не в разводе ли родители. Представьте, сколько у мамы было двоюродных сестер и братьев, если только со стороны бабушки Марфы имелось восемь родных сестер и один брат. А мама с детства отличалась общительностью, со многими дружила, переписывалась. Повсюду устраивалось застолье, а мы, дети, знакомились с нашими ровесниками, но, увы, сейчас я с трудом могу припомнить только некоторых из этого поколения наших родственников.
Бабушка Марфуша гостила у нас зимой, но далеко не каждый год. Мы убегали в школу, родители на работу. У двух бабушек было много общего, та же долгая и трудная работа в колхозе, но большими подругами они, по-моему, не стали, в то же время какого-то недовольства их друг другом мы тоже не замечали. Не замечала я тогда и многого другого. Мне и в голову не приходило, что бабушка Марфуша переживала из-за маминой худобы и все настаивала, чтобы та завтракала перед уходом на работу. Разве в детстве понимаешь, что для матерей и взрослые дочери все равно, что малые дети.
Такое же тревожно-заботливое отношение было и у бабушки Наташи к дочке Юле, которая жила в то время на Урале. Бабушка несколько раз туда ездила, приезжала расстроенная: там холодные зимы, у дочки ревмокардит. Наверное, и о сыновьях болело бабушкино сердце, но здесь больше было сдержанности. У каждого сына была жена, значит, ей и заботиться о муже, обихаживать его.
Бабушка Наташа уезжала редко, нас не с кем было оставить. Один раз, помню, она загостилась, и мы с сестрой впервые попали в школьный летний лагерь. После обеда там надо было спать, а из кормежки мне понравился только компот из сухофруктов. Впрочем, детально в лагерной жизни мы не успели разобраться. Через пару дней к нам вернулась бабушка.
А вот гости приезжали к нам часто. И это было весело, шумно, познавательно даже. Ведь каждому внуку или внучке бабушки (нашим двоюродным братьям-сестрам) надо было показать город. Проехаться по Волге. Подняться на курган. Съездить на шлюзы. Мы с сестрой всегда в этих экскурсиях участвовали. У наших дядь и теть, если и не лежала душа к этим поездкам в летний зной, терпения на них хватало вполне. А еще были у взрослых свои долгие разговоры о жизни, тем более у папы с братьями профессиональные интересы совпадали. Вообще, очень дружеские были отношения между родственниками. Бабушка, конечно, во время приезда детей радостно хлопотала по дому, хотя мама старалась высвободить ей время для общения с гостями. Родителям такие наезды родни были не только не в тягость, но и разнообразили жизнь. Помню я своего папу, очень оживленного после посещения футбольного матча, куда его вытащил кто-то из братьев (папа, по-моему, никогда не «болел» до этого). В эти приезды устраивались и, говоря современным языком, фотосессии. В фотоателье все долго прихорашивались у зеркала, в студии расставлялись стулья, фотограф усаживал бабушку, придумывал несложную композицию из взрослых и детей, и «птичка вылетала»…
Были встречи, были и расставания… Последняя поездка моей мамы в Каплино, когда она ехала уже проститься с бабушкой Марфушей, врезалась мне в память. Получили телеграмму, что бабушка умерла во сне. На похороны мама, даже не думала брать с собой нас, учившихся в старших классах. Знала, что дорога будет тяжелой и надо торопиться. Ехала она, можно сказать, на перекладных, в том числе и на каком-то товарняке. Если бы мы поехали с ней, мама не стала бы так рисковать. А в Каплино ей сказали, что процессия уже за околицей. Добежала, попрощалась, успела… Мамина сестра тетя Лида приехала на похороны со своими девочками. Они жили в нашей области, но километров на 160 поближе к Старому Осколу, и сели на поезд, который к моменту получения нами телеграммы уже отправился с нашего вокзала. До сих пор жалею, что в такую тяжелую минуту рядом с мамой не оказалось нас… А бабушке не было еще семидесяти. Что за возраст по нынешним временам!
Пришло время расставания и с бабушкой Наташей. Ей было 74 года, когда она умерла. Это тоже не возраст. Ее сестра тетя Катя, имевшая более благополучную судьбу и никуда из Горшечного не уезжавшая, дожила до девяноста двух лет, хотя выглядела в последние десятилетия своей жизни согбенной древней старушкой. Но разве могли аресты и гибель мужа, тяжкий труд, смена места жительства способствовать долголетию нашей бабушки? Она жаловалась на головные боли, ходила по врачам, внешне сильно состарилась. А потом с бабушкой случился удар. Самое ужасное, что после него она перестала узнавать родных. Произошло это, когда я уже училась в Москве в университете. Но вот на каникулах мы с сестрой приехали к бабушке в больницу, и она обрадовалась нам, назвала по именам – «Внучки пришли!» Такое просветление длилось, однако, всего несколько минут, а потом бабушка снова погрузилась в свой мир, стала что-то бормотать о своей родной Клишонке…Через пару-тройку недель бабушки не стало. На похороны я не прилетела, родители не хотели срывать меня с занятий. Проплакала на своей общежитской койке, отвернувшись к стенке, вспоминая нашу последнюю встречу в больнице.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Уже несколько десятилетий моих бабушек нет на этом свете. Я живу в том же жарком южном городе моего детства, но уже в другом его районе. Хожу по улицам, которые еще не были проложены в те годы, когда жива была моя бабушка Наташа. В Каплино тоже много перемен, и в доме, в котором жила семья моей тети Гали и бабушка Марфуша, поселились чужие нам люди. А может быть, нет этого дома вовсе, а стоит на его месте современный коттедж. В родные места моих бабушек мне незачем ехать, там меня никто не ждет. Что случилось с моими дальними родственниками в последние годы, мне теперь неизвестно, хотя еще свежи мамины рассказы о них, поскольку она до последних своих дней переписывалась с двоюродным братом и со своей двоюродной племянницей. Мое поколение (а нас было у бабушки Марфуши шесть внучек, у бабушки Наташи – пять внуков и пять внучек) куда менее общительно, несмотря на нынешние возможности мобильной связи, электронной почты и скайпа. И мне уже трудно подсчитать, сколько праправнуков у моих бабушек. Кто-то из них вполне взрослый, кто-то только пошел в школу. Хочется, чтобы, пусть хотя бы из любопытства, прочитали они эту историю. Узнали бы о своих корнях…