Есть у нас в деревне один мужик – совершенно особенный, Тимофей Кукушкин. Не то чтоб ростом выделялся или там силой или красотой – такого нет. Просто чудаковатый, с придурью. Росточку он смолоду был среднего, а теперь уж в свои семьдесят три как-то усох, сжался, но всё ещё шустрый, лёгкий на подъём. Кепочку на затылок напялит, накинет старый пиджачишко, возьмёт в руки батожок – и только его и видали – все леса и луга обойдёт, колки обшарит: где какой гриб или ягода, а больше просто бродит, угодья проведывает, смотрит, где, что и как. Не сказать, чтоб он сторожем или там егерем себя мыслил, а не сидится человеку на месте, всё его куда-то гонит, ну и, конечно, природа – красота, птички и всё такое.
– Если буду сидеть – сгину. Смерть меня дома не застанет, – говорит он рано по утру в летний день кому-нибудь встречному по дороге, махнёт рукой в знак приветствия – и снова в путь по полям, буеракам да оврагам. Уж и годов немало, и спина округлилась заметным горбиком, и волос на голове вместо копны – редкий седоватый мох. А всё ж осталась в нём какая-то сила и зовёт куда-то. Вот он топчет ногами родную землю по косогорам да колдобинам – и семь вёрст ему не околица.
Какой-то особой силой он и в молодые годы не отличался, но работал много и с удовольствием. Бывало, мужики уже сойдутся на перекур, а этот всё тянет и тянет – благо не курил. Те подчас скажут ему: «Да брось ты». А он не отойдёт, пока не закончит. «Тяговитый ты, Тимоха»,– говорили ему.
– Не-а, я не сильный, я жилистый,– отвечал он. – Мне мужики, которые с войны пришли, рассказывали: в пехоте таким, как я, невысоким да жилистым, легче всего приходилось. Это спервоначалу трудно: амуницию на себе тащить, там вещмешок, патроны да гранаты, ещё винтовка да скатка на тебе и всё такое… И тащишь на себе всё это чертову прорву километров да по жаре или дождю. А если к тому же ещё орудие, какую-нибудь сорокапятку толкать… Крупные мужики – те, что здоровые и в теле, – спекаются быстрее, а которые, как я, худые да жилистые, тащат и тащат как заведённые, и ничего их не берёт.
И хотя Тимофея Кукушкина, особенно в летнюю пору, редко застанешь на своём дворе, вовсе не значит, что он плохой хозяин и не домовит. Совсем напротив. Изба у Тимохи в нашей деревне самая живописная: она и резная со всех сторон, и даже красками расписана. Узорчатый забор окаймляет усадьбу, ворота на манер терема, а во дворе беседка типа ларца. Перед домом скамья с точеными ножками, а по низу – деревянное кружево – что-то вроде прошвы у кровати. Стены хлева и сараев расписаны у него яркими нездешними цветами, травами и птицами. Этак кудесничал Тимоха много лет по молодости, но уж после того, как женился. Очень необычно, даже странно смотрится его усадьба среди прочих домов на улице. Вот идут дома деревянные, бревенчатые, посеревшие от ветров и дождей – есть и такие, которым за сто лет, иные покосились. А есть силикатные кирпичные, стандартные, ещё советские – на две стороны по хозяину. И вот среди этого рядового солдатского строя – этакий пряничный домик. Когда над деревней светит яркое солнце, все краски как-то разом вспыхивают и разгораются, и кажется, будто сияние исходит от Тимохина двора и улица становится веселее.
Ещё то учудил Тимоха: прознал, что где-то на севере в русских деревнях прежде дома рубили с коньком на крыше. Долго мучился этой идеей – заполучить себе на крышу такое чудо. Мороковал так и эдак, рылся в каких-то журналах, чесал затылок, не один месяц пребывал в задумчивости, но всё же изладил на крыше… но не коня… а петуха. И вот однажды поутру вся деревня увидала у Тимохи на крыше сказочную птицу, раскрашенную ярко, как всё во дворе у Тимохи: красный петушиный гребешок бороздил голубизну неба, столь же алая бородка, казалось, вот-вот скапает прямо в цветник палисадника. Желтые, зелёные, оранжевые и коричневые перья петуха лучами из-под крыши светились на всю улицу. Голова птицы вместе с остриём клюва и всё её туловище устремлялись куда-то ввысь, в поднебесье, как будто восполняли мечту о чём-то высоком, нездешнем.
– Ну, Тимоха, – говорили ему люди, – навёл красоту, теперь на всю жизнь хватит, можешь помирать спокойно.
– Помру я, когда этот петух прокукарекает, – отзывался он на такие слова.
Вот так и кудесничал Тимоха и по-другому не умел.
Много лет прошло с тех пор: дом Тимохин как стоял, так и стоит разукрашенный, но никто не слыхал, чтоб этот петух когда прокукарекал. А между тем подошло время Тимохе хлопотать о пенсии. Забыл он на время дорогу в лес и не частил уже по колкам да косогорам – а всё по кабинетам и инстанциям. И тут выяснилось, что у Тимохи из трудового стажа исчезли два года. Как ни бился он, ни разыскивал справки – ничего не доказал. Даже двух свидетелей приводил, которые подтверждали, что он в колхозе работал с четырнадцати лет, – всё без толку. А трудиться Тимоха и впрямь пошёл рано. Как-то вскоре после войны пришёл к ним в школу председатель, вошёл в класс и прямо на уроке спросил:
– Ну, архаровцы, кто из вас умеет конями управлять?
Тимоха и вызвался. Вот тогда он и пошёл в колхоз, да с той поры и работал беспрерывно. До трёх часов ночи косили комбайны в поле, а тут и Тимоха при них со своей лошадкой. Волокуши тогда возили: срубят две берёзки поветвистее, запрягут коня в две жерди, а сверху наложат скошенное – и так полночи. А работали в те годы в колхозе за трудодни. Отработаешь один день – ставят палочку, второй – другую. По числу накопившихся палочек и должна была производиться оплата трудодней. Часто бывало, что не платили ничего, поэтому колхозники говорили, что работают они за палочки. Вот эти-то два года и выпали из трудовой биографии Тимохи: и бумаг нужных не нашлось, и свидетели не помогли. Долго бился он за пенсию, но насчитали самую маленькую. Тимофей вышел тогда из начальственного кабинета на улицу, спустился с крыльца, плюнул и снова подался на приволье в леса.
Однажды встретил его на дороге, спрашиваю:
– Откуда идёшь такой красивый?
А был он одет не как обычно – на нём была модная куртка, а не кургузый пиджачишко, на голове не кепка, а бейсболка.
– А я такой красивый потому, что на экскурсии был. Сына вот раздел – он в гостях у меня. А я ему: «Скидывай амуницию, дай мне пофорсить. Да вот на экскурсию в райцентр и подался. Магази-инов понастроили, вот я и ездил поинтересоваться. Чего только там нету – я про такое и не знаю, что бывает. Не купить, так хоть поглазеть. Вот такая экскурсия. А вообще-то, по правде говоря, зуб я ездил лечить – зуб у меня раскрошился, жевать нечем. Эвона, гляди, – и он открыл рот, засунул в него палец, оттянул щёку и показал щербатую челюсть. – И знаешь, сколь с меня запросили? Аж две тыщи! А у меня пенсия всего пять. Ну я и сказал «спасибо» – а сам восвояси. Так что экскурсию совершил. Нет, вот ты мне скажи: почему пенсию мне начислили минимальную – я чуть не полвека мантулил, а только горб нажил. И кто не работал – те же пять тыщ получают. Как это можно? Вот ежели размыслить? Эх, житуха! Да ладно, доскрипим мы с бабкой как-нибудь.