Ангел Бесноватий назначен был в Россию в 1917 году.
Тогда большое снисхождение России объявилось по причине растерянности человеков. Тыкались-мыкались слепыми оголодками, покинул их всякий дух, и единый покинул, и свободный. Потому ангелов легион был послан.
Это мы сейчас знаем, что не помогло человекам, а тогда ведь надеялся Господь, что окаяние прекратится, налетят ангелы, осенят крылами и одумаются человеки, замрут в размышлении.
Но Бесноватий не по людской части прибыл, по лошажьей - для облегчения их страданий и собирания их загубленных душ.
Тогда война другая была. Не броней-сталью человек охранялся. Лошадиную жизнь в заложниках своей злобы держал. Сколько их полегло, прикрывая немощь всадника... Сколько зарублено в голодные зимы. Всех собирал Бесноватий, отскребал их души с кровавых мостовых, из болот вытаскивал, из огня.
Неблагодарны люди - себя подсчитают, потрясут цифрами убиенных в газетах за утренним кофеем, возмутят на площадях громкими голосами.
А сколько загубили лошажьих жизней? Есть сердобольные, помянут пьяной слезой своего друга, много их?
Летал Бесноватий над Россией, стынул, маялся. Сменялась надежда горестным недоумением, отворачивались ангелы, уходили бессильно, крылья к спине прижавши.
Один Бесноватий остался. Спасался обречением к своей службе.
Однажды зимой летел он над страшным городом Елабугой.
У русских человеков заканчивалась братоубийственная война. Освобождались лишние люди не убивать уже, а живых построить на продолжение жизни. Лошадей беречь стали для труда.
Вдруг заметил в вечерней синеве слабый огонь. Такие обычно от теплящихся жизнью исходили. Спустился пониже - у избы ковырялся в снегу мальчик, кору от полена отдирал пожевать. Замер, зажмурился от ангельского сияния, закрыл лицо худыми синими ладонями.
- Ты ангел? У тебя есть еда?
- Да, - ответил Бесноватий, доставая из корзины мерзлую лошадиную душу.
Подышал на нее, оттаяла, помягчела, протянул мальчику. Тот схватил, отрывал куски, ел жадно.
Так Бесноватий ослушание совершил, надругание над своим ремеслом.
Но и лошадиной душе еще одно неожиданное услужение предложил. Сидел с мальчиком, крыльями укрывал
.- Как тебя зовут?
- Алеша. Ты меня с собой возьмешь? Или тут оставишь?
- Имя у тебя жалостливое какое. С таким именем не проживешь здесь.
Вдруг услышал Бесноватий дыхание, скрип, тихий разговор.
Увидел подводу, правил человек в красноармейской форме. Сзади сидела женщина в мужском тулупе, с ней дети - двое, трое - ангел не разглядел. Укрывала их, напевала им на чужом языке.
Ангел выскочил на дорогу, замахал крылами. Человеки остановидись в изумлении. Посадил к ним мальчика и взмыл вверх. Женщина обняла, укрыла.
- вот, Эужения Вацлавовна, и религия пригодилась, - рассмеялся возница. - Ваш, похоже ангел, христианский... наши все мщением заняты, наказанием...
- Ах, Минахмед Садретдинович, не серчайте на своих, в безнаказанное время живем, всякие ангелы пригодятся.
Так попал Алеша в елабужский детский дом.
Полагалась ему алюминиевая миска-кружка, одеяло шинельное на троих, пара штанов и вязаная кофта досталась - белая, фигурная.
До Стылого времени она девушку согревала - не согрела.
(В морозный день пошла Эужения в морг - одежду с трупов собирать. Развели во дворе костер, кипятили одежду в чане, колотили палками на морозе - вшей убивали. Потом собрала чистое, починила-заштопала, руками разгладила. Ездила с Минахмедом по оставленным деревням - подбирали живых, привозили в бывший купеческий дом, мыли-кормили).
Вот так Алеше и досталась белая кофта - рукава подвернули, подпоясали - и тепло, и красиво даже. Большая кофта, расти, Алеша, надолго хватит.
Бесноватий за Алешей посматривал - близко не подходил, не полагалось ему.
Рос Алеша в детдоме в Елабуге, читал с усердием, строем ходил, в горн дудел. Когда укрепился здоровьем, решили его определить на военную службу в училище. Засобирался радостно, укладывал в фанерный чемоданчик любимые усатые портреты. Тут не сдержался ангел Бесноватий, посетил его близко.
- Не уберегу тебя теперь, ни силы, ни власти не имею.
- И не надо! Мы сила теперь, нас много! - чемодан новыми защелками чпок! Готов к труду и обороне! Летчиком буду! Алексей Иванов летчик!
А до тридцать седьмого всего пять лет оставалось.
Ко второй войне укреплялись человеки броней-железом.
Лошадей в деревнях поизвели - голодом сожрали, ненавистью сожгли, коварством подрезали.
К тому времени дух свободы оставил русских человеков, уступил соборному вдохновению.
Разделили они страну частоколами, колючками занавесили, тасовали человеков туда-сюда. Перед забором была неволя сытая, властная, испуганная, торопливая. За - неволя ясная, битьем и голодом определялась.
Побыл человек с одной стороны, теперь за другую сторону забора становись. Иной заборный выходил в растерянности болен душою и разумом обессилен, копошился остаток своей жизни, не поднимая глаз. Кто выходил упрямством, кто подлостью, зарывался в свою яму, или на горку прыгал, участвовал суетливо, кричал, рукой указывал...
На плохое дело собак поставили - разделенных стеречь.
Постановили Бесноватию собачьи души собирать.
Адрес на бумажке написали, северное место. Валенки выдали, овчиный тулуп просторный, рукавицы. Инструкцию по неучастию. В общем, забыть свою ангелиную сущность, смириться с назначением и доброту на собачьих душах упражнять. А людей наблюдать сторонне.
Осерчал Господь на русских людей после семнадцатого года, покинул их, оставил на тысячу лет одних.
Неверно истолковали господню кару - возгордились, что путь свой им позволил утвердить.
А Он надеялся на смирение в надежде на покаяние и осветление души.
За их грехи Бесноватию выпало страдать. Не пожалеть их, не поддержать в падении или горе, охолодеть душой.
Как-то раз летел Бесноватий в мерзлой темноте над бараками. Назначено ему было в колымском лагере забрать собачью душу.
На снегу рыдал вертухай - в руках остывала мертвая собака. Раскачивался, матерился, собачью голову целовал.
- Сссуки, убииили...- захлебывался слезами - не доглядел за тобой, друг мой, дружок...
- За остальными доглядаешь исправно? Бьешь вовремя? - не сдержался Бесноватий.
Вертухай уставился на ангела в изумлении: а ты кто такой?
- Ангел я. Пришел за собакой твоей, душу ее в Рай отнесу.
- Ангел? Из бывших что ли? А разве не отменили вас?
- Кто отменил? - махнул серым крылом для острастки.
- Ну кто, отец наш Сталин и там эти, наркомы, внутренних дел...- залепетал он, - ну я пошел, пошел, прими собачку. И это, не видел ты меня, если что.
- Что ж ты так испугался? Я ведь ничей, покуда ты живой, я тебе не судья.
- Знаешь, Ангел, - осмелел вертухай, отирая снегом собачью кровь, - ты вот сейчас вознесешься, а я тут колдыбаться буду. Думаешь, не знаю я вашего закона? Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься... Вот согрешаю, но и они согрешают, - обвел рукой бараки, - вот враги, сколько их смотри! И все согрешают, все! - закричал в отчаянии, зажал рот рукой и побежал.
В ужасе побежал, прытко валенками скрипел по снегу, а ведь хотел собаку свою похоронить по-человечески. Кирку взял - долбить землю, могилку обустроить. Забыл, все забыл за пару неосторожных слов.
Хлопнула дверь, перекрикивались на вышках, искрился снег под луной, на снегу застывало собачье тело.
В бараке номер шесть на верхних нарах спал зэк Алексей Иванов. На этих нарах он провел уже три года.
Вначале снилось ему, что взмывает он вверх над колючей проволокой на серебристом самолете, долго снилось.
Потом снилось, как пролезает под проволокой, и бежит, бежит по снежному полю...
Но теперь ничего такого не снилось ему. Иногда только мелькало неясно, как ангел его на телегу посадил, как накормили кашей, одели в теплую белую кофту... Его ли это? Или кого-то другого укрывала шинельным одеялом Эужения сто лет назад?
Опять нарушил Бесноватий божье слово. Подошел к Алеше, дотронулся до плеча.
- Ты меня помнишь?
- Нет! Не буду я тебя помнить...
Как потом было? Пожил в детдоме, в военное училище пошел. Писал письма им, спасителям своим, Эужении и Минахмеду.
В тридцать седьмом Минахмеда забрали, Эужению из дома выгнали. Потом арестовали и Алешу за переписку с врагом народа. Били, конечно.
Один лагерь, другой, теперь здесь.
- Говорят, скоро война? На войну выпустят, это хорошо. На войне свобода, дело, летчиком буду.
- Будешь, конечно, будешь...- поцеловал его ангел и ушел.
Сокрушенный ушел, гневный, бессильный, колотилась в котомке собачья душа, стыли крылья под колючим ветром.
Не взяли Алешу в летчики, не взяли в артиллеристы, шел он впереди, старая винтовка неперевес.
Всех впереди шел, танков и бронированных машин, обутых-одетых с пулеметами, с пушками... А за ним - тоже шли. Разные шли, и за родину, и проскочить, и отсидеться.
Не случилось с ним ничего нового, как знакомое все - штрафной батальон, контузия, плен, и опять лагерь - родной, колымский. Потом на поселении жил в бараке.
Всегда в бараке, всегда на нарах спал.
Справа слева - такие же храпят. Неотличимые: ватники, портянки, махорка, небритые щеки, желтые зубы, если остались еще. Всегда мерзло, мерзло, глаза слезливые. Разговоры про баб да волю... Какая она, воля? Какое оно, лишнее слово? Шаг вправо, шаг влево - танцуй вволю.
В пятьдесят третьем году вышел. Куда вышел? Да никуда.
На костылях, пальцы отморожены, рука парализована, видит плохо, глухой от контузии. Спасибо помогли с интернатом для инвалидов - Бесноватий вовремя страницу про плен из дела вынул.
Никогда не жил сам по себе , всегда в стаде, гуртом, к другим прижатый, под надсмотром, присмотром...
Вот он, Алексей Иванов, мечта тирана - всегда в строю, неотличимый, не обеспокоенный своим мелким, отдельным. Не отлучался ни на минуту нигде, даже сортиры лагерные, или интернатовские - общие. На виду нужду справляй.
Занят был непосильно, чтобы и мысль не проскользнула на траве валяться, в тишине одному сидеть, газировку на бульваре пить.
Чтобы пуговицы своей не имел. Сапоги и ватник казенные - только номер нашит свой. Вот, номер - это его! Алексея Иванова, и никого больше.
Вот она какая, его примерная жизнь. Каменная жизнь.
Бесноватий сидел с ним в интернатном саду. Алешина рука подрагивала, он говорил медленно, подбирал слова.
- Скажи мне, ангел Бесноватий, ты ее видел, эту одинокую жизнь? Ты же летаешь над всеми, как оно там, где другие живут? Гуляют допоздна, мороженое едят, девушек обнимают? Дверь за собой закрыл - и один. Один! Хочу лампочку выключу, хочу газету почитаю, не звенит отбой, санитарка не проверяет. Когда один, сам, газировку пью, сижу на бульваре?
- Полетай меня, ангел Бесноватий. Посмотреть хочу на чужую жизнь сверху.Не получилось человеком, хоть с ангелом полетаю.
Подхватил его Бесноватий под руки, взмыли они вверх.
Внизу люди шли с работы домой, собак прогуливали, шалили дети, женщины накрывали столы к ужину. Над городом садилось солнце, блестели крыши. В листве громко щебетали птицы.
Сам Господь любил это время, небеса светлели перед ночью, обещая спокойное доверие сна.
Спустились на бульваре.
Бесноватий осторожно посадил Алешу на скамейку, пошел за газировкой.
Ах, вот она какая, невкусная, в глаза бьет, слезятся.
- Ты иди, Бесноватий. Спасибо, не забыл меня, на старости лет вот праздник мне устроил. Иди, я тут еще побуду и доковыляю сам.
Алеша постоял у моста через широкую реку.
Перегнулся через перила, сподобился и сиганул.
Летел, ангелом себя чувствовал, ударился о воду и пошел ко дну.
Не мешал Бесноватий, понимал. Смотрел сокрушенно.
А потом отчаялся своей вечности и крылья пожег.