Дом в Питере, где жили моя бабушка Оля и мамина младшая сестра Шура с семьей, стоит особняком, стенами на все четыре улицы. В детстве он чем-то напоминал мне огромный корабль, плывущий между скал и рифов. На самом верху, под крышей, цветной плиткой на доме выложена дата – 1893. Цифра всегда казалась нереально древней и даже какой-то ненастоящей, как будто пришедшей из другого мира. Вход с улицы – «парадное», высокий, целых четыре подтертых временем ступеньки, украшен красивым кружевным козырьком. Когда-то на козырьке росла березка. В детстве, когда мы приезжали, я всегда смотрела на нее и представляла огромным деревом, по которому можно будет залезть прямо на крышу. Второй вход - «черный», ведет в подъезд из двора-колодца. Во двор надо было проходить через арку, которая почему-то называлась «подворотня». Ворота действительно были, огромные, кованые, старинные. На ночь дворник, серьезный бородатый мужик в светлом фартуке и с бляхой на груди, запирал их на тяжелый навесной замок.
Наша семья переехала из Питера в пригород, когда мне исполнилось 2 года, отец закончил юридический факультет ЛГУ и получил направление «по распределению». Много позже он рассказал мне, что их выпуск готовили для работы в Югославии, но что-то не сложилось в отношениях между странами, и вместо далеких краев мы оказались в 120 км от Питера в небольшом городке Волхове, уютно стоящем на берегу одноименной реки. Поначалу жили втроем, с бабушкой, но после рождения брата туда же переехала мама. Так и обосновались, уже на совсем.
Родственников в Питере навещали чаще всего летом, совмещая поездку с обязательными экскурсионными программами. Мамина жила дружно, родни имелось много, встречались с удовольствием, но останавливались всегда на Петроградской в «нашем» доме, у бабушки. Отец был родом с Алтая, в Питер попал во время войны вместе с сибирскими дивизиями, освобождавшими Ленинград. Вся родня с его стороны жила где-то очень далеко и мы о ней знали только понаслышке. Мамина семья отца приняла легко, относилась с уважением и дружила.
Поездка для нас, детей, всегда была праздником и большим событием. Это сейчас сел на электричку и приехал, никакой тебе романтики и приключений. А в моем детстве в Питер ездили «на паровозе». Вагон выбирался специальный, детский, с картинками из сказок на стенках и алюминиевым бачком с водой для питья. Дорога казалась очень длинной, и на ней имелись свои «вешки». Сначала проезжали мимо посадок – снегозащитной полосы из маленьких елочек, стоящих аккуратным строем. Елочки росли вместе с нами. Сейчас это уже огромные ели, из-за густоты не очень красивые и местами упавшие от старости и неухоженности. Потом долго тянулись оставшиеся с войны окопы. Они тоже менялись со временем но, в отличие от елочек, как бы уходили в землю, расплывались. Там, где не проводились никакие работы, остатки этих земляных ран можно угадать и сейчас. Потом шли большие вокзалы и, наконец, полуразрушенный бомбежкой дом. Говорили, что его оставили специально для Ленфильма, в качестве естественного павильона для съемок фильмов о войне. Дом этот очень сильно будоражил детское воображение, и мы просто прилипали к окну, боясь пропустить его за разговорами. После дома город был совсем рядом. Вот блеснул мутноватой водой Обводный канал и уже приехали на Московский вокзал, шумный, многолюдный, ужасно уютный, знакомый и любимый.
На Петроградскую ехали трамваем. И это тоже было целое приключение. Сначала по улицам, мимо Летнего сада, и Марсова поля с вечным огнем, потом по мосту через Неву, где видно и Петропавловку, и Аврору, и Зимний дворец, потом снова по улицам, мило Мечети и, наконец, вдоль парка им. Ленина до кинотеатра Великан. А оттуда до дома и вовсе рукой подать.
С самого раннего детства для меня самым волнующим, ожидаемым и пред-вкушаемым был момент, когда открывается дверь парадного и в нос бьет ни с чем несравнимый запах питерской сырости, смешанный с запахом свежей сдобы – на первом этаже была небольшая пекарня. Этот запах остался в памяти на всю жизнь как предчувствие чего-то радостного, домашнего, уютного. Уже через много лет, став взрослой, я каждый раз, заходя в подъезд, как будто на мгновение окуналась в детское счастье ожидания радости. Потому запах этот помню и люблю навсегда.
Жила моя родня на пятом этаже в большой коммунальной квартире, как бы сейчас сказали, «коридорного» типа. Моя бабушка Оля, самая старшая и по возрасту и по времени проживания в коммуналке, рассказывала, что в начале века на первом этаже была чайная, от нее и осталась нынешняя пекарня, а на месте коммунальных квартир были «номера». Уж что за номера и для чего, только догадываться, но, судя по строению квартир и размерам комнат-вагончиков (по 10 – 12 м;), все было похоже на правду. Проживало в коммуналке 10 семей – по числу комнат. Бабушкина и тетушкина комнатки располагались почти напротив. Обе одинаково длинные и узкие, обе одинаково тесные и очень уютные. У бабушки под потолком висел большой оранжевый абажюр. Когда зажигали свет, кисточки отбрасывали лохматые тени, свет тянулся лучиками к окну и дверям, добавляя тепла и уюта. А у тетушки висела стеклянная люстра из витых висюлек. Когда открывалась дверь, висюльки шевелились и слегка шелестели, а при зажженной лампочке переливались разноцветными огоньками и разбрасывали по стенкам таких же разноцветных веселых зайчиков. Мы всегда останавливались у бабушки – она жила одна, а у тетушки был муж и двое детей, мои двоюродные брат и сестра. К ним мы приходили «в гости».
Когда-то и в бабушкиной комнатке все было по-другому. Вся история мами-ной семьи длинная и не очень веселая. Изначально жили они – мать, отец и семеро детей (5 братьев и 2 сестры) в деревне под Рыбинском. Мать вела крестьянское хозяйство, отец, столяр – краснодеревщик, ездил с артелью в Питер на заработки. Когда маме исполнилось 12 лет, случилась беда. Их мама, моя бабушка, при поездке в Питер по какой-то надобности, заболела воспалением легких и скоропо-стижно умерла. Семья осиротела. Дед, отец семейства, в деревню возвращаться не стал, через какое-то время женился на бабушке Оле и остался в Питере. Потом перевез туда маленьких дочерей, остававшихся в деревне под присмотром его сестры, и тех из уже вполне взрослых сыновей, которые сами захотели переехать в большой город. Как они все умудрялись жить в такой тесноте, не знаю. Потом кто-то женился и уехал. Потом началась война. Эвакуироваться не успели. Мама рассказывала, что их госпиталь, где она всю блокаду проработала медсестрой, уже погрузили в вагоны и поезд даже тронулся. Но кольцо замкнулось, госпиталь вернули и разгрузили. Так бабушка Оля, дед, маленькая девочка, дочь одного из братьев и тетушка застряли на блокаду в Питерской коммуналке. После войны остались только бабушка, тетушка и мама. Про остальных это отдельная и не очень простая история. Коммуналка вообще за войну жильцами оскудела. Потом жизнь начала потихоньку налаживаться. Мама и тетушка вышли замуж. Тетушка родила двоих детей, потом родилась я. А через два года мы переехали в пригород.
Вернулась я в Питерскую коммуналку, когда стала студенткой. Сначала жила с бабушкой, а когда ее не стало, одна. Оттуда вышла замуж и туда же привезла своего первенца – сына. Ну а потом, устав от коммунальной жизни, мы уже втроем перебрались в подмосковный Сергиев Посад. Но коммуналка, где жили четыре поколения моей семьи, не уходит из памяти. Вот о ней, о моих соседях, их разных судьбах и общей жизни, и пойдет мой незатейливый и неспешный разговор.