Памяти настоящего народного артиста России Михаила Евдокимова.
ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА
Ну, ты не здря мне встренулси! Не здря! Баночка у меня для такой встречи припасёна – слеза, холодненька, а хлопнешь стакашок, душа гретца. Нет? Не хошь?
Честно говоря, я это так… для порядку, а сам тожа стал не охочь, хватит, стольки бедов по этому делу натерпелси – не сощиташь. Слыхал, небось, как мы с Егором, кузнецом, неграми были? Нет? Ну так расскажу – и смех, и грех!
Задумали мы с им чисту самогонку придумать, штоб не воняла так, язви её, а то ведь одна польза – мухи в дому дохнут, а вот, к примеру, у Егора в кузне тяга в горне пропадат от запаху, котора вонь, не горит уголь, хоть плачь.
Раз бежит Егор, довольнай: «Давай банку, есть примочка», и сыплет в её…меднай купорос. Я ему: «Не сдохнем?», « Не , проверено». В банке всё сине-зелёно сделалоси, жутко даже – но пробовать то надо!
Утром встал, голова как тот меднай таз, в коем моя варенью варит, не, не блестит, а как дотронесси – звенит, и как мне кажетца, на всю улицу слыхать, но главна беда, ошущаю, што моста не стало, ну в роте, на зубах мост был, а теперь одни сваи остались.
Смыло мост! Запаху тож не стало, врать не буду, мухота летат хоть бы што, но чем теперь пищу-то шинковать? Бежит этот…химик липовай, а я так озлилси, прям поколотить хотелося этого купоросника, но, вижу, виноватитца, и жалитца, « жубов не стало, каке были жалезны». У меня хоть с боку, а у Егора «шпереди шмыло».
Што делать? Погоревали, да и допили остатки, мостов не стало, а сваи чего жалеть. Через пару дён новай рецепт—оказыватца, надо в заветну банку молока надрынить, и запах, котора вонь, как рукой!
Налили – в банке бело, какие-то белые ошмётки поплыли, вид -- тот ищё, но пробовать –то надо. Выпили , посидели – вроде, вначале-то, хорошо, а потом…потихоньку, чую, быстро нельзя…на выход, к «удобствам», каки в огороде, а этот мастер-винодел липовай, тожа за мной, и норовит обогнать, наглец, понимашь!
Я ему вежливо, потому што сердитца и кричать, чую, сейчас нельзя: « Ты бы, Егор, бёг на свой двор, у меня удобства тольки на одну…эту…персону-то». А он молча, видно ему и говорить опасно, обогнать меня старатца. Ну ты меня знашь!
Не знаю, как он с положения вышел, неделю не появлялся, обиделся, но забота-то одна; вижу идёт с каким-то чёрным пакетом, и, как ни в чём ни бывало, шепелявит, «бежжубый» : «Углём, бают, чиштить надо, правда, каким-то ошобым, но мне на кужню атрацит жавежли, куды ж чишше!»
Насыпали, в банке черно сделалоси, представляшь, како меня сомнения взяло? Но…пробовать-то надо! На этот раз, думаю, тольки сто грамм, и всё! Уж больна страшна, банка-та. Выпили, вроде ничего, только железной дорогой пахнет, и будто шпалой закусил.
Ну ты же знашь, сто грамм выпьешь, другим человеком становишся, а тот другой, тожа сто грамм просит, и допили мы до донышка. И тут Егор запел!
Проверено: поёт – далее некуда, всё, значит идти не сможет, а песня у него одна и уж шибко жалобна, про какого-то погибшего кузнеца и знат он только одну строчку.
Ране я допытывался, што за кузнец? Почему погиб? Предполагаю, говорит бывало, тоска его сожрала, он от её зелёненькай был; и выводит так жалобно: «Предштавте шебе, предштавте шебе и шъела кужнеца».
И прямо убиватца по етому кузнецу. Что поделашь? Полегли мы там же, где научнай ксперимент проводили – в маёй баньке.
Утром я первай кое как встал, в роте, как будто ту шпалу всю ночь жавал, бужу Егора: «Иди умойси, весь патрет твой в углю», а он на меня глянул, и вижу, прямо обомлел, мычит, и на зеркало мне показыват.
Глянулси я , и обомлел – чисто трубачист, одни бельмы блыкают. Мы оба – отмыватца , не тут то было! Изнутря, понимашь, изнутря мы прочернели, от Егоровой лысины и до моих пяток! Не энаю, как стерпел? Как не прибил этого химика чернозадого, прям поколотил бы всю его чёрну организму!
Но тут нова забота: моя жана нашла нас, и не признала, перепугалася, пришлося отхаживать. Как в себя пришла, наругалася, а потом привела фершала нашего.
Ну тот, што ж, нормальнай мужик, сначала насмеялся, мы ж ему, как на духу, всё рассказали, а потом говорит, што лечить тут нечего, дни за два само сойдёт, но никуда не выходить, а то ишшо примут за каку апидемию, всю деревню хлоркой засыпют. «Не курить, к огню не подходить!».
Что сделаш? Сидим. Вечером етого вантюриста нелёгка понесла « на природу пошмотреть» и тут же назад забёг – сосед, грит, дед Федик увидал из-за забору, перепугалси, видно, и в дом убёг. Ну, посмеялись мы, как говоритца, скрозь слёзы, да и спать полегли.
А ночью…представляшь? Стольки времени прошло, а вспоминать жуть берёт. Грохот,дверь вышибли, кричат: «ФСБ, всем на пол» и в миг мордами чёрными в пол лежим и в наручниках.
Я Егору то шепчу: «В себе я увереннай, значит это ты, шпионска морда, небось каки чертежи с колхознай кузни продавал, вражина!». Тут заходит, видать, старший и слышим, говорит кому-то негромко так: «Совсем ЦРУ обнаглего, уже негров засылать стали».
И тут мы смикитили своими чёрными башками, што это дед Федик на нас стуканул, што называтца, потому как принял за негров-шпиёнов. Егор, рази утерпит, давай куражитца, руки задират, орёт : «Шлободу Нельшону Мандейле!». Я ему: «Молчи, дурень! Не выражайси! За хулюганству обоих пасодют!».
Ну тут на шум-то, моя подоспела, председателя подняли, фершала привели, разобралися. Потом мы с Егором минут несолько скучали, пока сурьёзны органы насмеялиса, а потом старший говорит, што возьмут этот метод для…как его…оперативного применения.
Во как! Ночь песни попел, а утром – готов негра. Будем, грит, своих туда засылать, скажем пермяков, они губошлёписты, покрась—чиста негра. Зачем шпиёнами? Разведчиками!.
Вот така история, а ты же знашь? Деревня на прозвишша быстра, стал Егор-- Нельсоном Мандейлой, деда Федика тожа не обнесли, за геройску бдительность он теперь Федик Эдмундович!
Ну всё, ладно, пойду я…Что, меня? Как меня?...Уж как тебе интересно-то как меня прозвали… Ну ладно. Этот, которай Эдмундович, а боле некому, на стенке маёй баньки, котора на улицу, написал: «Хижина дяди Тома, негры недоделанной».
Всю жисть ему шельма свербит, всё поддеть кого, али прозвищу прилепить. Вот и догадайси, как теперь меня, конешно, промеж собой, кличут. Ладно, народ, ведь не со зла, а всё како-никако развлеченье.
Да, слыш-ка, а ведь мы с Егором нашли всё-таки рецепт-тот, просто бросили мы енто дело, и знашь, жизнь по другому пошла, позавчёру свою по имени назвал, так она аж закраснелася, и меня тож , по имени-то. К-как? Какем ишшо Томом? Моим, настояшшим!
Ладно! Пойду, тебя не переслушашь, как радива, в следущий раз, с даля увижу – спрятаюсь! Некода лясы-то твои слушать. Будь здоров!