Безмятежный будничный гул женского общежития нарушил громкий крик: «Едут!», и длинные коридоры мгновенно опустели, зато быстро заполнились комнаты с окнами на проспект.
Окна в общежитии большие, трёхстворчатые, но открывались в них только узкие боковые створки, в которых уместиться могло только одно туловище, в крайнем случае, два очень худых. Желающих же устроиться в проёмах было намного больше. Считайте сами – четверо своих жильцов, плюс приглашённые из комнат с окнами во двор, в зависимости от гостеприимства хозяев, от четырёх и более. Размещались все тела в вертикальном порядке, толстые внизу, худые над ними, так что пришлось немного попыхтеть и потолкаться. Наконец, все кое-как утрамбовались и затихли, глядя на несколько автомобилей, движущихся по Ленинскому проспекту в сторону перекрёстка, где на углу возвышалась кирпичная 10-этажная громадина нашей «общаги».
В центре приближающегося кортежа, в открытом автомобиле, мы уже могли рассмотреть того, ради кого случился этот девичий переполох – Фиделя Кастро.
Кого нам только не приходилось встречать-провожать за годы учёбы. Институт наш красовался на Ленинском проспекте, все приезжающие-отъезжающие высокие гости неизменно проезжали мимо нас. Достаточно было одного звонка, студенты снимались с занятий, и пожалуйста – гарантированно обеспечивалась толпа ликующих советских людей на вполне приличном участке по маршруту следования важных персон. Нельзя сказать, что мы были этим счастливы. Но, во-первых, наше мнение никого не интересовало, во-вторых, чего возмущаться, если улизнуть не стоило и пытаться – поголовье строго учитывалось, и невыполнение почётной обязанности каралось очень сурово.
Но этой, сегодняшней встречи мы все ждали с нетерпением, были готовы ликовать на проспекте с удовольствием и при любой погоде. Как назло, именно в этот раз нас решили не привлекать. Возможно, посчитали, что не соберут необходимого количества по причине летнего времени. Возможно, потому, что официально Фидель ехал в Воронеж и в Москве считался как бы «проездом», визит особо не афишировался, даже времени проезда мы не знали.
Мы настроились встречать и отменять своё решение не собирались. Фиделя в СССР любили, в народе его даже ласково называли Федя Кастрюлькин. Вся история кубинской революции была овеяна романтикой, кубинскому народу все сопереживали и поддерживали. Кроме того, в нашем институте учились кубинцы – человек 50, следовательно, и Куба, и команданте Фидель были нам почти родными.
Мы решили так: «Не зовут на проспект – не надо, мы и из окон прекрасно всё увидим». Чтобы не пропустить проезд кортежа, у окон выставили сменяемых дежурных. И вот настал волнующий момент.
Фидель Кастро Рус, в неизменном военном костюме, чернобородый и великолепный, стоит в открытом салоне авто рядом с нашими горячо любимыми Брежневым и Косыгиным. Вот они почти поравнялись с нами, и в этот момент, словно с высоты небес, над проспектом разнёсся радостный женский вопль: «Вива, Куба! Вива, Фидель!»
Фидель стал озираться, затем поднял голову и остолбенел, но уже в следующее мгновение разразился гомерическим хохотом, энергично вскинув обе руки в приветственном жесте.
Любопытство заставило нас забыть об осторожности, мы пихались и лезли из окон, силясь понять, с чего вдруг он так развеселился. Оглядев нашу общагу сверху, все взвизгнули.
Выдохните и представьте себе живописный кирпичный фасад, залитый ярким летним солнцем, с множеством распахнутых окон, в каждом из которых торчат головы, расположенные строго по бокам и вертикально, одна над другой – сотни голов, причём исключительно девичьих и жизнерадостных. И какие это были головы! Блондинки и брюнетки, длиннокудрые и коротко стриженые, аккуратно причёсанные и всклокоченные, в бигудях и без, в косынках и наспех замотанные полотенцами – все были в таком виде, в каком их застал призывный клич.
Тем временем Косыгин заинтересовался, чем так увлечён дорогой гость. Проследив за направлением взгляда Фиделя, Алексей Николаевич засуетился, стал как-то простецки, по-свойски, пихать под бочок дорогого Леонида Ильича и показывать на наши окна. Брежнев поднял голову, повернулся… В общем, с юмором у всех троих было всё в порядке.
Мы замерли, но уже в следующую секунду сотни молодых женских голосов грянули во всю силу голосовых связок единодушное и восторженное: «Вива, Куба! Вива, Фидель! Да здравствует Советский Союз! Да здравствует советско-кубинская дружба!»
Мы размахивали руками и скандировали в едином восторженном порыве, а три лидера ехали, повернувшись «задом наперёд» и, смеясь, махали руками нам в ответ.
К счастью, никто не успел вывалиться из окон, потому что автомобиль доехал до перекрёстка, наши хохочущие лидеры с явным сожалением развернулись, и кортеж поехал дальше.
Мы сползали с подоконников, постепенно приходя в себя, словно устыдившись своего восторга. Рассказывая об этой встрече позже, мы всегда представляли произошедшее «шутливым приколом», но это было не так. Мы были искренни в те минуты, ведь мы ощущали себя единой дружной семьёй. Мы жили в самой могучей и прекрасной стране, мы были добрыми и великодушными, какими всегда бывают сильные. Мы любили всех и были готовы всем помогать.
Не сомневаюсь, что нас надолго запомнили и Фидель, и наши «горячо любимые» - сцена была на редкость живописная.
Когда мы рассказывали об этом нашим кубинцам, они смотрели удивлённо и недоверчиво улыбались: «Неужели, правда? Или это шутка?»
«Эх, вы! Приглашали ведь вас в гости «на подоконник», а вы не пришли. Сами бы всё увидели», - смеялись мы.
Наши «амигос» только поёживались смущённо. Нашими я называю тех троих, что учились с нами на экономическом с самого первого курса. Остальных, а всего их было полсотни, мы знали не очень хорошо, потому что учились они на других факультетах.
«Наших» кубинцев звали Педро, Пабло и Мигель, и были они совершенно разными и внешне, и характерами. На своего знаменитого Фиделя никто из наших, и вообще из всей кубинской группы был не похож, да это и не удивительно. Во-первых, это были просто молодые ребята, во-вторых, на то он и лидер, чтобы быть единственным и неповторимым.
Педро был худенький и невысокий, но ходил с видом очень независимым, высокомерно поджав губу и поглядывая на всех окружающих презрительно, за что и получил сразу прозвище «спесивый испанец». Со временем стало ясно, что это просто защитная маска, но всё же что-то высокомерное в нём было. Может, происходил он из какого-нибудь богатого семейства?
Пабло был крупный, физически сильный и выглядел взрослее всех. Говорили, что он был из бойцов Фиделя, успел повоевать и отличиться, за что и был поощрён «путёвкой в жизнь» - направлен учиться. Он был приветливый и добродушный, при этом очень стеснительный. Ни разу не видела его сердитым или ругающимся. Почему-то при разговоре с ним всегда хотелось улыбнуться, сказать ему что-нибудь приятное.
Если Пабло был просто темнокожим, то третий, Мигель, был очень чернокожим и очень весёлым. Походка у него была своеобразная, словно танцующая, длинные музыкальные пальцы беспрерывно отбивали ритм. Он почти никогда не расставался с тетрадкой, куда записывал, помимо музыки и песен собственного сочинения, свои стихи, рассказы, пьесы, повести.
Мы часто с недоумением спрашивали: «Ты зачем пошёл в инженерный ВУЗ? Ты же чистый гуманитарий».
Он смеялся: «Журналист у нас в семье уже есть, а вот инженера нет, я буду первым».
Мигель учился с нами в одной группе, поэтому мы знали его лучше. Мигель рассказывал о том, что его семья живёт в Гаване, где их знают и уважают, что брат его – известный журналист. Вспоминал их дом, кокосовую пальму во дворе, у ворот. Говорил, как любит отец угощать гостей кокосами.
Помимо того, что он обладал литературными и музыкальными способностями, Мигель оказался прекрасным танцором. Вдвоём с не менее талантливой партнёршей они танцевали такие зажигательные кубинские танцы, что зрители были в восторге. Почти постоянно участвуя в институтских концертах, они быстро стали популярны среди студентов. В их выступлениях всегда было множество импровизаций, с подниманием зубами брошенных платков, с трюками, почти акробатическими. Когда Мигель выдавал «на бис» свой коронный номер – с бешеной скоростью в безостановочном танцевальном ритме вращал водружённый на живот разукрашенный длинный шест - зал буквально взрывался аплодисментами.
Вот такими были наши кубинцы. Кстати, мы звали их Петя, Павлик и Миша, по извечной русской привычке всё переиначивать «под себя».
Учились они нормально, как все, то есть по-разному. Их пребывание в СССР и учёбу контролировал Рауль Кастро, брат Фиделя. Фиделя все почти боготворили, восхищались, а Рауля ужасно боялись. Был он очень строгим, устраивал им часто взбучки, мог за неуспеваемость или нарушения отправить обратно, на Кубу, даже целую группу.
Отношения у нас сложились вполне дружелюбные, хотя и не слишком доверительные. Не было никаких конфликтов, уж тем более по национальному признаку. Несмотря на то, что факультет наш был преимущественно женский, амурных историй не сложилось, хотя на других факультетах заключались браки, дети рождались.
О своей стране ребята не распространялись – так, общие разговоры о погоде, природе, об акулах. Да мы и сами знали прекрасно, что страна бедная. Какой же ей быть, если столько лет под игом американским находилась. Вот теперь, после освобождения, начнётся процветание, как у нас. Не сразу, конечно, сначала подготовят кадры, обучат, и – вперёд, к победе коммунизма. Мы, разумеется, поможем.
Никаких острых политических вопросов мы с ними не обсуждали, да и между собой тоже. Нас это не слишком интересовало, да и не знали мы ничего сверх того, что освещалось в прессе. И вообще, болтун – находка для шпиона, к чему излишняя откровенность.
После памятной встречи Фиделя прошёл почти год, мы уже доучивались на пятом курсе. Всё как-то суматошно и сразу свалилось на наши головы – выбор тем диплома, выбор руководителей, выбор мест практики, распределение.
На фоне всеобщей суеты и беготни слухи о том, что Мигеля отзывают обратно, на Кубу, по причине неуспеваемости, никто всерьёз не воспринял. Какое может быть отчисление за неуспеваемость перед дипломом.
Оказалось – это правда. Всё случилось так быстро, что мы всего-то и успели проводить Мигеля, узнав о его отъезде буквально накануне. Уезжал он в полном отчаянии, выглядел очень растерянным.
Мы понимали, что влип наш приятель по самые свои чёрные уши. Скорее всего, сказал что-то не то и не там, и получилось, как в старом анекдоте – смеялись все, но кто-то успел донести первым. Или написал что-нибудь, вдохновившись иллюзией демократии и гласности, утратив бдительность.
Мы допускали, что причиной могла быть и неуспеваемость, но почему тогда никто из кубинцев на вокзал не приехал. Побоялись? Чего?
Мигель ехал до Ленинграда, дальше ему предстоял путь теплоходом, через океан. Предварительно обменявшись фотографиями, адресами и обещанием писать письма, мы усадили его в «Красную стрелу» и долго махали вслед уходящему поезду.
Потом писали ему письма и переживали, получая вести от него. Судя по уклончивым намёкам, досталось ему очень сильно. Всё пережитое подорвало его здоровье, Мигель попал в больницу с сердечным приступом, его едва спасли.
Потом от парня потребовали, чтобы он возместил все расходы за обучение и пребывание в СССР. Семья могла бы собрать нужную сумму, но условия возмещения были жёсткими – указанную сумму заработать лично, на уборке сахарного тростника.
«Для меня это – смертный приговор. Работа на сахарной плантации очень тяжёлая, даже для здоровых людей, мне с моим сердцем там не выжить», - написал он в одном из последних писем.
Потом переписка прервалась, возобновить её не удалось.
Не повезло и второму нашему кубинцу – Пабло. Заразившись инфекционным менингитом, он, вместо дипломной практики, угодил в больницу. Заболевание дало тяжёлые осложнения, врачи запретили нагрузки, и пришлось ему уехать на родину. Правда, он собирался вернуться через год и всё-таки попробовать защититься.
Из всех наших кубинцев получил диплом экономиста нефтяной промышленности только Педро. Может быть, он сделал себе потом на Кубе карьеру, кто знает. Вот уж, наверное, загордился, представляю себе.
Прошли годы. Наша могучая страна вдруг рассыпалась, как карточный домик. Мы радовались обретённой демократии, гласности, а потом как-то очень быстро развалили и растащили всё, что досталось нам в наследство. Мы стали бедными, слабыми и, как следствие, жадными и недобрыми, и почему-то националистами.
Куба, оставшись без дружеской поддержки «старшего брата», испытала трудные времена, но выстояла. Страна смогла не только укрепить свою экономику, но и сохранила при этом идеалы революции.
Достижениям кубинских медиков в лечении сложнейших заболеваний могут позавидовать ведущие мировые клиники. Уровень медицинского обслуживания на Острове Свободы признан самым высоким в мире, причём медицинские услуги предоставляются бесплатно не только кубинцам. Чернобыльских детей, например, лечили на Кубе бесплатно.
В кубинских институтах учится много студентов-иностранцев, получение высшего образования тоже бесплатное. Разумеется, как и обучение в школе. Детям и малоимущим выплачивают пособия, оказывают помощь, вплоть до выдачи дошкольникам бесплатного молока. Школьная форма, школьные завтраки – бесплатные. Рабочая одежда тоже выдаётся бесплатно. Небогатая страна как-то находит для этого средства.
Много лет все кубинские достижения объясняли харизмой кубинского лидера. Но Фидель давно и тяжело болен, страной руководит Рауль Кастро, а высший орган государственной власти – Национальная ассамблея народной власти.
А мы-то что же? Нас ведь, таких бескрайних, с малюсенькой Кубой не сравнить. Но Куба опередила нас даже по индексу развития человеческого потенциала.
И Америка как будто перестала домогаться до мятежной соседки, ограничилась экономической блокадой. А ведь в 60-е годы весь мир стоял на грани катастрофы – мы были готовы даже к войне, чтобы защитить маленькую республику.
Закосневшие в сознании собственного величия и правоты, мы самоуверенно делегировали себе право указывать всем, какая дорога является единственно правильной. Тем, кто пытался свернуть с правильного пути, мы могли и указать, и даже отшлёпать и вновь ткнуть на верную дорогу на правах сильного, более опытного и умного. Мы не сомневались в своей правоте, уверенные в том, что любой другой путь приведёт младших братьев к гибели. При этом мы даже не допускали мысли о том, что может существовать другая, пусть не такая широкая, но тоже верная, дорога.
Мы же вели всех к всеобщему счастью и процветанию, куда же нас занесло? Почему со всех сторон раздаются проклятья и обвинения в захватнических амбициях? Только ли потому, что мы стали слабыми? Куда же подевалась наша уверенность в собственной правоте и непогрешимости?
Да, в 60-е годы Куба не смогла бы выстоять без нашей помощи. К счастью, у лидеров хватило тогда ума договориться. Но потом, в 90-е, Куба выстояла, сама нашла выход.
Сегодняшняя ситуация, конечно, несколько другая, да и речь ведь о наших действительно кровных братьях, славянах. И забрать своё хотим, не чужое. Почему же так плохо на душе?
Нет, мы не имеем права предать своих, это страшно, мы это в Таджикистане (и не только) уже проходили. Но, может быть, не надо слишком активно вмешиваться, пусть всё-таки решают сами. А мы подстрахуем от вмешательства других, наглых, беспринципных и с двойными стандартами, у которых амбиций побольше нашего. Мы просто подстрахуем, выступим гарантами. Вот, кстати, сообщили, что в ряде стран, и, в том числе, на Кубе, вновь создаются российские военные базы. Мы становимся сильнее, умнеем? Или опять собираемся «грозить надменному соседу»?
Похоже, что всё-таки и на этот раз восторжествует разум. Как хочется в это верить…
Что-то меня куда-то занесло - «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Где Куба, а где Майдан? К слову, по валовому продукту на душу населения Куба намного опередила Украину.
Слушайте, а, может, и правда, всё дело в масонах? У нас любят делать их крайними во всех бедах. А вот на Кубе масонская ложа всегда существовала и существует сейчас вполне официально.
Впрочем, это я пытаюсь шутить в порядке бреда. Вы меня, конечно, понимаете.