Сны бабочек

Книга первая – «Последний Адонис» (шесть глав из 36)

«Безумной бабочкой ты летишь к свету,
Отраженному в зеркале, не понимая,
Что в одиночестве разобьешься
О свое отражение».

1. НАЧАЛО

Я остановился внезапно и резко, как будто наткнулся на невидимую стену и весь расплющился на ней, не смея шевельнуться и только чувствуя, как в солнечном сплетении острая горячая боль пронзила меня и стала растекаться по всему моему существу вязким сиропом, обволакивая обездвиженные суставы. Сладкий аромат затягивал меня в воронку дурмана, как в петлю, захлестывая нарастающими волнами пытающийся спастись разум. И сердце, замерев, на какие-то секунды остановилось, словно прислушиваясь к ритму обрушившихся волн, чтобы, ожив, принять  новый ритм, как гимн - навсегда.

            Мог ли я понять тогда, около двадцати лет назад, семнадцатилетний оболтус, что произошло? Рок, карма, шальная стрела амура или гормональный всплеск? Смог ли я спастись от этого наваждения, если бы сразу, очнувшись, убежал прочь от видения, преследующего меня всю последующую жизнь, но я сам шагнул в бездну ее глаз, как оказалось, безвозвратно.

           Очнулся я уже другим. Красота, гармония, любовь из  абстракции в этот роковой момент перешли в разряд доминирующих понятий. И что особенного я увидел в тот давний июльский вечер, возвращаясь домой, после почти шестичасовой тренировки на футбольном поле? 

           Заходящее солнце по южному  ненасытно впивалось остывающими лучами во все, до чего еще могло дотянуться. Но островки вечерней прохлады уже проглядывали из-под тяжелых ветвей голубых елей. Они колючей изгородью окружали дома середины ХIХ века, которые построили московские и питерские дворяне в угоду моде изредка ездить “на воды”, где, отдыхая от столичной чопорности, могли позволить себе милые шалости.  Буйство стилей - эклектика,  коктейль из готики, модерна и классицизма, пленяли зрителей детской восторженностью “оторвавшихся” архитекторов. Они как будто соревновались между собой, материализуя фантомы своих изощренных фантазий. Двух - трехэтажные здания украшались башенками, колоннами, витражами, кружевом кованых решеток, резными дверьми и причудливыми формами окон. А статуи и барельефы изобиловали на фасадах и крышах домов.

 Вся эта распущенность и вычурность вкуса не раздражала, а умиляла и забавляла приезжих обывателей, которые, построив все это великолепие,  посещали его лишь два-три сезона. Здесь они находили тайное убежище для душевного преображения и отдыхали от светского официоза столиц в пряничном замке детской мечты, где с наступлением сумерек начинается очередной маскарад с фейерверками, ночными купаниями в нарзанных источниках и романтическими катаниями на лошадях к высокогорному озеру, о чудесах которого ходили легенды. Но забава, насытившая плоть и чувства, безжалостно отбрасывается, как использованный горчичник, исцеливший временный недуг. И постепенно эти дома продавались новым хозяевам или в запустении быстро теряли свой первоначальный блеск: замолкали фонтаны, зарастали сады, вырождались редкие, завезенные издалека растения. Розы дичали и прятали за колкой вуалью искусные орнаменты балконов, ворот и черепичные крыши. Но и заброшенные дома очаровывали, может даже более своей театральностью, привлекая новую волну почитателей: художников, литераторов, музыкантов, оккультистов и эзотериков. Гражданская война прошла мимо этого благодатного края, лишь революция посягнула на чудные постройки, преобразовав их в корпуса санаториев, а некоторые,  передав для жилья “особо ответственным” работникам.

 Моя семья перебралась сюда всего несколько месяцев назад также из небольшого городка, но выглядевшего полной противоположностью этому. Возможно, потому, что городок, откуда мы приехали, был сравнительно молод даже для тюменского края. Его возводили для нефтяников - людей жестких и конкретных. Улицы строились по линейке, а дома похожи друг на друга, как братья близнецы, только что отслужившие армию. Все по уставу - ничего лишнего и выделяющегося из общего строя.  Даже деревья считались  излишеством, ну - а цветы у нас видели только привозные, срезанные к Восьмому марта. 

Отец после института начал работать буровым мастером, неделями пропадая с бригадой «в поле», затем – в дирекции и вскоре - в управлении, но его любимым личным транспортом оставался вездеход. На нем он и на рыбалку и на охоту, и  с первыми заморозками  всей семьей по ягоды. В «перестройку» он, создав команду, соорудил акционерное общество, и жить стало веселее. Появились деньги, на которые суровые и унылые, как их край люди  могли приобретать и строить жилье в любом регионе России. Так в этом, когда-то заповедном южном городке, куда в прежние времена с трудом доставали путевки, построили высотный дом в восемнадцать этажей, по новому индивидуальному проекту, где были учтены все пожелания добытчиков черного золота... да  еще   в самом  центре старого  города, да еще в курортном парке.
               
  Помню, когда я вышел из самолета, все чувства мои были сразу оглушены многообразием сочных запахов и яркостью красок. Впервые попавшему  на юг, мне долго пришлось привыкать к новым звукам природы, - ночной мессе сверчков, к предрассветному  гомону цикад и горлиц и еще - удивляться вальяжным, красиво одетым людям, прохаживающимся целыми днями по дорожкам парка, или часами просиживающим у фонтанов и в многочисленных кафешках.

Осмотрев новую квартиру, заказав мебель и познакомив маму с нужными людьми, отец вернулся к работе в прежних краях. А я остался здесь, чтоб закончить выпускной класс и подготовиться к поступлению в  университет, за чем должна была проследить мама. Тогда я заполнял свои последние летние каникулы лишь футболом, плаванием или поездками в компании таких же еще беззаботных искателей новых впечатлений и ощущений, как я «на шашлыки», - как принято у местных называть банальный пикник, где пиво, девочки и раки всегда  в избытке.

 Знойный июльский день уже подходил к концу, когда я почти добрался до своего дома, который горделиво возвышался над вековыми кипарисами, бросающими на асфальт  длинные сивые тени, превращая дорогу в спину трепетной зебры, уносящейся к заросшему старому парку. Но сейчас ей не суждено умчать меня в нашу таинственную сумеречную обитель, на которую я случайно набрел, исследуя скалистый холм, поросший непроходимыми зарослями синего терна и орешника, среди которых попадались кустарники дикого кизила с ни с чем несравненными по аромату и вкусу мелкими плодами в виде кувшинов, наполненных под черной патиной кожицы холодной кровью.  В поиске нескольких жмень этих кисло-сладких плодов, (вкус которых я для себя открыл в этом крае, наряду с ягодами паслена), я мог часами бродить по любым чащобам. Но в тот день мой поиск был вознагражден иным открытием, - преодолевая препятствия, мне довелось под сенью плотно сплетенных крон обнаружить лаз в небольшой грот, по форме похожий на горизонтальный кокон в рост человека, изнутри выстланный изумрудным пружинистым ковром мха; где по-особому ярко можно было отдаться фантасмагоричному миру грёз, ощущая одновременно полное растворение, невесомость собственного тела в единении и целостности с природой земли и с космосом.

Сегодня же я торопился домой по причине очередного краткосрочного приезда отца, поэтому, свернув с кипарисовой аллеи, для сокращения пути решил пробраться меж изгороди из колючих стражей - голубых елок,  огибающих забавный домик с башенками из обветренного желтоватого ракушечника, заросшего по крышу одичавшими розами. Они раскинулись вдоль стены ярким испанским веером, скрывающим от любопытных взоров ажурные балкончики и вытянутые арки витражных окон нижнего этажа.

Срезав угол,  я пошел через внутренний дворик. Закатное марево оказалось за моим затылком, и, спокойно приближаясь к забавному зданию,  я не подозревал, что приближаюсь к  черте, за которой все кардинально изменится.

А солнце распласталось, словно ненасытное насекомое, завязнувшее в расплавленном янтаре стены, жадно обладая сразу всеми тысячами пурпурными соцветиями. Оно плескалось своим царственным светом на нежных и еще невинных бутонах; жарким костром полыхало на уже раскрывшихся и прекрасных; и сжигало в запретной неге безумствующего пламени последние мгновения жизни в отцветающих, откровенно распущенных, бесстыже выставляющих желтые лохматые сердцевины и роняющих лепестки, какое-то время назад скрывавшие их жаждущее влажное нутро, которое теперь манит ароматом и доступностью всех без разбора: шмелей, бабочек и острую ласку последних лучей.

“На самом деле мы белые-белые” - зардевшись от стыда, лукаво повторяли розы и кокетливо протягивали нежные побеги к дерзким лучам. Так слышались мне в дрожащем от зноя воздухе и в шелесте глянцевой листвы вздохи благоуханных красоток, в истоме повторяющих эти слова, как молитву, набухшими пунцовыми губами, с которых Казанова - ветер срывал поцелуи вместе с прохладным атласом лепестков.
 
 Но тут взгляд мой со стены домика устремился в раскрытое окно, и я остолбенел. В проеме окна, как в чудесном багете, втиснутом  в цветочный пласт,  на широком подоконнике вдоль окна, чуть согнув колени, на которых уютно покоилась книга, сидела девушка, погруженная в вечность. Да, именно тогда видение вечности едва прикоснувшись ко мне легкими крылами покоя, вдруг пробудило новые мироощущения и осознание в себе новой сути. А  Она притягивала меня всего без остатка, и я почувствовал, как плавлюсь в закатных лучах от непреодолимого желания  раствориться, стать легким эфиром, чтобы Она, вдохнув меня,  смешав с кровью своей, навсегда оставила в себе, став началом и продолжением моим.
   
   Словно потеряв свою телесную сущность, я будто со стороны наблюдал и рассматривал, как солнце просачивалось сквозь мою плоть, не приближаясь к Ее неестественной белой коже, чтобы грубые жгучие лучи не испортили редкое творение Всевышнего. Они преломлялись и отражались от Нее, не прикасаясь, отчего вокруг девушки возник сияющий ореол. Она вся была соткана из нежных тягучих линий, с плавными изгибами чуть нереально  вытянутых, как у Модильяни, форм шеи, рук и тонких бедер. Волосы темно-русые, гладкие длинные, словно развивающиеся нити шелкопряда на тутовнике, переплетались с одичавшими побегами, обрамлявшими окно. На ней был светлый сарафан, расшитый жемчужным бисером, который не сумел обильными складками легкого батиста, скрыть волнующие линии совершенства.

   Возможно, я еще мог сделать шаг в сторону, быстро скрыться между елками и вернуться домой только с неясными воспоминаниями о мираже после знойного дня. Но я сделал шаг вперед, почти вплотную подойдя к окну, и всего какие-то полметра разделяли нас.
  Из глубины комнаты в тихий уютный, пропитанный сладким розовым ароматом дворик доносились постанывающие звуки рояля. Позже я стал узнавать эту роковую мелодию с первых аккордов, она пронзила  мою последующую судьбу, оставив ничем не заполняемую пустоту. Это была пьеса  Грига «Одинокий странник».

      Девушка подняла голову от книги, повернулась ко мне и вздрогнула,  лучи заходящего солнца били ей прямо в лицо, но, вскоре привыкнув и перестав щуриться, Она внимательно разглядывала меня, как бы пытаясь что-то вспомнить. Губы ее разомкнулись в намерении сказать, но так и застыли, а взгляд серо-голубых, чуть вытянутых к вискам глаз пролился на дно моего сердца и остался там навсегда. Дальше я  все помню смутно. Кажется, ее кто-то окликнул из комнаты, и она легко, как облако, подхваченное ветром, унеслась в запредельную для меня высоту иного пространства бытия.

Солнечный удар - ничто, в сравнении с ударом красоты этого «мимолетного видения» в мире совершенства божественной гармонии природы. Ореол недосягаемости в быстротечности мгновения, которое невозможно искусственно продлить, повторить и вернуть, растворился болезненной памятью во мне. Поиск прекрасного соединения цвета, звука, запаха, эмоционального состояния сублимированного в эффект катарсиса души, стал мучительным смыслом  самопознания всех  моих  последующих лет. А тогда, увязнув в розовой трясине, я на мгновение потерял самоконтроль и погрузился в сладкий дурман, и это понимание возникло, когда я очнулся в ином измерении пространства бытия.

 …Открыв глаза, я очень удивился, увидев вокруг себя незнакомых людей в белых одеждах и необычное помещение, заставленное сложными приборами, но мое сознание вновь захлестнул яркий свет, сквозь который изредка доносился  милый добрый, но незнакомый голос. Он умолял, звал меня, и мне захотелось приблизиться к нему, чтоб остановить эту жалобную, отзывающуюся болью в сердце ноту. Я с напряжением разорвал, словно зашитые, веки. Надо мной склонилось очень бледное с исплаканными глазами лицо мамы, за ним - растерянные в бессилии глаза отца. Тугими губами, напрягшись, я выдавил: «Где я?».

   Оказывается, уже несколько дней я нахожусь в реанимации,  куда меня доставила скорая помощь с диагнозом «тепловой удар с сотрясением мозга при падении на улице». И я четко вспомнил то мгновение, предшествовавшее моему падению, которое блистающими вибрирующими струнами сплеталось в музыку из закатного солнца, розового аромата, мелодии старого рояля, пурпура лепестков в малахитовом багете окна, в котором застыла, как бабочка в янтаре, Она - моя недосягаемая нота.

   Я сразу определил для себя, что не готов более видеть Ее и тот дом, и весь этот приторный городок, заманивающий, как сирена, чтобы потом у беспечной, расслабленной в неге плоти, если не вырвать, то вывернуть наизнанку душу, показав ее полную беспомощность,  несовершенство и слабость пред истинностью красоты.
 И знал, что если вдруг случайно увижу Ее в магазине, расплачивающейся за колбасу, то разочарование будет для души больнее прозрения.

 Родители, обретя меня вновь, были готовы выполнить мои даже самые сумасбродные желания, но я удивил их серьезностью своих намерений. Тогда, перетряхнув родословную и,  вычислив еврейский корень, когда-то глубоко законспирированный, а теперь дающий пропуск на выезд из страны, в которой перестройка только начала набирать обороты, они отправили меня учиться в Европу, откуда много лет я не желал вернуться, стремясь  заглушить волнами новой жизни роковое видение. Мощными усилиями воли я добивался успехов в научных,  культурных и эзотерических сферах, был вхож в закрытые элитные клубы, обласкан вниманием женщин.

В первые годы моего бегства, мне казалось, что, оставшись дома, мне бы пришлось лишиться без шанса выбора одного из составляющих моего я: рассудка или души, захлебнувшихся в беспомощном осознании своей ничтожности. Или скиснуть и заскорузнуть,  разочаровавшись в пустых стремлениях к прекрасному и вечному.

      И только спустя семнадцать лет настал день, когда я внезапно для себя и всех, купил билет на самолет, и каждое последующее мгновение, стало приближать меня к неотвратимой встрече с нетленным образом Незнакомки, которой я теперь пишу эти строки о своем витиеватом пути к Ней, восстанавливая события той далекой роковой встречи.
            


2.  ВОЗВРАЩЕНИЕ

Возвращался я в уверенности своего европейского превосходства перед глубокой российской провинцией. Тщательно подбирал одежду, обувь, аксессуары, парфюм. Остановился на любимом Армани, строгость простых линий кроя которого создавали неповторимый силуэт легкости, комфортности и чуть артистической небрежности с помощью игры цвета, неожиданного аксессуара или нового сочетания фактуры материалов. По трапу я спускался, игнорируя скверность ноябрьской погоды, в светло-оливковом льняном костюме, белоснежной клубной майке и в роскошном комплекте из размыто-кремовой тисненой кожи башмаков, ремня и заплечной сумки с позолоченной фурнитурой. Очки из последней коллекции, часы - авторской работы знаменитой фирмы, на большом пальце левой руки - печатка с черным алмазом. “ Я сильный, дерзкий, удачливый. Я - гений, я - титан, я - мозг, я - душа,” - повторял я на каждой ступеньке трапа.  Когда они закончились, я в ужасе понял, что вернулся.

  Мама встретила меня в аэропорту. Несколько раз она приезжала ко мне то в Лондон, то в Париж, то в Неаполь, но там не были так заметны перемены, произошедшие в ней. И даже не  уже ее характерный южный загар, не раздобревшие формы и не забавная приобретенная жестикуляция рук и мимика, а ее речь поразила меня новой интонацией, смягчением согласных звуков и певучестью гласных. Она смеялась, плакала и, растягивая слова, говорила, одновременно поглаживая и похлопывая меня.

В ее машине на заднем сиденье громоздились арбузы, дыни, а в корзинке виноград и помидоры.  Все неправдоподобно больших размеров и с одуряюще-терпкими запахами. Она заметила мой взгляд, остановившийся на дыньке - с поросенка: “А это - к твоему приезду, я на рынок заехала, взяла кое-чего к столу”. А ведь она - уроженка Санкт-Петербурга, закончив горный институт с дипломом экономиста, была распределена в Тюменскую область, где заняла высокую должность в управлении “Тюмень-нефть”. Ее манеры, безукоризненный вкус в одежде и изысканность речи выгодно выделяли ее из толпы, и я, еще  мальчишкой, с гордостью ходил с ней по улице, ловя маслянистые взгляды мужчин и дикобразно-колкие  женщин. Теперь же с удивлением обнаружил, что северная королева постепенно превращается в тетку с Кустодиевских полотен. Странно, но  меня эта метаморфоза не разочаровала; даже обрадовало, что с блестящими счастливыми глазами, искрящаяся энергией, в ярком шелковом платье женщина - моя мама.

 Городок же был для меня еще менее узнаваем. Разглядывая его сквозь окно автомобиля новым, искушенным за годы путешествий взглядом, я с удивлением обнаружил себя спокойным и даже скучающе - равнодушным к “глобальным” переменам в нем. Мама показывала новые микрорайоны на месте бывшего заповедника, безвкусные дома-крепости, захватившие городской пляж и захламившие когда-то чудесное озеро. Город оброс  новыми кварталами дешевых домов, вытеснившими зелень, воздух и вместе с ними чувство благополучия и покоя, присущее этому краю. Я разочарованно подмечал грязь улиц,  убогость архитектурных форм и ландшафтных нелепостей местных дизайнеров. Милая очаровательность узких мощеных улочек, закручивающихся в гору, горбатых мостов над мелкой петляющей горной речкой, гроты, беседки, фонтаны обыкновенные, фонтаны нарзанные и фонтаны с цветомузыкой - все исчезло…  И цветы, растущие как трава,  и фруктовые деревья везде протягивавшие вам свои плоды, - вдоль улиц, на площадях и в тесных двориках. Все это, сохраненное восторженной памятью подростка, таяло с каждым метром продвижения по загруженной транспортом и торговыми рядами улице.

    Возвращаясь, я ожидал от себя любых чувств, но только не возникшей вдруг усталости, скуки и брезгливости. Мне уже хотелось повернуть назад в аэропорт и начать жить заново, без щемящей тоски, без сомнений о своем не совершенстве. У меня был еще шанс повернуть обратно и обрести душевный покой и, возможно, счастье, но я снова с упорством юродивого повторял заевший мотив из оперы «Борис Годунов» с глубинной строфой «подайте копеечку...».

    Машина свернула на узкую, все еще мощеную улочку, ухабистую, с резкими неожиданными поворотами, где и одному автомобилю нужна особая сноровка, чтобы проскочить между мощными стволами разросшихся платанов, за которыми теснились кроны грецкого ореха, не давая просочиться не единому лучу солнца. Ветви дружно заплетались, сужая  живой туннель до предела, чтобы не впускать чужаков в заповедную зону парка, расположенного на вершине холма. Ранее эта зона была пешеходной, называлась - терренкур. Теперь дорога была открыта для всех.  И неравная борьба природы с человеком подходила к концу. Это я понял, когда мы выехали на площадку перед парком. Все старые милые особнячки были снесены, а на их месте сверкал зеркальным фасадом, по форме напоминающим парус, нелепый для этого места отель, с нелепым названием, но зато окруженный кортами, бассейном и ровными газонами, словно пластмассовой травы. Слева от него я узнал свой, уже изрядно подряхлевший дом, изуродованный разномастными застекленными лоджиями, несуразно окрашенными и провисшими сохнувшим бельем, вяленой рыбой и гирляндами сухофруктов. Рядом с ним во всю шла стройка почти законченной новой «высотки».

 Кипарисовая аллея была вырублена, а старый парк отступил и уныло сгорбился от наступающих монолитов. Явно, у него не осталось больше сил и аргументов в борьбе с цивилизацией.

  Моя скука и усталость в миг улетучились. Внутри защемило, и срывающийся голос само-возник и сформировал вопрос, независимо от моего съежившегося в комочек сознания.
- А тот дом за голубыми елками, его тоже снесли?
 Мы медленно объезжали корпус отеля и стройку. В ответ от маман ( ей нравилось, когда я называл ее на французский манер) послышались резко изменившиеся звуки -  певучие  превратились в низкие шипящие: ,,Как же снесли... эта старая ведьма к нему не подпускала своими связями и статьями в прессе.  Теперь от этого бельма нас точно избавят. Земля здесь вздорожала - по сантиметрам продают, а она вцепилась в эту рухлядь - памятник истории…   Музей еще вздумала в нем открыть. Не знаю, помнишь ли ты историю этого дома?  Потом расскажу, если интересно. Но, думается мне, что история его закончилась. Дня три назад старуха померла. Вроде, сегодня ее должны хоронить. Надеюсь, все закончилось, не то  к нашему дому мы не подъедем, ведь сейчас проезд к нему через их двор из-за стройки “.

Я понимал умом, что ей хочется окружить мое возвращение только положительными ассоциациями, но сердцем не принимал, почему она стала столь черства к чужому горю. Откуда у нее вдруг прорезался  леденящий тон в голосе и подобная манера речи?
Я слушал ее и чувствовал, что сознание возвращается ко мне. Безотчетный страх, что я Ее больше никогда не увижу, оказался выше ничтожного страха - увидеть.

Забор, ограждающий строительство, закончился, мы повернули и чуть не въехали в черную толпу, теснившуюся в маленьком дворике. Мама резко затормозила и сдала в сторону, освобождая проезд для автобуса с черными лентами. Видимо, гроб был уже в нем, потому что стоящие у дома  многочисленные роскошные венки торжественно вносили в автобус.

  Мама же снова говорила нечто несуразное:
- Испортили нам такой праздник - встречу. Устроили здесь панихиду на целый день, не проехать…

  А я, внутренне содрогнувшись от ее слов, открыл дверцу машины, и ноги сами понесли меня, как будто сердце мое, ухватив за невидимую нить, притягивала к себе острая игла судьбы, пришивая к неизведанному  крепким стежком  на полотне моего бытия.
 
Когда я ехал по улицам городка, то с сожалением вспоминал  мои мучительные поиски выражения своего великолепия в изысканности стиля и дизайна костюма. Видя на улицах турецко-китайский ширпотреб, я ухмылялся и снисходительно посмеивался над собой - о потраченных впустую усилиях.

  Но среди этих людей в черном, мне вдруг показалось, что я присутствую на заседании  масонской ложи. Машинально взгляд фиксировал благородные линии Кардена, Версаче и Валентино.  В шелковых (от Шанель) декольте дам поблескивали брильянтовые колье, в воздухе носился запах дорогих сигар и тонкий флер парфюма. А великолепный цвет лица, ухоженные руки и уложенные затейливые прически, говорили  многое об этих  людях.

Я знал, что  такой оливково-кремовый выгляжу здесь нелепо, и мой нарочито плейбойский вид может вызывать удивление, если не раздражение. Но я был безучастен к мнению толпы. Мои глаза отчаянно выискивали Ее на поверхности черного океана безмолвия. И я тогда испугался, что не смогу сопоставить тот лучезарный ангельский образ, запечатленный памятью моей, с одной из этих лощеных дам, затянутых в траурный бархат и шелк.

А дамы с нескрываемым любопытством разглядывали меня, зазывно поблескивая очами. Я слышал, что похороны на многих оказывают возбуждающее действие, но  ощутить на себе столь  обильное внимание в подобной обстановке пришлось впервые. Удручающее беспокойство стало подкатываться ко мне.

Но в доме распахнулась дверь, и на пороге появился высокий загорелый господин, который, казалось, впервые заключил свои спортивные статные формы в сковывающий черный футляр костюма. Он осторожно пружинящими шажками продвигался вперед, придерживая за талию, как хрупкую драгоценность,  женщину в длинном черном платье, строгие простые линии которого удивительно подчеркивали совершенство и грацию. А старинные кружева, накинутые на высокую прическу, чуть прикрывая, оттеняли бледный лоб, невероятно белую гладкую кожу лица и фантастические по форме глаза - светлые и удлиненные - остановившиеся в движении озера, занимающие треть лица и притягивающие утопленников в свою бездну. Если б не глаза, Она бы напоминала в этом одеянии с черной кружевной наколкой одну из “Мах” Гойи. Жгучая страсть и сила ощущалась во всем Ее облике, присущая чувственным испанкам с полотен великого мастера. Эта страсть переполняла Ее, захлестывала, не находя выхода, но мощная сила  скорби сжимала  стальной пружиной и удерживала в этом с виду эфемерном теле метущуюся душу.

  Я узнал, понял, прочувствовал все сразу, увидев Ее. Ревность к обнимающему Ее мужчине бетонной плитой обрушилась на меня и задавила. Я весь замер и напрягся, чтобы в панике чувств не сделать что-нибудь безрассудное и непоправимое. Сейчас я готов был на все. Но я не должен. Я чужой. Я прохожий. Я всего лишь одинокий странник. Следом за ними вышла девушка-подросток, которая обняла Ее с другой стороны. Это Ее дочь, - автоматически фиксировал пылающий разум, - странно, что она совсем на Нее не похожа, хотя очень привязана. Но по тому, как девочка участливо прижимается к матери, в то же время как бы пытаясь заслонить и спрятать от любопытной толпы, видно, что они очень близки.

  Моя маман вышла из машины, подошла ко мне и, взяв меня под руку, снова чужим голосом зашептала в самое ухо:
- Вон видишь, выходит внучка старухина со своим семейством. Теперь особняк этот - им достался. Спрашивается, за что им такой домина? Мы на севере полжизни отпахали и живем в квартире, которую за свои же деньги построили. А этим за что?
 Она еще долго бы говорила в том же духе, но я на нее бросил откровенно изумленный взгляд, и она остановилась на полуслове и сразу затихла.

  Тем временем родственники усопшей, принимая соболезнования,  медленно приближались к нам. Невидимыми, неподвижными тенями отражались все в Ее застывших глазах-озерах, отторгнутые ледяным панцирем, не впускающим в глубину вод. Наконец,  холодные льдинки скользнули по мне,  вернулись, и из возникших во льдах прорубей вспыхнули в зрачках молнии, - словно проснулся подводный вулкан. Глаза неистово вспыхнули, и Она, встрепенувшись, подалась в мою сторону. Я вновь увидел беспредельность, раскрывшуюся мне навстречу, ту самую, где когда-то потерялся семнадцатилетний подросток, который сейчас мне протягивал из вселенской бездны руку, то ли - чтобы утопить в космосе страсти с Ней, то ли - чтоб я его спас из русалочьего омута и заполнил им пустоту сердца одинокого странника.

Медленно выходя из ступора, я уже сделал выбор и напрягся, чтобы сделать решающий шаг. Но... я опоздал, меня опередила моя маман, она встала между нами и что-то, соболезнуя, запричитала. И я увидел, как глаза - Ее - озерца опрокинулись, сверх края заполняясь стремительно подступающей влагой, которая ручейками заспешила по бледным  щекам. Слезы открыли и другие замки, появились звуки, которые стали вылетать из зажатой гортани, словно крики пойманной птицы, затем все Ее тело забилось мелкой дрожью и, слабея, стало опускаться на землю. Но сильные руки мужа подхватили и унсли Ее. А в толпе стали обсуждать, что Она впервые за три дня заплакала, что только на пользу, - спасет от нервного срыва и тому подобное...
      
 Добравшись, наконец, до квартиры, я бросился в душ. Сорвав одежду, свалил ее небрежно в кучу, а еще часа три назад, в самолете я отказался от завтрака, чтоб случайно не испортить свой “куртуазный вид”. Забытое ощущение пустоты и бессилия овладело мной. Контрастный душ не спасал, я не чувствовал, а  лишь отстраненно наблюдал, как вода, вонзаясь в меня острыми раскаленными спицами, пытается сорвать кожу и сделать более обнаженным, - ощетинившимся лишь оголенными нитями нервов, бесполезно сопротивляющихся Судьбе. Кожа оказалась прочнее, чем я думал. Тогда я переключил душ на ледяной поток, но изменений в ощущениях не произошло. В отражение зеркала я продолжал безучастно смотреть, как оцепеневшее тело быстро превращается из бордового окорока в сизую, бесчувственную глыбу. Тогда я попробовал увеличить напор, и струи из тонких покалывающих иголочек крепли в стальные кинжалы, которые старались пронзить меня насквозь, чтобы добраться до подчинившегося сердца, но ломались о мою окаменевшую плоть, скатывались, клокоча, и разбивались об пол.

Послышался стук в дверь и испуганный голос мамы: 
- Сынок, у тебя все нормально? Я давно жду тебя. Обед стынет. Сынок!

Я, опомнившись, закрыл воду: “Душа позволила взбесившемуся разуму предать свой храм на самоуничтожение. Почему?”
 
Вода послушными змеями сползла с меня, на прощание покорно лизнув ноги, и скрылась. Тело начало покрываться пупырышками, а я, наконец, стал ощущать приближение озноба. Чувства возвращались в материальную оболочку постепенно. И я не знал, радоваться ли мне, что опостылевшая подружка - Горечь вернулась не одна, а, притащив косматую Боль,  заполнила ею всю привычную пустоту сердца.

 Выйдя из ванной, я сразу окунулся в забытый уютный аромат дома из детства. Я быстро прошел в свою комнату, где с моего отъезда ничего не изменилось: тот же плакат Цоя, рядом репродукция Питера Брейгеля “Рыбы поедают рыб”, над письменным столом стеллаж с книгами - вне школьной программы. Я тогда был очень горд собой, что читал авторов, о которых мои сверстники даже не слышали: Юхана Боргена, Камю, Кобо Абэ, Сэлинджера, Гессе, Оруэлла... - я погладил по переплету любимый двухтомник Ницше, стоящий между Платоном и модным тогда Юнгом, рядом - добросовестно проштудированные мной четыре тома по истории Древнего мира Оскара Егера. Но главным образом полки были заполнены альбомами по искусству, жизнеописанию художников, энциклопедиями и справочниками. Я усмехнулся: “Вероятно, этот стеллаж был моей первой ступенькой в постижении человеческого несовершенства в его слабости и вечном падении, в его зацикленности на..”
- Сынок, что же ты не идешь? - в голосе матери звучала уже предельная обида.
- Одну минутку, мам, я переодеваюсь.

Я вытряхнул на диван все содержимое из дорожной сумки. Вещи, аккуратно разложенные в индивидуальные пакеты, теперь стали похожи на беспорядочную кучу хлама. Я выудил из нее пакет с черными джинсами и английским вязаным джемпером темно-синего тона из тонкой мягкой шерсти. Я знал, что этот тон придает особую глубину моим светлым глазам, а его силуэт подчеркивает фактурность и пластику торса. Еще влажные пряди, светлыми кольцами прилипшие к плечам, я собрал на затылке в хвостик и заколол эксклюзивным зажимом. Странно, что в моей комнате раньше не было зеркала. Но я всегда был уверен в своей неотразимости при любых обстоятельствах, поэтому попытался наиболее достоверно - уверенно войти в гостиную, где на меня устремили взгляды люди, которых  намеревался вспомнить мой очнувшийся рассудок.
 
За столом, кроме меня и мамы, разместились еще пять пар глаз любопытно и  бесцеремонно рассматривающих мою персону. Трех их обладателей я узнал, они вместе с нами приехали в этот дом из Тюменского края. Супружеская чета румяных словоохотливых пенсионеров и мамина давняя подруга с очень коротко подстриженными и высветленными колючками на голове, явно, гель она не жалела, и деньги на массивную золотую оправу очков тоже. Рядом с подругой, справа, сидел грузный, потеющий головой, мужчина в белом полотняном костюме с пуговицами Версаче, а слева - долговязая девица с лошадиным лицом, постоянно ищущим опоры на огромных синюшных от выступающих узловатых вен кистях рук с обгрызенными ногтями-лопатками. Эти невероятные руки ей нравилось запускать в кое-как прикрывающие узкий череп мелированные прядки волос и  перекладывать их с одного, по - мышиному торчащему уху, на другое. И я заподозрил, что действия эти - не иначе как поочередное стимулирование мозговых полушарий, которые, видно, давали сбой, если оба уха прикрыты волосом или открыты. Но когда я, опустив взгляд, увидел ниже скрещенных мосластых колен, покачивающуюся голую ступню, размера на три больше моей, с загнутыми крашеными черным лаком ногтями, с шершавой желтоватой пяткой (на юге многие могут себе позволить в гостях ходить босиком по полу), я понял, что если еще раз посмотрю в ее сторону, мне придется отказаться от обеда.

   Маман с запозданием решила нас представить: “Сынок, помнишь милую семилетнюю девчушку, ну дочь моей подруги? Видишь, какая она красавица, березка прям, МГУ закончила - географический, в Москве живет. Еще невеста... ” Все многозначительно захихикали, а девица, водрузив очки в массивной оправе, чуть гнусаво и причмокивая начала говорить, что много обо мне слышала, читала мои статьи, видела несколько раз на телеэкране и теперь готова найти у себя время, чтобы пообщаться со мной на темы, которые за столом не уместны. Все снова захихикали. Но она невозмутимо добавила, что эти темы понятны только посвященным - продвинутым в тонкую материю космоса. Здесь все многозначно закатили глаза к потолку,  образовав паузу, в которую втиснулся глуховатый баритон уже взмокшего мужчины, предлагающего тост за встречу. Гости как будто обрадовались чему-то и загремели бокалами, приборами и бутылками.

Церемония обеда началась не с холодных закусок, а по-русски - с тарелки  наваристого борща на трех видах мяса,  пунцового от свежих томатов, свеклы, красного сладкого перца и моркови, по особенному сначала припущенных с луком на смальце, а затем заправленных в плотный бульон, в котором уже доходили картофель, цветная фасоль и тонко нарубленная капуста. Перед подачей борщ заправляется мелко шинкованным черносливом с чесноком, лаврушкой и зеленью, ну а блестящую густую сметану каждый добавлял в тарелку по вкусу. Хлеб же нарезан был по южному - крупными ароматными скибками с хрустящей румяной коркой и подавался на блюде, украшенном букетами кудрявой зелени. В прикуску к борщу и к водке шла жирная, в белых кольцах лука сельдь, слегка сдобренная уксусом и пахучим маслом подсолнечника.

   Я автоматически проглатывал пищу, отмечая вспыхнувшие в памяти давно забытые вкусовые и обонятельные ощущения. Копченые домашние колбасы, икра красная и черная, салаты из квашеной капусты с клюквой и мочеными яблоками, бочковые помидоры с пупырчатыми огурчиками и коронный винегрет с солеными опятами - все это изобилие истончало и натягивало мои нервы. Так уходящий поезд растягивает рельсы времени между станциями прошлого и настоящего, пока они не оборвутся памятью или его не поставят в тупик размышлений. Мой поезд, похоже, покинул вынужденный тупик, вернувшись на пропущенный путь, но я еще не представлял пункт назначения. Не пройденный виток заржавленной временем спирали вновь предстал предо мной, но страха теперь нет. Я свободен от него. Я буду бороться за свое счастье. Я должен встретиться с Ней и все сказать. Я больше не хочу жить без Нее.

- А вот и горячее! - Раздался звонкий хмельной голос маман над моей головой.

 Я снова включил зрение и сфокусировал его на столе. Оказывается, уже поменяли приборы после первых блюд, и посредине стола,  почти две трети всего пространства, занимало мельхиоровое блюдо с запеченной стерлядью, украшенной резными в виде цветов овощами. Все зааплодировали и с воодушевлением заработали вилками, как будто еще ничего не ели. Я поразился завидному русскому аппетиту, чего лишился, кажется, напрочь, живя в Европе. Я больше не мог переносить обилие жирной пищи и острых приправ. Спиртного же я мог принять за обедом грамм семьдесят коньяка или бокал хорошего вина. Бывали редкие случаи, когда за вечер с подружкой мы опустошали бутыль шампанского, но для этого необходим соответствующий настрой. Сказав, что хочу немного пройтись, чтобы нагулять новый заход к еде, я оставил гостей, свой дом и в ночных сумерках, напрямую сквозь кусты жасмина устремился к Ее окну.


 3.   Я – АДОНИС?

 Дом за елями встретил меня суровым молчанием и кромешной темнотой. Не горел даже фонарь перед входом. Окна все закрыты глухими ставнями. Я пытался выискать хоть щелочку света, обходил дом вокруг, заглядывая в каждое окно. Сделав круг, я наткнулся на валун между домом и изгородью из елок, пытаясь пройти под колючими ветвями, я прижался к валуну, но нога моя соскользнула, и я упал в воду. Из-под камня бил родник, которого я не заметил. Вода словно отрезвила и вернула в состояние покоя и уверенности. Я перестал метаться и паниковать, а спокойно умылся ею, и попробовал на вкус. Наверное, бил нарзан, потому что во рту шипучие пузырьки, покалывая гортань и ударяя в нос свежей прохладой, вернули, мне силы. Мне не было зябко, не было страха, было только желание Ее найти, чего бы мне это ни стоило. И я пошел к двери и стал настойчиво стучать в нее. У меня возникла уверенность, что там кто-то есть. Она не обманула, дверь открылась, и на пороге я увидел существо, закутанное в длинную, светлую шаль с кистями, с почти прозрачным детским лицом под буйно всклоченной совершенно седой шевелюрой. Существо протянуло вперед тонкую, словно куриную лапку, - руку с фонарем и осветило меня, а, разглядев, прошамкало беззубым ртом: “ Вы опоздали. Все уехали. До весны сказали. Я приглядывать осталась”. И словно прочитав мои мысли, добавило: “ Здоровье поправлять поехали, далеко... в Таиланд на остров какой-то, не помню названия”. Внимательно оглядев меня, странноватая женщина спросила и сама же ответила: “ А ты что ж, в источнике купался? И воду пил? Бедняжка... Помни, что теперь путь твой одним желанием заполнен, не изменишь ему, даже в мыслях своих, достигнешь цели, какой бы она ни была. Перед сном подумай хорошенько и пожелай себе самое сокровенное. Прощай, Адонис”.
 
 Дверь передо мной захлопнулась, а я все еще ошарашено стоял, не шевелясь в полной темноте и тишине, думал: “ Уж не померещилось ли все это; привидение с фонарем, странные слова. Но почему она назвала меня Адонис?”
   
Вернувшись домой, я обнаружил всю компанию в сборе, судя по громкому смеху и визгливым голосам, - началось самое веселье. Меня встретили дружным:  “ Ура! Вернулся! Наливай!”

  Стол теперь был заставлен “сладким”. В центре стола - огромный торт, украшенный растекшимися масляными березами и грибами, меж которых размашистая надпись «Россия – душа мира!», а вокруг него - пироги, ореховые рулеты, трубочки и корзинки, заполненные вареньем из лепестков роз, кизиловым, арбузным или взбитыми сливками. Колыхалось в розетках разноцветными волнами желе, а в хрустальной крюшоннице плавали в алой жидкости, вперемешку со льдом, фрукты и ягоды. Рядом стоял высокий графин с компотом, еще один с морсом, а так же многочисленные дорогие ликеры и вина между чашек с недопитым кофе и чаем.

- А кто хочет мороженого? - взывал из кухни голос маман. 
Под окном на жостовских подносах - развал бахчевых. Арбузные и дынные дольки сочились соком, стекающим с журнального столика липкими каплями на паркет.
Девица из Москвы ела арбуз руками, скрючив в низком кресле несуразное туловище. Заглатывая кусок, она выплевывала косточки в кулак и складывала их тут же на столике у блюда. Увидев, что я на нее смотрю, она, томно поглядывая на меня, стала по очереди облизывать стекающий сок с пальцев, засовывая их в рот и посасывая. Я с испугом наблюдал: ” Неужели это особый вид кокетства?”   Видя, что я неотрывно разглядываю ее, она закончила манипуляции с рукой, и показался бледный язык с таким же усердием облизывающий досягаемое - “рот сверху лица”, потому что губами  это не назовешь.

   Мне уже не хотелось даже пробовать десерт, и я ушел в свою комнату. Я ощущал в себе новое чувство - уверенного спокойствия. Оно помогло мне разложить все еще беспорядочно разбросанные вещи по полкам в старом детском шкафу, достать из пакетов халат и пижаму в любимых Диоровских тонах,  жемчужно-серых с бледно-розовой отделкой. Я слышал, как голоса из гостиной переместились на кухню, наверное, возятся с посудой. Вскоре хлопнула входная дверь, и все стихло. Я облегченно расслабился и переоделся в пижаму. Плотный скользкий шелк охлаждал и нежно поглаживал при ходьбе. Я разложил диван и, не застилая его, упал в изнеможении на спину, закрыл глаза, но в мозгу вопил один вопрос: “Ну почему в этом городишке  все складывается не так, как я планирую, как я хочу? Ну, почему?” Я уже знал, что это поездка передернула всю мою по крупицам слагаемую благополучную жизнь, и что теперь все изменится потому, что изменился я.

    Дверь в мою комнату скрипнула, к моему дивану приближались шаги. Какие тяжелые, видать, перебрала маман. Диван под ее тяжестью заскрипел и поменял наклон. “Может, уйдет, если я не открою глаза”, - пронеслось в голове. Но она положила мне на живот руку - гирю и стала продвигать ее ниже. Быстро достигнув цели, гиря бесцеремонно сдавила, все, что смогла захватить, превратившись в ковш экскаватора, а другим ковшом стала снимать с меня пижамные брюки. Но обладательница ковша и гири не знала, что их просто не снимешь - они не на резинке, а на шнурке. По тяжести руки,  размеру, да еще и интересу к области живота, я понял, что это не маман. И запах другой - кобылий какой-то, который не мог перекрыть обильный парфюм. Я уже догадался, кто это, и лениво - пассивно наблюдал, не открывая глаз, ждал развязки. Но она не отступала, приняв все за игру. Я также, не открывая глаз, произнес: “ Пошла вон!”.

 Девица, не убирая рук, прогнусавила:
               - Ты, что импотент? А может ты гей?
 Мне все же пришлось сесть, чтобы снять с помятого шелка потный ковш. Девица свалилась на мой диван и гортанно посмеиваясь, как покряхтывая, сказала, что все пошли в ее дом играть в карты, а нас - молодых - оставили познакомиться поближе.
 Я накинул поверх пижамы халат, зажег яркий верхний свет и, увидев на своем диване массивные ступни с желтыми в коричневых трещинах пятками, решил, что завтра уезжаю обратно.

  Остаток ночи я провел у телевизора, щелкая пультом. В доме имелась спутниковая антенна, но я выискивал только российские каналы. Хотелось разобраться, что я упустил, от чего отказался, хотелось оценить и переоценить многое. Из ночного просмотра я вынес, что программы адресованы дебилам с одной целью: чтоб опустить их еще ниже, превратив в послушное стадо, управляемое пучком морковки перед мордой, в российском варианте - банкой суррогатного пива. Да, с этого стада можно еще какое-то время состричь не один миллиард. Но я не жалел, что уже много лет - гражданин европейской страны. Я сумел кое-что заработать, не запятнав себя, и не боялся разоблачения и божьего суда. Мой отец пошел другим путем, сейчас он - глава корпораций, фондов, банка и при этом - совершенно зависимое лицо от государственных и иных обстоятельств. Постоянные депрессии, недоверие ко всем окружающим, страх и одиночество - оборотная сторона его медали благополучия. Но натуры наши схожи, словно одинокие степные волки, мы достигаем всего без чьей либо помощи, благодаря природному инстинкту самовыживания.

Может, поэтому я отказал отцу, когда он предложил мне участие в его предприятиях. Надеюсь, он меня понял, а может просто пожалел...
 Не спав всю ночь, я не утратил состояния нервного бодрствованья.  Часов в восемь утра, когда маман еще почевала, вернувшись только в пять, я принял душ, выпил большую чашку жасминового чая и решил не откладывать  покупку авиабилета. Поздняя  осень за окном радовала безоблачным сухим утром, поэтому я облачился в мягкую короткую из оленьей замши куртку, такие же замшевые башмаки и вельветовые брюки. Весь мой костюм в светлых песочных тонах, только тонкая водолазка, ремень и носки имели кофейный колор.

     Я  сел в машину маман  и,  выезжая, снова оказался у дома за елями. Остановившись, я удивленно разглядывал не только глухо закрытые ставни, но и дверь, поперек которой висел амбарный замок в петлях на широкой металлической рельсе двухметровой длины, словно шлагбаум. Вчера ночью я не видел замка. Неужели бабка соврала, и они не уехали, ведь куриными старушечьими лапками вряд ли можно осилить этот запор. Я вышел из машины, чтобы еще раз обойти дом; может, есть еще одна дверь? Да, была дверь черного хода, с задней  стороны дома, но она давно намертво забита решеткой, а старое крыльцо заросло уже пожухлой травой.

Я заметил, что за мной наблюдает тощий мужичек в серой фуфайке и с вонючей папироской в углу узкого рта. В руках зажаты грабли - наверное, дворник, нагребший эту кучу листьев у ворот. Я подошел к нему и стал, путаясь, объяснять, что ищу хозяев этого дома, что приезжий, что вчера ночью старуха,  присматривающая за домом, мне что-то говорила о них, но я не понял и хочу выяснить точнее, где они.

    Дворник слушал не перебивая. Когда я замолчал, он, зачем-то подмигнув мне, ответил неожиданным густым утробным басом.
- Путаешь ты чегой-то. Уехали вчерась хозяева сразу ж после, как захоронили покойницу. После трех полудня было это. Я сам помогал им закрыть все ставни, да дверь припирал засовчиком. Сказали, чтоб раньше, чем через полгода, не ждали. И некому, кроме меня, присматривать за домом-то. Привиделась тебе старуха, стало быть.

- Не могла она мне привидеться, мужик. Да и дом я не мог спутать. Я еще за валуном в источник упал, весь промок, - я в отчаянье стал показывать за угол дома, где между камнем и елями ночью принимал нарзанную ванну.
  Мужик молча направился туда, куда я указал. Я последовал за ним. Обогнув камень и протиснувшись между елками, мы внимательно изучали местность, буквально по сантиметрам. Родника не было! Не было даже подобия лужицы, намекающей, где его искать. Редкая осенняя  трава с опавшей хвоей и желтеющей листвой скрыла следы моей ночной прогулки. Я в растерянности стал оглядываться, на ближайших пятистах метрах от моей “высотки” больше не было старых особняков. Ведь не приснилось же мне это?

   А мужичек ухмыльнулся и пошел дальше шерудить граблями по траве, вычесывая опавшее лето. Недоумевая, я брел вдоль дома, и что-то меня остановило. Подняв глаза, я вспомнил, что стою сейчас именно на том месте, где  впервые увидел Ее. Облетевший розовый остов прильнул к ракушечнику, сохранив на стене лишь свой колючий абрис недавнего великолепия; блеклые охристые листья почти все облетели, лепестки роскошных соцветий усохли до кровавых сгустков или осыпались печальным орнаментом, словно траурной темной каймой обхватив фундамент. И только под ставней памятного окна бился на ветру, как крохотное сердечко ласточки, нежный полу - раскрывшийся бутон. Фон дома представлял собой типичную декорацию к фильму - ужастику или детективу, где это место режиссер облюбовал бы для эпизода трагичного, с неизбежным смертельным исходом. Но вот этот бутон мешал, нарушал композицию, словно сигнальный огонек, притягивающий к себе внимание.

    Мое внимание обернулось для него отчуждением от родного стебля. Я приблизил оставшуюся алую частичку красоты к лицу и вдохнул аромат, вернувший меня в знойный июльский вечер. Достав из черепахового футляра дорогие для меня недавно очки, я небрежно сунул их в карман куртки, а драгоценный бутон уложил между фланелевыми подушечками и, закрыв футляр на золотую застежку, положил его во внутренний карман - напротив радостно забившегося сердца.

 - Я найду Ее. Я знаю - Она любит меня. Это - знак, который посылает мне Провидение.
   
 Билет я взял на самолет, которым прибыл вчера из Лондона. Вылет будет через пять часов, а я еще не предупредил маман. Я был доволен, что успел, потому что следующий рейс только через неделю.

  Дома мама уже хлопотала на кухне, что-то напевая и, увидев меня, хитро сощурила глаза и с самодовольством в голосе спросила:
 - Что же ты девочку обидел? Не развлекал совсем. Она вернулась, мы только “пульку” начали расписывать, вся в слезах, в истерике, кричала на мать, что если б та дала ей надеть гарнитур с изумрудами, ты бы не устоял, а простыми брюликами сейчас никого не удивишь, - подняв брови, маман ждала ответа.
- Я уезжаю, мама, очень важная конференция, у меня доклад, я обещал... Лучше ты приезжай ко мне, ты же  знаешь, как у меня со временем, все расписано на год вперед...
- Как уезжаешь? Когда? Почему? - Лицо матери приобрело детское выражение  испуга, обиды и растерянности одновременно.
- Сегодня, мам, вылет через несколько часов. Ты не представляешь, как я рад был тебя повидать и узнать, что у тебя все хорошо.
- Да что хорошо-то? Ведь я совсем одна осталась. Отец вон твой новой семьей обзавелся, а я... Только ты для меня теперь семья. Я внуков хочу. Ну чем тебе девочка не понравилась? Образованная, общительная, современная, а главное - своя - знаем чего ждать от генов. И родители обеспеченные, она одна у них, все ей достанется. Ну, чего тебе не так? И не какая-нибудь иностранка драная, а наша - русская, - маман разошлась не на шутку; лицо ее покрылось пятнами, а руки, как крылья гусыни, желающей взлететь, резко поднимались и так же резко и тяжело со звонким хлопком падали на пухлые бока.
- Мам, не нравится она мне, у нее пятки в трещинах, уши торчат и кожа рябая. Разве ты хочешь, чтоб твои внуки были рябые? - Я попытался ее успокоить шутливым тоном, но эффект получился обратный:
- Пятки тебе ее не нравятся? Я ей пемзу дам - ототрет, - не проблема. Вся проблема в тебе! 
И вдруг истерику она сменила на шепот:
- Может, ты болен чем, скажи матери, не стесняйся, я все связи перетрясу, но я тебя вытащу, верну в норму? Сынок, я так долго ждала тебя… . Я так радовалась, что ты вернулся…

  Откуда она собиралась меня вытаскивать и в какую норму желала вернуть,  я не стал выяснять.
- Мам, я совершенно здоров, и все у меня в норме. Просто мне нужна совсем другая, и я уже знаю, кто. Только мы еще не представлены друг другу, но это вопрос времени. Подожди еще чуть-чуть, обещаю, ты увидишь нас вместе.
Я чмокнул ее влажную от слез щеку и пошел в свою комнату укладывать вещи.
               
Провожать меня маман  в аэропорт не поехала, сославшись на сердце. Я домчался на такси, самолет вылетел вовремя, и салон первого класса был почти пуст. Стюардесса предложила мне самому выбрать кресло, а я предупредил ее - не беспокоить меня до самой посадки. Окутав ноги шерстяным пледом и надев черную повязку на глаза, я собрался за эти пять часов полета наконец-то выспаться. Уже погружаясь в дремоту, я вновь явственно услышал голос старухи из минувшей ночи: “ Перед сном пожелай самое невероятное и придешь к нему, только этот путь станет твоим единственным”.

Я сунул руку в карман напротив сердца, нащупал футляр с розой и подумал, что теперь у меня одно желание - закружиться с Ней в счастливом танце любви, когда рука в руке, глаза в глаза и единый ритм дыхания.

 Очнулся я оттого, что кто-то тронул меня за плечо.
       -  Сэр, самолет снижается, пожалуйста, пристегните ремни.
Я открыл глаза, поблагодарил, пристегнулся, но все еще находился в состоянии волшебного сна, полного цвета и прекрасной мелодии. Я был яркой легкой бабочкой, но не одинокой, со мной была любимая подруга, наслаждение длилось бесконечно, и мы в упоении друг от друга кружились среди миллиарда подобных пестрых крылатых парочек.  Было очень жаль расстаться с этим сном и вернуться к человеческому бытию. Но самолет уже заглушил моторы, и мне пришлось направляться к выходу.



34 ГЛАВА

      За месяц моего нахождения в России, я обрел и снова потерял состояние, оставаясь в гармонии души, а отец, потеряв все - состояние, семью, работу, - не обрел желаемого покоя и умиротворения. Возможно, именно поэтому он все-таки решился на поездку к маме, своей первой жене. Переживаниям не было предела: первое - как он должен предстать перед ней, а второе - куда разместить капитал, который я хотел поскорее вернуть ему обратно. Нам обоим скорее хотелось закончить многолетний «День сурка» и перейти на новый уровень, где деньги становятся инструментом для определяющей человека цели, а не его определением статуса в социуме.
 
Несколько ночей проведя в спорах и расчетах, мы  наконец,  сошлись на том, что создадим в России фонд «Преображение», где эти деньги станут работать на создании новых социальных технологий в экологии духовного сознания для всех, кто желает преобразовать грубую деструктивную рационалистическую действительность, создав нравственную основу для безопасности всего человеческого сообщества, являющуюся идеологическим гарантом мира. Только создав информационную систему нового менталитета, основанного на актуальных стратегических характеристиках объединенного научного и духовного потенциала в планетарном масштабе, можно позволить науке более глубоко проникать в будущее и вести более точное исследование мегатенденций в развитии всех областей в современном человеческом сообществе. Спонсируя создание международной академии «Духовного сознания», фонд создаст научную базу для приоритетных направлений целевого изучения тенденций развития  духовно-нравственных стандартов, которым пока присущи разночтения, как для западной, так и для восточной цивилизации. А специальные премии по новым направлениям науки и культурно-просветительской деятельности, а так же - гранты для особых неординарных детей и студентов станут ежегодным вложением в будущее экологии мира.

«Икары, не отрицаю, - необходимы, но хотелось бы избежать участи Данко» - отрешенно улыбнувшись, сказал отец, подписывая учредительные документы и переоформляя счета на вновь созданный фонд. – Нравственный кризис диктует нарастающую нестабильность в ситуации безопасности, как жизни, так и чести, и достоинства повсеместно. Попробую сделать все от меня зависящее, чтобы переломить эту ситуацию и почему-то верю, что найду единомышленников. Вернее они сами меня найдут, если поверят, что это спасет всех нас. Ведь мы в одной лодке и можем перевернуть ее, если каждый будет грести только к себе».

      Я был горд его принятием этого непростого решения, но так же понимал, что отец желает предстать перед мамой красивым, благородным Робен Гудом. Сумеет ли она принять его покаяние и очищение? Время изменило ее внешность, а предательство  душу.
А что убивает любовь?

       Как мы и договаривались с отцом, за месяц он освободил меня от своего “бремени”. Вот только этот дом в Подмосковье я уговорил пока оставить на его имя, ведь неизвестно, как сложатся  отношения с мамой. Можно еще повременить с отказом от единственного его прибежища. Два странника в одной семье - перебор.
          
           Почему семнадцать лет назад нас с отцом, как  ударной волной, выбросило из того городка? И почему мы теперь вместе решили вернуться туда, чтоб найти (а кто - вернуть) свою единственную любовь? Что это семейный рок, случайность или психоз с синхронным отражением на близком человеке? Неужели мы, словно два игрока, пытаемся вытянуть у судьбы-колоды одну и ту же карту – червовый туз – обитель любви? Кому  из нас она достанется -  главный вопрос. Кто-то из нас должен уступить, ради счастья другого. В этой ситуации уступить должен я, потому, что знаю закон игры и видел, где находится  эта карта в колоде. Познания никогда не были залогом счастья, потому что ступени к ним выложены из человеческой скорби от осознания своих деяний и помыслов. Это мое сложнейшее испытание перед встречей с Ней. Я точно знаю. Но какое решение верно на моем Пути: хладнокровно взять эту карту, которая станет пропуском в мир моих грез или дать отцу «отыграться» - шанс получить искупление и удовлетворение от содеянного? Отцу всегда удавалось в жизни все, что он хотел. Сумеет ли он вытащить на этот раз счастливую карту? А если вытащит, что же тогда останется мне - колода, где есть все, кроме любви? Мы вместе вернемся в этот город, и пусть судьба сама тогда сдаст нам эту колоду, и тогда, уж как лягут карты…  Пусть мой отец станет моим противником, но я не стану его врагом. Тот закатный вечер разбил не только мое сердце, но и нашу семью. Все прошли одинаковое испытание временем. Пусть победит настоящая любовь.

       Это решение далось мне ценой душевных мук и переживаний. А отец, помолодевший и воспрянувший духом, сутками мотался, «сдавая дела» и приводя «все бумаги» в порядок.
      
         
35 ГЛАВА

Середина лета принесла в Москву знойные дни, и они палящим дышлом выдавили всех горожан «на природу». Озера, реки, речушки и их берега заполнились краснеющими на жаре, словно креветки в бульоне, городскими мутантами, прибывшими на отдых с обязательными внушительными запасами пива и чего «покрепче». А чтобы тишина леса и свежий воздух не выводили их из привычного равновесия,  у каждой компании из приемников и магнитол рвали пространство бензопилой на части: поп-рок-рэп и любимый народом - “русский шансон” - музыкальные шедевры шоу-мусора современности.

Раза два выйдя из коттеджа и обойдя всю прилегающую местность в радиусе до пяти километров, где не было ограждений частного леса колючей проволокой, я не нашел ни одного островка девственного леса,  где бы уже не побывала эта куряще-пьюще-рыгающая толпа «любителей природы». Хозяева вилл также не отличались избыточным чувством к прекрасному; прямо за их великолепными крепостными стенами устраивались огромные кучи из строительных отходов и прочих, не пригодившихся в хозяйстве вещей. Подобную кучу я разгреб и переместил от забора своего отца на иногда убираемую свалку. Но никто из соседей моему примеру не последовал, а на месте, что я убрал, вскоре снова появился непонятно откуда-то свалившийся мусор.

Россия, когда ты научишься любить себя? Не жалеть, не проклинать, не предавать и не петь, что «моя Родина - уродина»… Кто посмел изуродовать мою Родину? А кто позволил? Я?! Кто же из нас урод теперь? Тогда получается: у  уродов – родина уродина…

На меня жаркое сухое, прогорклое от дымящихся торфяников лето оказало, вероятно, свое воздействие. Я перестал выходить за ворота, а  от пекла спасался в бассейне и в прохладной от кондиционеров библиотеке отца. А по вечерам поднимался на башенку, которая, словно маяк, возвышалась и сверкала алмазными зеркальными гранями окон среди макушек редких сосен, иногда закручивающихся резкими порывами ветра, как разбросанные в шторм парусные лодки меж разноцветных волн черепичных крыш.

Предназначение сей башни в замысле архитектора я не смог определить, но в данный момент в ней размещался «Зимний сад», вернее, располагалась коллекция редких экземпляров орхидей, которыми в последние годы вдруг увлекся мой отец. Он посещал международные выставки, выписывал специальную литературу по уходу за этими экзотами и «гонялся» за новыми или необычными сортами. Башня была оборудована всеми необходимыми приспособлениями для поддержания определенного теплого влажного климата, орошения и особых воздухопотоков.

Показывая башню и знакомя меня со своими сокровищами, а именно так отец к ним и относился, он заставил меня перед входом разуться и запретил прикасаться к растениям руками. С умилением в глазах он разглядывал каждый распускающийся бутон и со скорбью в голосе рассказал историю о том, что как-то Иночкина кошка забралась в оранжерею и уронила горшок с редчайшим экземпляром, который был привезен ему с верховья Амазонки. Я не стал спрашивать, что случилось далее с животным, поскольку по приезде не заметил в доме кошек, а лишь поинтересовался, могу ли я иногда посещать башенку, чтобы помедитировать в тишине и в благости цветочного рая.

Отец ответил не сразу.  Было видно, что он борется с собой. Наконец, сделав усилие, он стал занудливо мне объяснять про температурный режим, аккуратность и даже настроение, с которым можно входить к ним (к цветам). Я пообещал, что все буду выполнять, как он наказал. И он с глубоким вздохом недоверия отстегнул от связки один из ключиков и протянул его мне с таким видом, как будто отдает  первому встречному  ключи от дома и сейфа.

Теперь по вечерам я поднимался на островок, стянутый по диаметру стеклянной границей с  зеркальным отражающим покрытием стекол с внешней стороны, а сверху - остроконечной медной крышей. Когда я входил в круглую, словно оторванную от земли, комнату с прозрачным мозаичным полом, где под толстым стеклом отец расположил аквариум с подсветкой, коралловыми гротами, водными растениями, ракушками и разноцветными стайками рыбок, терялось ощущение реальности. Я чувствовал себя то ли в кабине летающей тарелки, на мгновение прикоснувшейся к океану, то ли вновь попавшим в Таиланд, где, блуждая по заповеднику среди благоуханной растительности, забрел к воде,  обитатели которой всегда   любопытны  к незваным гостям  и бесстрашны.

А высоко над головой под самой крышей - нежное дыхание оторопевшего, как на первом свидании, ветра, проскользнувшего сквозь узкие створки жалюзи, осторожно касалось тонких провисших струн с серебряными трубочками на концах, которые, колышась  в хаотичных потоках, издавали волнующие светлые высокие звуки. Орхидеи со всех сторон разглядывали меня глазами инопланетян, словно какое-то чудовище, представшее пред высшими созданиями природы. И глядя на них, я начинал чувствовать себя монстром, все разрушающим и поглощающим, деструктивным био-образованием, которое не имеет никакой возможности ни радовать, ни удивлять и тем более восхищать исключительно только своим видом. Как грустно, что человек столь не совершенен и ничтожен, кроме Нее - моей Незнакомки.

Поприветствовав «инопланетян»: «Добрый вечер! Вы сегодня еще прекраснее…», я обычно садился лотосом на плетеный коврик в центре «тарелки» и, словно на плотике, окруженном прохладным стеклом, под которым кружились водные существа, я наслаждался серебряной музыкой ветра, изысканным ароматом зачарованных собой красавиц из тропиков и созерцанием пузырящейся подо мной воды с завораживающей жизнью ее обитателей. 

Моя медитация была посвящена только Ей. Почему я до сих пор не знаю Ее имени? Меня вдруг, спустя семнадцать лет, посетила эта простая мысль. И  только здесь я понял - почему. Не хочу, чтобы чьи-то чужие губы выдавили вместе с воздухом своего чрева звук имени Ее и осквернили его своим дыханием, произношением, интонацией…

Я желаю услышать его из Ее уст, обращенных ко мне и оторвавших его от себя,  для того, чтобы, отдав мне, освободиться от человеческого кода, по которому люди распознают друг друга. Нам не нужны имена, обозначения, адреса и коды. Мы узнали друг друга по ритму наших сердец, по бесконечной глубине взгляда и необъяснимому притяжению душ. Мы взойдем к древнейшему состоянию единства, и тогда пылающий Свет обрушится на нас, и мы станем «Одним» с ним.
Ежедневно до фиолетовых сумерек я проводил вечера в своей стеклянной башне, ожидая известий о Ней. А с наступлением ночи я вновь уходил в библиотеку, где делал новые записи для Нее, восстанавливая в памяти вехи своей прошлой жизни.

Однажды, только погрузившись в башне в медитативное созерцание, наблюдая за сонно-величественной парой золотых рыбок, лениво поглядывающих на меня сквозь стекло выпуклыми глазами, я услышал на соседской территории оживление и шум от подъезжающих машин. Вероятно, у соседей сегодня вечерний прием.

Соседи эти были - та лысая тетка с «голубками». Она приобрела этот участок всего года три назад за «баснословные деньги», но успела его обустроить по своему усмотрению. У меня уже было время разглядеть внимательно ее дом, напоминающий черный гладкий куб без выступов. Даже крыша была плоская и гладкая - без труб и антенн. В отделке внешней стороны дома пласты шлифованного черного мрамора чередовались с затемненным тонированным стеклом. Входная дверь, герметично слившаяся со стенами, как в космическом корабле, раздвигалась автоматически. Сооружение, внешне напоминающее мавзолей или склеп, все же  было не лишено своеобразного стиля и шика, несмотря на угнетающую мрачность и таинственность. При взгляде на этот черный куб, вспоминался “черный квадрат” Малевича. Уж не он ли лег в основу проекта?

Ландшафт, окружающий куб, соответствовал японским канонам паркового дизайна: дикие мшистые камни, причудливые деревья и мостики, соединявшие каскад прудов, затянутых по берегу камышом, а в центре - ядовито-желтыми кувшинками, меж которых меланхолично скользили по стеклянной глади воды черные лебеди.  Единственное, что удивляло на соседском участке, - полное отсутствие цветущих растений (кроме водных) и множество бродящих по изумрудным газонам черных кошек.

Первое время, сидя в башне, я присматривался к окрестностям, но вынес из осмотра мало. Я видел пару раз «Тетку», выходящую по вечерам из дома, чтобы скрыться, в поджидавшем у ворот ее, черном мерсе. А в обязанности «голубков», видимо, входили: уход за кошками, стрижка газонов и полировка черного куба. Они выполняли все с большим усердием в забавных костюмчиках садовников, горничных или в голубых комбинезончиках мойщиков стекол.

От отца я узнал, что «Тетка» известна в посвященных кругах, как президент международной ассоциации парапсихологов и астрологов, а также как предсказательница и целительница, но он к ее  услугам никогда не прибегал.

В тот вечер внутреннее беспокойство, прокатившееся по мне ледяной волной, заставило прервать медитацию, подняться и посмотреть вниз с высоты моей башни. На соседский участок въехали три авто: черный знакомый мерс, серебристый Audi и новенький Maybah хамелеон. Внушительных объемов водители открыли дверцы, из которых  выпорхнули изящно одетые и причесанные дамы. Перед одной из них все почтительно расступались, а «Тетка» на правах хозяйки повела ее к черному кубу, на полшага отставая и уважительно склонив голову в сторону важной гостьи. Что-то в порывистой легкой походке мне было очень знакомо, но сверху за широкими полями роскошной белой шляпы с синей лентой, за  свободного покроя брючным костюмом из белого шифона, почти не угадывался силуэт высокой, кажется, очень молодой и стройной леди. Ее манера двигаться была  безукоризненна и величественна, и я вдруг вспомнил ту, пред которой в Каннах все расступались и замирали.

«Сюзанн?», -  пронеслось в  моем  сознании.  И она, как будто услышав  возглас, прогремевший в моей голове, на мгновение остановилась и подняла взгляд на мою башню. Я не увидел ее глаз за темными  очками, и уверен, что она не смогла увидеть сквозь зеркальные стекла окна мою вытянувшуюся физиономию, но я почувствовал впервые холод от ее близости и  неясное волнение, связанное с будущим.
«Сюзанн здесь?! Что может связывать ее с «Теткой»? И тут в мозгу всплыла информация Мэг относительно деятельности Сью. Значит, мифический  «Орден Жриц» существует? Тогда, возможно, существовала и связь Сью с Фаусто? Ледяная волна вновь прокатилась в моей груди.
Предчувствие того, что Сюзанн появилась здесь не зря, не покидало меня. И когда я услышал шум еще одной въезжающей машины к соседке и посмотрел вниз, то, кажется, узнал еще одного гостя.

Между элегантными дамскими авто кое-как протиснулся, словно автобус, огромный навороченный черный джип. Из него выпрыгнул мужчина спортивного телосложения, загорелый, в длинных бежевых шортах и терракотовой майке. Мягкими пружинящими шагами он уверенно приближался к черному кубу. Дверь перед ним раздвинулась, и на пороге в белом  для каратэ костюме с черным поясом его встретила лысая «Тетка», которой он поцеловал ручку, и куб поглотил их. Я сразу узнал его. Это - Марк, супруг моей Незнакомки.

 Мэг о чем-то хотела предупредить меня, но я не стал ее слушать. «Я ведом? Мной манипулируют?» - это все, что я смог вспомнить из ее слов. Но какова цель моих преследователей? Понимание цели врага - залог победы. Я терялся в догадках и предположениях. Что может объединить этих совершенно разных  людей?

Возможно, я невольно им помог убрать с игрового поля сильного конкурента - моего отца. Власть, деньги могут быть главными жизненными приоритетами для Марка, «Тетки», но не для Сюзанн. Она не станет суетиться из-за иллюзорных материальных ценностей. Для нее существует единственный стимул - стяжание сил, энергий и тайных практик для усовершенствования и могущества личностного эгрегора-накопителя. Следовательно, где-то здесь «зарыто» сокровище, которым она еще не обладает. И я пока не знаю, что она так желает заполучить.

Переговорив с отцом, мы решили, что в ближайшие дни едем вместе к маме, а я надеялся найти след моей Незнакомки . В аэропорту нас никто не встретил, хотя мы уведомили ее о нашем приезде. Пришлось, добираться на такси. Конец июля здесь выдался, как уверял таксист, на редкость дождливый. Гроза настигла нас, когда мы уже подъезжали к нашей высотке, оставив домик за елями чуть в стороне, поскольку с окончанием строительства еще одной уродливой многоэтажки открылся прямой путь между ней и отелем к самому нашему подъезду.

Ливень стоял стеной, небосклон рассекали молнии, грохотало так, что закладывало уши, а раскаты грома еще долго отражались от скал в ущельях, словно отзвуки канонады. Горная гроза устрашающе воздействовала на и так взволнованного предстоящей встречей отца. Он был бледен, нервно теребил галстук, ерошил волосы и, казалось, в любой момент готов выскочить из такси и куда-нибудь убежать и спрятаться. А я все пытался разглядеть сквозь толщу воды и высокую изгородь из разросшихся елей, есть ли жизнь в особнячке, открыты ли ставни, горит ли свет, но как ни крутил головой - ничего не смог увидеть.
 
В считанные минуты темнота сгустилась и вместе с холодным ливнем накрыла нас. Выйдя из машины, мы в один момент промокли до нитки. Лифт не работал, лампочки в подъезде и на лестнице не горели. Мокрые, обессиленные и жалкие, мы, наконец, добрались до двенадцатого этажа, по памяти в темноте я нащупал кнопку звонка и позвонил. Открылась дверь, и яркий свет ударил по глазам. В проеме стояла мама в простом халатике, без прически и макияжа, и молча смотрела на нас.

Мне не хотелось затягивать паузу, я обнял ее,  прижался к ее подрагивающей щеке своей и тихо на ушко прошептал ей:
- Мама, мы вернулись, прости нас, что не сумели сделать это быстрее. Попробуй выслушать отца и простить. Попробуй только, прошу тебя!..
Она подрагивающими руками отстранилась от меня и, тяжело развернувшись, пошла на кухню, оставив нас на пороге, разделяющем свет от тьмы. Я взял отца за окаменевшую руку, вытянул его из темноты и отгородился от нее дверью. Мы еще с минуту, потоптавшись в прихожей, разулись, и отец шмыгнул в ванную с дорожной сумкой, чтобы переодеться, а я последовал на кухню. В воздухе там явно ощущался запах валокордина, а мама, напрягшаяся и осунувшаяся, сидела на табурете, глядя перед собой невидящими глазами. Вероятно, после того, как я известил ее о нашем приезде, последние ночи она спала мало. Я опустился перед ней на колени и уткнулся, как когда-то в детстве, лицом в ее мягкие теплые ладони, а она, по привычке, машинально начала гладить меня по волосам.

- Мамочка, успокойся. Я тебя очень люблю и больше не оставлю одну. И отцу не дам тебя обидеть. Только попробуй его выслушать. Он больше не может без тебя…
- Да, сынок..,  да, сынок.., - тихо повторяла она одними губами, а ее нежные пальцы ласково теребили мои волосы.
 Услышав, что отец вышел из ванны и прошел в гостиную, я  ушел переодеться в свою детскую комнату. Надо было оставить их одних.
Какое-то время до меня доносился только монотонный глухой голос отца, пока в воздух не взвились и не провисли оборванной струной высокие отчаянные звуки, вырвавшиеся из маминого сердца:
- Я вас так любила! За что? Почему вы бросили меня одну в этом чужом городе?! Как больно мне было все эти годы! Так больно…
Послышались рыдания ее, а затем его. Я не пошел успокаивать самых родных мне людей. Я плакал в одиночестве. А за окном бесновалась стихия, словно все темные силы противились нашему возращению.

Рассвет разбудил меня почти забытым стрекотаньем цикад и пением горлиц. Я вышел на балкон. Раннее утро встретило меня ясной синевой неба, прозрачностью и свежестью промытого воздуха и обещанием теплого тихого дня. От грозы не осталось следа. Присмиревшая природа прихорашивалась и мило протягивала к предрассветному зареву молоденькие побеги и жаждущие горячей ласки бутоны.

Я вернулся! И был в этот момент почти счастлив, потому что почувствовал: не было никаких семнадцати лет странствий, и вся жизнь еще впереди.
В гостиной отца не оказалось. «Неужели мама впустила его в спальню?». Пока я принимал душ и одевался, с кухни донеслись звуки. Застав там только маму, я спросил:
- А где отец? Он еще не встал?
- Он и не ложился. - Услышал я тихий и тусклый ее ответ.
- Как не ложился? А где же он? - забеспокоился я.
- Мы поговорили, и под утро он ушел, - все тем же тусклым голосом сообщила она.
- Он не сказал, куда? Почему ты его отпустила? - вырвалось у меня.   
Она удивленно взглянула на меня.
- А я его никогда не удерживала. Он до сих пор этого не понимает, так же, как не имеет никакого понятия о человеческом достоинстве и супружеской чести. Он лицемерит даже сам с собой. Такого невозможно удержать, да и не нужно.
- Мама, но он так хотел, чтобы ты его простила. Он так мечтал восстановить семью и все, что было.
- А я простила его, сынок. Думала, что никогда не смогу, но простила. Ты не поверишь, но мне впервые за все эти годы стало легко, и боль прошла… - Она коснулась рукой груди. - А восстановить нам что-либо вместе уже не суждено. Пепелище здесь одно, - она снова коснулась рукой груди. - Я не смогу полюбить этого человека. Он стал другой, чужой. Мне он не понравился, вернее - тот, какой он теперь. Я понимаю, что я уже тоже не та, что была семнадцать лет назад, но я сумела сохранить свою сущность здесь, - тот же жест рукой, - а того, которого я так любила, больше нет. А этого другого я не могу принять, я не люблю его. Поэтому, может, я так легко и простила…
Она беззвучно заплакала, но продолжила: 
- А я так ждала его. Мне так хотелось увидеть еще хоть разочек того, кого я так любила. А его больше нет… И я не встречусь больше с ним никогда… - послышались протяжные всхлипывания.

Я не знал, как ее успокоить, потому что сам был расстроен и отягощен мыслями об отце: «Где он ночевал? Что с ним?».
Мне осталось только взять валокордин и  накапать прямо в стакан с ее чаем. Когда она затихла, я попросил ключи от ее машины и поехал разыскивать отца. Запоздалое прозрение и стыд мучили мою совесть, где сыновья любовь и долг явно пока не были приоритетными направлениями. Наблюдая при наших редких встречах отстраненным чужим взглядом, как маму «подбрасывала» жизнь, как ее метало и перекручивало одиночество, как наше предательство спровоцировало в ней приступы озлобленности, я не разу не попытался разобраться в причинности сих метаморфоз и как-либо исправить ситуацию. И только теперь для меня открылась суть трагичности происходящего в моей семье, где главный виновник – рок случайной встречи с Ней.

Много времени на поиск отца не понадобилось. В аэропорту мне сказали, что гражданин с данной фамилией и инициалами улетел в Тюмень. Надеюсь, что там у него остались друзья.


Время близилось к полудню, когда я подъезжал к Ее особняку. Обогнув ели и въехав во двор, я остолбенел.
Дом таращился на меня пустыми черными глазницами окон, в ужасе ощерившись  разверзнутой пастью – проемом после снятой с петель входной двери, скалясь сбитыми ступенями за ней. Крыша была разобрана, и выпирали в небо потемневшие балки, словно поломанные ребра доисторического животного, а сросшиеся с ракушечником  за многие десятилетия, заплетающие почти всю стену стебли роз были отторгнуты от родной плоскости своего сосуществования с ней. Было видно, что розы какое-то время сопротивлялись, цепляясь за стену когтистыми телами и вжимаясь в камень, выставляли все свои шипы и ощетинивались колючками. Но это не спасло их, так же, как не спасла неземная красота, на которую они рассчитывали более всего. Жестоко и безжалостно обрубая стебли, их сваливали в одну кучу во дворе вместе со строительным мусором. Двор был залит пурпуром лепестков, словно после кровавого побоища алой болью долина смерти.

Наглумившись и обезобразив прекрасные творения природы и зодчества, рабочие мирно обедали в тени торца дома. А я, цепенея от зрелища вандализма, вышел из машины и  почему-то на негнущихся ногах вошел в поруганное святилище. В полуразрушенных комнатах было пустынно и пыльно. Только в гостиной с высоким лепным потолком, в обширном пространстве зала одиноко умирал брошенный рояль. В виду его старости или громоздкости он остался умирать вместе с домом. Но с него были сорваны бронзовые подсвечники и крышки над струнным станом и клавиатурой. Теперь он – обнаженный и обесчещенный, как и этот обреченный дом стоял, оскалившись с той же гримасой отчаянья и отвращения к людям, которым он столько лет верно служил, забавлял и услаждал своими звуками.

Угол комнаты занимала печь, украшенная восхитительными изразцами середины XIX века, уже наполовину разрушенная и единственная смирившаяся с бренностью бытия. В ней видно уже не осталось желания отдавать свое тепло.

Я подошел к роялю, когда-то ослепительно белому, а теперь, испещренному сетью тонких ниточек лаковых трещинок, словно морщинок, погладил матовый бок его и притронулся к клавишам из слоновой кости  - с характерным желтоватым оттенком. И услышал звук - стон. Я узнал этот звук, он преследовал меня с тех пор, как я впервые услышал здесь «Одинокого странника» Грига. Теперь эти звуки прощались со мной, уходя вместе с домом. Я ударил кулаком по клавишам, протестуя и неистовствуя. Из униженного и растерзанного нутра рояля раздался безумный вопль, который гулким эхом отразился в последнем выдохе стен. Дом умер. Я «увидел», как звенящая сияющая аура покидает его.

 И тут я услышал слова, обращенные ко мне:
- Так вот ты какой, Адонис… Или я ошибаюсь?
Я обернулся, в нескольких шагах от меня стоял Марк и в упор разглядывал меня.
- Да, я - Адонис, - спокойно встретил я его взгляд.
- А я - Марк, бывший хозяин этого дома.
          - Позвольте узнать, Марк, а кому теперь особняк принадлежит? Я проигнорировал его подчеркнутую фамильярность.
- Я отвечу не прежде, чем выясню, что ты здесь делаешь?
- Я ищу девушку, ту, которая жила здесь семнадцать лет назад.         
  Марк приблизился ко мне, внимательно всматриваясь в мои глаза, ища подвоха или страха. Не найдя ни того, ни другого, медленно произнес:
- Ее больше нет.
Меня  пронзил холод, сознание начало мутнеть и куда-то проваливаться, но я собрался и выдавил:
         - Я тебе не верю. Мы должны встретиться с Ней здесь, я знаю. Мы должны быть вместе.
Включив свое внутреннее виденье, я убедился, что он лжет: в его ауре не обнаружилась энергия “мира мертвых”, которая до года присутствует у людей, потерявших кармически близкого человека.
- Ее больше нет среди нас. Она в другом измерении, поверь в это, как в медицинский факт. Ты опоздал, Адонис, - он ухмыльнулся.
- Откуда ты знаешь обо мне? - я чувствовал, что он не договаривает и блефует, поэтому пошел ва-банк.
- Я о тебе слышу уже лет пятнадцать. Я думал, что ты - мираж, фантазия, сон, который когда-нибудь растает и забудется. Но, увы, с каждым годом маразм прогрессировал. Да, я начал относиться к тебе, как к маразму и наваждению. Что было между вами семнадцать лет назад?
- Я на мгновение увидел ее в окне. Это все.
Он уже разглядывал меня, как пришельца.
- И она твердила то же самое: «25 июля, когда закатное солнце приблизилось к горизонту, я увидела Адониса…», - он сделал паузу, - а сегодня как раз 25 июля и теперь мне… посчастливилось увидеть Адониса.
- Она тоже называла меня Адонисом?
- Да, именно Адонисом. И все эти годы ты ей повсюду мерещился. Даже в Таиланде.
- Но я был в Таиланде. Я искал Ее.
Марк хищно взглянул на меня
- А ты разве не знал, что она имеет семью?
- Я узнал, что вы не венчаны и что у тебя две семьи, Марк.
Он сверкнул глазами.
- Это Ларик… Ей давно пора укоротить язычок. Он смачно выругавшись, продолжил:
   Когда я выяснил, какой такой Адонис являлся под окном моей будущей жены 17 лет назад, о ком она все время грезит, я решил уничтожить тебя. И это мне удалось. Для начала я помог обзавестись землей, соседствующей с вашим участком, моей знакомой, которая обработала всю вашу семейку. Теперь все, что принадлежало твоему отцу  и  “спущено” на благотворительность, скоро будет принадлежать мне.  А недавно я приобрел половинку журнала «Роскошь». Это название тебе ничего не напоминает? Скоро он весь будет мой. Мэг - штучка труднодоступная, но я знаю ее слабое звено. Дело времени.

Теперь я понял, зачем Сюзанн приезжала в Россию - для встречи с Марком. Что он мог ей предложить за ее долю? Ее не могли соблазнить просто деньги.
- Тебе, вероятно, пришлось раскошелиться за половинку «Роскоши»?
Он самодовольно улыбнулся:
- Я не заплатил ни цента, а отдал взамен эту рухлядь, - он небрежно махнул рукой в сторону останков дома.

Я обомлел. Зачем Сюзанн понадобился этот особняк?
 Марк сам ответил на мой незаданный вопрос:
- Новая хозяйка желает открыть здесь филиал своего шикарного казино в Монте-Карло.
Я уже знал наверняка, что Марк мне лжет, он где-то прячет свою жену. Ведь она еще три дня назад была в Москве, и если б с ней случилось что-то серьезное, он бы со мной так не разговаривал. Да и не разговаривал бы вообще. Но по поводу Сюзанн он не лгал. Это ее почерк. Но зачем?

И я сказал ему колкость:
- Тебе трудно понять, почему женщина, живущая с тобой, грезила о другом мужчине? А не потому ль, что другие могут с легкостью подарить целое состояние даже бывшей или несостоявшейся возлюбленной, но только не ты. Ты, как шакал, посмел захватить Ее родовое гнездо, и я уверен - без Ее ведома. Этот дом пережил войны и революцию, а вот нравственный беспредел и духовную деградацию не сумел. Это трагический знак для России.

Марк потемнел лицом и нахмурился:
- Я тебе уже сказал, что ее больше нет среди нас. Приходи сюда сегодня ближе к вечеру, когда работяги закончат с зачисткой. Я тебе представлю доказательства.

Внутри мое сердце вновь сковал холод, но я ответил:
- Я приду.
Покинув дом, который уже облепили стервятники-рабочие, сбивавшие лепнину и кованые кружева с балкончиков и окон, я направился к машине, которая умчала меня в тишину ущелья. Мне надо было омыться под водами горного водопада, чтобы остыть, очиститься и быть готовым к предстоящему вечеру. Со слов Нагини Лоо вода горных источников несет энергию света, а она так необходима мне сейчас.

Дома я застал маму с необъяснимо сияющими глазами.
-  Мама, я выяснил, что отец утром улетел в Тюмень
- Да, я знаю, откликнулась она грудным с придыханием голосом. - Он прислал телеграмму.
- Телеграмму? - удивленно переспросил я.
Мама смущенно опустила глаза:
- Вообще-то она адресована мне, - но, взглянув украдкой на меня, добавила, - ну ладно, читай.

В век мобильных трубок и Интернета я совсем забыл об этом архаичном способе связи между людьми и осторожно взял сложенный вдвое листок бумаги с наклеенными на нем буквами на узких ленточках серпантина. Буквы сложились в слова: «Лада моя, я люблю тебя еще сильнее. Выкупил нашу бывшую квартиру. Делаю ремонт. Приезжай. Очень жду. Встретил много наших старых знакомых. Все спрашивают о тебе. Целую. Твой муж».

Не думал я, что этот ход с телеграммой в корне изменит мамин взгляд и сломает лед отношений. Психология утверждает, что если знать тайное имя человека, то оно работает, как ключ к управлению над ним. Неужели отец, воспользовавшись психотехнологией, банальным словом из шлягера шестидесятых годов «Лада», припев которого он часто  посвящал ей, когда в доме сгущались тучи - «Хмуриться не надо, Лада! Для меня твой смех награда! Лада!!!», сжал пространство и время до причинно-следственного момента?

 Стесняясь смотреть мне в глаза, мама отвернулась, нарезая  в салат овощи.
Но я все же спросил:
-Ты поедешь к нему?
 - Да что ты, сынок! Куда же я поеду? К кому? Я не знаю этого человека. Я другого любила. Я больше не смогу любить и верить тому, кто меня уже предал, бросил и забыл. А теперь вдруг вспомнил?
- Ну, допустим, не совсем бросил и забыл, - перебил я ее, - разве он тебе ежемесячно не переводил очень приличные деньги, а машина, твои путешествия и шикарная дача под Сочи? Разве он забывал твой день рождения, Восьмое марта и Новый год? Умолчим о том, сколько он вложил в мое обучение и проживание в первые годы за границей. Мама, он никогда не забывал о нас! Согласись!

Она глубоко вздохнула и выпалила:
- Еще не хватало, чтобы я выбрала себе в мужья ничтожество и законченного ублюдка, который опустил бы себя до того, что забыл бы собственного ребенка и женщину, которая его родила. Я не считаю особенным благородством или чем-то странным, что он выполнял свои человеческие обязательства - это норма для всех. Не могу даже представить его в  роли падали. И меня удивляет твоя речь о том, что он помнил о своем сыне и жене, преданной им же.
- Мама, я только хотел сказать, что он проявлял заботу и постоянное внимание к нашим проблемам и пожеланиям. Ты поедешь к нему? - не удержался я вновь повторить свой вопрос.

Она замерла, присела на краешек стула и, растерянно посмотрев прямо мне в глаза, смущенно   ответила:
- Если того человека больше нет, возможно ли, чтобы я полюбила этого, нового? Не знаю, сумею ли я начать все с чистого листа. Ведь дважды не войдешь в одну реку. А что принесет мне новый поток? Я боюсь новых потрясений, даже счастливых. Боль источила мои силы, и сердце удерживает душу слабой нитью покорности судьбе, готовой оборваться от легкого ветра перемен, который может принести новое разочарование. Меня здесь больше ничто не держит, кроме закона Всевышнего - терпимости.

Я смотрел на маму - такую мягкую и светлую в этот момент. Как удалось этой одинокой маленькой женщине в чужом городе и окружении отразить от себя черный дым уныния и горечи, внезапно отгородивших ее от привычной жизни - семьи, работы, друзей? Как выстояла она в этом жестоком мире, не озлобившись и сохранив лицо с глазами, излучающими тепло, знакомое мне с детства? А ведь в мой прошлогодний ноябрьский приезд я не замечал ни ее опустошенности, ни обреченной стойкости в петле одиночества. И мне стало совестно, что я так редко и мало уделял ей внимания и не пожелал вникнуть в ее трудности.


36.  ГЛАВА

В своей комнате за школьным столом я приводил в порядок сумбурные записи и картинки, иллюстрирующие мое повествование, предназначенное для Нее, что-то, безжалостно уничтожая, что-то прописывая в деталях. Я запечатлел  свои последние дни и часы пред встречей с Ней, ибо был уверен, что сегодня Ее увижу, и мы больше никогда не расстанемся. Она где-то близко. Я чувствую тонкие Ее вибрации, рвущие пространство и время, как тонкие ширмы из рисовой бумаги, расписанные драконами и цветами. Светлый образ Ее заполнял счастливым умиротворением сердце и разносился током крови по всему моему существу. Это ощущение пришло ко мне словно после пробуждения от удивительного сна в яви, где я увидел нас в церкви: Она в белом подвенечном платье, я держу Ее ладонь в своей. И все закружилось вместе с нами в счастливом вихре света: огни свечей, лампад, живых сияющих ликов с икон, затем уличных окон, фонарей и, наконец - звезд, и мы увидели Путь - мощным прожектором пронзающий всю Вселенную. Золотой “Путь Света” поглотил нас и растворил, - мы стали частью его.

Достаточность - в единстве любимых. Прекрасное видение развеялось, я бросил взгляд в окно и понял, что пора…   

Словно кровавая слеза, алая капля солнца сползала с надорванного у горизонта небосклона. Из зияющей раны, облепленной брусничными сгустками облаков, последними закатными лучами высвечивалось сияющее в клубящемся мареве света Распятье, рожденное пылающей плотью. И стало ведомо мне: ночь, отделившаяся от бездны, как усердный могильщик, счистит в свой черный мешок кровавое месиво агонизирующего света, уберет последние его останки - багряными лохмотьями запекшиеся повсюду. Омоет вечерними росами окропленные пурпурным отблеском его величия и боли крыши домов, дороги, дворики и пустые зрачки редких прохожих на улицах тихого вечернего городка. А затем, аккуратно расправив на небе бархат черной траурной шали, ночь зажжет звезды - свои поминальные свечи.

А в окрашенное багрянцем стекло билась бабочка. Я открыл оконную створку, и она белым ангелом впорхнула в комнату, сделав круг, приблизилась к моему раскрытому блокноту на столе и опустилась на недописанный лист бумаги, сливаясь с ним и становясь продолжением моей неоконченной фразы:

“…Пустота предостерегает о запрещенном спасении ее заполнителей,
Чье пересыхание - средство от жажды, читающего пустоту…”   



               

ТРИЛОГИЯ «Сны  Бабочек».
Книга вторая  – «ЛИЛИТ»
( 3 главы из Дневника Лилит)

НАЧАЛО

После выпускного бала сегодня я впервые за два месяца поднялась по узкой винтовой лестнице на чердак башенки, давным-давно приспособленной под библиотечное хранилище, где в совершенстве тишины, наедине с вечностью запечатанной знаками слов, мне всегда было комфортнее, чем где-либо. Книги располагались кругом - по всему диаметру башни на стеллажах возносящихся ступенями к самой крыше, где в вытянутом конусе по сторонам света, словно четыре волшебных сапфира всегда светились витражные окна, чудесным образом преломляя белый свет от бледно-лазоревого газа до черничного бархата в зависимости от времени суток. Но даже глубокой ночью я никогда в эти окна не видела черного неба, как и прямых солнечных лучей самым ясным днем; вероятно - ранее архитекторы владели познаниями физики свойств стекла.

В центре башни умещалась только миниатюрная конторка-секретер с множеством  выдвижных ящичков за откидной крышкой, служащей письменным столом. А самой громоздкой вещью здесь было кожаное кресло карамельно-охристого цвета с очень высокой спинкой и с широкими подлокотниками; в которое я обычно забираюсь с ногами и могу провести много часов, увлекшись чтением или разглядыванием старинных гравюр; но чаще медитацией – отрешенным созерцанием вибрирующих радужных лучей, которые струятся животворящим елеем сквозь витражи, но попадая в плен вечного безмолвия, издают высокий тонкий звон и тают... Возможно, это маэстро-ветер под куполом позвякивал стеклами, создавая неповторимые мелодии на хрустальном клавесине.

Так день изо дня пролетавшие над моей башенкой звезды, цепляясь о флюгер лохматыми гривами сияющих струн, нежно заплетали меня в кокон безвременья. Пока я не встретила Его.  И все волнения после прощания со школой и с подготовкой к экзаменам в институт кажутся сейчас мелкими и ничтожными по сравнению с тем внутренним состоянием, которое эти два месяца теперь терзает меня ночами и преследует грезами днем.

Сегодня я пришла в мое убежище, чтобы освободиться от гнета эмоциональной зависимости и найти потоку безрассудного чувствования выход. А он один – трансформация не проявленной витальной энергии в визуальную, - в знаки слов-зерен, которые, начнут мистическую материализацию, когда обретут пристанище в проявленном мире, заполнив ровными грядками слов белые поляны страниц. Мне надо просто попытаться все изложить в дневнике, пока в разбушевавшемся океане эго, рефлектирующее сознание еще не затянуто в омут страсти. Возможно, именно дневник станет ковчегом спасения моей душе, оказавшейся в мире снов - спящей бабочкой.
 

1. Первое причастие
               
              В «Иняз» я поступила с легкостью и спокойствием, владея свободно тремя европейскими языками и двумя восточными. Не знаю, генетическая ли у меня  предрасположенность памяти к быстрому изучению и запоминанию любой информации, или это результат воспитания по особой методике, отработанной на нескольких поколениях в нашей семье, когда с первых дней разговаривают с младенцем, читают ему книги  и поют колыбельные на авторском языке. В следствие системного подхода, процесс познания стал естественным компонентом общения для меня и с детства казался нормой, как - если под военный марш надо маршировать, а мелодия вальса располагает к медленному кружению в паре с партнером, то и в разговоре, когда тема касается иной культуры, говорить будет более правильно и органично именно на языке носителя этой культуры. Мой прадед - антрополог в совершенстве владел шестнадцатью языками и еще на девяти мог читать. И я стремилась достигнуть этой планки. Возможно, поэтому я давно выбрала себе профессию литературного переводчика, а мои некоторые переводы из иностранных журналов уже напечатали в  краевой прессе. Мне нравилось самой находить живые материалы в редких иногда уже «почивших» изданиях и открывать для себя и других новые имена.

Ежедневно я проводила многие часы на чердаке одной из башенок нашего дома, где несколько тысяч книг и множество дореволюционных подписок различных журналов зарубежных и российских изданий удивительным образом были сохранены, пройдя годы огненные, в прямом смысле к ним - революцию, войны и годы репрессий. Постоянно роясь и разбирая книжные завалы, я время от времени находила чистейшей воды алмазы под ветхим переплетом на желтеющих страницах с запахом тлена и кислой плесени. И тогда дрожащими от волнения руками, боясь, что неуловимая красота слова превратится навсегда в прах, я нежнейшими движениями отделяла слипшиеся от времени страницы и каждую переписывала заново в толстый блокнот. С трепетностью я перечитывала неизданные никогда стихи, эссе и философские изыски давно ушедших гениев мысли и слова, никому сейчас неизвестных или забытых авторов, спасенных Булей и немножко мной от забвения.

Книги всегда были для меня с самого раннего детства предметом удивления, восхищения и поклонения. Они занимали у меня все свободное от общеобразовательного обучения время, возможно, поэтому я никогда не имела близких подруг и поклонников. А подростковый период с гормональными «всплесками», когда переизбыток тестостерона как в неуправляемом реакторе хаотично закручивает и разгоняет потоки витальной и психической энергий в силу, подчиненную только желаниям эго, меня обошел стороной. Мое поглощение информации требовало видно столько ментальной энергии, что ее приходилось сублимировать за счет трансформации витальной.   

В кабинете моей бабушки (но только для меня - бабулечки или просто – Були)  размещалось главное хранилище - библиотека раритетов - древних фолиантов, эстампов и манускриптов. Самые же ценные сокровища скрывались в громоздком  черном шкафу, похожем скорее на сейф с кодовым замком. Мне позволено было познакомиться с его содержимым только в день моего тринадцатилетия. Это было мое первое посвящение в сакральный исток родового эгрегора. Для каждого члена нашего рода был определен свой возрастной срок допуска к причастию, подчиненный не дани традиции, а «признанием особой родовой силы и готовности к служению – «Хранителя Потока»». Именно эти слова Буля торжественно произнесла в день моего рождения и вручила древний медальон размером с голубиное яйцо – идеальной формы и шлифовки, названный ею - «сердцем Гора», потому что всегда имел постоянную температуру (чуть более высокую, чем у человека). Внутри медальона тайный механизм защелки прятал удивительно тонкий, словно спаянный из  цветочной пыльцы, - крестик из неизвестного мне  очень прочного золотистого металла, светящегося в темноте зеленоватым светом. Этот крестик с равными закругленными концами напоминал своей формой ажурный четырехлистник, и именно он был секретным ключом к черному шкафу.

В этот же день я еще узнала, что шкаф иначе нельзя вскрыть, и что если кто-то попытается это сделать, то сработает несколько систем защиты: первая – уничтожение взломщика путем распыления ядовитого газа, еще было три варианта сокрытия шкафа от взломщика в межстенном проеме или в тайной шахте, уходящей в подземные недра, а последняя степень защиты «тайны эгрегора рода» – самовозгорание с целью уничтожения всего содержимого шкафа, причем - этот огонь будет невозможно потушить водой.

В день причастия я пережила ни с чем несравнимое эмоциональное потрясение после открытия черного шкафа; не когда мои руки коснулись авторских рукописей и писем великих и знаменитых людей прошлых веков, являющихся членами тайного общества жрецов; а когда увидела в альбоме, тесненном незнакомыми мне символами на кожаном окладе, гравюры и живописные портреты, с которых на меня смотрели прекрасные лица с внимательными лучистыми глазами, которые явно сканировали меня, знакомясь с моею персоной. Мне это не померещилось, просто – мое состояние восприятия пространства вдруг раздвинуло свои границы так, что я стала ощущать, как они общаются со мной, словно чрез экран этих потускневших от времени листов, и я присутствую теперь в ином пространстве, где существуют иные законы взаимодействий, не подчиненные материалистической системе мироздания. И я тогда ясно поняла, что стала  частью этой новой системы, а измененное состояние сознания стало естественным способом сосуществования в двух различных системах бытия - материи и духа.

Мистические переживания будили во мне с раннего детства не страх, а лишь любопытство. Для меня не было странным, что Буля могла внезапно появиться в комнате, из которой я только вышла в полной уверенности, что находилась там одна, или так же внезапно исчезнуть на кухне, из которой невозможно выйти, не минуя гостиной. Иногда до меня доносились посторонние голоса и шаги из кабинета, где Буля общалась с людьми – невидимками на древних языках для меня незнакомых. Только однажды я самовольно вошла в кабинет, когда  там была особенно громкая полемика Були с тремя мужскими голосами. Но я застала Булю, сидящую за круглым столом в одиночестве  с пламенным взглядом, вдруг обрушившим на меня огненные стрелы укоризны, которые долго жгли стыдом мое детское самолюбие. Я навсегда запомнила этот короткий урок, и больше не искала знакомства с невидимками и не подслушивала их разговоры.

Но все же - уже в шестилетнем возрасте одна из тайн дома открылась для меня. Однажды я забралась за укатившимся хрустальным шаром в тесный угол между комодом и лестницей, и случайно вместо шара потянула на себя выпирающий округлый предмет, оказавшийся рычагом под каменной ступенькой, и неожиданно ощутила, что узкая площадка пола подо мной начала бесшумно скользить вниз, словно лифт. И через короткое время я из комнаты по узкой шахте опустилась в округлый зал, напоминающий более всего пещеру с грубо отесанными стенами и полом, украшенным колоннами и свечами сталактитов. Зал был освещен серебристо-голубым туманом, зависшим вверху, как мерцающее облако, тускнеющее в глубине сводчатых узких коридоров, расходящихся вдаль словно лучи.  Чувство счастливого потрясения от увиденного тогда преобладало во мне над всеми другими чувствами. Я отчетливо помню, что интерес к изучению необычного места, стал на порядок выше страха и важнее игры с шаром, про который я тут же забыла. Этот момент был определяющим в последующем становление моего характера, именно он стал основой моего главного порока – любопытства, которое мне труднее всего превозобладать.

Но счастье познания длилось тогда не долго, из тумана одного из коридоров вдруг проявилась Буля, и, сказав, что мне еще рано здесь играть, накрыла мне платком голову, взяла на руки, и когда сняла платок, - мы находились на чайной веранде в саду. Постепенно, год за годом Буля открывала для меня тайны нашей родовой усадьбы, и никакая игра во дворе со сверстниками не могла вызвать во мне более острые и насыщенные по полноте восприятия ощущения, чем те, которые я находила, не выходя из дома. Возможно, поэтому очень рано я определила для себя, что игры, в которые играют люди – это забава и тренажер для эго, а познание тайн мироздания – это тренажер Духа.
   
Я не верю в «человеческую» дружбу. Это понятие придумано людьми слабыми, не осознающими суть духовной силы и личностной свободы. Человек, поднявшись на определенный уровень ответственности в реализации духовного пути, остается один на один с совестью, преодолев и эту ступень, определив цель души своей, - он единится с Творцом. И кому-то из «толпы» избравших путь реализации витальных инстинктов,  покажется, что он одинок. Но это не так, - он счастлив, ибо - духодостаточен. Ведь в нем обитель Света, а он стал проводником Потока. Этот человек имеет иную качественную степень отношений с людьми, как понимания духовного единения и сопричастности с окружающими, так и четкого неприятия в отношениях уродливых грубых форм общения и агрессорских стремлений.

Бесконечно меня всегда поражает жестокость, подлость, предательство рабов плоти ради самоудовлетворения желаний эго в среде как бы цивилизованных человеческих особей. Смыслом же своего существования значительное большинство людей утверждают только реализацию инстинктов самосохранения и безопасности выживания рода, оправдывая свою жизнь убогим девизом: «Построить дом, вырастить сына и посадить дерево…», что могут прекрасно осуществлять многие бездуховные существа животного мира и бессознательные - с психическими отклонениями человеческие особи, лишенные возможности работы с Душой – инструментом для преображения духа. И эти люди не без основания называют себя «детьми Природы», ибо они и являются лишь звеном в системе эволюционного развития био-организмов в планетарном эгрегоре Земли.

 Но есть еще на Земле очень ограниченное число «людей», которые только своей проявленной в материальном мире формой могут подходить под это определение, но по сути своей они принадлежат к иной энерго-информациооной системе, и вероятно их можно по аналогии назвать - «детьми Вселенной».  К этому размежеванию в среде людей я пришла еще в юном возрасте, постепенно осмысливая и усваивая прочитанный материал из нашей удивительной библиотеки.
 
 Вероятно, поэтому мои сверстники еще со школы считали меня странной и чужой, ведь я никогда не испытывала желания стать сексуально привлекательной и равнодушна была к веяниям моды, сверкающим безделицам и к рефлективным развлечениям. А в храме искусств - театре  предпочтение отдаю исключительно классическому балету и опере. Может, потому что отточенность знаковых форм, изысканность движения рук, изящный поворот гибкой шеи, накал демонического блеска глаз или невероятная пластика могущественного и в тоже время чарующего голоса, отблесками отражений синхронно вспыхивают в сердце моем восторженным эмоциональным пламенем.
Кинозалы и выставки я стараюсь не посещать, - усталость, скуку и жалость от потерянного времени оставляют они в памяти моей, ибо понятие  культуры в современном шоу-мире извращено заигрываниями с низменными эмоциональными проявлениями с целью раскрепощения животных рефлексов, где духовность и нравственность стали чуждыми элементами, поскольку не имеют денежного эквивалента.

О, Музыка, прости, что нет тебя в перечисленном списке. Ее там и не может быть. Она часть меня. Я ощущаю ее в каждом звуке: голоса, шагов, стихий природы. При первом прикосновении пальцами холодных клавиш рояля я сразу погружаюсь в мелодию всем вспыхнувшим искрами звуков существом, растворяясь в потоке призрачных волн, окатывающих меня радужным многоцветием и уносящим чрез бездну пустоты на сакральный брег Вселенной. И даже, оторвавшись от клавиш и, потеряв связь с потоком, я еще сижу какое-то мгновение на крошечном островке круглого стульчика наполненная и обновленная далеким Светом, дрожащая от еще не растаявших на мне блестящих росинок - звуков, расцвечивающих все мое пылающее естество космической магией  гармонии.

     С первых дней жизни моя добрая Буля ввела меня в мир высоких звуков. Она – профессиональная пианистка, умеющая из простой незатейливой мелодии про кузнечика сделать пронзительную благородной печалью и тонкой душевной болью проникновенную пьесу – импровизацию. Когда же она исполняет произведения великих композиторов, впечатление – что, эту “заезженную вещь” слышишь впервые и, впитывая в кровь тонкие вибрации мистических звуков, вдруг постигаешь нечаянную радость и грусть, резонируя одновременно с раскрывшимся в душе бутоном еще невиданной благодати, - неведамого  по глубине совершенства чувств.

    Я читала, что Паганини виртуозно владея смычком, своей скрипкой мог довести людей до исступления и истерики. Булины концертные выступления всегда заканчивались одинаково – молчанием, словно финал был подчинен мистической силе преображения. Всполохи белых крыльев-рук еще мгновение назад вздымающиеся, трепещущие и порхающие над клавиатурой вдруг, - вонзив в сердца слушателей невыносимо звенящую светом последнюю ноту, словно пылающее перо, вспыхнувшее от накала горящих глаз; бледными холодными лилиями плавно замирали на ее коленях.  Она же нереальная, фосфорически-призрачная, все еще находясь в ином пространстве бытия тишины, словно свеча, таяла на сцене вместе с лучом прожектора и исчезала, не услышав ни единого хлопка.

А оглушенные слушатели, отрешенные и молчаливые выходили из зала и разъезжались с забытыми в одеревенелых руках букетами. В подобном измененном состоянии бить в ладоши, забрасывать сцену цветами и выкрикивать «Браво!» было бы для них, наверное, таким же кощунством, как в храме после литургии. И только ночью, постепенно возвращаясь в привычную реальность, прячась в ванной от недоуменных взглядов домочадцев и обжигаясь прорвавшейся лавой свинцовых слез, они по-детски плакали навзрыд, очищая от тяжести и боли душу, шепча искаженными губами куда-то вверх слова раскаянья и тоски. Возможно, это раскаленные светом звуки Божественной любви обожгли и пробудили их сердца. Подобные откровения я узнала из писем людей, которые наутро на нашем крыльце они оставляли в цветах.

  Буля перед тем, как научить меня нотам, сказала, что музыку нельзя “играть”, ибо игра даже виртуозная всегда – фальшь, и музыкальный исполнитель не имеет права быть «игроком» в храме Духа.  Музыкой необходимо дышать, и с первым же звуком вдохнуть в свое сердце, как веру с первым словом молитвы. Только тогда музыка, завибрировав в сосудах, словно в трубах органа, проникнет в душу - самый верный камертон закона космической гармонии, и возвысит любую композицию. С последним выдохом у человека заканчивается жизнь, но в вечности останется навсегда музыка его души и его молитва.


                2.    Роковая встреча

       И настал особенный день. Я увидела Адониса. Я не сразу узнала его - моего возлюбленного. Ведь я не видела его еще наяву. Он приходил ко мне ночами во сне, принимая образы птиц, цветов или звуков дождя. А днем - в грезах я чувствовала его легкое дыхание и нежные прикосновения. Я читала о нем, я знала кто он. Я ждала его, но помнила, что бога истинной любви – прекрасного Адониса нельзя видеть, пока мой дух не станет тождественным энергии его духа. Тогда лишь мы, возлюбив и воссоединив души наши, обретем единое андрогинное «Светлое тело» и прервем нить земных волнений и воплощений.
      
Адонис возник предо мной вчера на закате дня, когда солнечная колесница приближалась к  горизонту, чтобы спрятать за вратами ночи уставших огненных коней, а их неутомимый возничий все еще разбрасывал пламенные стрелы, которые беспорядочно расцвечивали неоновым блеском облака и, отскакивая фейерверками от крутых выступов утеса, пестрели радужными всполохами на извилистой ленте реки.  А может, Светоносец тогда устроил охоту на вертлявых солнечных зайцев, отраженных от жестяных зеркальц–крыш, мерцающих в кружевах садов, и неугомонным сверкающим стадом преследующих его колесницу? Случайно ли его огненная стрела поразила моего Адониса и опалила мое сердце?

Мне нравится это время суток, когда уже нет изнуряющего жара, но еще не сгустились лиловые тени сумерек. Запахи становятся острее и чище, а воздух насыщается особыми бархатистыми звуками томного шелеста ветра в чернильной листве. Я устроилась на своем излюбленном подоконнике, чтобы прочитать найденный сегодня среди дореволюционных газетных подписок и приложений к журналам “Нива” салонный альбом для гостей княгини М... . В нем чудесным образом уцелели стихи, эпиграммы, наброски гусиным пером портретов, акварельные пейзажи, шутливые посвящения и признания. Один из белых стихотворений меня заинтересовал чрезвычайно: “И пришла буря, и прошла буря. И замерз океан, но замерз с поднятыми волнами, храня театральный вид движения и беспокойства, но на самом деле: мертвее, чем когда-нибудь”... Я, кажется, узнаю этот почерк... и этот год написания указывает на ...

Лепестки роз, - окаймлявшие окно, словно оборванные крылышки бабочек вдруг закружились от порыва ветра и окропили алыми пятнами недочитанные мною строки о «внезапно замерзшем океане с поднятыми волнами» в потускневшем альбоме княгини.

И тут я услышала звон колокола. Я удивилась, – ведь поблизости нет действующего храма, перевела взгляд во дворик и увидела Адониса. Он стоял под окном в метре от меня. За его головой почти укрылся огненный диск заходящего солнца, и лишь багровые края проглядывали сквозь выцветшие до льна струящиеся пряди волос, отливающие на изгибах пурпуром, сочившимся по медным плечам и шее кумачовыми надсечками. И казалось невероятным, что из мальчишеских синих глаз, сверкают брызги раскаленных снежных кристаллов. Да, это – Адонис! Сосуд - льда и пламени, вечного блаженства и печали, бессмертия и забвения, - камертон вселенского Духа.
   
В одно мгновение я поняла по его взгляду и своему бессознательному испугу, что мы еще не готовы для «вечной» встречи. Он еще не осознал свою суть, а я - свою силу. Помня миф о мстительной богине дикой природы Диане, которой подвластен уровень только физической жизни земных существ, и поэтому никому нельзя войти в контакт с Адонисом, пока не возникнет с ним единого резонансного духовного поля, или ревнивая Диана вновь погубит его плоть, и я тогда потеряю встречу с его божественной сущностью навсегда. Поэтому проворной кошкой я слетела с подоконника в комнату и, закрыв глаза, опустилась коленями на ковер. И тут же услышала звук упавшего солнца: тяжелый глухой и жуткий, потому что, вслед ему я услышала звон моего упавшего сердца. В нем еще звенела молитва, которую я не успела произнести во спасение нашей любви. Но сознание сразу заставило собрать силу в комок, чтобы расправить пружиной безвольное ватное туловище в стремительном прыжке в высокую траву.

Предо мной предстал остановившийся кадр теперь черно-белого фильма ужаса, где он, раскинув руки, лежал под моим окном и, казалось, не дышал. В то короткое мгновение моей молитвы и замешательства - солнце, как кровавый преступник сбежало в ночь, которая еще только начала готовиться к своему выходу, и весь мир обесцветился и оказался в серых полутонах. Мой прекрасный Адонис лежал с резко побледневшим лицом в платиновом ореоле волос и не реагировал, что я растираю ему руки, грудь, что-то  говоря и зовя на помощь. Но все же я услышала звук воды.

За елями на углу дома, почти примыкающего к старой кованой решетке изгороди, под исполинским валуном бил источник. Вода из-под камня редко поднималась к поверхности земли, за всю свою жизнь в этом доме для меня  это - второй случай. В нашем крае источником никого не удивишь, но этому легенды приписывали особые удивительные свойства, равные разве что Дельфийскому. Может именно благодаря ему, почти два века назад был построен этот дом, переступив порог которого, все без исключения его обыватели стали иными.

После строительства на холме санаториев и монолитных высотных домов многие источники ушли, а про «наш», мы редко вспоминали. И сейчас, подбежав к плескавшемуся из-под камня фонтанчику, я, оторвав оборку от платья, опустила ее в  пузырящуюся прохладу. Увидев под елью детскую пластмассовую лейку, я тут же наполнила ее до краев и бросилась к нему. Положив на раскаленный лоб влажную ткань, я стала протирать его ладонью наполненной живительной силой родника, чувствуя, как жар плоти его впитывают капли и, скатываясь по шее тонкими струйками, уносят в землю. Затем я попыталась напоить его, боясь, что он задохнется, ибо, сжав рот, мог замкнуть языком гортань. Когда с моей ладони несколько капель проникли сквозь бледные губы его, они дрогнули, и он явственно вздохнул.

На дороге послышался сигнал подъезжающей “скорой помощи”. И я остро всем своим существом почувствовала, что меня от него стала отталкивать грубая жесткая сила разлуки, и у меня пока нет власти, чтобы противостоять ей. Я склонилась, вероятно, чтобы запомнить запах его волос, но губы сами потянулись к его губам… Это был мой первый поцелуй. Поцелуй, который запомню только я – одна. Навсегда! 
Машина скорой помощи въехала в наш двор. Ему делали уколы, но, не приведя в сознание, увезли в больницу. Я так и не узнала, кто он. Для меня он остался Адонисом, у которого волосы с запахом анемонов.
    
“Скорую” вызвала Буля. Впервые, я ее увидела растерянной. Она сказала, что источник выходит к хозяевам дома в ключевые моменты судьбы, чтобы дать силу превозмочь информацию иного порядка.

По настоянию Були, я принесла кувшин родниковой воды в дом и омылась ею перед сном. В процессе водных процедур я припоминала легенды о самом знаменитом в течение нескольких тысячелетий Греческом источнике - Дельфийском, чудесно возникшем и не менее странно исчезнувшем навсегда. «Прогрессивные» ученые утверждают, что пифии в Дельфах входили в транс, надышавшись сладкими парами (газами) минеральной воды, поднимавшейся из вулканического разлома в скале, над которым и был сооружен величественный храм, названный в честь Аполлона. Попробовали бы эти ученые сами подышать газом, который они уже определили с названием, или дать подышать им непорочным девам (утверждая, что для пифий «непорочность» была основным условием для более быстрого токсичного отравления с галюциогенным эффектом), то сразу бы убедились, что никто из «невинных» современниц, вошедших в транс, не смог бы описать предстоящих в будущем событий, катаклизм и свершений.

Для пророков главным условием их дара является – посвящение в «поток», но никак не состояние транса и уж никак не физиологическая «непорочность», а – душевная чистота. В научных исследованиях пренебрегаются и не учитываются мифы, сохраненные народом Греции, в которых основной и единственной причиной возникновения «места силы» языком символов указывается на информационно-энергетический поток, проводником которого был мессия - «Великий Посвященный», принявший образ «дельфина». Назвавшись – Аполлоном, он обратился к рыбакам со словами, что если над заливом в указанном им месте они возведут в его честь храм, то он станет покровительствовать его жрецам, и очень скоро вокруг храма на холмах возникнет самый красивейший из городов, куда с богатой данью постоянно будут приезжать люди со всех концов света, чтобы обратиться за советом к пифиям храма, предсказывающим события будущего, а в грядущих войнах - победы и поражения для целых стран и народов. Узнав исход предстоящего сражения, многие войны и поединки будут отменены, не успев начаться, - настолько будет высоко доверие к пророкам храма. Рыбаки поверили дельфину и воздвигли Дельфийский храм. И пророчество Аполлона-дельфина свершилось.
 
Сон пришел сразу, только я коснулась шелка простыней. Я видела себя перламутрово-белой бабочкой, рядом со мной неотрывно порхала еще одна - синяя. Присмотревшись, я узнала в ней – Его – Адониса. Мы были всегда рядом, мы любили друг друга, мы были счастливы. А  вокруг нас кружились среди  цветущих деревьев миллионы счастливых пар прекрасных бабочек, и песня любви звучала там бесконечной мелодией. Это был гимн сакрального венчания душ. Я проснулась, а мелодия все еще продолжала во мне звучать. И я поняла, что это и есть та сила, которая спасет меня и его. Еще я вспомнила древнюю китайскую притчу про мудреца, которому приснилось, что он во сне был бабочкой. Проснувшись, он задумался: “Может я и есть бабочка, которой сейчас сниться, что она человек?” Я улыбнулась и поняла: “Мне сейчас снится, что я человек, женщина и без него, на самом деле мы  - бабочки...” Я обрела вновь ускользнувшую уверенность: “Мы скоро встретимся, я знаю, мы будем вместе всегда, ведь мы - бабочки. Для этого моей душе надо лишь проснуться ”. 


3. Ноябрьские тюльпаны

      Эта осень запомнилась мне своей неистовостью и мрачным предзнаменованием грядущих времен. В считанные дни она яростно и безжалостно содрала и смыла балаганные по яркости цвета лета, - впопыхах сбежавшего от обезумевшей сестры. Ежедневные ливни, стоящие сплошным ледяным потоком, ураганные ветра, жонглирующие с гримасой злого клоуна вырванными с корнем деревьями и закручивающие кровельную жесть на крышах в рулетики, были лишь прелюдией к ночному кошмару, селью спускающемуся с гор. Беспощадная осень пришла в наш городок, как стареющий борец сумо, пугая массой безобразной обнаженной силы. Она вдавливала посеревшие от сырости домики в разбухшую почву, неустанно утюжа их свинцовыми тучами, или пыталась на улицах взболтать с помощью взбесившихся стихий чудовищный коктейль из серпантина жухлой листвы, зонтиков, шляп и пакетиков перепуганных заезжих курортников и торговцев-лотошников. Ночные горные грозы были сродни артиллерийской канонаде, а рассекающие на части небосвод молнии наводили на мысль, что это идет генеральная репетиция Армагеддона.

Но во второй половине ноября наконец-то определился перелом в метеосводках. Почти два месяца бушевавший циклон неожиданно бесследно пропал. Город  стал «приходить в себя» после сорокадневного потопа. Буля вчера, прощаясь перед сном, обронила: «Сороковой день на исходе, дождей теперь не будет до мая…».
И сегодня в свой день рождения, выйдя ранним утром на балкон, я несказанно обрадовалась ясной синеве неба, пронизанной предрассветными золотистыми искорками солнца. Светило увенчало уже одну из вершин Бештау сверкающим ореолом, и с каждой минутой раздвигало пространство синевы остроконечным венцом ослепительных лучей – на удивление холодных и жестких.

Мне и раньше не раз удавалось встречать рассвет, неотрывно наблюдая, как солнце является из-за плеча пятиглавого исполина, но сейчас я впервые отвела взгляд, когда оно только на четверть показавшись, обожгло меня холодным пламенем. От неожиданности я зажмурилась, и потом стала смотреть с балкона вниз на две голубые ели, которые росли  у  парадного входа напротив окон моей комнаты, но в глазах мельтешили черные пятна, и я несколько минут не могла сфокусировать взгляд. Когда же появилась четкость, я вдруг увидела на елях множество теперь белых пятен. Я тряхнула головой, но они не исчезли. Первая мысль была – это снег, но разум подсказывал другой ответ, который не желало принимать не оцепеневшее сердце, не отключившееся от восприятия визуальной реальности сознание.
 
Семиметровые ели от основания до макушки были украшены белыми тюльпанами. Сотни нежных соцветий были зажаты в тисках колючих лап. В отдельности каждое из этих растений - восхитительное по красоте, но в «тесном» абсурдном союзе стали отталкивающими в виду чудовищной несовместимости. Мне стало дурно, потому что пришло понимание, - это не просто оригинальное поздравление с днем  рождения, это – знак, где мои символы счастья, диаметрально поменяв свое значение, включились в иную системную программу, где нет Адониса.  Союз белой и синей бабочки, странным образом трансформировался в союз белого тюльпана и синей ели. Но, почему? Есть ли на Земле сила, - которая сумеет моим елочкам вернуть первоначальную чистоту, отменив их удел нечаянный убийц; или сила, - которая освободит тела бледных мучеников, лишенных не только корней, но и последнего глотка воды, который дал бы энергию их тонкой эфирной сущности на путь возвращения к Творцу?

Но сердце как-то узнало раньше ответ на мой только что возникший в сознании вопрос и застыло в груди острой льдинкой. И прежде чем разум огласил свой приговор: «чуда не будет, принимай теперь подачу шара, который ты сама привела неделю назад в движение…»,  я уже замерзла в своем сне до такой степени, что перестала эмоционально реагировать на что-либо вокруг. И только душа, даже в ледяном коконе, теплилась надеждой, что «заморозка» продлится не навсегда, и тогда она проснется, расправит крылья… Я должна помочь ей! Кошмарные сны тоже когда-нибудь заканчиваются.

Если бы научиться не только читать знаки, но и создавать новые, - формирующие (разрушающие и создающие) пространства в системе проявленного бытия. Ведь знаки являются не только для распознания причины «сложившихся обстоятельств» судьбы, когда уже бесполезно бороться с тем, что указывает на следствие часто от случайного, а не намеренного выбора, где именно Случай, показавшийся изначально незначительным происшествием, обладает силой перехода на иной уровень жизни,  - как на уровень взлета, так и на уровень падения и потерь.

Но есть еще и предупреждающие знаки, игнорируя которые можно оказаться в роковой ситуации, где билет на самолет, окажется билетом в один конец, и, сделав осмысленный выбор (не доверившись знакам интуиции), бесполезно в этом самолете, уже набирающем высоту, рвать билет в клочья или обвинять своих спутников, повлиявших на решение выбора. Похоже, - я нахожусь в том самом самолете.
    
Знаки это – ключи и коды в программу Провидения, - в поток энерго-информационных сил. Творец и программист оказывается близкие «профессии». У меня появилась цель и желание овладеть этой «профессией».
 
Мимо нашего дома из санаториев устремлялись к нарзанной галерее три раза в день (перед едой) сотни «жаждущих» исцелений курортников. Поэтому очень скоро под окнами собралась толпа, которая не смогла пройти мимо «чуда». Оригинальный архитектурный проект здания всегда привлекал повышенный интерес у приезжих, которые не только пытались запечатлеть наш дом на фото, но и на живописных полотнах. Но сегодня даже сквозь плотно закрытое окно мой острый музыкальный слух улавливал нарастающий возбуждением гул голосов. Посмотрев с балкона вниз, я удивленно наблюдала, как люди восторженно восхищаются «икебаной» - (это слово чаще других произносилось), и с удовольствием фотографируются на фоне «ритуальных» елей. Заметив меня на балконе, люди почему-то стали аплодировать и кричать: «Поздравляем!» и еще: «Смотрите, вон – невеста!».

Не понимая сначала, к кому адресованы их слова, я напряженно вглядывалась в толпу, пытаясь разглядеть новобрачных, в надежде, что вся эта «икебана» предназначена для пары курортников, решивших здесь подобным образом отметить свое «торжество». Но соответствующего невесте наряда с белым газовым убранством на голове я не обнаружила среди пестрого брожения тел внизу с однообразными восклицаниями: «Как это романтично!» или «Прелестная икебана!». Но, заметив несколько вытянутых вверх рук с указательными перстами направленными на мой балкон, я, наконец, сообразила, что беспорядочные выкрики: «Вон-та – невеста!» относятся именно к моей персоне.

Впервые в жизни я ощутила состояние стыда и беспомощности. Именно – состояние, а не чувство. В растерянности вернулась в комнату и подошла к зеркалу. Отражение еще более удивило меня, чем новое состояние. Лицо стало восковой маской, а глаза – зеркальцами, отражающими отражение моих глаз в зеркале. «Голый» разум фиксировал происходящее со мной вовне со скрупулезностью робота свободного от каких-либо «эмоциональных погрешностей», а рассудок определял соответствующее обстоятельствам состояние поведения. Если психологическое состояние личности является продуктом деятельности «чистого» разума, то эмоции людей – это продукт деятельности непредсказуемых чувств.

«Похоже, что в программах новой системы, в которую я опрометчиво вошла, чувства не запрограмированны…. Нет, это невозможно, чтобы программа чувств отсутствовала в человеческой системе, если конечно не умерщвлять сердце системы -  матрицу души. А если его заморозить? Неужели сердце – это системный драйвер?» - угодливо предлагал мне различные варианты, объясняющие возникновения моего необычного состояния, теперь единственный мой советчик и главный аналитик – Разум. Но, как оказалось – не «единственный»: из памяти подсознания вдруг проявилась сказка о «Спящей царевне». И только теперь я поняла, что, ранее воспринимая ее историю буквально, я не уловила тогда сакральную суть преамбулы, пока сама не попала в аналогичную ситуацию.  Пограничное состояние между жизнью и смертью возникает в случае разрыва обратной связи между сознанием личности человека с его душой – духовным резервуаром.
 
«Внутри» существа моей осознаваемой личности растекалось теплым пластичным воском «совершенство» тишины и покоя. Эмоции, чувства, желания, и даже пагубная страсть любопытства увязли и застыли в нем, как насекомые в янтаре. Но возникновения состояния нирваны, которое пропагандируют некоторые религии при подобном «преображении» не дало обещанной благодати и гармонии. Ибо не было в моем новом сне индикатора гармонии совершенства – Души. Я ощутила лишь Пустоту, поглотившую Музыку жизни. Впервые мне захотелось заплакать, но разум игнорировал мой немотивированный посыл в организм для воспроизведения химической реакции в области глаз. Пустота стала ловушкой, изолирующей мою личность от духовных проявлений Души, а не избавлением от привязок к суетному бытию жизни, как обещали дохристианские религии. Ведь я никогда и не имела этих привязок. Состояние пустоты это - сон во сне сна…

В груди вдруг кольнуло, - это ледяное сердце все же смогло напомнить о себе пронзительной болью, и я впервые «обрадовалась» разумом, поняв, что если могу еще чувствовать боль, то – выкарабкаюсь из пустых матрешек-снов, «взламывая» последовательно одну за другой, пока не достигну той, которая является коконом души.

Когда я определилась с целью, возник следующий вопрос: «Какому безумному дизайнеру-флористу пришла идея соорудить в мой день рождения подобную «икебану»? Или он выполнял пожелание заказчика?» Во втором случае «подарок» приобретает неотвратимый и зловещий знак судьбы. Я вспомнила, какие перемены произошли с Булей, когда она приняла букетик белых тюльпанов после концерта от поклонника. Но кто посмел вот так всенародно поставить меня перед фактом, а не выбором? «А может этот знак от Адониса?» - в надежде я цеплялась за иллюзию, как за спасательный круг в океане, кишащем акулами. Нет, знаки судьбы, как ключи, подходят только к той двери, для которой они предназначены. У Адониса иные знаки к иной двери. Но кто же этот неизвестный ключник?

Удивительно, когда мой разум стал свободен от «давления» чувств (и тому подобного…), он стал четко в скоростном режиме выдавать мне информацию на любой поставленный вопрос. Вот и сейчас, не успев закончить размышления, я уже имела варианты ответов с комментариями и логической подоплекой.

Память вновь выбросила на «экран» сознания мифологическую историю: о доблестном древнеримском воине, который был смертельно влюблен в дочь богатого патриция. Молодая девушка была красива, образована и принадлежала к высшему сословию, и бедному воину невозможно было даже приблизиться к ней. Но его любовь была столь безгранична, что он решил обратиться с мольбой о помощи к Олимпийским богам, соглашаясь на любые условия за благосклонность девушки. И только богиня Флора откликнулась на его просьбу, сказав, что если он все свои заработанные деньги будет тратить на украшение ее храма, и если - на мраморе распустятся цветы, то он достигнет желаемого. Услышав подобное невыполнимое условие, любой бы понял, что не имеет никаких шансов на успех, но только не этот влюбленный. Он поверил обещанию богини и со следующего дня отказался от военной службы и нанялся подмастерьем к каменщику.

   День и ночь он трудился, осваивая мастерство, и был столь усерден, что ему стали платить за работу, но все деньги он тратил в храме Флоры. Вскоре его заметил известный Римский скульптор и взял учеником. В его мастерской бывший воин стал настоящим зодчим и начал получать заказы. И однажды он получил заказ на колоннаду от того самого патриция – отца девушки, в которую был влюблен. В саду загородной резиденции влюбленный скульптор высекая из белого мрамора колонны, наблюдал, как ничего неподозревающая девушка веселиться ежедневно с гостями, не обращая внимания на скульптора, из глаз которого на мрамор часто скатывались слезы печали и отчаяния. Закончив колоннаду, он так и ушел незамеченный девушкой, но, заработав большую сумму денег, которые он отнес в храм Флоры.
 
А на следующий день весь Рим говорил о чуде, и в мастерскую скульптора началось нашествие заказчиков. Оказывается утром, в саду патриция все увидели, что на мраморных колоннах распустились невиданные цветы. И вдруг в его мастерскую вошел патриций с дочерью, глаза которой восхищенно смотрели на скульптора. Этого скульптора в легенде звали – Марк, а имя его возлюбленной лишь отличалось последней буквой с моим…
 
Так это – Марк?!...
Я не верила, что он даже подозревает о существовании этого трогательного и романтичного мифа. Не его формат. Мне сейчас было бы легче сомневаться в его необразованности, чем в непорядочности. Слишком злая и циничная шутка – так передернуть: «Когда на елках распустятся цветы…».
Неужели это - гримаса судьбы? Но именно этому ответу я отдала свое предпочтение.

Перед моим взором промелькнула единственная встреча и знакомство с Марком. Когда я поступила, Марк уже заканчивал институт, и для меня стало неожиданностью, когда я после занятий, выйдя под очередной ноябрьский ливень и пытаясь открыть заворачивающийся ветром зонт, услышала обращенный ко мне твердый мужской голос:
- Девушка, забирайся в машину, а то промокнешь.
    Я увидела сквозь полуоткрытое ветровое стекло смешливые глаза, сверкающую улыбку городского Казановы и услышала песню Пугачевой “журавлик”, из динамиков неслось: “- Я хочу увидеть небо голубое – голубое, я хочу увидеть солнце, ты возьми меня с собой”.

    Так как я не отреагировала на его участие, и продолжала, уже изрядно промокнув, бороться с ветром и зонтом, он вышел из машины, не пугаясь холодных дождевых потоков, подошел ко мне, представился, назвав имя, фамилию, факультет и после этого - открыл дверцу, и галантно подавая мне руку, смерено произнес:
- Прошу, доставлю до самого дома. 
    Мне показалось, эта сцена была забавной для него самого, он как бы впервые примерял на себе костюм нового амплуа галантного рыцаря.

    Я молча протянула ему руку и села в машину. Когда она тронулась, Пугачева запела «Не отрекаются любя». Прослушав, я тихо прошептала:  “- Я не отрекаюсь и буду всегда тебя ждать. Я знаю, сейчас все – сон, а когда я проснусь, мы будем навсегда вместе”.

- Что ты там бормочешь? Марк уже остановил машину и снова смотрел на меня шутливым, но теплым взглядом. – Хочешь, я завтра перед занятиями заеду?
- Когда на ёлках распустятся цветы..  Не найдя, что ответить, я вдруг произнесла эту фразу, посмотрела в окно и увидела, что мы остановились у кованой калитки моего дома. Открыв дверцу машины, и ничего более ему и не сказав, я бросилась, утопая по щиколотку в луже, к двери. И только, оказавшись за ней в теплом полумраке прихожей, я лихорадочно стала винить себя, что была столь легкомысленной и позволила воспользоваться услугой постороннего человека, а, воспользовавшись, не поблагодарила и не пригласила на чай, как принято в этом крае.

Вдруг, я почувствовала легкое головокружение и, прислонившись к дверному косяку в прихожей, закрыв глаза,  увидела явственно перед собой два пути. Правый – в неясном молочном тумане я разглядела только свой силуэт, - бабочкой метущийся в поиске выхода к свету – яркой звездой мерцающему вдали.  На левом же пути – были четкие контуры нашего дома, моей Були, меня,  моих близких,  еще много новых лиц и, почему- то - лицо Марка.


В столовой Буля меня уже ждала за сервированным к обеду столом с неизменным набором - на крахмальной скатерти обязательный в любое время года свежий букет в хрустале, начищенное до благородного блеска столовое серебро и горящая в центре стола свеча, которая по ее словам, - была символом семейного очага. Перемены касались лишь ежедневного разнообразия искусных в приготовление, но простых блюд. Сегодня вкусно пахло яблочной шарлоткой, грибным супом и салатами с домашним сыром и приправами.

 За обедом я рассказала Буле о Марке. Она ответила мне не сразу, а лишь после того, как какое-то мгновение остановившимся взглядом напряженно вглядывалась в запредельную для меня  даль, и только затем произнесла:
- Ну, что же, пришло время испытаний и выбора для тебя. Марк не случайный человек в твоей судьбе. Провидение разбрасывает шары, какой из них подарит счастливый шанс, зависит от  выбора правил игры с шарами.
- Что значит игры? Какой игры, Буличка? Я ничего не понимала.
- От той последовательности их выбора тобой и включения в жизненную ситуацию, выстраивается путь твоей реализации в этом мире и в последующем. Читай знаки они вокруг тебя, научись распознавать и замечать их суть, прежде всего,  и только затем делай шаг, - допивая дымящееся какао, отчеканила она, встала и удалилась в свою комнату.
               
Символы и знаки не просто часть действительности, я уже понимала, что они – часть меня, как и я – одно из звеньев определенной сферы пространства бытия в системе мирозданья, а знаки являются проводниками - указателями в переходах среди этих множеств пространств бытия материи и духа.

Но почему я не осознала это раньше и так легкомысленно запрограммировала одной фразой, как мне казалось шуткой, свое будущее?