***

Отца она еще застала в живых после лагерей, по вечерам выкатывала его из темной комнаты во двор, они сидели под деревом, коротали вечерок.
Когда отец умер, гипсовый сталин еще пугал темные площади степных городов.
Соседи сторонились их, но с похоронами помогли. И заупокой души выпили.
Собрала его вещи, отнесла пиджак и брюки нищему, от отца остались пара исписанных тетрадок и немецкий словарь.
Она закончила пединститут и получила распределение в школу на целине. Собралась, попрощалась с соседями, через пару дней уже шла с говорливой начальницей по чужой улице - устраиваться в комнату.
Привычный степной колючий ветер, горлинки тревожились в ночи. Как будто ничего не изменилось. Вечерами стала читать отцовские лагерные записки. Инженерные мысли вперемежку с воспоминаниями о ней, маленькой, о матери, которую и не помнила толком, о каких-то незнакомых людях. В конце примечание, что остальные тетрадки отдал такому-то.
Через год ей полагался отпуск. Она поехала в городок, возле которого в карьере был лагерь. Оттуда в пятьдесят четвертом году она забирала отца.
Ничего не изменилось там. Городок чернел угольной пылью, все также надрывался по вечерам пьяным криком, жалкий базарчик торговал ворованным углем, грязной редиской и самогоном. На базарчике ей указали нужный дом. Показали испуганно, нехотя, отвернулись сразу, боясь расспросов.
Дом - посеревшая хата, забор, собачий лай во дворе.
Хозяин - нетрезвый седой мужик - удивился, подозвал жену: гостья к нам! Пригласили к чаю.
- Кто такая? А почему думаешь, не сжег я все, не порвал? Ладно, возьми уж.
Принес тетрадки, исписанные знакомым подчерком.
- Спасибо.
- А не благодари, ты не знаешь, кто я, узнаешь, заплачешь.

Закуталась платком, поджала ноги, покимарила до утра на вокзальной лавке.
- Вон она, к нему ходила, - показывали на нее.
- Молодая, дочка, может, прижитая...
- Или лагерная, из последних,
- А чо, хозяин-барин...
Дома сложила всё под кровать в чемодан. Никогда не читала больше.