Засиделись мы как-то с Николаем, моим давнишним, еще со школьной скамьи другом у меня в гараже. Пили пиво, с удовольствием рубали свежевяленую воблочку, что прикупили в нашем фирменном рыбном магазине, и ярко-красных, только что сваренных раков. Беседовали.
Николай – известный в городе художник. Огромного роста русский мужик с пшеничной, аккуратно подстриженной окладистой бородой, зычным голосом и сильными, натруженными руками. Ну, просто Илья Муромец. Писал он бойко, мазок клал размашистый, чистый. И сюжеты у него были все про Русь, про нашу Орловщину, про Оку, любимую с детства. Талантливый человек, что говорить. Николай увлеченно рассказывал про новую картину, тему которой вынашивал ни один год, размахивал руками, вскакивал. Даже про раков и кружку с пивом забыл.
Вдруг, запнувшись на полуслове, и вспомнив что-то, тяжело опустился на колченогий табурет и, вздохнув, сказал.
- На свадьбу идти надо, да не хочется что-то.
- Не хочется – не ходи. А у кого свадьба-то?
- Да у меня свадьба, - обреченно свесив голову, продолжил Николай, - Люська, наверное, уже давно у тещи сидит… Дожидается… Плачет…
Люська, гражданская жена Николая все никак не могла получить заветный штамп в паспорте. На моей памяти они с Николаем уже раза три подавали заявление в Загс, но до росписи дело у них так и не доходило. И вот сегодня они было снова собрались идти расписываться. А Николай, вместо того чтобы бежать за свадебным букетом, сидит у меня в гараже, пьет пиво, рассказывает о своей новой работе, рассуждает о вечном. Раков кушает.
- Послушай, Коль, «если женщина просит…», – вспомнил я слова некогда популярной песни. – Вы же почти двадцать лет вместе. Скоро свадьбу серебряную отмечать надо, а у вас и простой-то не было. Уважь Люську… Пойдем, я тебя провожу.
- Нет-нет… Не пойду... Не хочу… Боюсь я этих штампов…
Друг замолчал. А потом, отхлебнув свежего пива и подперев щеку рукой, принялся вспоминать…
- Ты помнишь, как мы с ней познакомились? Ух, и хороша же была...
- Да она у тебя и сейчас хороша… Королевна…
- Да уж, королевна… Вот только ворчлива больно стала… И то ей негоже, и это не так… Совсем запилила… А раньше соловьем заливалась… Во всем угодить хотела… Восторгалась…
Николай замолчал.
Я разлил остатки пива в массивные кружки и терпеливо ждал продолжения Колькиного монолога. Любил он поговорить про свою невенчанную жену-красавицу. Во всем городе не сыскать другую такую пару. Люська под стать мужу: высокая, дородная, белокурая. Смешливая. Лет на десять моложе Николая. Тоже художница. Батиком занимается, да Колькиным прихотям потакает. Он человек трудный: самолюбивый, заносчивый, ранимый. Художник, одним словом. Творческая натура.
Дочка у них растет, Светка, невеста уже. Тоже красавица. По нашим городским меркам хорошая семья, благополучная. А вот, поди ж ты, расписаться мои друзья так до сих пор и не расписались. Сколько помню, всегда, во время любого нашего застолья, совместного чаепития или праздного разговора речь о свадьбе заходила. Это стало уже почти визитной карточкой Люськи и Николая. Где они – там и разговоры о замужестве и скорой свадьбе. Их Светка посмеивается: «Мы с родителями в один день свадьбу справлять будем. Они, наверно, ждут, когда я замуж соберусь. Вот тогда и гульнем всем городом. Вот праздник-то устроим! Надолго запомнится». Но разговоры про свадьбу так и оставались разговорами. Фату Люська не примерила ни разу…
И вот мы сидим с Николаем в гараже, и я безуспешно уговариваю его пойти, наконец, в Загс.
- Нет, Леш, оставь… Не пойду… Ты лучше вспомни, - продолжал свой монолог Колька, - в том году, когда мы с Люськой познакомились, мы же с тобой городской Дворец культуры расписывали. Это же мой диплом был, а ты мне, по-дружбе, помогал. Помнишь?
Историю знакомства моих друзей я не только помнил, я знал ее наизусть, но Николай очень любил, приняв на грудь, повторять ее снова и снова. Интересное было знакомство, что и говорить…
---
…Мы с Николаем сидели на лесах под самыми сводами огромного фойе будущего Дворца культуры. Работа была закончена, и мы с удовольствием взирали на творение наших рук. Диплом Николая не просто украсил фойе – это, действительно, было произведение искусств. Цветная палитра, кисти и ведра с красками стояли тут же, рядом с нами на грубых, небрежно сколоченных досках.
Стайка молоденьких первокурсниц местного художественного училища занимались внизу уборкой помещения. Они мыли окна, отдирали прилипшую к полу краску, штукатурку. Девчата торопились: Дворец культуры, как писали местные газеты, должен был «приветливо распахнуть свои двери ко Дню города».
- Эй, красавицы, - крикнул Николай весело щебечущим внизу девчушкам, айда к нам, наверх. Девчонки вскинули головы и помахали нам в приветствии руками:
- Лучше вы к нам.
Одна девушка, выделявшаяся из общей стайки ростом и красотою, одетая в стильный джинсовый сарафан, который соблазнительно подчеркивал ее не по-детски развитую грудь, сдернув с головы цветастую косынку, ринулась к нам наверх по шаткой лестнице. Я нагнулся, чтобы подать ей руку и мыском своих стоптанных кроссовок задел ведро с краской. Ведро опрокинулось. Тяжелый ярко-синий поток обрушился на пол, задев и отчаянную девушку. Николай охнул, чертыхнулся и стремительно рванул вниз, спасать красавицу. Ее голова, модный сарафан и туфли были густо забрызганы ультрамарином.
- Раздевайся, - скомандовал Николай, - бежим в туалет, отмывать тебя будем.
- Еще чего, - смеясь и плача, ответила та.
К ней уже подбежали подруги и, не переставая ахать и охать, повели Люську отмываться.
- Куда же вы? Водой не отмоешь, - только и смог прокричать вдогонку мой друг, - керосин нужен. Я сейчас принесу.
Пока мы с Николаем искали мыло, керосин, ветошь и чистые полотенца, эти смышленые первокурсницы отмыли свою подругу, высушили ей волосы и даже переодели во что-то немудреное, чистое. Волосы у Люськи распушились, ее белокурые пряди, будто специально подсиненные, нимбом сияли над головой, отливая пленительной голубизной.
- Ой, - простонал Николай, - королевна…
Так и осталась она для него королевной. Навсегда. Роман их развивался стремительно. И хотя до совершеннолетия Люське было еще далеко, она, оставив мать, которая растила ее одна, ушла в Колькину малогабаритку, доставшуюся моему другу от бабушки. Девчонка она была хваткая. Такой порядок навела в Колькиной берлоге – ступить на свежевымытые полы даже босяком было страшно. Чистота, как в операционной. И это притом, что оба художники и, казалось бы, творческий беспорядок должен был присутствовать в их квартире обязательно.
Николай тогда быстро пошел в гору. Местная администрация оценила его дипломную работу: полюбоваться Дворцом культуры с Колькиными росписью и витражами приезжали даже столичные чиновники. А к очередному Дню города в том же Дворце культуры прошла его персональная выставка. И пошло, поехало. Мой друг стал не только местной знаменитостью: в Москву зачастил, в Академию. В Союз художников его приняли, а потом даже в депутаты хотели выдвинуть, да он не согласился.
- А работать мне когда? Я должен творчеством заниматься, - басил Николай.
Он и занимался творчеством, а Люська обеспечивала ему тылы, оберегала от всех житейских проблем, от повседневного быта. Растила Светку. Пекла пироги. Вдохновляла. Восторгалась. Однако и о своем призвании не забывала, занималась потихоньку батиком. Все городские модницы щеголяли в роскошных платках и косынках, расписанных Люськиными руками. А ее изысканные шарфы и палантины из тончайшего натурального шелка украшали шеи и плечи жен и любовниц больших начальников и высоких чиновников. Да вот только ни Николай, ни администрация города этого не замечали. Будто одна у нас в городе достопримечательность, один на всю округу талантливый художник – Николай. Ему и почет, и внимание, и гранты, и признание. А Люська даже понежиться в лучах его славы не могла – штампа в паспорте у нее не было. Вот, вроде и не жена она ему вовсе. Хотя и королевна, и дочь у них с Николаем растет, и уже двадцать лет вместе…
...Время быстро летит. С того нашего с Николаем памятного сидения в гараже прошло чуть меньше полугода, и Люська, наконец-то, получила заветный штамп в паспорте. Расписались они в только что открывшимся после ремонта городском Загсе, стены которого украшали Колькины витражи. На свадьбе, как и пророчила Светка, гуляли всем миром. От областной администрации подарили новобрачным огромный холодильник, а во Дворце культуры устроили юбилейную выставку Николая. Приглашенные понаехали со всей Орловщины, благо и теперь наш край, как и в 19 веке, талантами не обделен: художники и артисты, писатели и поэты, музыканты – весь цвет местной интеллигенции гулял на свадьбе моих друзей.
А ровно через год Николай и Люська расстались. Развелись по-тихому. Николай остался жить один, бобылем. Ушел в творчество, как уходят в запой. Люська со Светланой укатили в Москву, где Колькина уже бывшая жена благополучно вышла замуж за знаменитого столичного писателя, с которым познакомилась год назад на своей собственной свадьбе, и который разбудил в ней настоящую страсть зрелой, свободной женщины. А еще разглядел он в Люське большой талант. По слухам, в Москве у нее своя мастерская, постоянные заказчики, модные показы. Говорят, теперь уже и весь московский бомонд щеголяет в роскошных фирменных Люськиных платках и палантинах…
Да, видно не зря Николай так боялся этого злосчастного штампа в паспорте.