В некотором царстве, некотором государстве жила-была Баба. И родился у неё сынок. Избаловала она его и сама не заметила, как постепенно в Ягу превратилась. Слова от неё доброго родные сёстры не дождутся. А сынок прожорливый, знай всё жрать просит. И стали его люди звать Несыть. Вырос сынок, и аппетит вместе с ним. Собственную тётку сожрал, не подавился. Стали люди стороной обходить их домик на краю леса, чтоб в капканы не угодить, им расставленные.
Залетела в те края стая лебедей. Упало на почву гнилую, бесплодную пёрышко лебединое, и вырос на глазах у всех дворец белокаменный. Зависть обуяла сердце ненасытное. Дал Несыть клятву страшную, что не будет пускать во дворец тот людей добрых. Дорогу вконец перегородил, одна тропинка тонкая осталась.
Закручинилась царевна-лебедь, запечалилась. Отправила к нему послов. Чуть ли не горы золотые послы сулили, добро предлагали. Но не желал Несыть монет золотых. Таким обиженным и обделённым себя он чувствовал, что сверх золота велел царевне-лебеди прийти на поклон к нему, да в ноги кланяться пред всем народом честным, дабы насытить гордость его непомерную.
Разгневалась царевна-лебедь, да призвала владычицу морскую спор их разрешить. Приплыла от неё рыба-пила. Виновного жестоко она наказывала, просто резала наповал.
Побоялся Несыть, что отрежет и его аппетит рыба-пила, и начал её уговаривать, чтоб она лучше царевне-лебеди перья на крыльях подрезала. А чтоб легче уговаривалось, велел он Яге продать опустевшую избу одной из тёток. Испугалась Яга: «Дурак, - говорит, - ежель в избу людей пустить, так и жить можно, не горевать. Сам знашь, пенсия у меня невелика, живём на то, что дочка подкинет. А коль продавать, давай хоть нашу избушку подлатаем. Вон царь-лебедь, пока не понял, с кем соседство завёл, крышу нам перестлать успел. Теперь хоть в доме не течёт.» – «Нет, - сын ей отвечает, - не бывать тому. Так я свой голод не утолю. А нутро мне подсказывает, что пока по моей земле будут чужаки ходить, мне покоя не будет. Лучше я землю эту сожру. Сам подавлюсь, но никому она не достанется».
Как услышала рыба-пила его речи, усмотрела она в них противоречия. За словом она в карман не лезла, хоть карманы и были, но не для речей. Спрашивает Несытя: «Ты впрямь дурак, иль зол, как козёл. Ты вообще чьих будешь? От горыныча иль кощеева племени род свой ведёшь? Как, по-твоему, царевна лебедь с подрезанными крыльями к терему своему подлетать будет, если ей проход не дать? Хочешь, чтоб по твоей милости меня на съеденье щукам отдали?» – «А это твоего ума дело, как исхитриться, чтоб дельце моё обтяпать,» - отвечает Несыть и сулит пиле-рыбе жемчуга речные.
А ведь жемчуга еще добыть надо. Льет сестра обжоры слезы горькие. И без того уработалась вся, пожить уже хочет спокойно, по-людски, да про распри забыть. Но боится брату перечить. А тот и слышать ничего не желает.
Про жемчуга те речные было царю-лебедю ведомо. Обратился он к царице и призвал ее зря копья не ломать, а терем на новое место перенести, ибо были кругом земли более благостные, чистые и плодородные. Но успело расселиться в округе племя лебединое, а отступать совсем под натиском Несытя не хотелось. И для соблюдения равновесия между силами добра и зла порешили терему стоять, как стоял. И жильцы для терема нашлись, хоть и не пернатые, но все ж родня, семейство серых мышек-норушек. Им для размаха крыльев широкой тропы не требовалось, а достаточно было существующей узкой тропинки, которую Несыть прибрал было, да насовсем захватить не сумел.
А Лебедь-царевна договорилась с Жар-птицей, чтоб та на страже закона стояла, не давала обжоре новых соседей обижать, их гостей пугать да их землю жрать.
У калитки гости в мышей оборачивались да незаметно для злых соседей к терему пробирались.
Так что стали все мирно жить-поживать да добра наживать, бога славить да защиты просить.