Земля Обетованная

Власов Владимир Фёдорович

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

 Роман


 Посвящается отцу


"ДАБ ГЭХЭ ДАЙДА МАНАЙ, ДАЛАЙ ГЭХЭ УhАН МАНАЙ."

("Земля, по которой ходишь, наша;
вода, раскинувшаяся морем, наша").

Ритуальное обращение к Земле и Воде, употреблявшееся бурятами в обрядах дошаманистического периода. Оно содержало просьбу одарить молящихся тёплым дождём, густым травостоем, урожаем хлеба, приплодом скота, чадородием.



ПРЕДИСЛОВИЕ 

 В этой книге нам хотелось бы собрать немногое свидетельские показания очевидцев, проливающие свет на загадочное явление, которое до сих пор не поддаётся никакому научному объяснению. По мнению одних, это происшествие было не чем иным, как предвестником конца света. По мнению других, данный случай следует рассматривать как атмосферное нарушение в природе, вызванное загрязнением окружающей среды. Третьи же утверждают, что ничего не произошло, а подобные метаморфозы случаются раз в тысячелетие и доказывают лишь наличие у природы своих скрытых механизмов, не поддающихся толкованию нашим несовершенным разумом. Но, как бы там ни было, все очевидцы сходятся в утверждении, что царящие в природе законы саморегуляции иногда преподносят нам сюрпризы, заставляющие нас задуматься о многом и ставящие в основу нашего общежития принцип, от которого зависит наше существование. Принцип, подтверждающий, что в этом прекрасном и совершенном мире наша жизнь должна протекать в соответствии с законами природы и в гармонии с ней, о чём, судя по всему, раньше хорошо знали наши предки и придерживались его в своей жизни. Однако, в последнее время мы забываем, что само наше появление на свет и существование в этом мире связано с нашей хрупкой средой обитания, которую никто не имеет права изменять по своему усмотрению.
Из всех свидетельских показаний очевидцев нам хотелось бы выделить самое полное — историю одного журналиста и изложить его версию происшествия.



 "Реки потекут вспять, змеевидный транспорт опояшет землю, будут огни без дыма, экипажи без лошадей, цари будут свергнуты, золото появится на полках, хлеб спрячется в сундук, богачи превратятся в батраков, каторжане станут начальниками, шаманы будут повешены на деревьях и, когда выпадет последний волосок из черного кончика заячьего уха, наступит всемирный потоп".

(Из пророчеств бурятского мудрец Гурсеба)



Почему я позволил уговорить себя дать свидетельские показания? Ради чего я решился взяться за перо? А чёрт его знает! Но если уж вы настаиваете и требуете конкретного ответа, так и быть, я вам дам его. Вот он. Вероятно, я сделал это потому, что предался сладостным воспоминаниям о той далекой Земле Обетованной, в которую мне так и не суждено было больше вернуться. М-да, там осталась моя ненаглядная красавица, по которой я вздыхаю по сей день и из-за которой я пустился в это безумное путешествие, моя прекрасная фея с пепельными волосами, попавшая в общество кретинов, возомнивших себя мудрецами о семи пядях во лбу.
Они-то и изгнали безжалостно меня из своего Эдема. Вместе с этим, я хотел бы изложить также свои мысли по сути той, окутанной тайной проблемы, из-за которой сейчас многие учёные ломают копья. Они доказывают свою правоту относительно нежданно-негаданно появившейся и так внезапно исчезнувшей Земли Обетованной. Хотелось бы ещё привести толкования моих знакомых и очевидцев происшествия, воспоминания о котором до сих пор не дают мне покоя, вероятно, потому, что, несмотря на свою странность, остаются по сей день самыми яркими в моей жизни. И даже сейчас, когда прошло достаточно времени, грёзы о той стране продолжают навещать меня, и я вижу её настолько явственно, как будто вернулся оттуда только вчера.

Итак, приступаю к изложению моих свидетельских показаний, но прежде хотелось бы сказать ещё вот о чём.

Странные вещи — время и воспоминания. Чем глубже я предаюсь моим воспоминаниям, тем больше меня охватывает чувство тоски по безвозвратно утерянному времени. Говорят, былого не вернешь ни за какие коврижки. Какая правдивая истина! Именно тогда, в тот короткий промежуток времени, промелькнувший для кого-то, как считанные секунды, а для кого-то растянувшийся на годы и десятилетия, мне удалось стать самим собой. Не знаю, вывел ли я из всего этого какой-то урок для себя, но мне кажется, что это была пора, когда я мог овладеть любым мастерством и даже обрести дар истинного поэта, художника или артиста. Тогда, как и другие мои сотоварищи, я обрел то состояние, при котором как бы исчезли временно-пространственные границы и свыше снизошло нечто похожее на божественное откровение, приведшее нас вначале к умопомрачению, но после этого последовало истинное прозрение, при котором начинаешь смотреть на мир новыми глазами и видеть то, чего раньше не замечал. Происходит нечто подобное тому, когда вдруг черти с ангелами меняются местами и обретают лики святых. М-да, тогда мы увидели реальный мир под необычным углом, и невозможное для нас стало возможным, а желанное — действительным. О! Это было, как сон, как некое наваждение, которому я лично отдался целиком без остатка, после чего моё сердце стало лёгким, как пушинка, а душа воспарила в сферы, недоступные человеческому разуму, где путь в неизвестное освещен волшебным светом, льющимся из самой тайны бытия. И я узрел такое, отчего мурашки до сих пор пробегают по моему телу при одном только воспоминании. О! Это было, как фантастика, как соприкосновение с новым миром, когда, как по мановению магической палочки, все вокруг начинает кружиться, и вас куда-то несёт, словно засасывая в воронку, и вы входите в ту таинственную область, которая, по мнению некоторых знатоков, находится в пресловутом четвертом измерении, о чём так много спорят учёные мужи, но никто толком не знает, ни что оно собой представляет, ни где находится.


I.

Говорят, что женщина приносит одни несчастья. Но я этому не верю даже после тех потрясений, которые пережил, когда, очертя голову, бросился вслед за ней, ангелом в женской юбке. И ничего, всё обошлось, слава Богу, я уцелел. Если и были какие-то неприятности, то все они прошли. Но пережитые ощущения не отпускают меня ни на минуту, заставляя вновь и вновь мысленно возвращаться к воспоминаниям, дорисовывая в моём воображении во всех подробностях полную картину моих приключений. Даже сейчас я не перестаю думать, что если бы повторилась вся ситуация и мне было бы известно, через что предстоит пройти, то и тогда я бы не поступил иначе.

У каждого человека в жизни есть обозначенный предел, до которого он может терпеть себя и всё окружающее его. Помните, как у Луиджи Пиранделло, когда герой его рассказа "Бегство" ненавидит улицу и дом, куда он должен вернуться, и тех, кто там живёт, но больше всего презирает самого себя и свою жизнь, которую не чувствует своей. И вдруг перед его глазами возникают из густого тумана очертания лошади молочника, отлучившегося на минуту. Герой вскакивает на облучок повозки с бидонами, стегает лошадь, и та уносит его в неизвестность, в вечность. Неправда ли, поэтичная картина и, главное, очень реалистичная. Кто из нас когда-нибудь не хотел всё бросить и бежать от этой жизни, куда глаза глядят? Кто не желал бы раствориться в вечности, открыв для себя новую Землю Обетованную, где ему дышалось бы свободно и жилось счастливо? Вот именно в такую минуту судьба вместо лошади с бидонами послала мне женщину с пепельными волосами. Вернее, девушку. Да ещё какую!

Я увидел её в трамвае. У её ног стояла большая сумка, набитая чем-то доверху. С такими сумками путешествуют сейчас многие. Но во всём облике девушки было что-то необычное, мимо чего невозможно было пройти, не обратив внимания. Я несколько раз посмотрел в сё сторону, пытаясь уловить и понять то, чем она постоянно притягивала к себе мой взгляд. Да, она была красива, даже очень, но это не являлось её главной отличительной особенностью. Мне казалось, что, помимо всего, её привлекательность излучала какую-то таинственную радость. В её взгляде больших зеленовато-голубых глаз отразилось весеннее небо, когда она скользнула им по моему лицу, и я вдруг подумал, что моя судьба могла бы решиться в одно мгновение, окажись я рядом с ней. И я бы пошёл за ней хоть на край света. И если бы нужно было, не пожалел бы своей жизни ради одной её улыбки. Я так думал, отдаваясь внутреннему призыву своей изначальной природной зависимости от женщины, и мне очень захотелось с ней познакомиться. Но не всегда бывает так просто подойти к симпатичной девушке и сказать несколько слов, тем более такой красавице. Я долго ехал рядом с ней, почти касаясь её плеча, но никак не мог решиться заговорить. Когда трамвай остановился возле вокзала, я бросился к ней, как отчаявшийся бросается в омут с головой. В это мгновение она наклонилась, чтобы взять с пола сумку, и я, преодолев свою нерешительность, опередил её, перехватив ручки сумки.

— Позвольте помочь, — сказал я голосом, показавшимся мне самому чужим от напряжения.

Она улыбнулась, и лучики иронии, блеснув, брызнули из её глаз.

— Но эта сумка очень тяжёлая, — заметила она, — не пришлось бы вам раскаиваться.

— Ну, что вы, — выдохнул я. — Для меня это пустяки. Сумка оказалась, и в самом деле, очень тяжёлой.

— Что у вас в ней? — спросил я, с трудом спускаясь с подножки трамвая. — Слитки золота?

— Вы угадали, — засмеялась она. — Там лежит всё золото мира. Я вас предупреждала, что вы пытаетесь взвалить на себя непосильную ношу.

Но я вёл себя, как истинный джентльмен, а может быть, и как тот дурачок, которого подбадривают тем, что говорят ему о тяжести ноши, побуждая его этим лезть из кожи вон и доказывать, что он силач и способен свернуть горы. Может быть, так оно было и со мной.

— Ну, что вы! — воскликнул я. — Для меня это сущий пустяк.

С её сумкой я еле-еле дотащился до платформы. Вначале у меня совсем не было желания садиться в поезд, идущий неведомо куда. Я только хотел, помогая девушке, завязать знакомство, но когда услышал, что она уже не вернётся в этот город, подумал: "А что, если в последнюю минуту вскочить без билета на подножку отходящего поезда и отправиться с ней на восток, в неизведанное мне путешествие?" Вначале такая мысль меня самого позабавила, но потом имела роковое значение.

Тут я должен признаться, сделав некоторое отступление от моего повествования, что я люблю ездить в поездах. Я холост, по профессии — журналист, а по призванию — поэт. Что ни говори, а сочетание подобных качеств — холодный ум и горячее сердце, которыми я обладаю, изначально порождают во мне тягу к странствиям и стремление ввязаться в любую авантюру. Не раз мне доводилось переживать и поездах счастливые минуты, встречая умного собеседника или тот притягательный образ, который остается в сердце надолго, если не навсегда. Сколько приятных воспоминаний связано у меня с такими путешествиями! Где, как не в поезде, можно вообразить себя странствующим рыцарем, жаждущим приключений, набраться свежих и ярких впечатлений, сделать потрясающие открытия? Уж эти мне безумные порывы молодости, когда мы склонны любить весь свет, наполняя сердце миром, открывающимся перед нами, как на ладони, раздвигая далёкие горизонты, кажущиеся нам манящими и желанными!

Так что у меня с поездами особые отношения, но в путешествие без билета, не имея представления о том, что ждёт меня впереди, я всё же не мог пуститься в здравом уме и ясной памяти. Но тут произошло невероятное событие. Девушка, желая поблагодарить, повернулась и поцеловала меня. Возможно, она хотела чмокнуть в щеку, но я подставил губы. Впрочем, обо всём этом я должен рассказать по порядку, вернее, выстроить ту лестницу нарастания моих чувств, которые толкнули меня на этот безумный поступок. Вначале был поцелуй, пламенный и страстный. До сих пор я ощущаю его на своих губах. Он имел вкус самой девушки — сладкий и притягательный, возбуждающий жажду и голод одновременно. От этого неожиданного поцелуя у меня закружилась голова. Затем она что-то произнесла. Но ещё до восприятия смысла слов, слетевших с её уст, я был подхвачен потоком неведомых мне доселе чувств. Я вдохнул запах её кожи, свежей, как дыхание цветка, ощутил грацию и упругую мягкость груди, когда она протянула ко мне губы, увидел свет живых смеющихся глаз, исходящий из зелено-голубоватых радужных оболочек. Я услышал божественную музыку её голоса. И только потом дошли до меня её слова, смысла которых я тогда ещё не осознал.

— Спасибо! Жаль, что ты не со мной.

Да, все началось именно так, но в ту минуту я ещё не думал, что окажусь вместе с ней в поезде. Тогда я не мог предположить, какую роль сыграет в моей серой будничной жизни эта сказочная фея с пепельными волосами, озарив однообразие моего существования и скудость моего мышления своим лучезарным внутренним сиянием, представив весь мир в мерцании чудесного света, исходящего из самых обыденных, а порой и странных вещей и событий.

От волнения, охватившего меня, я не мог произнести ни слова. Она же смеялась, потешаясь над моей растерянностью.

Нет, сейчас я нисколько не удивляюсь и не раскаиваюсь, что оказался вместе с ней в том поезде, уносящем нас к катастрофе, после чего мне пришлось пройти через мучительную боль потери, выздоровление и моё новое воскрешение к жизни.

Поезд, который обычно отправляется из Иркутска в Улан-Удэ в 22.24 по летнему расписанию, появился неожиданно тихо, как будто выплыл из дымки тумана, поднимающегося от прохладных вод Ангары. Обалдевший от чувств, вызванных поцелуем незнакомки, я не услышал объявления о прибытии поезда, который должен был унести меня в ту странную ночь, которая перевернула всю мою жизнь. Я с трудом поднял тяжелую сумку на подножку вагона и подал ей руку, оставаясь на платформе. Она легко взбежала по ступенькам в тамбур вагона и лукаво посмотрела на меня сверху вниз. И в это самое мгновение сумка поднялась с подножки и поплыла вглубь вагона. Я увидел спину довольно стройного мужчины в дорогом костюме, удаляющегося с сумкой. И в тот миг в моей душе вдруг вспыхнуло жгучее чувство ревности. Девушка улыбнулась, помахала мне рукой и исчезла вслед за своим новым носильщиком. Поезд тронулся. Охваченный отчаянием потерять её, я вдруг неожиданно для себя прыгнул на подножку уже движущегося поезда. Тогда я не мог ещё подумать, что для меня начинается новая эпоха с чередой странных обстоятельств, проистекающих из простой смены дней и ночей, такой привычной в нашей серой будничной жизни, но непрерывное течение времени уже подхватило меня и понесло в этот сказочный мир, о существовании которого я тогда не подозревал.

Сама атмосфера, царившая среди пассажиров поезда, вмиг заставила меня забыть обо всём на свете. Поезд набирал скорость, путей к отступлению у меня не было. В плацкартном вагоне, куда села девушка, публика оказалась столь необычной и увлекательной, что, глядя на разнообразие лиц и покроев одежды, я вначале подумал, что все они представляют собой гастролирующую артистическую труппу. Стоя в проходе и отыскивая глазами мою незнакомку, вошедшую в вагон несколькими минутами раньше, я не мог удержаться, чтобы не попасть под магию их общего настроения. Должен заметить, что предприимчивые проводники постарались набить пассажиров в купе, как сельдей в бочку. Почти на каждой скамейке сидело трое вместо полагающихся двух человек.

— Можете присаживаться, — сказал занимающий рядом с девушкой место мужчина в дорогом костюме, освободив для меня краешек скамейки. Это был именно тот тип, который втащил в вагон её сумку.

— Благодарю, — сухо ответил я и опустился рядом с моим соперником.
Признаюсь, что, будучи человеком со склонностями к жизнеописанию, я частенько берусь за перо, чтобы черкнуть какую-либо вещицу в стиле беллетристики, и всегда рад возможности обогатить свой жизненный опыт наблюдениями за попутчиками. Когда же у меня появляется свободное время, и я могу без суеты о чём-нибудь подумать, то мои наблюдения позволяют мне строить собственные философские обобщения на так называемом живом материале, включающем лица, жесты и слова моих вновь обретенных знакомых и друзей. Ну, чем не приятное времяпрепровождение для холостяка, пытающегося скрасить серость своего одинокого существования?

Итак, моя девушка оказалась в обществе шестерых мужчин, включая меня самого: благообразного старика с бородой, чем-то похожего на моего покойного отца; нищего в лохмотьях; импозантного мужчины в дорогом костюме — моего соперника, предложившего мне место; человека с европейской наружностью в монашеской одежде буддиста; и скромного, чуть странноватого молодого господина в одеянии, напоминающем плащ, облепленный птичьими перьями. Их разящее отличие друг от друга, вероятно, в первые минуты породило в моем воображении ассоциацию с театральной труппой ещё и потому, что четверо пассажиров, ехавших до нас, за время путешествия успели познакомиться и подружиться. И наше появление положило конец их дискуссии, но атмосфера лёгкой непринуждённой беседы всё ещё витала в воздухе, и в их глазах поблескивали весёлые искорки.

Увидев меня, девушка нисколько не удивилась, лишь кивнула мне головой, как старому знакомому.

Усевшись возле прохода, я с интересом углубился в изучение моих спутников. Хотя у каждого из них были свои отличительные черты, своя особенность, а поэтому и своя манера поведения, всё же их объединяло нечто общее, чего я никак не мог уловить.

Сидящий у окна благообразный старик подарил мне взгляд своих небесно-чистых голубых очей, полный отеческой нежности, отчего мне стало не по себе. Должен признаться, что от всех четверых исходило какое-то особое чувство доброжелательства, что несколько диссонировало с моим вдруг помрачневшим расположением духа, с которым я неожиданно затесался среди них. Некоторое время все молчали, изучая взглядами друг друга. Девушка, которой досталось место у окна напротив старика, вдруг подавила смешок, и враз улыбка пробежала по лицам всех присутствующих. Вероятно, этот смешок у нее вырвался непроизвольно, но как бы там ни было, я принял его на свой счет и ещё больше помрачнел. "Какой я дурак!" — пронеслось у меня в голове. Но тут же я подумал: "А поцелуй? А её слова?" И я решил держаться до конца. У меня хватило сил овладеть собой. Я тоже изобразил на своём лице подобие улыбки, за что был сразу же принят в их компанию. Некоторое время все молчали, лишь стук колес нарушал тишину купе. Вдруг нищий бродяга, сидящий рядом со стариком, состроил страшную гримасу, отчего девушка залилась ещё большим смехом.

— Браво! — воскликнул мужчина в дорогом костюме. — Это именно то выражение лица, с которым следует предстать перед ликом Господа Бога.

— Однако, — возразил с откидного сидения буддист-европеец, улыбнувшись одними глазами, — смотря перед каким богом вы собираетесь предстать, и есть ли у этого бога лик, в нашем понимании?

— Как раз ваше замечание наводит на одну мысль, которая преследует меня последнее время, — заметил мой импозантный соперник. — Ведь, в принципе, суть всех религий сводится к тому, чтобы, клеймя нас своими печатями в виде обрядов, аутодафе и прочей мистики, подчинять нас целям объединения или разъединения. От природы мы одарены фантазией и склонны к определенным силлогическим умозаключениям, воображая Бога соответственно своим духовным наклонностям и мироощущениям. Но никто из нас не допускает мысли, что Создатель может оказаться не таким, каким мы его рисуем в своем воображении.

— А каким его представляете себе вы? — спросил человек в одежде из перьев со своего откидного сидения напротив буддиста.

— Во всяком случае, смеющимся и потешающимся над нами, — улыбнулся мой сосед.

— Это почему же? — удивился человек в перьях.

— Ну, как же ему не смеяться? Стоит представить нас, сидящих здесь и строящих разные догадки по поводу того, чего нам не постичь своим разумом.

По правде сказать, меня мало интересовали духовные изыскания моего соседа, но я сразу же понял, к чему он клонит. Решив блеснуть своим умом перед девушкой и завоевать её симпатии, он, вместе с тем, провоцировал меня на дискуссию, чтобы разделаться со мной, как со своим оппонентом, так и соперником. В тиши кабинета я частенько предавался разного рода философским штудиям, даже пописывал некоторые умозрительные опусы, но в беседах я проявлял такое вопиющее косноязычие, что никогда не отваживался вступать в прения о высоких материях с умными собеседниками. Как я и ожидал, через пару минут он обратился ко мне с каверзным вопросом:

— А вы что думаете по этому поводу?

Я оторопело посмотрел по сторонам, судорожно пытаясь измыслить что-либо оригинальное, но, как на зло, ни одна теория не приходила мне в голову. От досады я готов был хватить кулаком по скуле моего соседа, сидящего ко мне этим временем боком. Все обратили свои взоры в мою сторону. Я покраснел и нерешительно произнес:

— Что я думаю по этому поводу? А ничего я не думаю.

Такое заявление вызвало общий смех. Я ещё более смутился.

— А мне кажется, что у Бога — обличие птицы, — воскликнул человек в перьях. — Это я понял, когда научился летать и стал леветатором.

Внимание всех переключилось на Леветатора.

— Да, да, — продолжал он. — Бог — это огромная птица, которая откладывает яйца во Вселенной, а из этих яиц вылупляются миры и галактики.

Тема о том, чем является Бог на самом деле, вмиг завладела умами моих попутчиков. Развернулась горячая дискуссия, в которой, кроме меня, старика и девушки, все приняли участие.

Я смотрел то на них, то на неё краешком глаза и думал: "Зачем я здесь нахожусь? К чему мне весь этот спор?" Мимо меня прошел проводник. Я хотел остановить его, чтобы купить билет, но раздумал, потому что не знал, до какой станции едет девушка.

Поезд остановился на станции Шелехово. Пахнуло специфическим запахом фтора и серной кислоты. В окнах виднелись трубы алюминиевого завода, освещенные электрическим светом. В вагон вошёл пассажир маленького роста с зеленым лицом. На вид ему было лет шесть-семь. Глаза его лихорадочно блестели.

— Мальчик, а почему у тебя такое зеленое лицо? Ты, что же, переболел ветрянкой? — спросил нищий, намереваясь погладить его по голове.

Но пассажир резко отстранил его руку и заявил довольно неприятным хрипловатым голосом:

— Какой я вам мальчик? Лучше нужно смотреть. Мне уже шестьдесят два года. И потрудитесь ко мне обращаться на "вы".

Мы все так и обомлели.

— Прошу прощения, — воскликнул пассажир в лохмотьях, нисколько не смутившись. — Вот уж никогда бы не поверил, что вам уже шестьдесят два. На лилипута вы не похожи, но и на взрослого, как будто,— тоже. Впрочем, какое мне дело, шестьдесят два вам или меньше.

— Вот именно! — воскликнул задиристый карлик, усаживаясь напротив меня. — Все меня почему-то принимают за ребёнка, и никто не желает признавать во мне великого химика и биолога. А я сделал такие потрясающие открытия, от которых может перевернуться весь мир.

— Да уж в наше время много наделано открытий, от которых можно сойти с ума или задохнуться, — заметил буддист-европеец, кивнув головой в сторону труб завода.

— А что? Прекрасный запах! — воскликнул карлик. — Плавиковая кислота тормозит регенерацию, а сочетание серной кислоты с фтором тормозит омоложение и ускоряет старение.

— Как будто мы все очень страдаем от омоложения, — с сарказмом заметил Леветатор.

— Вы, возможно, не страдаете, а для меня этот процесс губителен, — мрачно заметил карлик. — В свое время я изобрел препарат регенерации, при употреблении которого происходит такая бурная реакция омоложения, что за десять лет можно превратиться из старика в грудного младенца.

Никто из присутствующих, я думаю, не поверил ему, но все с интересом слушали слова этого странного пришельца с зелёным лицом.

— Здорово! — вырвалось у меня. — И что же дальше?

— А дальше реакция не замедляется, обратное действие развития продолжается вплоть до состояния эмбриона и кончается тем, что человек распадается на женскую яйцеклетку и мужской сперматозоид, которые погибают, не найдя подходящей для себя среды.

— Судя по вашему описанию, можно подумать, что вы уже производили опыты с вашим препаратом?

— А как же! — возбужденно вскричал юный гений. — В начале опытов я не рассчитал дозу и испробовал этот препарат на одной девяностолетней старухе, так она на моих глазах превратилась в молоденькую девушку, а потом растаяла, как снежная баба. Финал вам известен.

От удивления многие из нас открыли рты.

— Так что же, — воскликнул буддист, — она регенерировалась до состояния эмбриона?

— Хуже. До состояния женских и мужских клеток.

— Невероятно! — восхитился я. — И вы тоже приняли этот препарат?

— В том то и дело, что у меня не хватило ума не применять его на себе.

— Так, значит, вам грозит то же самое?

— Если я не успею ничего придумать, чтобы остановить реакцию.

— А что вы для этого делаете?

— Езжу по индустриальным районам и дышу отравленным воздухом.

— Значит, вы наркоман? И поэтому у вас такой цвет лица?

— Не наркоман, а токсикоман, — поправил меня химик-биолог. — Где я только не бывал и что не нюхал! Дышал метил-меркаптановыми соединениями и парами сероорганики в Байкальске. Должен признаться, что сероводо-родный запах квашенной капусты совсем недурен на вкус. В Ангарске лечился букетом из пятиста химических соединений, куда входили и сера, и фтор, и хлор, и даже белково-витаминные концентраты, кстати, очень сильные аллергены. Поглощал ртутные пары. Упивался хлоро-органикой и окисями фтора и серы в Саянске и Зиме. Сейчас вот еду в Селенгинск на лечение. Говорят, там какие-то особые испарения сероводорода, выделяемые лесопромышленным комплексом. Главное сейчас для меня — затормозить процесс омоложения. Иначе ещё два-три года, а потом — каюк. Только и держусь на химических запахах.

Присутствующие качали головами, то ли сочувствуя, то ли не веря во всё сказанное этим зеленолицим несчастный учёным.

— О, Боже! — воскликнул я. — До чего же докатился мир! Если так пойдет дальше, то не за горами конец света.

— Намного ближе, — поддакнул мне нищий в лохмотьях.

— Горе от ума, — пошутил токсикоман, весело подмигнув моему соседу.

Мне показалось, что в глазах девушки мелькнула тень страха. Поезд тронулся. За окнами проплывали трубы алюминиевого завода, из которых, даже в темноте было видно, тянулись струйки белого ядовитого дыма. Поезд завернул гору и углубился в тайгу.

— В библии сказано, что конец света должен наступить на рубеже этих веков, — глубокомысленно заметил нищий.

— И тогда мы все предстанем перед ликом Господа Бога.

— Ещё есть время, — злорадно заметил биолог-токсикоман, — можно что-нибудь придумать этакое...

— Что ускорит конец света? — перебил его мой сосед с сарказмом в голосе.

— А что? У меня есть одно изобретение, которое может изменить атмосферу на земле, — злорадно заметил наш злой гений и вытащил из нагрудного кармана пиджака пробирку с прозрачными кристаллами.

— Вот, — продолжал он. — Стоит эту штуку бросить в огонь, как кристаллы войдут в реакцию с воздухом. Атмосфера на земле вмиг исчезнет, но появится новая, более насыщенная кислородом, правда, при этом все водоёмы на земле вместе с океанами понизят свой уровень на пятнадцать метров. Реакция пройдет быстро, за какие-нибудь пять-шесть минут, но, к сожалению, все живое, кроме растительности, за это время задохнется. Зато наступит полное очищение атмосферы на земле от всех выбросов и загрязнений и насыщение её кислородом.

И он потряс пробиркой в воздухе, отчего кристаллы издали почти музыкальный звук.

— Спрячьте это от греха подальше, — боязливо замахал на него руками Леветатор. — А то ещё нечаянно уроните и разобьете.

Токсикоман засмеялся и заметил:

— Я сам себе не враг. Кислород для меня опасен.

Он сунул пробирку на прежнее место и посмотрел в окно.

Из-за гор на востоке поднималась полная луна. Поезд шёл на большой скорости без остановок, так как навёрстывал упущенное время. Проводники немного притушили свет. Подслеповато горела только одна лампочка в проходе. Многие пассажиры готовились спать сидя. До Байкала оставалось ещё три часа езды. В нашем купе тоже никому не хотелось поддерживать разговор в столь поздний час. Зевота охватывала всех пассажиров, многие на глазах засыпали.

— А почему вы не спите? — спросил я для приличия старика, продолжавшего бодро смотреть в окно.

— Да я и молодым-то мало спал, — ответил старик, осветив меня добрым взглядом.

Я удивился, услышав его голос. Настолько он был чист и нежен, как горный ручей.

— Когда мне было восемнадцать лет, приходилось много работать в поле, а вечером я так же, как и другие, ходил на гуляние. Пойдёшь гулять — и до рассвета. А на рассвете идёшь домой, думая: "Вот сейчас лягу, усну". Подхожу к дому, а уже лошадь запряжена в телегу, семена засыпаны, и отец сидит, курит, ждёт меня — я должен скоро прийти с гуляния. Подхожу, он говорит: "Ну, поедем в поле сеять зерно, я жду тебя". Вот я ложусь в телегу, и поехали. Сколько времени ехали до места, где должны сеять, столько я и спал. Ну, час-полтора. Приезжаем. Он останавливается. Уже я чувствую, что качка прекратилась — остановились. Я встаю, хотя и крепко спал. Начинаю выпрягать из телега лошадь, запрягать в плуг. Отец начал рассеивать зерно, я — пахать. Отец рассеял и ушёл, я же пашу до обеда. Подходит время обедать. Выпрягаю, еду домой кормить лошадей. И вот, пока лошади едят, можно было уснуть часа два. Непривычен был спать днём. Нет, не мог днём спать. После обеда едешь обратно в поле и пашешь дотемна. Домой возвращаешься, дремлется. Ну, думаю, никуда я не пойду сегодня, как только поужинаю, сразу лягу спать, выспаться надо. Но ещё не кончил ужин, слышу, там гармошка заиграла, девчата запели песни. Кого там! Разве уснешь! Пойдешь опять и гуляешь до утра. И это повторялось каждый день. И вот отец мне говорит: "Ты здоровый, как лошадь. Лошадь без сна живёт, и ты тоже спишь помалу, без сна живёшь".

Приятный голос старика завораживал, убаюкивал. Я чувствовал, что засыпаю.



II.

Я проснулся неожиданно от какого-то внутреннего толчка и посмотрел сквозь прищуренные веки на девушку. В полумраке вагона её профиль склонился к окну, и локоны пепельных волос ниспадали по стеклу, как струящийся водопад. Она дремала. Почти всё моё окружение погрузилось в сон. Леветатор примостился на краю сидения, как спящая птица на жердочке. Буддист восседал с закрытыми глазами в позе лотоса, как медитирующий Будда. Старик, запрокинув голову, казалось, погрузился в свои глубокие думы. Нищий прикорнул у него под боком, смакуя блаженство, словно у Христа за пазухой. Голова моего соперника всё больше и больше склонялась в сторону моей ненаглядной красавицы, и только карлик с зеленым лицом ёрзал на скамейке и не находил себе покоя.

— Вы не против, если я совсем потушу свет? — спросил он у моего соседа. — А то у меня совсем расшалились нервы от всей этой жизни.

— Совсем нет. Напротив. Тушите, пожалуйста. Так даже лучше, — ответил мой вежливый соперник.

Свет погас. Купе погрузилось в темноту и лишь изредка освещалось огнями проносившихся мимо станций. Какое-то время я пребывал на грани сна и бодрствования. Но вдруг на меня нашёл страх. На какое-то мгновение мне показалось, что у профессора с зеленым лицом засветились глаза, словно из них вылетели фосфорические искры. Он сидел тихо, подобно мыши, вогнувшись в спинку скамьи и застыв в позе одеревенелого трупа. Мне также почудилось, что он беззвучно открыл рот и зевнул, при этом его пасть осветилась зеленоватым светом. "Проклятая гнилушка, — подумал я, — чтоб тебе ни дна, ни покрышки. Может быть, у такого в темноте отрастают рога и появляется хвост? Чёртов профессор кислых щей!" Как только я такое подумал, на меня тут же откуда-то пахнуло серой. Сон как рукой сняло. Я выпрямился, пытаясь в темноте рассмотреть фрагменты поз моих попутчиков и детали купе. Луна, вероятно, уже поднялась высоко и освещала верхушки проносящихся за окном вековых кедров уже сверху, а не с боку, когда только-только выплыла из-за гор. Некоторое время я никак не мог понять, что за полоса света сияет вдали. Наконец, до меня дошло, что это был Байкал, и луна отражалась от его поверхности. Девушка спала крепким сном, откинувшись корпусом в угол между окном и сидением, почти на её груди я увидел склоненную голову моего соперника. Коленом он упирался в мою ногу. Всё это мне было неприятно. Пошли туннели один за другим. И тут я вспомнил об одной французской шутке и улыбнулся. Мы въехали в очередной туннель и в ту же самую секунду в кромешной тьме почти одновременно раздались звуки поцелуя и звонкой пощечины. Затаившись, я боялся пошевелить пальцем. В купе произошло замешательство. Мой сосед включил рубильник. Все проснулись. Даже при свете ночного светильника было видно, как правая щека моего соседа горит алым багрянцем. Выглядел он весьма сконфуженно. Как признанный психолог, я пытался определить, что думает каждый по этому поводу. В мысли старика я не смог проникнуть, но вот на лицах других попутчиков было написано следующее: Буддист: "А я-то думал, что они жених и невеста". Нищий: "С какой силой она засадила ему пощечину. Сильная девушка!" Леветатор: "В этом мире ещё не перевелись порядочные женщины". Химик-биолог-токсикоман: "Хорошо устроился, но не тут-то было!" Мой соперник, глядя с негодованием на профессора кислых щей: "Ну, и скотина! Вот, значит, зачем ему понадобилось тушить свет! Девушку целовал он, а я получил затрещину". Девушка: "Так значит он гомосексуалист. Кого же он поцеловал, и кому это не понравилось?" Я сладко потянулся и подумал про себя: "Не станет же мой соперник разбираться, кто целовал девушку. Однако ловко же мне удалось имитировать поцелуй и влепить ему пощечину".

Настроение у меня мгновенно поднялось до самой высокой отметки. Я торжественно объявил:

— Едем вдоль берега Байкала.

Все прильнули лицами к окну, пытаясь разглядеть детали лунного ландшафта. Насколько хватало глаз, раскинулось чистое широкое озеро, залитое серебряным лунным ! светом. С высоты горы, откуда, виляя из стороны в сторону, спускался по извивающемуся железнодорожному полотну наш поезд, озеро казалось просвеченным лунными лучами до самого дна, настолько его воды были чистыми.

— А я вижу дно озеро! — поддавшись этой иллюзии, воскликнул Леветатор.
Все дружно рассмеялись.

— Этого не может быть, — сказал токсикоман.

— Почему? — удивился человек-птица.

— Потому что в десятке метров от берега уже километр глубины, — сказала девушка и рассмеялась, как серебряный колокольчик.

Почти все, кроме меня, впервые за весь вечер услышали звуки её голоса.

Её чистый голос, походивший на звучание хрусталя, влился в наше купе, как свежий плеск горного родника. Мы все заворожено слушали. Никто её не перебивал. Все боялись, что она замолчит. Но она продолжала говорить мягко и нежно, как в счастливые минуты нам вещает сама мать-природа.

— Это самое глубокое и чистое озеро в мире. В нем — четвертая часть всех мировых запасов пресной воды. В Байкал впадает триста шестьдесят шесть рек и только одна Ангара вытекает из него в его юго-западной части. Если бы даже ни одна река не приносила свои воды, то Ангаре потребовалось бы четыреста лет, чтобы вылить из него всю воду. Вот сколько в нём воды.

— Но за десять минут я могу понизить его уровень на пятнадцать метров, — заявил гордо скрипучим голосом химико-биологический карлик, — к тому же изменить атмосферу на всей планете.

Он вновь вынул из кармана пробирку и потряс загадочными кристаллами в воздухе. Мимо нас на большой скорости прогромыхал на запад поезд, гружённый брёвнами, загородив панораму спящего в лунных лучах озера.

— Да спрячьте вы эту чёртову пробирку, — подал голос нищий. — А то я её выкину в окно.

— Что вы? Что вы? — вскричал испуганно Леветатор. — Не дай Бог, если она разобьется. Наступит непоправимая катастрофа на земле. Всё живое, вдыхающее в лёгкие воздух, погибнет. Эту пробирку нужно беречь, как зеницу ока, охранять тщательнее атомных отходов.

Видимо, по-настоящему в теорию всемирной катастрофы верил среди нас только Леветатор. Токсикоман усмехнулся и с довольным видом сунул пробирку в карман.

— А что произойдет, если кристаллы попадут в воду? — спросил Леветатор.

— Думаю, что ничего не произойдет. Для реакции требуется огонь.

Леветатор тут же сделал заявление, обращаясь ко всем:

— Господа, давайте отберём у него пробирку и выбросим в Байкал.

— Да полно вам, неужели вы верите в эту чушь, — сказал мой сосед.

— Я вот сейчас подсчитал как математик, что если неожиданно Байкал враз обмелеет на пятнадцать метров, то Ангара перестанет из него вытекать. Потребуется не менее сорока-пятидесяти лет, чтобы он вновь наполнился до настоящего уровня.

Мне показалось, что эти слова были специально сказаны для девушки. Но она молчала, не принимая больше участия в нашем разговоре, и продолжала смотреть в окно. Встречный поезд прошёл, и вновь открылась лунная панорама Байкала.

По всему было видно, что токсикомана задели слова Леветатора. Он насупился и ворчливым тоном заметил:

— Стараешься, стараешься на благо всего человечества, и никто спасибо не скажет. Кристаллы хотят отнять, что выдумали.

Он крепко прижимал ладонью нагрудный карман. Никто не проявил никакой реакции.

— Да если хотите знать, я решил спасти вас всех, — не унимался он.

— Лишив нас атмосферы? — с сарказмом спросил его математик.

— Но это всего на десять минут.

— Но за десять минут всё живое может задохнуться.

— Для этого нужно на всех надеть кислородные маски.

— Представляю, — воскликнул восхищенно математик, — как пять миллиардов людей одновременно натягивают на свои лица кислородные маски! Великолепное зрелище. Где же вы, любезный, раздобудете такое количество масок?

— А как в это время будут дышать животные? — поинтересовался нищий.

— А птицы? Вы о них забыли? — воскликнул возбужденный Леветатор.

Учёный-токсикоман озабоченно потер затылок. По-видимому, он не до конца продумал схему обновления мира. В это время опять запахло квашеной капустой — смесью сероводорода с метил-меркаптаном. Поезд проезжал мимо целлюлозно-бумажного комбината в Байкальске. Над Байкалом при лунном свете из труб в небо выползали ядовитые змейки отравляющих паров. Картина потрясала своей убогой наготой. Однако, химик-биолог при виде труб оживился.

— А знаете, в Байкальске есть единственный в мире институт токсикологии?

— Созданный специально для вас? — с сарказмом спросил его Леветатор.

— Нет. Созданный специально для изыскательских работ по методам отравления этого уникального в мире озера, — ответил вместо химика мой сосед-математик. — Ну, что же, в нашей стране этим никого не удивишь.

Глядя на чадящие трубы, буддист-европеец мрачно заметил:

— Неужели смысл человеческой жизни состоит в том, чтобы изгадить этот мир и всё, что его окружает?

— Именно так, почтеннейший, — усмехнулся математик.

— В любом деле, в любой разумной деятельности должны наличествовать, по крайней мере, две слагаемые величины. Это — цель и временно-пространственные границы. Рано или поздно все действия заканчиваются приведением к общему знаменателю. Чем больше человек вгрызается в природу, тем больше он её разрушает.

— А Бог смотрит на всё это откуда-нибудь сверху и качает головой, — вставил свою реплику нищий.

— Хотелось хотя бы разок увидеть вашего Бога, — язвительно заметил буддист.

— А я его видел, — вдруг заявил нищий. Все обратили на него свои взоры.

— Да, да. Мы с ним жили даже под одной крышей, — торжественно возгласил он. — Это случилось, когда Иисус Христос вступил в наш город.

Мне почему-то вспомнилась картина одного фламандского художника "Вступление Иисуса Христа в Брюссель", и я невольно улыбнулся.

— Как же это произошло? — спросил легковерный Леветатор.

— Его привезли в Иркутск в милицейском фургоне, — объявил нищий.

Все рассмеялись.

— Арестовали как самозванца?

— Нет. Задержали как умалишенного.

— И что же дальше? Поверили жители вашего достославного города во второе пришествие Иисуса Христа? — иронически спросил буддист.

— Нет, — вздохнув, произнес нищий. — Вначале его признал даже настоятель Крестовоздвиженской церкви достопочтенный отец Николай, но и он потом отрёкся от него.

— Я что-то об этом ничего не слышал, — серьёзно заметил математик.

— Ну, что вы? Тогда о нём ходило много слухов по городу. А сколько людей он излечил! Да что и говорить, народ у нас неблагодарный.

— Так, значит, вы единственный его свидетель и, можно сказать, апостол, если жили с ним под одной крышей?

Нищий апостол не без гордости кивнул головой и заявил:

— Вот странствую с тех пор, свидетельствуя о его чудесах, несу, так сказать, свой крест.

— Но Иисус был только сыном божьим, — заметил буддист.

— Он и есть Бог-сын.

— А кто же тогда Бог-отец? — не унимался буддист.

— Только избранным дано видеть лик Бога-отца. Был со мной такой случай, когда открылось небо и я увидел его божественный лик. Тогда и ещё обладал даром ясновидения.

— Куда же делся ваш дар? — продолжал с иронией задавать вопросы неугомонный буддист.

— Пропал после того, как на одной свадьбе бутылка прилетела мне в голову.

Все опять дружно рассмеялись, но нищий нисколько не обиделся, вероятно, он уже привык к всеобщему неверию.

— Вот так оно и бывает, — грустно произнес он. — Посетит нас Сын Божий, и никто его не; приметит.

Ему ничего не ответили, только старик сочувственно посмотрел на него своим ласковым небесным взглядом. Некоторое время все молчали.

— Бога нет, — вдруг категорично объявил профессор-токсикоман, — всё это досужие выдумки мракобесов. Есть материя, обладающая физическими и химическими свойствами. Только она наличествует во Вселенной. А все, что накручивается вокруг неё вашими воспаленными мозгами, — бред сивой кобылы.

— Вы, случайно, не коммунист? — спросил его Леветатор.

— Вас не должны касаться мои политические взгляды и убеждения, — заявил вызывающим тоном токсикоман.

— Это вы зря, — вмешался в разговор попутчик в буддистской монашеской одежде. — Долгое время я жил далеко за Японским морем, на островах. Там вот, должен вам признаться, живет бесчисленное множество богов. И каждый из них имеет свое право на существование. Мне совсем не понятна идея еврейско-христианского бога. И чем больше я её постигаю, тем абсурднее она мне кажется. Ну, что такое ваш бог? Бог-убийца, который отнимает у вас жизни. И по какому праву? Да это же сущий палач. Вы знаете, иногда мне хочется оказаться в терпящем крушение самолете, чтобы заглянуть ему в глаза, увидеть его садистскую усмешку, когда вокруг будет рваться человеческая плоть вместе с корёжащимся металлом.

Математик, услышав эти слова, присвистнул и весело продекламировал:

— Настанет день, настанет час, придёт Земле конец. И нам придётся всё вернуть, что дал нам в долг Творец. И если мы, Его кляня, поднимем шум и вой, Он только усмехнётся нам, качая головой.

Все весело зааплодировали, даже девушка одарила моего соперника ласковым взглядом.

— Но мне больше по душе другая идея бога, — продолжал буддист, склонив свою лысую голову набок. — И лучше и демократичнее всего идея множества богов. С вашим еврейско-европейским единым богом, довлеющим над всем живым и мёртвым, чувствуешь себя, как при дворе величественного императора, где подавляются все естественные простые человеческие чувства. Нет, мне уютнее с моими многочисленными богами, у которых есть слабости и недостатки и среди которых есть шанс стать самому богом.

— И как же вы собираетесь им стать? — с интересом спросил нищий апостол.

— Да как вам сказать? — молвил, улыбаясь, буддист. — Я им уже стал.

— Вы стали богом? — одновременно воскликнули Леветатор и нищий апостол, открыв рты от удивления. Токсикоман смерил их презрительным взглядом.

— Да. На меня снизошло просветление. К тому же я обрёл бессмертие, проглотив специальную пилюлю, став буддой Золотым Драконом.

— Вы хотите нас уверить, что никогда не умрёте? — воскликнул апостол, задыхаясь от такого нахальства нашего попутчика.

— Именно это я и хочу сказать.

Я подумал про себя: "Настоящий дурдом".

Математик не проронил ни слова, лишь с иронией во взгляде взирал на новоявленного Будду. Наш поезд промчался мимо станции Выдрино, выехал на просторы Бурятии.

— И что же делает Золотой Дракон у нас? — с улыбкой спросил математик, после того как проводник объявил нам, что поезд до станции Бабушкин идёт без остановок.

— Да вот решил познакомиться с местными богами.

— Как? — воскликнул Леветатор. — Здесь живут боги?

Буддист кивнул в сторону долин в предгорьях Хамар-Дабана, залитых лунным сиянием, и объявил во всеуслышание:

— На этих просторах живет много богов, правда, не такое множество, как на японских островах, но вполне достаточно для весёлой жизни.

Мы прильнули лицами к окнам вагона, пытаясь в темноте рассмотреть хотя бы одного бога.

— По крайней мере, двести семьдесят пять бурятских богов точно живут вокруг Байкала, — продолжал вещать нам Золотой Дракон. — При этом сорок четыре враждебных людям бога-тэнгэрина живут на востоке Байкала, пятьдесят пять добрых духов-небожителей — на западе, семьдесят семь грозных богов — на севере, и девяносто девять нейтральных небожителей — на юге.

Он тоже заглянул в окно и пробормотал:

— Бурэнхыдэ будэмни, харанхыда хабамни.

— Что значат эти слова? — поинтересовался я.

— Только во мраке тумана становлюсь самим собой и только в ночной тьме обретаю силу и мощь. Фраза из шаманского камлания.

— Вы знаете шаманские заклинания? — удивился я.

— Меня им научил один мой приятель-шаман, к которому я еду на встречу. Кстати, — остановил он в проходе проводника, — вы не скажите, когда мы прибываем в Кабанск?

— В Кабанске поезд не останавливается, он идет без остановок от Бабушкина до Селенгинска, — сухо ответил тот.

— Что же мне делать? — спросил озабоченный буддист. — Мой друг ждет меня у станции Тимлюй. Если я выйду раньше времени в Бабушкине, то не доеду до него, а если высажусь в Селенгинске, то, значит, проеду Тимлюй.

— Езжайте с нами до Селенгинска, — предложил токсикоман. — Составите нам компанию.

— Но это исключено! — воскликнул взволнованно буддист. — Вы не знаете моего друга.

— Этого вашего шамана? — спросил профессор кислых щей, скривившись в приторной улыбке.

— Если я не выйду в положенном месте, он остановит поезд.

— Каким образом, милейший? — воскликнул зеленый карлик, потирая руки от предчувствия скандальной возможности позабавиться.

— Он сядет на рельсы и своим магнетическим взглядом остановит электропоезд, — пошутил математик.

— Он просто разберет рельсы и устроит катастрофу, — мрачно объявил Золотой Дракон.

Никто ему не поверил.

— Вы можете нажать на стоп-кран и остановить поезд, но в таком случае вам придётся заплатить штраф, — посоветовал я.

— Так и сделаю, — решил буддист.

— Надеюсь, вы это не всерьёз? — спросил зелёный химик-профессор.

— За такое дело не обойдешься одним штрафом. Могут и задержать, припишут вам хулиганство. А вы тоже хороши, даёте такой совет. Что будет, если каждый из нас начнет выходить там, где ему вздумается? Так мы и за месяц не доедем до Селенгинска.

Я ничего не ответил, лишь пожал плечами.

— Как бы это узнать, когда мы будем проезжать Тимлюй? — озабоченно спросил буддист, вертя головой по сторонам.

— Я вам скажу, — успокоил его токсикоман. — Я хорошо знаю эту дорогу.

— Уж будьте любезны,—попросил тот зелёного карлика.

Поезд мчался вдоль берега Байкала на север. Полная луна клонилась к западу. Серебряная дорожка от неё про-бегала по зеркальной поверхности озера. Девушка, безучастная ко всему, продолжала смотреть в окно. Я терял надежду упрочить наше знакомство с ней. Если бы мой соперник курил и хотя бы один раз вышел в тамбур или по какой-нибудь своей нужде, то я уж не упустил бы случая, занял его место, попытался бы её разговорить. Но как заставить моего соперника уступить мне своё место? В голову мне ничего не приходило.

После короткой остановки в Бабушкине наш поезд вновь устремился по побережью на север. До рассвета было ещё далеко, луна покраснела и выросла в размерах, коснувшись вершин гор Приморского хребта на западе Байкала. Наблюдая за закатом луны, математик задумчиво обронил фразу:

— Ну, где же живут ваши боги? Что-то их нигде не видно.

Буддист посмотрел на него отсутствующим взглядом и ничего не ответил. Зато беседу поддержал Леветатор:

— Вы слышали о теории параллельных миров? Возможно, они прячутся от нас в этих мирах. Я где-то читал, что мёртвые тоже переселяются туда.

— А вы знаете, что если есть такой мир, то он должен находиться ниже уровня моря? — неожиданно вступил в разговор токсикоман. — На это указывает другая научная теория — о всемирном потопе, который когда-то пережил Ной вместе со своим ковчегом.

— И что же? — зевнул Леветатор, растянув свои продолговатые скулы, похожие на птичий клюв.

— Как что? После таяния ледников уровень океана поднялся, затопив этот самый мир. Вот если бы удался мой эксперимент, то мы бы наверняка открыли этот параллельный мир.

Токсикоман, ещё недавно придерживавшийся материалистического мировоззрения, явно спекулировал научными теориями ради продвижения своего открытия.

— А у вас есть патент на изобретение? — спросил его Леветатор.

— Какой там патент! После некоторых моих экспериментов мне приходится скрываться от правосудия.

— Ах, даже так? — воскликнул неприязненно Леветатор, который продолжал отказываться видеть в изобретателе подвижника.

Поезд проскочил поселок Боярский на берегу Байкала и выскочил на топкие луга у залива Посольский Сор. Железная дорога с этого участка пути стала отдаляться от озера, углубляясь вглубь долины, раскинувшейся у подножия гор.

Математик оторвал взгляд от окна и устремил его на Леветатора.

— Так, значит, вас интересует вопрос, как мы, умирая, переходим в параллельный мир?

Леветатор не успел ответить. Поезд потряс мощный толчок. Пассажиры полетели друг на друга со своих сидений. Девушка оказалась в объятиях старика, нищий — в объятиях импозантного мужчины в дорогом костюме, я же держал в руках зелёного карлика. Наш вагон повело в сторону и почти полу опрокинуло на железнодорожной насыпи. Он как бы завис одним концом над крутым рвом. Другие вагоны поезда попадали с откоса. По параллельному пути на нас надвигался состав с нефте-цистернами.

— Что же вы наделали! — вскричал отчаявшийся буддист, держа на коленях Леветатора. — Почему вы не предупредили меня, что поезд проскочил станцию Тимлюй. Так оно и случилось! Шаман пустил наш поезд под откос.

В это время на нас наскочил состав с цистернами, раздался оглушительный грохот железа, лязг и скрежет металла, затем вспышка разорвала темноту. Одна из цистерн взорвалось.

— Кристаллы? Где мои кристаллы? — вскрикнул на моих руках зелёный карлик, шаря по своим карманам. — Мы все погибли!

— Задушить тебя мало! — орал ему в ухо галантный математик, стараясь перекричать адский грохот корёжащегося металла и разрывы ёмкостей с керосином. — Таких, как ты, нужно убивать в утробе матери.

Но профессор никого не слушал, он продолжал обшаривать свои карманы. В это время я увидел на полу нашего наклоненного вправо купе остатки разбитой пробирки и рассыпанные кристаллы. Сноп искр влетел в разбитое окно и несколько капель нефти загорелось рядом с кристаллами. В тот же самый миг купе наполнилось тошнотворным запахом.

— Не дышите! Задержите дыхание, — истошно завопил профессор. — Сейчас начнется реакция!

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Я задыхался. Мои спутники также открывали рты, как рыбы, и хватали им воздух. Только одна девушка вела себя в этом аду хладнокровно.

— Что бы вы без меня делали? — сказала она, открыв большую сумку, которую я ей помог дотащить до вокзала.

Там лежало наше спасение — восемь кислородных масок с баллоном — золото всего мира. Мы мгновенно расхватали маски, напяливая их на свои лица. Когда зелёный карлик попытался сделать то же самое, математик резким движением вырвал у него из рук маску и выбросил в окно. Карлик упал на пол, забившись в конвульсиях, и через пару минут испустил дух. Мы, семеро в масках, походили на марсиан, пришедших из космоса на гибнущую землю. Все остальные пассажиры поезда лежали на полу, как дохлые рыбы с разинутыми ртами. Так произошла эта грандиознейшая по своим масштабам вселенская катастрофа, в которой удалось выжить только нам, семерым людям.


III.

Как только атмосфера была уничтожена кристаллами, и доступ кислорода к загоревшим цистернам прекратился, пожар сам собой потух. Мы выбрались из перекорёженного вагона наружу, наткнувшись у выхода на мёртвого проводника, отказавшегося остановить поезд на станции Тимлюй. Кругом нас лежали одни трупы. Над нашей головой ярко сияли звезды. Луна, устыдясь поступков людей, спряталась за вершины гор на западе. Время шло к рассвету, но на востоке зарница не загоралась. Атмосфера на нашей планете отсутствовала и поэтому оптический эффект рассеивания солнечного света в атмосфере не возникал. Мы оглянулись по сторонам и вдруг увидели ещё одного человека в кислородной маске, взбирающегося к нам по косогору среди исковерканного и проутюженного металлолома нашего поезда. Нам ещё повезло — наш вагон оказался последним в составе и пострадал меньше всех.

Человек выбрался на железнодорожную насыпь, приблизился к нам и протянул руку Золотому Дракону. Из-под его маски слышалось:

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу...

Буддист также пожал ему руку. Это был не кто иной, как шаман, приятель нашего попутчика, устроивший крушение поезда. Он спасся чудом, воспользовавшись выброшенной из вагона кислородной маской нашего профессора кислых щей. Доктор токсикологии оказался прав. Через десять минут атмосфера на земле начала восстанавливаться. Одна реакция кончалась, началась другая. На западе забурлили воды Байкала, и огромная белая река пара устремилась в черное безжизненное небо. Вмиг тучами заволокло горизонты. Друг за другом стали проноситься над нашими головами вихри. Шаман в маске жестами пытался нам что-то объяснить, показывая пальцем на смерч, но мы ничего не понимали. Затем он стал показывать рукой на север и толкать нас в этом направлении. Подчиняясь его требованием, мы отправились за ним, ускоряя шаг и переходя в бег. В масках дышать было нелегко, мы почти задыхались, едва поспевая за ним. Кабанск остался у нас слева. По высохшему руслу мы перешли Селенгу, миновали вымерший поселок Шергино, двигаясь по дороге на Кудару. Вскоре на всю местность спустился такой туман, что не было ничего видно в двух шагах. Найдя в Кударе веревку, мы, опоясавшись, сделали связку, чтобы не растеряться в дороге. Из-за густого тумана было непонятно, взошло солнце или ещё нет. Шаман каким-то чудом ориентировался на местности и вёл нас в неизвестном направлении. Вскоре мы подошли к заливу Байкала. Вода у берега отступала у нас на глазах. Мы буквально шли по её пятам, если можно так выразиться. Дно залива мгновенно просыхало. По дороге нам попались покинутые жителями сёла с домами, окна и двери которых были забиты досками. В южной стороне осталось лежать село Кудара, в северной — Манжея, а между ними простиралась заброшенная пашня. То же самое мы увидели в селах Старая Дума и Новая Степная Дума. Над последним селом высился белоглавый купол церкви. Чем ниже мы спускались к заливу, тем больше туман рассеивался. За селом Старая Дума мы повернули на северо-запад и, пройдя мимо заброшенных бурятских улусов Банагаевский, Балтановский, Баршерский и Бахайский, углубились на север. Тут кислород в наших баллонах стал кончаться, и мы опять начали задыхаться.
Первым сорвал с лица свою маску Шаман. С ним ничего не случилось. Мы все последовали его примеру. И только тут нам удалось вдохнуть полной грудью воздух, наполненный озонам. Профессор биологии и химии, Царство ему Небесное, был прав. Таким чистым воздухом мы ещё никогда не дышали.

— Куда мы бежим? — были первыми словами математика, как только он сорвал маску.

Шаман, не убавляя шага, повернулся и крикнул в его сторону:

— Мы спасаемся от восточных духов-небожителей, которые ищут нас, чтобы покарать за все человеческие грехи. Насколько я понимаю, мы единственные, кто уцелел среди людей.

— Но где мы можем от них спастись?

— В Петрушках. Только там вы обретете вашу безопасность. Восточные тэнгэрины не посещают тех мест.

Я уже валился с ног от усталости. Некоторое время мы шли молча, затем шаман сбавил шаг и успокоился. Мы развязали наши веревки и могли идти уже свободно. Наконец-то я оказался рядом с моей девушкой. Но прежде, чем я открыл рот, чтобы сказать ей успокоительные слова, меня опередил мой соперник.

— Позвольте вам выразить признательность за наше спасение, — произнес он, галантно поклонившись. — Не окажись в вашей сумке кислородных масок, валяться бы нам всем в пыли возле перевернутых вагонов.

Девушка улыбнулась и ответила просто:

— Да, маски пригодились. Я их везла в наш санаторий, чтобы отдыхающие могли поплавать под водой.

— Как это вовремя! — воскликнул я. — Они и в самом деле стали нам нужнее всего золота мира.

Я опять вспомнил о её поцелуе и словах, возрадовавшись в душе, что поддался тогда минутному увлечению и запрыгнул в поезд, подаривший мне спасение.

Лучи солнца едва пробивались сквозь плотные облака. Слева показалось небольшое озерцо.

— Глухой Сор, — объявил наш проводник-шаман. — За ним Священная берёзовая роща, куда никто не смеет входить.

— Это почему же? — изумился Леветатор.

— Потому что там живет Бог.

Апостол Константин благоговейно устремил взгляд по направлению Священной рощи.
Вдруг навстречу нам показался охотник с собакой. Увидев его, мы все воспрянули духом. Собака, подбежав к нам, подняла заднюю ногу и помочилась в нашу сторону.

— Прекрасно! — воскликнул Леветатор. — Значит, не все погибли в экологической катастрофе. Похоже, что беда обошла это место стороной.

Но наша радость была преждевременной. Охотник подошел к нам и хмуро поздоровался.

— Всего семеро? — спросил он разочарованно. — Я думал, что спасётся больше.
Мы растерянно переглянулись.

— Почему семеро? — удивился буддист. — Нас было восемь человек.
Мы пересчитали друг друга. Не хватало старика. Где-то в пути мы его потеряли.

— Я предполагал такой конец, — мрачно молвил охотник. — Но совсем не ожидал, что вас будет так мало, и вы приведёте всего лишь одну девушку. Кроме меня в Петрушках находится ещё четверо мужчин, но у нас нет ни одной женщины. Как вы знаете, даже в Древней Греции самой большой ценностью считалась женщина. Как бы из-за неё у нас не началась Троянская война.

И он кивнул в сторону моей красавицы. Мороз пробежал у меня между лопаток. "Неужели из всех женщин мира спаслась только она?" — подумал я. Одна-единственная женщина приходилась на одиннадцать человек, не считая старика. От отчаяния я начал грызть свои ногти.

Мы вновь отправились на север и вскоре подошли к воротам ограды, за которой высился узкий кирпичный трех-этажный дом с мезонином и мансардой, портиком и колоннадой, чем-то напоминающий старинную помещичью усадьбу.

— Вот и пришли, — сказал шаман. — Это и есть Петрушки, я же живу здесь недалеко.
И он показал рукой на восток, где в нескольких километрах виднелась бурятская юрта, огороженная частоколом из жердей. Вся местность была почти голой и равнинной, проглядывалась насквозь, то там, то сям виднелись кусты и одинокие деревца. На западе и северо-западе среди солончаков и заболоченной поймы блестели своей матовой поверхностью шесть небольших озер: Глухой Сор, Наган (Белое), Масовое, Кислое, Харахойкинское и Курное. За ними тянулось побережье Байкала с мелким бродом и Переволокой (Поливкой). Юго-запад окаймляла берёзовая роща, пресекаясь на юге остроконечными крышами юрт покинутых бурятами улусов. Вся эта долина площадью в двести квадратных километров со всех сторон была окружена плотной стеной тумана, и только с неба сквозь густые облака пробивались редкие лучи солнца.

— Вы можете гулять повсюду до границ тумана, — объявил нам шаман. — Но прошу вас не входить в священную рощу и воздержаться от прогулок дальше этих туманных границ до полного восстановления земной атмосферы. Долина находится ниже всей остальной местности на пятнадцать метров. И здесь установился свой особый, безопасный для вас микроклимат.

Затем он подошёл к Золотому Дракону и сказал:

— А тебя жду в своем стойбище в любое время дня и ночи.

Он повернулся и, не прощаясь ни с кем, пошёл в сторону своей юрты. В эту минуту из караульной будки, стоящей возле ворот, раздался пьяный голос:

— Кто такие? Почему вас не знаю?

Леветатор попытался заглянуть в окошечко будки, но охотник, махнув рукой, объявил:

— Не обращайте внимания. Это наш сторож Дионис. Он вечно пьян и никогда не просыхает. Пожалуйте в дом.

Усталые, еле передвигая ноги, мы направились к парадному подъезду дома, из которого нам навстречу вышли ещё трое человек: слепой в тёмных очках с тросточкой, мужчина лет тридцати пяти с умными глазами и большими залысинами и высокий молодой плешивый парень еврейской наружности в очках, стоптанных ботинках и поношенных джинсах.

— Знакомьтесь, — представил нам обитателей дома охотник. — Наш директор.
Я ожидал, что первым выступит мужчина средних лет, но к нам устремился молодой парень.

— Ба-а! Кого я вижу, — воскликнул он, радостно протягивая руку математику.

При виде его мой соперник побледнел, и я заметил дрожь его руки. Для меня такая его реакция явилась полной неожиданностью.

— Это у вас что же, санаторий? — спросил я у охотника.

— Что-то в этом роде, — ответил тот уклончиво.

Длинный парень заключил математика в свои объятия и поцеловал его в щеки трижды по русскому обычаю. Затем он пожал каждому из нас руки и представил нам двух других обитателей дома:

— Филолог, историк и философ, сокращенно Фиф, знаток итальянской литературы и римской философии, — представил он мужчину средних лет и, указав кивком головы на слепого, добавил. — Наш массажист, ясновидец и поэт.

Фиф и слепой поклонились нам.

— Прошу в дом! — широким гостеприимным жестом директор предложил нам вступить в помпезный вестибюль этого странного особняка.

На бельэтаже, помимо довольно обширной столовой в викторианском стиле, разместились гостиная со старинной мебелью в стиле Людовика XIV и комнаты для прислуги, в двух из которых жили Охотник с собакой и сторож Дионис, две другие пустовали. Из вестибюля широкая лестница вела на первый этаж, где жил слепой. Там же находились ещё две огромные комнаты, куда директор поместил Леветатора и нищего апостола Константина. Сам директор занимал небольшую комнатку на втором этаже. Рядом с ним жил Фиф, имевший тоже имя Константин. На третьем этаже было полно пустых комнат. В одну из них директор поселил математика. Буддист выбрал комнату на мансарде. Я же занял одну из пустовавших комнат для прислуги, потому что в другую, рядом с моей, директор поместил девушку. Размещая её, он тут же оговорил ряд условий её проживания. Она должна была каждый день делать уборку во всём доме, застилать постели, готовить еду на кухне и прислуживать при подаче пищи в столовой, стирать бельё и штопать нам одежду по воскресеньям, одним словом, взвалил на неё всю чёрную, неблагодарную работу, которой обычно занимаются все женщины. Девушка спокойно выслушала, послушно кивнула головой и тут же приступила к исполнению своих обязанностей.

Прежде, чем запереться в своей комнате и улечься на кровать, так как, от усталости я валился с ног, у меня всё же хватило сил обежать весь дом и рассмотреть в деталях некоторые его особенности. Во-первых, в доме я не обнаружил электричества, во всех комнатах были камины или печи, с потолков свисали свечные люстры. Во-вторых, я нигде не увидел современных вещей, радио или телевизора, впрочем, без электричества все эти атрибуты современности выглядели бы здесь ненужным хламом. В-третьих, в комнате охотника я открыл коллекцию гладкоствольных ружей времен начала прошлого века, нарезного оружия не было и в помине. И, в довершение ко всему, на антресолях я осмотрел странную глухую комнату без окон, своего рода камеру-обскуру, заполненную полками и стеллажами с рядами незнакомых мне книг на иностранных языках. Всё это свидетельствовало о том, что время как бы остановилось в стенах этого дома, и ветры новых перемен пронеслись мимо него, забытого богом и людьми. Потрясенный всем увиденным, я вернулся в свою комнату и заснул.

Не знаю, сколько я проспал, но меня разбудил стук в дверь, когда уже смеркалось. Я встал с кровати, зажёг свечу и направился к двери. Каково же было моё удивление, когда я увидел на пороге математика, как мне показалось, чем-то расстроенного. Я предложил ему пройти в мою комнату и сесть в кресло.

— Извините за беспокойство, — начал он взволнованным голосом. — Я, кажется, вас разбудил, но не мог поступить иначе. Мне просто необходимо с кем-нибудь поговорить, поделиться, так сказать, своими мыслями, иначе я могу сойти с ума. Я вижу, вы человек здравого смысла и поймете меня. Хотя вначале между нами и произошел ряд досадных недоразумений, но я на вас не в обиде. Мы с вами — одного поля ягода.

— О чём вы говорите? Какие недоразумения? — удивился я.

Математик прищурился, пристально посмотрев на меня, и вдруг выдавил на своих губах нечто, напоминающее улыбку.

— Ведь это же вы в поезде влепили мне пощёчину в темноте? Не отрицайте, я всё просчитал в уме и вычислил вас. Но я больше не сержусь, более того, я предлагаю вам стать моим союзником. Вы даже не представляете, куда мы попали.

Я передёрнул плечами, услышав такое заявление, по моей спине пробежал холодок, туманные подозрения и неприятные предчувствия, которые закрадывались в мою душу, подтверждались.

— Что же здесь нечистого? — спросил я.

— Да все здесь нечисто! — воскликнул математик, нервно хрустнув пальцами рук. — Но, прежде всего я хотел бы выяснить наши с вами отношения. Не скрою, мне тоже понравилась эта девушка, и там, в поезде, я тоже не прочь был за ней поухаживать. Так что наши интересы в чем-то тогда сталкивались.

— Что же изменилось сейчас?

— Многое. Они хотят её обобществить.

— Кто они? Как обобществить? — обалдело захлопал я глазами.

— Кто-кто, конечно же, они, — и математик показал глазами на потолок. — Они решили, что она будет с каждым из нас спать по очереди. Иными словами, сделать из неё проститутку, участвующую в их сексуальных вакханалиях.

— Да это же бандитизм! — возмущённо воскликнул я.

— Вот именно, но они считают, что раз уж из всех женщин выжила она одна, то её нужно делить между собой по справедливости.

— Попахивает общинными принципами.

— Вот именно. Кроме того, они решили, что, раз уж на земле не осталось больше женщин, она должна стать прародительницей новой цивилизации, а значит, родить каждому из нас хотя бы по одному ребёнку.

— Чудовищно!

— Не скажите! Здесь есть рациональное зерно.

— Я с этим не согласен.

— Вашего согласия могут здесь не спросить. Я подозреваю, что вы не были женаты.

— Это так.

— Так вот, как женатый человек, я должен вам сказать, что потомство в нашей жизни является не последним фактором.

— Как же это вы, будучи женатым, набрались наглости ухаживать за ней в поезде? — не сдержал я себя.

— Не будем ссориться. Сейчас это уже не имеет никакого значения. Мои жена и дочь задохнулись, как и всё остальное человечество. Сейчас нам нужно думать о будущем.

На меня вдруг накатился приступ бессильной злобы.

Эти, так называемые, двуногие твари, считающие себя людьми, в считанные секунды разрушили весь мир, который природа творила миллионы лет, и без зазрения совести и каких-либо сожалений уже планируют создание новой цивилизации!

— Что вы мне предлагаете? — сухо спросил я его.

— Объединиться в наших действиях.

— Против её обобществления?

— Да, и не только.

— Что ещё?

— Всегда держаться вместе. Вместе мы можем друг друга защитить.

— От кого?

— От них.

Я вспомнил его реакцию при встречи с директором у парадного крыльца.

— Вы боитесь директора? Что вас с ним связывает? Когда я произнёс эти слова, математик побледнел и растерялся.

— Вы это заметили, — произнес он, немного оправившись. — Нас с ним связывает прошлое. Но в то, что я вам скажу, вы не поверите.

— После сегодняшнего дня я могу поверить во что угодно.

— Трижды на моих глазах он умирал.

— И не умер?

— В том-то и дело, что умер.

— Как? — воскликнул я.

— Один раз он вместе со мной попадал в автомобильную катастрофу, его вырезали из машины автогеном и похоронили на кладбище. Второй раз лунные феи сожгли его на костре, и его пепел был развеян по всей Вселенной. Третий раз он был взорван самонаводящейся атомной торпедой на межзвёздной научно-исследовательской лаборатории в созвездии Кассиопеи. Неуничтожимый доктор Даппертутто.

— Вы шутите!

— Если бы. Но я подозреваю, что и другие здесь не лучше его. Этот слепой, он, как тень, бродит по дому, о фифочке я ничего не говорю, потому что не знаю его, а этот сторож Дионис, который даже не выглянул из своей будки, когда мы пришли. Представляю, какая у него должна быть рожа! Я слышал, что он пьяница, бабник и заводила всяких попоек и вакханалий. Как только мы появились, он уже пытался изнасиловать нашу знакомую. А этот сторож с собакой? Принеприятнейший тип, скажу вам. Он чем-то похож на древнегреческого героя подземного мира, переправляющего умерших в царство теней. Хотя и зовут его собаку Диоген, но похожа она больше на Цербера. Вряд ли она позволит нам унести отсюда ноги, если всё наладится на Земле. Так что, как бы вы там ни думали, у меня создаётся впечатление, что мы с вами попали к мёртвым, или в параллельный мир, как вам угодно. Помните, что говорил о нём этот выродок с зелёным лицом в поезде?

Я пожал плечами и доверительно поделился с ним своими сомнениями:

— Вы, наверное, в чём-то правы. Мне тоже показался подозрительным этот дом. Представьте только, как это получилось, что после революции никто не растащил все эти богатства, собранные здесь. А сам дом? Если даже его экспроприировали, почему в нём нет ни электричества, ни других современных вещей?

— Вот видите! — воскликнул обрадованный математик. — И вы приметили много странного, не то, что наши вороны, с которыми мы прибыли сюда. Бродят из комнаты в комнату, как сонные мухи, глазеют по сторонам, и не до чего им нет дела. Вы знаете, я никому из них не доверяю. Все они какие-то странные, как будто не от мира сего. Я уже не говорю об этом мрачном шамане, который ради встречи с другом или по договорённости с ним пустил под откос поезд со всеми пассажирами. Собственно говоря, он тоже является одним из виновников этой катастрофы. Вот поэтому нам и надо держаться вместе. Вы согласны? Я кивнул головой.

— Тогда по рукам!

И он протянул мне свою узкую холодную ладонь. Так мы с ним заключили наш тайный союз. Уходя, он сказал мне на прощание:

— Сегодня вечером состоится общее совещание всех проживающих здесь. Девушки не будет. Её мнение, как я понял, никого не интересует. Придёт ещё шаман. На собрании они и мы, вновь прибывшие, будем обсуждать вопросы нашего совместного общежития, и вырабатывать правила и порядки наших взаимоотношений. Так сказать, первый съезд учреждения новой цивилизации. Посмотрим, что из всего этого получится.

Он усмехнулся с сарказмом и вышел из комнаты.


IV.

Вечером того же дня состоялось то историческое учредительное собрание новых цивилизаторов, которые заложили свой первый кирпич в фундамент будущего обновлённого мира. Девушку отправили спать пораньше, потому что она за день так выбилась из сил, что едва держалась на ногах. Заседание проходило торжественно при закрытых дверях на бельэтаже, в столовой в викторианском стиле.

Председательствовал, как и полагалось, еврей доктор Даппертутто, директор единственно уцелевшего на земле после всемирной катастрофы санатория "Петрушки". Он и открыл собрание своим ярким впечатляющим спичем:

— Друзья! — начал он свою речь. — Позвольте поздравить вас со спасением и началом новой жизни в новом мире.

Все бурно зааплодировали. Он поклонился и продолжал:

— Как вам известно, уцелело нас немного. Мы все здесь. Я, как представитель древнего иудейского народа, Грек-философ, ведущий своё происхождение от древней Спарты и Афин, один бурят и девять вас, русских. Кажется, спасся ещё один человек, который потерялся по дороге сюда, но, к сожалению, о его национальности мне ничего не известно. Я не знаю также, жив он сейчас или нет. Впрочем, если учесть его возраст, ему осталось не так уж и долго жить. Поэтому он не в счёт. Итак, выжили представители только четырёх народов. В настоящее время все материальные и культурные ценности старого мира осиротели. Их просто некому ни потреблять, ни приумножать. Вряд ли и мы сможем их освоить на пользу себе, если учесть состав нашего малочисленного общества. Увы, нам приходится примириться с мыслью, что великие цивилизации, охватывавшие некогда огромные густонаселённые территории, где проживали такие высокоразвитые народы, как китайцы, индийцы, латиноамериканцы с европейцами, закончили своё существование, и вряд ли ещё когда-либо возникнут, и будут радовать нас своей духовной культурой и техническими достижениями. Вместе с людьми, к сожалению, уничтожен и весь животный мир. Да, кстати, забыл напомнить вам, но вы уже и так знаете, что уцелели одна собака и ещё одна женщина, которая, к счастью, находится у нас с вами. Но о ней у нас пойдет особый разговор. Также спешу вам сообщить ещё одну приятную новость. Я думаю, что катастрофа не захватила моря и океаны, так что вся рыба и продукты моря, имеющиеся там, наши. От голода мы не умрём, даже когда размножимся и расселимся по всему миру. Но я думаю, что на наш век хватит и одного Байкала, тем более не ясно, сколько ещё будут происходить стабилизационные процессы в природе. Я также полагаю, что растительный мир тоже не затронут катастрофой. Так что о конце света говорить рано.

С места раздалась реплика пьяного Диониса:

— Меньше народа — больше кислорода.

Цыкнув на него сердито, доктор Даппертутто продолжал:

— Сейчас мы должны учредить статус нашего общежития и начать жить по нему уже с сегодняшнего дня.

— Может быть, сначала решим вопрос с бабой? — опять со своего места подал голос Дионис.

Доктор Даппертутто строго предупредил его, что если он ещё раз кукарекнет, то его выведут из столовой и запрут в тёмном чулане.

Дионис сразу же успокоился и присмирел, потому что не хотел пропустить это важное историческое событие.

— Итак, какие будут предложения по статусу нашего общежития?

Слово взял Фиф.

— Я думаю, что нам нужно организовать многонациональное государство, что-то вроде империи.

На это ему резко возразил Грек-философ:

— Империя из восьми русских и троих инородцев? Нет уж, увольте, если мы опять начнем с четвертой Римской империи, то тогда история пойдет по кругу.

— Что же вы предлагаете? — спросил доктор Даппертутто.

— Пусть каждый сам в себе останется независимым государством. Пока вы свободны, не стремитесь становиться рабами.

— Но, с другой стороны, любая полезная деятельность осуществляется посредством насилия над своей или чужой волей, — тут же возразил доктор Даппертутто. — Если насилие осуществляется над своей волей, то это принято называть силой воли, если же над чужой, то оно почему-то считается принуждением или рабством. Но как бы там ни было, в любом обществе применяется насилие, оно неизбежно. Важно научиться принимать насилие безропотно, веря в его необходимость. Не будь его над нами, мы бы никогда не поднялись с четверенек и не начали строить пирамиды.

— Демагогия! — воскликнул Грек-философ. — Приучающий других к подобной мысли сам обеспечивает себе тем самым элитарное положение среди равных себе. В этом вопросе важно — кто кого будет насиловать.

— Это верно! — вскричал осмелевший Дионис. — Доколе в мире нами будут править евреи?

Услышав выпад в свою сторону, доктор Даппертутто тут же изменил свою тактику.

— Хорошо! — воскликнул он. — Давайте оставим всё, как есть, и не будем углубляться в умозрительные дискуссии. Но давайте сегодня хотя бы дадим нашей общности и среде обитания какое-нибудь название.

— Чтобы не спутать их с другими подобными на нашей земле? — язвительно уточнил Леветатор.

— Чтобы, наконец, придать смысл нашей жизни, — не сдавался директор. — Я предлагаю назвать нашу общину и место обитания Землей Обетованной.

— Придав, таким образом, смыслу нашей жизни библейский мотив, от которого выиграют опять же евреи?

— Ну что вы заладили одно и то же: евреи да евреи? — обиделся доктор Даппертутто. — Библией пользуются, помимо иудеев, ещё христиане и мусульмане.

— Надеюсь, мы не будем сегодня учреждать ещё и религию, — сказал математик. — Мне бы очень не хотелось начинать создание нашего нового мира с путаницы.

— Правильно, — поддержал его я. — Давайте оставим Бога в покое. А вот название нашего места — Земля Обетованная — мне даже очень нравится. В нём есть какая-то надежда, также, как и в названии Эдем, Рай или Царство Небесное.

Мое заявление вмиг примирило все стороны. С этого дня вся прилегающая к нашему дому территория стала называться Землёй Обетованной.

— Неплохо бы нам организовать армию, суд и полицию, — заявил Фиф, сторонник римской модели государственного устройства.

— От кого же нам защищаться? — изумился Доктор Даппертутто. — Ведь на земле не осталось ни одного человека. Суд и полицию мы тоже не можем себе позволить содержать. Давайте решим, что, если человек трижды совершит проступок по одному и тому же поводу, он просто будет изгнан из нашей среды.

Это предложение все поддержали.

— Перейдем к следующему пункту нашего общественного обустройства, — объявил доктор Даппертутто. — К вопросу об языках.

— Что ты такое говоришь? — воскликнул, возмутившись, математик. — Неужели ты полагаешь, что специально для тебя или Грека-философа мы начнем изучать иврит или древнегреческий? Слава Богу, что у нас не СНГ, где частенько возникали вопросы о двойном языке, поэтому постановку подобного вопроса считаю абсурдным.

— Итак, — объявил председатель собрания, — строительство новой земной цивилизации начнем на базе русского языка.

— Я не согласен, — вдруг раздался голос бурятского шамана, о котором почему-то все забыли.

— Это как же вы не согласны? — воскликнули почти все возмущённо. — Неужели вы нас заставите учить бурятский язык?

Шаман спокойным взглядом обвёл всех присутствующих и сказал:

— Не я вас заставлю. Жизнь заставит.

— Это как же так?!

— Очень просто. Когда все люди на земле, в том числе и в Бурятии, дружно переселились в мир иной, духи-небожители спустились на землю, удивившись, почему это им больше никто не приносит жертвоприношений. Они увидели потрясающую картину опустошения и запустения. Им ничего не оставалось делать, как остаться и начать заселять заброшенные дома и деревни. Я в своей глубокой медитации сегодня видел, как под покровом ночи и тумана они рыскали по дорогам в поисках виновников мировой катастрофы, но никого не находили. Если хоть один человек из вас углубиться в туман, они его схватят, начнут пытать и докопаются до истины. Тогда всем нам несдобровать. К счастью, нашу долину не заволакивает туманом, иначе они нас давно бы уже накрыли. Что же касается бурятского языка, то нам всем будет просто необходимо его выучить, чтобы умаслить их, задобрить подарками и вымолить прощение.

— Так что же они, совсем не понимают русского языка? — спросил Леветатор с испуганным лицом.

— Раньше они понимали, так как многие буряты говорили по-русски, а сейчас? Где им его слышать? Я думаю, что через некоторое время они его забудут.

— Все ясно, — возгласил доктор Даппертутто. — С сегодняшнего дня откроем ускоренные курсы по изучению бурятского языка. А вас, любезнейший, попросим преподавать на них.

Шаман удовлетворённо кивнул головой.

— Итак, у нас остался последний, болезненный для каждого из нас, вопрос, — произнес председатель собрания, погладив рукой затылок. — Как нам поступить с единственной женщиной?

Все присутствующие нервно заёрзали на стульях.

— А что здесь говорить? — подал свой голос с места Дионис. — Каждый вечер мы можем разыгрывать её в карты.

Старожилы прекрасно знали, что он слыл лучшим картёжным игроком.

— Не пойдет, — отрезал доктор Даппертутто. — Она не вещь, чтобы её разыгрывать в карты.

— Тогда давайте кинем жребий, — предложил Золотой Дракон, которому в жизни всегда везло. — Кому она выпадет, тот и станет её мужем.

Этот вариант тоже был отвергнут, потому что никто не хотел рисковать в этом важном для каждого деле.

— А что здесь долго думать? — опять воскликнул Дионис. — Давайте сделаем из неё нашу общую подругу, как это бывает в солдатских борделях, и пусть она рожает нам детей, лучше чтобы девочек, так мы не будем знать, кто отец ребёнка, и избежим кровосмешения.

— Но нет! Так не пойдет! — воскликнул математик. — Она у нас единственная женщина, которую нужно беречь, как зеницу ока. А вдруг с ней произойдет какое-нибудь осложнение и она не сможет рожать? Тогда мы все рискуем остаться без наследников. Мы станем последними из могикан, и человечество на этом прекратит свое существование. Разве можем мы подвергать её такому риску?

— Что ты предлагаешь? — спросил доктор Даппертутто.

— Я предлагаю, чтобы каждого из нас она выбирала сама. И он бы оставался её мужем до тех пор, пока она не родит ему ребёнка. Такой подход был бы гуманен по отношению к ней.

— А если она не пожелает кого-нибудь из нас выбрать и его очередь стать её мужем так и не придёт? — спросил обеспокоенный апостол Константин. — Что тогда?

— Ну, значит, такова его судьба.

— Но это же несправедливо! — воскликнул Леветатор. Вдруг я ощутил под столом пинок и понял, что математик подаёт мне сигнал о помощи. Я тут же взял слово.

— А мне кажется такой подход к проблеме вполне разумным. Нам всем нужно положиться на волю случая, и её желание для нас должно стать законом. Никому из нас не возбраняется оказывать ей особые знаки внимания. Пусть она сама выбирает, кого хочет. Если ей наскучит один, она может тут же выбрать другого. Но я решительно против какого-либо насилия по отношению к ней.

— Я тоже, — поддержал меня математик.

— Давайте дадим ей время осмотреться и выбрать среди нас достойного, — предложил я.

— И сколько будет тянуться это время? — спросил доктор Даппертутто.

— Пока она не выберет.

— Я не согласен, — заорал Дионис. — Это несправедливо! Легко вам такое говорить, когда, быть может, только вчера вы спали с женщинами. Мы же их не видели уже сто лет. Её нужно предоставить нам в первую очередь.

После такого заявления дискуссия разгорелась с новой силой. Спорящие разделились на два лагеря — на ветеранов, требующих для себя особых привилегий, и пришельцев, отстаивающих идею равных прав для всех.

Даже молчавший до сих пор слепой подал свой голос:

— Скажите, какая она из себя? Из-за чего мы так спорим?

Каждый ему пытался объяснить, что у неё прекрасные волосы пепельного цвета, большие голубовато-зелёные глаза, пухлые губки и стройная талия, но слепой просил описать всё новые и новые детали её внешности, пытаясь представить девушку в своем воображении.

— Вот бы мне это ощутить пальцами, чтобы понять, что она за женщина, — мечтательно произнес он.

На что Дионис ему грубо заявил:

— Когда дойдет до тебя очередь, тогда её и пощупаешь.

Однако для доктора Даппертутто желание слепца явилось дополнительным козырем в его защите притязаний ветеранов.

— Вы видите? — Демагогически разглагольствовал он. — Неужели мы не предоставим возможность нашему ветерану-калеке удовлетворить свои естественные желания?

Да, нелегко было одиннадцати Адамам поделить между собой единственную Еву. Случай, совсем не предусмотренный Богом. До поздней ночи спорили между собой свежеиспечённые цивилизаторы нового мира, но так ни до чего не договорившись, разошлись по комнатам с твёрдой решимостью продолжить спор на следующий день.


V.

На следующее утро, как только начало светать, я прокрался на кухню, где девушка растапливала плиту, чтобы приготовить всем завтрак. Не имея ранее возможности узнать её имя, я спросил шепотом:

— А как вас зовут?

— Лена, — ответила она.

— Как интересно! — воскликнул я. — В таком случае меня зовут Парис, и я собираюсь вас похитить и увезти с собой в Трою.

Девушка засмеялась.

— Я не шучу, — продолжал я серьёзным тоном. — Вам нельзя больше оставаться в этом доме ни на минуту.

— Что такое? Это почему же? — спросила она с тревожными нотками в голосе.

— Эти, — я кивнул головой в сторону двери, — хотят сделать из вас девушку для борделя.

Она побледнела, и её губы чуть слышно произнесли:

— Почему?

— Неужели вы сами не догадываетесь? Каждый из них желает вас. И они сегодня, вероятно, решат, что вы будете принадлежать каждому из них по очереди.

— Я бы этого не хотела.

— Как видите, они не очень считаются с вашим желанием. Поэтому нам нужно бежать сейчас же, пока не поздно. Мы доберемся до железной дороги, а там, если нам повезет, к вечеру вернёмся в город. Я не думаю, чтобы все погибли во время катастрофы.

Она послушно кивнула головой и сняла фартук.

— Я готова.

— Тогда возьмите мяса для собаки, а то она может нас не выпустить из усадьбы.

Лена отрезала кусок мяса и завернула в бумагу. Мы на цыпочках прошли по дому, погруженному ещё в утренний сон, и вышли во двор. Уже светало. Мы двинулись быстрым шагом на юг по дороге, которая нас вчера привела к этой странной усадьбе. Собака даже не тявкнула, вероятно, тоже спала.

Над Байкалом и на границах долины по-прежнему стоял густой туман.

— Что будет, если мы опять попадем в безжизненную зону? — высказала своё опасение Лена, показывая рукой на туман.

— Не думаю. Там атмосфера не должна отличаться от нашей, — успокоил я её. — Разве что влажность может быть чуть выше, чем здесь. До села Старая Дума будет километров десять. Нам нужно успеть добраться до границы тумана до восхода солнца, иначе за нами пошлют погоню.

— А сколько до станции?

— Ещё километров тридцать.

— Неужели мы вчера в кислородных масках преодолели расстояние в сорок километров? — удивилась Лена.

— Ещё бы, — усмехнулся я. — Неслись, как угорелые, не помня себя от страха. Но, может быть, не так страшен чёрт, как его малюют.

— Это вы о чём? — спросила Лена, переводя дыхание.

Мы перешли на обычный шаг. От быстрой ходьбы с непривычки в боку у меня закололо.

— Я всё же надеюсь, что произошла локальная катастрофа. Ведь мы не слышали радио и не знаем никаких известий. К тому же, когда вчера мы проходили мимо деревень, то не увидели на дорогах ни одного трупа. Я думаю, что наши постояльцы из санатория специально нагнали на нас страх, чтобы сделать своими пленниками, особенно вас.

Лена пожала плечами и довольно резонно возразила мне:

— Во-первых, мы с вами видели исчезновение атмосферы и испарение воды из Байкала, которое вслед за этим последовало. Как и предупреждал профессор-биохимик, озеро обмелело за несколько часов на пятнадцать метров. Когда произошла катастрофа, было ещё раннее утро, и люди могли задохнуться в своих постелях, а скотина — в стойлах. Помните, когда мы проходили мимо деревень, всё словно вымерло — ни лая собак, ни криков петухов. Я думаю, что всё это серьёзно.

Я не мог возразить и мысленно воздал ей должное за её наблюдательность и аналитическую трезвость. Лена только что продемонстрировала мне несвойственные простым девушкам ум и проницательность. Я всё больше и больше начинал её уважать. Трава от росы была влажной, дышалось легко и свободно, и совсем не верилось, что только вчера мир пережил катастрофу. Мы опять ускорили шаг, и некоторое время шли молча. Несмотря на быструю ходьбу, утренняя прохлада пробирала до костей. Вскоре мы достигли заброшенный бурятский улус Байхайский, примостившийся на южной оконечности небольшого озера Глухой Сор. Западнее его у самой опушки Священной берёзовой рощи затаился другой безлюдный улус Баршерский. Не останавливаясь, мы продолжили наш путь, повернув на юго-восток, и прошли ещё километра четыре между покинутыми улусами Банагаевский и Балтановский. До границы тумана оставалось не более полутора километра. Из-за вершин горного хребта Хамар-Дабана выглянуло солнце, прорезав своими лучами верхние слои густого тумана.

— Солнце — наш друг! — радостно воскликнул я. — Жаль, что мы углубимся в туман, и оно не согреет нас своими лучами.

Подул прохладный ветерок с гор.

— Может быть, ветер разгонит туман, — высказал я предположение.

— Вряд ли, — усомнилась Лена. — В начале июня ещё не закончилось таяние льдов на северном Байкале. Всегда в это время стоят сильные туманы, и никакой ветер не в состоянии их разогнать.

У меня опять появилась надежда на то, что мировая катастрофа — плод воображения нашего воспаленного ума. Я стал уставать, ноги болели, сказывался вчерашний сорока-километровый марш-бросок.

— Доберемся до границы тумана и отдохнем,— решил я. Вдруг впереди раздался лай собаки. Настроение у меня сразу же поднялось.

— Ну вот, — воскликнул я, — а вы говорили, что все собаки в деревнях передохли.

Однако, наша радость была преждевременной. Перед селом Старая Дума неожиданно, словно из-под земли, выросли две мужские фигуры. Это были охотник Грек-философ и сторож Дионис, наши следопыты. К нам, радостно лая, бросился пёс Диоген.

— Мы так и подумали, — улыбаясь, воскликнул Дионис, — что вы решили рано утром прогуляться и заблудились. Вот пришли показать вам обратную дорогу.

Мы ничего не ответили. Попытка побега провалилась. Грек-философ смотрел в сторону, избегая нашего взгляда. Лена развернула из бумаги кусок сырого мяса и бросила собаке.

Обратно в санаторий нас вела надёжная охрана. Меня сразу же заперли в тёмную кладовую.

Вечером того же дня я предстал перед судом первых цивилизаторов нового мира. Меня ввели в ту же столовую, исполненную в викторианском стиле, и посадили во главе стола.

— Ну-с, — произнес тоном прокурора председатель суда неизменный доктор Даппертутто. — Как вы нам объясните ваш поступок, любезнейший похититель лиц прекрасного пола? Вы, что же, решили на всех нас наплевать и устроить себе райскую жизнь с молодой женой где-нибудь в гонконгской гостинице "Южное спокойствие"? А о нас вы не подумали? Вы решили, что с нас хватит любви к байкальским нерпам?

— Отвечайте! — заорал он, срываясь на истерический фальцет.

Я пожал плечами и ничего не ответил.

— Вы же не будете отрицать, что хотели увести у нас из-под носа девушку? — продолжил он допрос, взяв себя в руки.

Все собравшиеся смотрели на меня укоризненно. Я решил защищаться всеми имеющимися у меня способами.

— Напротив, — сказал я, нисколько не краснея. — Я не только не думал её похищать, но собирался уже вернуться с ней в санаторий, чтобы успеть к утреннему чаю, как встретил прогуливающихся там же двух наших отдыхающих с собакой. Вместе мы и пришли в лагерь.

— Ложь! — опять заорал доктор Даппертутто и ударил кулаком по столу, затем уже спокойнее, обращаясь к собравшимся, объявил: — Господа, он ещё над нами издевается. Как только я обнаружил исчезновение беглецов, то тут же послал за ними погоню, которая перехватила их на входе в опасную зону. За то, что он решил обречь нас на вымирание, предлагаю вынести ему приговор — смертную казнь.
Мурашки пробежали у меня по спине.

— Но за что?! — вскричал я, вскакивая со стула.

— Сядьте на место, осуждаемый, и сидите спокойно, пока мы вас не взяли под стражу.

— Но у меня и не возникало желания бежать отсюда, — упорствовал я. — Просто с утра пораньше я решил за ней поухаживать и пригласил на прогулку. Ведь накануне вы сами решили, что никому не возбраняется оказывать ей особые знаки внимания. За беседой мы не заметили, как пролетело время, и мы оказались у села Старая Дума.

— Ввести задержанную, — распорядился доктор Даппертутто.

В столовую вошла Лена, глаза её выглядели заплаканными.

— Что он тебе сегодня утром говорил? — строго спросил её доктор Даппертутто.
Лена посмотрела на меня с сожалением и молвила:

— Он предлагал мне бежать с ним, пообещав осыпать золотом и всю жизнь носить на руках.

Я ушам своим не верил. Так открыто предавать меня при всех в такой критический для меня момент! Разве я мог от неё такое ожидать?

— Что он ещё вам говорил? — следовательским тоном продолжал её допрашивать доктор Даппертутто.

— Сказал, что если я с ним не пойду, то он изнасилует меня тут же, на кухне.
Я задохнулся от такой наглости.

— Бедная девушка, — сочувственно произнес доктор Даппертутто, — понимаю ваше состояние. Вижу, этим утром вы натерпелись страху. Ступайте, отдохните.

Лена, не поднимая головы, вышла из столовой.

— Ну, как, видели, каков голубчик? — злорадно воскликнул доктор Даппертутто, обращаясь к моим судьям. — Помимо того, что он негодяй и лжец, он, вдобавок, ещё и насильник. Силой хотел увести девушку на растерзание. Нет, что ни говорите, но он заслуживает казни.

Я сидел за столом, уронив голову на грудь, избегая смотреть кому-либо в глаза.

— Но, может быть, на первый раз его простим? — робко произнес апостол Константин. — Он, наверное, сам не ведал, что творил.

— Как это простим? — воскликнул доктор Даппертутто. — Разве мы можем с сегодняшнего дня спокойно спать с ним под одной крышей, когда он ночью, крадучись, как вор, спёр у нас, у вас из под носа самое драгоценное, что мы имеем? И отпустить с миром мы его тоже не можем. Где у нас гарантия, что он не вернётся и не завладеет нашим имуществом?

— Но начинать нашу цивилизацию с казни — тоже не дело, — сказал помрачневший Дионис. — В моей жизни был такой случай. По нечаянности я укокошил одну девушку, так вот за её убийство казнили совсем другого человека. Судьи не разобрались. С тех пор я и начал пить.

Все с ужасом посмотрели в сторону Диониса, но он, как ни в чём не бывало, продолжал:

— Дела давно минувших дней, всё это в прошлом. Но я против любого вида казни.
Его поддержал Леветатор:

— Я тоже против такого приговора. Судьи, выносящие смертный приговор, рано или поздно сами вцепятся друг другу в глотки. За одно убийство меня упрятали в сумасшедший дом, а потом оказалось, что его совершил сам прокурор.

— И что же было потом? — воскликнули все почти хором.

— Этот прокурор повесился.

— А я часто вижу души осужденных по ошибке на казнь, которые взывают к справедливости, — подал свой голос молчаливый слепой.

— В статусе нашего общества казнь не предусмотрена, — твердо заявил математик. — Как мы решили вчера, за одну и ту же провинность члену нашего общества дважды выносится порицание, на третий раз его просто изгоняют из общества. Вот и всё. Ни о какой казни речи не может идти.

— Грешно убивать живое существо, — добавил буддийский монах Золотой Дракон.

— Я тоже против, — сказал Грек-философ.

— Нельзя нам с самого начала зарождения нашей цивилизации скатываться до кровожадных животных инстинктов. Если мы начнем с казни, какой же мир мы построим? Правы были древние римляне, говоря: "Quae fuerant vitia, mores sunt". (Что было пороками, то теперь нравы.)

Почувствовав настроения сограждан новой цивилизации, доктор Даппертутто тут же изменил свою политику.

— Милостивые господа, — начал он примирительным тоном, — говоря о казни, я не имел в виду, что обвиняемого нужно казнить окончательно.

— Как же это? — удивился добродушный Леветатор. — Может быть, вы хотели предложить перебить ему конечности и оставить так мучиться, пока он сам не умрёт?

Впервые в своей жизни доктор Даппертутто растерялся. Было видно по его глазам, как в его мозговой коробке со стремительной скоростью прокручиваются варианты ответа. Но это длилось всего какие-то доли секунды.

— Я просто хотел его припугнуть от нашего имени.

Все облегчённо вздохнули. Я почувствовал, словно гора с плеч упала вместо моей головы. Потерпевший фиаско, доктор Даппертутто тут же объявил:

— Давайте окончательное вынесение ему приговора отложим до завтра, а сегодня препроводим его в темницу и попросим наших любезных охранников стеречь его до утра, как зеницу ока.

Одержавшие над председателем победу судьи не возражали, и Грек-философ с Дионисом под своей охраной отвели меня обратно в тёмный чулан.

Я повалился на груду тряпья, как скошенный сноп, ноги меня не держали, моё сердце погрузилось в тоску и печаль. Как она могла обо мне такое сказать? Обида душила меня, к горлу подступали рыдания. Вскоре, разбитый телом и душой, я забылся тяжёлым сном. Мне снилось, как философы укладывали мою голову на плаху и спорили между собой, вырывая друг у друга топор.

Меня разбудило лёгкое прикосновение к плечу. Я открыл глаза и увидел Лену, склонившуюся надо мной. В руках она держала свечу. Приставив палец ко рту, она прошептала:

— Тсс! Я только что усыпила Диониса, подарив ему бутылку вина. Ты уж прости, что я наговорила на тебя там, на суде. Но я это сделала для того, чтобы они не заподозрили меня и тоже не заключили под стражу. Надеюсь, что наш сегодняшний побег будет более удачным.

Я вскочил на ноги и от радости заключил её в объятия.

— Лена, милая, какая ты молодчинка!

И я хотел поцеловать её в губы, но она легонько отстранила меня и сказала:

— Сейчас здесь не место и не время для этого.

Мы тихонько выбрались из чулана, прошли на цыпочках мимо спящего Диониса и вышли во двор. Стояла глубокая ясная ночь. На небе горели звезды. Луна благосклонно посылала нам свои лучи, добровольно взяв на себя роль нашего проводника-фонарщика.


VI.

Лена скормила приготовленный кусок сырого мяса Диогену, и тот, даже не тявкнув, беспрепятственно пропустил нас в поле. Вместо прежнего маршрута мы выбрали более короткий путь до границ тумана, но более длинный до железнодорожной станции. Отправившись на северо-восток, мы намеревались, достигнув бурятского села Оймур, указанного на карте 1834 года, которую Лена обнаружила в библиотеке, в камере-обскуре на втором этаже особняка, повернуть на юг и под прикрытием ночи и густого тумана через русские сёла Дубинино, Инкино, Шерашово и Манжею выйти к селу Кудара, а затем уже двигаться знакомой дорогой до станции Тимлюй.

На этот раз Лена хорошо подготовилась к побегу, она собрала два рюкзака, положив туда еду и всё необходимое.

Мы прошли, не спеша, мимо шаманской юрты. От Петрушек до села Оймур было не более шести-семи километров. С самого начала пути мы берегли силы, не бежали, словно угорелые, как накануне утром, когда пустились в бега, забыв обо всём на свете. Часто останавливались, сверяя свой маршрут с картой. Вся долина до Байкала погрузилась в сон. Спали строители нового мира в своем зарождающемся очаге цивилизации в пансионате "Петрушки", спал шаман в юрте на своём средневековом стойбище. Луна отражалась рассеянным светом от поверхности озёр Глухой Сор, Масовое и Цаган. На северо-западе светились своими водами ещё три озера, расположенные друг за другом: Кислое, Харахойкинское и Курное. Над Байкалом по-прежнему стояла стена плотного тумана. Тени от редких кустов ложились чёрными пятнами на белую солончаковую землю. Травы почти не было видно.

Подойдя к границе густого тумана, мы с Леной переглянулись и, взявшись за руки, как маленькие дети, и набравшись мужества, ступили в неизвестность. Некоторое время мы брели ощупью, как слепые. Предусмотрительная Лена по дороге подобрала палки, которые нам сейчас очень пригодились. Мы ступали по мягким кочкам, спотыкались, падали, поднимались и шли дальше. Вскоре мы ощутили под ногами твердую почву. Диск луны совсем увяз в плотном тумане, и нас окутала белая непроглядная темнота. Боясь, что мы можем начать кружить по кругу, я остановился.

— Что случилось? — спросила Лена.

— Но у нас нет компаса. Как мы дойдем до Оймура? Мы же можем заблудиться.

Лена задумалась. Я пытался рассмотреть её фигуру, но дальше локтя своей вытянутой руки ничего не видел.

— Зря мы отправились с тобой, — сказала она. — Надо возвращаться.

Это меня взорвало.

— Ты, что же, собираешься со всеми спать подряд! — вскричал я, но тут же осёкся.
Лена молчала. Я пожал её прохладную руку и извинился.

— Если ты не хочешь, чтобы я это делала, придумай что-нибудь, — сказала она спокойно.

Я снял с себя свитер, намотал его на конец палки и поджёг, как факел. Темнота чуть-чуть отступила, я мог видеть Лену, под ногами образовался светлый полукруг, идти стало легче.

— Вот видишь, — подбодрила меня Лена, — если ты захочешь, то всё можешь сделать.
Некоторое время, как нам казалось, мы шли по прямой линии, придерживаясь прежнего курса. Вдруг неожиданно факел погас. Я хотел зажечь его снова, но к своему ужасу обнаружил, что потерял спички.

— Что такое? — спросила Лена, почувствовав мое замешательство.

— Спички. Пропали спички.

— Куда же они делись?

— Не знаю. Я их положил в карман, но они исчезли.

— Может быть, ты их обронил?

— Не знаю. Не должен был.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что их у тебя украли? — засмеялась Лена.

— Все может быть.

— Ты меня не пугай, — попросила она. — Я и так за эти три дня натерпелась страха.

Некоторое время мы молча стояли в темноте, соображая, что нам делать дальше.

— Ну, придумай что-нибудь еще, ты же можешь, — наконец, в темноте раздался ее голос. — Не стой так, а то я сойду с ума.

Я не знал, что делать, пребывая в полном отчаянии. Вокруг нас царила такая тишина, что звенело в ушах. Вдруг, прислушавшись, мы уловили неясное пенье. Откуда-то издалека доносились то ли детские, то ли женские голоса. Судя по монотонной мелодии, исполнялась какая-то бурятская песня, похожая на ёхор.

— Ты слышишь? — спросила меня, обрадовавшись, Лена. — Значит, не все люди погибли. Похоже, что песня доносится из того бурятского села.

— Оймура, — вспомнил я его название. — Идём.

И мы двинулись по направлению звучащих голосов. Вскоре наша палка уперлась в деревянную стену. Это была рубленая шестиугольная бурятская юрта. Мы ощупью стали обходить ее один угол за другим, но конца-края ее не было.

— Да где же двери? — вскричал я, теряя терпение.

— Похоже, что у этой юрты нет входа, — сказала Лена.

— He может быть! Не могли же буряты, построив юрту, забыть прорубить вход, — сердился я.

Вдруг над самым моим ухом раздался дикий хохот. От неожиданности я вздрогнул.
— Что это? — испуганно вскрикнула Лена.

— Не знаю, — произнес я шепотом, поймав в темноте ее руку.

Я чувствовал, как Лену охватила дрожь. В эту минуту и мне самому было не лучше. Пение и детские голоса доносились со стороны темнеющих на фоне тумана строений. В селе воздух показался мне более разряженным, я задыхался. Так мы некоторое время стояли возле шестиугольной юрты без дверей и окон, напрягая слух и всматриваясь в сторону темных построек, как вдруг на соседней юрте, которая тоже казалась необитаемой, появился квадрат света, и из него вышла странная старуха с седыми волосами. Она была сгорблена в три погибели, но на ней красовалось чудное бурятское национальное одеяние. Длинный халат, вышитый бисером, был подпоясан зеленым длинным кушаком, из ушей, с плеч и ниже подбородка свисали серебряные украшения, носки унтов загибались кверху. Старуха держала во рту серебряную трубку. Какое-то мгновение её освещал квадрат света, затем он захлопнулся, и опять все погрузилось в мрак, только огонек трубки и звук мерно покачивающихся побрякушек выдавали во тьме траекторию ее движения. Но перед тем, как потухнуть свету, я заметил, что она посмотрела в нашу сторону каким-то странным проницательным взглядом, ничего не сказала и пошла, ковыляя, своей дорогой. Пение и детские голоса мгновенно прекратились. Мы слышали лишь шарканье подошв ее унтов и побрякивание серебра. Поддаваясь какому-то инстинктивному чувству, мы последовали за ней. Ни я, ни Лена не проронили ни слова. Старуха пересекла довольно просторный загон для скота, огороженный жердями, обогнула строение, напоминающее общественный амбар, миновала колодец и остановилась возле плетня на окраине села.

— Вы из какой деревни? — спросил ее старческий голос, напоминающий скрип мельничных жерновов.

Мне показалось, что она спрашивает темноту, так как она стояла к нам спиной.

— Мы не из деревни, — ответила Лена. — Мы приезжие.

— Приезжие, значит, разбойники, — ответил ее скрипучий голос. — Вот ты останешься здесь, так как ты сказала первой, а он уберется.

И она расхохоталась, давясь кашлем. Мне стало не по себе от ее слов. Я хотел ей что-то возразить, но не услышал своего голоса. Лена вцепилась мне в руку чуть повыше локтя. Она вся дрожала, как осиновый лист.

— Пришли здесь, все уничтожили и еще суются, куда не надо, — ворчала старая карга.

Она, заслонив ладонью глаза, как от солнца, смотрела через плетень в темное поле, скрытое белым туманом.

— Да что же он не едет? — опять ворчливо проскрипела старуха.

— Кто, бабушка? — наконец, переведя дыхание, спросил я.

— Шаргайн Худун Шумар, сын Шаргая Шумара.

— Вы его ждёте? — пытался я разговорить ее, чтобы немного задобрить. — Может быть, мне чем-то помочь вам?

Старуха резко повернулась ко мне, и я вдруг увидел при слабом мерцании огонька трубки её страшные глаза, лишенные зрачков.

— Помочь, говоришь? — она вдруг захохотала, отчего дрожь пробежала по всему моему телу, а на лбу выступила холодная испарина.

— А пошлю-ка я тебя за ним в Кудару, чтобы ты его поторопил, а то он никогда не соберётся на сходку, копается, копается и приходит последним, когда должен быть первым. Все равно девушка остается здесь.

И вдруг я почувствовал, как Ленины пальцы, сжимавшие мой локоть, расцепились, я повернулся к ней и ахнул. У стоящей недалеко от нас рубленой из дерева шестиугольной юрты открылся квадрат света, и в то же самое мгновение какая-то неведомая сила сорвала с плеч Лены рюкзак, который пулей влетел в сияющие двери. Вслед за этим той же силой увлекло туда Лену. Я пытался схватить ее за руку, но было уже поздно, сияющий квадрат закрылся. Я ощупал все бревенчатые стены юрты, но нигде не нашел ни окон, ни дверей. Я стал стучать кулаками в стену, но не услышал никакого ответного звука. За моей спиной раздался опять скрипучий смех старухи, чередующийся с кашлем.

— Да что вы себе позволяете! — вскричал я, холодея от страха.

Произнося эти слова, я вспомнил о тэнгеринах и восточных духах, враждебных людям, о которых Золотой Дракон рассказывал нам в поезде, и пожалел, что тогда не расспросил его о них подробней. Здесь явно всем заправляла нечистая сила, и из-за этого моя девушка попала в ловушку.

— Подойди сюда, — последовал строгий приказ старухи. Я повиновался. Мои ноги, ступающие по земле, показались мне налитыми свинцом.

— Я же посылаю тебя не в Кяхту к Хилман-ноёну, чтобы ты на спине притащил мне Шара тэхэ — рыжего козла, а в Кудару, в устье Селенги. Я дам тебе провожатого.

— Однако, это не близкий путь, матушка, да и времени у нас нет.

Старуха опять засмеялась беззубым ртом.

— Хочешь получить назад девушку — поедешь.

Она сунула два пальца в рот и свистнула. Откуда ни возьмись, как из-под земли, появился маленький мохнатый уродец, чем-то похожий на чёрта.

— Эй, Арахан Шудхэр, повезешь его в Кудару, — приказала она ему. — Тащи телегу, да прихвати чужаку халат с кушаком, а то он в одной рубашке простудится, а у нас ночи прохладные.

— Слушаюсь, тетушка, — ответил чертенок и побежал к навесу, где стояло несколько телег.

— Это мой племянник с западного побережья гостит у меня, — пояснила она мне.

— Что же вы его одного не пошлете в Кудару?

— Э-э, — махнув рукой, заворчала старуха. — Бестолочь, каких свет еще не видывал! Он только и может, что показывать кукиш громовержцу Хухэдэй-мэргэну и прятаться под хвост скотины. Но тебе он будет хорошим проводником.

— Как же я в таком тумане найду дорогу? — старался я отыскать оправдание моего нежелания ехать. — Ведь вы сами сказали, что он — бестолочь, и к тому же с Западного побережья, наверняка, не очень хорошо знает эти места.

— А ему и не нужно их знать. Я прорублю в тумане дорогу тебе до места. Вам следует только держаться этого коридора и не сходить с пути.

С этими словами она вытащила из-за голенища унта с загнутым кверху носком нож с серебряной рукояткой и бросила его в темноту. Нож улетел по прямой траектории в пространство. Я глазам своим не верил. Через несколько минут нож вернулся, как бумеранг. Старуха ловко его поймала на лету и сунула за голенище унта. К моему огромному удивлению в густом тумане за плетнем открылось чистое пространство, напоминающее коридор, уходящий вдаль.

— Вот по этой дороге и поедете, — сказала старуха. Затем, обернувшись в сторону навеса, крикнула:

— Арахан Шудхэр, что ты там копаешься?

— Иду, иду, тетушка, — раздался голос чертенка.

— Ну, что ты возишься, как Ара-тэнгэри. Не видишь, мы тебя уже устали ждать.
Арахан Шудхэр проворно прикатил из-под навеса телегу, толкая ее оглоблями впереди себя, и поклонился свой тетке. На телеге уже лежали бурятский халат и лошадиная сбруя.

— Вот, тетушка, все готово, можно ехать.

— А лошадь-то где? — удивился я.

— Сейчас и лошадь будет, — сказав так, старуха стукнула Арахан Шудхера по лбу серебряной трубкой.

Он перевернулся в воздухе и превратился в низкорослого длинношерстного коня монгольской породы. Я от удивления чуть не сел на землю, там, где стоял.

— А нельзя ли мне достать другую лошадью? — выразил я свое скромное желание, немного придя в себя.

— Так нету лошадей-то, мой миленький, — ехидно заявила мне старуха. — Вы, люди, всех их извели так же, как и всю другую скотину, и птицу в небе, и зверье в лесах. Где же я тепереча достану тебе лошадь? Вот уж, будь любезен, поезжай на моем племяннике.

Я подошел к лошади и потрепал ее по загривку. Лошадь оказалась спокойной и послушной. Я попытался было запрячь ее в телегу, но не тут-то было. Мне сроду не приходилось выполнять такую работу. Старухе, ехидно наблюдавшей за мной со стороны, надоело ждать, и она сама впрягла лошадь в телегу. Я снял со спины рюкзак, положил его возле кнута, надел на себя бурятский халат, подпоясавшись кушаком, сел на телегу и сказал:

— Ну, с Богом! Лошадь тронулась в путь.

— Ты уж не бей моего племянничка кнутом, — напутствовала старуха, ковыляя на своих кривых ногах рядом с моей телегой. — Да не усни на телеге, а то Шогтой бохолдой уведет лошадь с дороги.

— А кто такой Шогтой бохолдой? — спросил я.

— Наш дух-проказник. Как только зазевается путник на дороге, он тут же начинает с ним шутить.

Проводив меня до входа в свой туннель, проделанный ею в туманной массе, старуха на прощанье проворчала:

— Ну-ну, поработай-ка на нас. Мы долго вам служили, теперь ваш черед служить нам.

Я не знал, что она имеет в виду. То ли она обращалась ко мне, как бурятка к русскому, с какими-то претензиями, забыв, вероятно, что буряты до последнего времени пользовались плодами цивилизации, принесенной с собой русскими, то ли — как заянка к смертному, ставя мне в укор тот факт, что буряты широко использовали в своих делах тэнгэринов. Выбрав произвольно второй вариант, я обернулся к ней и крикнул:

— Грех, бабушка, так говорить. Ведь мы же всегда приносили вам жертвы.

— А сейчас мы сами себе начнем делать жертвоприношения.

Сказав так, она рассмеялась своим беззубым ртом и рассыпалась искрами в ночи, как вспыхнувший и моментально сгоревший сноп соломы. Перед тем, как совсем исчезнуть, она крикнула мне из огня на прощание:

— Если захочешь поговорить с моим племянником, стукни ему кулаком в лоб.

Я передернул плечами, от всех ее фокусов мне было явно не по себе. По всему моему телу пробежала нервная дрожь. Немного успокоившись, я устроился поудобнее на телеге и стал править лошадью, стараясь вписаться в узкий коридор дороги в тумане. Единственное, что меня успокаивало во всем этом происшествии, так это обещание старухи вернуть мне Елену, если я выполню ее поручение.


VII.

Сколько я ехал по этому коридору в тумане, не помню, только очнулся тогда, когда встала лошадь. Я открыл глаза и понял, что заснул, и мы заблудились. Кругом была сплошная темнота. Туман, казалось, рассеялся, но на небе не виднелось ни единой звездочки. Я дернул за вожжи, лошадь немного прошла и остановилась. Я обшарил всю телегу, но своего рюкзака не нашел. Он исчез. В нем осталась карта местности. Пытаясь по памяти припомнить расположение деревень, я стал произносить названия вслух:

— Если выше на севере от бурятского села Оймура расположены деревни Мостовая и Дулан, то к югу от него тянутся русские села Дубинино, Инкино, Шерашово, Манжея и только потом Кудара. Где же в таком случае я нахожусь?

Я сознательно произнес эти слова вслух и поставил так вопрос с надеждой, что лошадь мне как-то ответит или подаст знак, но она, покачав шеей из стороны в сторону и взбрыкнув, продолжала щипать траву. Я вспомнил о напутствии старухи, что могу поговорить с ее племянником, ударив кулаком ему в лоб, но не стал прибегать к этому способу, потому что при обратном превращении вряд ли самостоятельно смог бы вновь запрячь лошадь в телегу.

 "Куда же девался туман?" — подумал я, жалея, что потерял такой прекрасный ориентир в дороге. "Может быть, его разогнал этот, как его, дух-проказник Шогтой бохолдой, а заодно спер с телеги мой рюкзак?" Как бы там ни было, но мне нужно было выбираться, искать дорогу самому. Легко сказать — искать, но найти ее в такой темноте равносильно тому, что наощупь отыскивать иголку в стогу сена.

Я слез с лошади и ногами попробовал почву. Кругом росла трава, кое-где выступали кочки. Выставив вперед руки, я стал шарить ими перед собой, осторожно перебирая ногами, чтобы не оступиться или не налететь на какое-нибудь дерево. Но впереди меня прощупывалась лишь темная пустота. Я понял всю тщету такого занятия и решил вернуться к лошади, но дойдя до места, где ее оставил, ничего не обнаружил. Меня прошиб холодный пот. Неужели проказник Шогтой бохолдой похитил у меня еще и лошадь? Я побежал вперед с вытянутыми руками, но и там ее не оказалось. Я начал делать в темноте круги по поляне, надеясь наткнуться на телегу, но и это оказалось напрасно. Я пришел в отчаяние. Сбиться с дороги да еще потерять лошадь.

— Черт подери, — воскликнул я в сердцах. — Где же ты, проклятый Арахан Шудхэр?

И в ту же самую минуту недалеко от меня, справа, раздалось конское ржание. Я от радости подскочил на месте и пошел в ту сторону.

— Арахан Шудхэр, где ты?

Опять раздалось ржание уже ближе.

— Миленький, отзовись!

Я уперся в колесо своей телеги. Подойдя к лошади, я обнял ее за шею и потрепал по загривку. Затем, вскочив на телегу, натянул поводья и, как заправский извозчик, крикнул:

— Но-о! Пошла, милая!

Лошадь тронулась с места и пошла неведомо куда. Я ею совсем не управлял, только вертел головой из стороны в сторону, пытаясь вглядеться в темноту. Через некоторое время я все же заметил огонек слева и направил лошадь на этот ориентир. Вскоре огонек вырос до размеров окна, в котором горел свет керосиновой лампы. Путь к нему преградила ограда из жердей. Я привязал лошадь к ограде и направился к окну. Когда же я заглянул в окно, мне показалось, что мои волосы встали дыбом. Что за наваждение? В окне я увидел гроб, в котором лежал покойник — лысый старик с длинной седой бородой. Я потрогал окно, все это было наяву, мне ничего не мерещилось.

Взяв себя в руки, я постучал в окно и крикнул:

— Хозяин! Хозяин! Можно у вас спросить?

Второй раз волосы зашевелились у меня на голове. Старик, лежащий в гробу, открыл глаза, поднял верхнюю часть туловища и вежливо спросил:

— Чего изволите?

Я готов был пуститься прочь от окна без оглядки, но во-время одумался и взял себя в руки.

— Вот заблудился, — произнес я чуть дрожащим голосом. — Не объясните, как мне выбраться на дорогу?

— Заходите в дом. Дверь слева открыта.

Он стал выбираться из гроба, я отошел от окна и, трясущимися руками нащупав дверь, вошел в сени, а затем в комнату. Огромная русская печка занимала половину дома. В углу, как и полагалось у православных, висели образа. Старик вышел мне навстречу.

Чтобы побороть неловкость первых минут и страх в себе, я выдавил на своем лице подобие улыбки и немного развязно спросил:

— А что это вы, дедушка, легли в гроб раньше времени?

— Да вот жду конца света. По всем приметам он должен был наступить позавчера.
— Это почему же? — спросил я, изобразив на своем лице удивление.

— Всё, как по святому писанию. Уже третий день не видно белого света. Стоит такой туман, что днем темно, как ночью.

— Вы, что же, случайно не старовер или сектант какой-нибудь?

— Нет, — просто ответил старик, жестом предлагая мне присесть к столу, на котором стоял самовар. — Нет, не старовер, но в Бога верю.

— Напугали вы меня до смерти, — признался я.

— Извините. Хотите чаю? — предложил он. Я отказался.

— Как это я не услышал, что вы подошли к окну? Вот что значить постарел, — произнес извиняющимся тоном словоохотливый старик. — Раньше, когда я еще молодым был, у нас колхозный сторож охранял гумно и приходил к нам погреться во время морозов. Ближней к гумну была хата Горохова. Вначале он к ним ходил греться по ночам. Но потом они ему отказали, мол, мешает спать, когда приходит. И он стал ходить к нам. Я приходил домой с гулянья в час или два ночи и ложился спать. А он посмотрит лошадей на конюшне, задаст им корма, и идёт к нам в хату, посидеть в тепле какое-то время. Так вот, когда он приближается и еще метров сорок-пятьдесят не доходит до нашего дома, я уже чувствую его топот по дороге. Земля начинает подмерзать в это время. Дрожание почвы по утоптанному земляному полу передается на койку, а с койки на мое тело. Я не ушами слышал его приближение, а телом чувствовал, что он уже близко. Вот он свернул с дороги, и идет мимо хаты, приближается к двери, стук в сенях, заходит в хату. Я его спрашиваю: "Тихон Иванович, сколько время?" Он скажет: "Два часа" или "Три часа" или "Четыре часа утра". Так он удивлялся: "Почему ты не спишь?" Я отвечаю ему: "Почему же, я спал". А он: "Как я ни стараюсь тише зайти, чтобы не тревожить твой сон, ты все равно просыпаешься". Вот так я раньше слышал телом, а сейчас утерял это чувство.

Мне было приятно после всех кошмаров посидеть в этой патриархальной атмосфере старинного русского дома, и я не спешил уходить. Разговорчивый старик тем временем продолжал с удовольствием рассказывать мне свои побасенки, как будто не видел в этой глуши человека уже более ста лет.

— И со мной как-то раз приключился совершенно одинаковый случай, когда я начал блудить ночью.

Чтобы поддержать разговор, я хотел рассказать ему, что приключилось со мной ночью, но он и рта не дал мне раскрыть.

— Когда человек боится, ему начинает всякое мерещиться перед глазами. И чем более он думает о страшном, тем яснее ему представляется то, о чем он думает.
Такое многообещающее вступление заинтриговало меня. Мне просто были необходимы в данную минуту подобные душеспасительные рассказы. А то так можно было и сойти с ума. Я приготовился с интересом его слушать.

— Однажды мне пришлось везти со станции утварь для кухни, — продолжал старик, поглаживая бороду, — чугуны, сковороды, рогачи, горшки. Мне председатель говорит: "Я тебе хорошо заплачу, это — срочный груз, надо его привезти". А у меня не было никакого желания, мне бы быстрее уехать порожняком, чтобы успеть на вечеринку. А если я повезу этот груз, значит, гуляние отпадает, не успею. Но он меня уговорил. Я погрузил груз, поехал. Дорога была грязная после дождя. А ехал не по деревне, а за деревней — горой, там дорога была суше, и я решил, что в объезд мне ехать будет легче. Когда кончилась деревня, мне надо было с той верхней дороги заехать в деревню, а потом наискось дорогой ехать в следующую деревню через поле. И лошадь поворачивала туда, куда надо было ехать, а я сбил ее с пути. Взял и повернул напрямую наискось, чтобы угол срезать. И забыл, что там есть местная дорога. А лошадь дошла до этой дороги, и так как ей было тяжело везти груз по мягкому, она пошла по дороге совсем в другую сторону. Как только я повернул вправо, лошадь поехала в деревенские поля. Я думал, что еду в следующую деревню по главной дороге, а на самом деле попал на ту полевую дорогу. Еду и вижу: "Нет, не та дорога!" Я сворачиваю левее, думаю, что должен попасть в деревню Хохлатчину. Была такая деревня в том направлении. Еду, ни огней не видать, ни разговоров не слышно, тишина — всё, как вымерло. Ни собаки не лают, ни петухи не поют. Ужасно!

 "Знакомая картина", — подумал я.

— И я не могу никак найти нужной дороги. Лошадь устала, пропотела, так как еду без дороги по мягкому грунту. Я остановился и на ощупь давай трогать, трава есть-нет, чтобы лошадь покормить. "А вот об этом я не подумал", — отметил я про себя.

(продолжение бесплатно следует читать на ЛитРес Самиздат)