Повесть написана в соавторстве с моим сыном Сергеем Александровичем Стародубцевым.
Вступление
Ударят морозы раньше снегопадов.
Закуют землю в каменную глыбу.
И колеса на ней разобьешь и полоз порежешь -
чернотроп…
===================================
Осень засиделась. Загостилась. Не пускает зиму. Здесь, за околицей Подмосковья, на берегах Волги и Тверцы, уже которую неделю чернотроп томит землю, природу, зверей и людей. Да только ли здесь... Похоже, на всей России распогодилось...
Земле от этого погодного перестроя заботы больше всех. Отдохнуть бы ей. Притаиться под бережной неволей ранних заморозков. Успокоиться. Угреться под пухом первых снегопадов. Замереть до весны.
Но, осень... Не дает покоя. Забыла о своей участи. Грусти. Печали по тающему на глазах году. Забыла тушить тоску долгими, неуемными дождями. Сушит землю. Пустила на ветер живую влагу будущих урожаев.
Уйдет земля в зиму сухой, сгонит весна потоки снеготала и первые всходы будущих хлебов будут томиться от жажды под ласками жаркого весеннего солнышка.
И голой земле в зиму уходить опасно. Нагрянут лютые морозы. В ледовый череп обернут плодородный покров, уморят живые корни озимых хлебов. Закаменеют на лугах и полях схороны букашек и таракашек - незримых трудяг плодородия. Урожайная нива станет погибельным пластом. На таком поле по весне семь потов с оротая прочь, а доброго каравая не видать.
А осень гостит и гостит. Да не одна. Беспризорные ветры, озорные родичи зимних буранов, беззастенчиво, шалят и шуршат оброненными одеждами нагих осин и берез. Не успели красавицы переодеться до вторжения незванных гостей в белые шелка первых снегопадов. Нечем прикрыть им наготу свою. Неумело прячутся они за поредевшими веточками от плотоядных выглядов резвящихся в азарте искуса проходимцев.
Воды в озерах и реках потемнели. Ожидают ледового застила. Скучают по первому стеклянному хрусту нового ледостава. Молодые караси шало переглядываются поверх воды высовывая головы из свинцового зеркала озер.
Нагулявшие жир бобры, притихли в глухих надводных домиках, затаились до весны. Их чернотроп не заботит, водой ходят.
У берегов речных заводей, под космами поблекшей осоки, мокнут оранжевые сарафаны плакучей ивы.
Жадные. Ненасытные кабаны, хрюкая и повизгивая от досады терзают и рвут обмолоченную скирду соломы. Славно полакомились они ныне на хлебных полях. Нагуляли в захребетники сала. Вытоптали многие гектары посевов. А теперь ярятся... еще бы надо. Утешаются: ничего... следующий год будет... Уж они-то урожайного поля не минуют.
Расторопные зайчишки загодя ударились в линьку. Теперь мечутся, белыми хвостиками, словно фонариками, высвечивая опушки. Под вожделенными взглядами беспощадных лисиц и волков пытаются упрятать в кустиках безнадежно белеющие попки. Заполошные сороки скачут по елкам. Верещат на всю округу: куда раньше смотрели...
Разбежались по дуплам чистоплотные белочки. Потеряв зимы след, бродят за межой лоси. Медведи залегли в берлоги. Спят. Их чернотропом или еще какой напастью не пронять - у них календарь свой, медвежий.
В небе светло и пусто. Птицы ушли на юг. Тропою журавлей ушло в полуденные края бабье лето. В лесах тоже светло. И тихо. Выветриваются с опушек запахи грибов. На полянах тают тени ароматов лесной ягоды.
Неугомонный дяятел на сухостое сосредоточенно выколачивает барабанную дробь заключительных аккордов осенней рапсодии.
На вершине вековой ели застыл старый ворон. Словно прирос. Не одна ель сгнила под ним за столетия его жизни. Отрешенно наблюдает он суету и возню людей и зверей.
Чернотроп его не заботит. Такое ли бывало. Переживут. И раньше переживали.
Никому не скажет вещая птица, что нравы нынешних людей больше на повадки давних зверей походить стали, а тихаяи покладистая жизнь нынешних зверей - больше с обычаями старинных людей схожа.
Крестьянину постаревшая природа по стариковски сострадает, не пускает на двор зиму с ее новыми заботами и работами. Словно дозволяет отойти от угара уборочной страды, перевести дух. Разогнуть спину. Поклониться святому празднику Покрова. Передохнуть.
Да только опоздала с заботой старушка. Скоро будет некому сострадать. Капля за каплей, одиноко да стайками, утекли из сел крестьяне. И на этот раз не своей прихотью утекли. Жестокой нелюбовью державы. Насилуя сами себя. Оставляя родовые гнезда в поисках куска хлеба. Благословляя Родину предков.
Ушли по чернотропу…
По берегам Тверцы и Волги, Сухоны и Вятки.
По Русской равнине.
Да только ли...
Вернутся?
Надо ли спрашивать?
Кто не забыл, в ком не остыл вековой зов земли - они вернутся.
Вернутся и те, кто не приспособил хребет сгибаться в услужливом: "Чего изволите..."
Кто не задумываясь поменяет пожалованные булки на выращенный своими руками, ржаной каравай.
Кто наберется решимости оторваться от щедрой титьки городских приработков и ночевки под чужими порогами. Они вернутся.
Как встретит их земля?
Плохо встретит. Горечью осуждения. Репьем и чертополохом запустенья. Постаревшим народом и полупустыми селами. Заброшенными деревнями, в каких едва теплится фитилек жизни.
Многое придется устраивать заново. Не разгибая спины. Удивляя, и радуя соседей. Памятуя тургеневскую поговорку: "Природа не храм, а мастерская и человек в ней - работник."
И земля услышит добрые помыслы. Откликнется на заботу. Отзовется на доброе дело. Тяжелый труд одарит щедрым урожаем.
Минует пора чернотропа и земля излечит урон от природного катаклизма. Постоянством природы. Силой человеческого разума.
Чу, уже слышны шаги. Редкие. Несмелые.
Они возвращаются. Люди изгнанные из родовых мест жестокой волей державы.
По берегам Тверцы и Волги, Сухоны и Вятки.
По Русской равнине.
Да только ли...
Глава первая. Прости, земля
Не утерпел Игнат, зашел попрощаться.
За крайней избой, за недалекой лощинкой покоилось это поле. Отдыхало.
Игнат помнил его до каждого уголка, до каждой извилины межи. В очередной год севооборота в конце лета засевали это поле рожью. Она хорошо приживалась в теплой августовской земле.
Крепилась корнем, кустилась побегами и в пору предзимья, когда клеверища были выкошены, луга выцветали, а лес терял последние листы, это озимое поле среди всеобщего увядания разгоралось сочной и яркой зеленью изумрудных переливов. Ковром расстилалось по покатому южному склону. Это был последний отголосок лета, его виноватая улыбка, прощальный взгляд.
Семь лет назад это поле подарило урожай ржи по шестьдесят центнеров с гектара. В такое чудо не верилось. Плодородная Кубань не всякий год давала такие намолоты. Пересчитывали не один раз, но стопа приходных накладных зернового склада всякий раз вершилась цифрой сто двадцать тонн.
Игнат знал секрет такого небывалого урожая. Тогда навоз с молочной фермы на поля вывозили на тележке гусеничным трактором. Тракторист был возраста преклонного и не редко сокращая тряский путь на дальние загоны, опрокидывал тележку на этом поле. Подкормил его основательно. А земля ласку не забывает.
Отдыхало поле, отдыхал и Игнат. Целую зиму. Без привычной работы. С той поры, как трактор Игната вписали в акт не погашенных кредитов колхоза. Больше на машинный двор загубленной артели, куда он двадцать лет каждое утро поспешал на работу, ходить было незачем.
Мужики сначала дивились такому небывалому с ними обхождению, потом ярились и затем притихли. Поверили, что капитализм залез и в их дом и место им оставил лишь у порога.
Завяли мужики. Кто-то по соседям кинулся, пытаясь на стороне добыть пропитание, но там трудовой люд был стреножен, наверное, еще хитрее. С фермерством получилась откровенная афера. Обустройство личного товарного хозяйства оборачивалось тратами немыслимыми. Да и с единственным боровком на пути к базару перехватывали "братки". Кто-то из мужиков держался из последних сил, перебиваясь случайными приработками, иные ударились в выпивку.
Игнат в крайности не бросался. Бездельничая целыми днями у телевизора, пытался выудить из слов диктора хоть что-то о своей судьбе. Но люди за экраном были заняты более важными проблемами: как удержать в руках несметные богатства России, доставшиеся им лишь за то, что они оказались в нужное время в нужном месте. А о безработных трактористах никто слова не сказал.
Трудно было верить происходящему. В голове не укладывалось, как можно оставить не вспаханными тысячи гектаров земли. Тогда еще мало кто знал, что в России бросовые земли уже числят миллионами гектаров.
Потомственный хлебороб помнил, что все поколения его предков поля расширяли. Еще далекие пращуры засеками палили дубравы, выпрастывая место под жито. Ни одно поколение не оставляло этой тяжкой работы, но и тогда лишнего хлеба ни у кого не было. Что оставалось от пропитания семьи, крестьянин менял на нужные товары. И высматривал места, где бы можно еще припахать к зерновому клину полоску неудобий.
В годы войны, когда фашиста согнали с этих мест под Ржев, а в деревнях не осталось ни одной лошади, бабы впрягались по пять-шесть душ в оглобли и пахали эти поля. Не редко подрывались на не взорвавшихся минах и снарядах.
Но, чтобы не пахать землю и не сеять хлеб на живых полях, о такой дремучей нелепости Игнат не слыхал, не помнили и деревенские старики.
Промаявшись несколько дней без привычной работы, наготовил дров на три зимы вперед и не находя себе дальнейшего применения, решил Игнат заняться малым бизнесом.
О своем решении он не замедлил объявить за ужином.
Раиса, острая на язык женщина, не меньше Игната истомленная его бездельем, грустно глянула на супруга, но решение одобрила:
- Бизнес? Это хорошо. Дело прибыльное... а шкаф где возьмешь, Игнаша ? -
- Какой шкаф? - Не понял Игнат.
- Как какой, железный, под деньги? Бизнесмены получку в карманах не носят и доходы в кубышке не хранят. -
Любимая жареная картошка в тот ужин, для издерганного безнадегой мужика, потеряла всякий вкус. Допивая молоко, он все же собрал свое не богатое терпенье и пытался доскрестись до понимания жены.
- Ты вот прикинь, Рая, сколько у нас по опушкам олешника наросло. Да и в лесах дебри. А если его на дощечки распилить да острогать - новым русским в коттеджи на облицовку такая дощечка милее карельской березы будет. Пили да стругай, да басу наводи - вот тебе и товар. А там и спрос. А со спросом и доход под ручку гуляет. - Весело закончил объяснения Игнат, стараясь добиться благосклонного расположения и согласия жены. -
- Ну, если так... - не умела дальше спорить Раиса.
На другой день еще затемно Игнат отправился в Торжок. Автобус неторопливо катил по асфальту. Изредка сторонился от встречной машины. Следующая деревня наплывала из сумерек утра нестройным рядом изб. Косматыми гривами, голых в эту пору, придорожных тополей. Редкими дымами рано затопленных печей. Поскрипывали тормоза. Автобус останавливал бег, подхватывал нескольких пассажиров и похрустывая замороженным на обочине снегом, спешил на магистраль, торопился за околицу.
Автобус миновал небольшую речку Рачайну, по которой в минувшую войну проходила линия фронта. Дальше фашиста Советская Армия не пустила. Рядом в деревне Мошки памятным знаком этого события стоит на пьедестале боевая пушка-гаубица. Готовая достойно встретить любого недруга, осмелившегося посягнуть на эту землю.
Через час пути в передних окнах автобуса показался шпиль Борисоглебского монастыря. И миновав железнодорожный переезд, автобус скоро покатился по Старицкой улице.
Игнат вышел у памятника Пушкин и мимо Торговых рядов спустился на площадь окруженную домами казенных служб.
День хождения по кабинетам уездных чиновников, в России равен прохождению комиссии на профессиональную пригодность пилота сверхзвукового истребителя. Там человека просветят и прощупают до каждой мышцы и если что-то не так - вежливо и бесповоротно отправят в непригодные.
Вежливо проводили Игната от одного стола к другому, от одного кабинета к следующему от одной инстанции к более высокой. Когда ему вручили заключение, куда и сколько понадобится заплатить, во рту Игната пересохло. А когда узнал, под какие проценты ему могут выдать в банке кредит и когда и сколько тысяч рублей он обязан вносить на погашение - ноги его сами собой направились в сторону вокзала.
Дни потянулись, еще тягостнее. Человеку, привыкшему каждое утро начинать делом теперь приходилось встречать каждый день бездельем. Это выбивало из колеи, угнетало. Тревожило. Он понимал, что следом за этим бездельем ощутимой тенью движется каток нищеты.
Недавно Артем, появившись дома на выходной, напомнил родителям, что приближается срок очередной платы за учебу. Сын учился в Тверской сельхоз академии на коммерческом отделении. Денег в семье не было, солидные накопления прошлых лет благополучно канули в пучину шоковой терапии. Перед Игнатом отчетливо замаячила перспектива лишиться, еще не старого, тяжелого мотоцикла.
Однажды, устроившись у окна, подшивать валенки, Игнат увидел, как к калитке Федора Казаринова, что жил через четыре дома, подкатила большая черная машина. Открылись блеснувшие лаком двери и из внедорожника вышли трое средних лет плотно сбитых мужчин и две женщины. Мужчины были в аккуратных теплых куртках, женщины в дорогих, на распашку шубках. Шофер открыл багажник и стал выгружать большие тяжелые сумки.
Сумок было много. Пассажиры, топтались рядом, разминаясь после дальней дороги, помогали шоферу. Затем мужчины подхватили поклажу и направились в дом старика. Женщины, с любопытством оглядываясь по сторонам, и оживленно переговариваясь, шагали следом. Вскоре шофер вернулся назад и внедорожник, лихо развернувшись, помигивая огромными красными фонарями перед каждой колдобиной на дороге, скрылся за околицей.
- К старикам Казариновым внук Петька в гости приехал. - Сообщила, за ужином главную деревенскую новость Раиса. - С женой. И еще друга с женой привез, погостить. -
- Видел я, под вечер выгружались, - отозвался Игнат.
- Богатый. Чего только старикам не навез, - продолжала восхищенно рассказывать Раиса. - Федору и Анне по теплой куртке. Старику унты меховые, а бабке кофту из канадской шерсти. Да и всего по мелочи полон воз.
- Что ли заходила к ним? -
- Лидка заходила, на ферме рассказывала. Говорит, служит в каком-то особом месте. Должность хорошую имеет.
Случай этот Игнат забыл так же скоро, как и услышал. Мало ли кто к кому в гости не ездит, кто кому подарков не дарит. Но через два дня подарок казариновского внука заявился к Игнату домой, на ногах Федора.
Поздоровавшись, старик вошел непривычно мягкой походкой и устроился на лавке у печи. На ногах его красовались новенькие унты, подернутые добротным мехом, подшитые и отороченные кожаной строчкой.
Поговорив необязательные разговоры, Федор спросил о здоровье хозяина и его мотоцикла. А получив подтверждение Игната, что его здоровье не хуже его "Урала", чего они и деду оба от всей души желают - Федор спросил, не отвезет ли завтра Игнат его гостей в лес?
- На охоту им с другом захотелось. - Добавил, шамкая беззубым ртом, Федор.
- А ружье-то есть? -
- Ой, что ты. Два привезли. Не наши. Пробковые. - Засуетился с объяснениями дед.
- Помповые, - уточнил Игнат.
- Да, да... наверно... - поправился старик. - Так свезешь? -
- Отчего не свезти. Свезу. А рано ли? -
- Как ты скажешь. Разбужу. -
- Ну, тогда буди в шесть. -
На том и порешили. Вставая из-за стола, дед глянул на свои новые унты и заметив оценивающий взгляд Игната, проговорил:
- Петя привез. Мягкие. -
- Наверное теплые, дедушка? - Погладила самолюбие старика, Раиса.
- Ужасть, как теплы. Ноги как у мурки в пазухе. Ну, так, до завтра. - Раскланялся старик.
После ухода деда, Игнат заправил мотоцикл. Сменил подозрительную свечу в правом цилиндре и прогрел мотор. А в семь часов утра остановил мотоцикл под окнами дома Казариновых. Петя с гостем не заставили ждать. Появились они с ружьями за плечами, и с лыжами под мышкой.
Охотники поприветствовали друг друга, познакомились и пристроив лыжи на борту люльки, тронулись в путь. Шесть градусов мороза для русского человека - не мороз, а забава. Ветровой щиток резал набегающий воздушный поток и лицо на ходу не мерзло. Скоро мотоцикл, пробежав по дамбам и запрудам рыбного хозяйства, устремился по проселку в сторону Старицы.
За Игнатьево выехали, когда уже начинало светать. Отвязали лыжи и двинулись по лесной просеке. Выпавший накануне снег не скрипел, а мягко похрустывал под ногами. Наползающий из-за Валдая циклон обещал оттепель. А когда совсем рассвело и стали заметны заячьи следы, округу огласили ружейные выстрелы. Перед обедом, они собрались у мотоцикла. Игнату повезло больше всех. Он подстрелил двух беляков. Петр - одного. А Михаил добыл на охоте лишь досадные промахи, о чем огорченно посетовал:
- Экий я мазила. Бабе-Анне неудобно будет на глаза показаться, да и Инга на смех поднимет. -
Игнат вынул одного зайца и положил в рюкзак гостей. Их протесты парировал вескими доводами:
- Снег топтали одинаково, значит и трофей должен быть одинаковым. Да ведь и рыбаки улов всегда поровну делят. -
В деревню вернулись уже после обеда. Игната домой отпустили только поставить мотоцикл. А чтобы он не увильнул от полагавшегося за услугу угощения, Петя сопроводил его до самого порога. Когда они вернулись в дом Казариновых, по избе гулял аппетитный дух жаркого, бабка-Анна хлопотала на кухне, молодушки накрывали стол.
За обедом водку у Казариновых пили заграничную. Чистую. Даже намека на злой дух в ней не было. Голова не тяжелела, а в настроениях сотрапезников появлялось вдохновение. Игнату захотелось узнать, что это за необычная водка. Оказалось, что ребята прихватили из столицы шведский "Абсолют".
Утолив голод и расслабившись, мужики захотели курить и вышли на крыльцо.
Михаил прикурил сигарету и выпыхивая в сторону от собеседников синюю струйку дыма, повеселевшим взглядом окинув друга, проговорил:
- А тебе, Петя, скоро большое веселье заводить... - На вопросительный взгляд друга, добавил. - Гузеева уже две недели как в управление взяли. А отдел долго без начальника оставлять нельзя. Слышал я на твою голову перст управления склонился. Повышение обмывать придется. -
Петр ответил усмешкой:
- Как поставят, так и снимут. -
- ? -
- Я же генералу сторожа так до сих пор и не нашел... -
- Ой, Петя, не сносить тебе головы... - засмеялся Михаил и серьезнея, добавил. - Ремезов старик строгий. Три раза напоминать не будет... Клубничку на даче кому-то охранять надо... После смерти супруги он на дачу редко ездит. В одно время продавать собирался, да раздумал чего-то...
Слышали, лошадку завести собирался... попеняет нашему Гордееву, хлопот не оберешься. - Уже задумчиво закончил Михаил и задержав взгляд на Игнате, добавил:
- А чего тебе голову ломать, позови Игната. Человек без работы мается. А согласится, вот и сторож. - И снова окинув Игната взглядом, проговорил. - Как, Игнат, пойдешь генералу служить? -
- Денщиком? -
- Ну, зачем денщиком. - Вступил в разговор Петр. - Дача у него под Клином. Двухэтажная. Сад. Баня. Ну и еще чего такое. Он там наездами бывает. Иногда друзей привозит, старых сослуживцев. А без присмотра владение не оставишь. Недавно у него один сторож загулял. Выгнал. Ты как, на этот счет, устойчивый? Да, что я спрашиваю, словно не в одной деревне вырастали. -
- Надо подумать. - Смутился неожиданным предложением Игнат.
- Подумай. Мы здесь еще с недельку будем. А если раньше придумаешь, скажи. Я ему позвоню и договорюсь. -
- Надо с женой посоветоваться. Еще не знаю, как на это Рая согласится. -
- Конечно, посоветуйся. - Оживился и Михаил.
- Зарплата двадцать тысяч в месяц, плюс премии, премии за хорошую службу хорошие, - продолжал знакомить с условьями подряда Петр. - Две недели охрана по ночам, две недели отдых. Питание и проживание бесплатное. Униформа. Рекомендацию я дам. Соглашайся. Здесь работы нет, да и заработок не плевый. Генерал мужик строгий, но справедливый, зря не обидит. -
Эту ночь Игнат не заснул ни на минуту. Ворочалась и Раиса. Вечером они едва не до вторых петухов обсуждали предложение Петра. Прикидывали, сомневались, горячились, спорили и все же решили - Игнату надо ехать.
А когда это определилось окончательно. Муторно стало на душе у Игната. С одной стороны этот шаг разрешал главные его проблемы. Он обретал дело и достаток. Но, другая сторона этого решения угнетала. Он чувствовал себя изменником. Не мог представить свое будущее прозябание вдали от родных мест.
Пусть не далека чужбина, каких-то две сотни верст, в летний день и на мотоцикле не тридевять земель, а все же... Дело новое. Чужое. Необычное. Чужие люди и нравы. А еще больнее сверлила мозг неотступная тоска, что ему придется покинуть эту землю, на которой веками рождались, жили и умирали все его обозримые памятью родичи?
А земля ждала тепла. Тепла и заботы человеческих рук. Собиралась весной снова наполнить лоно свое живительной влагой снеготала. Принять семена хлеба и приростить их маленькими зелеными капельками по всему плодородному простору. Согреть своим материнским теплом. Ласкать и нежить до той поры пока они не высвободят свои головки навстречу солнышку и его неуемным жарким лучам. Серебряные колокольчики жаворонков будут славить их появление.
Земля будет питать их живой водой. Выпрастывать из своих недр прохладную свежесть, умывать бусинками росы. Пеленой утреннего тумана дышать в облака. Полнить их и сеять на всходы благодатные урожайные дождики. А когда стебли злаков наполнятся силой и вознесут зачатки колосьев над лоном пашни, поросли хлебного поля будут на легком дыхании ветерка шептаться с ночной тишиной, широко и вольно играя в лунном свете покатой изумрудной волной.
А во второй половине лета побегут над полем, загуляют по куполу ночных облаков безмолвные и таинственные сполохи зарниц - хлебозоры. И не потревожит раскатистым басом громовержца освещенная заревом небесная высь. А нива поднимет головы колосков и затаится в молчаливом восхищении перед священнодействием неба.
Когда же настанет, нагрянет с южными ветрами и полуденным зноем уборочная страда, выйдут в поле люди и от утренней рани, до поздней зари будут трудиться на поле, прибирая и охорашивая его.
Посветлеет лицо земли, словно лицо молодицы народившей на свет еще одного богатыря, подарившей людям кормильца и заступника. Одарит земля труд людей весомым караваем и успокоится, умиротворенно созерцая плоды щедрости своей и природного дара.
Обрадованный согласием, Петр, скоро уладил все формальности с трудоустройством и сообщил, когда нужно прибыть на службу.
Накануне отъезда Игнат слонялся по дому, словно по вокзалу. Не находил себе места. Едва дождавшись вечера, вышел за деревню.
Он долго стоял на меже погруженный в угрюмые думы. В который уже раз пытался и не мог смириться с постигшей его участью. Всю жизнь он трудился на этой земле. Трудился честно и добросовестно. Умел с нею обращаться и знал все ее секреты. Кормился сам и своим трудом кормил не малое число людей. А теперь они вместе с кормилицей вдруг оказались никому не нужны.
Линия фронта минувшей войны была рядом. Но, никакие орды чужеземцев его землю сегодня не топтали. Пушка в Мошках не стреляла. Солдаты легендарной армии покоились в братских могилах великой державы. По чьей же злой воле он, добросовестный и умелый работяга, оказался лишним? Должен оставить свое родовое гнездо. Покинуть эту землю. Сдать в плен чертополоху это урожайное поле и искать пропитания семьи, отправляясь в услужение московскому барину.
Из оцепенения его вывели холодные капли дождя. Казалось, небо плачет над судьбой осиротевшей земли, над судьбой обездоленного человека.
Покидая поле, он обернулся еще раз. Тяжело вздохнул. Прошептал: "Прости, земля..."