Стоял тот дом...
Когда Федька по прозвищу Убил-Зарезал гонял Зинку по квартире, слышно было на весь подъезд, на все пять этажей, на все двадцать квартир. Шестнадцать из них занимали бывшие жильцы снесённого «засыпного» барака тридцатых годов, случайно оказавшиеся в центре города, после чего сразу полюбили советскую власть, простив ей предыдущие прегрешения. Да и как её было не полюбить? Из единой горизонтали коридора - плюс общая кухня, минус уборная - люди поселились пусть и в коллективной вертикали подъезда, но зато в каждой одно-, двух- или трёхкомнатной ячейке можно было мыться хоть каждый день, не тратя половину воскресенья на посещение осклизлой бани, и не бегать зимним вечером в кособокий сортир на дворе в дежурных валенках на всю семью. Личный ватерклозет сразу стал самым популярным местом в квартире, особенно у мужиков. В туалете можно было спокойно, без нытья жены, покурить и даже по-тихому выпить.
Дядь-Миша Мухин приспособил смывной бачок под хранение похмельной чекушки. Приятно-холодную водчонку он разматывал из горла одним глотком во время утреннего посещения и к завтраку - на завтрак дядь-Миша признавал только щи, появлялся в приятном расположении. До тех пор, пока из сливной трубы в унитаз не выползла этикетка «Московской особой». На глазах жены, которая не отличалась сообразительностью, а отличалась склочным характером и скандальным нравом. Но до неё дошло.
- Ах ты, чёрт ненасытный! Вот ведь, хитрован, чего удумал! Всё никак ни нажрёсь-си! Лучше бы Вовке ботинки купил.
- Марусь, остынь, - успокаивал жену дядь-Миша, огорчённый обнаруженной нычкой.
- И Танюхе платье надо, девка-то большая уже.
Старшей дочери исполнилось четырнадцать, от неё лишь недавно отстал детский энурез, за который среди сверстников она получила прозвище Муха-Сикатуха.
- Купим, купим. И ботинки, и платье.
Он был спокойным крупным мужиком, шоферил на «газоне» на предприятии, куда пришёл после армии, лет двадцать назад, зарабатывал прилично и к тому же «калымил». Дядь-Миша не был жадным, но на массовом переезде срубил хорошую копейку, хотя имел конкурента Сашку.
Сашка тоже был водителем. Улыбчивый, жизнерадостный и не «употреблявший», он поселился напротив - в однокомнатной квартире с женой, походившей на истукана с острова Пасхи отсутствием эмоций. Минус двести семьдесят три градуса кельвиновского ноля. А может, ей было не до улыбок – на восемнадцати метрах жилой площади уместились ещё двое мрачных упитанных разнополых детей и старуха-мать. Рассчитывали-то на «трёхшку»…
- У Мухиных – две комнаты на четверых, а у нас плюнуть негде, - искала правду Каменная Баба в райисполкоме.
- Не надо плевать, - сурово отвечал райисполком, - на Советскую власть. Она о вас помнит и заботится. Трудно ещё в стране с жильём.
Сашка начал откладывать на кооператив, часто меняя работу в поисках лучшей доли.
Федька зарабатывал больше. Хотя его труд был низкоквалифицированным, но более востребованным - Федька копал могилы. За сдачу последнего приюта в эксплуатацию родственники усопшего вносили негласную, но обязательную таксу – червонец или три бутылки водки. За день Федька с напарником выпускали четыре изделия «хэнд мэйд», опустошали пару пузырей и отправлялись домой. На такси. Этот вид транспорта в городе был недешёвой редкостью, почти экзотикой, дорога от кладбища обходилась в «трёшку». Могильщики с трудом выбирались из глазастой старой «Волги», щедро расплачивались, курили на лавочке у подъезда «Приму», обстоятельно обсуждая производственные проблемы, и шли по домам – напарник Женёк на первый этаж, Федька на третий. И через пять минут начинала орать Зинка. Она освоила смежную специальность – вязала из стальной проволоки каркасы похоронных венков, возвращалась домой раньше мужа, но тоже шибко не в себе. Фраза - дорогая, как прошёл день? - в этой квартире не прижилась, её заменял удар в глаз. Или в лоб. Или в ухо. Причин находилось множество – гробовщик, водитель катафалка, дежурный электрик, сторож… Федька, щупловатый маленький мужичонка, патологически подозревал жену в неверности и бил её по природной злобе жестоко.
- С кем пила? А с Колякой из столярки, куда шлялась, падла?!
Зинка рвалась к входной двери, и когда ей удавалось выбраться наружу, в подъезде раздавался вой:
- О-ой, уби-ил он меня! Заре-еза-ал! Совсем убил – зарезал!
В унисон орали дети: десятилетний пацан со странной кличкой Рашид - он уже вскрывал нехитрые замки по подвалам и тырил трёхлитровые банки с домашними заготовками, и младшая Лола-Лариска, чахлый долгоносик с жидкими белыми волосёнками. На вой выскакивали привычные соседки, уводили растерзанную товарку вместе с детьми. И тут снизу возникал другой вой, с иным речитативом, но не менее громкий – то Женёк, раззадоренный коллегой, принимался за свою половину. Бабы бросали Зинку и гремели по лестнице на помощь.
- Милицию!
Иногда её вызывали, тогда напарники вместе или порознь пропадали из дому на положенные законом полмесяца.
Дом сдавали к Большому Празднику, седьмого ноября революционеры отмечали пятидесятую годовщину своей власти. Сложили пятиэтажку из серого силикатного кирпича, швы кладки гуляли синусоидой, перегородки скручивались пропеллером, и через них проникали любые звуки чужой квартиры, дощатый пол рассыхался и скрипел, а шершавые кухонные стены впопыхах закатали коричневой краской, тон которой навевал мысли о суициде. Но кухня-то, кухня как ни есть, своя! Теперь уж можно было не присматривать за кастрюлей с борщом, в которую соседки по доброте душевной норовили подсыпать соды.
Великим Исходом «с посёлка» неожиданные переселенцы были обязаны Вальке Горбатой, которая горбатой вовсе не была, а получила прозвище по мужу – недомерку-горбуну Андрюхе; замуж она вышла, уже получив квартиру. Трёхкомнатную! На двоих с матерью! И в другом подъезде, где жили, по общему мнению, «приличные люди». Удивлялись, завидовали, но не дознались, более того, сама благодетельница удивлялась не меньше.
А случилось Вальке в томный вечерок бабьего лета зарулить с подругой в кабак на проспекте. Кабак назывался «Дружба», но не только дружественные акты мордобития вершились в нём, чаще ресторан служил прелюдией кратковременной греховной связи – шёл взаимный съём нетрезвых особей противоположного пола. Валька на съём не рассчитывала, она хорошо изучила своё отражение в зеркале и помнила дату в паспорте, а просто решила роскошно обмыть заводскую премию, которой не обнесли и её, уборщицу восьмого цеха. Зарплату Валька отдавала мамане, но премию решила утаить.
- По сто пятьдесят и салатику, - жеманно велели официанту.
- Какого? - с высокомерной брезгливостью вопросил тот.
- Ну-у... Вот этого. «Столичного».
С некоторыми интервалами просьбу уже развязно повторили ещё дважды вместе с подсевшим из-за соседнего столика мужчиной, которому Валька оч-чень при-гля-н-ну-лась, из чего напрашивался вывод о количестве им выпитого. Пил мужчина с тоски. С тоски по молодости, прежней работе и старым друзьям, которых почему-то не осталось.
Следующим утром мужчина обнаружил себя в металлической койке с никелированными шарами на спинках, без трусов и со страшной бабой в обнимку; баба была голая, а за платяным шкафом ворчала старуха. Пахло клопами и грязным бельём. Первым желанием мужчины, которого сильно мутило, и, наверняка, всю ночь разыскивала жена, было желание вздёрнуть себя на потолочной балке. Он повернул страшную бабу лицом к стене и посмотрел на потолок. Вешаться расхотелось – просевшая конструкция еле выдерживала нагрузку от чердачного перекрытия – прогиб был критическим, мужчина определил это профессиональным глазом строителя, которым являлся, пока водоворот судьбы не засосал его в партийные функционеры. Покидая барак незамеченным, заместитель заведующего промышленным отделом горкома, несмотря на собственное тяжёлое состояние, сумел определить ещё более тяжелое состояние жилья.
«Лавинное обрушение!» - похолодел мерцающий мозг, и через два часа заместитель сидел перед шефом.
- Где гулял-то? – ласково полюбопытствовал шеф. – Надька телефон оборвала. Натрепал, что в район уехал, опытом делиться. Коньячку?
- Лучше водки, - попросил заместитель. - Слушай, а триппер скоро ... э-ээ… проявляется?
- Ага! - обрадовался шеф, чужой грех активно поднимал настроение. – Видать, здорово забурился. Ты закусывай, закусывай! А то на старые дрожжи, сам знаешь…
Почувствовав долгожданное облегчение, заместитель поведал, что партийное руководство города висит буквально на волоске, и если не посадят всех, то их обоих посадят обязательно, в лучшем случае, заткнут в такую дыру, откуда нет возврата, потому что «эта херня» скоро рухнет и погребёт! Жертв с трупами ожидается немеренно.
- А крайними будем мы!
Шеф попросил дать более развернутое определение «этой херни», ухватил и доложил Первому. Создали комиссию, которая посетила рухлядь, не подлежащую ремонту, и ткнули под нос горисполкому.
О-па! О-па! Жареные раки!
Приходи ко мне, чува,
Я живу в бараке!
Горисполком принялся рвать на себе волосы, но чётко сознавал руководящую роль авангарда рабочего класса, подчинился, и тысячные списки очередников в очередной раз отправились псу под хвост. Обитатели клоповника от нечаянно обретённого Эдема разом полюбили друг друга, старое не поминали, а дружно гуляли неделю под баяны и трёхрядки с «Ой, мороз, мороз!», «Цыганочкой Азой» и беспокойными перерывами на сон; потом собрали пожитки, кликнули тараканов и переехали из Третьего Угольного Тупика на улицу, именованную в честь террористки-бомбометательницы. Народоволка в этом старом городе срединной России не бывала даже проездом, как и прочие цареубийцы, именами которых пестрели уличные таблички.
Но! Заместитель всё-таки хранил в сумеречном сознании слабую муть удовольствий от пребывания в никелированной койке и благодарность за отсутствие венерических заболеваний, а посему в перечне новосёлов внёс коррективы в пользу куртизанки, которая получила чужую жилплощадь. Сашкину.
Андрюху Валька подцепила на аллее парка, где пенсионеры и «те, кому за …» устраивали себе бесплатные развлечения в виде танцев под баян. Горбун прогуливался в зелёной жилетке, при розовом галстуке и туфлях на заказ с толстой подмёткой, чтобы казаться выше. Служил он ревизором по книготоргу, а потому собрал выдающуюся библиотеку красивых переплётов.
- … и хрен с ним! Пусть горбатый! Что мне без мужика? Вековать? – аргументировала Валька свой выбор.
- Лишь бы человек хороший, - вздохнула маманя.
Андрюха оказался тираном со склонностью к комфорту. Комфорту мешала именно маманя, и основной задачей Горбатого стало её изведение. За сим и приступил.
Меж тем, народ обживался - на скамейках лузгали семечки, на верёвках сохло бельё, за столом стучали в домино, пацаны гоняли мяч. Принялись и каштан, и берёза, и клёны. Добрый дурачок Бомба*, которому Вадик* подключил магнитофонную приставку «Нота» через усилитель приёмника «Урал», выставлял приёмник в раскрытое окно и крутил на полную: «О, бэби, бэби! Ба-ла, ба-ла» и «Хиппи-хиппи шейк». Сам же прогуливался под окнами и пускал слюни удовольствия. Сколотилась кодла. Кодла ходила в конец улицы драться с другой кодлой.
* См. рассказ "Цена головы".
Наши парни лучше ваших,
Наши парни всех сильней!
Наши парни вашим парням
Надавали пиз..лей!
Словом, счастье обретало привычные формы.
Федьке новым бытом насладиться не удалось, он подстерёг-таки Коляку возле столярки и во имя спасения своей чести нанёс тому «повреждения средней тяжести тупым и твёрдым предметом», приложившись колом по кумполу. Жертва была совершенно невинна и на суде заявила, что лазить на проклятую Зинку охотников ещё поискать. И вряд ли найдёшь. Даже на кладбище. Даже за стакан.
- Смотреть на её, и то - тошнить, не то что... - и Коляка махнул рукой, попросив судью «пожалеть дурака».
Федька огрёб безжалостный «пятерик», став пионером посадочного сезона.
Вторым сел Стас.
Нет, Валерка из двадцать восьмой, красавец и самбист, взявший на России бронзу по юношам. Тренер привил ученику любовь к дисциплине и воспитал редкую исполнительность, поэтому, когда знакомые по посёлку урки попросили его постоять на стрёме у подъезда, Валерка стоял до последнего, до приезда милиции. Урки же, обчистив квартиру, ушли через балкон по водосточной трубе на противоположной стороне дома. Судья учла характеристики и прочие смягчающие и пожалела спортсмена. Вместо армии тот отправился на зону. Всего на «трёху».
Стас вдвое превзошёл суммарный срок соседей! Жил он на пятом этаже с отцом - сменным мастером машиностроительного завода, матерью - врачом-педиатром и младшим братом. В этой квартире дрались только по официальным праздникам, внося толику оживления в семейное застолье. Сыновья походили на отца – высокие костистые и жилистые, они то объединялись против папы, то напротив кто-то из них вместе с отцом дубасил брата. Бились родственники молча и обстоятельно, доносился лишь стук используемых предметов мебели и посуды, потом начинала голосить мать, Роза Семёновна.
- Помогите-е!
Желающих помочь не находилось - себе дороже.
Впрочем, однажды, года через три, такой сыскался. В подъезде он был новичком-молодожёном, а новобрачной - Людка, Людка Зингер, хотя фамилией известная марка не являлась. Она недавно окончила музыкальное училище и преподавала детям классику на чёрно-белых клавишах.
Была Людка тощей прогонистой девицей, причём, гон её, в отличие от представителей фауны, продолжался круглогодично. Очевидно, концерты Моцарта и Бетховена в отдельных случаях активизируют половую сферу. По этой причине с родителями она не ужилась, а поселилась у бабки, дородной и благообразной леди, которая то ли не догадывалась о внучкиных пристрастиях к мужескому полу, то ли не желала о них знать.
Людка тяготела к экстриму, хотя такого слова тогда не слыхивали. Она спаривалась в самых неподходящих местах – на скамейке в парке, под кустом зоны отдыха, в песочнице на детской площадке, там, где заставал её спазм желания. Но родной подъезд! Имелась, имелась здесь особо тонкая изощрённость. Наиболее приемлемым являлся закуток под лестницей, где глухой ночью заставали её за любимым занятием поздно вернувшиеся соседи. Людка соседей не замечала – в сокровенный момент вторая сигнальная система у неё вырубалась. Совокуплялась она самозабвенно и неустанно.
- Как швейная машинка! – с лёгкой завистью судачили соседки.
- Зингер!
Портные, понятно, менялись.
Тамада: Кто не спал с невестой?
Жених: Я!
Жених служил милиционером в звании старшего лейтенанта и метил в замполиты райотдела. Чернявый кругленький и розовощёкий он излучал довольство и благополучие. В День солидарности трудящихся, когда наверху празднично пошёл брат на брата, и донна Роза завизжала классическое сопрано, милиционер отправился помогать. А как же! Ведь он был облечён властью. Слуга трудового народа, едрён корень!
- Вова, не ходи, - попросила молодая жена.
- Ещё чего!
Муж по случаю Первого Мая был в парадной белой рубашке с новенькими погонами, он вернулся из оцепления у высокой трибуны, где гордился собой, и даже не успел снять галстук. Первое Мая в начале семидесятых ещё оставалось праздником трудящихся, которые ходили на демонстрацию по доброй воле, а не за «отгул», и портреты вождей несли бесплатно, не вымогая в профкоме пятнадцать рублей за лик Члена Политбюро.
- Скоро буду.
Милиционер и не подозревал, насколько скоро! Со второго на пятый этаж он поднимался солидно и уверенно, чувствуя себя шерифом. Большой Боб! Он направлялся в салун, полный самых отпетых негодяев и головорезов с мексиканской границы. Жители форта в предвкушении прильнули к смотровым щелям. От звонка в дверь головорезы притихли. Пока не открыли дверь. Большой Боб понял, что попал в худшую ситуацию, чем предполагал. Это была индейская территория, здесь шерифы не катили. Ведь только индейцы могли издать боевой клич - Бей мусора! и погнать непрошенного гостя обратно. Гнали втроём. На пинках. «Мусор» колобком катился по лестнице, попеременно ему доставалось то от папы, то от сыновей, он потерял ботинок, юзом проходя поворот лестничного марша, и галстук с лопнувшей резинкой. Парадную рубаху разодрали на спине от воротника на две самостоятельные половины, а левый погон в горячке затоптали… Мужа загнали на жилплощадь жены, следом бросили ботинок и вернулись за стол. Соседи разочарованно отлипли от дверных глазков - зрелище оказалось слишком коротким.
- Говорила - не ходи! – ядовито напомнила Людка.
«Шериф» растирал отбитые ягодицы и жалел об отсутствии кольта тридцать восьмого калибра.
Самое замечательное, что Стас тоже был «мусором»! Он служил сержантом ГАИ, активно мздоимствовал, а деньги тратил на Казачку. Казачка - спелая чернобровая деваха из-под Ростова с гнилинкой в яркой южнорусской красоте, никогда не рассказывала о прошлом. Местом её обитания значился «пятачок» возле гастронома, в просторечии известного, как «стеклянный». Издавна там обретался бомонд разновозрастных алкашей из соседних домов, промышлявших воровством и картами.
В круг избранных Казачку ввела Чайка, и если бы новенькая додумалась заглянуть в своё будущее, ей достаточно было посмотреть на обретённую наставницу. Чайке исполнилось сорок, к драматургии Чехова она отношения не имела, её восхитил позывной женщины-космонавта. «Я - Чайка, я – Чайка!» Прожжённая потаскуха, шмара с прокуренным голосом, тухлым запахом перегара и мешками под глазами представила корешам собственную смену. «Земля, как слышите? У нас хорошие новости! Приём!» Смене оказали приём, она пришлась по душе телом, которое использовалось безотказно со всем взаимным удовольствием.
Стас был в компанию вхож, хотя «мусоров» там не любили, среди алкашей попадались «сиделые», но гаишник был физически крепок и беспредельно дерзок, позже на зоне, он получил кликуху Бес.
Стас сходил по Казачке с ума, хотел владеть красоткой единолично и привёл её домой в качестве невесты.
- Красивая, - залюбовалась донна Роза, - как я. В молодости.
- Ты и щас ништяк, - одобрила невеста, доставая из сумки бутылку водки. - Давай, со знакомством!
Они поженились. Потом Стас после дежурств отыскивал её по притонам, кого-нибудь там избивал и возвращал домой.
- Борзеет фраер, - сказал Филимон.
- Борзеет, - согласился Мясо.
Ушлые урки спланировали простую комбинацию, чтобы избавиться от «легавого». Для начала Стас проиграл в «очко». Серьёзно проиграл. Чем отдавать? За карточный долг запросто могли не только подрезать, но и посадить на пику. Урки «посочувствовали» и подставили Стаса под грабёж, где его загребли со стволом - служебным макаровым. Финита! Стас отправился по этапу, а Казачка - к «стеклянному», прихватив на прощание свекрухины золотые серёжки с искусственными рубинами и четвертной из заначки свёкра.
Подъезд быстро терял запах новизны и наполнялся запахами квартир: жареной картошки с салом, квашеной капусты и дихлофоса - тараканы от отравы на привольных просторах только жирели и размножались в охотку. Потом появился запах мочи. В тёмном Людкином закутке под лестницей, и нимфоманке пришлось перебраться на подоконник межэтажной площадки. Мария Павловна, грузная бабка и коммунистка с тридцатилетним стажем, посыпала лужу хлоркой, проклиная вредителя.
- Чтоб при Сталине, да такое безобразие! Сразу бы расстреляли.
Ломали голову - рядом не было ни пивных, ни гастронома.
- Кто-то свой! Определённо, - дедуктивно вывел Фармацевт, он же Аптекарь, пятидесятилетний джентльмен с одутловатым сизым лицом в чёрной «тройке» с чёрным галстуком на фоне белой крахмальной сорочки и дымчатых очках. Он походил на владельца похоронной конторы из мрачного зарубежного фильма и приехал с повышением в областной центр из районного городка. С собой он привёз интеллигентную супругу и дочь в критическом для замужества возрасте, их квартира находилась напротив Розиной.
- Не может быть! - уверяла Танька, хозяйственная грязнуля с первого этажа, развешивая во дворе свежевыстиранные простыни пятнисто-серого цвета. - На своём дворе и собака не погадит.
Танька являла образец кипучей деятельности, но еда у неё подгорала, банки с огурцами очередями взрывались в кладовке, а муж-доцент отправлялся на лекции в брюках с двойной «стрелкой».
- Это Полковник нассал! Больше некому, - уверила она Аптекаря, бодро выбивая пыльные половички под мокрыми простынями.
Окна Полковника смотрели из торца соседнего дома. Человека более счастливого и довольного жизнью трудно было встретить. Он излучал приветливую радость и уважительно здоровался с прохожими.
- Здравствуйте, товарищ инженер! – кланялся он в пояс. - Здравствуйте, товарищ учитель! Доброго вам здоровья, успехов в работе и счастья в семье!
Глаза его всегда искрились участием и добротой. Он был пьян. Всегда. В любое время года Полковник, на самом деле войну он закончил ротным, был обут в резиновые сапоги на босу ногу, одет в серый плащ поверх голубой майки и линялые трикотажные штаны с вытянутыми коленями. Головной убор заменяла густая седая шевелюра. Он сохранил армейскую закалку - в минус двадцать пять смаковал пиво у палатки «на Невском», подле церкви святого благоверного князя Александра, которую извратили в бараночный цех хлебокомбината. Полковник пробивал сушкой застывшую пену, размачивал её в «Ячменном колосе» и наслаждался солнечным морозным днём. В вытрезвитель его не брали - хранила Полковника солдатская смекалка. Когда он появлялся в винном отделе ближайшего «обкомовского» гастронома, где с чёрного входа отоваривалась номенклатура, а посему постоянно дежурил постовой, то с порога принимался за здравицы.
- Да здравствует Советская власть! Слава Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза Леониду Ильичу Брежневу! Доброго ему здоровья, успехов в работе и счастья в семье!
Затолкать в милицейский «собачник» человека, который славил строй, было невозможно!
...- Нет, - категорически возразил Аптекарь, которому случалось выпивать с подозреваемым спирт из рецептурного отдела, вспоминая Первый Белорусский, - Полковник не мог. Он человек воспитанный.
И оказался прав! Поймали мать Нинки Зубастой, бабку с пятого этажа, она днями торчала на лавочке у подъезда, а подниматься домой, было лень. Бабка гнездилась в закутке, когда её застукала Мария Павловна.
- Ах ты, п…а немытая! Другого места не нашла! Дура старая, да тебя при Сталине расстреляли бы!
В скандале поучаствовал и Андрюха Горбатый, который прогуливался вдоль фасада в красных женских сабо на платформе. Его распирало от важности – Валька «ходила с пузом». Тёщу он методично гноил, врезав замок в её комнату, запирал снаружи и выпускал через раз. Он начальственно пожурил старуху. Досталось и Нинке. Она убирала в подъезде – рупь с квартиры в неделю, но мыть под лестницей напрочь отказывалась. Нинка божилась, что присмотрит за матерью, и виновато блестела челюстями из нержавейки.
Помимо матери, у Зубастой в однокомнатной квартире ютились два сына-погодка, прижитые от проезжих молодцов. После вторых родов Нинка случаем узнала о контрацепции и дала себе волю. В присутствии домашних Нинка устраивалась с кавалером на полу балкона. Старшего сына с раздумчивой натяжкой призвали в стройбат, но младшему армия не грозила по причине полноценной несовместимости с войсками. Он подельничал с Рашидом по мелкому воровству, пока того не замели на «малолетку» за транзисторный приёмник «Спидола». Федька, откинувшись от «хозяина», сына не застал и уже никогда не увидел – через полгода скончался июльским полднем прямо в прохладной незаконченной могиле.
Женёк - ему поручили организацию похорон, внёс рационализаторское предложение. Нечего, мол, покойника за зря беспокоить и взад-перёд по городу катать - деньги тратить, а обмыть-переодеть можно и в подсобке.
- И катафалку заказывать не надо. Здесь нести-то, с гулькин хрен! Пущай, полежить на лавке до послезавтрева. Авось, не сбежить!
Зинка хотела завыть, но слов, кроме «убил-зарезал», вспомнить не смогла.
Самогонку на поминки гнала Тамарка из тридцать шестой. Ещё там обитал её муж, снабженец ремонтного управления, скукоженный очкарик, похожий на крысу из мультфильма про Нильса с гусями. Крыса самогонку любил, но не брезговал и бражкой из сорокалитровой молочной фляги. У пары имелась крупная взрослая дочь, массой и ростом удавшаяся в мамашу, а подслеповатостью угодившая в папу. Дочь пытался совратить Миша Гринбель, неудавшийся отпрыск еврейской семьи с соседней улицы.
Миша был дурак. Натуральный! Да-да, и среди сынов израилевых на свет являются не сплошь энштейны, ландау и розенфельды. Мишу густо покрывала чёрная мохнатая шерсть, полезла она по телу в третьем классе, и в хоре мальчиков его заставили надеть вместо шортиков брюки - пионер с волосатыми ногами плохо иллюстрировал счастливое детство. Он был горбонос и невысок, ходил по-матросски вразвалочку, размахивая длинными обезьяньими руками. Миша с трудом закончил за десять лет семь классов и устроился учеником слесаря на завод. В отделе кадров не представляли, кого приняли! В конце первой рабочей недели мужики, дабы отметить начало уик-энда, забрались от глаз начальства в большой автоклав и чуть не совершили фатальную ошибку - не позвали с собой Гринбеля.
- Сопливый ещё! И на стакан не наработал!
Миша серьёзно обиделся, поразмыслил, задраил старших товарищей снаружи, нажал кнопку пуска и отправился восвояси. Он не имел никакого понятия о гидравлическом давлении и принципе действия «скороварки». К счастью узников услышали, и утром хмурого понедельника Гринбель схлопотал в бытовке заслуженную «тёмную».
К Тамаркиной дочери Мишу привела гиперсексуальная активность с оттенком романтической изысканности – его не интересовали красивые голенастые девочки в мини юбках. Гринбелю обязательно требовался изъян – хроменькая, косенькая, лучше с сухой ручкой. Дочка возбуждала рыхлым гофрированным телом, толстыми очками в роговой оправе и шепелявостью.
- Скоро даст, куда денется! Веришь, - жаловался он Бомбе, - только увижу её - яйца каменеют.
Великий Вождь Каменное Яйцо, гля... Бомба смущался откровений и краснел, в тридцать два он был девственником, и завидовал рассказчику, которому не исполнилось и двадцати. Мохнатый развратник тёрся около дочки на площадке между третьим и четвёртым этажами, она тайком выносила ему самогонку.
- Не пей эту отраву, - советовал дядь-Миша Мухин. - У Ханурика, - так он величал Крысу, - мать колдунья. Пол деревни на погост самогонкой спровадила. Она её заговаривает.
Гринбель слушал, пил, дочка не сдавалась.
- Вот женишься - хоть каждый день.
Он жениться не собирался и отвалил, не очень расстроенный - за два квартала появилась замечательная подруга. Её фантастически сексуально скособочило, и она эротично загребала правой ногой.
Покойник Федька разминулся и с Валеркой. Тот освободился раньше, заматеревший с косым шрамом через всю щёку. На зоне он научился сапожничать и мечтал открыть свою будку. Не сложилось. Через три месяца в «Дружбе» случилось ему отметелить троих "козлов", они сами напросились. Валерка долго отмечал освобождение, благо деньги водились - на зоне он шил "колёса" и пахану, и деловым. "Это сладкое слово - свобода!" Бывший зэка посмотрел фильм, фильм не понравился, понравилось название. Свобода! Валерка сидел за столиком один, он пил прохладное "Советское шампанское", ел шоколад и строил планы на будущее. Шампанское он пил по двум причинам. Во-первых, ничего другого бывший спортсмен не употреблял в принципе, во-вторых, шампанское ему нравилось вкусом, игристыми пузырьками и лёгким, быстро исчезающим, кайфом. Он предпочитал сухое, лишь сухое шампанское нельзя пить большими глотками, а только неспешно смакуя и медленно растягивая удовольствие от бутылки. А шоколад... На зоне не хватало сладкого, и, в конце концов, ему исполнился всего-то двадцать один - "очко". "Козлы" были постарше, они выпивали за соседним столиком, уже хорошо разогрелись водочкой, им хотелось развлечений.
- Смотри, - обронил один, кивая на Валерку, - мальчик-то гуляет, как девочка.
- Больной, наверное, - ухмыльнулся другой.
- Не-е, - громко произнёс третий. - Голубой.
Третий произнёс совсем другое слово, за это слово на зоне легко могли порезать. «Не баклань! За базар ответишь», - усвоил за колючей проволокой бывший самбист первую заповедь. Он быстро встал, сделал два шага к безответственному говоруну и ударил, не дав тому подняться. Ха! Это только в финалах боевиков вместо того, чтобы нажать на курок ведут разговоры. Надо убить – убей сразу! Валерка «баклана» вырубил и принялся за «козлов», одному он с первого удара сломал нос, другой успел закрыться в женском туалете. Следующим оказался швейцар, тоже козёл натуральный, он пользовался превышением спроса над предложением – в городе хронически не хватало нормальных кабаков, вешал на дверь ресторана табличку «Мест нет» и пускал внутрь за рубль. Не хрена было хвататься за свисток! Потом настала очередь милицейского патруля, который в профилактических целях находился снаружи и явился на трель. Затем - экипажа дежурного «лунохода», вызванного на подмогу. Скрутили! Из кармана выудили выкидуху, которую он не успел выбросить, и Валерка сделался рецидивистом.
- Не повезло, - сетовал дядь-Миша. - Хороший парень. Мне б такого зятя! Чего Танюха нос воротила?
Сикатуха воротила нос и от него самого, и от матери, в ней бродила кровь аристократов, а не пролетариев, которые на завтрак жрут щи. Горячий шоколад и круасаны. В постель! «Вот выйду замуж за артиста… За иностранного. Тогда они у меня узнают!» - думала Танюха, не совсем, правда, представляя, что «они» должны были узнать. Ей одинаково нравились Бельмондо и Делон, она выбирала. Но большие ожидания рождают большие разочарования, обретённый на безрыбье муж - фрезеровщик спросонок требовал горячего супчику.
Лола тоже вышла замуж! Отказав сразу всем кавалерам - корешам брата по нарам, из неопределённого количества которых сложился определённый пул. Зинка сразу успокоилась и прекратила ежевечерний крик муэдзина.
- Па-ра-ститутка!
Метельным февральским утром появилась Казачка. В мужском демисезонном пальто, в мужском же мохеровом шарфе вместо платка, фингалом и свёртком из тряпок. Когда Роза увидела содержимое свёртка, у неё отвалились присоски на верхней челюсти – в тряпках оказался трёхмесячный младенец мужского пола.
- Принимай внучика, бабка! Твой, точно твой. Без балды!
Потом Казачка попросила у донны Розы «пятёрку», бабка машинально дала, и невестка отчалила. Этажом ниже ей повстречался Ханурик, с которым они по-соседски опростали по кружке браги «со свиданьицем», и растворилась.
Шла Эра Водолея. Из года в год, из пятилетки в пятилетку.
Была ли мать Ханурика колдуньей - доподлинно неизвестно, она редко покидала умерщвляемую деревню, но Крыса точно являлся ведьмаком. Телезрители не ведали про Чумака, будущему экстрасенсу ещё не приходило в голову прибыльно дурачить народ, а Крыса уже ворожил на воде. Она лилась из его квартиры. Из ванны, умывальника, мойки, стиральной машины. Вода прокладывала русла через перекрытия трёх этажей и заканчивала путь в подвале, в Танькиной яме с картошкой. Прозрачные стоки разнообразили фекалии, бражка, капустный рассол и компот из чёрной смородины - Ханурик Властелин Жидкостей. Повелитель Вод, сука! Обои скручивались на стенах, на потолках расцветали радужные разводы. Соседи матерились и замышляли линчевание, но в итоге давали в морду, белили и клеили. А Крыса плескался в ванне, не заботясь о свище в канализации, Тамарка забывала закрыть воду на кухне, отправляясь погостить в деревню. Её подкараулил "кондратий", а когда Тамарка оправилась, эстафета первой самогонщицы находилась в руках Лолы-Лариски.
Лола бросила работу посудомойки и открыла круглосуточный супермаркет без сезонных скидок. В долг она не отпускала – ей надо было растить сына, папаша которого отправился туда, откуда во второй раз вернулся братец Рашид.
- Ещё трояк, - просил он у Маруськи, - до кучи. Лолка опохмелиться не даёт.
Ханурик, пока Тамарка лежала в больнице, пристрастился к заменителю - «обкомовскому коньяку», настойке боярышника, которой прежде в свободной продаже не водилось.
- Не злоупотребляй. Не больше пузырька в день, - профессионально предупреждал Фармацевт. - Это успокоительное. Мотор может остановиться.
Людкин «мусор» дослужился до замполита и ходил с майорскими погонами. Сын, веснушчатый лопоухий подросток, гордился папой, звонил на местное радио и просил поставить песню «Наша служба и опасна, и трудна».
- И на первый взгляд, как будто, не нужна, - безрадостно подтягивал папа.
Был он мрачен и начал пить. Замполитша жертвенно скрашивала суровые будни товарищей по оружию и с офицерского состава планировала переключиться на сержантский. Природа …
Большой Боб не вылезал из салуна, а когда его уволили, и из дому стали пропадать вещи, Людка шерифа выставила. В последний раз его видели на городской свалке в обществе отъявленных негодяев.
Новые времена! Все поняли, что они наступили, когда Нинка Зубастая продала квартиру, которую ей дала Советская власть.
- Бесплатно дала! – не успокаивалась Мария Павловна. – Да её при Сталине расстреляли бы!
Старые времена закончились тоже жилищным вопросом. Каменная Баба за двадцать лет пробила-таки брешь в оборонительных сооружениях райисполкома, жизнь которого уже еле теплилась. Взрослые упитанные дети мрачно грузили скарб в отцов грузовик, Сашка радостно усаживал старуху-тёщу в кабину.
… Короткое дождливое лето сменялось хмурой осенью, осень - слякотной зимой, приходила стылая весна. Берёза трепетала у подоконников пятого этажа, каштан раскинул плотную крону, под которой оставалось сухо даже в сильный дождь, и грустно ронял колючие шары, один клён сгнил, и его спилили...
Годы сначала шли, потом прибавили шагу, побежали, чтобы лететь дальше… «Наш электропоезд следует без остановок. Конечная станция…» Конечная станция у всех была одна.
Горбатый достал плацкарт тёще в одну сторону и отъехал в скором времени следом.
Аптекарю взяли купе. Он отправился в чёрной «тройке» с чёрным галстуком на фоне крахмальной сорочки. Дымчатые очки положили в карман пиджака.
Донна Роза, проводив мужа, впала в маразм.
- Кто там? – спросила она, когда Стас нажал кнопку звонка.
- Мать, твой сын вернулся!
- Какой? – осторожно спросила Роза, не отворяя двери.
Внука она принимала за сына, тому шёл семнадцатый. Он прошёл славную материнскую школу возле «стеклянного» и называл отца Бесом. Казачку Стас проводить не успел - замерзшую в сугробе, унесли её по первопутку розвальни. Донна Роза не снесла неожиданного обретения неизвестного ей первенца.
Стойкий Полковник успел прославить Первого Президента Новой Свободной Страны и отбыл в «теплушке», не дождавшись Второго.
Крыса продолжал аттракционы с настойкой боярышника. Он поставил натурально смертельный номер - шесть пузырьков с утра до полудня, когда рында ударила к отправлению. Крыса отдал швартовы,влекомый водами Стикса. Кран на кухне он оставил открытым.
Бомба улетел чартером. Самый быстрый способ передвижения ему подобрала участковая врачиха. Много виз открыла она пациентам в печальную юдоль. Безразличная флегма, врачиха оживлялась лишь при подношениях, особенно съедобных, в поперечной окружности немногим уступая секвойе. Бомба проторчал в двухчасовой очереди, чтобы пожаловаться на боли в левой стороне груди. Но разве у дурака может быть сердце?
- Юр, - отмахнулась врачиха, - тебя продуло.
Она даже не притронулась к стетоскопу. Бомба вернулся домой и прилёг... Тут же объявили посадку.
К Маруське Мухиной приходил покойный дядь-Миша. Правда, был он маленьким, чуть выше гранёного стакана, из которого она пила вторую неделю. Однажды покойник стакан опрокинул, и Маруська принялась гонять его мухобойкой.
- Прыткий какой! Ловить заморись-си.
Сикатуха отца не видела, она хвалилась матери, что выходит за Аль Пачино, он к ним переедет, когда завершит дела в Голливуде, жить они будут в «зале», а ещё он купит ей «караоке».
- А! - сказала Маруська и хлопнула мухобойкой по столу. - Кажись, попала! Дюже распрыгался.
Танюха запела забытый шлягер.
- Один раз в год сады цветут,
Весну любви один раз ждут...
Когда соседи услышали шлягер в двадцать четвёртый раз, они диагностировали «белочку» и вызвали скорую. «Шестнадцатая» бригада забрала обеих оптом.
К Марии Павловне за три дня до отъезда пожаловал Сталин и поселился на мешке с сахарным песком.
- Горстями жрёт! – говорила она соседкам. – А я его за порядочного держала! Правильно Иоську из Мавзолея вынули.
Она уже видела мир, в который отправлялась.
Люди рождались, женились, умирали, квартиры заполнялись новыми людьми, и история их не знала конца.
… Когда Рашид, сын Федьки по прозвищу Убил – Зарезал, гонял Оксанку по квартире, было слышно на весь подъезд, на все пять этажей, на все двадцать квартир… Бил он её по природной злобе жестоко.
Июнь 2009.