Рыцари качества
(Отрывок)
Очерк
Очерк предназначен всем, кто интересуется вопросами развития промышленности и энергетики нашей страны, в частности, атомных электрических станций, вопросами контроля качества продукции и вообще историей техники.
Вопрос развития национальной промышленности и энергетики и контроля качества продукции сегодня, быть может, вопрос вопросов. В этой вещи я постарался дать кое-какие ответы.
Очерк представляет собой отрывок из книги «КПИ — вчера, сегодня, завтра» (2003 г., г. Москва), был опубликован в журнале «Сибирские огни» (2003 г., № 7).
Очерк подаю без исправлений.
Если кого-то заинтересует, могу опубликовать здесь всю книгу.
Вместо эпиграфа и пролога
На днях открыл переводную книгу голландца с труднопроизносимой фамилией Вроейнстийн, и в глаза бросилось: «Сегодня повсюду ведется разговор о новой болезни — болезни качества. Создается впечатление, что вирус этого понятия поразил весь мир — с севера до юга, с запада до востока. Или это новая религия — Качество с заглавной буквы и целой кастой священников, служащих своему богу? А может быть это просто дань новой моде: говорить о качестве?»
Что ж, поговорим о качестве, пусть это будет дань моде. Гегель, кажется, сказал, что сопротивляться моде бессмысленно.
Два цвета времени
Большую часть жизни я проработал на производстве. К тому же на урановом, основе Минсредмаша. Для тех, у кого белые кости и голубая кровь (и не только), я — черная кость (почти эбеновая), и кровь у меня красная, а для «зеленых» я вообще — ядовитейший гриб.
Некоторые борцы за чистоту (все равно, чего, нравов или подъездов, ибо они «чистые» борцы) основной вред видят не во вредном производстве, а в людях, работающих на нем. И Средмаш сегодня для них мрачнее Средневековья.
Думаю, не надо проводить социологический опрос, чтобы убедиться, что большая часть населения тоже работает на производстве, не обязательно урановом, но таком же вредном для здоровья, насколько полезном для общества.
И странно мне, в связи с этим, что с каждым годом все реже и реже появляются на белых страницах «желтой прессы» и на черных экранах голубого TV те, кого большинство в нашей стране, кто досыта кормит и без того сытое меньшинство, и не словами и обещаниями, а черной нефтью и черным хлебом, и кто, действительно, всегда герой нашего времени.
Однако, при чем тут цвета? Все эти цвета, от радостного до ядовитого, в палитре неведомого художника — всего лишь оттенки двух основных цветов, белого и черного, первый из которых в себя все вбирает, а второй все уничтожает.
Есть цвет белый, и в него одеты ангелы. Есть черный цвет — им можно замарать одежды. А есть смешение черного и белого — это цвета ранней весны, когда все еще впереди, и цвета поздней осени, когда уже все поздно, между которыми и находится наша судьба. А все остальные цвета — лишь жалкое напоминание о них, основных цветах жизни и смерти.
Зачем я это пишу? Да затем только, чтобы сказать хоть пару светлых слов о тружениках, да нанести хоть пару мазков белой краской на сплошной черный квадрат.
Когда мы говорим (вернее, вспоминаем) на всех уровнях, от курилок до НТВ, об экономике СССР, перед глазами встают предприятия, составлявшие некогда гордость не только Минсредмаша (потом Минатома), но и основу научно-промышленного потенциала Советского Союза.
И дело не только в том, что это были огромные предприятия с высоким научно-техническим потенциалом и высокой технологической мощью, а что на них, действительно, было размещено самое «крутое» по тем временам (в том числе, и отечественное!) оборудование и были набраны штаты таких специалистам, которые Штатам и не снились.
Именно это позволило целому ряду отраслей народного хозяйства развиваться небывало высокими, не поддающимися «западному» разумению, темпами. Собственно, в этом и заключалась некогда экономическая мощь страны.
На каждом заводе, комбинате в 40-50 годах была создана замкнутая, закрытая от посторонних глаз, уникальная система жизнедеятельности, в которой все люди были объединены единой целью по решению научных и производственных задач. Все они были «первенцами» атомной индустрии, заводы в Электростали, Челябинске, Свердловске, Томске, Красноярске, Новосибирске, Ангарске, Усть-Каменогорске... Каждое из предприятий Минсредмаша (МСМ) могло стать визитной карточкой самой передовой технологии страны. Но для того, чтобы это было так всегда, требовался строгий контроль качества, единый для всей отрасли.
Итак, в начале было Постановление Совмина. 15 августа 1948 года организовали при начальнике Первого Главного Управления (ПГУ) Б.Л. Ванникове Контрольно-приемочную инспекцию (КПИ) с постоянными представителями на заводах-поставщиках. Первым руководителем КПИ был назначен Д.А. Игнатьев; основным направлением деятельности была приемка оборудования для ядерных реакторов.
На КПИ возлагался контроль на заводах-изготовителях за качеством оборудования, приборов и материалов для ПГУ, а также за соответствием их техническим условиям и договорам на поставку. Вменялись в обязанность методическое руководство по приемке продукции и концентратов на предприятиях ПГУ, а также и сама техническая приемка.
По сути дела, КПИ организовалась в те годы, когда слово «атомщик» еще было в новинку, и настоящих специалистов в области атомной промышленности можно было по пальцам перечесть. Кадры приходилось подбирать из разных отраслей промышленности: металлургической, химической, машиностроительной, энергетической...
Это была нелегкая задача, так как предприятия не хотели отпускать самых опытных и квалифицированных специалистов. А нужны были именно они. И возрастной ценз был не помехой, а скорее, благоприятным фактором, так как в работе кэпэишника прежде всего нужен опыт и умение общаться с людьми. Старый конь, как говорится, борозды не испортит.
Высшее образование для кэпэишника вещь сама собой разумеющаяся. В КПИ встретишь выпускников вузов и университетов, специалистов в области электроники и технологии машиностроения, ядерной химии и металлургии, радиотехники и теплофизики, вычислительной техники и математики.
На работу в КПИ приходят с заводов, комбинатов, из стен институтских лабораторий, с должностей начальников смен и цехов, руководителей отделов и лабораторий, начальников конструкторских и технологических бюро, главных конструкторов и главных инженеров. Не просто уходить с солидной должности, когда в твоем распоряжении большой коллектив, в новую деятельность, где можно полагаться только на самого себя, и где груз ответственности не меньше, — для этого надо иметь помимо способностей, еще и особый характер.
По ходу повествования мы будем именовать «кэпэишников» по-разному: сначала они были «инженерами-инспекторами», потом просто «инженерами» (районным, старшим), с 1979 г. снова вернули слово «инспектор», а с 1994 г. стали именовать «специалистами»; называют их еще «представителями КПИ», «уполномоченными представителями Заказчика», сегодня они — работники ОАО «ВПО «Зарубежатомэнергострой» («ЗАЭС») — понятно, что суть не в этом, а в том виде деятельности, которой они заняты.
По большому счету, все они — универсалы. Приходится принимать прямое участие в разработке различных аппаратов химического производства, узлов общего машиностроения, атомных энергетических установок; непосредственно проводить прочностные, тепловые, гидравлические расчеты с газовыми и жидкими средами, расчеты вакуумных систем; иметь дело с низкими и высокими температурами; разрабатывать аппаратуру для пирометаллургических процессов, оборудование для вакуумной металлургии; заниматься отдельными вопросами черной, цветной металлургии, вопросами сварки нержавеющих сталей и специальных сплавов, металловедения и термической обработки металлов; разрабатывать конструкции электромагнита и вакуумной камеры для ускорителя на встречных электронно-позитронных пучках, тепловыделяющих элементов (твэлов) и тепловыделяющих сборок (ТВС) для реакторов ВВЭР-1000, РБМК-1000, БН-600; участвовать в разработке экспериментальных установок для термоядерных исследований...
Специалисту перейти с завода в КПИ — не просто сменить вид деятельности. Работа в представительстве КПИ кардинально меняет сам характер этой деятельности. Из исполнителя, ежедневно решающего различные, даже очень важные, технические вопросы, нужно стать инспектором, контролирующим результаты работы других, т.е. специалистом, который не просто знает, как надо сделать, и умеет делать это, но который в чужой работе легко находит ошибки и просчеты, пользуясь своим опытом и интуицией.
Специалист КПИ должен иметь глубокое представление по методам неразрушающего контроля и разрушающим методам, быть достаточно коммуникабельным, уметь вести себя корректно в любой ситуации, но и в то же время жестко отстаивать принятые им решения и свою позицию, независимо от конъюнктурных условий, создавшихся на предприятии.
Статус работника КПИ всегда, а особенно в годы становления атомной промышленности и развития атомной энергетики был весьма высок, как и у представителя военной приемки, и давал ему достаточно прав, чтобы свободно проявить себя в работе. В отдельные годы он, правда, иногда снижался — в сущности, так отражалось дыхание эпохи.
В послевоенные годы все работали и на страх, и на совесть, и на полный износ. О режиме работы, или, как принято было говорить тогда, режиме труда и отдыха, можно судить, например, по распоряжению директора Уральского электрохимического комбината (УЭХК) А. Кизимы от 31 июля 1948 г. «Об установлении распорядка рабочего дня и рабочей недели директора и главного инженера завода № 813». С 9 утра до 23 «вечера» весь рабочий день, за вычетом двухчасового обеда, был расписан по часам.
В качестве примера, два пункта распорядка: «7. Обход цехов завода и совещания в цехах с 18 ч. до 20 ч. 8. Технические совещания с 20 ч. до 23 ч.». Разумеется, у работников рангом-двумя поменьше, график был не такой жесткий, но поскольку районный инженер КПИ по статусу приравнивался к директору завода, ему тоже приходилось отдавать работе все свое время. Ну, а отдыху — 24 часа минус это всё. (Е.Т. Артемов, А.Э. Бедель. «Укрощение урана», Екатеринбург, изд-во ООО СВ-96).
По тем временам (1948 год) работники КПИ имели не только очень большие права, но и весьма приличную зарплату. Так, представитель КПИ получал на уровне директора завода. Естественно, что ответственность за качество, комплектность и полное соответствие продукции установленным требованиям он нес также наравне с директором.
Но даже подобные распоряжения не очерчивали временных рамок и границ служебных обязанностей представителя КПИ на заводе. Работа не сводилась только к приемке предъявленных изделий. Приходилось «надзирать», то есть быть бдительным 24 часа в сутки, поскольку на ряде предприятий производство велось круглосуточно.
Ядерные технологии, а особенно контроль, требовали не только особых знаний и квалификации, но и особого социального статуса работников в части оплаты труда и социальной защиты. Эти условия были созданы на большинстве предприятий атомной промышленности, и все специалисты КПИ, прикрепленные к этим заводам, естественно, ими пользовались в полной мере.
Тогда, в конце сороковых, единственным культурным центром зачастую был кинотеатр или просто киноплощадка на железнодорожной станции. Была проблема «достать» необходимую аппаратуру для демонстрации фильмов. Широкопленочные стационарные кинопроекционные аппараты, комплекты усилительной аппаратуры, динамические громкоговорители — все это часто приходилось «выбивать» директору завода из ПГУ.
Но дело шло: завозили оборудование, запускали производство, в городках и поселках строили жилые дома, открывались клубы, библиотеки, танцплощадки, создавались кружки художественной самодеятельности, лекторские группы, на которые практически не оставалось свободного времени, и куда вырывались, как на праздник.
И в этих цехах, в этих домах, в этих клубах можно было встретить и кэпэишников. Они жили, как все, и, как все, отдавали все силы новой, никому неведомой отрасли промышленности. Все это было, было, было...
Кто над нами
Одну из стен московского кабинета директора КПИ украшает восточный рисунок, подаренный ему китайцами, еще до атипичной пневмонии. Гости, кто подчеркнуто, а кто и искренне любуются картинкой, полагая, что это что-то очень национально китайское, причем древнее, чуть ли не со времен Конфуция. «Чтоб тебе жить в эпоху перемен!» — перевел один знаток древнекитайского. Действительно, это иероглифическая запись. В переводе с китайского — «Никитенко».
В этом, кстати, невольно проявляется философический взгляд директора на жизнь вообще, и на наше место в нем, в частности. «Для непосвященных — в этой картинке нечто сакральное, а для посвященных — все ясно: это я. И сразу все в мире становится на свои места».
Твердый характер, недюжинная работоспособность, проницательность и знание скрытых механизмов внутри Министерства и на зарубежном рынке сочетаются в нем с завидным чувством юмора. Способность директора метким словом, шуткой, к месту рассказанным анекдотом разрядить обстановку скрашивает напряженную атмосферу будней и в особенности деловых встреч и всевозможных производственных совещаний, на которых иногда скисают не только мозги, а даже вода в бутылках.
Подчиненные не боятся задать ему острый вопрос. Открытость — начинается с доброжелательной улыбки, анекдота, истории, расспросов посетителя обо всем, и не только о работе. После каждой беседы с директором, даже если перекинулись всего парой фраз, совсем не по шуточному «чертовски хочется работать».
Владимир Ильич по сию пору сохранил юношеский задор, да и сил ему не занимать. В юности он увлеченно занимался спортом. На командных соревнованиях часто выступаешь в тех видах, которыми никогда не занимался. Как-то попал в шестивесельный ялик, пришлось подменить заболевшего гребца — парень он был здоровый, резкий, сильный. С непривычки было очень тяжело. Но когда греб, забыл обо всем. Психология команды — особая психология. Там есть все подавляющее «надо!». Нагрузка такая, что прикоснись к руке — кровь брызнет от натуги. К финишу едва не потерял сознание. Но не подвел ни себя, ни команду. На берегу тошнило, рвало, потом неделю приходил в себя. Зато на всю жизнь усвоил: в команде (если подбираешь себе команду) главное — общая для всех цель, потом — победа, а для этого надо каждому работать вот так, до потери сознания, но не ума.
Выпускник Ростовского-на-Дону института железнодорожного транспорта, по специальности инженер-энергетик, Никитенко В.И. в 1957 году был направлен в Ангарск на электролизный химический комбинат по обогащению урана. Проработал там 20 лет, сначала начальником смены цеха одного из заводов, затем начальником участка, заместителем главного механика, начальником цеха ревизии продукции.
Во всех характеристиках, необходимом атрибуте карьеры, отмечался, как трудолюбивый, грамотный инженер, имеющий большие способности к рационализаторству и изобретательству. Сегодня к этим записям можно добавить правительственные награды, медали, Орден Трудового Красного Знамени, звание «Заслуженный энергетик России».
«С этим званием произошла вообще умора, — смеется он. — В представлении на имя Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина за подписью Министра Минатома Е.О. Адамова, дело было в 98 году, черным по белому было написано, что я имею «большие способности к рационализаторству и изобретательности». Изобретательность, и впрямь, в жизни важнее рационализаторства».
В 1977 г. его перевели в КПИ и назначили ведущим инженером 4 Главного управления Минсредмаша. В 1979 г. Никитенко В.И. стал начальником отдела этой инспекции, а после реорганизации заместителем начальника Управления по надзору за ядерной и технической безопасностью. За 25 лет под руководством Никитенко В.И. КПИ превратилась в один из элементов системы обеспечения безопасности АЭС.
С первых же шагов своей деятельности в КПИ он поставил себе цель — создать Систему, которая стала бы надежным барьером на пути некачественной продукции. Едва начав работу, он тут же предложил разработать «Специальные условия поставки оборудования, приборов, материалов и изделий для объектов атомной энергетики». Этот документ в достаточно сжатые сроки был с его участием разработан и утвержден.
Сохранился рабочий журнал Никитенко В.И. за 28.09.79-12.01.80 г.г., «Вопросы по представительствам», что позволит реконструировать в первом приближении круг вопросов и решаемые проблемы в эти наугад вырванные три с половиной месяца.
Едва став начальником КПИ, Никитенко В.И. при первом же обследовании ленинградских заводов (Кировский, Ижорский, «Красная Заря», «Большевик», «Знамя Труда»), а также ряда предприятий в других городах столкнулся с тем, что на них не хватает специалистов КПИ, как минимум, в два раза, из-за чего у них чересчур напряженный график работы, много вызовов в выходные дни и во вторую смену; были случаи отправки потребителю оборудования, не принятого КПИ (завод «Красная Заря»); на рабочих местах нет «Журналов замечаний», в связи с чем специалисты КПИ вынуждены писать свои замечания в «Предъявительских записках», что затрудняет принятие корректирующих мероприятий; на Дни качества не приглашают КПИ; некоторая КД не согласовывается с КПИ; на сварочных материалах (вечное замечание!) при хранении отсутствуют этикетки, сертификаты, даты прокалки; бухты проволоки разбросаны, не идентифицированы; нет четких взаимоотношений с техникой безопасности (ТБ), котлонадзором; нет отдельных (Калининского, Горьковского) представительств, со штатами и районными инженерами КПИ; не согласованы и не утверждены некоторые «Объемы контроля», нет «Планов инспекторского контроля» (Свердловск); не налажена обратная связь с эксплуатационниками и отсутствует отзыв о работе оборудования; к производственникам, ОТК очень много замечаний, и число их не уменьшается со временем; не удовлетворительно проводится входной контроль.
А куда деться от житейских и социальных вопросов, неизбежно перемежаемых техническими? Эти записи можно встретить на любой странице: как получать путевки для сотрудников КПИ; как оформлять отгулы за свехурочную работу; почему неравномерен по кварталам возврат деталей роторов; срочно организовать техучебу в ЦИПКе (Центральный институт повышения квалификации); Зверев (начальник главка): «Если плохо работает оборудование — плохо работает КПИ. Экспорт — большая политика. Западные немцы из любой мухи раздуют слона»; не хватает печатных машинок; очень мало информации в общем и с мест.
Все это пишется иногда поперек листа, обводится красным карандашом, акцентируется восклицательным или вопросительным знаком. Тут же расписаны варианты решений, сроки, ответственные по каждому вопросу. Телефоны, адреса, привычки специалистов, выписки из ГОСТ, ТУ, всевозможные шкалы сульфидных, карбидных и прочих включений, порядки расчета, техтребования, схемы, приведены проекты либо наметки будущих документов КПИ, новые формы отчетов, объемов контроля, перечни документации по сварке, выписки из сообщений представительств с краткими резолюциями: «Неверно», «Еще уточнить», замечания и решения всех совещаний представителей и районных инженеров КПИ.
Число заметок, пометок, записей сгущается день ото дня пропорционально увеличению числа приемок оборудования, идущего на экспорт.
Именно в это время сложилась критическая ситуация. Надо было срочно заняться и реорганизацией КПИ, и обновлением кадрового состава, и созданием более действенной системы контроля и взаимодействия со всеми организациями и предприятиями.
В считанные месяцы была проделана огромная работа: доукомплектованы штаты нескольких представительств; организована группа КПИ в Горьком. Работа пошла. Если на 3 июля 1979 года по 11 представительствам было 16 вакансий, то уже к 8 августа их осталось 12, а еще через месяц только 6.
Директор всегда на виду. Он постоянно под наблюдением, и не только «своих», но и многих «чужих», перечень фамилий и телефонов которых занимает у него не одну записную книжку. И все наблюдают: не остановился ли он? Что предложит новенького? Не забыл ли о стареньком? И каждый день он самим своим видом отвечает: нет, не остановился, не забыл, новенького — сейчас покажу! А как там с моим заданием? И т.д. и т.п.
Директор тратит очень много времени, обсуждая запросы и претензии потребителя, предложения поставщиков, своих сотрудников, так как все они влияют на организацию прежде всего через него.
Окружающие могут по-разному относиться к нему и по-разному воспринимать его. Одного ни у кого не замечалось — скепсиса. Директор обладает потрясающим умением убеждать, склонять, увлекать. Когда-то (больше не с кем сравнить) дон Жуан мог парой фраз зажечь и простушку, и самую искушенную матрону. Что он говорит, то и делает, то и требует, то и контролирует. И всё бьет в одну точку — так, чтобы силы ни у кого понапрасну не расходовались и каждый работал с наибольшей отдачей. А от такого поведения сомнения в правильности поведения не возникают ни у кого и никогда.
— Самые умные уехали на запад либо воровали. Остались те, у которых не хватило ума воровать и убежать на запад. Мы можем только служить Богу, царю и Отечеству, и воздастся нам, и воздается только за эту службу. В КПИ идут не за милостыней, в КПИ идут с высокой миссией — пропустить в жизнь только здоровую продукцию, которая будет надежна и на месте. С дефектами — не пройдет!
...В нормальной жизни без ошибок работать нельзя. Это все прекрасно понимают, и на заводах, и на станциях, и мы в дирекции, и в представительствах на местах. Из ошибок, собственно, и состоит вся деятельность. Это даже не парадокс. Это закономерность. И в них, вернее, в их поиске, их прогнозировании и заключается наша главная работа. Мы должны находить чужие ошибки, делая при этом как можно меньше собственных.
— А кто наши будет находить? — звучит вопрос.
— А наши, — улыбается он, — видно, уже там, провидение. Мы наместники Бога по качеству, если угодно.
— Не Министерства?
— Кому как нравится.
Это отрывки из речи директора — как бы вы думали, где? В своем кабинете, куда пришли поздравить его сотрудники с Днем рождения в 2002 году. И он весь в этой речи, ни убавить, ни прибавить.
О перспективах АЭС
Немного прервемся и посмотрим на проблему чуть шире, поскольку существование КПИ можно рассматривать только в контексте существования атомной энергетики.
До Чернобыльской катастрофы атомная энергетика бурно развивалась во всем мире. Чернобыльская трагедия серьезно уменьшила темпы строительства АЭС. Во многих странах у общественности появился страх, недоверие к ядерной энергетике. В последние годы положение, в этом смысле, несколько улучшилось. Теперь разрабатываются реакторы нового поколения, в которых не могут возникать аварийные ситуации с запредельными режимами ядерных реакций.
Сегодня не только специалисты в области ядерной энергетики, но и все более широкие слои населения, и даже сами экологи приходят к выводу, что человечеству уже не обойтись без энергии атома. А использование альтернативных источников энергии (солнце, вода, термальные воды, морские приливы), к сожалению, не сможет решить проблему производства электроэнергии в масштабах, необходимых человечеству. Весьма символично, что председатель Комитета по экологии Государственной Думы, член-корреспондент Российской академии наук В. Грачев вполне определенно заявил: «...Если мы позволим ликвидировать в стране полный ядерный цикл, то мы ликвидируем Россию». (Вестник концерна Росэнергоатом № 6 (30) / 2002).
Да и что значит, «запретить» развитие атомной энергетики? Как кто-то остроумно заметил, это все равно, что запретить огонь — ведь от пожаров гибнет больше людей и наносится несравнимо больший материальный ущерб, чем от всех других стихий, вместе взятых (исключая войну). Ведь — классический пример, после гибели «Титаника» не запретили кораблестроение.
Россия, естественно, тоже не может оставаться в стороне от технического прогресса. У нее был спринтерский старт, но за минувшее десятилетие она отстала от передовых стран мира в области развития атомной энергетики по всем параметрам. Сегодня у нас действуют 9 атомных станций, в составе которых работают 29 энергоблоков суммарной установленной мощностью около 20000 МВт (мегаватт). Доля АЭС в выработке электроэнергии составила в 2001 году 15%.
Из-за сопряженного с риском процесса получения электроэнергии на АЭС, современная ядерная энергетика вынуждена реализовать принцип максимальной безопасности. Являясь основой промышленного производства, она, с одной стороны, постоянно усиливает требования к безопасности и, с другой, расширяет сферу использования ядерной энергии. Все это влечет за собой не только строительство новых АЭС, но и организацию новых производств, на которых уже не обойтись без КПИ.
Печальный опыт Чернобыля показал, что строительство и эксплуатация АС сегодня немыслима без квалифицированного персонала и без современной технической базы, когда изменения технологических процессов, выражаемые в секундах, можно доверить лишь автоматическим системам. И он заставил серьезно задуматься изготовителей и эксплуатационников о цене любой недоделки, небрежности, нарушения регламента и сокращения программ испытаний, о цене казалось бы элементарного нарушения технологических условий.
Все предприятия и организации вынуждены были, в том числе и под давлением ГАН РФ и КПИ, там где она принимала продукцию, от экономических и технических показателей работы станций и заводов переходить к критериям безопасности, что полностью соответствует также и требованиям МАГАТЭ.
Если раньше операторы на АЭС наказывались за останов блока нажатием кнопки аварийной защиты (АЗ), а рабочие на твэльных заводах и АЭС — за дефект, случайно нанесенный ими на твэл или ТВС при транспортных операциях, то уже в последние 10-15 лет действия персонала, предупреждающие развитие нежелательных действий, лишь приветствуются и даже поощряются.
Повышение безопасности действующих атомных станциях проводится путем реконструкции на них автоматизированных систем управления производственными процессами (АСУТП) АЭС, разработке на заводах Систем качества (СК), с учетом требований международных стандартов ИСО и требований МАГАТЭ, а также повышением ответственности и квалификации специалистов, как заводов-изготовителей, так и ОТК. КПИ в этой системе волею обстоятельств поставлена на острие бдительности и ответственности.
За последние годы произошло существенное снижение объемов производства атомного машино- и приборостроения, пришли в упадок структуры, которые обеспечивали качество оборудования для атомной энергетики. Причины этому очевидны: отсутствие заказов, неудачное освоение новых форм хозяйствования, изменение функций министерств, в результате чего главки потеряли право вмешиваться в хозяйственную деятельность предприятий, что привело к утрате контроля работы предприятий по качеству и отсутствию систем менеджмента качества на заводах-изготовителях, отвечающих современным требованиям. Предприятиям же для постоянного улучшения качества их продукции нужны были деньги, и деньги не малые. Получился замкнутый круг: продукцию низкого качества не продать, так как она неконкурентоспособна, а неконкурентоспособна она потому, что нет гарантий, что она обладает подлинно высоким качеством.
География представительств КПИ
К сожалению, в рамках очерка невозможно охватить деятельность всех представительств и, тем более, всех специалистов, работавших в Контрольно-приемочной инспекции в течение более полувековой истории ее существования. Тем не менее, как в капле виден мир, так и в деятельности любого коллектива, любого специалиста видна вся история КПИ, проблемы, с которыми она сталкивается, и способы их разрешения.
Численный состав КПИ всегда был крайне ограниченным: 100-200 специалистов на десятках предприятий, разбросанных по всей стране — это крайне мало, сравнимо разве что с «глазами и ушами» комдивов во время войны — разведчиками, чья основная задача — знать все, что делает противник.
Понятно, производственники и кэпэишники — не противники, но и на большую взаимную дружбу им рассчитывать особо не приходится, по понятным причинам. Только повышением своего профессионального уровня и большим напряжением сил трем-пяти, от силы десяти специалистам удается выполнять главную задачу — гарантировать поставку на АЭС надежной продукции, обеспечивающей эффективную и безотказную работу.
В настоящее время КПИ представлена центральным аппаратом в г. Москве и филиалами в 23 городах России: Рыбинске, Новоуральске, Новосибирске, Саранске, Екатеринбурге, Владимире, Ангарске, Нововоронеже, Каменск-Уральском, Коврове, Санкт-Петербурге, Димитровграде, Москве, Электростали, Зеленогорске, Озерске, Челябинске, Красноярске, Глазове, Верхней Салде, Пензе, Орле, Белгороде.
Самыми крупными из них в разные годы были, а некоторые остаются и по сегодня — Электростальское, Новосибирское, Волгодонское, Ленинградское (ныне Санкт-Петербургское), Московское, Свердловское (Екатеринбургское).
В годы интенсивного развития атомной промышленности, строительства АЭС и заводов по изготовлению оборудования для них число филиалов КПИ достигало 31, в годы «отката» их число сокращалось до 14. Много представительств было закрыто в связи с закрытием заводов или прекращением выпуска продукции для нужд атомной отрасли: Алексинское представительство на Арматурном заводе, Барнаульское на Котельном заводе, Горьковское на Автозаводе ПНО, Казанское на заводе «Теплоприбор», Обнинское на заводе «Сигнал», Таганрогское на заводе «Красный котельщик», Чеховское на Венюкеевском арматурном заводе, Череповецкое на заводе «Металлоконструкции», Волгодонское на заводе Атоммаш, на целом ряде «почтовых ящиков» в Нарве, Подольске, Протвино...
Несколько лет работали отдельные представители КПИ в Старой Руссе, Серпухове, Жданове. После распада СССР были закрыты Сумское и Таллинское представительства. Усть-Каменогорское в Казахстане стало Ульбинским. С ним и по сию пору поддерживается связь, и на уровне межправительственных соглашений достигнута договоренность о том, что Ульбинское представительство методически подчиняется КПИ Минатома России, что несомненно говорит об огромном авторитете КПИ не только в нашей стране.
Надзор за полярным краном
Часто новые представительства организовываются не по плану, а по необходимости.
До 1999 года я знал кое что про Полярную звезду (небесное светило и альманах Герцена-Огарева), про полярную ночь и полярное сияние, но, признаться, никогда не слышал о полярных кранах для атомных станций, хотя на этих станциях бывал десятки раз. (Полярный кран — это обычный электромостовой кран, но передвигающийся не по рельсам вдоль противоположных стен реакторного корпуса, а вращающийся по круговому рельсу над шахтой ядерного реактора).
По роду службы, и в лаборатории надежности, и уже в КПИ, из вопросов, связанных с обращением и эксплуатацией топлива на станциях, меня интересовало, прежде всего, хранение ТВС на узле свежего топлива, транспортировка, загрузка, режимы эксплуатации, причины сбросов стержней СУЗ (системы управления защиты), приводящие к нежелательным термокачкам твэлов в ТВС, картограммы с распределением полей температур и энерговыделений, данные КГО, журналы с химсоставом теплоносителя и многое другое. Кранами я интересовался постольку, поскольку они были предназначены для совершения транспортно-технологических операций, из которых для меня существенными были их скорость да точность выхода на координату в плане реактора, чтобы ТВС опускалась или поднималась плавно, без рывков, без перекоса и затирания.
И вот в конце 99-го года из дирекции пришла команда готовиться к организации филиала Новосибирского представительства в Красноярске на заводе Сибтяжмаш (СЗТМ), некогда флагмане советского тяжелого машиностроения. Две китайские корпорации и ЗАО Атомстройэкспорт (АСЭ) 29 декабря 1997 года заключили Генеральный Контракт о поставке изделий для Тяньваньской АЭС, строящейся на морском побережье у горы Юньтяншан в районе города Ляньюньган, провинции Цзянсу, Китайской Народной Республики. КПИ стала Уполномоченной организацией ЗАО АСЭ, от имени которой она вела надзор за изготовлением оборудования и осуществляла его приемку. Заводом-изготовителем грузоподъемного оборудования был выбран СЗТМ. Ближе всех к Красноярску оказалась наше представительство, и нам суждено было прорубать окно на восток.
Перед поездкой мы познакомились с историей СЗТМ и его производственными возможностями. Это был гигант, известный не только у нас в стране, но и во всем мире, как одно из ведущих предприятий отрасли тяжелого машиностроения, обеспечивающее заводы черной и цветной металлургии, атомные, гидро- и тепловые электростанции, угольные разрезы и другие предприятия тяжелой индустрии высокопроизводительными электромостовыми кранами различной грузоподъемности, перегружателями, магистральными и забойными конвейерами и другой современной техникой. Основные технические параметры кранов, выпускаемых Сибтяжмашем не только не уступали образцам зарубежных фирм, но и во многом превосходили их. Во всяком случае, заводское оборудование охотно покупали многие страны Азии, Южной Америки, Европы.
Трудно умолчать о наших впечатлениях от первой встречи с заводом. Сегодня, спустя четыре года, СЗТМ снова на подъеме. Основные технические параметры кранов не уступают образцам зарубежных фирм. Конкурентоспособность продукции на внешнем рынке доказывают уже исполняемые на сегодняшний день Контракты с предприятиями таких стран, как Индия, Болгария, Китай, Алжир, Египет. Причем завод может изготовить для потребителя по индивидуальному заказу с учетом специфики его производства практически любую подъемно-транспортную технику и предоставить запасные части к ней.
Сегодня «Сибтяжмаш», как и двадцать лет назад, осуществляет полный цикл кранового производства, начиная со стадии согласования технического задания, проектирования, подготовки производства и до отгрузки готовой продукции. При необходимости производятся шеф-монтажные работы у заказчика. Штатная численность персонала 4131 чел. И работает практически столько же.
Но всего три-четыре года тому завод был, увы, на грани банкротства. Не было ни Министерства тяжелой промышленности, ни Главка, никого другого, заинтересованного в жизнедеятельности этого предприятия. Спасли Сибтяжмаш его доброе имя, известное далеко за пределами Красноярска, интерес, вследствие этого, к нему инозаказчиков, да собственные усилия.
За четверть века я привык к внешнему облику заводов и комбинатов Минсредмаша, построенных в сороковые-пятидесятые годы на века, а в семидесятые — до полной победы коммунизма, привык к двух - трехэтажным гостиницам закрытых городков с телевизором в холле и скрипучими дверцами шкафов, либо трехкомнатным квартирам на первом этаже в поселках строящихся АЭС, на кухнях которых были холодильник, пара кастрюль и черная громадная сковорода.
Примерно то же ожидал увидеть и в Красноярске.
Однако нас устроили не в заводской гостинице (потом я бывал в ней, и она не обманула моих ожиданий), а в одноместных номерах гостиницы «Красноярск», где есть горячая вода, а по утрам в буфете фуршет. Первые впечатления вдохновляли, но когда мы оказались на заводе, нас охватило уныние. Мы поделились друг с другом своими соображениями, совпавшими до слова: «Да ну, ничего у них не получится!»
Что же мы увидели на Сибтяжмаше в конце февраля 2000 года?
Минут двадцать пути через весь город от гостиницы до СЗТМ прошел в созерцании заснеженных городских улиц. Когда до завода было минут пять езды, это как-то почувствовалось само собой. Заводоуправление находилось в доме под номером один на улице, носящей почему-то имя академика Павлова. В проходной продавали горячие с утра пирожки и семечки.
Признаться, я никогда не был уверен, что театр начинается с вешалки. Во всяком случае очень часто публика (и не только мужчины, у которых, как известно, все пути идут через желудок) в перерыв бежит в буфет с большим азартом, нежели возвращается в зал. А вот производство, на котором человек проводит свою единственную жизнь, начинается точно с заводской столовой.
Почему? Да потому что в той же столовой он его, как правило, и приканчивает. Столовка столовке рознь, и кто побывал, например, в годы застоя на пищевых комбинатах некоторых предприятий МСМ, тот потом брезговал заходить даже в лучшие московские кафе. Столовка же СЗТМ поразила меня сальным налетом на всем, куда его можно было только нанести. Казалось, воздух перегонялся из сала, как на ридной Украйне: сальными были тарелки, ложки (вилок почему-то не полагалось), пол, столы, стулья, сальным был даже на днях заваренный чай.
Народу было не много, что впрочем, естественно, так как при уровне той зарплаты сюда можно было заглянуть разве что в день получки, которой не было уже несколько месяцев. Пища была соответствующей, и прием ее напоминал заправку автомобиля, которому потом лишь бы двигаться. Удивлял суп, полным отсутствием сала, прозрачный, как слеза. Завершить пищеварительный цикл было не просто, так как многие туалеты были закрыты и даже заколочены, а в действующие не тянуло заглянуть еще раз.
Впрочем, не хлебом единым жив человек. А что же производство?
Взяв в провожатые Т.И. Латыпова, помощника директора по качеству, начальника ОТК, прошлись и по производству. Картина была удручающей. Хуже, чем в картине «Не ждали». Цеха громадные, пустые, продуваемые всеми ветрами земли. Казалось, температуре в них уже не подняться никогда. Как тут было не то что заниматься сварочными работами, а элементарно не околеть за смену — вопрос скорее схоластический. Тем не менее, люди, укутанные по блокадному, что-то делали там и сям, жгли костры, перекладывали ящики и детали с места на место. Когда производственный процесс напоминает игру на щипковых инструментах, начинает чесаться даже голова.
Как же тут не потерять технологию? — читал я в глазах Медникова В.Н. Прогуливались, и достаточно смело, собаки. Одна хрипло облаяла, показывая мелкие острые зубы. Сопровождающий отогнал ее, успокоив: «Если отогнать, не укусит». И потом добавил совершенно фантастическую фразу: «Как люди стали уходить, эти стали появляться. Хотя непонятно почему — жрать-то тут нечего».
О чистоте на рабочих местах, так называемой, культуре производства, говорить было бы издевательством над чувствами людей и самим словом «культура». Работало от силы 10-20% прежнего персонала, задействовано оборудования было и того меньше. На приборах не было ни клейм, ни печатей, ни росписей метрологической службы, как, впрочем, не было и самой службы, независимой от руководства производственных цехов, поэтому любой вопрос о достоверности приборного контроля на тех же сварочных постах таил в себе недостоверный ответ метрологов или тех же сварщиков.
Когда на одном из участков редукторного цеха мы попросили показать чертежи, нам протянули рассыпающиеся, в масле и еще непонятно в чем, листы не иначе папируса, в которое последнее изменение было внесено еще в СССР.
Я подумал, как же охарактеризовать в отчете состояние конструкторской и технологической документации? Вертелось одно слово: «безнадежное». Это при том, что на заводе знали, что их будут проверять, в том числе, и наличие и состояние документации на рабочих местах, на производственных участках и в ОТК.
Не лучше обстояло дело и в инженерном корпусе, в некогда огромном, из 350 конструкторов состоящем, конструкторском отделе. Начальник отдела В.И. Гостяев лишь удрученно вздохнул, когда спросили его о штатах и зарплате. «Какие там штаты, когда зарплата — тысяча». Завод, всегда славившийся коллективом высококвалифицированных специалистов с многолетним опытом работы по проектированию и изготовлению подъемно-транспортных машин, практически растерял их за несколько лет передела собственности.
Начальник одного их бюро показал альбомы былых заслуг, фотографии мостовых кранов, эстакадных тележек, и на их фоне группы молодых конструкторов, папки с чертежами и ПСИ, жаловался, что осталась едва ли пятая часть конструкторов, и та, не лучшая часть, а в основном те, кому деваться некуда да пенсионеры или работники предпенсионного возраста. Оно, конечно, опыт, но надо ведь и листы выпускать. А тут нужна ко всему прочему еще и молодая спина и молодые глаза, и какие никакие, а соображения о карьере. «А тут!..» — махнул он рукой, словно скомандовал «пли!» по этим своим последним соображениям. — Хорошо, персонал закаленный за годы перемен. Да и температура здесь все-таки повыше, чем в цехах, во всяком случае, пальцы удерживают карандаш». Да, в инженерном корпусе было потеплее, но после нескольких душу леденящих часов хотелось согреться даже непьющему.
«Летом-то ничего: у всех почти дачи, посадки, в лесу грибы-ягоды. Рыбешку ловим неплохо, есть даже чемпионы по рыбной ловле, Чирков, например. А кто и растительной природой промышляет, ездит за шишками да за клюквой — в рестораны потом сдает. Ничего, не померли пока. А меж делом и работу делаем, глядишь, и за нее когда-нибудь заплатят, как положено».
Я смотрел на него — передо мной был интеллигент чеховской закваски, слушал его, а сам думал, что ничем, видно, не изменился русский мужик за последние двести лет, если верить нашим классикам, мимо которых мы дружным строем «прошли» в средней школе.
Слово мужик мне всегда нравилось больше, чем расплывчатые слова гражданин, сударь, товарищ, не говоря уж господин, будто специально созданное для России, чтобы получше поиздеваться друг над другом. Похоже, остались на заводе те конструкторы и работяги, которые при отступлении во время войны тоже оставались в окопах и на высотках, ни на что более не надеясь, кроме как на самих себя, да еще, быть может, на то, что их удерживает на этой земле и чему слова в обычном языке нет.
Связаться с Новосибирском или Москвой было проблематично. Телефонная связь заблокирована АТС из-за долгов по междугородним переговорам. Факс, понятно, переслать тоже не могли. Электронная почта и не снилась. Из гостиницы вечером предупредили дирекцию, чтобы звонили к нам сами (хорошо, хоть пропускали входящие звонки). Вечером же обсудили план на завтрашний день.
После предварительных «экскурсий» и встреч с руководством завода и главными специалистами, нам предстояло уяснить главное, ради чего мы приехали на завод. Это — готово ли производство к выпуску продукции, есть ли на нем соответствующая Система качества, отвечающая требованиям международных стандартов и Контракта, разработана ли Программа обеспечения качества (ПОК) СЗТМ. Не менее важным делом было подобрать специалиста из заводских работников в КПИ.
На следующий день мы разошлись: Владимир Николаевич направился к сварщикам и технологам, а я в службу качества. По предварительным прикидкам, там еще конь не валялся, и работы было не на один месяц. Мы обсудили ситуацию с руководителем бюро Р.Н. Чирковым. Он показал мне все, что у него было и кое-какие наметки. Выход был один, приспособить разработанные в 80-е годы стандарты КСУКП к новым условиям, наполнить их требованиями современных международных стандартов и Контракта, тем более, что завод не менее десяти лет весьма успешно проработал по ним. Обсудили также структуру и отдельные положения Программы обеспечения качества СЗТМ.
Поскольку зарплата представителя КПИ намного превышала уровень заводских зарплат, не говоря уж о статусе кэпэишника, желающих поступить в КПИ, разумеется, было достаточно, но пришлось отвергнуть несколько кандидатур, не способных занимать эту должность ни по человеческим, ни по деловым качествам. К тому же мы весьма придирчиво подходили к наличию базового образования и опыта инженерной и руководящей работы именно на СЗТМ. В тот раз подобрать специалиста так и не удалось. Подходящие специалисты нашлись во время следующих командировок и были рекомендованы дирекции — С.Д. Хазиков, зам директора завода, а затем Ю.Г. Леута, зам начальника ОТК. Уже через полгода у них была отдельная комната с компьютером, множительным аппаратом, факсом, полный комплект необходимой документации.
Осенью 2000 года завод стал изготавливать первые изделия для полярного крана, а кэпэишники организовали надзор за изготовлением и приемку узлов. К тому времени на заводе были созданы ПОК и все необходимые стандарты СК СЗТМ, разработаны планы качества, на основе которых, а также по ПОК, КД и ПСИ я подготовил необходимые планы надзора, в которых отразил все контрольные точки КПИ, согласовал и утвердил их во всех инстанциях.
Не все гладко шло у кэпэишников, не хватало опыта, закалки, приходилось постоянно наведываться к ним. Не забывали их и дирекция, бывали с проверками главный специалист дирекции КПИ Л.И. Вихорнов и представители Управления по качеству АСЭ, не забывала и китайская сторона. Во время внутренней проверки, которую мы осуществили с В.Н. Медниковым в 2001 году, нами были высказаны существенные замечания по организации работы, ведению документации, отчетности, проведению самой приемки оборудования и его узлов. Но все было учтено, выправлено, налажено, и за два года кэпэишники приняли два полярных крана грузоподъемностью 320 тонн, два мостовых г/п 180 тонн, две эстакадные тележки г/п 320 тонн, монтажное оборудование, и все они благополучно укатили на железнодорожных платформах в Китай, в котором, как известно, все жители китайцы, вот только АЭС строят русские.
Спец — он и в Африке спец
В КПИ всегда было много неординарных личностей. Не только директор, любой специалист КПИ в дирекции или на местах мог стать героем нашего очерка.
Все ж таки надо рассказать еще об одном кэпэишнике. Грех не рассказать, потому что он сам рассказчик, божьей милостью, — Анатолий Тимофеевич Чекановский, руководитель Московского представительства КПИ.
О каждом человеке можно сказать много, но не каждый может много сказать о себе. Для этого надо иметь талант. Есть немало придумщиков, хвастунов, фантастов, мастеров рассказывать анекдоты, асов розыгрышей и приколов, а есть прирожденные рассказчики, которые не только прожили богатую, насыщенную событиями жизнь, а и с удовольствием вспоминают о ней, каждый раз, будто заново возрождая ее в словесном очертании, которые даже о самых скучных вещах говорят так, что заслушаешься. Обычно они рассказывают только то, в чем сами приняли участие, и от этого рассказы приобретают особую теплоту, какую редко найдешь в сочиненном. Кому довелось хоть раз послушать Анатолия Тимофеевича о самых разных историях, случившихся в Московском представительстве КПИ, тому, считай, повезло. Это, если угодно, «Миргород». При всем его многоречии, он афористичен и точен в деталях. Недаром любимые его книги — исторические романы, а также мысли и высказывания великих людей.
— Крюков Валерий Викторович, директор МЗП, подарил двухтомник афоризмов. Их там собрано за несколько тысячелетий. После работы на диван приляжешь, почитаешь, что там говорили по какому поводу Наполеон или Конфуций, и сам вроде как Наполеон. Лежишь и думаешь, что ничего-то в мире не изменилось, разве только число великих заметно поубавилось. А и то, они же копились на протяжении тысячелетий, а сейчас, за десять лет, дай бог, одну умную мысль услышать.
— На работе?
— А где же еще? — смеется Чекановский А.Т. — Проверял как-то одного своего, новенького, а он «литера» не знает, что такое.
— Ему, может, поллитера хватает, — шутит собеседник, но Анатолий Тимофеевич не поддается на этот раз на шутку.
— Это же как инженером работать — литеры не знать! Влепил ему замечание. Это ж азбука, дважды два. Дважды два не знать?! Помню, — начинает он без перехода очередную историю, — помню курьезный случай один. Давно, еще при Звереве было. О, это целая эпоха в Средмаше была. Все считали, что сначала он родился, а потом ему фамилию подыскали, а я с ним достаточно часто сталкивался — нормальный мужик был, строгий, но справедливый. Строг к другим, справедлив к себе. Шутка. Без курьезов не проживешь. Уверен, они со всеми случаются, не все просто любят рассказывать о них, а кто-то, может, и не умеет. Действительно, смешно, особенно когда уже прошло довольно времени.
После этого успевайте слушать. Каждая история — прежде всего об интуиции кэпэишника. Любая из них — не дитя случая, ничего нет случайного в работе КПИ. Только имея богатейший опыт, обширные знания в нескольких смежных областях, можно интуитивно угадывать слабое, тонкое место, и с точностью до миллиметра указывать, где дефект, или где порвется. Всего важнее, оказывается, интуиция, да еще талант, сродни таланту Левши.
— Руководить представительством я научился у Д.А. Игнатьева, который в 1948 году был назначен первым начальником КПИ, а затем возглавил Московское представительство. Строгий был, жесткий порой, у меня так не всегда получается, для этого внутри должна быть сталь еще той закалки. Но все ж таки я многое перенял у него и не жалею о том. Особенно важно расставить акценты в начальный период сосуществования двух систем: заводской и нашей, кэпэишной.
Как часто бывает: пригласят на совещание, а оно не готово, ни темы цельной, ни вопросов серьезных, ни самого обсуждения, так, посиделки, разве что без пива, но в последнее время и те умудряются совмещать с чаепитием и пирожными. Времени жалко. Помню, пригласили и нас на такое совещание, в повестке был наш вопрос. И пошли лить воду.
Игнатьев послушал-послушал, потом встал и рубанул: «Вы нас пригласили на совещание, а совещание не готово», — развернулся и ушел. Я за ним. Может, и не совсем дипломатично, но главный инженер тут же сделал выводы, извинился перед Игнатьевым, назначил новое время, и уже на этот раз совещание прошло как по маслу. Хотя, с другой стороны, дипломатией тоже приходилось заниматься. И этому я тоже научился у Игнатьева. В Грузии приемку вел, напортачили русские, сделай возврат — тут же выгонят их с работы, а далеко не всякий дефект от человека зависит и от его даже самой безукоризненной работы. Не стал делать возврат, выдал замечание, которое тут же исправили, на работников наложили взыскание, но не выгнали.
— Принимали мы трубопроводы для реактора БН-350 на Подольском заводе ЗИО в 75 году и нам не понравились снимки сварного шва (были затемнения некоторых участков). Начальник рентгенлаборатории, производственники, понятно, ОТК — нас чуть ли не на смех подняли, не открыто, конечно, у нас отношения всегда были очень, как это говорят сейчас, политкорректны. Нет, говорят в один голос, шов замечательный. А у меня свербит что-то, не может быть, чую, чую каким-то непонятным, сугубо кэпэишным органом, не знаю уж, где он и прячется, — брак, причем, брак серьезный. А раз чую, то и говорю: «Брак там». Хорошо, говорят, проверяй — вот только, как ты проверишь трубу изнутри, туда же и на козе подъедешь.
Ничего, сообразил, и без козы обошелся, там и соображать-то было нечего. Как спелеолога в пещере тянут за веревку, знаете? Вот так же и я предложил обвязать меня и затянуть в трубу. А там уж я разберусь, качественный шов или не качественный. Привязали веревку к моим ногам, подтянули меня за ноги к сварному шву, так чтобы я мог по всему периметру снять с помощью пластилина отпечатки. Непросто это было, тесно и неудобно, да и не по себе — чем черт не шутит, застрянешь еще в трубе? Труба будет. Приятного, словом, мало. А куда деваться, сам настоял. Назвался груздем — полезай... в трубу. Но все обошлось.
Осмотрелся, постучал, указал, где необходимо выбрать сварной шов до корня шва. Интуиция не подвела. Когда шов разрезали, в корне обнаружили кусок сварочного электрода. Совсем как после операции — больного зашьют, а в нем или скальпель забудут, или зажим. Шов забраковали, а начальника рентгенлаборатории освободили от должности. И остальным сестрам раздали по серьгам. Знай наших!
Или вот другой случай. Там посерьезней. Работал я тогда на ВИЛСе (Всесоюзный институт легких сплавов) — организация еще та, одни академики, ее вернее «тяжелых сплавов» было назвать — принимал штамповки из сплава В96з. Проверял документацию по макроструктуре штамповок с помощью дополнительного контроля в лаборатории. Обнаружил дефект, недопустимый, больше 2 мм. Забраковал сто тысяч штамповок трех типов. Скандал! Сто тысяч, не шутка. Остановились все три завода, изготавливающие штамповки, в Горьком, Коврове, Владимире. Шуму на весь Союз. Понятно, совещание за совещанием, да не только в Главке, а там, — Анатолий Тимофеевич махнул рукой вверх, — вплоть до ЦК.
Одна из штамповок, по сию пору помню, К0132Б, давала повышенный брак по трещинам, по расположению волокон. Было решено отработать новый тип штамповок, Н241. Когда были изготовлены пять партий, 4000 штук, третья лаборатория под руководством начальника лаборатории Гулянкина и зам директора института Михайлова, предъявили мне эти штамповки. Я их просмотрел, отобрал от каждой партии по 3 штуки и попросил начальника цеха проточить их согласно чертежу до размеров готовой детали.
Не успели проточить, звонок — Коровин Г.И. (успели доложить), тогдашний начальник КПИ, спрашивает: «Что ты там натворил со штамповкой Н241?». «Ничего», — ответил я. «Как ничего? Тут такое!.. Бросай все, срочно приезжай — едем к Звереву. Требует. Объясняться». А помимо этого приглашения, еще столько высказал эпитетов, что можно было третий том к моим высказываниям великих людей издать. Все, думаю, Анатолий, каюк, из кабинета не выкинут, так вынесут. А, была не была, где наша не пропадала! Уверенность чувствую в себе непоколебимую. Прямо, Фирсов, хоккеист который, тоже, кстати, Анатолий. Как и должен ее постоянно чувствовать настоящий кэпэишник. А у нас все кэпэишники настоящие, не пальцем деланные. А тогда «ехать к Звереву», все равно что в клетку со львом. Зверев, словом. Все боялись его. Голоса, взгляда, фигуры, кабинета, от фамилии уже дрожь брала. Чего делать, едем к начальнику Главка.
Взял в карман все три штамповки, благо, они небольшого диаметра, приехал в Главк, ответил на все вопросы. Зверев, надо отдать ему должное, хоть и накрученный, чувствуется, общей атмосферой, шутка ли, три завода стоят, из ЦК грозят, а сдерживает себя. Но — красный, как рак! Когда красный — это все, туши свет, будет жесточайший разнос. Так и должно было произойти, но... не произошло. Спросил, ждет объяснения. Перед ним на столе телеграмма Михайлова, в которой тот требует освободить меня от занимаемой должности, поскольку я бракую годную продукцию, останавливаю заводы, и вообще, тормоз и распоследний вредитель. Тогда это было прерогативой начальника Главка: назначать и освобождать от должности кэпэишников. Вынул я штамповки, объяснил: вот, мол, искомое — на ободке штамповки обнаружил волосовины. Выслушал, после перерыва говорит: «Надо проточить в размер». «Отдал, — отвечаю. — Через полтора часа будут результаты». «Сразу звони ко мне».
А в перерыве начальник лаборатории Гулянкин во всеуслышание заявил, что и не таких мол снимали, генералы вон вылетали с треском, их убрали, и вас уберем, так как вы всего лишь полковник (хотя я отродясь не был полковником) — тогда считали, и справедливо, что все кэпэишники занимают не меньше полковничьей должности. Справедливости ради, надо отметить, что я и по сей день работаю, Гулянкин умер, а вот куда делся зам директора Михайлов... тогда не знал, и сейчас не знаю.
Через пару часов ЦЗЛ выдал арбитражный результат-заключение: трещины на всех трех деталях. Тут же позвонил Звереву. Спасибо, сказал. Вот так, письмо Михайлова уничтожили, а мне за хорошую работу выписали приличную премию. Кстати, оформил мне ее тогда наш будущий директор В.И. Никитенко.
За время работы в ВИЛСе я не только «шкодил», с их точки зрения. Мною были впервые в истории института разработаны журналы качества продукции. В них отмечались необходимые параметры плавок, а также данные с заводов-субпоставщиков по браку штамповок, металлургическим дефектам, что помогало всякий раз при анализе качества продукции. Во всяком случае, ими постоянно пользовался в своих изысканиях зам директора института по металлургии д.т.н. Добайкин Владимир Иванович. Потом этот журнал проделал длинный путь по Москве, с завода в Министерство, потом из Москвы в Ленинград, данные его легли не в одну кандидатскую и докторскую диссертацию. Так что можно с полным основанием заявить, что деятельность в КПИ носит не только сугубо практический, но и исследовательский, аналитический характер.
Параллельно велась большая работа по повышению качества штамповок из сплава В96з с ВИАМом, непосредственно с академиками Кикоиным И.К., Фридляндером И.Н. и их сотрудниками.
— Ну, и как-нибудь вознаграждалась такая работа, помимо зарплаты и премий?
— От Министерства получил двухкомнатную квартиру в Москве в 65 году. Каждый год выделяли льготную путевку, а отдыхать люблю все равно на даче, на садовом участке. Поработаешь на свежем воздухе, почитаешь, если старый фильм по телеку, фильм посмотришь, телесериалы не могу смотреть, там ничего нет, что в жизни, так, нелюди одни или отбросы общества.
— Машина есть?
— Тоже на заводе дали. А потом уже с зятем «Шкоду» купили. «Фелиция».
— Вдвоем живете?
— Зачем вдвоем? Впятером. Я, жена, дочь, зять, внучка. Внучка умница — 19 лет, а уже три языка знает: персидский, английский и французский. На 3 курсе ФСБ на переводчика учится. Кстати, работа в КПИ, по моему мнению, в принципе может создавать и создает крепкую семью: когда хорошая зарплата, когда сам организован и деловит, когда от тебя зависит очень многое, невольно таким же становишься и в общении с близкими и родными.
Анатолий Тимофеевич и по сей день полон сил и энтузиазма. И хотя перенес три операции, а в последнее время беспокоит сердце, работу оставлять не думает. Да и работа так не думает — все ж таки есть на свете незаменимые люди.
— Приезжает за пенсией в Москву бывший наш работник Маклаков Иосиф Кузьмич, — продолжает вспоминать Анатолий Тимофеевич. — Он всякий раз звонит, заходит. Помогаем, чем можем. То коляску исправить, то деталюшку какую выточить...
Радужные перспективы
Пока человек жив — у него есть надежда. Пока живет организация — у нее есть перспективы. И только перспективные организации отмечают свои юбилеи, потому что всякий юбилей — всего лишь аванс следующему.
18 августа 1998 года в Москве в Министерстве по атомной энергии прошло торжественное заседание, посвященное 50-летию со дня образования и начала деятельности КПИ. Поздравления, подарки, рукоплескания, блеск глаз, блеск юпитеров. Не будет преувеличением сказать, что всех кэпэишников, людей, в общем-то, далеких от сантиментов, распирало от гордости и огромного чувства удовлетворения от пользы, которую они приносят не только конкретному производству, конкретной атомной станции, но и всей атомной отрасли, и всей стране.
Всем работникам КПИ запомнился этот праздник. Он чем-то напоминал День победы, пусть небольшой в рамках страны, но Победы. После чествования многие работники Министерства расходились в глубокой задумчивости. Пять лет прошло, а это событие ни у кого не стерлось из памяти. Нет-нет, да в каком-нибудь кабинете или коридоре прозвучит: «А помнишь?!..»
Управлять качеством — значит, управлять производственными процессами, а следовательно, и всей системой. Качество — это не какое-то конкретное задание. Оно должно укорениться и официально закрепиться в каждом процессе, войти в плоть и кровь каждого его участника, стать обязанностью каждого. Познакомившись с КПИ, можно смело утверждать, в этой организации всё именно так. Гегель, не побоявшись тавтологии, точно сказал бы: «Качество — это имманентно присущее КПИ качество».
И ясно одно: какие бы изменения не произошли в мире и нашей стране в области управления качеством, какие бы новые системы не зародились, какие бы новые названия не дали им, КПИ уже мало что изменит. В главном она останется неизменной, поскольку главное у нее то, что она, как подводная лодка, может автономно бороздить океаны любых технических проблем, и своевременно приходить на помощь туда, где в ней нуждаются.
Что смущает меня
Одно смущает меня, и не в связи с деятельностью КПИ, а так, «в общем», имеющее отношение к «проклятым» вопросам бытия, которые ни разрешить, ни «продавить» я не в силах. Ну, да хоть задать их.
Представление о том, что в жизни всем управляет вероятность, величина, как правило, очень малая, десять в минус пятой-десятой степени, и того меньше, вносит в человека некую обреченность, равную, по законам той же теории вероятности, единице минус десять в минус какой-то степени. То есть, чем меньше вероятность события, тем больше ты обречен на него. Таково субъективное чувство индивида, и никуда от него не деться. Оно в нас не от Бога, а от другой стороны. Чувства вообще не поддаются матстатистике. Скорее, они исключения из нее.
Действительно, перемещаясь в автомобиле или самолете, на корабле или в поезде, везде рискуешь, и этот риск в основном зависит от состояния транспортного средства, а также здоровья и квалификации водителя. Пожалуй, меньше риска, когда летишь на собственных крыльях или на метле. Но это так, к слову. Та же самая вероятность (к тому же, ежедневная) поджидает и в продуктах питания, и в лекарствах, и во всей сфере услуг. Что там творится и сколько всего — не успевают показывать в телешоу, от «Времен» Познера до двух Елен в «Домино». Даже природные и техногенные катастрофы сегодня меркнут на фоне все увеличивающихся несчастий в самых «мирных» профессиях и самых тихих уголках России. В них нет МЧС, да и что оно сделает там?
За несколько лет мы незаметно для самих себя превратились в заложников страха, который породили сами, джинна, которого, не думая, выпустили из бутылки. Мы все «обречены» на страх. И теперь гораздо ужаснее для нас падающие на мировых рынках цены на нефть, чем мистическое число из трех шестерок. Впрочем, в «шестерок» пытаются превратить тех, кто когда-то тащил шестериком основной груз всей страны.
Неужели этот процесс неуправляем и его нельзя остановить? За прошедшие 10-15 лет почти все отрасли промышленности оказались в катастрофическом положении, смешались все приоритеты: Минсредмаш (Минатом), космос и военных загнали в угол, а во главу угла поставили дезодоранты и лекарства, сырье и услуги.
И тут же повалил жуткий вал брака и подделок. Ничего удивительного в этом нет, так как во всем этом отродясь не было ни жесткой системы надзора и контроля, ни кадров, обученных не выпускать и не пропускать брак, не было, одним словом, Системы, которая складывалась десятилетиями, и у которой помимо Совмина был еще один руководитель — инстинкт выживания. Утверждали апологеты сферы услуг, что рынок и конкуренция сами, мол, решат эту задачу. Однако решения эти проходят через наш карман и наше здоровье, поскольку решают задачу самым прибыльным образом: взвинчивая цены и уходя от налогов.
Откуда, спрашивается, в последнее десятилетие все эти катастрофы, от авиационных до техногенных? Да, началось с Чернобыля, с того самого Чернобыля, который вышел из-под юрисдикции Минсредмаша, и которым стало заправлять Минэнерго, чьи люди обучались и специализировались совершенно в иной системе координат, где допускается гораздо большая вероятность отказа и цена ему на много порядков меньше. Да и компетенция в вопросах ядерной физики, ядерных технологий и ядерной энергетики у них далеко не дотягивала до средмашовского уровня.
Кто его знает, останься ЧАЭС в МСМ, может, она и по сей день для всего мира оставалась бы тайной за семью печатями, и никто не цитировал бы Библию, утверждая, что чернобыль это полынь.
Смущает меня то, что в «новых» отраслях и новых фирмах, которым несть числа, нет Системы, подобной средмашевской, нет органа, наподобие КПИ, который стал бы на страже жизни и здоровья граждан, нет чиновников, которых без натяжки можно было бы назвать «рыцарями без страха и упрека».
Смущает меня то, что вместо того, чтобы дать всем отраслям наконец-то равные возможности развития, в стране в очередной раз перевернули все вверх дном, как песочные часы, заявив этим: ваше время ушло, а Ваше теперь настало. Если следовать дальше этой логике, и «Ваше время» рано или поздно тоже закончится, и «Ваши отрасли» надо будет вытеснить новыми (или старыми?), — а что потом?..