Рецензия в мажорных и минорных ладах. Кто Вы, д-р

Рецензия в мажорных и минорных ладах: кто Вы, д-р К.?

Свидетельствам очевидца — Василия Яковлевича Куликова — предпослано краткое введение «Об авторе», написанное его внуком по материнской линии профессором-нейрохирургом Е. Г. Педаченко, а также весьма пространная — более 10 страниц — вступительная статья - «хвалебен», автор которой - доктор искусствоведения профессор Вадим Скуратовский (Вадим Леонтійович Скуратівський).

О вступительной статье — несколько слов. Профессор не скупится на похвалу, поставив врача-мемуариста Куликова в один ряд со следующими авторами мемуаров о военных временах: с  врачами по образованию Н. И. Пироговым, В. В. Вересаевым,  М. А. Булгаковым, а также с Нобелевским лауреатом писателем и философом Альбером Камю!

Вся статья пронизана неуместным пафосом, вычурна по манере изложения, оставляя после знакомства с ней привкус нарочитости. И, что немаловажно, витиевато написанная статья искусствоведа звучит диссонансом с незамысловатыми и легко доступными языком и стилем изложения В. Я. Куликова: „... и мне не заказано писать по-божески, т. е. понятно и дельно.» (стр. 29).

Вот ряд характеристик, данных воспоминаниям В. Я. Куликова  В. Скуратовским:

- Убедительность (воспоминаний В. Я. Куликова — Н. К.) та — в нагой правде рассказанного, в жесткой его фактуре и фактичности (стр. 13).
- Так что не-правде, красивой или другой ли, здесь попросту нет места (стр. 13).
- Тысячи и тысячи мизансцен тогдашней драмы. Множество человеческих судеб в ней. Об одних говорится мимоходом, но емко. Другие — при их почти не прекращающемся «портретировании», своего рода непрестанном как бы «анкетировании». При этом памятливость автора, его все замечающий зрачок, точная, скажем так, «диагностика» всех человеческих проявлений на вроде бы малой, но внимательнейше наблюдаемой сцене тех лет, - в сущности все это поразительно (стр. 14).
- Доктор Куликов … сочинил, скажем так социальную «отоларингологию» своего города... (стр. 15).
- Настоящая книга — это именно настоящая, говоря уже философским языком, феноменология оккупационного состояния человека. Одного ли или многих. Но самая убедительная (стр. 17).
- Вот автор-врач и представил всю меру человеческого в том обесчеловеченном времени (стр. 18).
И — так далее, и — тому подобное.

                ***

Небольшой тираж книги (всего 500 экз.) был раскуплен довольно быстро. А — далее?

Доктор В. Я. Куликов прожил под оккупацией 32 месяца. Ещё через 800 (восемьсот!) с лишним месяцев его воспоминания об этой жизни увидели свет. ПЕРВЫЕ (и, скорее всего, ЕДИНСТВЕННЫЕ) воспоминания-свидетельства ОЧЕВИДЦА жизни в оккупированной гитлеровцами Виннице. Причём, не отрывистые воспоминания какого-то бывшего тогда в детском или подростковом возрасте ныне человека весьма преклонного возраста. Нет, написанные на основании дневниковых записей тех лет, составленных местами с поистине прусской скрупулёзностью высоко- и широко образованным врачом цветущего возраста. Золотая жила, алмазные россыпи для историков Винницы, Украины, Европы! Но кто мне укажет на отзыв специалиста об этой публикации, на хотя бы солидную статью журналиста? Выше упоминаемое сочинение профессора-искусствоведа — не в счёт, так как он с темой не знаком, ограничивается лишь общими рассуждениями и пытается, как мне сие видится, первым делом «подать себя».
 
Если бы был знаком, то не преминул бы упомянуть книгу немецкого врача и писателя Курта Эммериха (Curt Emmerich, 1897-1975), публиковавшегося под литературным псевдонимом Петер Бамм (Peter Bamm). В репортаже П. Бамма «Die unsichtbare Flagge» («Невидимый флаг») описываются — взглядом штабного (руководящего) врача — события Второй мировой войны против Советского Союза. Об этой книге будет — в конце моей рецензии — рассказано подробнее.

А со времени выхода книги В. Я. Куликова прошло уже около двух лет...

                ***

Этим, прежде всего, объясняется моя попытка дать непрофессиональную оценку свидетельствам очевидца оккупации Винницы. Но — далеко не только этим. Я, как уже писал  (http://proza.ru/2014/01/13/1915), немного знал Василия Яковлевича, больше — его жену и особенно младшего сына — моего одноклассника. Я лично знал также ряд других лиц, описанных в воспоминаниях В. Я. Куликова. Я проживал в Виннице почти до самой её оккупации, я возвратился в Винницу через год с небольшим после её освобождения, когда внешние последствия происходившего в городе были повсеместно заметны. Я был, правда, в то время ещё ребёнком — и осознание того, что послевоенная Винница уже не та, что была до войны, приходило ко мне с годами. Медленно, слишком медленно. Как-то не было времени и повода это продумать. Да и мать очень скупо рассказывала о времени перед самым началом войны и о первых неделях после её начала. А соответствующей литературы не существовало: советская власть позволяла писать только о сопротивлении фашистам — о подполье и о партизанах. Выслуживавшихся перед оккупантами, сотрудничавших с ними будто и не бывало. А винницкие довоенные евреи, примерно половина которых сумела эвакуироваться и тем самым спасти свои жизни, возвратившись, вытеснили, как смогли,  в подсознание мысли о десятках тысяч земляков, расстрелянных в городе и за его околицами. И почти никогда не заводили разговор на подобные темы. Об этом феномене я писал в «Моей Виннице».

Мне очень импонируют рассуждения В. Я. Куликова о непреходящей ценности воспоминаний очевидцев тех или иных времён и событий. Он - очевидец «немецкой» Винницы - «считал себя в ответе перед историей, винничанами и самим собой» (стр. 27). В общем и целом — совершенно правильная позиция, о каковой я писал во введении к «Моей Виннице».

Воспоминания В. Я. Куликова в оригинале состоят из нескольких (или — более) тетрадей записей, которые очевидно поначалу сам В. Я., а потом - через долгие годы - его внук - профессор Е. Г. Педаченко собирали в одно целое. Сказать, что это им удалось полностью, нельзя. Поэтому в книге встречаются  повторы, шероховатости изложения. Повторы — по два-три раза об одном и том же почти теми же словами — честно говоря, раздражают. Однако, кого и в чём тут винить, если оба здорово потрудились и тем самым соорудили уникальный литературный памятник тому страшному времени? Тут двух мнений быть не может — и благодарность нынешних и будущих читателей, в том числе - и моя, автору воспоминаний и их публикатору огромна.

Одни главы не датированы, другие — разными годами (с 1941-го по 1945-й), после чего следует приписка «(переписано и дополнено в 1974 году)». С одной стороны, это хорошо, что автор предпринял попытку систематизировать разрозненные записи военных лет, дать им оценку «на расстоянии». У него было три десятилетия времени для до- и переосмысливания своего поведения непосредственно перед оккупацией и во время оной. С другой же стороны, самому автору в 1974-м году было уже 82 года, когда возрастные изменения мыслительной деятельности – в большинстве случаев – превалируют над накоплениями житейского опыта. Кто знает, как это было в случае с В. Я. Куликовым? Приводимый внуком В. Я. Куликова факт перевода последним «за день-два до своей смерти» «по памяти на русский язык» авторских подражаний стихотворению Вергилия «Памятник» «с нескольких иностранных языков» (стр. 11) не может служить ни подтверждением одной, ни отрицанием другой версии. Долговременная память и актуальная мыслительная деятельность — далеко не адекватные понятия.

Несомненно, публикатор - внук автора-профессор Е. Г. Педаченко - провёл определённую корректорскую и редакторскую обработку рукописей. Но, вероятно, не желая нарушать дух воспоминаний, на радикальную правку, судя по представленному тексту, не решился. И, если это так — правильно сделал. Мы же постараемся с максимальным пониманием отнестись к некоторым погрешностям не отшлифованных мемуаров В. Я. Куликова.

В «Увертюре к будущей рецензии» (http://proza.ru/2014/01/13/1915) я объяснил, почему буду читать полный текст книги с постоянным предубеждением, с определённой долей скепсиса. И вот полный текст книги, любезно переснятый и пересланный мне, находится перед моими глазами. А перед вашими, мои читатели — моё мнение о книге в целом и, как говорится, в частности...

Предупреждаю, что я, как и В. Я. Куликов, буду иногда повторяться. К этому принуждает не только структура книги, но и «нестыковка» — между собой — некоторых утверждений автора.

Что касается обильного цитирования из книги В. Я. Куликова, то это объясняется просто: книга малодоступна — и я пытался познакомить читателя  более-менее с содержанием свидетельств и со стилем изложения очевидца.
 
И — последнее. Если эта рецензия покажется вам громоздкой (в ней — более полусотни страниц), то учтите: книга В. Я. Куликова, объёмом более 380 стр., может послужить материалом для рецензии, занимающей минимум 150 страниц. А профессиональным историкам, несравненно лучше меня знакомым с материалами, касающимися оккупации Украины гитлеровцами, и этих полутораста страниц бы не хватило, чтобы разобрать содержание книги. Если бы они на это решились...

                ***

Начну с описания В. Я. Куликовым настроений винничан, предчувствовавших приближение военных действий (стр. 33). Многие, испытавшие все «прелести» большевистского произвола, - откровенно пишет В. Я. Куликов - относились к возможному нашествию немцев спокойно: мол, хуже, чем есть, быть не может. Евреи, зная о зверском отношении гитлеровцев к их нации, были весьма обеспокоены. Они не верили сообщению ТАСС (о том, что войной и не пахнет), считая его «вредным измышлением Сталина». [Прошу запомнить это место воспоминаний — Н. К.] «Так же, примерно, думали и говорили многие здравомыслящие винничане», - продолжает В. Я. Куликов. В записи от 24-го июня (стр. 41) В. Я. Куликов сообщает о проходе через Винницу поезда с эвакуированными из Львова. «Особенно они (эвакуированные — Н. К.) напугали евреев, которых, по словам эвакуированных, немцы убивают без суда и следствия.» [И это место прошу запомнить — Н. К.] А кому интересно узнать подробности происходившего в 1941-м году во Львове, может это сделать тут: http://www.istpravda.ru/pictures/7882/ . Вопрос к тем, кто ознакомился с этой ссылкой: ведали вы раньше об этом?

Мне представляется симптоматичным, что повествование В. Я. Куликов ведёт от третьего лица, упоминая о себе с отстранённостью как о «докторе Куликове»,  впрочем, нередко переходя и на «мы», «нам». В этом, по моему мнению, возможно просматривается неосознанное (или, всё же, намеренное?) желание подчеркнуть объективность (абсолютную реальность) описываемого, акцентировать почти нейтральность изложения, а в «мы» и «нам» - оттенить то, что и другие очевидцы это таким же образом видели, так же об этом думали... Автор замечает (стр. 28), что  он «имел всегда в виду правду», что ему при написании мемуаров «не надо было кривить душой», что не желал бы выхода его трудов в люди «в цветистом одеянии неправдивости, домысла или выдумки».

                ***

Военное время для доктора Куликова началось 22-го июня 1941-го года с выступления по радио «комиссара по иностранным делам тов. Молотова». Об этом уже через неделю по всей стране запели на мотив «Синего платочка» - популярного вальса Ежи Петербургского:

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.

Удивительно, но выступление Молотова невольно слушал и я, стоя на балконе нашей квартиры на третьем этаже дома, примыкающего к зданию, как оно тогда называлось,  Клуба промкооперации, а теперь — (перестроенной большевиками до полной неузнаваемости!) синагоги Лившица. Уличный репродуктор висел на столбе прямо рядом с нашим домом, немного ниже балкона — у него скапливался иногда народ (после войны — во время трансляции репортажей о футбольных  матчах), но в таком количестве — никогда! Поэтому и врезалось мне это событие в память на всю жизнь, хотя было мне в тот день всего три года и два дня. Отца совсем не помню, мать – в довоенное время – тоже, а вот этот момент до сих пор не забыл! А произошло это в часы подготовки к празднованию моего третьего дня рождения. Я об этом уже писал. Повторяюсь, так как это был день, изменивший жизнь не только страны, но и во многом — мою собственную. Эвакуация под бомбёжками в Сибирь, гибель отца, тяжёлое заикание, тифы, туберкулёз, отморожения... Счастье моё, что мне потом удалось соединиться с матерью и что она была детским врачом: выходила.

Много места уделяет В. Я. Куликов описанию эвакуации винничан, отмечая никудышную организацию этого мероприятия. В. Я. Куликов сравнивает события конца июня - первой половины июля 1941-го года с временами Первой мировой и Гражданской войн, анализирует причины, помешавшие нормальной эвакуации населения Винницы. Тут мне заметить нечего, кроме как подтвердить, в общем, его слова. Моя мать рассказывала, что все довоенные учебные тревоги, указания по сортировке раненых, поражённых газами и пр. оказались весьма далёкими от действительных событий и нужд начального этапа войны... И такими же бесполезными, как наши кавалерийские полки против механизированных войск противника. О хаосе при эвакуации рассказывала она также, но как, по моему мнению, можно было ожидать другого, если население (советский народ) власти обманывали до последнего, призывая сохранять спокойствие, не паниковать? А враг между тем продвигался по советской территории с невиданной доселе скоростью...

«.. заграничные радио часто говорили о зверствах фашистов в отношении евреев не только в оккупированных государствах, а и в самой Германии. А заграничные передачи слушала «вся Винница». Словом, о нечеловеческом обращении фашистов с евреями сведений было предостаточно. А раз это так, то почему не учли этого при эвакуации? Почему, например, не эвакуировали жен и детей, отцы которых ушли на войну, а также многосемейные, многодетные семьи еврейской бедноты?...» (стр. 97). Запомним эту цитату.

А сразу же после неё как раз будет к месту процитировать следующую ремарку В. Я. Куликова:
«Нам известно, как поступали многие медики, возглавлявшие медицинские заведения. Так, заведующая горздравом Гиммельфарб, главный врач винницкого единого диспансера Дуклер, профессор Ярославский (организатор и первый заведующий - с 1936-го года - кафедрой ЛОР-заболеваний медицинского института — Н. К.) и многие другие просто покинули свои посты и исчезли. Профессор Лорин-Эпштейн, когда ему заметили, что он оставляет без помощи тяжело больных, возразил: - «Что же вам угодно, чтобы из меня немцы сделали профессора Мамлока (несчастного героя фильма такого названия)»? (стр. 54).
 
О фильме и его создателях можно рассказать немало интересного. Ограничусь лишь двумя разъяснениями. 1. Профессор Мамлок погиб — после издевательств и пыток — от рук нацистов. 2. «Фильм «Профессор Мамлок» вышел на экраны в конце 1938 года, но прокат его был кратковременным. После подписания Пакта Молотова-Риббентропа все антифашистские ленты были положены на полку, в том числе и все триста копий «Мамлока». Вышел в прокат после войны.» (из ВикипедиИ).
В. Я. Куликов, однако, пишет следующее: «Картина «Профессор Мамлок» долго и с успехом шла в кинотеатрах Винницы.» (стр. 97). Может быть, Винница была исключением...

Вы ещё не забыли мою просьбу запомнить строки из воспоминаний В. Я. Куликова, в которых он сообщает, как нацисты расправляются с евреями? И о том, что винницким евреям об этом было известно, несмотря на замалчивание подобных фактов советскими властями? И вот после всего этого В. Я. Куликов как бы обвиняет винницких евреев-медиков в том, что они «просто покинули свои посты и исчезли»! Наверное, им надо было за две недели, как это требовал действующий тогда КЗоТ (Кодекс Законов о Труде), принятый ВЦИКом ещё в 1922-м году, предупредить письменно администрацию о расторжении трудового договора по собственному желанию? Возможно, указав (как требовал закон) уважительною причину увольнения (например, спасение собственной жизни и жизней своих близких путём эвакуации), если работник желал более быстрого увольнения? А если и подать такое заявление уже было некому? Или администрация не посчитала бы причину досрочного увольнения уважительной? Тогда — ожидать положенные две недели? А после истечения этого срока ещё несколько недель (уже - в ужасе!) — того дня, когда им прикажут рыть для себя могилы?
Я, конечно, утрирую. Но как ещё прикажете реагировать на подобный пассаж в воспоминаниях В. Я. Куликова?

И не работал бы тогда после войны В. Я. Куликов ассистентом на кафедре, возглавляемой Владимиром Петровичем Ярославским. Как и я не был бы оперирован однажды этим профессором. И не слушал бы я его лекции во время обучения в институте. Скажете, что был бы другой профессор? Увы, не было бы: профессоров не хватало — и  В. П. Ярославский заведовал кафедрой до 1962-го года.

Как мне это видится, написав изложенное выше, В. Я. Куликов начинает уже подготовку к обоснованию своего пребывания в оккупированной Виннице. Но об этом ещё будет сказано не раз.

Не пришлись мне по вкусу и размышления В. Я. Куликова об отсутствии (перед самым вступлением немецких войск в Винницу!) политической работы в городе. Например, в областной больнице им. Пирогова, где «работают и молчат, отслужили — молча разошлись. Где политработники? Где активисты?»
И — следующая за этими, мягко говоря, явно не искренними вопросами, цитата (с небольшими отклонениями от оригинала) из И. С. Никитина (Разговоры, 1857):
 
                «Где Вы, слуги добра?
                Выходите вперед,
                Подавайте пример,      
                Поучайте народ!»

«Вот вам и единство партии с народом. Вот вам и монолитность!» - сокрушается или, скорее, зло иронизирует В. Я. Куликов (стр. 58). Не к месту всё это тут и звучит как-то ханжески — таково моё мнение. Где-то в прошлой жизни (нам не известно, по какой причине) пути начальника госпиталя В. Я. Куликова и коммунистической партии разошлись (чтобы после войны снова сойтись в обкомовской больнице). Так что, лучше бы просто констатировать факты, отказавшись от комментариев. Ведь каждый в это время думал только о выживании — и это вполне нормально, по-человечески, объяснимо.

17-го июля, за день до овладения немецкими войсками Старым городом (там, на даче автор жил с семьёй), доктор Куликов пишет о себе: «Жалеет, что не выехал из Винницы в первые дни эвакуации» (стр. 59). Эта запись нам ещё пригодится — не забудем её.

                ***

Своему рассказу о жизни в оккупированной Виннице (стр. 74) В. Я. Куликов предпослал (с незначительными отклонениями от оригинала) эпиграф из «Надгробной надписи» Р. Бернса (в переводе С. Я. Маршака):

                Прошел Джон Бушби честный путь.
                Он жил с моралью в дружбе...
                Попробуй, дьявол, обмануть
                Такого Джона Бушби!

Совершенно ясно, что этой эпитафией В. Я. Куликов как бы заранее подводит итог своей жизни-работе в оккупированной немцами Виннице. Нет, неспроста начинается первая глава с изложения редкого во времена царизма пути сына крестьянина-середняка к гимназическому, а потом и к высшему образованию. Тут — и о происхождении, и о незаурядных способностях, и о трудностях обучения...

А далее — резкий переход к объяснению: «Как я очутился в оккупации». И здесь В. Я. Куликов (я об этом писал в «Увертюре...») сильно лукавит.
По порядку. «Причин много. Во-первых, обо мне не позаботились по месту моей службы» (стр.76), то есть, ни в санчасти НКВД, ни в областной больнице им. Пирогова. Сотрудников НКВД и их семьи эвакуировали 2-го и 5-го июля, но В. Я. Куликову сообщили об этом поздно, когда «другие уже сидели в вагоне». А его «семья в это время находилась на даче в Старом городе, и мы отстали от эшелона». Вторая часть предложения не понятна, ибо отстать от эшелона можно, если прежде какое-то время находится в нём или двигаться около него (возможно, просто неудачно сформулированная мысль о том, что семья Куликова к отправке эшелона не успевала). Последний эшелон с эвакуированными ушёл из Винницы 10-го июля.

На стр. 51-52  В. Я. Куликов пишет следующее: «Работники (служащие) НКВД, милиции, обкома, облисполкома и многих других учреждений, фабрик и заводов, имевшие служебные машины, выехали 19 июля, когда бой с немецкой частью шёл на проспекте Коцюбинского. Из врачей предпоследними выехали врачи санчасти Гольдис и Жилькис и примкнувший к ним Голавский. В их распоряжении была ведомственная грузовая машина. С погружённым в неё наиболее ценным имуществом (например, микроскопами санчасти) она в течение нескольких дней стояла во дворе санчасти, готовая в любой момент двинуться в путь.» На стр. 76 читаем следующее: «Всё это время наша семья в пять человек с восемью тяжёлыми узлами и чемоданами ожидали соответствующего распоряжения. Можно было уехать и на машине санчасти, но начальник санчасти т. Гольдис Самуил Николаевич, вместо меня, как это должно было быть, нашел место на ней только доктору Голавскому, не служившему в санчасти.» Куда пропал упоминавшийся ранее врач Жилькис и где всё же служил доктор Голавский? Может быть в санчасти обкома (в Лечсанупре)?
Но нет худа без добра. «Между прочим, впоследствии я был доволен, что получилось так, а не иначе: если бы доктор Голавский не успел выехать, то он бы погиб, как и все его другие единоплеменники, а так мы уцелели оба».

Когда выехала машина санчасти — точно не указано. По смыслу: если не 19-го, то всего лишь на день-другой раньше (предпоследняя, по словам В. Я. Куликова, машина с врачами). Но уже 15-го июля доктор В. Я. Куликов, как он рассказывает, лишился своего эвакуационного удостоверения, разорванного прокурором погранвойск НКВД на мелкие полоски. «Вы нужны Виннице», -  объяснил В. Я. Куликову председатель ревтрибунала (стр. 76-77). Если произошло всё действительно именно так, то, казалось бы, место в машине, занятое Голавским, В. Я. Куликова уже не должно было интересовать. Но как же не упомянуть о том, «что получилось так, а не иначе» и что он «впоследствии … был доволен»?

Жаль, не сказано, где вручили В. Я. Куликову это эвакуационное удостоверение, без которого ни прав на эвакуацию, ни возможности выехать из Винницы не было. Которое являлось как бы документом на право продвижения в глубокий тыл. Выдали его В. Я. Куликову в горисполкоме? Вряд ли. Скорее — на одном из мест службы, где об авторе, по его словам, «не позаботились».

А теперь вспомним о приведенной выше записи В. Я. Куликова от 17 июля 1941-го года: «Жалеет, что не выехал из Винницы в первые дни эвакуации» (стр. 59). Если жалеет, то значит возможность такая у него была. И эвакуационное удостоверение, ещё не разорванное прокурором на мелкие полоски,  лежало в кармане. Не желал эвакуироваться или что-то помешало? Жалел всё это немалое время с начала эвакуации или что-то произошло, что вдруг переменило его настрой? Никаких объяснений: «догадайся, мол, сама», как пелось перед войной в популярной песне. Правда, у В. Я. Куликова «в каждой строчке (НЕ) только точки», но зато какая замысловатая цепочка объяснений!..

В качестве справки: Совет по эвакуации при СНК СССР (создан 24 июня 1941 г. постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР «для руководства эвакуацией населения, учреждений, военных и иных грузов, оборудования предприятий и других ценностей»)  в письме от 27 июня 1941 г. определил группы гражданского населения, подлежащие первоочередной эвакуации (семьи квалифицированных рабочих и инженеров, военных, советских и партийных работников, детские дома, пр.). Конечно, врачи с семьями и семьи врачей, призванных в армию, входили в число тех, кто подлежал первоочередной эвакуации.

И ещё: фамилии врачей Гольдиса, Жилькиса и Голавского мне в послевоенной Виннице не приходилось слышать. То ли они погибли при эвакуации (немцы бомбили дороги — и хотя я остался жив, но более трёх десятилетий с того времени сильно заикался), то ли были мобилизованы и лишились жизни во время боевых действий, то ли проживали после войны где-то в иных местах.[В августе 2015 г. я узнал, что капитан медицинской службы, участник ВОВ Гольдис в 1949-1950 г. г. снова возглавлял медсанслужбу МВД в Виннице - Н. К.]

Вернёмся однако к объяснению В. Я. Куликова: «Второй причиной, по которой я очутился в оккупации, была моя дисциплинированность и высокое понимание долга.» (стр. 77). Под дисциплинированностью понималось выполнение приказа заведующего Винницким областным отделом здравоохранения от 13 июля 1941 г. «принять покинутое всеми врачами ЛОР отделение» Пироговки. «Это распоряжение надо было выполнить во что бы то ни стало. Шутка ли дело — в Виннице осталось около пятидесяти тысяч населения — преимущественно женщин, детей, стариков, больных, а кроме меня не осталось ни одного отоларинголога. Профессор Владимир Петрович Ярославский, врачи Овсей Иосифович Данцис, Евсей Григорьевич Якирсон покинули ЛОР клинику, что называется, «на ходу»». Снова пишет В. Я. Куликов в явно обличительном стиле, как бы не замечая особой ситуации, в которой находились евреи Винницы — профессора ли, просто врачи, все остальные. О В. П. Ярославском я писал выше, О. И. Данциса помню уже как пенсионера, страдающего раком желудка, «сидящего» на морфии и всё же пытающегося достроить свой домик по ул. Козицкого (примерно, напротив угла с ул. Володарского). Об  Е. Г. Якирсоне не слышал.

Далее В. Я. Куликов сообщает, что в Красную Армию были призваны заведующий ЛОР отделением областной больницы Абрам Ассирович Богомольный и ординатор отделения Давид Моисеевич Берман. О Д. М. Бермане ничего не знаю, а вот А. А. Богомольный — почти всегда в приподнятом настроении, заядлый рифмоплётчик (не только в тостах, но и в обычных беседах он непрестанно рифмовал) — вместе с женой Риной Львовной были завсегдатаями торжеств в нашей квартире. С мамой (и, наверное, с моим отцом) они дружили с довоенных лет.

Эвакуировались клинический ординатор Елена Дмитриевна Кижаева и заведующая ЛОР поликлиники Зинаида Цальевна Зарудий. Об  Е. Д. Кижаевой я ничего не знаю, а о З. Ц. Зарудий я упоминал в «Моей Виннице», рассказывая о её муже-инвалиде, возглавлявшем  местное отделение Центрального управления по распространению печати «Союзпечать».

«Словом, получилось так, как сказала санитарка в пьесе А. Е. Корнейчука «Платон Кречет»: «Вся медицина сбежала»» - заключает с неодобрением В. Я. Куликов (стр. 78). С б е ж а л а!

                ***

Более полная цитата из пьесы: «А вот в девятнадцатом году, когда вся медицина сбежала, тоже был один незабываемый случай.» Так вот, в 1941-м же году, когда «вся медицина сбежала», произошёл  н е о б ъ я с н и м ы й  случай: генерал Красной Армии в отставке (со слов его внука), врач санчасти НКВД, выполняя приказ уже несуществующего облздравотдела, решил остаться в оккупированной немцами Виннице, хотя его генеральское прошлое и НКВД-истское совсем недавнее сулили ему - единственному на Винницу и область врачу-специалисту - не заботу о ЛОР-пациентах, а верную смерть!

В. Я. Куликов как бы сознаёт опасности, которые его подстерегают (стр. 78 и далее), но почему-то уверен, что ему поможет «хороший жизненный опыт». Что это: необъяснимая наивность зрелого человека или попытка задним числом оправдать своё желание сотрудничать с немцами в надежде на высокую должность и почёт, которыми — из-за его беспартийности — он был обделён партийно-советской властью?

[Моим критикам адресуется: высказанное предположение и мне самому кажется оскорбительно-подозрительным, но отмести его с порога не удаётся.]

«Я был врачом-специалистом. Это у немцев звучит гордо.» (стр.79). Но не для отставного же генерала Красной Армии и сотрудника санчасти НКВД! Немцы расправлялись со специалистами практически так же, как и с прочими. Может быть, с некоторой задержкой, используя специалистов некоторое время для неотложных работ. Так, как это произошло и в Виннице, о чём подробно рассказывает сам В. Я. Куликов (стр. 100).

Всё это — при том, что «... уже в 1939 году до Винницы доходили слухи, а в 1940 году дошли и беженцы, свидетельствовавшие, что немцы-фашисты, оккупировавшие Польшу, совершенно не похожи на немцев кайзера [то есть, на немцев периода 1-й мировой войны — Н. К.]. Они жестоко обращаются с населением, беспощадно расстреливают оккупированных за самые незначительные нарушения их бесчисленных распоряжений, объявлений, постановлений, приказов... Страна разорена. Население порабощено, угнетено, обобрано, голодает. Города лежат в руинах.» (стр. 84). А несколько выше: «Жизнь оккупированного для оккупанта не имела никакой цены, никакого значения. Его мог убить безнаказанно любой немецкий солдат.» (стр. 81).

Тем не менее, В. Я. Куликов отваживается писать следующее: «При космополитическом мировоззрении, при совести мягкой как тальк, при известной степени себялюбия можно было бы тихо, мирно, спокойно, безбедно и безупречно дождаться прихода Красной Армии в Винницу и без малейшего упрека со стороны нашего народа, власти, партии, НКВД» (стр. 79-80)!

Ну, зачем было так лицемерить, выводя на бумаге эти столь далёкие от правдивости слова?! Кто им поверит, если о приходе Красной Армии в период стремительно отступления её, захвата в плен целых соединений могли думать только неисправимые фантазёры, а автор постоянно подчёркивает свой трезвый взгляд на факты? То, что так именно случится, можно было подозревать, в лучшем случае, лишь примерно через полтора года.  И как не гармонируют между собой в устах В. Я. Куликова, обиженного на партию и власти, эти рядом находящиеся слова: наш народ, власть, партия, НКВД!

Да и никаким сравнениям, в которые пускается автор (с временами двухтысячной давности!), тут не место. Однако автор снова ударяется в исторические параллели, не забывая при каждом удобном случае похвалить доктора Куликова (напоминаю, что повествование ведётся от третьего лица), выбирающего всегда верный вариант: «... справедливость обязывает сказать: «Пошёл Куликов в Красную Армию не как сторонник коммунистов и противник белогвардейцев, а как сын своего народа, попавшего в беду»» (стр.83). Вам понятно? Мне  тоже — нет.

Длинные рассуждения об общем и различиях в оккупационных устремлениях Цезаря (в Галлии), Ленина (в Азербайджане), Гитлера (в Советском Союзе), о надуманных поводах этих оккупаций, прочее занимают немало места (стр. 84-90), опять же отвлекая читателя от интересующих его деталей перехода автора на службу к немецким властям.

                ***

«Пишу по тому, что видел своими глазами, что слышал своими ушами, постигал своим умом,  в чём участвовал сам, близкие мне люди или достойные внимания и уважения мной винничане. Пишу по общечеловеческой правде трудящихся людей, опираясь на справедливость, пользуясь и формальной логикой («Да будет слово ваше верно: «да» — «да», «нет» — «нет», а что сверх того, то от лукавого»). Стараюсь не грешить против этих принципов.» (стр. 90-91).

Обращаю внимание, что В. Я. Куликов тут вдруг начинает писать ОТ  ПЕРВОГО  ЛИЦА. Здесь же — полное понимание автором чрезвычайной важности оставляемых им для потомков мемуаров. В. Я. Куликов абсолютно прав: скудность материалов по оккупации Винницы, избирательное и поверхностное описание того, что было, преднамеренное избегание при этом ряда тем, отсутствие упоминаний о промахах и ошибках того времени, пр. — всё это накладывает на него как на мемуариста особую ответственность: «Зачем, например, молчать о «еврейском вопросе», об ошибках подпольной работы молодёжи,  о поверхностном освещении партизанского движения и т.д.?» (стр. 91).

И далее автор заявляет и спрашивает совершенно справедливо: «Гитлеровская оккупация Украины (Винничины, Винницы) — вопрос большого, исторического значения, вопрос многогранный. Здесь есть чем заняться и экономисту, и политику, и идеологу, и, конечно, историку. А где капитальные работы на эти темы? Где материалы для них?» (стр. 91).

Утверждения и вопросы доктора В. Я. Куликова актуальны и сейчас, через 70 лет после окончания оккупации! Посему — я повторяю написанное в начале рецензии — меня поражает молчание вокруг книги воспоминаний В. Я. Куликова!

                ***

Читаем эту книгу дальше. Пропустим исторические реминисценции, которыми богаты свидетельства очевидца. И обратимся к самим свидетельствам.

Со стр. 95 начинается не только новая глава («О расстреле винничан-евреев немцами-фашистами в оккупированной Виннице»), но, судя по имеющимся в ней предисловию и введению, как бы особая тетрадь воспоминаний В. Я. Куликова.

На подходе к изложению собственных впечатлений об этих событиях В. Я. Куликов снова подчёркивает хаотическую эвакуацию населения Винницы (где, в каком городе, даже таком небольшом, как Винница, эвакуация была организована должным образом? - страна по всем аспектам была не подготовлена к войне на своей территории – Н. К.), строит предположения о том, как могло бы быть лучше. Пишет о значительной доле еврейского населения в Виннице (несколько десятков тысяч человек), о том, что власти знали, что наверняка ожидает евреев при захвате города гитлеровским войсками (стр.97). Я уже касался этих вопросов, поэтому перехожу к той трагедии, которая началась с момента вхождения немецких войск в город.

В. Я. Куликов описывая безвыходное унизительное и бедственное положение евреев в оккупированном городе, не скрывает, что виной тому были не только сами немцы, но и служившие у них местные полицаи, прочие горожане. «С первого же дня оккупации евреи оказались вне закона. Подонки общества, не стесняясь, оскорбляли их. По ночам они забирались в квартиры евреев, грабили их.» (стр. 98).

В то же время находились и смелые люди, бравшие евреев под свою защиту, скрывавшие их у себя. Доктор Вакуленко (доцент - патологоанатом Николай Афанасьевич Вакуленко — я у него учился) прятал жену (покойного) профессора Фишензона (после войны она вышла замуж за адвоката Шаина — были не раз в нашем доме; о всех троих я писал в «Моей Виннице»). Помогали евреям и В. Я. Куликов с женой (я ещё отмечу это ниже).

Переходя к свидетельствам о расстреле евреев 19-го сентября 1941-го года, автор перемежает виденное им самим с рассказами других лиц. Страшный итог того дня — шестнадцать тысяч убитых! Их имущество разграбили, квартиры заняли как немецкие офицеры, так и представители городской администрации из местных жителей.

Примерно через два с половиной месяца после этого оставшиеся в живых евреи Винницы должны были утром 5-го декабря 1941-го года собраться на стадионе для отправки в гетто (которого, на самом деле, в Виннице и округе не было). Кто мог, тот пытался избежать новых мучений и почти неминуемой гибели. Упоминавшейся Фишензон удалось уйти в село, за соседку Куликовых  Казибекову поручились жена Куликова и две других женщины: она, мол, действительно русская, как значилось в каким-то образом раздобытом ей паспорте.

Стефанию Захарьевну Казибекову я знал. Она и после войны жила в том же доме по ул. Ленина (немного в глубине от здания редакции «Винницкой правды»). Знал я её как бы из двух источников: как приятельницу матери моего одноклассника и как мать одного из близких друзей моего сводного брата. Наталья Ивановна Куликова со смехом рассказывала о странностях своей давней знакомой. Помню такой эпизод: прибегает к Куликовой Казибекова (они и после войны дружили и жили недалеко друг от друга) с газетой в руках и с криком «Патон умер!». Е. О. Патон был очень знаменит не только на Украине. Возглавлявшийся им Институт электросварки разработал новейшие методики конструирования и строительства железных мостов (сварка под водой, клёпаные мосты, пр.). О Патоне постоянно писала пресса, сообщало радио. И вот Стефания Захарьевна находит во время основательной уборки на кухне газету с портретом Патона в траурной рамке. И спешит сообщить «печальную новость» подруге. А газета была примерно двухлетней «свежести»...

С. З. Казибекова была худощавой и бойкой, а её муж-осетин (служил где-то бухгалтером) — полным и  степенным. Юра — их единственный сын (лет на десять старше меня) — узкого телосложения, невысокий молодой жгучий брюнет явно кавказской внешности (однако, с заострённым небольшим носом!) закончил Московский институт железнодорожного транспорта. Во время учёбы участвовал в художественной самодеятельности и, по его рассказам, даже приглашался в знаменитый Ансамбль народного танца под руководством Игоря Моисеева. Юра отказался —  и после окончания института возвратился в Винницу, где устроился на работу в Управление ещё существовавшей Винницкой железной дороги. С братом они сошлись на почве увлечения преферансом. Юра бывал у нас очень часто. Если на «пульку» не набиралось людей (брат бездельничал: проводил время в бильярдной парка культуры или за игрой в карты), Юра хватал книгу (их в нашей квартире было немало) и садился читать. Если он приходил, а брата не оказывалось дома — это не мешало ему так же тихо усесться с книгой. Около 18 часов у нас дома был обед. Мама приглашала Юру за стол — иногда он соглашался. Никогда не говорил о доме, может быть, изредка одним-двумя словами упоминая об отце. Любил пошутить. Кстати, об этой черте одноклассника Юры Казибекова упоминал и Семён Тал(ейсник) в своих воспоминаниях о Виннице ( http://www.proza.ru/2004/03/21-38): «Смешливый чернявый нацмен, с плохими зубами, тщедушный Юра Казибеков, всегда был готов к любой шкоде лишь бы посмеяться вволю.»

После расформирования Винницкой железной дороги Юра переехал в Киев и дослужился в Управлении Юго-Западной железной дороги до должности начальника оперативного отдела. Однажды я был у него на работе в Киеве: нужно было срочно выехать, а билетов не оказалось. Юрий Константинович — располневший, в генеральском мундире, покрытом табачным пеплом (Юра много курил) — сделал всё необходимое. Во время нашей краткой беседы, прерываемой звонками, наверное, дюжины телефонных аппаратов, разместившихся на его безразмерном рабочем столе, Юра только спрашивал (я тогда жил в Казани и во время его частых приездов на выходные в Винницу не мог с ним встречаться), а о себе, семье, детях — ни слова.

И вот сейчас, прочитав строки В. Я. Куликова о матери и сыне Казибековых, я подумал, что Казибековых-то могло и не быть. Что мать Юры была еврейкой, никто из Юриных друзей не ведал. И даже то, что Юра в феврале 1943-го года был насильно вывезен для работы в рейхе (стр. 248), не помню, чтобы я когда-то слышал. Сколько же надо прожить мне ещё, чтобы узнать, может быть, самое важное о моих хороших знакомых?

Кстати, при недавнем моём телефонном расспросе одного из знакомых Юры по десятому классу школы — врача-отоларинголога  Симши (Семёна Григорьевича) Айзенберга из Беэр-Шевы (Израиль), выяснилось: Юра рассказывал о том, что находился в Германии. Однако соученики поняли — как сын офицера советских оккупационных войск. Школу Юра окончил в 1947-м году, будучи несколько старше своих одноклассников.

                ***

Если первый сбор («для отправки в гетто») окончился для евреев благополучно (у них проверили документы, а затем их отпустили домой), то 16 апреля 1942-го года «сбор для отправки в гетто» (которое, опять же, не существовало) завершился расстрелом. Было убито ещё девять тысяч человек. Количество расстрелянных как в первый, так и во второй раз В. Я. Куликову сообщил инженер Иосиф Львович Морозов, в квартире которого одну комнату занимал руководитель винницкой биржи труда Роберт Рейтер. 

В начале книги В. Я. Куликов отмечает, как мне представляется, небезынтересный для читателя факт: «Также погибли фотоматериалы о первом расстреле евреев (19 сентября 1941 г.) и мн. др.» (стр. 26). Это — когда автор боялся, что о наличии у него таких материалов узнают немцы. Не будем возражать автору, который близко контактировать с немцами всё же не побоялся: «Ко мне в ЛОР отделение приходили коллеги, врачи-немцы..., а я потом бывал в их ЛОР отделениях госпиталей, дислоцированных в Виннице.» (стр. 24). На стр. 189 В. Я. Куликов сообщает о своих контактах с немецкими руководителями города — штадткомиссаром, председателем биржи труда, пр. (Маргенфельдом, Рейтером, Фенделем, Теккелем, будущим «бакинским комиссаром»), причём не на службе, а либо в гостях у других - инженера Морозова, врача Деменкова, либо - в своём доме. Не боялся В. Я. Куликов регулярно слушать передачи зарубежных радиостанций, что — при обнаружении — жестоко каралось (до расстрела! - стр.305).

Но разве не напрашиваются, в связи с этим, многие вопросы:
Кто фотографировал? Сам?!  (Напоминаю, что автор фотографировал во время оккупации: «Никогда не полагался на память, а всегда старался описать или занотировать событие или факт «по горячим следам». Если возможно было воспользоваться фотографией, то не уклонялся от этой возможности.» - стр. 25).
Если — не сам, то — кто?
И как тогда эти фотоматериалы попали к автору? В каком количестве?
Что было видно на фотографиях?
Почему автор не упоминает об этих  фотографиях ещё раз, уже рассказывая собственно о расстреле евреев Винницы?

Тяжёлые вопросы, так и оставшиеся без ответа. Что позволяет предполагать многое...

                ***

«27 июля было приказано евреям носить на левом рукаве повязку с шестиконечной еврейской звездой (щит царя Давида)...»
«27 марта 1942 года немцы приказали евреям носить этот знак не на левой руке, а на левой стороне груди. Здесь он был виднее и сильнее безобразил рубашки, кофточки, пиджаки и т. п. одеяния. Кому нужна была эта немецкая выдумка? Что она давала им?» (стр. 103).
В другом месте (стр. 150):
- «Повязка с еврейским знаком, носимая евреями на руке, - позор ХХ века, бирка, которую уже не цепляют и лошади на хвост, клеймо раба, - говорил д-р Куликов.- Кому нужно это издевательство над человеком? Это же знак низкой культуры того, кто выдумал его и заставил своего современника носить его на видном месте».

Здесь хочется спросить: а к чему эти ненужные вопросы, доктор Куликов? Вы же сами пишете на той же странице 103 (несколькими строчками выше): «... этот знак привлекал к себе внимание, угнетал носивших его (знак обязаны были носить все евреи от 15 лет), мешал их контакту с винничанами и селянами из окружных сёл...».

Мы Вам и так верим, что Вы не были антисемитом, сочувствовали и помогали в силу своих сил евреям, так как выросли в селе Саратовской области, где не было ни евреев, не юдофобов. «Заразиться» слепым антисемитизмом Вам было просто не от кого. Может быть, при спорадическом посещении немецких лютеранских церквей, о чём Вы упоминаете: «Ходил в лютеранские кирхи, много знал церковных обрядов» (стр. 80). Антисемитизм римского Святого престола известен два тысячелетия, об антисемитизме лютеранской церкви упоминалось реже. Но великий реформатор Мартин Лютер был и великим антисемитом, натравливавшим приверженцев его церкви на евреев. Написанное им и Гитлером по поводу иудеев нередко трудно различить.

На Украине Вам встретились, конечно, разные евреи, но ничего совсем необычного в их человеческих качествах Вы не обнаружили. А Вашими соседями по дому № 51 (угол улицы Ленина и переулка Абрамовича) были милые люди — известный всему городу еврей Моисей Айзикович Абрамович с женой Ревеккой Григорьевной, о чём Вы сообщили не раз. (Однако, почему-то  Вы не разу не указали на профессии М. А. и Р. Г.)  Ваше последнее упоминание о них — от том, как Абрамовичи 19-го сентября 1941-го года уходили из дома на свою погибель: он в начищенных до блеска ботинках, она, как всегда, «под ручку» с мужем (стр. 106).

Так кому же нужны эти риторические вопрошания? Что они дают Вам или читателям Вашим? Только порождают новые вопросы типа «С чего бы это ему пришло в голову очевидное ставить под сомнение?» ...

                ***

Глава «Настроение винничан в оккупации» опять же напоминает отдельную тетрадь, так как в ней повторяется многое из того, о чём уже было сказано в предыдущих главах.

Мне показался особо интересным следующий отрывок из этой главы.
«Были ли винничане-патриоты, попавшие в оккупацию?  Были! - И немало. Кто они? Во-первых, это оставленные для обслуживания населения врачи. Их было немного, и по отношению к своему долгу они были неодинаковыми. Одни служили своему делу сознательно, самостоятельно и скромно в мирное время, такими вошли и в условия оккупации. Другие, будучи безынициативными в мирное время, в таком виде оказались и в оккупации. При умелом руководстве они оживлялись и неплохо выполняли свой долг, но представленные самим себе терялись, не оправдывали надежд. Третьи оказались трусами, ушли в себя. Эти - «коптили небо». Это была «гнилая интеллигенция», «нахлебники» народа. Были среди врачей и оставшиеся в оккупации по своей бедности, по нерасторопности, по надежде на изменение положения на фронте в пользу Красной Армии, по неосведомленности о положении на фронте, - ведь сведения об этом запаздывали, а часто бывали и неправильными.» (стр. 132).

Как вам нравится эта «классификация» доктора Куликова?

«...оставленные для обслуживания населения врачи» - кем и каким приказом?  О каких оставленных для обслуживания населения врачах можно было говорить, если не эвакуировавшееся население фактически обрекалось на гибель? Вот, что приказывал Сталин в  выступлении по радио 3-го июля 1941-го года:

«При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.»
Не только врагу, но и попавшему в оккупацию населению — ничего: «ни килограмма хлеба, ни литра горючего»! Что «не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться.»! (Кстати, об этом можно прочесть и у В. Я. Куликова на стр. 135.)
А жить-то как?!

Или — врачи, «оставшиеся в оккупации по своей бедности, по нерасторопности, по надежде на изменение положения на фронте в пользу Красной Армии, по неосведомленности о положении на фронте», составившие, по «классификации» автора отдельную группу? Что это за недоумки такие: их коллеги осведомлены — и спасаются бегством. Не попавшие в окружение части Красной Армии в спешке отступают на восток. А врачи ничего не слышат, не видят — и, по своей нерасторопности, не двигаются с места?
Как-то всё это, мягко говоря, не убеждает.

                ***

Странным мне кажется и поведанное В. Я. Куликовым о его разъяснительной работе среди коллаборационистов. В. Я. Куликов использует именно этот термин, понимая под ним, вероятно, только прямое значение этого слова: коллаборационист — тот, кто сотрудничает с оккупационными властями, идёт на службу к врагу на территории собственной страны. В переносном же значении коллаборационист — изменник, предатель. В юридической трактовке международного права коллаборационизм — осознанное и добровольное сотрудничество с врагом в его интересах и во вред своему государству — является преступлением против своего государства. Тут важны, однако, нюансы: чтО понимать под «добровольным сотрудничеством», чтО — под «интересами врага», чтО — под «вредом своему государству».

Рассмотрим подробней подразделение В. Я. Куликовым винничан, оставшихся в оккупированном немцами городе. В этой части книги очевидца, как говорится, чёрт голову сломает. Судите сами.

Себя В. Я. Куликов не относит к коллаборационистам, к лицам, во всяком случае, АКТИВНО сотрудничавшими с немцами. Работал, мол, почти как прежде. Правда, не в санчасти НКВД, а в Пироговской больнице. Причём — это особо подчёркивается — по приказу заведующего облздравотделом. То, что 32 месяца решали, кто и где работает, в конечном счёте, немцы, а не те, кто тасовал кадры (помните сталинский лозунг 1935-го года: «Кадры решают всё!»?) при советской власти, как-то совсем не учитывается. Тому, что заработную плату и пайки, опять же, нормировали и выдавали по указанию немцев, не придаётся никакого значения.

[В первый год оккупации В. Я. Куликов приглашал к себе в ЛОР-отделение или домой главного врача немецкого военного госпиталя (тот отказался — мол, нам это не разрешено) — стр. 249, а в июне 1942-го года — демонстрировал своё нежелание пойти на приём, устроенный штадткомиссаром, и покинул это мероприятия до его окончания (стр. 252). Поведение немцев В. Я. Куликов объясняет изменением положения на фронтах: «немецкая машина... забуксовала», «Красная Армия нанесла под Москвой такой удар». А — своё?]

Словом, сам В. Я. Куликов как бы и не сотрудничал с немцами, а если и приходилось, то ПАССИВНО сотрудничал. Вот только, как это понимать? А вот так: работал в городском учреждении, а не в немецком. От  предложенной должности врача биржи труда (немецкого учреждения) «воздержался» (стр. 192). «Во-первых, ему не хотелось связываться с оккупантами» (был, на самом деле, постоянно связан с ними вынужденно и добровольно — Н. К.). Во-вторых, у него была большая работа по специальности и ему не хотелось что-нибудь делать в ущерб ей» (это объяснение, в основном, можно принять — Н. К.). «В-третьих, он усердно собирал материал, касающийся войны и оккупации, и у него не оставалось свободного времени.» (Тут снова какая-то чертовщина: словно, основной службой В. Я. Куликова было собирание материала, а ему хотели навязать ещё службу в бирже труда — Н. К.). Нет, чтобы объяснить честно: на бирже труда платили больше и давали лучшие пайки, чем в Пироговке. Но работа в Пироговке оставляла достаточно времени для приработка (о нём подробней — ниже), а в бирже — нет. А приработок превышал и более высокую зарплату, и лучшие пайки.

[«Сплавил» туда, в биржу труда, В. Я. Куликов своего коллегу по службе в РККА терапевта Деменкова, чем сознательно перевёл того, по приведенной выше собственной классификации, в коллаборационисты. И попал Деменков - «участник гражданской войны, грамотный терапевт, опытный борец с инфекциями в Красной Армии в период гражданской войны» (стр.241) - после возвращения советской власти в лапы НКВД (см. ниже).]

А вот руководители Временного управления городом, те — явные коллаборационисты. Хотя были честными, бессребрениками,  защищали население и многим очень помогли. Хотя быстро навели в оккупированной Виннице, страдавшей во время «Первого безвластия» от насилия и грабежей своих же горожан, порядок. Я об этом, со слов В. Я. Куликова, подробнее расскажу несколько ниже.

По В. Я. Куликову, в городе в описываемый им период были две власти: немецкая (оккупационная) — стр. 189 и местная (коллаборационистская) — стр. 153. Следуя этой логике, можно говорить и о двух медицинских службах: оккупационной — немецкий госпиталь для раненых советских военнопленных и коллаборационистской (на то время, на которое немцы передали тяжело раненых военнопленных для лечения в Пироговскую больницу — и Куликов с коллегами этим занимались) - стр. 358.

Кроме коллаборационистов (в понимании В. Я. Куликова) наказания заслуживали так называемые «фольксдойчи». Оставим в стороне непростой вопрос о сущности понятия «фольксдойче» в разные времена и в разных странах. Будем считать ими тех, кто доказал своё немецкое (даже частично) происхождение, и в результате этого получил ряд льгот от оккупационных властей. Например, продуктовый паёк их самих и членов их семей был значительно лучшим, чем у других винничан (В. Я. Куликов, словно от зависти, приводит состав этого пайка — стр. 269, но состав обычного пайка остаётся для читателя неизвестным — сравнение невозможно). Фольксдойче могли покупать товары в немецких магазинах, лечиться — в специальных медицинских отделениях.

К коллаборационистам он относил также всех, работавших в немецких учреждениях на должностях переводчиков (переводчиц), секретарей, пр. Если те «служили усердно», то — тем более (стр. 354). Но тут же В. Я. Куликов спохватывается: «Но чего было бояться санитарке или медсестре, служившим в немецком госпитале? Или продавцу немецкого магазина? Или рабочему завода или фабрики? Жизнь ничего не имевшим требовала заработка, население уже на другой день оккупации осталось без куска хлеба.» (стр. 354).

Бояться было «чего»: даже без дополнительного доноса сам факт работы у немцев был достаточным основанием для расправы с такими «коллаборационистами». В. Я. Куликов, конечно, знал и во время оккупации, что с такими будет, если советская власть возвратится. И никак не мог не знать в 1974-м году (завершение работы над воспоминаниями), что действительно случилось. И всё-таки спрашивает: «чего было бояться»? Да, произвола НКВД бояться! Чего уж тут лукавить?!

И многие из служивших у немцев покидали СССР вместе с немцами. Тут опять В. Я Куликов становится в позу: «Настроение винничан, решивших эвакуироваться (на Запад — Н. К.), было более определённым и ясным: они отрываются от советской государственности, их не интересуют судьбы страны, они думают только о средствах для жизни на чужбине. О том, что немцы будут изгнаны из нашей страны, никто не сомневался.» (стр. 355). [О том, что служившие у немцев — добавлю я от себя — будут посажены в тюрьмы, сосланы в лагеря и даже расстреляны, тоже никто не сомневался. Посему и покидали СССР.]

Не верится, что такое написал не бывший партийный пропагандист, а свидетель того, что творили лапами НКВД большевики как перед войной, так и после неё... Сам же В. Я. Куликов перечисляет на стр. 348 винничан, безвинно пострадавших перед войной от НКВД, и признаётся, что знал лично многих из них, но «избегал встречи с ними: их рассказы выводили меня из равновесия». А на стр. 351 В. Я. Куликов приводит рассказы беженцев о массовых арестах бывших в оккупации, которых НКВД обзывает немецкими овчарками. «Особенно жестоко обращаются с теми, кто служил у немцев. Их арестовывают, судят, сажают в тюрьмы, высылают в Сибирь, в Караганду, на Колыму, на Чукотку, расстреливают».

Непоследовательность автора проявляется много раз в его рассказах об эвакуировавшихся на Запад вместе с немцами. Правда, он не скрывает, что его советам всем и вся оставаться и ожидать кары (с последующим помилованием) советских властей, следовали далеко не все. «Я предпочитаю умереть на чужбине с голоду, чем быть расстрелянной в застенках НКВД», - заявила В. Я. Куликову дочь его бывшего сослуживца по военному госпиталю — сотрудница кафедры фармакологии медицинского института в предвоенные годы (сына сослуживца - брата этой дочери в 1938 году расстреляли ни за что в НКВД) — стр. 352-353.

                ***

В какой роли В. Я. Куликов видел себя — это мы уже обсудили. Других — и об этом было сказано.  Посему работавшему с ним врачу Н. П. Деменкову и некоторым прочим, сотрудничавшим с оккупантами врачам, д-р К. (так «конспиративно» называет себя в этом разделе автор) рекомендует не бежать на Запад при отступлении немцев, а повиниться перед возвратившейся  властью. «... что же вас гонит в неведомую даль, где вас никто не ждёт, да еще ведете с собой жену? Конечно, советская власть не похвалит — не за что. Пусть она Вас даже накажет, но Вы останетесь дома, на родине, не заставите за компанию страдать жену.» «... Допустим, Вас осудят. Отсидите...»  «… Я, например, готов ко всему этому и спокоен» (стр. 136).  (Кстати, можно ли считать последнее предложение искренним, выражающим подлинные чувства автора? - Н. К.)

Как всё просто! И, конечно, тот, кто послушался «д-ра К.», «... отсидев часть срока, был освобождён, реабилитирован и получил своё имущество (компенсацию), а члены семьи спокойно (!!! - Н. К.), дома, дождались … возвращения.» Как будто писалось это не в 70-е годы, когда о ГУЛАГовских «прелестях» можно было немало прочесть. Тем не менее,
„Все хорошо, прекрасная маркиза,
Дела идут и жизнь легка,
Ни одного печального сюрприза...“ - как пел Леонид Утёсов в те годы.

Ну, а те, кто не послушались «д-ра К.» и ушли за границу, «те настрадались сами, намучили членов семьи, потеряли много имущества, набрались страху..., а вернувшись домой — позора (хотя их не репрессировали)» (стр. 137). Как будто не знал В. Я. Куликов о судьбах десятков тысяч из числа так называемых «перемещённых лиц» в послевоенное сталинское время: проверка в спецлагерях НКВД (более года), высылка на 6-летнее спецпоселение (лишь в 1952-м году большинство из них было освобождено).

Такие вот сказочки «д-ра К.». А что же с ним самим случилось, когда возвратились советская власть и НКВД? Об этом — дальше.

                ***

Глава о материальной жизни винничан в оккупации начинается с обстоятельного обзора таковой до прихода немцев. Система торговли (со сверхпривилегиями для партийно-советско-НКВДистско-армейской «тридцатки», с  закрытыми распределителями для тех, кто в эту «тридцатку» не попадал, но был к верхушке власти близок), магазины и базары, торговцы и простые труженики... Всё это, правда, повторилось в послевоенное время и хорошо известно.

Подзабыты, правда,  довоенные цены, которые В. Я. Куликов приводит, согласно записям своей жены. Вернее, даже не цены, а ежедневные расходы его семьи из пяти человек в первую неделю июня 1941-го года. Тут наводит на размышления баланс: израсходовано за неделю 809 руб. 12 коп. при месячном окладе доктора около 2200 руб. (с премиальными — 2380 руб.). Тем не менее, 6-го июня семья переехала на дачу (стоимость переезда 30 руб.). Что касается стоимости съёма дачи, то о ней — ни слова. Пишу о съёме, так как на стр. 65  В. Я. Куликов упоминает о хозяйке дачи на Старом городе — значит, это была не собственная дача семьи.

Наталья Ивановна Куликова была, очевидно, великолепной хозяйкой: В. Я. Куликов приводит список семейных запасов мануфактуры, включающий 30 позиций (различные ткани и их количество) и, конечно, составленный не им самим (стр. 141-142).

Запасов продовольствия у оставшихся в оккупированном городе почти не было: после объявления войны закупать продовольствие в больших количествах запрещалось, да и денег на это не было — большинство населения жило от зарплаты до зарплаты. С приходом немцев закрылись все магазины, остатки товаров были расхищены. Хлеб не выпекали. Базары опустели, так как советские деньги считались потерявшими всякую цену.

3-го августа, к концу второй недели оккупации Временное управление города (не забыли? — коллаборационисты!) открыло базары, призвало население возобновить торговлю, ввело обменный курс немецкой марки к советскому рублю (1:10), установило максимальные цены на основные продукты питания (не выше тех, что были до разворота военных действий) — стр. 146-147. После этого быстро заполнились базары, на которые крестьяне везли всё съестное. Некоторым продукты доставлялись, как и в довоенное время, на дом. Евреи, пишет В. Я. Куликов, не желавшие ходить на базар с обязательной звездой Давида на верхней одежде, покупали продукты у селян непосредственно у себя дома (заказывали) либо через своих соседей и знакомых (украинцев, русских, поляков). Но тут автор воспоминаний снова впадает в досужую мечтательность: «Можно утверждать, что не было  украинца, русского или поляка, который отказал бы винничанину-еврею в посильной услуге, помощи, заступничестве. Известно много таких случаев.» (стр. 148). С последним никто спорить не будет: да, известно много таких случаев. Но известно и совершенно другое, о чём писал сам же В. Я. Куликов (стр. 98-99) и что лишний раз упоминать не хочется. Так что «можно утверждать...» тут никак не к месту.

Базарные цены — что курсы акций на бирже. И установленные новыми властями максимальные цены селян уже скоро не устраивали. Организованная базарная торговля начала расстраиваться. Возникли в различных частях города, на дорогах маленькие базарчики. За всеми ими полиции было не уследить. «Менее, чем за два месяца оккупации цены на продукты питания возросли вдвое и больше» (стр. 150).

«12 сентября на базаре вывесили новую таксу. «Тіткам» она не понравилась...» (стр. 151). На базары начали выносить ещё меньше. Люди голодали. А немцы начали насильно отбирать продукты питания у тех, кто имел подсобное хозяйство (например, на Старом городе). Напоминаю, что 16 тысяч евреев — значительная часть оставшегося в городе населения — приблизительно в это время (с 19-го сентября) уже не нуждались в пище.

О том, как и из каких источников снабжалась Пироговка, где служил В. Я. Куликов, он особо не сообщает. Только — что работникам больницы периодически выдавали хлеб (ему — от одного до 3,2 кг),  что молока больным не хватало (стр. 150-151). Не указывает он и то, как оплачивалась его работа в больнице. Впрочем, один раз — вскользь, но этой темы мы коснёмся позже.

                ***

В следующей главе В. Я. Куликов приводит краткие сведения о городских властях периода оккупации. В который раз он повторяет, что заведующий областным отделом здравоохранения Иван Алексеевич Лобанов последним из областных руководителей и врачей оставил Винницу (19-го июля). Думаю, что такое частое упоминание связано с тем, что В. Я. Куликов остался в оккупированной Виннице как бы по приказу И. А. Лобанова, хотя логика подсказывает, что с первого дня захвата города гитлеровскими войсками этот приказ потерял всякую силу.

При создании Временного управления города отмечались «баталии», аналогии которым нетрудно найти в любом времени. В состав инициативной группы вошли три человека: профессора Севастьянов, Махулько-Горбацевич и инженер Бернард. Гарнизонный врач-немец, бывший в составе городской комендатуры, к которому обратились указанные выше лица, одобрил их начинание. Но кому возглавлять Временное управление? Каждый из тройки хотел быть Первым. Севастьянов мотивировал своё преимущество лучшим, чем другие, знанием города, винничан, а также владением немецким языком. Махулько-Горбацевич напирал принадлежностью к украинской национальности, а Бернард — немецким происхождением, знанием языка, нравов, обычаев и характера немцев. У каждого из претендентов были свои сторонники. Но всё решила поддержка Севастьянова одним из авторитетных немцев - выпускником Петербургского института гражданских инженеров.

Заведующим здравоохранением стал профессор Ган. Упоминавшийся выше инженер Морозов (он, помните, сообщил В. Я. Куликову числа расстрелянных евреев) стал заведовать промышленным отделом; у Морозова - сторонника Александра Александровича Севастьянова - были налажены крепкие связи с влиятельными немцами.

Новое управление (не забыли? — коллаборационисты!), сформированное 23-го июля, быстро навело в городе порядок. Прекратились ночные насилия и грабежи. 25-го июля было завершено восстановление Старогородского моста, 28-го июля — электрического освещения, а 30-го июля заработал водопровод. Если бы немцы не мешали, не лишили бы всех прав и не «выключили из трудовых процессов» евреев, не вывозили бы в Германию продовольствие и оборудование, пр., то, замечает В. Я. Куликов, умный и опытный администратор Севастьянов (не забыли? — коллаборационист!) добился бы ещё большего.

А. А. Севастьянов, оказывается, до революции был одним из видных помещиков Подолья, а перед оккупацией Винницы заведовал кафедрой биологии в медицинском институте. В. Я. Куликов так восхищается человеческими и организаторскими качествами А. А. Севастьянова, его европейской культурой, великолепным знанием французского и хорошим — немецкого языков, что просто жаль: об этом человеке никто в Виннице и не вспоминает. Служил-то при немцах, но, по заявлению В. Я. Куликова, защищал местных и помогал им.

После второго расстрела евреев (16-го апреля 1942-го года) «… Севастьянов пытался покончить жизнь самоубийством», о чём сообщил В. Я. Куликову инженер Морозов. «Это же слышал д-р К. и от шурина Севастьянова д-ра Гофа, двое суток дежурившего на квартире у потерявшего равновесие и, говорили, рассудок старосты „мiста“» (стр. 207).

Переходя на украинский язык (видимо, цитируя местную газету тех лет?), В. Я. Куликов сообщает, что  в ночь с 27-го на 28-е декабря 1943-го года «“голова міста” “покинув печене й варене” та й зник в невідомому напрямку;
подейкували (поговаривали — Н. К.) — в Париж.» (стр. 165). Несомненно, Севастьянов, в силу своего ума, видел дальше других... Однако,  бегства сотрудничавших с немцами-оккупантами, при продвижении Красной Армии в сторону Винницы, мы ещё коснёмся.

Исидор Фадеевич Бернард — человек немецкой крови и русского воспитания — был заместителем Севастьянова и заведовал административной частью управления. До прихода немецкой армии Бернард работал заместителем директора медицинского института по хозяйственной части. Должности в немалом схожие. Бернардом выселялись и переселялись винничане,  расселялись прибывшие в Винницу «оккупанты и их сателлиты» (стр. 165). Многие дома были разрушены, сгорели. Всё же к концу 1941-го года жилищные проблемы Бернарду в основном удалось утрясти. О том, что задачу облегчило ему освобождение квартир шестнадцати тысяч убитых винничан-евреев, В. Я. Куликов почему-то не указывает. Пишу «почему-то», а веское предположение по сему поводу оставлю пока на потом.

Когда в начале 1942-го года, в связи с организацией ставки Гитлера под Винницей, началось буквально нашествие военных и гражданских лиц, Бернарду пришлось ещё труднее. Но он и тут находил выходы (продажа полуразрушенных домов, сдача домов в аренду — новые владельцы и арендаторы, как я это понимаю, приводили в порядок жильё, чтобы зарабатывать на съёмщиках такового). Бернард, как и Севастьянов, был награждён немцами «срібною відзнакою», но никогда её не надевал. Был честен, бескорыстен, ненавидел фашистов (не забыли? — коллаборационист!). «Он был верным сыном буржуазной России. Он не восхищался ни Гитлером, ни Сталиным. Его идеалом был царь.» (стр. 167).  Как и Севастьянов, Бернард с семьёй (русская жена, дети, внуки) в декабре 1943-го года сбежал на Запад. Причиной бегства, пишет В. Я. Куликов, была «боязнь репрессий со стороны советской власти, о которых доходили слухи с Большой земли в Винницу.» Советовался ли он при этом с В. Я. Куликовым (см. выше) или просто не пожелал, чтобы «... члены семьи спокойно, дома, дождались … возвращения» его из сибирского или какого-либо другого лагеря?..

Григорий Степанович Махулько - Горбацевич был вторым заместителем у Севастьянова. «Ведал он в управе церковью, украинизацией, печатью» (стр. 167). Прямо таки, заместитель по идеологии. А, кроме того, Махулько - Горбацевич был директором средней медицинской школы и преподавал во возобновившем работу — при его активном участии — медицинском институте. (Работающий медицинский институт в оккупации — уникальное явление, о чём я упоминал в «Моей Виннице» — этому В. Я. Куликов посвятит отдельную главу.)

Профессор Г. С. Махулько - Горбацевич когда-то был петлюровцем, потом ссыльным, учёным, доктором наук... Вернувшись на Украину, возглавил кафедру патологической анатомии медицинского института. В. Я. Куликов характеризует Г. С. Махулько - Горбацевича (не забыли? — коллаборационист!) как честного и бескорыстного человека, который жил с семьёй «на жалование и скудный паёк» (стр. 170). У профессора была идея фикс - «Самостійна Україна», что в конце-концов не понравилось немцам — и он был лишён должности в управлении, попал в гестапо. После того, как его выпустили из тюрьмы, он был властями «трудоустроен»: получил место врача тюремной больницы. Г. С. Махулько - Горбацевич не ушёл вместе с отступающей немецкой армией «вследствие отсутствия средств» (стр. 170), но о его судьбе после возвращения советской власти В. Я. Куликов сначала умалчивает. Как оказалось, с ним случилось совсем не то, что предсказывал  коллаборационистам и чем успокаивал их «д-р К.». Об этом — далее.

Как видно из сообщённого В. Я. Куликовым, Городское управление оккупированной Винницы возглавляли весьма колоритные личности. И все они - бывшие сотрудники Винницкого медицинского института — прямо-таки «рассадника коллаборационизма», говоря языком большевиков. Не удивительно, что здравоохранение оккупированного города находилось в руках ещё одного институтского профессора (бывшего заведующего кафедрой гигиены) Георгия Станиславовича Гана. Не знавшего проблем лечебного здравоохранения, не говорившего по-немецки (кстати, как и профессор Махулько - Горбацевич), безынициативного, и так далее... Вот о Г. С. Гане В. Я. Куликов не написал ни одного доброго слова —  только о том, как ему пришлось исправлять просчёты заведующего медико-санитарным отделом управления. Хуже Гана, по мнению В. Я. Куликова, не был ни один врач: ни Деменков, ни Гоф, ни Кутелик... Может быть, - пассивный доцент Масалов, которого невежа Ган выбрал себе в помощники. Но Ган был ставленник Севастьянова, которого он и сменил, когда тот удалился («подейкували — в Париж»). «Временным старостой города» профессор Ган был всего два месяца с небольшим. 11-го марта 1944-го года, сообщает В. Я. Куликов, холостяк Ган «на больничной коляске выехал из двора морфкорпуса, имея с собой «два места» багажа. Куликов и Тремпович (врач Пироговки и сосед Куликова) раскланялись с ним.
-«Убегает!» - сказал Тремпович.
-«Прячется!» - заметил Куликов.» (стр. 174).

Так странно завершает В. Я. Куликов своё повествование о профессоре Гане. О дальнейшей судьбе профессора — ни слова. А Ган был ещё сравнительно молодым человеком... В другом месте (другой тетради воспоминаний?) есть некоторое уточнение: «11 марта профессор Ган закрыл своё «Тимчасове правління», сел на коляску Пироговской больницы с узлом и чемоданом и убыл в известном ему управлении» (стр. 189).

Сейчас объясню, почему я так подробно описываю руководителей «Временного управления города Винницы». А о немцах — штадткомиссаре Маргенфельде, руководителях винницкой биржи труда Рейтере (потом - Фенделе), гарнизонном враче Винницы Зеппе, представителе национал-социалистической партии при штадткомиссаре Теккеле, сменившем его (когда Теккеля направили в действующую армию) Нольдинге, прочих — только вот кратко упомянул. Потому что немецкие руководители города, как и их дальнейшая судьба мне, да и, думаю, другим читателям воспоминаний В. Я. Куликова, менее интересны, чем руководители «местного происхождения» в период оккупации, их дела и  жизнь (или смерть) при возвращении советской власти.

И ещё вот почему. Тут придётся привести большой отрывок из воспоминаний В. Я. Куликова, иначе вы не поверите:
«Местная власть в Виннице, так называемое «Тимчасове управління міста Вінниця», на первый взгляд возникла случайно, спонтанно. Её вроде бы никто не организовывал. Это не так. Её приготовили (в основном) и подставили оккупантам. По моему мнению, Севастьянов, Ган, Морозов и некоторые другие не остались в Виннице, а были оставлены. И не напрасно именно они, а не другие первыми предложили свои услуги оккупантам и управляли Винницей до освобождения ее Красной Армией. Разве не примечателен тот факт, что Ган не последовал за оккупантами, а остался в Виннице. Винничане прекрасно знали, что Сталин «не гладит по головке», немилосердно карал сотрудничавших с немцами. Слухи об этом во множестве доходили до Винницы и до винничан. Знал об этом и Ган, однако остался в Виннице. Правда Севастьянов ушёл на Запад. Но и он ушёл туда не спонтанно. И надо подчеркнуть: это была замечательная служба нашему народу, нашему городу и нам.» Не верите своим глазам? Да, именно так пишет В. Я. Куликов о коллаборационистах!

«Всё смешалось в доме Обломских», - так начинал «Анну Каренину» Л. Н. Толстой. А я повторяю уже в качестве крылатого выражения, иронически говорящего – в данном случае – о неразберихе, путанице, беспорядке в записях и воспоминаниях В. Я. Куликова.

Как помните, Севастьянов и Бернард эвакуировались на Запад. Ган прятался, а не убегал (заметил всё понимающий Куликов, не «усёкшему» сути происходящего Тремповичу  - см. выше), только вот от кого, почему и в каком это «в известном ему (Гану — Н. К.) направлении»? (стр. 174). Это-то Ган, о котором В. Я. Куликов пишет с неприязнью, Ган, хуже которого не было ни одного врача, замечательно служил народу и городу?!

Кого там ещё «подставили оккупантам»? Ах, вспомнил — и повторяюсь: Махулько - Горбацевича,  согласно характеристике В. Я. Куликова, честного и бескорыстного человека, который жил с семьёй «на жалование и скудный паёк» (стр. 170).

С 14-го апреля по 30-е октября 1943-го года Махулько - Горбацевич за его призывы восстановить «Самостійну Україну» времён властвования Петлюры даже находился в руках гестапо (об этом уже было указано выше). После выхода из гестаповских застенков — повторяюсь я вместе с В. Я. Куликовым — «его устроили врачом в тюремной больнице. Измученный, истерзанный, голодный он занемог и ушёл от политической деятельности.» (стр. 171). «Причинил ли он Виннице или кому-нибудь из винничан какую-нибудь пакость? - Нет!» , - спрашивает и отвечает на той же странице В. Я. Куликов. Более того, В. Я. Куликов добавляет, что профессору Махулько - Горбацевичу «... пожалуй, не было равного в мире» как специалисту по склероме (прежде распространённому, а сейчас почти уже не встречающемуся инфекционному заболеванию верхних дыхательных путей — Н. К.). Что же с ним стало?

«С 21 марта 1944 года возобновило свою работу Винницкое областное управление НКВД...
Первым был вызван в НКВД бывший «замісник голови міста Вінниця» профессор Винницкого мединститута Григорий Степанович Махулько - Горбацевич. Он не вернулся.» (стр. 373). Ранее В. Я. Куликов сообщал, что Махулько - Горбацевича «судили... за национализм» (стр. 231), а на 349 стр.: «Махулько - Горбацевич, коллаборационист, заместитель Севастьянова рискнул остаться и его не стало 21 марта 1944 года (на второй день освобождения).» Сравните даты — и вы поймёте, как «долог» был, смешно сказать, судебный процесс?

Несомненно, кто-то спешно преподнёс НКВД уже готовый донос на профессора. Только кто бы это мог быть? В. Я. Куликов в это деформированное НКВД и рядом опубликованных, ко времени окончания его мемуаров (1974), воспоминаний истинных или мнимых участников подполья и партизанского движения, в это преднамеренно захламлённое русло поток своих размышлений не направляет. Слишком велика была эрозионная деятельность указанных лиц и всесильного ведомства по отношению к ложу этого потока. Столько водоворотов, увлекающих в тёмные глубины, возникло! Однако для него — нашего лоцмана при путешествии во времени по оккупированной немцами Виннице — подобное плаванье не грозило всё же особым риском оказаться на дне или, в лучшем случае, не на том берегу: фарватер-то ему был знаком. В. Я. Куликов сам заявлял: ««Я почти 10 лет служил отоларингологом в санчасти НКВД, я знал кое-какие секреты его.» (стр. 77). Чего бы ими не поделиться с другими? Тут им — самое место. Нет – молчит д-р К.

Так вот, что вы думали: такое мгновенное исчезновение коллеги по медицинскому институту времён оккупации хоть сколько-нибудь смутило В. Я. Куликова ? Ни на йоту!
«... идучи в «шоколадный дом» (так я называл здание, в котором помещалось ВОУ (Винницкое областное управление – Н. К.) НКВД, я никогда не терял равновесия. Я был убеждён в своей правоте, верил в справедливое ко мне отношение, и не ошибся. Взяли ль кого напрасно — не знаю.» (стр. 374). А — перед этим:

«Доктора Деменкова [с которым В. Я. Куликов до 1930-го года служил вместе в расположенных в Виннице частях Красной Армии — Н. К.] арестовало ВОУ НКГБ  и осудило на 5 лет заключения (впоследствии его реабилитировали и освободили).» (стр. 343). Если «реабилитировали» означает, что восстановили его, невинно осуждённого, честное имя, то «Взяли ль кого напрасно — не знаю» не соответствует истине. Или В. Я. Куликов вкладывает в «реабилитацию» иное значение? Какое же?

А ещё ранее он присутствовал на эксгумации жертв НКВД... И понимал невиновность убитых... Откуда же вера в «справедливое... отношение»?
Можно потеряться в догадках. Правда?

Кто мог о себе сказать, что «... всегда спокойно шел в НКВД по вызову его сотрудников» (стр.373)? А В. Я. Куликов написал такое. «Я никогда не грешил против своей страны, людей и против совести. Я честно служил им в годы оккупации и считаю себя вторым по службе врачом. На первое место я ставлю Е. С. Гофа, по-моему, сделавшему для Красной Армии и винничан в период оккупации больше меня по медицинской части. В отношении помощи мобилизуемым в Германию, материальной помощи евреям, военнопленным, бедным материально винничанам я превосходил его.» (стр. 373-374).

О хирурге Е. С. Гофе ещё будет сказано.

                ***

Если вы на сайте Винницкого национального медицинского университета им. Н. И. Пирогова (http://www.vnmu.edu.ua/історія-університету) попытаетесь найти хоть одно слово о выпуске врачей 1942-го года, то у вас ничего не получится. Сколько я не пытался, я не мог ни во время обучения в этом вузе, ни во время работы над «Моей Винницей» обнаружить хоть какие-нибудь материалы об этом периоде: с 14-го февраля (открытие института и начало обучения на 5-м курсе тридцати человек — стр. 335) по 23-е сентября (выпуск и присвоение врачебного звания тридцати трём обучавшимся — стр. 343.). Почему обучение завершило больше студентов, чем его начинало — не скажу (наверное, где-то в цифрах имеется описка).

Интересно, прежде всего, что инициативу возобновления работы медицинского института, который функционировал только до 30-го июня 1941-го года и не был эвакуирован на Восток, как многие другие вузы Украины, породило тяжелое материальное состояние бывших преподавателей института. Все они были медиками-теоретиками, приработка, как у врачей-лечебников не было, а прожить на скудные пайки не представлялось никакой возможности. А на что покупать топливо, прочее?

Вот и пришла профессорам Махулько - Горбацевичу (патологическая анатомия), Гану (гигиена), а также доцентам Замятину (нормальная анатомия) и Масалову (инфекционные болезни) идея доучить за 6-7 месяцев студентов, перешедших на 5-й курс, до получения звания лекаря. Профессор Севастьянов (биолог), его шурин — заведующий хирургическим отделением  Гоф и главный врач Пироговской больницы Мазаник были против этой затеи. Автор мемуаров считал организацию занятий целесообразной: «Выгодно этих 30-40 человек молодёжи не пустить в немецкое рабство и, поработав с ними 6-7 месяцев, выпустить их со званием врача и направить на службу народу.» (стр. 333). Слова-то, в принципе, правильные, но звучат как-то неестественно для того времени — конца 1941-го года.

Кроме того, В. Я. Куликов обходит напрашивающийся вопрос: а кто такие были эти 30-40 человек? Дело в том, что до войны в медицинском институте обучение длилось не шесть, как это началось с 50-х годов, а пять лет. С началом войны всех, включая — за рядом исключений — и женщин, окончивших четыре курса медицинского института дообучали срочным образом и отправляли дипломированными врачами на фронт или в тыловые госпитали. Врачей до зарезу не хватало. На одной из фотографий группы выпуска 1942-го года  находятся семеро женщин и пятеро мужчин - выпускников (с профессорами А. А. Севастьяновым, Г. С. Ганом и главврачом Н. М. Мазаником) — фото В. Я. Куликова (стр. 339). Как оказались эти и другие немного недоучившиеся врачи в оккупированной Виннице — В. Я. Куликов сего не объясняет. А служба народу была не только на оккупированной территории, а и на поле боя и в госпиталях.

Немецкие власти (штадткомиссар, гарнизонный врач, и другие) дали «добро» на организацию занятий со студентами пятого курса. Благосклонное отношение к медицинскому институту главных винницких немцев В. Я. Куликов объясняет «военными неудачами немецкой армии, пережитыми в это время под Москвой. Красная Армия сбила спесь с фашистов, образумились и винницкие фашисты-оккупанты, стали уступчивые.» (стр. 335). Я, как не пытался, не нащупал связи между этими двумя обстоятельствами. Своё мнение тут высказать не решаюсь, так как многое осталось за рамками этой главы — и имеющаяся информация, вернее, ограниченность последней, предрасполагает только к беспочвенным спекуляциям.

Проведенными семимесячные занятиями и выпуском врачей работа института завершилась. Было много непреодолимых проблем, связанных с учебным процессом, возникли склоки среди преподавателей, пр.  Кого ещё, вообще, собирались обучать?!— никак не пойму.

Согласно В. Я. Куликову, после возобновления в марте 1944-го года работы Винницкого мединститута выпускникам 1942-го было предложено повторно сдать государственные экзамены, с чем они успешно справились. Числа пересдававших выпускные экзамены В. Я. Куликов не приводит. У одного из выпускников 1942-го — доцента кафедры хирургии Винницкого медицинского института Годлевского — мне пришлось учиться во второй половине 50-х. Пишу почти с полной уверенностью, потому что и фамилия не очень-то распространённая, и В. Я. Куликов указывает, что Годлевский после выпуска начал специализироваться в Пироговской больнице по хирургии, и на фото, о котором шла речь выше, я его узнал: в центре, самый высокий парень (стр.339).

По В. Я. Куликову,  было немало причин, мешавших «успешной подготовке» врачей: «недостаточная подготовка преподавателей», «слабость некоторых клинических баз», «плохое материальное обеспечение» студентов. «... им приходилось платить за обучение в институте» - поэтому «приходилось подрабатывать», «тратить время на походы в села за продуктами. К этому надо добавить, что многие студенты участвовали в движении сопротивления и были связаны с подпольем.» (стр. 340-341).

Не приводится, впрочем, ни единой фамилии из числа «многих студентов», не раскрываются ни суть движения сопротивления, ни методы связи с подпольем. Скорее всего, это было добавлено для красного словца, так как Куликов ни с тем, ни с другим не имел дела – да и он сам себе таких заслуг не приписывает.

А вот в чём проявилось сопротивление.
«В первое время оккупации сопротивление в Пироговке проводилось отдельными сотрудниками, кому и как было сподручно и кто и как умел. Это были самые опытные в житейском смысле люди...» (стр. 304) Как пример сопротивления приводится следующее:
«А д-р Куликов, улучив благоприятный момент, делая что-нибудь в ЛОР-отделении в присутствии больных и сотрудников напевал: «Не бойтесь, товарищи, то все враки, то все враки, что Москву у нас возьмут чехословаки, чехословаки. (Слова из песни, распевавшейся клоунами Саратовского цирка во время чехословацкого восстания в 1918-м году)» (стр. 304).
Что скажете на это? Я тоже — ни-че-го.

                ***

И — последнее о судьбе преподавателей мединститута оккупационного периода. Что случилось с Махулько - Горбацевичем, Деменковым (преподавал внутренние болезни) — мы уже знаем: расстрел, лагерь. Кроме Севастьянова, уехали с отступавшими немцами два других преподавателя. Профессора Ган и Замятин, сообщает В. Я. Куликов, однако, всего лишь «были переведены в другие мединституты» (стр. 343).  «Доктор Евгений Степанович Гоф сделал винничанам - как врач - добра больше меня, а ведь его уволили из Пироговки.» (стр. 377).  И — так далее. Возникают, при чтении этого, новые вопросы: почему же — так по-разному?, и др.

                ***

Отдельно — о Е. С. Гофе,  заведовавшем хирургическим отделением Пироговки и привлечённым к преподаванию студентам пятого курса.
Е. С. Гоф был хорошо известен в Виннице до войны.
Вот, что я нашёл в интернете об этом враче земской закалки. В статье о почётном гражданине №1 города Винница, майоре в отставке, 95-летнем ветеране Иване Григорьевиче Павлове, получившем тяжёлое ранение при отступлении советских войск в районе Винницы 18 июля 1941-го года:

«… женщина снова, оставив раненого, побежала на Старый Город. Там жил врач Евгений Гоф, немец по происхождению, у которого она также некоторое время работала перед войной. Врач очень уважал свою бывшую домработницу, поэтому сразу откликнулся на ее просьбу и пришёл в больницу. Почистил раненому раны, наложил гипс и быстро побежал домой, пока не попал на глаза оккупантам.»
Я не припомню, что когда-нибудь видел Е. С. Гофа. Но в той квартире, где он жил, бывал.
Дело в том, что на другой стороне улицы Бугский спуск, где стоял дом Гофа, после войны часть дома приобрела семья бывших хмельничан, с которыми моя мать была очень дружна с молодости и с сыном которых я учился в одном классе. Этот мой одноклассник, к которому я недавно обратился по интернету в надежде получить какие-нибудь сведения о Гофе, помнил его только внешне: «худощавый старик с бородкой». (В. Я. Куликов внешность Е. С. Гофа не описывает; нет хирурга и на фотографиях, включённых в книгу.) Е. С. Гоф умер, а вдова его продала принадлежащую ей часть дома.[Последнее предложение ошибочно: Е. С. Гоф умер в 1962 г.- дописано в сентябре 2015 г. - Н. К.] Квартиру Гофов с огромным участком сада-огорода при доме, в котором было ещё двое жильцов (лаборантка какого-то медицинского учреждения Гаевская, которую я помню весьма смутно, и бухгалтер Дворца пионеров – его совсем не помню), купила семья отставного полковника Сергея Константиновича Шипова. С Шиповами — С. К. и его женой Бэллой Иосифовной — через семью маминых друзей подружились и мы. Шиповы бывали у нас на домашних торжествах, а я помню  себя, с интересом осматривавшего приведённые полковником в образцовый порядок комнаты и участок вокруг дома, в котором жили Гофы. Вот такая ещё одна тонкая ниточка, связывающая воспоминания В. Я. Куликова о 40-х годах с моими — о 50-х.

                ***

А что же произошло после войны с самим автором воспоминаний?
Ничего плохого:
- не пришлось удирать вместе с немцами — спокойно, как пишет, остался
- не расстреляли, не посадили, не уволили с работы
- продолжал некоторое время работать на одном из прежних — в войну — мест
- затем устроился в привилегированное учреждение, где и прослужил до выхода на пенсию
- «полученное» во время оккупации жилье по ул. Пушкинской, №3 сохранил за собой.

Детальнее. В. В. Куликов — о чём я уже писал — работал некоторое время (несколько лет?) ассистентом кафедры ЛОР-заболеваний в возродившемся Винницком медицинском институте. Кафедра базировалась в областной больнице им. Пирогова. А затем (сразу же после отстройки и возобновления работы больницы партактива?) В. Я. Куликов сменил место работы и долгие годы был ЛОР-врачом этой больницы Лечсанупра. Больницы, врачебный — в первую очередь — и прочий персонал которой «просвечивался» кадровиками и сотрудниками НКВД сначала в Виннице, а потом повторно — и в Киеве. В этой должности я его помню в мои школьные и студенческие времена — период дружбы с Дмитрием — младшим сыном супругов Куликовых. Такие повороты в судьбе В. Я. Куликова не могут не озадачить любого, кто решится поразмышлять об авторе воспоминаний о Виннице «под немцами».

Символично, что именно разрушенное здание Лечсанупра (стр. 210) приводит В. Я. Куликов в качестве иллюстрации сотворённого фашистами в Виннице. Нет, не обгоревшие корпуса Пироговки, где он работал до и во время войны, где лечились тысячи трудящихся города и области, а зияющий пустыми окнами Лечсанупр, обслуживающий ограниченную партийно-советскую верхушку — своё место работы в послевоенные годы.

                ***

В 1961-м году на экраны западных стран вышел французско-немецко-итальяно-японский фильм режиссёра Ивана Чампи «Кто вы, доктор Зорге?». Фильм — о выдающемся советском разведчике Рихарде Зорге, о котором до того никто в СССР и не знал. В середине 60-х фильм показали в СССР — и началась «зоргемания». Рихард Зорге (1895-1944) в 1964 г. стал Героем Советского Союза, в честь его названы улицы во многих десятках городов страны (и ГДР), школы, корабли, парки, открыты музеи Р. Зорге, ему поставлены памятники, монументы, выпущены почтовые марки с его изображением …
Теперь вы догадываетесь, почему моя рецензия так называется?
Да, чуть не забыл: мать Рихарда Зорге была украинского происхождения...

                ***

Возвратимся к книге В. Я. Куликова, к главе о медицинском институте. В ней есть пробелы. Но главное — впервые в литературе появились сведения о единственном, работавшем на оккупированной гитлеровцами территории медицинском институте, присвоившем звание врача тридцати трём его выпускникам! И тут заслугу В. Я. Куликова, сообщившего — пусть и не все —  подробности этого единственного в своём роде — по сути своей, авантюрного, но, по словам автора, удавшегося —  мероприятия, не переоценить!
               
                ***

Не могу не остановиться на весьма щекотливом вопросе - материальном положении В. Я. Куликова во время оккупации. Автор весьма скупо повествует об этом.

В первые две недели оккупации: «Хлеба не было. Взрослые ели сухари, коржи, пышки, картофель и т. п., но дети требовали хлеба. Когда я раздобыл фунт хлеба и принёс его домой, наш маленький Дима ел его как самое приятное и редкое лакомство, и в тот же день съел его.» (стр. 146). Потом о хлебе — ещё раз (стр. 150): о выдаче его сотрудникам Пироговки, о чём я упоминал выше.

« -А как Вы живёте, доктор»? - поинтересовался Теккель («секретарь парткома» штадткомиссариата — Н. К.).
Доктор сказал: «Сегодня за полмесяца работы в больнице я получил 390 карбованцев, а моя жена за десяток яиц заплатила на базаре 500 карбованцев».
- «Где же Вы берёте деньги на жизнь»? - спросил фашист.
- «Продаем одежду, обувь, - все, что можно продать...»
- «Будут приняты меры», - процедил сквозь зубы фашист.
- «Было б сказано — забыть можно», - подумал Куликов. (стр. 195).

«Следует заметить, что врачи-практики, подрабатывающие частной практикой, легко соглашались помочь студентам, не требуя платы» (стр. 336).
Вот об этой подработке, о частной практике врача В. Я. Куликова — ни слова. Как будто ему не пришлось кормить семью и себя. А кормить, во всяком случае, большее время оккупации, было чем. Маленький штрих:

«Мы угощали его (немца-морзиста, бывшего пациента доктора— Н. К.)» -который «стал по воскресеньям заходить к нам» - настоящим Bohnenkaffee.» (стр.273). Поверьте мне, что в проекции на наше время это звучало бы как «угощали настоящей (то есть, осетровых рыб — Н. К.) черной икрой» (тогда был суррогатный желудёвый, свекольный, ячменный, и пр. кофе, сейчас — искусственная черная икра).

В другом месте (стр. 289): у Куликовых в гостях четверо немцев — трое рядовых и ефрейтор. Это случилось, правда, на третий день после захвата города, в воскресенье 20 июля 1941-го года — и в семье могли ещё оставаться остатки довоенной «роскоши». «...Хозяйка предложила солдатам кофе. Они с восторгом приняли предложение. В саду, на траве, на белоснежной скатерти был подан чёрный кофе, приготовленный как надо.
- «Oh! Prima! Es ist Bohnenkaffee! Ein solche tranken wir nur in Niederlande!» - (О, чудесно! Это кофе из бобов! Такой мы пили только в Голландии!), - восхищались немцы.
- «Wie leben Sie, Herr Doktor?» (Как Вы живёте, г-н доктор?) — вопрошали немцы.
- «Nicht reich, aber viel besser, als lebt ein Bauer, ein Handwerker, ein Arbeiter oder ein Militaer...» (Не богато, но лучше, чем живёт крестьянин, ремесленник или военный).»
Здесь меня, если признаться честно, прежде всего, удивило гостеприимство Куликовых по отношению к немцам, словно те для них - не оккупанты и не убийцы. Кто же - тогда?

4-го ноября 1941-го года с натуральным кофе у Куликовых опять же не было проблем: «Хозяин угостил нежданных гостей Bohnenkaffee (кофе из бобов)» (стр. 254). Это – когда к Куликовым явились председатель и заместитель биржи труда, а также немец, который ехал «в Баку на должность штадткомиссара» - г-н Эккель. Эккель был лично известен Гитлеру как один из первых его последователей, член гитлеровской партии с 1923 года, награждён высшим в Германии партийным (нацистским!) орденом Blutorden (Орденом крови). С Эккелем В. Я. Куликов «проговорил до 22 часов». «На следующий день д-р показал герру Эккелю могилы немецких солдат на берегу Буга. Он сфотографировал их.»

Это произошло не через три дня, а через три с лишним месяца после начала оккупации города немцами. Уже сущность целей оккупантов ни у кого не вызывала сомнений. В этот же самый день прогулки В. Я. Куликова с герром Эккелем по левому берегу Буга (неподалеку от старогородской церкви, где находились «могилы немецких офицеров и солдат, павших при взятии Винницы» - стр. 259) на противоположном берегу Буга, несколько ниже по течению реки, происходило инициированное немцами умерщвление первой группы пациентов психиатрической больницы. ЛОР-отделение Пироговки было в то время расположено в одном из корпусов психиатрической больницы. Ещё через два дня д-р Куликов посетил прозекторскую психиатрической больницы (об этом — ниже). Если бы из воспоминаний В. Я. Куликова можно было бы выудить и хронометраж действий автора в этот и последующие два дня, я бы не удержался от возможности их прокомментировать. А так — поразмыслите сами хотя бы над «одним днём Василия Яковлевича» - 5-м ноября 1941-го года...

К Куликовым, на старогородскую дачу заходили побеседовать с доктором другие немцы (например, стр. 272) — и их, конечно, угощали. Но были, я в этом не сомневаюсь, и немцы-посетители-больные, желавшие у него проконсультироваться. У опытного врача, свободно говорящего на их языке, у человека отчасти немецкой культуры (тесная жизнь рядом с немцами в Саратовской области). Повторяю: я в этом уверен. И эти посетители уже, в свою очередь, «угощали» доктора и его семью. Не знаю, как и чем благодарили, но — благодарили. Таковы есть немцы, даже если они и оккупанты, но пришли как бы к своему...

Так же, как и пациенты из числа городского и пригородного населения. Те благодарили, несомненно, прежде всего — натурой.
Когда я учился в мединституте (конец 50-х годов), то в поликлинике областной больницы у приезжих пациентов, ожидающих приёма, часто можно было заметить узелок с яйцами, баночку со сметаной, домашнюю колбасу, прочее. Врача было принято благодарить не только словом. Один врач-невропатолог, живший в нескольких домах от Пироговки, «затаскивал» больных с их корзинами к себе домой. Не называю его фамилию только потому, что сам акт «благодарения» на дому у врача своими глазами не видел, хотя всё остальное наблюдал. Сын этого врача был моим одноклассником.

Так вот, В. Я. Куликов, конечно, получал от пациентов материальные (продуктами и деньгами) благодарности. В отделении было всего 10 коек (стр. 344) — и обслуживание больных, если не было операций, занимало не много времени. Остальное — поликлиника, «подработка». Однако ни о распорядке своего рабочего дня, ни о побочных заработках в больнице и вне её  В. Я. Куликов нигде не упоминает. Несмотря на то, что неофициальные заработки единственного отоларинголога в областном центре и в области превосходили его больничный оклад во многие разы. С выращенного на приусадебных участках и откормленного в хозяйстве можно было на рынке снимать «хороший урожай», учитывая, тем более, отсутствие государственной продовольственной торговли — и было чем благодарить врачей.

«Не было ни одного дня, в который у нас в квартире, расположенной в самом центре Винницы (Ленина, №51, а потом Пушкинская, №3), не было бы на постое немца, проезжавшего в рейх или оттуда на фронт — немецкого солдата, офицера, чиновника.» (стр. 25).

Полагаю, что их тоже надо было как-то потчевать. Только один раз описывает В. Я. Куликов, как его семья, вместе с бывшим на постое у них немецким офицером, сидела за вечерним чаем (стр. 157). Но мы имеем полное право экстраполировать этот случай и на других временных квартирантов-немцев.
 
                ***

В разделе «Жилищный вопрос» В. Я. Куликов пишет о жилищном кризисе во время оккупации и после освобождения города (стр. 367). Об огромных трудностях с жильём упоминает он не раз в других местах воспоминаний.

Сам В. Я Куликов с семьёй в начале оккупации проживал по улице Ленина, 51 (угол переулка Абрамовича). После войны такой переулок уже не значился — был только безымянный проход во дворы (я упоминал о нём в «Моей Виннице»), а дом сначала частично, а потом полностью разобрали. Сейчас мы знаем, что одной из причин разрушения дома стал перекос фундамента из-за существовавших под ним (но, скорее всего, строителям неизвестных) прорытых в прежние века ходов. (Дачу на Старом городе — я писал — Куликовы, по моему мнению, снимали: она не была их собственностью.)

Какая квартира была у доктора, мы можем только догадываться. Например, по этой записи:
«Доктор показывал гестаповцу одну комнату за другой...» (стр. 107). То есть, квартира была не маленькой и, хотя их было пятеро, проживали Куликовы не стеснённо.
 
Приведу тут ещё одну цитату из книги: «Морозов (Мороз) Иосиф Львович (инженер, работник санитарно-эпидемиологической станции, будущий заведующий промышленным отделом управы — Н. К.) жил в одном доме с доктором Куликовым по проспекту Ленина, дом №51, занимая комнату 3 х 2,5 х 3 м. Жили они вдвоём с женой. … все удобства были общими...» (стр. 174). Это — для сравнения.

Когда Куликовы переехали в домик по Пушкинской улице — не указано. А это — важно, как и то, чьё жильё досталось Куликовым. Вы помните о массовых расстрелах? Неспроста, мне кажется, автор как бы забывает о подробностях переезда. А указать на то, что дом по ул. Ленина, 51 после войны частично разобрали — нет. Как бы объясняя свой переезд: жил в почти аварийном доме. Но в войну дом стоял и был заселён.

Помните, я писал о том, что В. Я. Куликов как бы игнорировал тот факт, что с расстрелом 16 000 евреев города заместителю головы городской управы Бернарду стало легче разрядить к концу 1941-года жилищный кризис?
Вы меня, надеюсь, поняли.
Ну, почему В. Я. Куликов умолчал ? А обещал: обо всём и — только по правде! Надеялся, что мы догадаемся сами?

О размерах жилья — тоже молчок. Я, хотя и бывал у Куликовых по ул. Пушкинской, № 3, но видел только прихожую, коридор и комнату Дмитрия. Однако в воспоминаниях есть одно место, по которому можно судить, что это жильё было по размерам (числу комнат) не менее прежнего, даже — большее. «... я пришёл домой. Тут есть новости: две комнаты заняты трофейной комиссией, одна — секретарём горкома...» (стр. 367). Сколько комнат осталось Куликовым — не сказано.

                ***

Помните, В. А. Куликов характеризует И. Ф. Бернарда — бывшего заместителя директора медицинского института по хозяйственной части — как поклонника царя и его власти. Но и сам В. Я. Куликов — хотел он этого или нет — предстаёт в воспоминаниях как явный апологет царского времени. В то время всё было, по его словам, лучше. Семья его отца — крестьянина-середняка была зажиточной и могла  ему материально помогать во время учёбы (не то, что колхозники в советское время). И эвакуация населения в 1-ю мировую войну была планомерной, не сравнить с хаосом июня-июля в Виннице (стр. 360). И беженцев (из Белоруссии) в 1915-м году в Красном Куте (на родине В. Я. Куликова) окружали заботой (не то, что в Виннице, в период войны с вермахтом Гитлера) (стр. 346).

В. Я. Куликов, в частности, отмечает «... непродуманный отбор руководителей эвакуации населения города». Какой руководитель, например, из педагога (Ушкалов) или стоматолога (Кессель)?»  … «А разве в Виннице не было людей, «съевших зубы» на военном деле и «видавших виды?» Были! Но у них существовал один недостаток — они не были членами правящей партии.» (стр. 361). Тут-то мы сообразили без особого труда: автор имеет в виду себя... Я уже приводил в «Увертюре...» цитату, полностью раскрывающую мировоззрение В. Я. Куликова перед началом войны. Эта — ещё раз подкрепляет моё предположение, почему он не эвакуировался.

Объясните: из каких соображений педагог или стоматолог не могут руководить эвакуацией? Нужны особые навыки: тогда поручим эвакуацию постовому милиционеру. А если  важны особенности личности, то профессия не имеет решающего значения. Ушкалова я не знал, даже фамилию такую не слышал. А Михаила Александровича Кесселя, с чьей семьёй мама дружила с довоенных лет, знал великолепно (я писал о нём в «Моей Виннице»). М. А. Кессель был добродушным, галантным человеком — то есть, по своему характеру для жесткого руководства эвакуацией, возможно, не подходил. Но при чём тут врачебная специализация?

«... требовалось, чтобы это мероприятие осуществляли и проводили люди, сведущие в организации и перемещении людей, хотя бы в пределах книги Моисея «Исход». К сожалению, таких людей в Виннице не нашлось...» (стр. 53). Забыл, что ли, религиозный в душе (я об этом ещё помяну) В. Я. Куликов, что гласит Вторая книга Моисеева (глава 3): «1. Моисей пас овец у Иофора, тестя своего, священника Мадиамского. Однажды повёл он стадо далеко в пустыню...». Так с перемещением кого был знаком Моисей, выведший народ свой из египетского рабства?

[Не сомневаюсь, что ещё до войны В. Я. Куликов знал мою мать, возглавлявшую педиатрическую службу города. Ей была поручена эвакуация детских медицинских учреждений – и она, отправив меня с няней вместе со знакомыми, пробыла в Виннице ещё какое-то время. А потом с трудом из Винницы сама выбиралась. Я об этом писал в «Моей Виннице».]

Со слов В. Я. Куликова, отношение к немецким военнопленным 1-й мировой войны было в Поволжье гуманным (нормированный рабочий день, хорошее питание)...
Иногда о добрых временах монархического режима пишется им прямо, чаще — как бы по ходу, «на полях», даже — «между строк». Посему от вкраплённых тут же в текст «партийно-пропагандистских» шаблонов нередко коробит.
                ***

Умертвить всех 1200 душевнобольных пациентов психиатрической больницы немцы решили руками тамошних врачей. И отдали соответствующий приказ главному врачу больницы Антону Ивановичу Лукьяненко. «Сопротивление врачей было малостойким. Страх расстрела оказался сильнее врачебного долга» (стр. 327). И тут же, нескольким строчками ниже: «Репрессии 1937-1938 г.г. не содействовали укреплению молодых врачей во врачебных традициях.» Странные, всё же, ассоциации рождались в голове у В. Я. Куликова при желании свалить вину за всё на партийно-советскую власть и выпестованный ею «страж завоеваний революции» - НКВД. А ведь он, В. Я. Куликов, а никто иной, исправно следил за состоянием здоровья «стражников»!

Не найду я объяснение и причине, побудившей доктора Куликова посетить покойницкую психбольницы после умерщвления первой группы больных. Для полной правды, следует тут указать, что это произошло 7-го ноября 1941-го года, когда Пироговка располагалась ещё на территории психбольницы (с 24-го июля 1941-го года, в течение 111 дней, а потом, снова по указанию немцев, перебазировалась, но не в свои здания, занятые немцами, а — в морфологический корпус медицинского института.) То есть, специально в психбольницу (а это не близко) идти доктору не пришлось.

«Трупы были свалены в морге, как дрова, сброшенные с машины.
- «А нельзя ли было сложить их иначе, в каком-нибудь порядке?» - спросил я...»
Для этого приходил? Или для поклонения павшим? Или — с другой целью?
«Поклонившись павшим, я поспешно, молча, простился с Карнаухом и Вакуленко (со служителем и с заведующим прозекторской — Н. К.) и ушёл домой.» (стр. 327).

Больных умерщвляли «внутривенным введением сулемы (хлористой ртути - весьма ядовитого соединения  — Н. К.) и воздуха» (стр. 328).

«Доктор Лукьяненко в конце 1943 года покинул «рідну» Украину и уехал в Германию» (стр. 329). И об это, взятое в кавычки слово «рідна», я, как и во многих других местах книги В. Я. Куликова, споткнулся. К чему тут ирония? Что — А. И.  Лукьяненко вместе с другими врачами больницы совершили убийство пациентов руководимой им больницы по своей инициативе и с превеликим удовольствием? Забыл что ли В. Я Куликов то, что ему рассказывал бывший коллега по службе в РККА доктор Деменков: после получения приказа немцев Лукьяненко «... переживает, … потрясён — он не похож на себя» (стр. 324). Перед кем желает В. Я. Куликов выглядеть большим католиком, чем святой отец?

Украинец Куликов, выросший в Нижнем Поволжье, очень не любил украинских националистов, в числе которых был (или в число которых он занёс — тут определённо высказаться не берусь) Лукьяненко. Он с издёвкой называл их «щірі» (стр. 205).

Конечно, по духу Куликов был русским, хотя и происходил из рода украинских крестьян-переселенцев Харьковской губернии, основавших в 1837 г.  село Красный Кут. Автор книги в воспоминаниях много раз приводит прозаические и поэтические цитаты: но лишь однажды — из украинской литературы, из «Платона Кречета» А. Корнейчука. Более того, В. Я. Куликов, по моему мнению, был по духу и немного немцем. Детство и юность, проведенные им на землях будущего Краснокутского кантона Республики немцев Поволжья, в тесном контакте с немецким населением, в общении с ними на их родном языке, наложили определённый отпечаток на его мировоззрение.

Все, кого он причислил к националистам, описаны только (или преимущественно) чёрной краской. И В. Я. Куликов желал им, видно, участи расстрелянного энкаведистами Махулько - Горбацевича. Иначе бы не иронизировал В. Я. Куликов по поводу бегства Лукьяненко от верной смерти. Что творилось в душе этого человека — его не интересовало. Почему?
Только однажды В. Я. Куликов пишет о Лукьяненко положительно: о значительной роли главврача психбольницы в спасении жизни многих советских военнопленных (стр. 240).

                ***

Глава «Раскопки (эксгумация расстрелянных „врагов народа“)» содержит многие подробности, о которых никто до опубликования книги знать в СССР и в Украине не мог. Очевидцы молчали и власти об этом не распространялись. На это обращено внимание и в «Моей Виннице», где приводятся воспоминания С. С. Зайцевой. В. Я. Куликов указывает, что первый вариант свидетельств очевидца этих раскопок он записал в 1943-м году, второй вариант составил в 1954-м году. Представленная в книге глава – переписанный и дополненный в 1974-м году вариант. Автор использовал ранее не включённые им в записи документы, включая документы личные, а также рассказы пострадавших (но избежавших казни), сведения, полученные от «… родных расстрелянных и современников, по печати и слухам того времени» (полагаю, что речь идёт о времени эксгумации) – стр. 212.

Автор перечисляет винницких руководителей (секретарей обкома партии, председателя облисполкома и его заместителя, заведующих отделами в этих организациях, секретарей райкомов, лиц начальствующего состава винницкого гарнизона, пр.), первыми попавшими в запятнанные кровью жертв руки карателей из НКВД.

1937-й год. «Арестовывали винничан днем и ночью… Арестованного выводили из квартиры, помещали в машину и увозили в тюрьму или в имевшийся при управлении НКВД тюремный подвал. Только его и видели…» (стр. 215).
«Арестованных было такое количество, что их всех не вмещала винницкая тюрьма.» (стр. 216).

«Сперва - и до суда! - определяли статью закона и одну для всех арестованных, а затем вели следствие и осуждали по той статье.
Следователь, приступая к следствию, знал, что его подследственный смертник… Его задачей было вынудить у подследственного признание… в том, чего он не делал… Следователь, понуждаемый приказом начальства, применял пытки…» (стр. 217).

Только «в конце 1938-го года высшей мерой наказания стало 25-летнее тюремное заключение. Расстрелы прекратились. На кладбище не рыли новых ям для массового погребения. » (стр. 218).
«Расстреливали ночью. О дне расстрела можно было сказать по зарытой яме, стоявшей днем пустой… Расстрелы были массовыми. » (стр. 219).

Я привёл всего несколько строчек из книги В. Я. Куликова – такой вот ужас творила сталинщина по всей огромной стране! И вовлечены в него были не только как жертвы, но и как каратели – принудительно, невольно, сознательно – порядочные люди. Жертвы были через два десятилетия реабилитированы, каратели  в конце тридцатых частично покараны новыми карателями, а основная же масса их постаралась скрыть, забыть, «заврать» своё соучастие. Среди карателей были и врачи, которые обязаны были удостоверять приведение приговора в исполнение и – смерть, а редко – и выполнять работу следователей: последних просто не хватало.

«...Управление привлекало к следственной работе сотрудников из других отделов и отделений. Например, из санитарного отделения к ней был привлечён начальник отделения д-р Тойбеншлак.» (стр. 217-218). Например — значит не один этот «чужак» вынужден был на время переквалифицироваться и стать следователем, обманывавшим, запугивавшим, издевавшимся над подследственными. Я вернусь ещё к этому, может быть, откровению В. Я. Куликова.

В. Я. Куликову известны места захоронений, количество «ям «врагов народа»» в них. Одиннадцать ям поместилось близ Подлесной улицы, шесть – в Парке культуры: над четырьмя из них директор парка «поставил карусель, кривое зеркало и качели», две другие – по бокам входа с улицы Котовского – замаскировали дёрном (стр. 220). После войны там же были и кривое зеркало (в круглом павильоне), и качели (рядом). Но я ни разу ни от кого не услышал слов удивления и возмущения: «На каком месте мы развлекаемся и хохочем! Это же – святотатство!!». Кто - не знал, кто - молчал. Десятилетия!

Но и этих пятнадцати ям не хватило – начали хоронить на углу территории старого православного кладбища (шесть ям). «Таким образом, в трёх местах захоронения расстрелянных «врагов народа» насчитано было 23 ямы.» (стр. 221).

Размеры ям: «длина 3,5-4, ширина 2,5, глубина - 3 метра» (стр.221). О захоронениях, как их не пытались скрыть, в конце концов, узнали многие винничане.

Эксгумация – по приказу немцев – началась «во второй половине мая 1943-го года.» «Раскопки продолжались до первых чисел сентября включительно.» (стр. 224-225).

В. Я. Куликов лично «проверил две ямы и в одной насчитал 102, а в другой – 106 расстрелянных.» По его подсчётам, «во всех трёх местах захоронений, в 23 ямах, покоилось около 2, 5 тысяч «врагов народа», расстрелянных в Виннице.» (стр. 226).

В. Я. Куликов описывает всё так детально, что возникает вопрос: откуда он это всё узнал? Почему именно об этом – наверное, самые подробные его свидетельства очевидца?  Почему он это сделал? Были ли у него личные счёты с НКВД? С партией – это точно. Он, конечно, не мог вслух проклинать НКВД у раскрытых ям, куда были сброшены тела расстрелянных  (как это громко делала жена одного из расстрелянных, за что и поплатилась при возвращении советской власти – опять кто-то немедленно донёс!), но рассчитался с НКВД, поведав о злодействах (во время его службы в санчасти НКВД!) своего работодателя. Может быть, и его как-то принуждали (стр. 218) участвовать в сей вакханалии террора — и он тоже затаил зло на эту прОклятую народом организацию?

Интересно, что В. Я. Куликов ещё до (!) возвращения советской власти знал, что упоминаемую выше жену расстрелянного НКВД-истами «...призовут к ответу. Возможно, даже осудят и накажут.» «Ну, так что?»  - успокаивал В. Я Куликов её - «Отбудете наказание и вернётесь к семье... Не бойтесь встречи с советской властью и органами НКВД — они покарают за ошибку (это-то за рыдания после опознания своего расстрелянного мужа и за проклятия по адресу его убийц! - Н. К.), они и помилуют». (стр. 352). Что скажете на эти лишённые всякого здравого смысла слова? «Т.Б. Дзевановская не эвакуировалась из Винницы.» И провела, как сообщает В. Я. Куликов, пять лет в тюрьме (стр. 226), в разлуке с маленькой дочерью. «Ну, так что?» - повторяю я вслед за ним...

Кстати, эту женщину не выслали ещё до войны, во время ареста или после тайного убийства её мужа, только потому, что она была беременной, а потом — кормящей матерью (стр. 226). Но НКВД (встречи с которым она, согласно совету В. Я. Куликова, не должна была бояться) не забыл вернуть ей «долг».

И ещё одна деталь: «А как обманывали меня! Мне говорили, что его выслали в далёкий лагерь без права переписки. Я посылала ему деньги и посылки. Я верила, надеялась, ждала, а он, как и 101 других несчастных, лежал в этой яме.» (стр. 226). Так передаёт В. Я. Куликов её слова, названные неправедным судом НКВД «агитацией у ямы эксгумированных», а им самим— «ошибкой».

Сам же В. Я. Куликов «... всегда спокойно шёл в НКВД по вызову его сотрудников. Я никогда не грешил против своей страны, людей и против совести» (стр. 373-374). И какое счастье, что здание Винницкого областного управления НКВД «оккупанты оставили невредимым»! Это уже радуюсь я, основываясь на непоколебимой вере В. Я. Куликова в своего довоенного (а, может быть, и годов оккупации тоже? - снова беру грех на душу) работодателя.

Всё-таки, и это — тоже символично: здания обкома-облисполкома, Пироговской больницы, больницы Лечсанупра,  лучших школ (у Парка по ул. Ленина, у Буга по ул. Козицкого, на Малиновского, пр.,), музыкально-драматического театра, областной библиотеки, Дома офицеров, железнодорожного вокзала, и т. д. немцы сожгли, а здание НКВД поджигать уже было нечем. Или — незачем? Их работу НКВД во многом продолжило: случайные здания (например то, что стояло по ул. Чкалова на углу с ул. Котовского), которые пришлось короткое время использовать (пока здание НКВД проверялось «в отношении минирования» - стр. 273), не были оборудованы подходящими для пыток подвалами. А у В. Я. Куликова находятся ещё добрые слова по отношению к Винницкому областному управлению комиссариата палачей!

И всё же не могу избавиться от мысли, что эти добрые слова доверия ВОУ НКВД не отражают истинного мнения автора о НКВД. В. Я. Куликов работал в самом центре сего подвергнувшегося мутации  плода Революции, сторону которой во время Гражданской войны, как он указывает, выбрал добровольно. А потом с содроганием наблюдал, во что превратилась большевистская власть. Эта власть совратила его — сотрудника санитарного отделения ВОУ НКВД — ещё раз или, не исключено, просто принудила. И он — был участником трагедии 1937-1938-го годов.

Свидетелей нет. Но есть архивы. Но их ворошить никто не хочет? В статье «Как представлена Винница в ВикипедиИ ч.I» (2011) я задавал вопросы: «Почему по-французски не только подробно описывается террор 1937-1938 годов в Виннице, но и называются поимённо руководители местных репрессий (Левицкий, Харитонов, Черемых, Соколинский, Абрамович, Розенбаум, Чирин, Томчинский), а в украинской версии фигурируют совсем другие фамилии (И.Кораблёв, В.Чернявский, Н.Тимофеев и И. Ярошевский)?». Ответ всё ещё ожидается...

А В. Я. Куликов невольно пытается хоть немного обелить кровавую мясорубку, в которой — вполне возможно — и ему пришлось быть сталинским винтиком.

                ***

«Приходили к д-ру К. многие (десятки!) другие винничане «поговорить и посоветоваться». Одни - с целью узнать его намерения, другие получить стоящий ответ. Первые почти исключительно интересовались одним вопросом: поедет ли д-р К. с семьей в Болгарию, на въезд в столицу которой - Софию - у него имелось разрешение от «королевского Болгарского правительства» (брат жены доктора - Иосиф Иванович Дорохин - жил в Софии и выслал такое приглашение семье доктора Куликова).» - стр. 186.

Вам ясно, почему брат жены выслал «такое приглашение»? Нет? Да, потому что доктор его об этом попросил, собираясь «рвануть».
А вот как об этом узнали «многие (десятки!)» винничан, то есть, с какой целью доктор Куликов сообщал о «таком приглашении» на каждом углу — тут приходит на ум много версий. Самая первая — не было «такого приглашения», это - «утка». Или, как сейчас говорят, фэйк.

                ***

« … уместно заметить, что медики, бывшие в оккупации, проявили замечательную энергию и удивительное трудолюбие. Я утверждаю, что они усерднее и с большим энтузиазмом трудились в то ответственное для родины время, чем вернувшиеся из эвакуации.» (стр. 375).

Прервём цитирование и вернёмся к классификации Куликова оставшихся в оккупации врачей:
«... будучи безынициативными в мирное время, в таком виде оказались и в оккупации»
«... оказались трусами, ушли в себя. Эти - «коптили небо». Это была «гнилая интеллигенция», «нахлебники» народа» (стр. 132)
« Ган (заведующий медико-санитарным отделом управы — Н. К.) не справляется с работой» (стр. 173)
«... инфекционная больница, возглавляемая Масаловым, мирится с невероятной смертностью от дифтерии. В больнице нет... (следует перечисление отсутствующего необходимого — Н. К.), а доцент Масалов и профессор Ган спокойны, бездействуют. Тогда в это дело вмешивается д-р Куликов...»  (стр. 173).

Верю д-ру Куликову (а какие основания — не верить?), в том, что он вмешался и дело поправил.
Но не верю утверждаемому на стр. 375 и привожу сразу же доказательства неправды. А потом — разве это не логично — уже не верю и во вмешательство д-ра Куликова с положительными результатами. Вот так — сплошь и рядом — автор невольно заставляет читателя сомневаться в «свидетельствах очевидца».

А что знает автор о работе врачей в эвакуации? Он же в эвакуации не был. Да и места эвакуации были на Севере и на Урале, в Поволжье, Сибири, Казахстане, Узбекистане, Киргизии, Таджикистане... И везде — различные условия. Там, как правило, в расчёте на количество жителей, врачей было не больше, чем в оккупированной Виннице. Местные врачи — военнообязанные — были на фронте. А население в некоторых местах возросло в разы за счёт эвакуированных. Моя мать-педиатр уходила на работу (службу) в тыловом госпитале в Шадринске не на 8-10-12 часов, а на несколько дней. Так же её родная сестра — отоларинголог. Матери пришлось выполнять и небольшие операции, перевязки, её сестре — работать за общего хирурга.

Никто не умаляет врачебную деятельность В. Я. Куликова, Е. С. Гофа, других медиков, включая фельдшеров Кондрата Антоновича Ткача и Корнелия Терентьевича Матвейчука. (Кстати, об одном из них - как знаменитости Пироговки - я писал в «Моей Виннице». Это был К. Т. Матвейчук: он сидит рядом с заведующим кафедрой на фото 79.)
Так зачем же В. Я. Куликов пишет о том, чего никак ведать не мог? Зачем обобщать ему самому неизвестное?

Продолжаю цитату (см. начало этого раздела): «Скажу больше: и политико-моральное состояние их было выше такового у прибывших медиков с востока и азиатских республик. Последние - в основном, евреи - потеряв много родных, родственников, друзей, знакомых, потеряв много имущества, настрадавшись в эвакуации, утратили равновесие, а, часто, и здравый смысл. А так как они не только не представляли себе и частицы того, что пришлось перенести от фашистов их согражданам в условиях оккупации, то и не думали о чужом горе и, мягко говоря, неадекватно вели себя в контактах с бывшими в оккупации. Вернувшиеся из эвакуации считали себя героями, а бывших в оккупации - гражданами второго сорта, «гоями» (привезли это слово опять). Дружба народов разных национальностей, налаженная большевиками, распадалась.» (стр. 375).

Побывав 7-ноября 1941-го года в морге психиатрической больницы, где находились трупы первых умерщвлённых (5-го ноября) пятидесяти пациентов больницы, В. Я. Куликов «... чуть не сошел с ума. Мертвая картина покойницкой была потрясающей.» (стр. 327). Это — при виде трупов людей, которых живыми он не знал и не видел. Его потрясли количество трупов и известная ему причина смерти. Реакция вполне понятная.

Посему, как он выразился, утраченные возвратившимися в Винницу евреями равновесие и, часто, здравый смысл, на его взгляд, объяснимы (и объяснения тому приведены им там же, на стр. 375). Пытается он объяснить и то, почему, по его словам, возвратившиеся евреи, «не думали о чужом горе и, мягко говоря, неадекватно вели себя в контактах с бывшими в оккупации».

Я повторно процитировал слова В. Я. Куликова, чтобы продемонстрировать зигзаги его повествования. Особенно ломанным представляется оно, когда события касаются самого автора. Я уже не раз отмечал, как В. Я. Куликов не досказывает, как проводит ненужные исторические параллели не только с 1-й мировой войной, но и с древними временами... Он, если ему это надо, цитирует и «Ветхий завет» (вывод Моисеем евреев из Египта), хвалит большевиков... Словом, поворачивает «дышло» повозки, в которой он провозит читателя по оккупированной Виннице, в нужную ему сторону, полагая, что куда он его повернёт, «туда и вышло». Увы, повествование «выходит из дышла», то есть расстраивается, теряет логический смысл.

Разумеется, возвратившиеся евреи смотрели на В. Я. Куликова косо и, вероятно, одними косыми взглядами не ограничивались. Судите сами: остался жив, сохранил всех членов семьи, имущество, улучшил свои жилищные условия, не удрал с немцами и не был наказан нашими, работал ассистентом в мединституте (ассистенты, даже без степени кандидата наук, получали значительно большую зарплату, чем рядом с ними работающие врачи клиники, то есть, в данном случае — врачи областной больницы им. Пирогова).

А не был он ни подпольщиком, ни помощником партизан. Я уже писал в «Увертюре…», что никогда о подобной деятельности В. Я. Куликова в городе не говорили, да и он в книге этим не хвалится, хотя скромностью в описании своей личности не отличается: даже о разоблачении им шпиона не умолчал. Каким наблюдательным оказался д-р К.! Главка называется «Ошибка немецкого разведчика (быль)», стр. 70-73.

Евреи, возвратившиеся в Винницу из эвакуации и из армии (а об этих В. Я. Куликов умалчивает, словно их совсем не было), были в шоке: все, не успевшие эвакуироваться — родственники, сослуживцы, соседи, знакомые, включая детей — лежали, сваленные подобно описанным выше трупам в психбольнице, в могилах на окраинах города! В могилах, которые советская власть даже ничем не пометила, не говоря уже о памятных знаках! И пережившие оккупацию винничане не же-ла-ли об этом ни с кем разговаривать!

И В. Я. Куликов, уничтоживший фотографии расстрела (как же всё-таки они у него оказались?!), тоже «ничего не знал и тем более не видел». Даже не говорил: «Узнаете от меня это в ХХI-м веке.» Как было к нему относиться?

«Вернувшиеся из эвакуации считали себя героями, а бывших в оккупации - гражданами второго сорта» - утверждение просто-напросто смехотворное, а ««гоями» (привезли это слово опять)» (стр. 375) евреи называли всех иноверцев (не евреев), не вкладывая в это слово изначально негативное значение. «Дружба народов разных национальностей, налаженная большевиками, распадалась.» (стр.375) - евреи, оказывается, положили начало узбекско - киргизскому, азербайджано - армянскому, грузино - осетинскому, прочим внутрикавказским, внутримолдавскому, и т. д. конфликтам перестроечного и последовавшего за ним времени. Да, далеко видел В. Я. Куликов...

В. Я. Куликов приводит примеры того, как ограничивали в правах бывших в оккупации. Как усердствовали евреи при проведении этого ограничения.

Но вдруг на стр. 377 В. Я. Куликова что-то осеняет (скорее всего, его вера, хотя о своей религиозности он нигде даже не заикается): «... тяжелое несчастье свалилось на еврейский народ. Можно сказать, не было еврейской семьи, в которой не было бы расстрелянного родного ей человека или родственника. Если к этому добавить еще и почти полное материальное разорение винницких евреев, то легко будет понять их речи, их настроение и неадекватную их реакцию на создавшееся положение. Но разве хоть в какой-нибудь степени виновны винничане  в гибели евреев, расстрелянных во время оккупации? Ни в малейшей степени!» (стр. 377).
А вот под этими словами В. Я. Куликова, с небольшими оговорками, я подписываюсь.

На следующей странице читаю слова В. Я. Куликова, которые меня очень впечатлили. «Я удивлялся, почему то место (массового расстрела винницких евреев — Н. К.) не отмечено никаким знаком. По-моему, оно достойно того.» (стр. 378). Я уже об этом писал: ни власти не удостоили 25 тысяч жертв фашизма мемориала, ни евреи это сами не смогли сделать. Пришлось ждать времён горбачёвской перестройки.

В. Я. Куликову — свидетелю трагедии винницких евреев — эта мысль о памятном знаке не давала покоя. Да, автор метался «меж дух огней» (см. ниже) — и не только между гестапо и НКВД. Между желанием кое-что скрыть, замять и совестью, которой он, как мы видим, обделён не был.

В. Я. Куликов даже перебрал в своём сочувствии еврейскому горю: «... я не встречал таких (среди евреев — Н. К.), которые не вспоминали бы дни массовой гибели еврейского населения Винницы.» (стр. 378). Спасибо, конечно, В. Я. Куликову за такой комплимент евреям, но я «таких» (которые не вспоминали...) встречал. Их, увы, было подавляющее большинство. Младшее поколение о массовых расстрелах знало лишь туманно, старшее поколение не было достаточно организовано. Не было ни действующей синагоги (та, полуподпольная, что ютилась где-то в районе замостянского рынка — не в счёт), никаких еврейских организаций... На всё был наложен запрет.

К тому же, на евреев снова начались гонения, теперь уже — со стороны советской власти:
- 1948-1952 — дело Еврейского антифашистского комитета - детища НКВД 1942-го года! — репрессии, казни
- антисемитская по характеру борьба с космополитизмом (с 1946-го года) — аресты, расстрелы, закрытие еврейских театров, музеев, пр.
- дело врачей-отравителей (1952-1953) — большинство обвиняемых были евреями.

Организовано отмечать дни массовой гибели евреев Винницы — об этом не могло быть и речи. А потом начали эти дни забывать, потому что все праздничные дни и Дни памяти определялись свыше, «родной партией»...

                ***

Меня удивляет, что автор ни словом не обмолвился о так называемом «новом порядке», который стремились установить нацисты на оккупированных территориях. Этот термин - «новый порядок», по-моему, ни разу В. Я. Куликовым даже не используется. Под «новым порядком» понимались новый способ управления захваченными территориями и образ жизни населения, попавшего под власть гитлеровцев. В сёлах предполагалось, например, изменить соотношение площадей, занятых под различные посевные культуры, заменить имеющийся крупный рогатый скот на породистый... Мне рассказывали в 1982-м году в одном из принеманских белорусских сёл, как это было на самом деле: я мотался на велосипеде по этой выжженной немцами республике, чтобы увидеть и узнать и то, о чём не говорилось и не писалось.

                ***

Несколько прояснились основания, позволившие внуку В. Я. Куликова - профессору Е. Г. Педаченко писать о деде как об отставном генерале-майоре Красной Армии.

На стр. 258-259 читаем, что «профессор Тремпович» (в других случаях своего соседа по даче В. Я. Куликов называет просто доктором) сообщил немцам о службе В. Я. Куликова в армии: «и в пехоте, и в кавалерии, и в артиллерии, и в госпитале». На вопрос «... а в каком чине?» Тремпович «выпалил: «В первом генеральском чине!»». (Согласно словарю Даля, в XIX-м веке чин генерал майора - младший, или первый генеральский чин - был следующим за полковничьим чином.)

В другом месте  В. Я. Куликов как бы косвенно опровергает это утверждение Тремповича, когда пишет о себе: «... был некогда М-10 категории (лицом высшего начсостава).» (стр. 321). Тут опечатка, ибо М-10 категории в РККА не существовало. Речь идёт о категории К-10, к которой относились командиры бригад (комбриги) и помощники командиров дивизии (помкомдивы). Начальники госпиталей в составе этой категории не значились.

Но о генеральском чине Тремповичем было сказано без обиняков, а принадлежность к высшему комсоставу, естественно, звание генерала не исключала — вот и остановился проф. Е. Г. Педаченко на «генерал-майоре», хотя такого воинского звания в 1930-м году, когда В. Я. Куликов вышел в отставку, в РККА ещё не было.

                ***

Книга не лишена и некоторых неточностей, не имеющих отношения к главной теме повествования, опечаток.

- «... Старый город, абориген Винницы, основанной...» (стр. 55): слово «абориген» используется только как синоним определения «коренной житель»; В. Я. Куликова «подвело» знание латинского языка: ab origine — от начала.

- «...cum grano salis (критически)» (стр. 61), хотя во всех словарях указывается иной смысл этого латинского выражения «с крупинкой соли» - остроумно, с иронией.

- Schickelgruber вместо Schicklgruber (стр.93)

- «... отправили в Германию - в Вюртемберг и Штутгарт» (стр. 248) - Вюртемберг был немецкой территорией со столицей Штутгарт

- Verhaltung — вместо Verwaltung (стр. 251)

- Hann — вместо kann (стр. 253)

- Ausbahn – вместо Ausbau (стр. 260)

- повеликатнее — вместо поделикатнее (стр. 304)

                ***

Поистине прав издатель книги ПАРАПАН, написавший в послесловии:

« Эта книга — колокольный звон.
   Эта книга — призыв к очеловечиванию все более звереющего человечества...
   Эта книга — о чем умалчивать просто нельзя...»

(Хотя говорить о всё более звереющем человечестве, мне представляется, нет оснований — Н. К.)

Эта книга — ВИННИЦКИЙ  НАБАТ.

И пусть хотя бы раз в году гудит он в Виннице в школах, вузах, на предприятиях:

„...Это возродилась и окрепла
В медном гуле праведная кровь.
Это жертвы ожили из пепла
И восстали вновь...“          
           [слова поэта Александра (Исаака) Соболева]

Минимум три раздела книги должны быть напечатаны и сброшюрованы под этим названием — ВИННИЦКИЙ НАБАТ:

-РАСКОПКИ (ЭКСГУМАЦИЯ РАССТРЕЛЯННЫХ «ВРАГОВ НАРОДА»)
-О РАССТРЕЛАХ ВИННИЧАН ЕВРЕЕВ НЕМЦАМИ-ФАШИСТАМИ В ОККУПИРОВАННОЙ ВИННИЦЕ
-УМЕРЩВЛЕНИЕ ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ ВИННИЦКОЙ ОБЛАСТНОЙ ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫ

Небольшая книжечка эта должна быть доступна каждому, должна быть прочитана (и не раз!) каждым винничанином, с ней должен быть связан проводимый ежегодно ДЕНЬ ПАМЯТИ ЖЕРТВ ДИКТАТУР ГОРОДА ВИННИЦЫ.

Это — кощунство, что на сайте Винницкой областной психиатрической больницы им. Ющенко (http://vopnl.ucoz.co.uk/index/istorichna_dovidka/0-17) в разделе «Історічна довідка» о трагедии более тысячи пациентов, находившихся в больнице в период оккупации города немцами, не сказано ни слова!

Что касается расстрелов «врагов народа» и еврейского населения города, то эта тема освещалась до последнего времени лучше за рубежом, чем в СССР и в Украине (см. мои статьи о том, как представлена Винница в ВикипедиИ).

                ***

На стр. 78, описывая своё положение в начале оккупации В. Я. Куликов пишет: «Я никогда не забывал, что гестапо не знает пощады, а НКВД не даёт скидки - «меж двух огней я шёл неутомимый» (Некрасов).»

Развернём эту цитату из стихотворения «Уныние» (1874) Н. А. Некрасова:

...Меж двух огней я шел неутомимый.
Куда пришел? Клянусь, не знаю сам!
Решить вопрос предоставляю вам!

Враги мои решат его согласно,
Всех меряя на собственный аршин,
В чужой душе они читают ясно,
Но мой судья - читатель-гражданин.
Лишь в суд его храню слепую веру.
Суди же ты, кем взыскан я не в меру!
Еще мой труд тобою не забыт
И знаешь ты: во мне нет сил героя -
Тот не герой, кто лавром не увит
Иль на щите не вынесен из боя,-
Я рядовой (теперь уж инвалид)...

После таких слов поэта и многого высказанного мною выше можно оказаться и «НЕ гражданином». Но я автору «...не друг, и не враг, а – так...». И только попытался проникнуть в мастерскую его творчества, понять, почему он представил те или иные личности именно в таком, а не ином свете, почему постоянно как бы выгораживает себя, наконец, почему умолчал о том или другом.

Чем больше времени пройдёт с 32-месячного периода описываемых событий, тем менее они будут понятны в деталях, в поступках, в позиции автора воспоминаний. Сегодня уже нет никого из тех, кто в сознательном возрасте пережил годы оккупации Винницы одновременно с В. Я. Куликовым. Больше нет очевидцев и  навряд ли выпорхнут из домашних архивов новые свидетельства. Хотя бывают и чудеса, к которым по праву можно отнести и выход в свет рецензируемой книги.

Я уже указывал, почему позволил себе нелицеприятный разбор воспоминаний В. Я. Куликова. Я отдаю себе отчёт в том, что мои подозрения на несколько искривлённое отображение того, что действительно происходило, моя трактовка  мотивов, побудивших к этому автора, не безупречны. Они, вероятно, могут быть успешно оспорены. И если это случится, то выгадают все, в том числе и я, позволивший себе кое в каких свидетельствах усомниться...

Итак, резюмирую: книга В. Я. Куликова является единственным в своём роде мемуарным произведением, в котором изложены с различной детальностью ранее нигде не зафиксированные факты винницкой жизни во время оккупации города армией Гитлера.

Как и у прочих авторов произведений этого жанра, некоторые места воспоминаний В. Я. Куликова навевают в моей памяти пушкинские строки из стихотворения «Герой»:

«Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман...».

[А теперь вспомним о книге Петера Бамма «Невидимый флаг». Под таким флагом её автор Stabsarzt (капитан медицинской службы) Dr. Curt Emmerich подразумевал «Флаг гуманности», которому врачи даже в войну должны оставаться верными. Книга (370 стр.) была издана впервые в Мюнхене в 1952 году и обеспечила автору всемирную известность (только в ФРГ книга переиздавалась минимум 17 раз!). В ней, в частности, описывается уничтожение евреев в другом городе на берегу Буга, в Николаеве: там евреев расстреливали, нередко — сначала детей на глазах родителей (или же маленьких детей живыми бросали в овраг, где находились трупы с расстрелянными). В Севастополе, где тоже пришлось служить д-ру Эммериху, евреев умерщвляли, в специально для этого переоборудованных автомобилях, выхлопными газами.

Доктор Эммерих признаётся, что обо всём этом знал, что ничего против этого не предпринял. Знал он и о массовых голодных смертях содержавшихся в лагерях советских военнопленных. И — как сопровождающий эшелон — о нечеловеческих условиях, в которых транспортировались в Германию на принудительные работы молодые люди из оккупированной Украины. Но отделяет себя от тех немецких военнослужащих, которые были непосредственно ответственны за убийства и мучения гражданского населения, военнопленных, насильно угнанных в Германию и которых он называет «другие».

Более того, доктор Эммерих гармонизирует (приукрашивает) совместную жизнь медицинской службы вермахта и местных крестьян. Согласно его описаниям, немцы вели в СССР не войну на уничтожение населения, а проводили на оккупированных территориях гигиеническую кампанию против малярии и сыпного типа. Лишь побочно сообщает он, что эти мероприятия способствовали, прежде всего, предотвращению заражения немецких солдат.

Вот за это и подобное, за полуправду, за лукавство автора жестко критиковали многие, в том числе Нобелевский лауреат Генрих Бёлль. Книгу пародийно называли «Flagge am Zaunpfahl», что дословно переводится как «Флаг на (заборной) жерди», а в данном случае являлось грубым (недвусмысленным) намёком автору, что касается его моральной позиции.]

Если кто-то не согласен с этим моим резюме, то он может мне доказательно (с приведением фактических доводов) возразить. Голословные обвинения меня в том и этом, не подкреплённые аргументами нападки, нарекания, упрёки, укоры не принимаются. Поверьте, что тяжелее обвинений, которые я предъявлял себе сам, печатая прочитанные вами страницы, нет. Но что поделаешь, я не принадлежу к читателям мемуарных записок, которые могли бы заявить о себе словами того же А. С. Пушкина («Признание»):

«...обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!»

Рассматриваю эту рецензию и как вызов профессиональным историкам, как определённую провокацию (действие с целью вызвать ответное действие), которая, возможно, побудит их к архивным поискам данных о личности известного винницкого врача довоенного, военного и послевоенного времён. Пожелаю им удачи!

ТОЛЬКО ПРОЯСНИВ ВСЁ, ЧТО КАСАЕТСЯ ЛИЧНОСТИ АВТОРА ВОСПОМИНАНИЙ, МОЖНО БУДЕТ РЕШИТЬ, С КАКОЙ СТЕПЕНЬЮ ДОВЕРИЯ ОТНОСИТЬСЯ К НАПИСАННОМУ ИМ В ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ГЛАВЕ.

P. S. Статья, из которой взята эта цитата, обнаружена мною сегодня, 11.04.14 вот тут:
http://real-vin.com/ - см. раздел АРХИВ за 26. 03. 2014.

Не могу гарантировать, что и в ней — абсолютная правда, но не дополнить мою рецензию расположенными ниже двумя абзацами я не мог.

„Отдельная история с Лялей Ратушной. Она пошла на войну из Москвы, попала в немецкий плен, откуда якобы убежала и пришла домой. Два раза была в винницком Гестапо и два раза оттуда выходила, среди белого дня ходила к партизанам по дороге рядом со ставкой Гитлера. То есть, есть все признаки того, что Ляля была кем-то вроде двойного агента. И убили ее, скорее всего, свои (партизаны), которые сами были в доверительных отношениях с немцами. Нет никаких свидетельств того, что Ратушная погибла, как уверяла советская история, от случайного снарядного осколка. Зато есть свидетели того, что к ней перед ее смертью пришли трое «своих» — заметьте, тогда город кишел отступающими немцами и полицаями. Исчезло и врачебное заключение о смерти, составленное доктором Куликовым. Судя по всему, ей не доверяли и боялись, что она сдаст всех, кто сотрудничал с немцами. Со слов Виктора Мефодиевича, один из той тройки позже долго и счастливо работал начальником одного из областных управлений. А запуганная мама Ляли Ратушной была категорически против эксгумации дочери, которую хотели провести те, кто чувствовал что-то не то.

Кстати, тот самый доктор Куликов, который осмотрел тело Ляли после смертельного ранения, был зашифрованным агентом НКВД и написал подробнейшую книгу о Виннице в период оккупации. В ней он описал чуть ли не всех жителей города и бывших здесь немцев, и даже колебания цен на рынке. При этом Куликов просил своих родственников, чтобы его книгу опубликовали не раньше 2000 года. А самая главная загадка в том, что в ней не упомянуты ни Иван Бевз, ни Ляля Ратушная.“

[из статьи Виктора Бережного в газете "РЕАЛ" (real-vin.com) о вечере, посвящённом 70-летию освобождения Винницы, 26.03.14 в городской библиотеке им. Крупской]

А, МОЖЕТ БЫТЬ, ВСЁ-ТАКИ -  УПОМЯНУТЫ ?!
И не только - Иван Бевз и Ляля Ратушная, но и многие другие (и многое другое)!
Просто в это издание очевидца В. Я. Куликова включены не все свидетельства, оставленные им потомкам ...
(Публикатор, кстати, нигде не указывает, что им полностью использован ВЕСЬ материал, завещанный его дедом для публикации не ранее, чем в XXI-м веке.)

P.P.S. http://proza.ru/2015/09/14/2039