Сёма в стране... Чудо одиннадцатое. Грехи наши...

               
                Сложный вопрос.

        Прожить всю жизнь в стране, где религия не только отделена от государства, но зачислена в разряд мракобесия и чуть ли не наркотического средства ( «опиум для народа»); сдавать с блеском экзамены по атеизму; состоять в рядах монолитной, как железобетонный блок, партии; а потом в иммиграции в одночасье стать а эрлехер ид с соблюдением кашерата и с убеждениями потомственного хасида...
А ещё при этом клеймить позором других, кто экзамены по атеизму не сдавал, в монолите не состоял, но продолжает и новой жизни есть трефное...
Это не каждому дано. А кому всё-таки дано, то  с того и спросится...
      Сложный вопрос: с одной стороны никогда не поздно припасть к своим родовым корням ( если это до конца искренне); с другой стороны «каким ты был, таким ты и остался» на склоне второй половины жизни....
Сёма Альц – Геймер этим высоким нравственным выбором не задавался. Он резонно полагал , что если жить по совести, не преступая нравственные табу, которые сам себе и поставишь, то после жизни на  Страшном Суде ответ придётся держать за грехи, но хотя бы не краснеть за поступки.

       Нет, не подумайте, что  Альц оказался недостойным сыном своего народа, пренебрегающим его обрядами и обычаями. Ничего подобного. Ещё в Союзе Сёма мечтал посещать настоящую синагогу, слушать мудрых цадиков, читать по памятным датам кодеш, дышать запахом тысячелетий, который присущ торе...
Так оно на первых порах и происходило, пока он не столкнулся с реалиями американской действительности.

       Первое прозрение наступило в первый день первого пейсаха на первом году пребывания в Штатах. Наивный Сёма отправился в синагогу, чтобы прослушать «искор» и преклониться перед памятью ушедших в мир иной родных и близких. Увы, его ждало разочарование – в храм Сёму не впустили. Позднее его просветили, что места закуплены заранее и за немалые деньги.
    -  «Ага, и здесь номенклатура...» с грустным сарказмом констатировал Семён.
    Позже Альц узнал, что в Америке даже еврейская вера вере рознь. Оказывается, здесь легально существует триада форм отправления религиозных нужд.
Ну, с ортодоксами, хасидами вопрос ясен – они веками блюли веру и им с праздношатающимися мутантами вроде Сёмы не по пути. Консерваторы обидели его, не пустив в святилище, когда душа Альца порывалась к раскаянию. Оставались реформисты.

      В temple Efroim Альц пришел на праздник пурим. То, что он увидел там, удивило его больше, чем отказ консерваторов. Он попал на мероприятие, представляющее собой нечто среднее между концертом художественной самодеятельности в поселковом клубе и утренником в старшей группе детского садика. Ни о каком соблюдении исконных еврейских традиций не было даже намёка – достаточно сказать, что больше половины присутствовавших мужчин вообще не надели кипы...
     В добавок к этим культовым сомнениям ещё и богомольная соседка Геймеров всё пыталась «впарить» ему брошюру с программой секты «Евреи за Христа», а по субботам происходило нашествие адвентистов...
     Короче, Семён Альц-Геймер решил придерживаться опробированной шестью десятилетиями жизни практики – жить по совести, не суетясь и постепенно познавая дус идишкейт (еврейство).
 
                Марш Мендельсона.

      ...Так прошли первые пять лет пребывания в Штатах: Альц знакомился с новой жизнью, познавал людей, порядки и обычаи, внедрялся в среду, где предстояло жить оставшиеся годы. Нашелся компромисс и с реализацией духовных потребностей: правоверным евреем он так и не стал, но соблюдал необходимые атрибуты веры детей Авраама.
      Сёмка давно мечтал побывать на Земле обетованной, в Израиле, где у него были несть им числа родственники и друзья. Да вот всё не получалось: в Союзе перед эмиграцией в Америку настоятельно не рекомендовали ездить за рубеж. В Штатах в первые годы пребывания  было явно не до разъездов «по городам и весям».
Короче, ничего не случается без времени – наступило время, когда в кармане Альца лежал билет в Тель-Авив через Вену, а дата поездки совпала со вторым днём еврейского Passover’a. Сёма воспринял это, как знаменательный сигнал к своей дальнейшей интеграции к родовым корням.

      Вылет был  из Нью-Йорка и Сёмка с радостью принял приглашение своих бруклинских друзей провести первый пасхальный день в их обществе. Интерес подогревался ещё и тем обстоятельством, что дейм ерштн сейдер друзья намерились праздновать в расположенной неподалёку синагоге.
Заранее хочу извиниться перед серьёзным читателем, ибо описание того, что происходило в тот памятный вечер с Альцем и вокруг него, может ему (строгому читателю) показаться легкомысленным. Но так об этом рассказывал сам Сёмка, а автор в меру своих эпистолярных сил повторил его рассказ...

      ...Все неурядицы того вечера у Семёна начались с кипы, точнее говоря, из-за её отсутствия. Пришедший прямо с корабля на бал (с электрички в синагогу), одетый по-дорожному-в кроссовках и бейсболке с длиннющим козырьком – Альц долго высматривал ящик с головными уборами, который обычно стоит у входа в синагогу.
         - «Ладно, не трать зря время. Заходи, как есть... Не льсти себе – там до тебя нет никому дела». – уверенно прервал мытарства Альца его друг.
Пришлось зайти в небольшое помещение, где собрались десятка три пожилых людей, вот так нелепо одетым. Семён тихо присел на крайний стул, со страхом ожидая, что его выдворят в этом наряде вон. Приятель оказался прав (вот она, Америка!). Никто даже глазом не повёл в его сторону  и в течение часа Альц внимал повести от о том, как Моисей выводил евреев из Египта в Эрец Израиль.
Рассказ этот о Мойше-ребени он слышал более полусотни лет тому от своего отца и, вероятно, доживи папа до восьмидесяти пяти, он был бы похож на этого красивого благообразного старца...

       ...Дальнейшее празднование проходило на втором этаже в обширной  трапезной синагоги. Часовой перерыв между первым и вторым действием пошёл Семёну на пользу: он сбегал домой к друзьям, сбросил свою эпатажную униформу, одел тёмный костюм, галстук и стал походить на вполне приличного прихожанина. Отыскалась и кипа на его голову. Альц облегченно вздохнул и уже заинтересованно оглянулся вокруг.
       Накрытые белой скатертью ряды столов по сложившейся веками технологии заполнялись пасхальной снедью. Состав публики резко изменился. Теперь вместо бородатых и истовых американских евреев преобладали такие же, как Альц, пришельцы из бывшего соцлагеря. Их выдавало не только знание русского языка (практически без акцента), но и раздававшиеся нетерпеливые возгласы:
        -  Ну, что они тянут? Сколько можно ждать? Пора бы уже начинать...

      Наконец, поступило долгожданное приглашение и народ, слегка суетясь и расшаркиваясь друг перед другом, расположился за праздничными столами.
       Соседями Альца оказались: слева худощавый (чтоб не сказать тощий) мужичок со впавшими щеками и стремительно бегающими  цепкими глазами. Он, не переставая, рассказывал  Сёме, а заодно и всем окружающем, что и в какой последовательности сейчас будет происходить, поэтому Альц прозвал его Знатоком.
Напротив, чуть слева сидел бравый с приличных размеров орлиным носом, седыми получапаевскими усами и сохранившейся прической  ветеран Отечественной полярный лётчик. Полярник ( иначе Сёма его назвать не мог), очевидно, любил пофилософствовать и вспомнить боевое прошлое.. Каждую сентенцию он начинал словами: - «Когда я летал над Шпицбергеном...»
Прямо против Семёна сидела приятная пара из Киева – мать и дочь. Матушке было за восемьдесят, но безупречная одежда и манера поведения указывали на её аристократическое происхождение. Увы, по всему было видно, что пожилая дама уже основательно страдала от недуга, который был тёзкой Семёна. Каждый раз , обращаясь к Сёме она деликатно просила: -«Молодой человек, будьте любезны назвать ваше имя...»
Понятное дело, назвать соседку, кроме как Одуванчиком, Сёмка просто не имел права. Дочь Одуванчика – полная противоположность матушке: смешливая с озорными глазами- каждый раз с улыбкой и без смущения поправляла заходившую «не в ту степь» бабулю и всё это выглядело добро и трогательно: - «Мамуля, это-Семён, он тебе уже дважды представлялся.»
Остаётся только замкнуть узкий застольный круг сидящими справа друзьями Полинкой и Лёвой и начать хронологическое описание происходящего.

     Главное действующее лицо этого памятного вечера – молодой рабай. Вернее, ещё не рабай, а по медицинской терминологии резидент, стажер. Семён не мог судить о его произношении на иврите, но русский оставлял желать много лучшего. В результате , перевод отдельных частей проповеди на русский был немногим понятней , чем на иврите. Потом привыкли и начали различать слова и интонации.
     Первые же фразы рабая насторожили Знатока, а затем по ходу проповеди он не переставая комментировал речь стажера. Послушать его, так Стажер не произнёс правильно ни одной фразы. В том, что зануда Знаток недалёк от истины, участникам собрания вскоре пришлось убедиться лично.   
       Ритуал полагал после вступительного слова и до начала трапезы омовение рук своих, дабы избавиться от греховных наслоений. Что все присутствующие слегка тесня и подталкивая друг друга и сделали. Потом уселись за столы и к ужасу молодого рабая повели неторопливые беседы в предвкушении новых блюд.
      Увы и ах! Стажер не предупредил невежд о необходимости хранить молчание до начала трапезы. Болтовня сотрапезников осквернила чистоту их рук и, сцепив зубы, чтобы не проронить ни слова, они снова бросились к кувшинам с водой...
   Знаток торжествовал:  - « А что я вам говорил- он таки ничего не знает!..»
Начало трапезы ознаменовалось ещё одним инцидентом. Дотошливый Знаток в очередной раз обнаружил, что нарушен порядок поедания блюд: - «Нет! Что вы делаете? Сначала хрен!»
Поскольку основная масса сидящих за столом справедливо полагала, что хрен не слаще редьки, и поедала всё в относительном беспорядке, Знаток истерично повторил эту фразу трижды.
Затем, поняв, что всех не переубедить, он сосредоточил свои усилия на дочери Одуванчика: -  «Аня, возьмите сначала хрен. Ну, возьмите же хрен!!»
Очевидно с хреном у него были связаны какие-то особые воспоминания.

      Следующим по значению оказался эпизод с яйцами. Надо сказать, что сваренное вкрутую яйцо в пасхальном меню играет роль не меньшую, чем самый горький хрен. Съев яйцо, ты гарантируешь себе определенные бенефиты на целый год. Вот почему застольники в момент раздачи яиц испытывали легкое волнение. И, как выяснилось чуть позже, не зря.
То ли перед Passover куры перестали нестись, то ли у Стажера было плохо с устным счетом и он перепутал число гостей, то ли по какой либо другой причине, но яиц явно нехватало. Счастливые обладатели овального чуда радостно очищали его от скорлупы,  а обделенные – тоскующими глазами смотрели на пустую посудину.
 Среди последних оказался и Полярник. Не терявший самообладания в условиях Крайнего Севера, еврей-лётчик и здесь не сплоховал.
     -  А где яйца? Где мои яйца? –командирским голосом воскликнул асс.
Подносившая к столу еду общественница из числа русскоязычных прихожан бросилась в подсобку и вынесла оттуда тарелку с несколькими кругляшками на ней. Она едва успела вручить одно яйцо Полярнику, как остальные тут же исчезли с блюда.
Довольный тем, что его команда возымела силу, Полярник великодушно передал яйцо сидевшему рядом с ним очень пожилому и, по всему видно, глуховатому гостю. Затем он повернулся опять к общественнице за яйцом для себя, но застал уже упомянутую выше чистоту на тарелке. Глаза ветерана округлились, усы по-тараканьи вздыбылись, нос уже больше напоминал копьё, готовое пронзить нерасторопную женщину.
      -«Яйца! Мои! Где!» – от возмущения делая ударение на каждом слове, прорычал Полярник.
В конце концов подавальщица вспомнила о своём статусе общественницы- какого рожна этот старый лавелас прилип к ней со своими яйцами:
     - «Послушайте, чего вы ко мне пристали? Я вам не курочка-ряба, чтобы сносить яйца. Нет больше яиц!! А если у вас есть проблемы с этим делом, то предупреждайте заранее раввинат!»

     ,,,Между тем, молодой рабай понемногу приобретал уверенность и шарм: он больше не ошибался в процедурах (по крайней мере, Знаток уже помалкивал). Рабай закончил читать очередную главу и сделал паузу.
В наступившей тишине неожиданно раздались звуки свадебного марша Мендельсона.
   -  «Ну, реформисты , вы даёте! - ошеломлённо подумал Альц. – Надо же придумать такое музыкальное сопровождение!»
Марш отзвучал раз, потом второй... Лёгкое смущение Сёма заметил и на лицах других гостей, разве что за исключением Одуванчика, которая хранила невозмутимость истинного патриция.
Когда марш прозвучал в третий раз, взоры присутствующих обратились на того самого тугоухого старичка, которому досталось яйцо Полярника. Тот, наконец, услышал поющий в его кармане мобильник и вытащил его на свет божий.
Поля с Лёвкой, дочь Одуванчика и сам Сёмка сидели красные с выпученными от едва сдерживаемого хохота глазами.
Одуванчик же, у которой в голове всё смешалось, как в доме Облонских, вдруг меланхолично и томно произнесла:
     -  Ах, вот уже и гимн Советского Союза играют...
Это было too much! Альц тихо застонал, хрюкнул и медленно сполз со стула под белую скатерть, покрывавшую обеденный стол.

                Грехопадение.

         Было бы несправедливо за смешными эпизодами, которые Сёмка отмечал глазом человека,любящего и умеющего посмеяться над собой, но и, чего уж греха таить, над окружающими тоже, не отдать должное Молодому Рабаю, донесшему до паствы многие мудрые мысли пасхального ритуала.
Семёну запомнилось одно рассуждение, свидетельствующее, что даже такая ортодоксальная религия, как иудаизм, на месте не стоит. Вот его (рассуждения) приблизительный смысл.
       По степени убежденности в вере братья-евреи подразделяются на пять категорий.
Первая, высшая, включает в себя представителей избранного Б-гом народа, полностью посвятившим жизнь служению Всевышнему и чтению торы.
Вторая – глубоковерующие евреи, соблюдающие все обычаи и следующие всем канонам иудаизма.
Третья – наиболее многочисленная; соблюдающие Шаббат, религиозные праздники и знаки, указанные в еврейском календаре.
Четвёртая  (здесь , вероятно, большинство из русскоязычных евреев) – чтящие еврейскую историю, по мере возможности посещающие синагогу и соблюдающие праздники.
И, наконец, пятая – это те, кого в прежние времена называли то атеистами, то безбожниками, то просто без князька в голове...
        Основной смысл приведенной Молодым Рабаем классификации заключается в том, что все люди равны, как Б-жьи творения, и религия не должна отвергать даже самых отпетых детей Израиля и всячески стараться вернуть их если не в веру, то хотя бы в лоно своего народа...

          ...Проведший чудесный вечер в храме, воодушевлённый особой аурой, царившей в синагоге, Семён Альц решил, если не круто изменить, то хотя бы упорядочить свою духовную жизнь. Просчитав варианты провозглашенной молодым рабаем классификации евреев по причастности к вере, Альц объективно признал, что до вчерашнего вечера выше четвертой категории он не тянет
   -« Впрочем, - раздумывал далее Сёма. –я ведь готов к тому, чтобы следовать шаббату, соблюдать посты и ограничения, сделать еврейский календарь своим душевным путеводителем. Это позволит мне на склоне лет приблизиться к душевному совершенству приличествующему моему возрасту...»
В тот день в гостях Альц ел только кашерную пищу, предавался высоким размышлениям, даже полистал библию на русском языке.
Впереди его ожидало двухнедельное пребывание на святой земле Израиля, где его вера еще более окрепнет и углубится.

      В самолёте , взявшем курс на Вену, Альц самоотверженно отказался от еды с аппетитно пахнущей горячей белой булочкой, ограничившись стаканом сока и микроскопическим кусочком сыра. Сидя в самолёте, летящим из Вены в Тель –Авив, где уже не кормили, Сёмка горько пожалел, что отказался от мацы и кусочка гифилте фиш, которые ему пыталась подкинуть Полинка...
Встречавшему его в аэропорту закадычному дружку, с которым они не виделись добрый десяток лет, после полагающихся в этом случае объятий, Сёмка прямо сказал:
      -  «Гусь (студенческое прозвище друга), если я в течение часа не поем, ты рискуешь лишиться своего гостя, так и не испытав радости встречи.
     -   « Не волнуйся, Шлёма-фон, (тоже со времён студенчества), стол накрыт – тебе надо только потерпеть дорогу.
      Дома дорогого гостя действительно ждал накрытый соответствующим образом обильный стол. Чего только ни было на этом столе! Но внимание оголодавшего Сёмы почему-то привлекли нарезанные стройным рядом куски черного украинского хлеба и блестящая подозрительными копейками жира сырокопченная колбаска.
        -  «Ребята, вы что, ошалели? Сегодня второй день пасхи и здесь в Израиле у вас на столе хлеб и другая подозрительная пища?»
     -  « Старик, расслабься... Если бы мы соблюдали все правила и порядки, то здесь не было бы не то, что «русской улицы», но даже русского переулка. Лопай, старина, за всё уплачено! Впрочем, если ты уж такой верующий, вон на столе вазочка с мацой.»
С грустной иронией Семён вспомнил строчки из «гарика» злоязычника Губермана
                Евреи эмигрируют в Израиль,
                чтоб русскими почувствовать себя...

     -  « Нет, выше четвёртой группы положительно мне не дано подняться...» - обречённо подумал Сёма и, испытывая глубокое раскаяние, потянулся дрожащей рукой к чёрной горбушке...