Зима, похоже, подошла к концу. И не только к календарному — несколько дней назад женщины-сослуживицы подарили мне, как потенциальному защитнику Отечества, флакон поддельной туалетной воды с отвратительно-дешевым запахом и три замученных перелетом через океан аргентинских гвоздики, коммунистического красного цвета. Будто я Зюганов или того хуже — Виктор Анпилов. Конец зимы уже явственно ощущался в городской атмосфере. Длиннее стали не только дни, но и сосульки на крышах. Ночами легкий морозец еще стеклил оконца луж на дорогах хрупким ледком, но еще до полудня яркое солнце слепило глаза, отражаясь в чистой воде. И, главное, грело.
Я возвращался домой. Мужская часть нашей конторы отрядила меня заказать торт к 8 марта: своего рода, ответный жест. Неожиданно быстро справившись с заданием, я глянул на часы и решил, что остаток дня с чистой совестью могу посвятить домашним делам. Работа в офисе, как любил говорить наш записной остряк Корякин, не член: стояла и стоять будет. В кожаной куртке с подстежкой, даже с приспущенной «молнией», было жарко. Расстегнув замок полностью, я распахнул полы куртки и подставил грудь весенней свежести, глубоко вдыхая, еще не настоянный на пыли воздух. Легкий ветерок приятно охлаждал кожу сквозь свитер и рубашку — майки я принципиально не ношу.
Его я увидел шагов за тридцать. В замызганной болоньевой куртке неопределенного грязно-болотного цвета. Из прорехи на боку вылез, словно хлопок из коробочки на кусте в узбекском поле, клок синтепона. «Молния» застегнута под горло. На ногах коричневые мягкие сапоги с калошами. На голове — малахай с верхом зеленого бархата и серой меховой опушкой из волка. Если кто не знает, малахай — это зимняя шапка азиатов-степняков, с длинным языком сзади, надежно прикрывающим шею от пронзительных холодных ветров. Обладатель этого наряда «от Юдашкина» стоял, прислонившись спиной к стене панельного дома.
— Киргиз, — автоматически подумал я. — Хотя, вполне может статься, что уйгур или таджик. С этими узкоглазыми и с бутылкой не разберешься — все на одно лицо. Вот будь на нем не куртка, а кимоно, я бы понял, что японца узрел. А так, явный гастарбайтер.
У ног «таджика», свернувшись клубочком, лежала небольшая неряшливая собака. Свалявшаяся грязная шерсть, то ли пегого, то ли охряного цвета, торчала клочьями, как утеплитель из куртки хозяина. От шеи псины тянулась бельевая веревка, конец которой аксакал для пущей надежности намотал на кулак. То, что представитель монголоидной расы аксакал, то есть, старик, я определил, приблизившись к необычной парочке: коричневое, словно только из коптильни лицо бороздили глубокие морщины, по бокам узкогубого рта и с кончика подбородка свисали жиденькие — «в три волоска» — усы и бороденка, цвета «соль с перцем».
— Зачем культивировать то, что от природы не произрастает, — мысленно удивился я и уже собрался пройти мимо, как таджик или уйгур, отлепив себя от стены, заступил мне дорогу.
— Твоя купи, моя плодай это, — и чтобы не возникло вопросов, о чем речь, аксакал приподнял руку с веревкой. Бечева натянулась, заставив собаку приподнять голову. На меня глянули тоскливые глаза с капельками зеленовато-желтого гноя в уголках. Морда была странной: узкая и вытянутая вперед, она венчалась заостренными, почти черными ушками.
— Зачем мне твоя псина? — возмутился я. — Куда мне ее?
Степняк поддернул руку, понуждая собаку встать. Та, с явной неохотой поднялась, покачиваясь на лапах, и я с удивлением понял, что это не собака. Низкого роста, на тонких лапках, с остаточно пышным хвостом у наших ног стояла лиса. Да! Самая настоящая лисица. Только не та красавица, в роскошной рыжей шубке, что рисуют в сказках о Колобке или ледяной избушке. Эта была грязная и ободранная, как я уже заметил, словно ее гоняла многие километры по кустам свора охотничьих собак.
— Твоя покупай — ладость полуцай. Твоя не покупай, моя ее в живодёльню отдавай.
Вот честное слово, будь это какая-нибудь дворняга, да даже и собака благородной президентско-лабрадорской породы, я бы, задавив на корню гринписовские позывы, прошел мимо. Но я чисто городской житель, лисиц до этого видел только на картинках и что-то во мне дрогнуло.
— Сколько хочешь? — спросил, кляня себя за малодушие.
— Тлиста лублей. Холосый цена,— заулыбался аксакал, обнажив редкие желтые зубы.
«Три стольника — не великие деньги. В конце концов, если что, можно будет попробовать сбагрить беднягу в зооуголок в какой-нибудь школе», успокоил я себя и, все еще опасаясь подвоха, отсчитал три купюры с квадригой Аполлона на портике Большого театра. Однако киргиз (или все же таджик?), сунув деньги в карман, размотал с кулака веревку и протянул конец мне.
Приноравливаясь к шажкам безропотно семенящей на привязи лисы, я, наконец, добрался домой. И вот тут встал вопрос, где поместить животинку? Квартира у меня небольшая, однокомнатная. Стеллаж с книгами вдоль стены, в углу телевизор на тумбочке, перед окном, у выхода на балкон стол с компьютером, кресло. Напротив стеллажа — диван и журнальный столик, за которым можно распить бутылочку шампанского при свечах. А потом, разложив диван, разложить на получившемся ложе и гостью, что помогала одолеть игристый напиток. То есть, понятно, что места для клетки и уж тем более вольеры, чтобы поселить новую жиличку, нет совершенно.
Кухня не подходит, однозначно, как выражается Жириновский. Совмещенный санузел настолько мал, что садясь на унитаз, упираешься коленями в ванну. Ну, не мне вам рассказывать, таков уж быт рядового российского специалиста. Ладно, решил в итоге я, для начала поживет в прихожей, а там разгребу хлам на балконе и, если спокойно будет себя вести, поселю на свежем воздухе. К тому времени и ночи теплее будут. Привязав конец веревки к висящей на стене вешалке, я потрепал лисицу по голове — в нос ударил запах зверя, — и пошел в ванную вымыть, после улицы и контакта с Патрикеевной, руки.
Сунув в микроволновку остаток сваренных накануне вечером пельменей, я присел к кухонному столу и принялся размышлять о переменах в моем холостяцком быту. Я привык довольствоваться малым и заботиться только о себе. Угощение приводимых на ночь гостий шампанским с плиткой горького шоколада в счет, думаю, не идет. Лисице «Абрау-Дюрсо» не предложишь, она все-таки хищница, ей мясо подавай. Из мясного у меня дома только десяток пельменей в «микрушке», но этого и самому мало. В памяти всплыла читанная в детстве информация, то ли у Бианки, а может в «Рассказах о животных» Сетон-Томпсона или «Записках охотника» Тургенева, о том, как лисы мышкуют — черт знает, как они это делают, но мышей в моей квартире, к счастью, не водится. Еще они в курятниках курей (или кур?) с петухами душат. Но до городской птицефабрики надо на другой конец города переться. К тому же с двумя пересадками. Так что этот вариант кормежки тоже отпадает. Сегодня уж лень на улицу выходить, а завтра куплю я ей в супермаркете куриные крылышки в вакуумной упаковке. И тут я вспомнил о пакете молока в холодильнике — люблю себя побаловать гречневой кашей с молоком. От жидкости, производимой КРС, рыжая бестия, наверняка, мордочку не отворотит. Плеснув до краев в пустую пластиковую плошку из-под плавленого сыра с лисичками “Viola” (то ли каламбур, то ли ирония судьбы) белого напитка, я направился в прихожую. И тут еще одна мысль, заставившая замедлить шаг, всплыла в голове. Я вспомнил, что лисицы часто являются носителями вируса бешенства. А я ее гладил! Поставив импровизированную кормушку на пол, я взял длинный рожок для обуви и осторожно подтолкнул пищу в направлении лисы. Та поднялась на лапы, удивленно тявкнула, совсем по-собачьи, и, понюхав подношение, принялась лакать. Я умиленно понаблюдал, как мелькает быстрый розовый язычок и пошел к компу.
Великая все же вещь Интернет! То, на что в публичной библиотеке было бы потрачено, как минимум, пара часов, поисковик отыскал мне за несколько секунд. Вскорости я уже знал все об условиях содержания и кормления лис, в том числе чернобурых и заодно песцов, в неволе. Надеюсь, терпения и умения у меня достанет.
Лиска, так я решил назвать свое приобретение, откушав молочка, свернулась клубком и задремала. Ну, прямо кошка — занавесила мордочку облезлым хвостом. Решив, что зверек в моем внимании не нуждается, я тоже разложил диван, расстелил простынь и лег спать. Заснул сразу, без дремы и сновидений.
Проснулся среди ночи внезапно: почувствовал осторожное прикосновение к лицу. Несколько мгновений лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в тишину. Нет, не причудилось, вот снова по щеке мягко, будто беличьей или колонковой кисточкой провели. Больше я ждать не стал. Через пару ночей должно было наступить полнолуние и месяц, почти идеальный блин, ярко сиял в небе, достаточно хорошо освещая комнату. Надо мной нависал черный, на фоне окна, силуэт. Первым побуждением было вскочить и заорать что-то невнятное, от накатившего страха — угрожающее. Однако маленькая изящная ладошка уперлась мне в грудь, удерживая в горизонтальном положении, пальчик другой руки прижался к губам. Четко прорисованный лунным светом абрис принадлежал женщине. Убрав палец с моих губ, незнакомка положила мне руку на бок и мягким толчком предложила подвинуться к стене. Я повиновался. Ночное видение отогнуло край одеяла и скользнуло внутрь, окатив меня жаром обнаженного(!) тела. Даже согретый одеялом из верблюжьей шерсти я ощутил температуру ее наготы.
Не знаю, достанет ли у меня слов и умения описать, что произошло за этим? Тоненькая и гибкая, ночная гостья оплетала мое тело. Цепкая, будто побег плюща, казалось врастала мириадами корешков во все поры моей кожи, чтобы напитаться соками организма. И в следующее мгновение отлипнуть с чмокающим звуком, характерным для вспотевших тел и прохладно-раскаленной струей скользнуть по моему телу. Вниз! Вниз, минуя бедра-колени-голени и — остановиться, замереть, забирая губами пальцы моих, сведенных судорогой ног. И после, неспешно подниматься, встекать вверх, презрев все законы тяготения, к лицу. Временами, задерживаясь над заинтересовавшими ее деталями тела. Моего тела. Ее тело, формы ее фигуры, были будто по спецзаказу исполнены элитным мастером: они идеально ложились в мои ладони, заполняя каждую впадину ладоней и становясь продолжением моих рук.
Порой я пытался о чем-то спросить соблазнительницу, выведать, откуда она возникла, непрошенная, в моем доме. Но на все мои попытки завести разговор, она лишь качала головой и зажимала мне рот ладошкой или влажными губами.
И наступил момент, когда она погрузила меня в себя. Я не новичок и в жаркие глубины женского лона погружался бессчетное количество раз, но это… То, как незнакомка принимала меня и в то же время руководила и безмолвно направляла мои движения, то, как она, раскрываясь навстречу, всасывала меня в глубины, нельзя было сравнить ни с чем, до сих пор испытанным. Я, то ворочался толстым неуклюжим шмелем в душистом бутоне ее цветка, то пил восхитительный нектар, уподобившись хоботку трепетного мотылька. Увлажнял ее и без того мокрое естество, орошал своей влагой, жаждущее семени женское поле, что лежало предо мной под парАми, раз за разом. Не успев отстрелятся, я уже снова был готов и, не выходя из нее, начинал новый виток. А потом я выключился. Словно кто-то щелкнул выключателем, ON на OFF.
Проснулся от холода (я всегда держу окно в комнате открытым). Я лежал на диване совершенно голый, одеяло валялось на полу, простыня комом сбилась к изножью дивана. Трусы, после непродолжительных поисков, обнаружились в щели между ложем и подлокотником, вероятно я сам их затолкал туда, суча ногами. Я был один. Не только на диване, но и в квартире. Исполненный опустошенности, я побродил по комнате, втайне надеясь, что вот сейчас, спустя мгновение, моя ночная фея выйдет из кухни или прихожей. Тщетно. Неверными шагами я направился в ванную.
Лиска, увидев меня, поднялась на лапы и приветственно тявкнула. Затем потянулась мордочкой к входной двери. Та была приоткрыта, видимо вчера, за хлопотами с зверьком я забыл закрыть дверь на замок. Скорее всего, лисица указывала не на мою оплошность, а намекала на то, что неплохо бы отправить естественные надобности.
— Погоди, милая, я сейчас. — пробормотал я и скрылся за дверью совмещенного санузла.
Прохладный душ освежил настолько, что я вполне уверенно выгулял подопечную, не выпуская из рук веревку. Ночлег в моей квартире пошел лисе на пользу: глаза больше не слезились, шерсть не топорщилась клочками и хотя оставалась такого же неопределенного охрянисто-серого цвета, лежала гладким ковром. Вчерашние мысли о возможном бешенстве уже казались зряшными: во-первых, Лиска не проявляла никакой агрессии в отношении меня и во-вторых, вряд ли аксакал стал бы держать бешенного зверя.
Времени на поход в супермаркет уже не оставалось и я шлепнул ей на блюдце кусок говяжьей отбивной. В конце концов, — рассудил я, — в естественных условиях ей вряд ли удалось бы завалить быка или корову, так пусть хотя бы у меня побалуется говядиной.
Работа не клеилась. Я был рассеян и не принимал участия в обычном офисном трепе. В голове вновь и вновь прокручивались события прошедшей ночи. Испытывая возбуждение, жаждал «продолжения банкета», но рассудком понимал невозможность повторения эротического приключения.
По дороге домой я забежал в зоомагазин и купил тонкий кожаный поводок с ошейником. Лиска встретила меня радостным тявканьем. Обнова смотрелась на шее зверька гораздо симпатичнее бельевого шнура, и мы отправились на прогулку в близлежащий сквер. После прогулки я тщательно запер, на два оборота, замок входной двери и лишь после этого покормил питомицу. Вечер пролетел незаметно и я, уже улегшись на диван, внезапно подскочил и не отдавая себе отчета, отпер входную дверь.
Сон не шел. Я лежал, чутко прислушиваясь к звукам, которые могли последовать из прихожей. Все было тихо. Тяжело вздохнув, я поднялся, прошлепал босыми ступнями в прихожую и запер дверь снова, для надежности, подергав ручку.
Она пришла, когда я, одержав победу в единоборстве с бессонницей, отдался во власть Морфея. Вкрадчивые касания вырвали меня из объятий бога сна, чтобы швырнуть в объятия таинственной богини соития. Все было, как и предыдущей ночью: мы слились в непрерывной череде сменяющихся оргазмов; ласки следовали, будто жемчужины, нанизанные на шелковую нить. Я всегда любил этот процесс, но когда его становится слишком много — силы рано или поздно иссякают. Пересохшим ртом я хватал, ставший плотным воздух, будто зеркальный карп, выдернутый из родной стихии. Все мои попытки заговорить с прелестной истязательницей заканчивались одинаково: зажиманием рта ладошкой, влажными губами или, наконец, маленькой упругой грудью, с твердым, как орешек, соском. Единственное, что мне удалось внятно произнести среди хриплых стонов, это вопрос о ее имени. (Не в моих привычках быть с девушкой вторую ночь подряд и не знать, как к ней обратиться). Ночная гостья рассмеялась и произнесла:
— Хули Дзынь.
И это «дзынь» прозвучало, как соприкосновение хрустальных бокалов.
Как и когда покинула меня таинственная любовница, в памяти не сохранилось. Я снова, как и прошлой ночью, провалился в черный, без сновидений, сон, подобный глубокому обмороку. Пробуждение далось очень тяжело. Тело стонало и просило оставить его в удобном горизонтальном положении. Все мышцы болели, голова звенела пустотой. Кое-как, превозмогая слабость, я поднялся и проковылял в ванную. Лиска встретила меня радостным повизгиванием и тявканьем. Подпрыгивая на лапках, питомица норовила лизнуть мою руку. Наскоро умывшись — вопреки ожиданию, прохладная вода облегчения не принесла, — я оделся, выгулял лисицу, накормил ее и только потом позавтракал сам.
Работа не клеилась. Из головы не шло имя девушки. Было в нем что-то неуловимо знакомое. Слышанное ранее. Причем, это была не первая часть имени: привычно-непристойное на ум не приходило. Смущало именно словосочетание. И тут меня озарило. Свернув таблицу графика, над которым я тщетно пытался работать, в трей, я, торопясь и путая копки клавиатуры, вбил в поисковик то, что хотел найти. Гугл не подвел. Википедия выдала всю подноготную моей обольстительницы. И оказалось, она была не одна такая. Есть у нее товарки. Только в Японии эти создания зовутся кицунэ, в Корее известны, как кумихо. А, вот в Китае — хули-цзин (я не совсем верно расслышал ее имя). И все вместе — это лисицы-оборотни! Они принимают облик молодых людей или, как в моем случае, юных красавиц и занимаются плотскими утехами с выбранной жертвой, высасывая соки и поглощая жизненную силу партнера до тех пор, пока не обессилит его полностью, а то и приведет к смерти от истощения. Несчастный, даже осознавая всю опасность своего положения, редко находит в себе силы оторваться от источника изнуряющих наслаждений. Истязаемому повезет, если лиса-оборотень выберет новый объект и оставит страдальца в покое. Только это и спасет его от неминуемой смерти. Я понял, что влип по-крупному. Выставить вон из квартиры оборотня я уже не мог (и еще неизвестно, принесло бы это успех или нет), я подсел на эту Дзынь, как завзятый торчок на мощный синтетический наркотик. Снизить дозу общения, сделать ночные встречи более редкими? Но это зависит не от меня: Интернет сухо сообщает, что лисы-оборотни не останавливаются, пока в доноре пульсирует жизнь.
Зверюга почувствовала мое возвращение с работы через закрытую дверь, и пока я возился с ключами, подняла радостную возню. Я же, войдя в прихожую, остановился над ней, холодно разглядывая новым, обогащенным знаниями, взглядом.
— Что же ты, сучье твое отродье, со мной творишь? — Вожделения к ней я не испытывал. Какое может быть вожделение в зверюге из отряда псовых, или каких она там кровей?
И, честное слово, мне не почудилось, на заостренной лисьей морде явственно возникла злорадная ухмылка. Ночью оборотиха пришла снова. Как и в последующую, и во все остальные.
Лисицу было не узнать. Она преобразилась. Вместо заморенного, облезлого зверька неопределенного окраса, которого я привел в свою квартиру, лиса превратилась в ухоженного пушистого хищника, ярко-огненной масти. Пушистые хвосты, рыжие, с угольно-черными кончиками — бывшее невзрачное подобие лисьей красы разделилось натрое — занимали, когда китайская нечисть ложилась, почти половину прихожей.
Изменился и я. С точностью до наоборот. Во мне трудно было узнать некогда рослого цветущего мужчину, полного сил. Появилась сутулость, скрадывающая добрых десять сантиметров. Вместо здорового румянца, взору собеседника открывалось исхудавшее лицо с ввалившимися щеками. От былой упругости не осталось и следа: кожа приобрела сероватый оттенок, одрябла и покрылась сеточкой мелких морщин. Начали выпадать зубы. И постоянная дневная слабость. Упадок физических и духовных сил прогрессировал, я оживлялся только ночами. Первое время я пытался с нею бороться. Оставлял на улице во время утренних и вечерних прогулок. Но каждый раз возвращался и приводил лису домой. Пытался заночевать у друзей и знакомых, не боясь стеснить их, но каждый раз, с наступлением темноты, неодолимая сила влекла меня домой. Я шел, ведомый незримой веревкой, как бык на заклание.
И однажды утром у меня не достало сил ни подняться и пойти на службу, ни даже выгулять мою сладкую мучительницу во двор. Весь день я провалялся на диване. Облегчения не наступало. Ночной визит оборотня былого наслаждения не доставил: я лишь один раз испытал миг болезненного облегчения.
Обеспокоенные моим отсутствием сослуживцы, позвонили на третий день. С трудом удерживая трубку мобильника, словно ее отлили из свинца, я слабым, шелестящим голосом сказал, что мне нездоровиться и подвижек к улучшению ждать пока не приходится.
Мои добрые, чуткие коллеги! Пока жив, я буду молиться за них. Офисные соратники, посовещавшись, решили в тот же день навестить болящего, поручив это Фитясову. Не могу сказать, что мы были с ним в приятельских отношениях, скорее это можно было охарактеризовать, как холодное взаимное равнодушие. Просто мы жили неподалеку и коллектив, сбросившись, вручил ему деньги на покупку гостинцев: апельсины, пакет молока, булка хлеба и другую бакалейную всякость. Безуспешно давя на кнопку дверного звонка, Фитясов наконец догадался набрать номер моего мобильного, клочком бумаги с которым его снабдили предусмотрительные женщины-коллеги. По телефону я сообщил, что дверь не заперта.
Первое, что визитер увидел, была Лиска. Стоя в дверном проеме, он вместо вежливого вопроса о моем самочувствии, начал восторгаться лесной красавицей и сочувствовать, что она вынужденно лишена прогулок на свежем воздухе.
— Ты где такое чудо раздобыл? Да еще с тремя хвостами! Я таких и не видел никогда, — он как-то по-бабьи всплеснул руками — в пакете что-то стукнулось с глухим звуком.
Я ответил, что досталась мне лисица по случаю. Что это очень редкая порода китайских бамбуковых лис, занесенная в Красную книгу. Что три хвоста — это результат эволюции, чтобы качественнее заметать следы, когда ее преследует свора собак. (Я еще в своем уме, чтобы сказать, что это лиса-оборотень, а у них не один, а от трех до девяти хвостов, в зависимости от мастерства). И что зовут ее Лиска. Фитясов все принял за чистую монету. Его лицо было, как открытая книга.
— Слушай, а продай ее мне! Ты же все равно ко… — он запнулся. Видимо хотел сказать «коньки или копыта отбросишь», но вовремя опомнился и закончил, — когда еще выздоровеешь. А животинке свежий воздух нужен. Да и сидит она у тебя в темноте и тесноте. Лисам простор нужен, — наставительно добавил гость.
— Даже не знаю, — с видимым сожалением произнес я. — Привык я уже к ней.
— Так, а чего привык? — азартно удивился Фитясов. — Лиса, она лиса и есть. А у меня трехкомнатная квартира, Никитка животных обожает. Вечно по выходным в зоопарк нас с женой тягает. Опять же, летом на дачу вывозить ее станем. На природе ей куда как лучше. Продай!
— Нет, — слабо качнул я головой, — продать никак не могу. Все же мы коллеги, в одном кабинете сидим. А вот подарить, так и быть, пожалуй, подарю. Хотя, поверишь, от души отрываю, — не покривил против истины я. И иезуитски добавил. — Вспоминать меня будешь.
— Да что ты! — махнул Фитясов свободной рукой. — Такие подарки нельзя принимать, положено хотя бы какую денежку дать.
И он, с трудом сдерживая переполняющую его радость, поставил пакет на пол и выгреб из брючного кармана горсть монет. Поелозил в никилиевой мелочи пальцем, выбрал сверкнувшую желтым новенькую десятикопеечную монету и торжественно вручил мне.
— Так я пошел? — еще не веря привалившей удаче, спросил любитель фауны, цепко ухватившись за поводок.
— Иди, иди, — слабо махнул я рукой.
Странно, но Лиска последовала за ним с охотой. Видимо посчитала меня отработанным материалом.
Постепенно я пошел на поправку: вернулся цвет лица, кожа приобрела былую упругость, силы тоже начали возвращаться. Не постояв за ценой, отпротезировал у частного дантиста зубы. Купил путевку в санаторий и сейчас оздоравливаюсь.
В бакшише — вырученном от продажи хули-цзин гривеннике — я просверлил точно по центру, на манер китайской монеты, дырочку и повесил на шнурке на шею.
Сидя в шезлонге под раскидистой магнолией, теплыми южными вечерами я размышляю о том, как поживает Фитяскин в своем любовном треугольнике, ставшем для него Бермудским.