На поляне, у одинокой раскидистой ветлы, хороводились ребятишки. Двое мальчишек постарше крутили веревку, а девчонки скакали, словно козочки, перебирая тоненькими ножками. Девочки по очереди, а то и сразу вдвоем, заскакивали под веревку, тараторили свои скакальные считалки.
– Баба сеяла горох – прыг-скок, прыг-скок, обвалился потолок – прыг-скок, прыг-скок, - разносился по округе звонкий голос восьмилетней Насти. В этом году она шла в первый класс, и ребята постарше пустили ее в свою компанию. Да и как ей было не уступить, когда она с важным видом говорила всем: А мне уже форму и портфель купили!
Трава на поляне была вытоптана до земли и веревка поднимала вверх серое облачко пыли.
– Баба села на носок, а потом на пятку, - не унимались девчата. В разноцветных самошивных сарафанах они гляделись цветочками на весеннем лугу.
В стороне возились трое пацанят. Они увлеченно играли в бабки. Товар, правда, у них был неважнецкий, второсортный, бита была легкой и все норовила лететь мимо кона. Но они сильно не огорчались, ибо знали, подрастут, и кости у них будут то, что надо: и на бочок становиться, как солдатики, и бита будет подлита свинцом.
Скоро мальчишкам вертеть скакалку надоело, и они бросили веревку на землю.
– Руки устали, - сказал Вовка, вихрастый паренек лет двенадцати. Он был старше всех в этой ватаге.
– А давайте в прятки, - предложила Дуся Бляхина, изба которой была как раз через дорогу.
– Только, цур, во дворе не прятаться, - пропищала Настька.
Прошлый раз она до темноты искала двух сорванцов, а они сидели под крыльцом, там, где дневали куры, и потешались над неразумной пигалицей. Настена плакала порой от несправедливости, но все равно шла на поляну. Сидеть с глухой бабкой на печи было не в пример хуже. Родители с утра до ночи были в поле. Колхоз-то, он, сами знаете, дело добровольное.
Палочку нашли быстро, но конаться не стали. Вихрастый Вовка сплюнул себе под ноги сквозь зубы, и по праву старшего заявил:
– Давай, Дуська, считай, кому водить.
Сметливые ребятишки углядели уже скрытую его симпатию к рыженькой Дуське.
Дуся привычно повела счет:
– Инцы-брынцы, балалайка! Инцы-брынцы, поиграй-ка! Инцы-брынцы-не хочу, инцы-брынцы, улечу…
Первой водить досталось самой Дусе. Остальные вмиг развеялись по пустырю и стали прятаться, покуда Дуся считала, как и договаривались, до пятидесяти.
– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать! Кто не спрятался – я не виновата! – делала громкие заявления Дуся, прислонившись к дереву.
От дороги было слышно, как Вовка говорил кому-то громким свистящим шепотом:
– За мной не ходи… там места только на одного…
Настя помчалась к кустам, которые укрывали небольшой овражек. Он шел полукругом и, помнилось ей, как мамка говорила, что это следы войны.
Дуся закончила считать, и быстро обернулась. Для нее не было секретом, где спряталась ребятня. Но вот кто именно притаился за кустом в овраге, она, конечно же, не знала. Рыженькая и голенастая, Дуся смотрелась гадким утенком. Была на полголовы выше своих сверстниц, черные глазки глядели из-под высокого лба по-взрослому, вдумчиво и внимательно. Ей было одиннадцать. И, может быть, не зря вихрастый Вовка обратил на нее внимание, может быть он тоже читал сказку про гадкого утенка.
Дуся заигралась и не заметила, как сгустились сумерки. Здесь надо сказать, что на Дусином попечении был козел Яшка, своенравный и независимый, впрочем, как все козлы на свете. Его часто видели гуляющим по деревне, и поэтому у половины козлят он считался родителем. По утрам Дуся выводила Яшку на пустырь, забивала колышек поглубже и бежала по своим девчачьим делам. Яшка расшатывал и выдергивал колышек, а затем шел искать приключений, победно задрав бороденку клинышком вверх…
Глядя на Яшку, колхозники с оглядкой говорили:
–Наш всесоюзный староста…
Яшка очень любил хлебушек, посыпанный солью. Когда он выпрашивал лакомство, то ласково поддевал Дусю под тощий девчоночий зад. «Давай, мол, коль сама приучила». И очень сердился, когда не получал желаемого: кряхтел, сопел и норовил ударить с разбега.
Яшкой козел стал совсем недавно. К Дусиному отцу приезжал родственник, Яков Сергеевич, погостить, десять лет как не виделись. Так вот, выпьет тот Яков самогона и начинает потом бузить: спорит до хрипоты, чего-то там с отцом делит и в драку все норовит. Хорошо, был недолго, уехал, а память осталась: Бяшка стал Яшкой. Хотя перемены в своем имени норовистый козел не заметил.
Дуся вспомнила про козла, ойкнула и метнулась к избе, Яшки во дворе не было. Пробежала вдоль улицы, опять ничего. «Неужели на погост снова ушел», - подумала девочка. У кладбища за прудом трава была погуще, а еще там стали выгуливать на привязи козочек и Яшка был замечен там не раз. Дороги на погост было две: по берегу некогда господского пруда или по мостику через пруд, напрямик.
Когда Дуся шла по мостику, было уже совсем темно.
– Яшка! Яшка! – слышался ее несмелый голос.
Впереди на тропинке послышались какие-то неясные звуки. Девочка остановилась, ей стало жутко. Рассказы про кладбище и его обитателей подстегивали ее детский страх. Дусе почудилось, что впереди стоит кто-то огромный и черный, длинные руки его, казалось, поднимались и опускались, слышался скрип и сопение. Дуся была готова бежать, но ноги словно приросли к земле. Из леса за кладбищем заухал некстати филин. Девочка вздрогнула и закрыла глаза. А когда открыла, то никого впереди не было, ветер неспешно покачивал одинокую осину, а луна отбрасывала на тропинку пляшущие длинные тени.
– Яшка! Яшка! – она набралась храбрости, и сделала несколько шагов, где-то там был ее питомец. Последний шаг пришелся в пустоту… Дуся упала в яму, не успев ни крикнуть, ни испугаться. Упала на правый бок, там что-то хрустнуло и екнуло. На секунду провалилась в беспамятство. Очнулась, хотела закричать, но голоса не было, вместо крика вышел протяжный вздох. Закрыла глаза и лежала до тех пор, пока тяжесть в груди не отступила, и дыхание стало спокойнее. «Где это я? – подумала девочка. – На тропинке ям не было, в сторону, что ли, забрела». Она потрогала руками стенки, они были ровные, гладкие. «Могила», - пронеслось испуганно в мозгу, и она закричала что было сил:
– Мама! Мамочка!
Руки от страха покрылись гусиной кожей, редкие рыжие волосенки стояли дыбом. Дуся тяжело дышала и навзрыд плакала. Сердце отдавалось молоточками в висках, бухало в голове и заглушало все остальные звуки.
В ответ на ее крик, в другом конце ямы послышалось сопение, и затем сверкнули два огонька. Дуся заметила этот блеск и перестала реветь. «Светляки, что ли», - подумала она. Нащупала рукой какую-то веточку, поднялась на ноги, и, была - ни была, ткнула куда-то в этот блеск. В углу что-то закряхтело, знакомо и коротко заблеяло.
– Яшка! Яшенька! Ты здесь! Как ты сюда попал? – ласково заговорила Дуся, потихоньку успокаиваясь.
Ни Дуся, ни, тем более, Яшка ничего не знали о драме, разыгравшейся в избе бабки Сидорихи накануне. Хозяйка большого добротного пятистенка давно не вставала с постели. Болезнь ее врачи угадать не сумели, и она, который год подряд готовилась помирать.
-Все, в воскресенье помирать буду, выкопайте мне,- говорит - могилу, цоб лежала я, помершая, глазами на восход.
Зять взмолился: Да, живите,- говорит - мама, еще середа только.
- Ничего не знаю,- отвечает старуха,- хочешь, цоб избу подорила, рой, зятек, могилку.
Приказчиком внучку назначила, за целковый доглядывать за ними, чтоб не провели старую, дело-то сурьезное. Внучка и спрашивает, рубль то охота заработать:
– А откуда я, баушка, узнаю, цо они правильно роют?
На что старуха отвечала:
– Как в длину рыть-то начнут, так в обед солнце справа от могилки будет.
Где знаньев нахваталась Сидориха, никто не ведал, три буквы под роспись только и выучила. Говорят только, что бедовая женщина еще смолоду была.
Делать нечего, позвал зятек любезный брата своего, взял лопату, бутылку самогона, краюху хлеба с луком и вот… Начали рыть прямо на тропинке, хоть земля тверже, да деревьев, кустов нет. Да и направление подходящее.
– Неца тут ходить, - сказал зять, и добавил – Обойдут, небось!
Бутылка у них скоро кончилась, стало братьям скучно, аппетит разошелся. Тут за деревьями мелькнуло платьице дочери в крупно-зеленый горошек, за ними приглядывала, целковый отрабатывала.
– Эй, Манька! Подь сюды! – позвал отец. – Сходи, доця, до Галки-бобылихи, скажи, пусть литровку в долг даст. Скажи, дров нарубаю, если цо… Да мамке не базлай…
Девочка умчалась… Отца она любила, когда он был выпимши, то, случалось, давал ей денежки.
Так что, копали мужики, пока водка не кончилась, еле сами выбрались, Манька за веревкой в деревню бегала. Могилка-то чуть ли не в три метра вышла. Оно и понятно, для тещи старались, чтоб покой ее был надежней.
Яшка принялся лизать девочку, когда Дуся обняла его за шею. Она быстро сообразила, что без помощи им отсюда не выбраться. Дуся присела на корточки, прижалась к Яшкиному боку, не замечая его густого запаха. Все не одна, живая душа рядом, хоть и козлиная. Сердца их колотились отчаянно, и было непонятно, чье громче стучит и чаще, Яшкино или Дусино.
На тропинке вверху послышались шаги. Женский взволнованный голос звучал недовольно:
– Надо было, Петь, берегом идти, мертвяки, говорят, здесь гуляют по ноцам, вот баушка рассказывала…
– Да ладно тебе, а ишо комсомолка, - басовито перебил ее мужчина.
Дуся встрепенулась и встала на ноги. Сердчишко застучало бойчей.
– Дяденька! Тетенька! – жалобно прозвучал в ночи ее тонкий голосок.
Наверху разговор враз оборвался и шаги затихли. Потом послышался шепот:
– Я же тебе говорила, а ты – ладно, ладно, заладил, словно-тко долдон…
Шепот прекратился. Мужчина порывался что-то сказать, но на него шикнули и он замолчал.
Тишину нарушал только ветер, перебиравший листья на деревьях своими шершавыми ладонями.
– Дяденька! Тетенька! – вновь завопила Дуся.
– Ты кто? – осторожно спросил женский голос.
– Я Дуська Бляхина… из Замараевки…
– Дуська! – обрадовалась молодуха. – Вот, цорт, напугала до смерти… Ты как сюда врюхалась-то?
– Козла искала… а могилку кто-то ныне вырыл… прямо на тропинке… вчерась не было… мы и не знали…
Дуся узнала говорившую женщину. Это была Маша Ряхова, замараевская доярка.
– Спаси тебя Господь, Дуська… Если б не ты… Ладно, цо-нибудь придумаем…
–Ветку надо ломать, - пробасил ее муж, эмтээсовский тракторист.
Оглушительный треск пронесся над погостом, тревожа души его постояльцев. В траву тяжело рухнула большущая ветвь.
– Отойди в сторонку, - попросил тракторист и стал опускать лесину в могилу.
–Цепляйся, мы тебя вытащим.
–Погодь, Петя, дай хоть спрошу… Дусь, руки-то, ноги, целы?
–Да, теть Маш, спина немного гудет только…
Дуся молча привязала Яшку и скомандовала, отойдя в сторонку:
– Ташшите!
Когда в свете луны на бруствере ямы показалась козлиная борода, а затем белесо проступили Яшкины рога, то парочка, кинув ветку, бросилась наутек. Мужчина с перепугу длинно и витиевато выругался, в жизнь не повторить, себе на удивленье, а молодайка полукричала-полушептала на бегу от страха:
– Господи помилуй! Цорт! Господи помилуй! Цорт!
Она исступленно крестилась, как учила когда-то ее бабушка, и в эту минуту ей не было никакого дела до пресловутого комсомола.
Яшка грохнулся опять в могилу, второй раз за вечер. От неожиданности и, может быть даже, обиды, горемычный козлище заблеял. Да так это вышло пронзительно, что в Замараевке в ответ завыли собаки. Кто-то приметливый услыхал этот вой и сказал, что год будет неурожайным; более степенные и мудрые замараевцы поминали чью-то неприкаянную душу. «Томится душа, покоя и прощения просит», - говорили они и крестились на уцелевшие образа, сдерживая зевоту.
Деревня, где почти все «окали» и «цокали» медленно отходила ко сну. Собаки наконец угомонились. Тишина овладела землей.
Дуся опять плакала. «Сиди теперь до утра, жди, пока найдут… мамка ишо ругаться будет… скажет, Евдокия, опять козла проворонила, - с горечью подумала девочка. – И цо я про Яшку-то им ницо не сказала… Уже б дома были…»
Яшка тихо посапывал, изредка тяжело вздыхал, жалел, небось, свою козлиную жизнь, как мы жалеем себя.
– Везет нам, Яшка, и все из-за тебя, паршивец.
Она вспомнила вдруг про корочку хлеба в кармане. Сунула наощупь ему в зубы, ласково потрепала за бороду.
Козел благодарно сопел и жевал лакомство. Умел бы говорить, наверное, рассыпался бы в любезностях… Дуся представила, как Яшка падает перед ней на колени и говорит-блеет:
– Ду-у-у-ся! Спа-си-и-и-бо те-е-бе-е…
За мостиком тракторист со своей спутницей, наконец, остановились. Отдышались. Петр закурил, потянуло дымом. Оба молчали.
– Слушай, Маш,- нарушил молчание муж. - Дуська-то твоя про козла цо говорила?
– То и говорила, Петь, цо козла искала…
– Так это мы, Маш, козла, стало быть, испугались… Интересно это мне, кто же начал кричать: Цорт! Цорт!
– А сам-то тоже хорош, - парировала жена. – Цо ж ты не остался… Обложил козла трехэтажным и деру… Герой…
– Ладно, Маш… пойдем назад… Дуську с козлом надо выручать… В деревне потом проходу не дадут… Засмеют
…
Ему было стыдно. Он одной рукой трактор за передок поднимал, а тут, скажут, козла испугался. Затоптал окурок и пошел назад. За ним, улыбаясь, шла Марья.
Вскоре кладбище вновь ожило звуками: слышался шорох, разговор, смех. Молодая доярка, давясь смехом, говорила:
– Цо ты, Дуська, про козла-то ницо не сказала?
– Я и сказала, цо мы с Яшкой про могилку ницо не знали…
А могилку на тропе потом зарыли. Кто рыл, тот и закапывал. Петр за свой страх отплатил сполна. Показал Сидорихину зятю пудовый кулак и тот быстренько зарыл, за полчаса, без бутылки и помощников. Так что козел и нынче там гуляет. И теща жива, что ей сделается-то.
А.Калинцев
февраль 2008 г.