Пламя Хоннодзи что оно осветило в истории Японии
Альшевский А.С.
Пламя Хоннодзи
(что оно осветило в истории японии)
1. Введение
Вскрикнула выпь над болотом
Упругий тростник шевельнулся
Остывшие угли раздора великого.
История любой страны полна загадок и белых пятен. И Япония здесь не исключение. Вот, к примеру, такой вопрос. Почему алчные идальго Португалии и Испании обошли своим вниманием Японию, хо-тя после окончания реконкисты, победив мавров, они в массе своей ос-тались без любимого занятия, а также денег в виде золота и серебра. Ведь они могли последовать примеру Эрнандо Кортэса, захватившего столицу ацтеков, или Франциско Писарро, что из свинопасов, который и читать то не умел, а вот Вам, взял и ''разобрался'' с инками. Казалось бы, загружай каравеллы пушками и ружьями, и по проторенной дорож-ке через Гоа и Малакку прямиком к острову Чипунгу. Разбирай крыши и полы дворцов (а они там, если верить гражданину города Венеции, господину Марко, сыну господина Николая Поло, из чистого золота). Если в трюмах останется место, то его можно заполнить жемчугом. Вся эта работа при наличии слесарного инструмента с учетом дороги в оба конца заняла бы от силы несколько месяцев. А разве это срок для воин-ства Генриха Мореплавателя?!
Однако дело почему-то застопорилось. Одни говорят, что виной всему как водится иезуиты, которые добрались до Японии раньше кон-кистадоров востока (их собратьев, двинувших на запад, т.е. в Южную Америку, они просто физически опередить не могли, т.к. к тому време-ни иезуитов и в помине-то не было). И они быстро убедились, что ни на Зипунгу, ни на Чипунгу, да и на других островах крыши и полы двор-цов совсем не из золота. И вообще его там всего ничего, пустяк какой-то. А вот чего много, так это самураев с большими и малыми мечами, встречаться с которыми по такому пустяку было экономически нецеле-сообразно. Будь там хоть немного специй, это могло бы подзадорить любителей ''чего-нибудь погорячей''. Ведь европейцам тогда без специй совсем стало невмоготу. Холодильников не было и мясо, чуть поттухнув, начинало подванивать. А задури его перчиком, имбирем или еще чем-нибудь в этом роде – и все нормально! А про улучшение вкуса мяса и повышение его усвояемости и говорить нечего. Это само собой. На то они и пряности. Однако японцы предпочитали рыбку, которая и без специй шла у них на ура. А что делать? С сырьевыми ресурсами в Япо-нии и тогда было не очень. Испанцы, осваивая Америку, области, бед-ные золотом и серебром, обозначали надписью ''Земли, не приносящие дохода''. Вот и португальцам, наверное, пришлось по примеру испан-ских коллег пометить японские острова аналогичной надписью. Видимо хорват с острова Корчула, занимаясь своей '' Книгой о разнообразии мира'', что-то напутал. И это вообще немудрено, если учесть, что в Япо-нию он так и не удосужился отправиться за многие годы пребывания в Китае.
Марко Поло обладал достаточно развитым воображением, основы-ваясь на котором, он такого наговорил основателю династии Юань в Китае, монгольскому хану Хубилаю, что тот, собрав монголов, китайцев, корейцев и вообще всех, кто оказался под рукой, пару раз отправлял их в Японию. Но что мог поделать даже владыка Поднебесной империи с теми, кто на небесах? Посланный ими (что интересно, тоже пару раз) божественный ветер (камикадзэ) быстренько студил пылкого монгола, да и других любителей поживиться за чужой счет. Заря марксистско-ленинского учения тогда еще не осветила темные закоулки невежества мрачного средневековья, по которым плутали истинные католики (а именно таковыми волей того же неба были эти любители). И сомневать-ся в силах небесных у них не было ни желания, ни причин. И, вообще, какие сомнения? Что не так и ты, привет, уже герой торжественного ак-та веры, который по-испански, да и по-португальски звучит очень даже мило: аутодафе. Все это, в конечном счете, привело к тому, что в течение многих веков японцы целиком и полностью смогли сосредоточиться на внутренних проблемах, а внешний мир напоминал им о своем сущест-вовании в очень даже ненавязчивой форме. Правда, в середине 20 века камикадзэ уже были не в силах уберечь Японию от внешнего нашествия. Прогресс науки и техники, а также антирелигиозная пропаганда в от-дельно взятых странах сделали свое дело…
С этим вопросом, кажется, все стало как-то более или менее (скорее, менее) ясно. Но, чтобы не возникало сомнений в загадочности японской истории, вернемся во все тоже средневековье. Сделать это при всем же-лании будет не так просто, т.к. работы Д.М.Позднеева, Н.А.Невского, Н.И.Конрада, Г.И.Подпаловой, А.П.Гальперина и других «зубров» япо-новедения скрыты в глубине библиотечных хранилищ, специальных и не очень, или «защищены» от проникновения в них довольно высокими ценами букинистических магазинов. Естественно, японистика не стоит на месте (впрочем, и не несется вперед с высокой скоростью), выпуска-ются все новые и новые книги по истории Японии, но многие из них но-сят следы научно-исследовательской деятельности их авторов, как рос-сийских, так и зарубежных, и не всегда понятны людям без специальной подготовки, иначе говоря, простым обывателям, городским и сельским (не в смысле тех, кто живет мелкими интересами, а в смысле почтенных граждан, купцов, посадских или мещан). Сейчас, конечно, сельским обывателям (крестьянам и поселянам, как по своей воле, так и нет) в со-вокупности своей не до исторических нюансов: идет перманентная борьба за урожай, а, следовательно, и за жизнь в самом прямом смысле этого слова.
А вот у посадских людей попроще. Не так существенен природ-ный фактор. Да и законы севооборота им не к чему. Разберись с госу-дарственным тяглом (налогами, торговыми пошлинами, натуральными повинностями) и свободен, и сразу за отгадывание загадок японской ис-тории. А как там с озимыми или, скажем, с особенностями навоза в том или ином климатическом поясе, то это, как говорится, совсем другая песня…
Выражение «натуральные повинности» может у некоторой части населения вызвать недоумение, а то и прямое восклицание: что это за повинности в наше просвещенное время! Бред какой-то… Для кого и бред, а для кого и самый что ни на есть реальный объект действительно-сти, скажем, в виде воинской повинности, когда в оплату за всю заботу государства человек вынужден повиниться перед ним собственной на-турой. А, за что, собственно, виниться то?
Оставив этот вопрос открытым, а отвечать на него и не обязательно, поскольку по природе своей его смело можно отнести к риторическим, скорее к цели нашего повествования – японскому средневековью. Япо-ния. 16 век. Страна в раздрае, институты центральной власти не рабо-тают, да и до них ли было императору Гонара. Он был занят исключи-тельно вопросами поддержания семейства, торгуя самолично написан-ными иероглифами на цветной бумаге. Повсюду беспредельничали крупные феодалы (да и мелкие стремились не отставать). Казалось, еще немного, еще чуть-чуть и центробежные силы (в том понимании, что бегут от центра) окончательно разнесут страну на мелкие кусочки. Но вот ведь какая штука: от центра убежать можно, а от законов матери-ального мира, ну никак. И не пытайтесь. Только время потеряете. А по этим законам выходит, что если есть действие, то будет и противодейст-вие, а если возникли центробежные силы, то появятся, будьте уверены, и центростремительные (это те, которые стремятся в центр). И они, дей-ствительно, появились, еще раз подтвердив незыблемость законов фи-зики. Олицетворением этих сил, этакими собирателями земель япон-ских смело можно назвать Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу.
Эта могучая троица (святой ее назвать как-то рука не поднимается) или три богатыря японской истории объединили страну и заложили фундамент ее будущего процветания. Если верить авторам доступных в настоящее время книг, касающихся этого вопроса, то Нобунага вместе со своим верным другом, который искренне его почитал, Иэясу, а также преданным вассалом Хидэёси твердой рукой разбирали завалы на пути объединения страны. Их мощь и разнообразные способности позволяли замышлять такое, узнай про которое, жители Кореи, Китая, а то и Ин-дии пришли бы в неописуемый ужас. И все у этой троицы пошло бы хо-рошо, если бы не вероломный предатель по имени Акэти Мицухидэ. Этот посредственный военачальник, съедаемый то ли ненавистью, то ли еще чем, или помутнившись разумом, взял и напал на своего господина, Нобунага (японские имена и фамилии, а также всевозможные названия давайте по старой привычке не склонять и ставить их всегда и везде в именительном падеже), заставив его совершить самоубийство в объятом пламенем храме Хоннодзи, что в Киото.
Ну и что тут необычного и загадочного для тех далеких и неспо-койных времен, когда любой вассал только и ждал случая занять место своего господина? Вот и Мицухидэ воспользовался удачным стечением обстоятельств, сделав то, что и должен был сделать любой другой саму-рай на его месте. Казалось бы, все ясно и гадать здесь нечего. Но вот, что интересно. Чем больше завеса времени скрывает от нас это событие, тем жарче разгораются в той же Японии споры о причинах того, что ранним утром 2 июня 1582 г. у ворот храма Хоннодзи, где остановился на ночь Ода Нобунага, раздался боевой клич воинов Акэти Мицухидэ. Причем в этих спорах участвуют не только простые любители истории, но и про-фессиональные специалисты, многие из которых считают «инцидент в Хоннодзи» самой большой загадкой в истории Японии. Вот так, ни больше и ни меньше…
2. Как они дошли до жизни такой?
Процессы формирования государственности в тех или иных зем-лях, как правило, сложны и являлись и являются по сей день предметом ожесточенных дискуссий. Например, мы, в России, до сих пор оконча-тельно не прояснили то ли норманы сами пришли, то ли их пригласили, то ли первым правителем Руси был кто-то из местных выдвиженцев. И если это прояснится, то совсем уж и не скоро, поскольку такой вопрос носит не только научный, но и политический характер. А политика – вещь переменчивая: сегодня коньюнктура внутренняя и внешняя может сложиться в пользу норманской теории происхождения власти на Руси, а завтра мы будем готовы наброситься с вилами и забросать навозом всяких там космополитов, защищая «чистоту» собственного пути.
В Японии в этом смысле все, слава богу, четко и однозначно: власть по природе своей от бога, вернее богини солнца Аматэрасу, которая яв-ляется главным божеством синтоистского пантеона Японии. Она прика-зала своему внуку, богу Ниниги, снизойти из Такамагахара (страны бо-гов в японской мифологии) на землю, что он не замедлил выполнить, и благополучно прибыл на древнюю землю Хюга (преф. Миядзаки и преф. Кагосима на о-ве Кюсю). Здесь, как водится, Ниниги женился на девушке также божественного происхождения и у него родились два сына: Ходэри и Хоори. Ходэри занялся морским рыболовством (ловил рыб с широкими плавниками, рыб с узкими плавниками), а Хоори предпочел ловить зверей и птиц в горах (добывал зверя с грубым воло-сом, зверя с мягким волосом). Поэтому их и прозвали, соответственно, Умисати (дары моря) и Ямасати (дары гор).
У Ямасати был внук по имени Каму ямато иварэ но микото. Ниче-го себе имечко! Прочитаешь его пару раз и достаточно: сразу же захо-чется прервать чтение и потянет куда-нибудь в горы на ловлю птиц или к морю за рыбкой. Поэтому лучше всего этого микото в дальнейшем на-зывать просто Дзимму. Более того, именно под этим именем (а не тем, длиннющим) он и войдет в историю государства японского. Так вот. Ко-гда внучок подрос, и ему стукнуло 45 лет, он двинул из Хюга на восток в страну Ямато (низина Нара на о-ве Хонсю). Однако некоторые, наверное, атеисты, считают, что собирание земель японских происходило как-раз в обратном направлении: с востока на запад. Так это или нет – науке до-подлинно неизвестно, по крайней мере, на сегодняшний день. А вот то, что Дзимму пришлось помучиться, завоевывая Ямато, ни у кого сомне-ний не вызывает. Иначе, зачем тогда на помощь прямому потомку Ама-тэрасу небеса послали коршуна золотого цвета, который, сев на лук Дзимму, засиял таким светом, что противник был ослеплен, и у него пропало всякое желание сопротивляться.
Усмирив Ямато, Дзимму установил столицу в Касихара, где и взо-шел на престол в 660 г. до н.э. во дворце Касихара. Подданные прослав-ляли его как Хацукуни сирасу сумэра микото, что означает императора, который первым правил страной (не путать с десятым императором Судзин, которого называли точно также). В 1890 г. в том месте, где пред-положительно находился этот дворец императора Дзимму, был постро-ен синтоистский храм Касихара дзингу. Сейчас город Касихара в преф. Нара насчитывает 29 тыс. человек. Маловато, конечно, для первой сто-лицы Японии.
И вот что еще хотелось бы отметить. Потомкам богини солнца бы-ло предназначено править Японией ни год или два, а вечно. Однако время, тем более, если оно измеряется не днями и месяцами, а столетия-ми, делает людей забывчивами, и всегда могли появиться сомневающие-ся в божественном происхождении, т.е. легитимности императорской власти. Но и здесь все было предусмотрено великой Аматэрасу. Именно на этот случай она снабдила своего внучка Ниниги мечом, зеркалом (или зерцалом) и длинными нитями с множеством магатама (это укра-шение такое из яшмы, выполненное в виде полумесяца с отверстием на конце). Символизируя соответственно решимость, честность и милосер-дие императорской власти, эти три священные регалии стали одновре-менно и неоспоримым доказательством ее легитимности.
Таким образом был заложен фундамент императорской власти. На этом фундаменте происходило формирование двора Ямато, этакого центрального правительства, куда входили главы могущественных ро-дов наподобие Кацураги, Хэгури, Накатоми, Сога, Мононобэ, Оотомо. А куда без них-то? Небесная поддержка – это очень даже хорошо, но ведь кто-то должен был и подати платить, особенно рисом, служивых людей предоставлять, а если что случись, то по указу императора и воинов по-слать. В 4-5 вв. двор Ямато со столицей в Асука («летящая птица») уже приобрел четкие очертания и реальную силу. Однако нельзя считать, что формирование двора протекало гладко и безмятежно. Все-таки его составляли хоть и могущественные, но все же люди со всеми присущими им недостатками и вкусами. Внутри двора постоянно шла борьба порой невидимая, порой очень даже видимая за влияние на императора. То один, то другой клан пытался возвести на престол своего кандидата, при этом строго соблюдалось железное правило – император должен был быть обязательно голубых кровей. Впрочем, это правило выполнить бы-ло совсем и не трудно, учитывая нравы японских императоров, которые если и отличались от нравов монарших собратьев в других странах, то только формой, но никак не содержанием. Так что дефицита принцев крови не наблюдалось, и было из кого выбирать. Постепенно стал выде-ляться из общей массы себе подобных клан Сога. Сначала «зачах» клан Оотомо, глава которого был заподозрен в получении взятки от корей-ской страны Кудара в обмен на часть Мимана (японской колонии на территории корейского полуострова). Затем Сога столкнулись с Моно-нобэ по чисто религиозному вопросу: первые поддержали буддизм, пришедший в страну в 538 г., а вторые не хотели давать в обиду местных богов, оставаясь ярыми сторонниками синтоизма. В решающем «диспу-те», который был особенно кровопролитным, на стороне Сога выступи-ли четыре буддийских Дэва («небесных королей»), деревянное изобра-жение которых высоко держал над головой четырнадцатилетний принц Умаядо (будущий Сётоку Тайси). Участь Мононобэ была предопределе-на (кто видел изображения этих Дэвов поймет, почему), и этот род вслед за Оотомо исчезает с исторической сцены Японии.
Однако жизнь продолжалась. В 592 г. взошла на престол Суйко – первая царствующая императрица Японии. Именно на годы ее правле-ния приходится деятельность Сётоку Тайси, великого просветителя и реформатора, который сделал очень много для усиления император-ской власти и государства. А что же Сога? Влияние и сила этого клана продолжали рости, однако глава его, Умако, скорее поддерживал, чем мешал Сётоку Тайси, который фактически стоял во главе императорско-го двора. Здесь надо отдать должное Умако. Несмотря на все свое могу-щество, он свято чтил традиции престолонаследия и в мыслях не держал стать императором. Правда, некоторые именно ему приписывают тай-ное убийство предшественника Суйко, императора Сусюн. А что оста-ется делать, когда тебя, аристократа, отца почтенного семейства, пре-людно уподобляют кабану (хоть и японскому) или человеку, но с ка-баньей шеей (ну и что, если у тебя действительно не очень с ростом, ко-роткая и толстая шея, большой рот). Да еще мечтают о том, чтобы эту самую шею отделить от туловища. Кто же такое стерпит?! Или ты или тебя! Умако выбрал первое, шепнул кое-что одному человечку, и … им-ператора не стало. Все, забирай три регалии, и сам становись императо-ром. Но боже упаси! Авторитет «сынов неба» уже был достаточно высок. Не то, что в соседнем Китае. Там императором мог стать любой. Были бы лишь желание и способности. Кто основал династию Хань? Пра-вильно, Лю Бан, бывший староста занюханной деревеньки. А Тан? Вое-начальник Ли Юань. А Сун? Феодал Чжао Куань-инь. А Мин? Бывший служка буддийского монастыря Чжу Юань-чжан. До власти в Китае могли дорваться даже, страшно подумать, … евнухи (в самом прямом смысле этого слова). Правда, нельзя считать, что все они были алчными извращенцами и интриганами. К примеру, великий китайский море-плаватель Чжэн Хэ тоже из евнухов.
Японцы, вообще то охочие до всего китайского, эту особенность китайского правления не переняли. А может быть стоило кровь япон-ских императоров слегка «подкрепить» несколькими каплями мужиц-кой крови? А может и не стоило… Что уж теперь говорить.
По всему выходит, что становиться императором Сога Умако было как-то не гоже. Другое дело – придворные людишки, великие, левые и правые министры, дайнагоны, сёнагоны и тюнагоны всякие. Их то мож-но попереставлять вволю! Внук Умако, Ирука, был не так щепетилен как его дед. Ему, видите ли, показалось, что сын Сётоку Тайси и не такой уж хороший кандидат в императоры. Не долго думая, он принуждает все потомство Сётоку Тайси к самоубийству в храме Хорюдзи. Прошло все-го 22 года после его смерти, а как все изменилось!
Небо не простило клану Сога такого поступка. 12 июня 645 г. тело зарубленного Ирука, завернутое в циновку и вынесенное из император-ского дворца, уже хлестал сильный дождь. А в следующем месяце в сво-ей усадьбе, окруженной врагами, сгорел отец Ирука, Эмиси – последний представитель главного дома Сога. Вместе с ним, кстати, сгорели такие книги, как «Тэнноки» и «Кокки», написанные Сётоку Тайси и Сога Ума-ко. Эти книги легли в основу дошедших до нас «Кодзики» и «Нихонсё-ки».
Во главе заговора стояли принц крови Наканооэ (будущий импе-ратор Тэндзи) и его «правая рука» Накатоми Каматари. 19 июня 645 г. в храме Асукадэра принц Наканооэ объявил всем чиновникам двора о начале новой политики с сильной центральной властью во главе с им-ператором. В этот день принц впервые в Японии установил «нэнго», т.е. девиз или название годов правления (что является своеобразной систе-мой японского летоисчисления) – «Тайка» («Большие перемены»). Пе-ремены действительно были большими. Запрещалась частная собствен-ность на землю. Бывшие владельцы земли получали «кормление» (право собирать в свою пользу налоги с крестьян) или определенное жалованье в виде текстиля. Вся власть концентрировалась в императорском дворе. Отменялось рабство – все становились людьми государевыми. В цен-тральные, а затем и другие провинции назначались губернаторы («ко-куси»), а в уезды - начальники («гундзи») и т.д. и т.п. В общем, все как у людей, т.е. в Танском Китае. К тому же Наканооэ настрого запретил хо-ронить живьем слуг вместе с умершим господином, да и заваливать мо-гилу драгоценностями. А в довершении всего он взял и перенес столицу из Асука в Нанива (современный Осака). Действительно, новая полити-ка должна осуществляться на новой земле. Менять, так уж менять…
Кстати, и девиз годов правления впервые был введен в Китае, правда, Ханьском. С тех пор как-то само собой повелось изменять девиз при вступлении на престол нового императора, появлении счастливого предзнаменования, стихийном бедствии, наступлении года курицы или крысы шестидесятилетнего цикла. Японцам пришлось по вкусу это изо-бретение «старшего брата» и они широко использовали его. Доходило до того, что при жизни одного императора девиз менялся раз семь, что давало придворным большой простор для творчества. Однако, начиная с императора Мэйдзи и до настоящего времени все значительно строже: один император – один девиз правления (причем имя императора сов-падает с девизом, а может и наоборот).
«Большие перемены» продолжались бы, без всякого сомнения, еще долго, если бы один из губернаторов не раздобыл где-то на просторах нынешней префектуры Ямагути белого фазана («хакути») и преподнес его императорскому двору. А эту птицу, надо Вам сказать, и в Китае и в Корее очень даже уважали, считая счастливым предзнаменованием. Император Котоку и Наканооэ очень обрадовались такому подарку, устроили птице торжественную встречу во дворце и, недолго думая, из-менили девиз правления, благо появление счастливого предзнаменова-ния – отличный повод для этого. Так «Большие перемены» преврати-лись в «Белого фазана». К этому времени, правда, слова инициатора пе-ремен принца Наканооэ стали расходиться с делом. На словах он рато-вал за сильную императорскую власть, а на деле все решал сам, даже для приличия не советуясь с императором Котоку. Взял, например, и пере-брался из столицы Нанива обратно в Асука (653 г.) да еще практически со всем двором. Этот переезд, больше похожий на перенос столицы, произошел даже без разрешения, хотя бы формального, императора. Перенос столицы в те далекие времена был событием вполне заурядным и осуществлялся довольно часто как с поводом, так и без него. Но в этот раз он отчетливо показал, кто в доме (императорском) хозяин.
Из всего этого следует вывод о том, что новый девиз оказался не таким уж счастливым. К тому же все вдруг обратили внимание на то, что «хакути» означает не только «белый фазан», но и «идиотизм». Продол-жать править под таким сомнительным девизом было, сами понимаете, невозможно, и от него отказались. Знание этимологических основ не по-теряло своей актуальности и в наше время. Пример? Пожалуйста! Когда наши казахстанские братья дружно взялись за казахизацию всего и всея (а, что, дело наиважнейшее), они свою новую столицу (прямо выходит по принцу Наканооэ – новая политика в новой столице) Целиноград быстренько переименовали в Акмолу, т.е. восстановили историческую справедливость и вернули древнее название этой местности. Прекрасно! Да и само слово Акмола звучит очень даже красиво. И все было бы хо-рошо, если бы кто-то из дотошных этимологов не обнаружил, что древ-нее выражение Акмола уж больно похоже на тоже древнее выражение «белая могила». Выводы были сделаны этимологически чисто, и Акмола превратилась в Астану (а к этому слову уже не придерешься: столица она и в древности была столица). Господа реформаторы! Не пренебре-гайте этимологией. Дешевле выйдет…
Все эти эксперименты с девизами так достали принца Наканооэ, что, даже став императором, он решил править без всякого девиза. В це-лом после «Белого фазана» страна оставалась бездевизной лет пятьдесят. Один император сменял другого, склоки при дворе не стихали, а порой перерастали в военные действия. Но все это не выходило за рамки при-дворной борьбы, т.е. принц схватывался с принцем, да еще и Каматари старался (и старался не зря, именно он стал отцом – основателем велико-го семейства Фудзивара).
В годы правления императора Тэмму значительно чаще, чем пре-жде стали вспоминать о его божественном происхождении, а это верный признак укрепления власти и авторитета императора. Однако после его смерти опять пошли осложнения. Императрицей Дзито стала его жена. Женщина есть женщина. Появились всякие там помощники и советчи-ки, которые стали нашептывать ей то одно, то другое, а то и третье. В этой неразберихе она стала все чаще прислушиваться к тому, что гово-рит Фухито – второй сын Фудзивара Каматари. И вот Вам результат: Фудзивара начали фактически руководить государством. А то, что это-му семейству стало тесновато в одном доме и оно распалось аж на четы-ре дома, к демонополизации власти не привело: хотя они частенько спорили по вопросам престолонаследия, последнее слово, как правило, оставалось за северным домом Фудзивара.
Размножавшимся Фудзивара требовалось достойное кормление. Но ведь были и другие аристократы со своими чадами, не говоря уже о чиновниках и прочей челяди, которых, что ни делай, становилось толь-ко больше. Одного текстиля сколько нужно было?! А двору надо было думать не только о кормлениях и жалованиях, были и другие задачи, пусть и не такие важные. В общем, землицы стало на всех не хватать, и «закрома родины» таяли прямо на глазах. До удобрения из сушеной иваси, этой дальневосточной сардины, народ еще не додумался, поэто-му альтернативы экстенсивному земледелию не было. В этих жестких условиях двору ничего не оставалось, как добиваться роста объема сель-хозпродукции за счет расширения обрабатываемых земельных площа-дей. И двор в 722 г. решился на освоение целины.
(Не пройдет и 12 веков, а точнее 1182 года, как с точно такой же пробле-мой столкнется и «нерушимый» союз и будет ее решать тем же путем – экстенсивным, оставив, видимо, интенсивный про запас.)
Решиться то он решился, но ограничил право собственности на поднятую целину одним поколением целинников. Естественно, такой подход к нужному в целом делу не вызвал особого рвения у трудоспо-собного населения, а двору уж как хотелось полакомиться рисом с новых заливных полей, аж не втерпежь. Вот он и согласился распространить право собственности на три поколения целинников. Это уже кое-что и они резво взялись за топоры и мотыги. Но и здесь червь сомнения стал, не сразу конечно, подтачивать их энтузиазм: «глупышка, сколько не горбаться, государство все равно заберет… пусть дураки и осваивают». И все шло именно к последнему. А тут еще император Сёму задумал строительство провинциальных буддийских храмов, а также огромной статуи Будды Вайрочана. А для этого, как ни крути, были нужны про-дуктовые налоги с новых полей и огородов. Все это и вынудило двор с 743 г. передавать вновь освоенные земли в вечную частную собствен-ность целинников. Правда, чтобы они слишком не увлекались привати-зационными процессами, площади таких земель были ограничены в за-висимости от социального положения и придворного ранга. Так выс-ший придворный ранг позволял надеяться на 500 га, а простому смерт-ному больше, чем на 10 га рассчитывать не приходилось.
Воодушевленные такой политикой двора столичная аристократия, большие буддийские и синтоистские храмы, да и местная элита приня-лись поднимать целину, руками, естественно, крестьян. Так стали фор-мироваться вотчины, по-японски называемые сёэн. И надо прямо ска-зать, что новая политика двора с одной стороны позволила улучшить экономическое положение страны, а с другой – подложила бомбу замед-ленного действия под всю систему централизованного управления госу-дарством, создав предпосылки формирования в Японии класса крупных земельных собственников – феодалов (даймё).
Не надо сомневаться, что от таких нововведений выиграл в первую очередь клан Фудзивара, который все активнее «врастал» в генеалогиче-ское древо японских императоров, налаживая с ними родственные связи с помощью красных девиц Фудзивара. А если появлялся некто, кто мог ослабить чуть ли не монопольное влияние потомков Каматари при дво-ре, то они решительно, но и, как правило, элегантно устраняли этого некто со своего пути. Классическим примером такой элегантности явля-ется высылка из столицы Сугавара Митидзанэ, каллиграфа, ученого, по-эта и государственного деятеля. И какого! Он был правым министром и губернатором провинции Сануки (преф. Кагава). Губернатору в те вре-мена совсем не обязательно было самолично отправляться к месту служ-бы, в глубинку. Вполне достаточно было назначить кого-нибудь из ме-стных своим наместником (что-то вроде вице-губернатора) и наслаж-дайся утонченной жизнью в столице. А вице вместе с уездными началь-никами, тоже, кстати, из местных все что надо и как надо сделают и со-мневаться не надо.Так вот, слишком уж быстрая карьера Митидзанэ ста-вила под угрозу влияние и само существование в коридорах власти се-верного дома Фудзивара, как казалось из этого дома. Один из Фудзивара, левый министр Токихира, серьезно поговорил с императором Дайго и убедил его в том, что Митидзанэ метит на место Дайго его же младшего брата, принца крови Токиё. Молодости свойственна доверчивость, а Дайго было всего нечего, 17 лет, поэтому «наводка» опытного придвор-ного сработала, и Митидзанэ сослали на Кюсю. В день отъезда, печалясь о расставании со столичной жизнью вообще и сливовыми деревьями в своем саду в частности, он сочинил следующие строки.
С восточным ветром ты отправь
Аромат цветов своих
Пусть вдалеке хозяин твой
Любовь не забывай
О, слива!
25 февраля 903 г. в возрасте 59 лет Сугавара Митидзанэ умирает от болезни. Казалось бы все, ведь много повестей печальных есть на свете. Но откуда-то появились слухи о том, что его озлобленный дух улетел не на небо, а прямиком в столицу. И действительно во время страшного дождя в один из императорских дворцов ударила молния. Всем сразу стало ясно, что этот самый дух вселился в бога неба, который отвечал в небесной канцелярии за погоду и, заодно, и сельское хозяйство, и наме-ревался проучить все семейство Фудзивара. Дать ему, так сказать, пред-метный урок добра и зла. Однако и небо ничего не могло поделать с «северянами» Фудзивара и их влияние при дворе осталось непоколеби-мым. Несмотря на столь очевидную неудачу, память о Сугавара Митид-занэ сохранилась в памяти народа до настоящего времени. Неспроста ведь в синтоистских храмах Тэммангу, разбросанных по всей Японии, поклоняются именно Сугавара Митидзанэ. Особую известность среди них получили храмы в Осака, Киото и Дадзайфу (преф. Фукуока). В храмы Тэммангу заглядывают, кстати, и работники умственного труда как прикладного, так и фундаментального, поскольку Сугавара Митид-занэ почитается и как покровитель науки во всем объеме этого слова. А в ней, в этой самой науке, ой как много всего неясного и порой даже по-дозрительного, так что сам не плошай, но и на Сугавара Митидзанэ на-дейся.
А сёэн, т.е. вотчин, становилось тем временем все больше и больше. При этом практику дарения императором земель, необлагаемых нало-гом, своим вассалам никто не отменял, поэтому земель государевых ста-новилось все меньше и меньше, а с налогами дело обстояло все хуже и хуже. Первоначально сёэн по закону являлись объектом налогообложе-ния и должны были платить, вернее, поставлять в казну налоги. И по-ставляли, но не все. Ведь кто владел ими? Знатные аристократы и влия-тельные монастыри. И не каждый мытарь обладал мужеством (скорее даже наглостью) требовать с почтенных людей какие-то там налоги. Бо-лее того, некоторые почтенные люди добивались официального разре-шения не платить налоги, а то и экстерриториальности своих владений, никого туда не впуская. Порядок должен был навести двор: собирае-мость налогов как тогда, так, впрочем, и сейчас – основа любой государ-ственности. Теоретически это верно, здесь не подкопаешься. А практи-чески двор состоял именно из тех же самых аристократов, которые не хотели платить налоги, а хотели получать их. И перед императором вставала дилемма из дилемм. Надо было выбирать между двумя равно неприятными возможностями: или заставлять аристократов и иже с ни-ми платить налоги, а значит – становиться отставником-монахом в пря-мом смысле, или не заставлять, а тогда – вести монашескую жизнь в ино-сказательном смысле, т.к. денег на другую просто не будет.
Ко всему прочему где-то в начале 11 в. стало заметно увеличивать-ся число крестьян-арендаторов, которые по просьбе владельца сёэн об-рабатывали его землю (самому владельцу было не до этого – дел в сто-лице было невпроворот). После вычета арендной платы у арендаторов кое-что оставалось. На это кое-что они могли нанимать безземельных крестьян и увеличивать площади арендованной земли. Крестьян-арендаторов называли тато, где та – поле, а то – изгородь, что в совокуп-ности обозначало крестьянина, обрабатывающего определенный уча-сток земли. Тато стали называть этот участок своим именем ( а фамилии у них попросту и не было, т.к. до социального равенства в Японии было еще далековато). Если участок земли мотыжил некто Таро, то его (уча-сток) называли Таромё (где иероглиф мё означает имя), если Дзиро – Дзиромё и т.д. Площадь поименнованных участков доходила до не-скольких десятков га, а в среднем составляла 4-5 га. В зависимости от ве-личины участка крестьян стали называть даймё тато или сёмё тато. Ие-роглиф дай означает большой, а сё – маленький. В последствии от даймё тато и сёмё тато останутся только даймё и сёмё. Вот Вам этимологически выверенное объяснение того, почему это крупных и мелких феодалов стали называть соответственно дамё («большое имя») и сёмё («малое имя»).
Прикипая душой и телом к арендованной земле, крестьяне стали рассматривать ее как свою собственную со всеми вытекающими из этого последствиями, т.е. пошел процесс превращения определенной части крестьян в землевладельцев. А времена были неспокойные. Отстаивать свои права (в целом-то не совсем законные) чаще всего приходилось си-лой, и хочешь, не хочешь, надо было осваивать новое ремесло – военное искусство, и становиться воином. К тому же некоторые губернаторы и аристократы даже императорских кровей стали, в первую очередь по экономическим, а потом уже морально-этическим причинам предпочи-тать изнеженной столице суровую периферию. В столице ты так, никто, один из многих, а подальше от нее – уже какой-никакой, а доно (госпо-дин) и все тебе кланяются и все тебя уважают. И они садились на корм-ление в своих вотчинах, также превращаясь в воинов, только познатнее и побогаче. Таким образом в глубинке зарождался новый воинственный класс феодалов с всякими вассальскими отношениями, который войдет в историю Японии под общим названием самураи (люди служивые).
Не успев сформироваться как следует, этот класс был сразу же вос-требован. Императорам, экс-императорам, императорам-монахам, т.е. двору в широком смысле этого слова требовалась защита, что вполне ес-тественно, поскольку своих силенок стало не хватать. Все эти интриги, переезды, паломничества и прочие церемониальные штучки, а главное – безденежье, изматывают, конечно. А одни воинственные монахи чего стоили! Первому честь защитника двора была оказана клану Минамото, силой которого уже нельзя было пренебрегать. Минамото Ёсиэ впервые в японской истории для человека такого происхождения было дано пра-во присутствия в залах императорского дворца. Хотя именно на проис-хождение-то ему было грех жаловаться. Как-никак Ёсиэ происходил аж от самого императора Сэйва. Однако стоило его предкам отлучиться из столицы на пару поколений, как привет – ты уже не голубых кровей, а так, неотесанный мужлан с востока. Но если у этого мужлана под рукой десяток, а то и другой тысяч самураев, то можно и потерпеть его при-сутствие среди аристократического бомонда. Правда, очень даже скоро Минамото были вытеснены как с неофициальной должности защитни-ков двора, так и из залов императорского дворца кланом Тайра., такими же мужланами, но уже с запада. Как говорится, на востоке – Гэндзи (клан Минамото), а на западе – Хэйси (клан Тайра)… Генеалогия Тайра уходи-ла вверх тоже очень даже прилично и упиралась в императора Камму. Строго говоря, Тайра, оказавшись вне столицы, сначала осели на востоке страны, однако затем были вытеснены суровыми обстоятельствами (без Минамото, будьте уверены, здесь не обошлось) на запад, убеждаясь тем самым на личном опыте в стремлении любой системы, в том числе и со-циально-политической, к равновесному состоянию. Баланс он и в Азии баланс!
Там они на вольных хлебах поднакопили силенок, достаточных, чтобы в декабре 1159 г. схватиться с Минамото непосредственно в сто-лице, Киото (правда, тогда ее по старинке называли Хэйан). И победили, естественно, Тайра. А кто, по Вашему, должен был победить в год Хэйд-зи в столице Хэйан? Конечно, Хэйси (род Тайра)! Ведь Хэйан может оз-начать и «спокойствие Тайра», а Хэйдзи – «правление Тайра». Все, как говорится, сошлось… и время и место и фамилия.
Оккупировав район Рокухара в Киото, тайровцы, засучив рукава кимоно, так горячо взялись за дело, что довольно скоро любому в Япо-нии стало ясно как день-деньской, что если ты не из Тайра, то и не чело-век вообще, а так, изверг какой-то.
В апреле 1180 г. Тайра Киёмори был на вершине счастья. Еще бы! Исполнилась его давнишняя мечта: принц крови Токихито, матерью ко-торого была дочь Киёмори, в возрасте трех лет стал императором Анто-ку. Казалось, что власть Тайра во всей легитимности этого слова будет бесконечной. Но история учит, что все хорошее кончается. И еще она учит, что борьба за власть в высших ее эшелонах штука жестокая и вся-кие там сентименты ей противопоказаны. Как не сентиментами следует назвать опрометчивый поступок Киёмори, который вопреки традиции пощадил за малостью лет деток врага: Ёритомо, Ёсицунэ и других. Ну и что, что за четырнадцатилетнего Ёритомо вступилась мать Киёмори, ко-торой он напоминал покойного сына Иэмори. Ну и что, что Ёсицунэ было всего лишь два годика. Надо было довести начатое дело до конца (ведь именно эти птенцы гнезда Минамотова возглавили борьбу за уничтожение дома Тайра и были в ней более последовательными). И не пришлось бы его жене вместе с восьмилетним императором Антоку от-правляться в красивую столицу на дне разделяющего острова Хонсю и Кюсю пролива Хаятомо но сэто (местность на северном побережье кото-рого называлась Данноура, сейчас там город Симоносэки), где нашли свое последнее пристанище сыны дома Тайра.
И не прошелся бы грозный Темучин огнем и мечом по городам и весям. Ведь по одной из версий, довольно романтической, под именем Чингисхан скрывался никто иной, как … Ёсицунэ. Да, да, тот самый! Спасаясь от преследования старшего братца, он волей судьбы оказался в монгольских степях где-то в районе реки Орхон… Конечно, маловеро-ятно, но красиво! Однако с этой версией вряд ли согласятся такие уче-ные, как А.Т.Фоменко, Г.Н.Носовский и В.М.Кандыба, т.к. они ни мину-ты, наверное, не сомневаются в том, что Великим Ханом был русский князь Георгий Данилович, самый известный из всех Донских казачьих атаманов…
Но дрогнула рука самурая, то бишь Тайра Киёмори. Не взял он на себя грех детоубийцы. А что в результате? А в результате его «крестни-чек» Минамото Ёритомо в 1192 г. стал великим полководцем, покорите-лем варваров, сёгуном, и сформировал в Камакура самурайское прави-тельство (бакуфу). Относясь к двору с должным почтением, он дал ему ясно понять, что править теперь будет по-самурайски. И для начала от-правил в провинции и военных губернаторов (сюго) и земельных управляющих (дзито), якобы для поисков исчезнувшего куда-то из сто-лицы брательника Ёсицунэ (но мы то уже знаем, что тот прямиком че-рез Хоккайдо рванул к брегам Орхона). А ведь на местах уже были гра-жданские губернаторы и начальники уездов (кокуси и гундзи)… Все смешалось в доме Облонских!
А что же двор? Отодвинутый «ласковой» рукой Ёритомо еще дальше от рычагов государственного управления он наконец-то мог це-ликом и полностью сосредоточиться на своей внутренней жизни. Право, всяких дел, нужных и важных, было невпроворот. Посудите сами. По-здравить 1 января императора надо? Само собой! Поприсутствовать 5 января на пожаловании высших придворных рангов надо? Без вопросов! А надо еще 7 января с помощью вороного коня «заблокировать» всякие там злые намерения (все мы люди!); помолиться 8 января за спокойст-вие императорской фамилии; назначить и снять чиновников на местах 11 января; подкрепиться кашкой, замешанной на семи травах, 15 января; поглазеть на топающих ножками танцовщиц 16 января; пристрелять лу-ки перед воротами императорского дворца 17 января; поприсутствовать 18 января на соревновании гвардейских лучников; послушать известных поэтов 21 января. А сверх этого банкеты, банкеты, банкеты… А время на подготовку ко всему этому?! Так что весь январь расписан буквально по минутам.
Впрочем, в другие месяцы не легче. Ведь надо в феврале и августе – помянуть Конфуция и его учеников; в марте – посмотреть, как это по-эт ухитряется складывать стихи, пока к нему по ручью подплывала ча-шечка с сакэ, а также не забыть опустить в воду куклу (а не то несчастий не оберешься); в апреле – устроить богослужение в честь рожденья Ша-кья – Муни и полить его изображение водой пяти цветов, да не забыть отметить 3 апреля – день кончины императора Дзимму; в мае – нарвать ирисов (травянистое растение) и вставить в стреху дома (тогда дьявол туда – ни ногой!); в июле – поклониться усопшим и посмотреть на бор-цов сумо, собранных со всей страны; в августе – полюбоваться луной; в сентябре – испить сакэ с лепестками хризантемы; в октябре – повторить это замечательное действо; в ноябре – дружно помолиться о долголетии императора и императрицы; в декабре – понаблюдать за тем, как очень даже крупные (телом) чиновники в золотых квадратных масках изгоня-ют дьявола с алебардой в левой руке и щитом в правой. А надо было еще и паломничества по храмам совершать (поводов для этого было предостаточно), поломать голову над очередным девизом правления (хотя от правления в прямом смысле этого слова один девиз то и остал-ся), послов иностранных принять, аудиенции дать, указы составить и подписать… В общем, ничего личного, одни заботы о благе страны.
А жизнь за стенами императорского дворца текла своим чередом. В 1199 г., упав с лошади, умирает властитель Камакура Минамото Ёрито-мо. Злые языки говорили, что он упал с лошади не просто так, а испу-гавшись привидения (впрочем, это мало кого удивило в те мрачные времена, переполненные суевериями и прочей мистикой). Следующие второй и третий сёгуны, дети Ёритомо, погибают от рук реальных убийц, и в 1219 г. линия сёгунов из славного дома Минамото обрывается. Но не обрывается власть бакуфу Камакура, заправлять которым начи-нает клан Ходзё. Недаром же жена Ёритомо, его боевая подруга Масако, женщина волевая и решительная, носила в девичестве именно эту фа-милию. Еще при жизни третьего сёгуна Минамото, Санэтомо, прекрас-ного надо Вам сказать поэта, высший должностной пост сиккэна в баку-фу занял Ходзё Токимаса, папаша незабвенной Масако. Совместными усилиями они исхитрились сделать этот пост наследственным делом Ходзё. Для этого им надо было сделать сущий пустяк: устранить со сво-его пути отважного Вада Ёсимори. Что и было сделано. За каких-то три с небольшим дня от всего рода Вада ничего не осталось. Правда, без пре-дательства тут не обошлось. А что, впрочем, без него обходилось во вре-мена славного самурайства?! Самурайство и предательство, как резуль-тат обольщения и переманивания противника в свой лагерь (лишний клочек земли кому помешает?), явления по сути своей неразрывные.
Ходзё, став сиккэнами, сохранили, хотя и чисто номинально, пост сёгуна. Традиции надо всемерно поддерживать! Вот они и поддержива-ли. Кого только не станет приглашать в сёгуны бакуфу?! Сёгуном побы-вает даже член императорской семьи Мунэтака Синно, сын императора Госага. Невиданный случай в истории самурайского правления. Понра-вилось ли императорскому двору то, что принц был нанят на работу ба-куфу, попросту стал чиновником у солдафонов, неизвестно. Известно лишь то, что в глубинах подсознания двор всегда мечтал вернуться к вольной жизни во всем объеме налогообложения своих подданных. И не только мечтал, но и периодически совершал некоторые телодвижения в этом направлении, порой вялые, а порой – и не совсем. Взять, к примеру, экс-императора Готоба, который стал центральной фигурой двора по-сле смерти третьего сёгуна Минамото, Санэтомо. Поскольку у него не было прямого наследника (да и непрямого тоже) возникла некоторая неразбериха в вопросе сёгунонаследия. Ею то и решил воспользоваться Готоба, чтобы разобраться с бакуфу раз и навсегда.
Собрав своих сторонников в столице, он призвал их, издав, как и положено, соответствующий указ, уничтожить бакуфу и в первую оче-редь ненавистного сиккэна Ходзё Ёситоки. А если бы он не ограничился только призывом и самолично возглавил свою армию, то даже самые решительные самураи бакуфу вряд ли осмелились бы натянуть тетиву лука в сторону экс-императора, и никакие пламенные речи Масако, этой дальневосточной Пасионарии, не заставили бы их стать его лич-ными врагами. Настолько высок был среди самураев того времени авто-ритет императорской семьи. И чтобы поднять на нее руку?! Да боже упаси. Однако экс-император «сплоховал», остался в столице и ждал, ко-гда восточные самураи (бакуфу, как Вы помните, находилось в Камаку-ра, что к востоку от столицы) принесут ему во исполнение указа голову сиккэна хоть на блюде, хоть в мешке. И дождался… прихода верных ба-куфу самураев, которые без особого труда навели порядок в столице: Готоба и члены его семьи были отправлены в ссылку (беспрецедентный случай в истории Японии), многие участники заговора были казнены, а их владения – конфискованы.
Таким образом бакуфу надолго отбило желание двора вмешивать-ся в реальную политическую жизнь. Ему также удалось отбить (чуть позже, лет примерно через 50) и нападения монголов, правда, не без по-мощи «божественного ветра». А он, причем оба раза, был очень даже кстати. Без этого поистине божественного подарка стала бы Япония провинцией Китая (это в лучшем случае) или аймаком Монголии (в случае далеко не лучшем).
Однако победа над действительно грозным врагом вместо массо-вой эйфории в стане победителей породила массовое недовольство. Лучше поэта тут не скажешь:
Поднялся занавес победы
Над монголом из Юань
А что за ним? Отчаянье и раздраженье…
И ничего здесь странного и нет. Посудите сами. Самураи здорово по-тратились на оборону, монголов отбили, поизносились донельзя, а вза-мен всех этих мучений землицы то и не получили. А откуда было ее взять?! Победителей много, а побежденных нет, все на дне морском. А его и не поделишь. И впрямь хоть ложись на это самое дно… Подобные настроения и их массовый характер заметно расшатывали фундамент бакуфу, отношения и внутри которого не отличались большой сердеч-ностью. А тут еще двор со своими склоками и разборками… Голова и так идет кругом, а давай, улаживай престолонаследственные споры в императорской семье.
Так продолжалось до 1318 г., когда императором стал Годайго, ко-торый замыслил покончить с бакуфу и со всеми самурайскими поряд-ками. О решимости императора говорило само его имя Годайго, что можно перевести как «последующий Дайго» или при желании и как «последователь Дайго». И что уж там было такого, чему надо было не-пременно последовать? Может возникнуть и такой вопрос. А ответ на него, если он возникнет, будет таковым: во времена Дайго и его сына Мураками, тоже, кстати, императора, была доведена до совершенства система личного правления императора, и Годайго хотел вернуть те славные времена.
Хотеть то он хотел, но никто ему не давал (императору даже при-шлось бежать из столицы), пока на его сторону не перешел видный вое-начальник Асикага Такаудзи. В июне 1333 г. Годайго победоносно воз-вращается в Киото. И сразу дает понять и аристократам и самураям, что вернулись старые времена, когда император был и богом и повелителем. В 1334 г. Годайго меняет девиз правления на «Кэмму», что означает «со-зидание и воинская доблесть». Особо ломать голову над новым девизом ему не пришлось, он просто воспользовался «хорошо забытым старым» из китайской истории (вот Вам и пример японского рационализма в действии). А хорошо забыто было то, что дворцовый переворот уничто-жил династию Старших Хань, однако император Гуан У-ди восстановил династию Хань (Младшая Хань). Девизом объединенной под его вла-стью страны он сделал «Кэмму», звучащий по-китайски несколько ина-че, что-то вроде «Цзянь-У».
Годайго также восстановил на время утерянную власть, поэтому и решил править под девизом, уже опробированным «старшим братом» из МладшейХань. Правда, Ханьские императоры потяряли власть лет этак на 15-16, а их японские коллеги – на значительно больший срок (ну, это так, кстати). Новая политика Годайго получила название «Кэмму синсэй» («Новая политика созидания и военной доблести»). Если по-фантазировать (благо японский язык предоставляет некоторый простор в этом направлении) и изменить, всего чуть-чуть, иероглиф «син» в вы-ражении «синсэй» (на произношении которого это никак не отразится, и не сомневайтесь), «новая политика» превратится в «личное правление императора», что, наверное, более доходчиво передает смысл нововве-дений всем тем, кто мало знаком с тонкостями восточного политеса.
Для переустройства жизни по-новому (или по-старому?) одного желания императора Годайго оказалось недостаточно. Реформирован-ная им административная система почти сразу забуксовала. Самураи опять остались недовольны наградой за боевую поддержку императора. Сражались то они за него в массе своей именно в надежде на награду и награду хорошую. А так, какие они монархисты?! Ну разве на всех уго-дишь. Тем временем Асикага Такаудзи не дремал. Как только предста-вился случай (а представился очень даже быстро), он совершает очеред-ное предательство, теперь уже императора Годайго (а кто сам не без-грешен?!), а император опять бежит из Киото, прихватив, само собой, все священные регалии, и на этот раз срывается на горе Ёсино (уезд Ёсино, преф. Нара). Гора так себе, всего 455 м, но сакура там, надо ска-зать, потрясающая. А что еще надо истинному японцу для самоанализа и созерцания превратностей бытия (если только бочонок другой сакэ). Ведь с высоты своего положения он мог только созерцать, как ставший сёгуном Асикага Такаудзи возводит на престол императора Комё.
Так в Японии начиналась эпоха Южного (с Годайго в Ёсино) и Се-верного (с Комё в Киото) дворов. И тот и другой император считали се-бя самыми, что ни на есть, законными. И вот ведь какая штука: они бы-ли правы, оба! Как так? А вот так. Во времена бакуфу Камакура обост-рилось противостояние внутри императорской семьи, расколовшейся на две ветви: «Дзимёин» и «Дайкакудзи». Основу такого противостояния заложил император Госага. У него было два сына: любимый очень младший и любимый не очень старший. Сначала Госага, став, как во-дится, экс-императором, возвел на престол старшего сына (император Гофукакуса). А как же иначе! Традиции – вещь серьезная. Затем, однако, отцовские чувства возобладали и Госага, «насев» как следует на старше-го сына, убеждает его уступить престол младшему, который становится императором Камэяма. После смерти Госага между его сыновьями и их сторонниками сразу же возник спор о том, кто станет императором и унаследует огромные владения императорской семьи. Одни считали, что им должен быть представитель линии Гофукакуса, императорским дворцом которой служил храм Дзимёин, а другие непременно желали императора по линии Камэяма, сын которого, Гоуда, жил в храме Дай-какудзи. Экс-император Госага, словно предвидя все эти сложности, за-вещал, чтобы наследник престола определялся с учетом мнения бакуфу, которому хочешь-не хочешь, а пришлось вмешаться в чисто семейный конфликт. И бакуфу вынесло соломоново решение: императорами должны становиться по очереди представители ветвей «Дайкакудзи» и «Дзимёин». В 1318 г. на престол в порядке строгой очередности и взошел император Годайго из ветви «Дайкакудзи», приняв эстафету от импера-тора Ханадзоно, представителя ветви «Дзимёин». А что произошло дальше, хотя и в общих чертах, мы уже знаем (см. выше).
А жизнь текла своим чередом. Асикага Такаудзи создал бакуфу с резиденцией в районе Муромати (Киото), положив начало второму сё-гунату в истории Японии. И все бы ничего, если бы не противостояние дворов, которое уже перевалило за шестидесятилетний юбилей. Сколь-ко бы оно тянулось дальше, одному Будде Вайрочана известно, если бы не внук Такаудзи, третий сёгун Ёсимицу. Наобещав императору Гока-мэяма (Южный двор) с три короба, никак не меньше, он уговорил его вернуться в Киото и передать три священные регалии императору Го-комацу (Северный двор), попросту говоря, отказаться от императорства. Потом излишне доверчивый Гокамэяма, поняв, что все три короба ока-зались пустыми, горько будет сожалеть об этом и даже вернется в Ёсино. Но что сделано, то сделано. Да и какой он император без священных регалий и императорских земель, на которых во всю хозяйничали воен-ные губернаторы (сюго).
Прочитав это, некоторые, а может быть и все, посчитают Асикага Ёсимицу за простого обманщика. А вот как раз этого и не хотелось бы. Помимо «лжи во благо» Ёсимицу совершил и еще кое-что: осадил особо зарвавшихся сюго вроде Оути, Токи и Ямана; успокоил японских пира-тов, которые буквально опустошали побережья Кореи и Китая; наладил очень выгодную официальную торговлю с Минским Китаем и т.д. и т.п. Да что там говорить! За один лишь «Золотой павильон» («Кинкакудзи») (вот, оказывается, во что может вылиться маниакальная любовь ко всему золотому) потомки должны быть ему ой как благодарны. Покрытый черным лаком и облицованный сусальным золотом, словно плывущий в лучах заходящего солнца по окруженному зеленью пруду Кёкоти «Зо-лотой павильон» производит и поныне просто ошеломляющее впечат-ление (во избежание недоразумений следует, наверное, напомнить, что этот шедевр в 1950 г. полностью сгорел, а в 1955 г. – восстановлен). А то, что Ёсимицу признал себя (на словах) вассалом китайского императора, - это так, для пользы дела. Разве два урожая в год ранних сортов риса из Китая не дело?! Дело, да еще какое, если вспомнить сколько раз японцы в своей истории сталкивались и порой жестоко с голодом.
После смерти Ёсимицу мощь бакуфу не сразу, конечно, пошла на убыль. Вот Вам и роль личности в истории. Есть личность – есть история, а нет личности – нет и истории, вернее есть, но совсем другая. Преемни-кам Ёсимицу, сёгунам Асикага, все труднее было сдерживать местных сюго. Чувствуя свое бессилие, они все больше предавались пьянству и распутству. Дошло до того, что шестого сёгуна, Ёсинори, определили жребием Хатакэяма Мицуиэ и другие сильные мира того. Вот времена настали! Но тут, как говорится, ошибочка вышла: Ёсинори оказался че-ловеком решительным и вспыльчивым. Заступив на пост сёгуна, он по-пытался показать зарвавшимся сюго кто в бакуфу хозяин. Чем все это закончилось? А тем, что ошибочку исправили, зарубив Ёсинори во вре-мя банкета в доме одного из сюго (для тех, кому интересно, можно со-общить, что этим сюго был Акамацу Мицусукэ). Вот так просто и вместе с тем надежно решались вопросы централизации власти.
Следующими сёгунами были дети погибшего ни за грош Ёсинори – Ёсикацу и Ёсимаса. Про первого особо сказать нечего (а что требовать от восьмилетнего ребенка?!), но на втором хотелось бы остановиться чуть подробнее, поскольку в годы его правления (громко, конечно, ска-зано) власть окончательно перешла к могущественным сюго и страна вступила, пожалуй, в самый кровопролитный этап своего развития.
Ёсимаса унаследовал пост сёгуна в семь лет. И сразу же попал, что очень даже естественно для столь юного возраста, под опеку матери, воспитателей и прочих доброжелателей. Вся эта «семья» развернулась по-серьезному. Время поджимало! Взятничество расцвело пышным цве-том, а страна, в смысле народонаселения, приходила в упадок. Вам это ничего не напоминает? Когда сёгуну минуло двадцать лет, обстановка не изменилась. «Семья» по-прежнему была при деле. Правда, в другом составе. Время брало свое! Теперь в ней рулила дама сердца, попросту, любовница сёгуна. Не отставала от нее и официальная супруга Ёсимаса – Хино Томико. Ее алчность не знала границ. Впрочем, в этом-то как раз ничего удивительного и не было. Ведь Томико означает «дитя богатст-ва». Вот дитя и старалось, ради богатства занимаясь ростовщичеством, приторговывая рисом и не чураясь прочих операций. Вся ее деятель-ность заметно ускоряла разложение бакуфу и, в конечном счете, приве-ла совместно с засухой и последующим наводнением в 1459 г. к страш-ному голоду в стране (кое-где имели место случаи людоедства). А может быть правы французы с их «шерше ля фам»!
Ко всему прочему накалилось до предела противостояние могуще-ственных кланов Хосокава и Ямана; возникли споры о преемнике сёгуна (а чем они обычно кончались Вы, наверное, уже догадываетесь), а в от-дельных кланах перманентно вспыхивали распри вокруг наследства. В старые времена имущество и земля делились по-братски между детьми, что заметно распыляло силы клана (а это, собственно, и требовалось). Теперь же порядки изменились, и все доставалось одному наследнику, а другие члены семьи и родственники мигом становились его вассалами. Как говорится, из князя да в грязи! Для сплачивания клана, для всего рода в целом это было просто необходимо с точки зрения выживания в столь неспокойное время, а вот для отдельных его членов – совсем даже наоборот. Поэтому эти отдельные члены только и ждали момента, что-бы силой оружия (убеждение, как правило, не действовало) восстано-вить попранную справедливость, в их понимании, конечно.
Тучи сгущались, и все в голодающей стране всем своим пустым нутром ощущали, что вот-вот должно произойти нечто страшное. И здесь надо отдать должное императорскому двору. Он, вырвавшись из оков, фигурально выражаясь, небытия, сделал все, что мог для успокое-ния страны: в марте 1467 г. изменил девиз правления на «Онин», что оз-начает «Мир в стране» (предыдущий «Кансё», «Великодушие и спра-ведливость», не оправдал возлагавшихся на него надежд). Казалось, что теперь-то уж все вздохнут спокойно, однако 26 мая 1467 г. Киото запы-лал, самурай пошел на самурая, точнее, 160 тыс. самураев Хосокава Ка-цумото пошли на 90 тыс. самураев Ямана Сюдзэн. Город буквально был завален трупами и превращался в пепелище. Увы, таковыми были так-тические пристрастия самураев, которые первым делом поджигали ук-репления противника. А что же сёгун Ёсимаса? Да ничего! По обыкно-вению продолжал отреченно наслаждаться сакэ на очередном банкете и залетающие в зал искры пожарища не отвлекали его от в общем полез-ного занятия. Он уже давно осознал, что не сможет справиться ни с са-мураями, ни с алчностью своей жены Томико…
«Прозревший» Ёсимаса, как водится, уходит из мирской жизни, уступив пост сёгуна своему сыну, становится монахом и переезжает в 1483 г. в усадьбу на Хигасияма («восточная гора»), гордостью которой является «Серебряный павильон» («Гинкакудзи») – образец спокойствия и уединенности, что так было мило сердцу Ёсимаса. И критикуя его за нерешительность и устраненность (что поделаешь, обстоятельства вновь оказались сильнее человека), следует помнить, что именно монах Ёсима-са заложил основы «культуры восточной горы», многое из которой про-должает жить и в современной Японии.
3. Эпоха воюющих провинций
3-1. Общая характеристика
Массовые побоища во времена смуты «Онин» продолжались год, два, не больше, затем она перешла в вялотекущее состояние. Стычки, грабежи, поджоги, естественно, имели место (как-никак смута ведь!), но уже без прежнего запала. В 1473 г. лидеры и вдохновители противобор-ствующих сторон, Хосокава Кацумото и Ямана Сюдзэн, не выдержав на-пора болезней, умирают. Война окончательно теряет всякий смысл, и в 1477 г. «восточные» и «западные» идут на мировую. Десятки тысяч са-мураев, эти псы войны, да еще обильно вкусившие крови, стряхнув с плеч груз прежних обязательств, стали думать, как жить дальше. Цен-тральные власти ничего дельного им предложить не могли, т.к. несмот-ря на наличие и сёгуна и бакуфу и императорского двора, наконец, этой власти то и не было. Сама смута «Онин» наглядное тому подтвер-ждение. А поскольку любой ответ на вопросы бытия был связан с землей, то самурайство почти что сразу принялось за ее передел. А что ему было еще делать? Пахать и сеять самураи уже успели отвыкнуть, зато налов-чились так махать мечом и стрелять из лука, что любо дорого смотреть. Сосед пошел на соседа, родственники схватились между собой, и пошло и поехало… Страна, так и не отдохнув от старой смуты, оказалась во-влечена в новую, получившую название (в японском оригинале) «сэнго-ку дзидай».
С «дзидай» все ясно и понятно. Это – эпоха, на худой конец – пе-риод. А вот с «сэнгоку» будет посложнее. Нам, конечно! Японцам какие сложности. За них все давно китайцы придумали. Бери «кальку» с ки-тайского аналога и порядок. В китайской истории аналогичные события имели место в 403-221 гг. до н.э. и известны как «Чжаньго» («Воюющие царства»). Это когда Цинь, Чжао, Хань и прочие семь сильнейших царств схватились за власть. Любой японец, посмотрев хоть на «сэнгоку», хоть на «чжаньго», сразу поймет о чем речь – иероглифы то одинаковые! А вот услышав, разберется далеко не каждый: иероглифы хоть одинако-вые, но звучат по-разному. Нам же, не вполне знакомым с тонкостями иероглифики, придется соглашаться на перевод. А перевод штука серь-езная. Здесь есть, где развернуться творческой натуре, тем более если она стремится к высотам интерпретационного, так сказать вольного пе-ревода от души, и не очень то ограничивает себя дословным, от одного упоминания которого и вправду тошно становится, да и руки опускают-ся. Вот и появляются «сражающиеся царства», «век, когда страна нахо-дилась в состоянии войны», «век войн», «эпоха войны в стране», «эпоха сражающихся княжеств». По мне эталоном такого перевода является «эпоха брани царств» (отдельное спасибо составителям большого япон-ско-русского словаря под редакцией Н.И.Конрада). Все красиво и верно по существу. И спорить с этим не надо. Мы и не будем, а просто набе-ремся смелости и попробуем дословно, так сказать слово в слово, пере-вести выражение «сэнгоку» и посмотреть, что получится.. А получится «воюющие провинции». Именно это обозначают два иероглифа, обра-зующие данное слово. Немного суховато, конечно, но зато полное соот-ветствие оригиналу, вернее, его форме, а по духу «брань царств» будет и впрямь поэлегантнее. Окончательный выбор остается за читателем, а мне позвольте остановиться на «воюющих провинциях».
В борьбу за землю в эпоху воюющих провинций кому-то удалось сохранить исконные земли, доставшиеся от отцов, кому-то - нет. Кто-то поднимался наверх из самых низов социальной лестницы, а кто-то, на-оборот, двигался прямо в противоположном направлении. В общем и целом низы подавляли верхи, а верхи старались не отставать в этом деле от низов. В результате всего этого броуновского движения страна стала похожа на лоскутное одеяло, причем у каждого лоскутка, большого или малого по размерам, непременно был свой правитель, крупный феодал, по-японски – даймё. Это что-то вроде нашего удельного князя. Под вла-стью даймё находилась одна или несколько провинций, и это была на-стоящая власть над землей и людьми со всеми вытекающими последст-виями. Как становились даймё воюющих провинций? По разному. Ими могли стать военные губернаторы провинций, назначенные в свое вре-мя на эту ставшую наследственной должность. Такие счастливцы, вос-пользовавшиеся наследием отцов, составляли примерно треть от всех даймё. Кто-то поднимался до даймё из вице-губернаторов и чиновников пониже или местных феодалов средней руки. Ну и бывали случаи, что до власти в провинции или даже провинциях дорывались любители приключений из самых, что ни на есть, низов.
Таким любителем был, к примеру, Исэ Синкуро Нагаудзи (впо-следствии Ходзё Соун), который как-то решил отправиться, всего ничего, погостить к сестричке. И вышло так, что он и с любимой сестрой встре-тился и успел сделать еще кое-что: захватить власть в целой провинции (не с ходу, конечно, а лет через 20). Его назовут первым «сэнгоку даймё» - даймё воюющих провинций, т.к. подобная карьера раньше была в принципе невозможной. А взять того же Мацунами Сёгоро (больше из-вестном, как Сайто Досан). Казалось бы, смышленый и любознательный юноша. Поизучав в буддийском монастыре различные науки, вернулся домой, женился, и занялся серьезным бизнесом – торговлей маслом в разнос. Чего еще надо?! Торгуй маслом, а по вечерам наслаждайся пес-нопениями под аккомпанемент сямисэн. Но нет, куда там. И его созна-ние подтачивал червь властолюбия. Видимо вся атмосфера этой эпохи побуждала к действию людей умных и отчаянных. Сайто Досан также потребовалось лет двадцать, чтобы стать даймё. Сколько людей он извел за это время, сколько подлостей совершил и не сосчитать. Даже не пы-тайтесь. Недаром же в народе его прозвали гадюка Досан. Что касается сямисэн, то это музыкальный инструмент такой китайского происхож-дения вроде лютни (у сямисэна три струны, играй себе играй). Его без сомнения можно отнести к типичным примерам безотходности китай-ского бытия: собаку или кошку съесть, их кожей обтянуть, да еще с обе-их сторон, деку сямисэн, а на костях бедных животных сделать какой-нибудь целебно-оздоровительный отварчик. «Гринпис» на них не было! Разве «зеленые» (не от перепоя, а в смысле «зеленого мира») допустили бы подобное издевательство над живой природой?! Да никогда бы не бывать на японской земле сему бесовскому изобретению…
Без преувеличения можно сказать, что в эту эпоху ежедневно кто-то с кем-то воевал или готовился к войне. Вы слышали, Такэда Сингэн напал на своего сводного брата Имагава Ёсимото! И Ходзё Соун хорош – в свои 85 лет ему все неймется. Взял и уничтожил род Миура… Это что! Ёситацу такое сотворил с отцом, гадюкой Досан, что и врагу не пожела-ешь. Говорят, ему отрезали нос и отрубили голову. А еще сынок называ-ется… Этот вассал Суэ Харуката совсем обнаглел. Мало ему своего гос-подина Оути Ёситака. Подавай ему и клан Мори… Молодец, все таки, Мори Мотонари, ухитрился таки в Ицукусима уложить в гроб эту вы-скочку Суэ, а также сумел проучить оборванцев, местных самураев, ко-торые, Вы только подумайте, стали якшаться с мужичьем сельским и подбивать их на восстания… Да, времена, даже Ёситэру, сёгуна, жизни лишают. Стоило ему только подумать не совсем хорошо о Мацунага Хисахидэ, как тот тут же появился, а сёгун исчез, навсегда, в пылу пожа-рища… Говорят, Такэда Сингэн в Каванакадзима опять схватился с Уэсуги Кэнсин. Сколько же можно, ведь в пятый раз устраивают свои разборки и все бестолку… И так далее и тому подобное. По всей стране гремели имена военачальников из кланов Датэ, Имагава, Асакура, Тёсо-кабэ, Рюдзодзи, Отомо, Симадзу и других. Казалось, страна взбесилась, словно подтверждая правоту слов Мори Мотонари о том, что нельзя до-верять тем, кто окружает тебя, а считать всех врагами – путь к обеспече-нию безопасности рода.
Даймё может быть и бесились, но голову, впрочем, не теряли. Раз-бившись на пары, тройки и прочие сочетания, они вели бои местного значения, ограничивая свои порывы головами и землями соседей, ближних и дальних. Сосед «месил» соседа, прекрасно понимая, что не обладает мощью, позволяющей ему двинуть прямиком в столицу, и на-вести порядок не только у себя в «деревне», но и в центре, так сказать. Ведь там и сёгун и бакуфу и император с аристократами, только от имен и титулов которых у простого самурая сердце замирает. А сколько там уважаемых храмов и монастырей! И если что не так, не по канонам, столько оттуда монахов вывалится и не только со святынями, но и с ме-чами и луками, а то и с копьями, что вмиг отобьют охоту ко всяким пе-ремещениям. А ведь им могут подсобить в случае чего и местные фео-далы, которых тоже хоть пруд пруди. Это с одной стороны. А с другой, и о тылах озаботиться было надо. Только отлучишься от мест родных, как привет, там уже «любезный» сосед с оравой приспешников хозяй-ничает. И никакие там династийные браки и «целования креста», об-разно, даже очень, выражаясь, не помогут. Язычник он и есть язычник. Обманет одного бога (в жизни все бывает), уйдет под патронаж другого, что у соседа. Свобода выбора имелась. И жди зимы, чтобы снег завалил перевалы там всякие. И не дай бог, если он растает до твоего возвраще-ния. А по дороге в столицу любой постарается тебя обидить, ведь дви-гаться надо будет по земле таких же даймё. Так что, добравшись, в конце концов, до места назначения, можно было оказаться и без родовых зе-мель. Да что там земель. Не исключено, что и последнее исподнее при-дется снять, чтобы оплатить такое путешествие. Надо было десять раз подумать, прежде чем решиться на такое, ведь на кону стояла голова и не только своя собственная. Даймё и призадумались.
Вот почему центр политической жизни Японии, район Кинки, включающий провинции Ямасиро, Ямато, Кавати, Идзумо, Сэтцу, ока-зался на некоторое время вне поля зрения даймё с периферии. Но оши-баются те, кто подумает, что там наступили тишь и благодать. Совсем наоборот! В центре, как и на местах, были свои коллизии и выдвиженцы. Один только Мацунага Хисахидэ такого понатворил, что сам гадюка До-сан позавидует. Вообще то район Кинки славился достижениями сель-ского хозяйства и ирригационной техники. Два урожая в год там были не редкость. Поэтому в Кинки было много зажиточных крестьян и мел-ких землевладельцев. Этот район осваивался с древних времен, и там было немало поместий (сёэн), которые принадлежали императорской фамилии, виднейшим аристократам, храмам и монастырям. Попробуй, тронь! К тому же все эти поместья были «нарезаны» вперемежку, словно клеточки на шахматной доске. И стоит только двинуться вперед всего-то на одну две клеточки, как тут же окажешься врагом и императора и ба-куфу и аристократов всяких. Иными словами, как только здесь начина-ла формироваться влиятельная сила, сразу же возникала другая, проти-водействующая ей, и восстанавливался статус-кво. Вот Вам и основная причина отсутствия крупных даймё в этом районе.
Даймё, как видите, волновали тогда совсем другие вопросы. И в первую очередь – как управлять своим хозяйством? Как предотвратить мятежи и бунты вассалов? Откуда, наконец, брать деньги на житье-бытие? Можно было последовать примеру Ходзё Соун и поделить всю землю между вассалами. Однако только заботой и чуткостью самураев не удержишь. На то они и самураи. Особенно те, с кем вместе приходи-лось служить в свое время одному хозяину. Обладая большим количест-вом земли, они могут поднабраться сил, да и вдарить по благодетелю. А что? И вдарят! Поэтому даймё в массе своей предпочитали править твердой рукой, без всяких там сентиментов отрывая местных самураев от их исконных владений и крестьян. Оторванному с насиженного места вассалу передавался на время определенный земельный надел, налог с которого становился жалованьем вассалу за службу. Попросту говоря, вассал становился на кормление к даймё. А где? Это уж решал исключи-тельно даймё. Такая система подрывала устоявшиеся связи самурая с землей, не давала ему пустить глубокие корни среди местного населе-ния и обрасти сторонниками. Вассал совершенно не представлял, что будет с ним буквально завтра, получит ли он новый надел или его зако-пают прямо тут, в старом. Ему надо было думать не о закреплении на казенной земле, а об укреплении связи с господином. А к чему стремил-ся даймё? Именно к этому, укреплению связи, только с другой стороны.
Ставить на кормление вассалов – это хорошо. А расселить их во-круг собственного замка – еще лучше. В этом случае вассалы всегда под рукой, на глазах. Если что, их и накажешь по быстрому, и в поход собе-решь. Удобно, черт возьми! Замыслил что вассал нехорошее, так его можно утихомирить, не выходя из дома. Из-за таких вот удобств по всей стране росли как грибы призамковые города, где селились также купцы, ремесленники и прочий обслуживающий персонал.
Занимаясь всем этим, даймё, несмотря на страшную занятость (на-до было еще и воевать, и переманивать на свою сторону военачальников из лагеря противника, и обдумывать возможность собственного перехо-да в этот лагерь, и тому подобное – сплошная, в общем, текучка), не за-бывали наставлять своих подданных (а, что, можно, наверное, и так ска-зать) на путь всемерного уважения и подчинения господину. В помощь наставляемым они создавали законы, регламентирующие все и вся в провинции, что-то вроде правил поведения на подвластной террито-рии. И все ведь во благо человека, для облегчения тягот его жизни. По-судите сами, насколько человеку станет легче жить, если он с самого на-чала своего осознанного бытия усвоит совсем простые вещи: будь эко-номным; ревностно занимайся образованием и военными искусствами; не женись без разрешения; избегай ссор, иначе будешь наказан вместе со своим оппонентом. Подобной эпистолярной деятельностью грешили многие даймё, но особую известность получили «Законы Косю» Такэда Сингэн, «Сборник мусора» клана Датэ, «17 параграфов Асакура Тоси-кагэ» дома Асакура. Видимо, эти послания потомкам оказались наибо-лее доходчивыми.
И вот ведь какая интересная штука получается. Страна в огне, ру-ководящей и направляющей (из центра) силы вроде бы и нет, а жизнь на местах, тем не менее, не скатывается к хаосу, а течет в русле жесткого законодательства. При этом законодатели всегда прекрасно осознавали, на чем зиждется их власть и благополучие – на простых тружениках по-лей, суходольных и заливных. Не у всех же было железной руды безмер-но как у этих Амако. Не все же могли очень выгодно торговать с мин-скими купцами (не из Минска, а из Китая) как Оути. Иначе из каких-таких доходов построили бы они великолепный призамковый город Ямагути, этот Киото в миниатюре? А про серебряные рудники и гово-рить нечего. Их, рудников, было гораздо меньше, чем даймё. На всех не наберешься. Вот и приходилось тем, кому в этом смысле не повезло, а их, надо прямо сказать, было подавляющее большинство, основной упор делать на собственные силы, точнее – силы собственных крестьян. Без них, родимых, тем более без результатов их труда, куда самураю девать-ся? Точно, некуда. Да и законы издавать на голодный желудок как-то не с руки. Перед этим и перекусить неплохо. Верно? Желательно сварен-ном на пару риском с какой-нибудь приправой.
А для этого ой как надо было повозиться. Здесь и защита от навод-нений, и дренаж, и дамбы всякие, и дноуглубление рек, и прочие ирри-гационные штучки. В общем, одни проблемы, технические и финансо-вые. А так хочется взять и без всяких проблем увеличить налог с кресть-ян, но они, бедолаги, и так на грани восстания. Только подвернись ка-кой-нибудь ронин (мало ли их по дорогам шляется) или вольнодумец из мелкопоместных, такую проблему получишь, что горько пожалеешь, но поздно будет. Так что кто поумней, и видел дальше собственного носа, вынуждены были вместо продразверстки обходиться чисто экономиче-скими методами поддержания своего благополучия. Кто-то по примеру Такэда Сингэн принялся за возведение дамб. Кто-то стал стимулировать освоение целины. А некоторым пришлось потратиться на разработку новых рудников. Надо же было из чего-то чеканить звонкую монету. И не только медную, но и серебряную, а то и золотую. Копите деньги, гос-пода, и уже на них покупайте силу!
Наиболее дотошливые даймё пошли еще дальше: взяли и обмери-ли все поля на подведомственной территории. Та еще затея, но расхити-тели феодальной собственности и несуны пришли в ужас. Вот на что способен учет! По результатам обмеров даймё мог запросто подсчитать заполняемость своих закромов и обложить крестьянство налогом уже не наобум, а по-научному, так сказать.
А налог, уж будь любезен, выплати весь до копеечки. И спорить не надо. Просто плати и все. Даймё спорить с тобой о погодных катаклиз-мах, качестве рассады и изношенности инвентаря, сам понимаешь, не будет. Ему не до этого – времени в обрез. А вот на то, чтобы поучить уму разуму людишек на примере конкретных неплательщиков налога и на-рушителей закона, время он найдет, и не сомневайтесь. Недаром же на этот случай у него припасены распятие, сожжение на костре, отрезание ушей и носа, кипячение в котле, колесование, распиливание пилой и много другого «учебного материала». Здесь, наверное, все более менее ясно. Вопросы может вызвать, пожалуй, лишь колесование. Поэтому о нем чуть подробнее. Ноги приговоренного привязывают к двум колесам. Их начинали вращать в разные стороны, и тело человека разрывалось на две части. Ужас, конечно, но очень уж доходчиво. Не успеешь только представить себе все это, как сразу же тянет на заливное рисовое поле для ударной работы. После трудового дня – немедленно домой, за изу-чение законодательства, а не то, не приведи господь…
И это были не простые угрозы, смотри, мол, не шали. Все это прак-тиковалось без всякого сожаления. Да о каком - таком сожалении со-страдании могла идти речь в эпоху, когда денно и нощно не смолкали битвы, жизнь человека ничего не стоила, а крестьянина могли подверг-нуть жесточайшему наказанию очень даже хладнокровно. Причем вме-сте с ним запросто могли пострадать и члены его семьи, а то и вся де-ревня. Однако вряд ли стоит обвинять японских феодалов в излишней жестокости. Просто вспомните, что творилось примерно в то же самое время в просвещенной Европе. Вспомнили? Наверняка! И про Итальян-ские войны и Великую крестьянскую войну в Германии и кровавую ме-ждуусобицу во Франции и много чего другого… Сколько крови лилось, сколько образчиков жестокости. Таковы были времена, таковы были нравы.
А про Россию и говорить-то нечего. Тамошних «проказников» с метлой и головой собаки на седле разве удивишь колесованием или же-лезной пилой по живому телу. Экая невидаль. Вот если тоже тело да пе-ретереть пополам веревкой! И поделом ведь будет. Не замышляй дур-ного против повелителя своего. Если веревок вдруг на всех не хватит, то сгодятся дубины или «некая составная мудрость огненная» («поджаром» называется). Этими и прочими средствами воспитывали целые города: Клин, Тверь, Торжок. А что творилось в Новгороде Великом и вспоми-нать страшно. И все ведь во благо государства. Именно о нем всегда ду-мал Иван Васильевич. Даже заживо поджаривая на большой железной сковороде боярина П.М.Щенятева, только о государстве и думал. О чем же еще? Не о Федоре же Басманове в самом деле. А про бывшего митро-полита Филиппа все враки. Разве мог Малюта Скуратов собственноруч-но задушить божьего человека?! Да он просто умер от угара печного. Дело то обычное. И верили! А попробуй не поверить. В миг на раска-ленной сковородке вместо Щенятева окажешься. Недаром же в ужас от творимого в России приходили иноземцы из той же просвещенной Ев-ропы. Как пишет с их слов Н.И.Костомаров, «Если бы сатана хотел вы-думать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее». Это они про опричнину, когда «туга и скорбь в людях велия были». К чему все эти страшилки? А к тому, чтобы читатель не подумал, что японцы вытворяли у себя что-то из ряда вон выходящее по части жестокости. Как видите, ничего особенного. Скорее наоборот. Могли бы что-нибудь и поинтереснее придумать.
3-2. Объединение Японии
3-2-1. Ветер перемен
Пока самураи колошматили друг друга, а в перерывах этого лю-бимого занятия строили дамбы и издавали законы, из Европы стал по-тихонечку (сначала) задувать ветер перемен, вызванный экономическим переворотом. А чем был вызван сам переворот? Марксистская теория и на этот вопрос дает прямой и единственно верный ответ: такого рода экономические перевороты всегда бывают связаны с глубокими сдвига-ми в области материального производства, в состоянии и характере производительных сил.
И это не только введение самопрялки и совершенствование всяких там гребней и кард (или кардов – поди, разберись!) для расчесывания шерсти, а также модернизация горно-металлургического производства. Кому интересно, попробуйте отыскать и прочитать одну или все двена-дцать книг по этому вопросу немецкого ученого Георга Агриколы. Не пожалеете! Весь его труд называется «О горном деле». Да, не перепутай-те его с Агриколой Микаэлем, который издал тоже очень полезную кни-гу – первый финский букварь. Другой немец, Региомонтан из Калинин-града, но не того, что в Подлипках, а того, что бывший Кёнигсберг, соз-дал первые печатные астрономические таблицы. Имея под руками эти таблицы и астролябию, смело можно было грузиться на новенькую ка-равеллу с прямыми и косыми парусами и в путь – проверять высказыва-ние французского епископа Пьера д’Альи о том, что расстояние от бе-регов Испании до Индии через океан невелико и может быть пройдено при попутном ветре в несколько дней.
А что наизобретали и пооткрывали в области военной техники?! Просто страшно подумать. Все эти пушки, аркебузы, порох… К началу 16 в. огнестрельное оружие распространилось настолько, что произвело настоящую революцию в военном деле. Свинцовая пуля оставляла дыр-ку в любых рыцарских доспехах! А артиллерия не оставляла камня на камне от стен любого замка! В общем и целом прогресс был налицо. По латыни прогресс – это движение вперед. Вот португальцы и двинули на своих каравеллах вперед – на восток. И никто их не мог остановить. Да разве прогресс остановишь, если он к тому же с пушками и аркебузами. И пошло у них все так скоро да ладно, что уже в 1501 г. Кабрал обстре-лял со своих кораблей индийский Каликут. Вице-король португальской Индии д’Альбукерке в 1511 г. захватывает Малакку, богатый торговый город в Малаккском проливе. Через несколько лет португальцы овладе-вают Молуккскими островами, выходят в Тихий океан и прочно оседают в Кантоне (Китай). До Японии им остается всего – ничего – рукой подать. В 1522 г. они слегка «пощупали» своими пушками провинцию Гуандун, правда, не совсем удачно. В таких дальних походах всякое может слу-читься.
А что же японцы? Да ничего особенного. Они, судя по всему, про-должали находиться в том блаженном неведении, которое в немалой степени делает человека счастливым, как тогда, так и теперь. Знали бы жители страны восходящего солнца, что к ним оттуда, где солнце захо-дит, на всех парусах мчатся португальские идальго с металлическими трубками, извергающими огонь, и по дороге творят такое… Добавило бы сие знание счастья японским идальго? Сомнительно. Или вот еще пример, более современный. Въезжает, предположим, человек в новую квартиру. И сразу, естественно, бежит узнать, когда у него зазвонит те-лефон. Ему очень даже вежливо объясняют, что дом не «окабелен» (это такой профессиональный термин, обозначающий отсутствие телефон-ного кабеля в доме). Человек, понятное дело, успокаивается, ведь про-блема носит характер неодолимого препятствия, и возвращается к своим радостным будням. Жизнь прекрасна! Но вдруг, как-то по утру (или, скажем, вечером), он слышит трель телефонного звонка, но не в своей, а в соседней квартире. Потом он узнает, что его сосед – сын академика со всеми вытекающими из этого последствиями. Мрак «неведения» разру-шен, но человеку от этого почему-то лучше не становится… Иначе гово-ря, без неведения счастья не видать. И что ему посоветовать в этом слу-чае? Лишь одно. Бросить свой дух в податливый и неодолимый поток дао, а свое бренное тело оставить на берегу и наблюдать, куда вынесет душу естественное течение жизни.
Все-таки умница этот самый Лао-цзы. Одна теория «недеяния» че-го стоит! В его трактате «Дао дэ цзин» («Канон пути и благости») просто стоит покопаться и не только философам, но и рядовым обывателям. А тем, кто не знаком с китайским языком или не может осилить переве-денный на русский трактат в силу его некоторой необычности для моз-гов русского человека, но ужас как хочется постигнуть суть учения ста-рины Лао, следует обратиться к Гончарову Ивану Александровичу. Прекрасным языком он доходчиво изложил суть даосизма в романе «Обломов». Недаром же в нашей стране даосизм больше известен под названием «обломовщина». Илья Ильич был не каким-то злостным ту-неядцем, а осознанно пребывал в состоянии недеяния. Как истинный мудрец он прекрасно понимал, что надо лишь следовать естественному ходу вещей, тому первоимпульсу, который он получил через папу и ма-му от миросозидающего начала. А вмешательство в естественный ход событий только нарушит гармоничную целостность мира. А кто будет отрицать гармоничность Обломова?! Ну, если только с позиций соцреа-лизма и партийности литературы…
Считается, что Лао-цзы одно время наставлял в ритуале Кун-цзы, проповедника из царства Лу. Правда, некоторые сомневаются в этом. И правильно делают! Во что сейчас можно быть уверенным на 100%?! Лишь в то, что следующим президентом у нас будет опять В.В.Путин. Это видимо угодно тому, что иероглифом обозначается «Дао». Так вот. Ученик, оказавшись к тому же Конфуцием, восприняв духовный им-пульс наставника, пошел еще дальше и дошел до того, что каждый чело-век должен занимать свое место в обществе. Как так? А вот так: «всяк сверчок знай свой шесток». Что касается шестка, то его и искать не надо. Вас просто посадит на него и посадит безошибочно все то, что скрывает-ся за тем же иероглифом «Дао».
Вообще-то два этих китайских мудреца заложили фундамент ми-ровозрения для огромного количества людей, что-то вроде философии выживания в агрессивной среде: сиди на своем шестке и занимайся не-деянием (иначе говоря, не суетись – дороже выйдет). И проживешь сто лет. Будешь дергаться, проживешь значительно меньше, а результат (для себя самого, разумеется) – в целом тот же. Голыми мы пришли в этот мир, голыми из него и уйдем. Вот правда так правда (но не дальне, а ближневосточная). И вот что еще. В наших школах и институтах про-ходят ОБЖ («Основы безопасности жизнедеятельности»). Предмет, без всякого сомнения, нужный и полезный. Там про дао и сверчков на ше-стках ни слова, а все больше про то, что делать при пожаре и наводне-нии, где и чем затыкать во время радиации, и другие советы на случай чрезвычайных ситуаций. А вот что делать в повседневной жизни, когда зарплата месяцами задерживается, забастовки даже «сухие» помогают не очень, а так хочется придти на школьный вечер в новом красивом платьице и хоть раз попробовать, что за штука такая – «суси», ОБЖ не известно. Зато хорошо было известно мудрецам Лао и Кун. Допусти их к преподаванию этого предмета, они вмиг бы всех убедили в том, что для безопасности жизнедеятельности наличие золотого унитаза ничто по сравнению с наличием, скажем, запора да к тому же хронического. Вот если бы к наличию золотого унитаза да отсутствие запора, тогда совсем другое дело. А если золотого унитаза нет, а запор, наоборот, присутст-вует, что тогда посоветуют мыслители востока? Может возникнуть и та-кой пронизанный ехидством вопрос. Тогда, если невтерпежь, бегом в аптеку за слабительным, а если время терпит – в библиотеку или книж-ный магазин. Китайцы оставили большое литературное наследие, поко-павшись в котором, Вы, наверняка, найдете ответы и не на такие слож-ные вопросы бытия. И не беспокойтесь, если натолкнетесь на длинную очередь таких же искателей. Смело вставайте в ее конец. Ведь мудрец, становясь позади всех, оказывается впереди всех. Во как!
Тем временем у пребывающего в неведении самурайства стали проявляться порывы к объединению страны. Одни даймё видели свой стяг в столице, откуда они правят всей страной. Другим раздроблен-ность страны мешала экономическим интересам. Третьим просто осто-чертела эта постоянная борьба за выживание. Четвертые просто запани-ковали, прослышав (как пить дать китайцев, от кого же еще?) о надви-гавшемся с запада прогрессе. А были и пятые и шестые и, может быть, даже и седьмые, а то и восьмые. Всем в головы не залезешь. Да мало ли было причин кончать с раздробленностью?! Каким образом? Это другой вопрос, но кончать было надо, тем более уже наступало время трех со-бирателей земель японских: Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу. Как до них дошли идеи Никколо Макиавелли, и дошли ли вооб-ще, неизвестно. Но факт остается фактом. Все они были отъявленными макиавеллистами, считавшими, что для уничтожения раздробленности и объединения страны под неограниченной и сильной властью госуда-ря все сгодится: и насилие и хитрость и вероломство и клятвопреступ-ление и лицемерие и ложь.
Эта троица собирателей земель японских, без всякого сомнения, заслуживает более подробного знакомства, но перед этим хотелось бы остановиться на двух событиях, которые заметно повлияли как на ход объединительного процесса, так и последующее развитие Японии. Я имею в виду заимствование ружья и прибытие христианских миссионе-ров.
3-2-2. Заимствование ружья
25 августа 1543 г. к берегам острова Танэгасима архипелага Осуми, что на юге Японии, прибило большой корабль. Местные жители глаза вытаращили от удивления. Что это за корабль такой и откуда его при-несло? Да и люди, сошедшие с него на берег, какие-то странные: высо-кие, рыжеволосые, голубоглазые. А в чем они одеты?! Просто жуть ка-кая-то. И говорят ко всему прочему на сплошной тарабарщине. Более того, у рыжеволосых в руках были металлические трубки длиной сан-тиметров под девяносто. Местные насторожились: а вдруг пришельцы начнут ими размахивать, и что тогда? Атмосфера складывалась не со-всем праздничная. Ну, точь в точь как при встрече Миклухо-Маклая с папуасами Новой Гвинеи. К счастью для всех обстановку довольно ловко разрядил китаец У-Фэн, находившийся среди непрошенных гостей. На морском песке он быстренько нарисовал иероглифы, из которых следо-вало, что пассажиры корабля – иностранные купцы, прибывшие с юга. В общем, «южные варвары». Так японцы, подражая китайцам, станут на-зывать европейцев (португальцев и испанцев), добиравшихся до берегов Японии, как правило, с юга. А голландцев, поняв, что они не такие уж варвары, японцы будут величать, правда, чуть позже, поуважительнее – рыжими.
Так вот. Староста местной деревни, продолжая разговор «на песке», первым делом спросил китайца, что это за трубки держат в руках купцы (как потом выяснилось – из Португалии). Один из купцов, поняв, нако-нец, что так волнует местных жителей, поднял трубку, поднес к ней огонь и… о чудо, трубка громыхнула и из нее вылетела молния. Удив-лению и испугу людей, знакомых лишь с луками и мечами, не было предела. Они буквально оцепенели от ужаса, как папуас Туй, который неожиданно встретился возле своей деревни с Николаем Николаевичем Миклухо-Маклаем. Без всякого сомнения, японцы впервые увидели фи-тильное дульно-зарядное ружье – аркебузу, а может быть даже и мушкет, который появился в Испании в начале 16 в. Вероятнее всего в дальнюю дорогу португальцы брали все таки не старье, а что-нибудь поновее. Ведь не к теще на блины ехали. Поэтому будем называть в дальнейшем огнедышащую трубку мушкетом, т.е. дульнозарядным ружьем с фи-тильным замком. Впрочем, к терминологическим тонкостям мы еще вернемся.
Когда о всех этих чудесах узнал правитель острова Токитака, он приказал отбуксировать корабль (а это наверняка была каравелла) в га-вань Хогуэ, и пригласил в свой замок Франциско, Антонио, Христиана и других купцов. И непременно с мушкетами. Как-только он встретился с ними, тут же засыпал вопросами о мушкетах. И это было не просто лю-бопытство шестнадцатилетнего юноши. Он сразу смекнул, куда можно направить дула этих мушкетов и покончить, наконец, с кланом Нэдзимэ из Осуми. Португальцы с помощью все того же китайца в роли толмача подробно ответили на все вопросы Токитака и к тому же на практике показали, как мушкет стреляет.
Все, как ему говорили! И он решил приобрести мушкеты, не все, конечно, а на сколько денег хватит. Поначалу португальцы ни в какую не соглашались. Ведь мушкеты предназначались не на продажу, а явля-лись своеобразным гарантом их собственной безопасности. Выпусти их из рук, и что там будет далее одному богу известно. Токитака не отсту-пал и предложил за два ружья целых 2000 рё (серебряных монет). Тут в португальцах взыграло их купеческое нутро, и они согласились, точно почувствовав ту грань, переступив которую, можно было из гостей пре-вратиться во врагов. Сейчас трудно представить себе эту сумму, но тогда она являлась, без всякого сомнения, предельной для владетеля такого уровня.
Как поступали обычно со столь дорогими вещами в Японии? Про-сто делали фамильными драгоценностями и относились к ним очень бережно и почтительно. А что вытворил Токитака?! Вот она молодость! Он приказал своим кузнецам – оружейникам Кимбэ Киёсада из Ясака и Косиро из Синогава разобрать одно из ружей и сделать точно такое-же, а также разработать рецептуру чудодейственного порошка, т.е. пороха. А раз приказано, надо выполнять. У самураев с этим было очень строго. Однако видимо неспроста португальцев с их ружьями судьба зашвыр-нула именно на остров Танэгасима. Земля этого острова была богата же-лезистым песком, и здесь издавна выплавляли железо и ковали изделия из него. Так что местные жители кое-что умели, т.е. семена оружейного дела попали не в плевелы, а в благодатную почву, удобренную знания-ми предков.
Так или иначе, но в 1545 г. кузнецы-умельцы демонстрировали своему господину копию португальского «чуда». Она стала первым ружьем японского производства. Молва об этом достижении народной мысли стала распространяться по стране. Как только она достигла ушей Цуда Кэммоцу, владельца поместья Огурасо уезда Нага провинции Кии (или Кисю – что, в общем-то, одно и тоже) и Татибаная Матасабуро, купца из города Сакаи, они рванули на Танэгасима. Первым перепра-вился на остров Цуда Кэммоцу. Это и понятно. Ему это было поближе. Он приобретает одно из двух португальских ружей и сразу назад. От-личные оружейники имелись не только на Танэгасима. Купец Татиба-ная опоздал. Токитака не в какую не хотел продавать второй раритет. Вот и пришлось купцу переквалифицироваться в ученики оружейника Кимбэ. Он оказался очень даже способным в учении и привез домой технологию изготовления ружья. Благодаря им, а также другим энту-зиастам передовых технологий ружья стали быстро распространяться по стране. Особенно прославились производством ружей города Нэгоро в Кисю (преф. Вакаяма) и Сакаи в Идзуми (преф. Осака). И в этом ничего удивительного нет. Вспомните, откуда родом были самурай Цуда и ку-пец Татибаная.
То, что ружья попали не куда-нибудь (где вполне могли утеряться или сломаться при разборке), а именно в Танэгасима, обеспечило их бы-строе (сравнительно) распространение по всей стране (все таки некото-рое время на воспроизводство этой новинки в массовом количестве не-обходимо), а активное их применение вдохнуло новые силы в противо-стояние воюющих провинций, находящееся в некотором застое, и изна-чально ускорило процесс объединения страны.
Ведь как было раньше. Самураи бились один на один, поэтому ре-зультат поединка и всего сражения в целом определяли сила рук и прыть лошади, да еще количество этих самых рук. Однако появление ружей, пуля которых была способна пробить любые доспехи, изменило тактику боевых действий. Те, кто приспособился к новым веяниям, по-шли далеко. А кто нет, остались лежать на месте, расстрелянные мушке-терами противника.
Здесь, наверное, пора чуток притормозить и опять затронуть во-просы терминологии, поскольку слово мушкетер, само по себе красивое, применительно к Японии может вызвать некоторое недоумение. Разве можно каких-то «легконогих» (асигару по-японски) оборванцев, бесчин-ствовавших на улицах Киото во времена смуты «Онин», уподоблять Д’Артаньяну и его друзьям, которые мчаться на своих конях навстречу опасностям в красивых плащах и шляпах под энергичную музыку М.Дунаевского. Разумеется нельзя. У этих асигару не то, что плащей и шляпы, и порток то не было. Так, одна набедренная повязка, как у бор-цов сумо. Размахивая мечами, всей оравой они врывались в лагерь про-тивника. Основной ущерб архитектуре Киото и его жителям нанесли именно они, поскольку вволю занимались поджогами и мародерством. Если перевес был на их стороне, смело шли в бой, а чуть что не так, сра-зу врассыпную, забыв про стыд и реноме воина. А что требовать от кре-стьянина, попавшего из деревни в город и просто обалдевшего от его великолепия?! Сегодня они на стороне «восточной» армии, а завтра, глядь, уже воюют за «западных». Да, далеко им было до молодцов капи-тана де’Тревиля.
Однако надо же было кому-то быстро перемещаться по разным за-коулкам и переулкам, лазить по крышам, перелезать через заборы, да мало ли что надо было делать такого, что требовало быстрых ног и от-сутствия штанов, которые только мешали решению всех этих тактиче-ских задач в стесненных условиях города. А самураю в его доспехах это было не совсем удобно и даже как-то не к лицу. Крестьянам же, да и примкнувшим к ним ронинам, это было, наоборот, очень даже удобно и к лицу, поэтому они с превеликим удовольствием принялись опусто-шать как саму столицу, так и ее окрестности. Разве их можно называть мушкетерами? Конечно, нет! Да и мушкетов у них не было. А откуда им взяться? Тогда даже аркебуз не было. Вот и приходилось «легконогим» обходиться мечом или палкой. А что, тоже оружие. Особенно, если сза-ди да по затылку…
Даймё воюющих провинций довольно быстро оценили все пре-имущества «легконогого» братства и стали формировать из него пехот-ные отряды лучников и копейщиков. От палки, правда, пришлось отка-заться. Не тот эффект. Особо прозорливые и состоятельные даймё дали в руки «легконогим», не всем, конечно, а тем, кто посообразительнее, довольно дорогие «игрушки» - мушкеты, т.е. начали создавать вид пехо-ты, вооруженной мушкетами. А как такую пехоту называли в европей-ских армиях 16-17 вв.? Правильно! Мушкетеры. Как только представился случай японские мушкетеры сразу доказали на деле, что не уступают своим европейским коллегам. Пример? Пожалуйста. В 1575 г., словно торжественно отмечая тридцатилетие отечественного ружья, мушкете-ры Ода Нобунага и Токугава Иэясу буквально в клочья разнесли в Нага-сино непобедимую прежде конницу Такэда, неоднократно воспетую в художественных произведениях. Время не остановишь, даже храбростью.
Конечно, не все, далеко не все, согласятся с изложенными выше терминологическими потугами, и по-прежнему будут полагать все эти ружья не мушкетами, а аркебузами или, скажем, пищалями. Что касает-ся пищали, то сам по себе термин и не плох, даже хорош, но его исполь-зование может привести к некоторой понятийной двойственности. Не-которые, вполне искренне, могут принять ее за сопель, свирель или ка-кой другой музыкальный инструмент. И будут правы! А как тогда при-кажете называть славных пехотинцев – пищальщиками что ли?! Уж лучше «легконогие»… По всему выходит, что от пищали следует отка-заться, исключительно ради ясности. А так, что в свиристелях плохого? Недаром же Снегурочке так нравилось, когда Лель играл на этом инст-рументе.
А вот аркебуза – другое дело, да и аркебузир – звучит гордо, хотя и немного непревычно. Здесь можно долго спорить, что привезли порту-гальские купцы: старые аркебузы или новые мушкеты. Одни будут на-стаивать на том, что португальцы специально набили трюмы корабля старьем и намеревались «впарить» его аборигенам. В Европе они и да-ром уже были не нужны. Впрочем… На дармовщинку и в Европе же-лающие нашлись бы, но тогда – прощай гешефт. А без него купцу ну никак нельзя. Другие будут держаться мнения, что, мол, все произошло случайно, по воле неба так сказать. Вряд ли португальцы намеревались дать в руки тем же аборигенам столь грозное оружие. Если они начнут палить из него по своим благодетелям, что тогда?
Чтобы поставить точку в подобном споре, давайте поступим так. Сначала успокоимся, а потом вспомним, куда занесло ветрами странст-вий португальских купцов. Верно! На остров Танэгасима. А теперь по-смотрим в Большой японско-русский словарь, где ясно и четко пропи-сано, что танэгасима – мушкет с фитильным замком. Спорам, надеюсь, конец. Кто же станет тягаться с самим Н.И.Конрадом?!
«Послушай-ка, умник. Чё ты сразу к этому, как его, Конраду не обратился? И не морочил бы голову людям, и бумагу бы не изводил по-напрасну». Кто-то ведь может и так выразить свое отношение к изло-женному выше, не так ли? И что тут ответить? Только одно. Приятно, черт возьми, сообщить читающей публике, что твое мнение совпадает с мнением маститого академика, высказанное, правда, значительно рань-ше. Вот и все.
3-2-3. Прибытие христианских миссионеров
Через шесть лет после заимствования японцами ружья настало время заимствования христианского учения. Но если ружья были заим-ствованы у португальских купцов за бешеные деньги, то позаимствовать христианское учение японцам удалось совершенно бесплатно, в первую очередь благодаря Франциску Ксавье, личности, навсегда вошедшей в историю Японии.
Ксавье родился 4 апреля 1506 г. в замке Ксавье близ Памплоны, столицы испанской Наварры. Учась в Париже, он знакомится с Игнати-ем Лопесом, больше известным под именем Лойола (Игнатий родился в замке Лойола). Лайола, защищая Памплону от французов, получает ра-нение в обе ноги, после чего загорается идеей духовного братства, гото-вого всеми силами бороться с врагами католической церкви и распро-странять везде идеи католицизма. После долгих уговоров Ксавье вслед за молодым священником Лефевром соглашается войти в задуманное братство.
24 июня 1537 г. в Венеции Лойола, Ксавье и еще несколько человек были рукоположены арабским епископом из Далмации в священники, а 27 сентября 1540 г. папа Павел ІІІ подписал буллу, которой учреждалось «Общество Иисуса», или «Орден иезуитов», генералом которого станет Лойола. Сначала Ксавье направляется в Лиссабон для исправления веры и нравов португальцев, а из Португалии в мае 1541 г. в качестве папского легата отправляется в португальскую Ост-Индию. Так начался путь «апостола Индии» в сторону Японии. Поработав в Мозамбике и Гоа, Ксавье перебирается в Индокитай, и в Малакке (Малайзия) в 1547 г. встречается с японцем по имени Андзиро (или, может быть, Ядзиро), самураем из Сацума. Как Ксавье добрался до Малакки более-менее ясно, а каким ветром занесло туда японца то этого? Занесло его туда, надо сразу предупредить, не по своей воле. У себя на родине он случайно убивает кого-то, и вынужден был скрываться. В порту Ямагава, что на юго-восточной оконечности полуострова Сацума, стоял на якоре порту-гальский корабль, капитан которого, Альварес, соглашается вывезти Андзиро из Японии. А не сойдись в этом самом Ямагава Андзиро с Аль-варесом, благая весть могла и не дойти до Японии, и не надо было бы писать этот раздел, т.к. при определенной задержке дверь Японии могла захлопнуться перед самым носом миссионеров-иезуитов. Поэтому мож-но сказать, что порт Ямагава сыграл важную роль в распространении христианства. Кроме этого, он сыграл не менее важную роль в распро-странении… батата. Именно через Ямагава батат в начале 17 в. проник в Японию через Филиппины, Малайю и Китай. Для нас батат так, пустой звук, а для японцев это и еда и фураж, а главное – спирт. За это много-летнее травянистое растение рода ипомея с клубнями весом до 10 кг японцы должны благодарить испанцев, которые смогли, несмотря на все трудности, доставить это достижение цивилизации американских индейцев к берегам Японии. Между прочим, у берегов Ямагава отменно ловится полосатый тунец, который в японской кулинарии занимает да-леко не последнее место.
Андзиро сразу же понравился Ксавье и в первую очередь – стрем-лением учиться. Ксавье направляет его в Гоа в школу святого Павла, где Андзиро крестится и получает христианское имя Павел. Был ли новооб-ращенный Павел первым христианином-японцем? Вполне вероятно, а вот то, что он был одним из первых – сомнений никаких. В 1549 г. Ксавье вместе с Павлом отправляется к берегам Японии. Следует помнить, что Ксавье был настоящим иезуитом и стремился в Японию не только для приобщения тамошних аборигенов к католической пастве, ряды кото-рой заметно поредели благодаря стараниям Мартина Лютера, Кальвина, Цвингли и прочих реформаторов церкви. А что еще собирался делать в Японии Франциск Ксавье, наглядно видно из следующих строчек одно-го из его писем иезуитскому начальству: «… Сакаи, до которого от сто-лицы лишь два дня пути – оживленный порт, в который свозится со всей страны золото и серебро. С божьей помощью мы сможем, надеюсь, от-крыть здесь очень доходный португальский торговый дом».
Ксавье и Павла, добравшихся до Кагосима в том же 1549 г., ожидал теплый прием. А как же иначе?! Это была родина Павла, где у него было много родственников и знакомых. С Ксавье встретился и главный в Ка-госима человек, Такахиса из славного рода Симадзу. Они понравились друг другу, и Ксавье было разрешено проповедовать слово божье в Ка-госима, и там стали появляться первые христиане. Когда их стало до-вольно много, человек двести, активизировалось противодействие буд-дийских монахов, которые сразу распознали в христианстве опасного противника и не только в теологических диспутах. Они «поднажали» на Симадзу Такахиса, тот заколебался, воспитание есть воспитание, и Кса-вье пришлось покинуть Кагосима.
Он решает направиться прямо в столицу и добиться от императо-ра такого «железного» документа, который разрешал бы ему заниматься своим богоугодным делом по всей стране. В то время он был еще мало знаком с обстановкой в стране и наивно полагал, что монархия есть мо-нархия хоть в Португалии, хоть в Японии, и японский император, так же как и португальский король, кое-что может в своей епархии. Как он ошибался! Прибыв в Киото в 1551 г., Ксавье быстренько выяснил (а для такого умного человека это было совсем и не трудно), что император Гонара даже в своем «запретном городе» не мог навести элементарного порядка, и был исключительно занят вопросами собственного выжива-ния (в прямом смысле этого слова), приторговывая продолговатыми листочками с самолично написанными иероглифами. Вот Вам и роль императорского авторитета в жизни страны.
А что собственно оставалось делать-то сто пятому императору Японии, когда императорская семья дошла до крайней нищеты, устано-вив своеобразный рекорд в истории Японии. Теперь, на вопрос о том, кто был самым бедным императором Японии, Вы можете уверенно от-вечать – Гонара. У него даже не было денег на церемонию коронации. По заведенным еще в древности порядкам, начиная с императора Кам-му коронация проходила через несколько дней после избрания на им-ператорство. У Гонара эти несколько дней растянулись на целых десять лет. Если бы не пожертвования Гоходзё, Имагава, Оути и других даймё, коронация так бы и не состоялась, а подданные не были бы официально оповещены, что принц Томохито унаследовал престол под именем Го-нара.
Разочаровавшись в императоре, нет, скорее в императорской вла-сти, Ксавье принял единственно верное в этой обстановке решение: опереться в своей деятельности на влиятельного даймё. Хотя сам по себе Гонара был совсем неплохим человеком, постоянно молился и перепи-сывал сутры, чтобы страну миновали эпидемии и стихийные бедствия. В общем, делал все, что мог. Наиболее подходящей кандидатурой Ксавье показался Оути Ёситака – даймё провинции Суо (в настоящее время входит в преф. Ямагути), расположенной на пол-дороге от Киото до Ка-госима. Имя Оути гремело по всей Японии, а в западной ее части он пользовался, наверное, наибольшим влиянием. Его призамковый город Ямагути даже называли западным Киото.
Ксавье, решив расположить к себе такого человека, начал серьезно готовиться к встрече с ним. И его труды не пропали даром. Вы пред-ставляете, как приятно был поражен Ёситака, когда Ксавье вручил ему письмо от вице-короля Индии, где он, японский самурай, был назван королем. Иезуиты знали свое дело! Чтобы Ёситака почувствовал себя на-стоящим королем, Ксавье добавил к письму поистине королевские по-дарки: большие часы искусной работы, миниатюрное пианино, краси-вую бижутерию из стекла, а также зеркала, очки, ружья и много чего другого. Оути просто обалдел от всего этого.
В качестве ответного подарка он собрался отблагодарить Ксавье здоровенным подносом с горой золота и серебра. Тоже ничего себе по-дарочек! Ксавье и здесь сделал тонкий иезуитский ход, сказав Оути, что для него, раба божьего, нет лучшего подарка, чем разрешение пропове-довать христианское учение среди местного населения. Получив от Оути этот подарок, Ксавье сразу же начал миссионерское подвижниче-ство в Ямагути. За пять с лишним месяцев он обратил в христианство 500 человек. Кстати, в 1952 г. в парке Камэяма города Ямагути в честь 400-летия прибытия в Японию Ксавье была построена церковь его име-ни, которая являлась точной копией его родового замка в Наварре.
Вскоре к Ксавье в Ямагути прибывает посланник от даймё провин-ции Бунго (преф. Оита) Отомо Ёсисигэ (Сорин), который сообщил, что в порту Хидзи во владениях Отомо причалил португальский корабль, и его капитан Дуарте де Гама хочет встретиться со своим старым другом Ксавье. Случайно ли португальский корабль оказался во владениях Отомо Ёсисигэ или это была «домашняя заготовка» Ксавье, неизвестно. Хотя появление старого друга именно тогда, когда Ксавье в целом вы-полнил свою миссию в Ямагути и создал там христианскую общину, на-водит на определенные размышления. Дай только волю фантазии… Так или иначе, но Ксавье оставляет Ямагути и перебирается в город Фунаи (сейчас г. Оита), столицу Бунго.
В Фунаи он вместе с де Гама посещает замок Отомо Ёсисигэ. Свое прибытие они обставили со всем великолепием. Все португальцы были в пышных одеждах. Под торжественную музыку они поднимались вверх по реке в трех шлюпках с шелковыми флагами и тентами от солнца. На общем фоне резко выделялся Ксавье в черно-белых пастырских одеждах. Когда португальцы вошли в зал замка, и Ксавье собрался сесть, кто-то из португальцев бросил ему под ноги яркий плащ (видимо это так впечат-лило японцев, что и сейчас они называют плащ по-португальски – кап-па). Отомо и его вассалы просто застыли от восхищения, словно встре-тили не человека, а посланника небес. А весь этот спектакль именно для этого и предназначался!
В провинции Суо тем временем разыгрался совсем другой спек-такль. На Оути Ёситака, этого покровителя христианства, неожиданно напал его вассал Суэ Харуката, который к понятию преданности отно-сился довольно гибко. Как только Оути расслабился, увлекшись искус-ством и книгопечатанием, Суэ сразу и напал. Чего ждать то? Оути, ли-шенного поддержки божьим словом, ничего не оставалось, как сделать себе сэппуку. Что это? Полный аналог харакири, но звучащий, согласи-тесь, более элегантно.
Проповедуя в Фунаи, Ксавье все больше склонялся к тому, что для христианизации Японии, масштабной, а не только местной, без Китая не обойтись. Авторитет «старшего брата» всегда давлел над японцами, явно или скрытно, и если подобно буддизму новое учение пришло бы не со стороны «южных варваров, а из Китая, пусть даже через Корею (дело то привычное), распространение христианства приняло бы совсем другой оборот. Вот почему Ксавье так недолго проповедовал в Японии – его влек загадочный Китай. Туда он и направляется, пробыв в Фунаи два месяца. В дороге Ксавье настигает болезнь, и он умирает 3 февраля. За свою миссионерскую деятельность Ксавье в 1622 г. был причислен к лику святых.
А как там, интересно, Андзиро? Наш Павлуша исправно помогал Ксавье и делами и словами, особенно поначалу. Надо же было Ксавье как-то общаться с местными жителями, а они кроме родного японского никаким другим не владели. И тут Павел был очень даже кстати в роли переводчика. Жизнь его кое-чему научила. Однако, расставшись с Кса-вье, он несколько скис. Без мудрого наставника его вера под натиском ее врагов начинает слабеть, и пошло поехало. Он становится пиратом и по-гибает в Китае. Поднебесная манила не только Ксавье. Туда частенько наведывались и японские пираты…
Не успел Ксавье уехать, как в Фунаи в гости к Отомо Ёсисигэ на-грянул другой миссионер – Луиш де Альмейда. Свято место пусто не бывает! И не должно было быть по мнению иезуитского руководства. Едва приехав, Луиш столкнулся с таким пережитком древности, как обычай японцев «прореживать» свои семьи, т.е. убивать детей, в основ-ном новорожденных, из-за невозможности их прокормить. Вот они реа-лии суровых будней японских трудящихся. Это так поразило впечатли-тельного португальца, что он сразу же на свои деньги открывает сирот-ский приют и больницу, где не только лечили, но и готовили хирургов (недаром же он в молодости изучал медицину). В сиротах и нуждаю-щихся в хирургическом вмешательстве в годы воюющих провинций не-достатка не было. Даймё Отомо по-прежнему симпатизировал христи-анству, но сам в новую религию сначала перейти не захотел, хотя пре-красно осознавал все коммерческие последствия такого шага. Более того, в 1562 г. он подстригается в буддийские монахи под именем Сорин. Од-нако затем Отомо «одумался», все же крестился и стал Франциско. Тем самым он невольно подтвердил правоту слов своего тезки, Франциско Кабрала, который прибыл в Японию в 1570 г. Он быстро разобрался с ситуацией на местах, и в качестве главного миссионера Японии выска-зал своим подчиненным примерно следующую рекомендацию: «Япон-ские феодалы хитрят, признавая христианство в своих владениях. На самом деле их привлекает только одно – выгода от торговли с «южными варварами». Так давайте обращать и их в христиан, соблазняя именно этой выгодой». Укрепив идеологический фундамент миссионерства в Японии, падре Кабрал отправился в Индию и закончил свой жизненный путь в Гоа.
В Киото по разрешению сёгуна Асикага Ёситэру проповедовал Гаспар Вилера. Правда, от разрешения сёгуна мало что зависело, если не сказать больше. Реальной властью здесь обладал не он, а даймё Мацуна-га Хисахидэ, подмявший под себя бакуфу. А что он сотворил с сёгуном Ёситэру и напоминать, наверное, не надо. У всех и так нервная система на пределе и лишние «ужастики» ей только навредят. И ничего больше. К тому же на Мацунага все эти христианские сказки мало действовали, поскольку он был ярым поборником Садхармы Пундарика (священной сутры буддийской секты «Нитирэн»). Гаспар частенько терпел притес-нения этого любителя «процветания закона». И не только от него. Да мало ли в Киото было людей в ту неспокойную пору, которые запросто могли сделать насмешку над божьим человеком. Гаспару было тяжело, очень тяжело и без помощи такого человека, как Луиш Фройш, он вряд ли бы справился со всеми напастями. А каково было самому Фройшу, когда ему пришлось доказывать свою профпригодность в теологическом диспуте с буддийским монахом Нитидзё в присутствии самого Ода Но-бунага. Нитидзё был еще той штучкой! Христианское учение и на дух не переносил, и выложился полностью, стремясь доказать Нобунага вредность христианства вообще и миссионеров в частности. Не доказал. Доводы «вредного» миссионера оказались убедительнее. Окрыленный удачей Фройш проповедовал в Кинай (центральных провинциях) и на острове Кюсю, где и умер в городе Нагасаки. Итогом его тридцатичеты-рехлетнего пребывания в Японии стали не только тысячи вновь обра-щенных японцев, но и книга под названием «Нихонси» («История Япо-нии»), представляющая большой интерес и в настоящее время. Правда, для этого ей пришлось проваляться несколько столетий в одной из биб-лиотек Португалии.
Дольше Фройша в Японии удалось пробыть только итальянцу Ньекки Сольдо Органтино. Падре Органтино проповедовал там при-мерно сорок лет! Возглавляя киотское миссионерство, он построил в столице Намбандзи, а в Адзути – церковь и духовную семинарию. Он прожил долгую жизнь, не в последнюю очередь благодаря тому, что пользовался доверием Нобунага и покровительством даймё Кониси Юкинага (в христианстве – Августин).
Благодаря поддержке Ода Нобунага, а также Отомо Ёсисигэ (Со-рин), Арима Харунобу, Омура Сумитада, Такаяма Укон, Кониси Юки-нага и других даймё христианское учение набирало силу в Японии. Не-которые из них даже стали использовать печати со стилизованными ла-тинскими буквами. Миссионеры тоже не сидели, сложа руки. Они строили церкви и школы, поддерживали больных и бедных. И результат не замедлил сказаться. За каких-то тридцать лет со дня прибытия Ксавье число новообращенных достигло 200 тыс. человек. Особенно много их было на Кюсю. Кстати, первый молельный дом появился в 1552 г. в го-роде Ямагути. Его назвали Дайдодзи (храм великого пути). Вообще-то миссионеры часто проповедовали в буддийских храмах или же в церк-вях, архитектура которых напоминала такие храмы. Местный фактор надо было учитывать, а не то процесс мог бы застопориться. Поэтому японцы стали называть католические церкви Намбандзи (храм южных варваров). Особую известность приобрел Намбандзи в Киото, заложил который Вилера, а закончил – Органтино. Здесь, конечно, надо отметить, что без помощи Ода Нобунага ему вряд ли бы это удалось. Органтино не забыл своего благодетеля и в 1594 г. лично крестил его внука Хидэно-бу.
Наряду с проповедями в Намбандзи иезуиты старались распро-странять среди местных христиан и слово божье в его печатном обличии. И здесь очень даже кстати был печатный станок, который как-то по слу-чаю прихватил с собой из Гоа итальянец Александро Валиньяно, ин-спектор или, говоря более точно, комиссар Востока в обществе Иисуса. Не исключено, что именно на этом станке печатались и многие его про-изведения, посвященные Японии. Помимо литературной деятельности он активно выполнял свои прямые служебные обязанности – инспекти-ровал работу иезуитов и составлял соответствующие отчеты для римско-го начальства. И как-то в один из приездов в Японию ему пришла в го-лову очень даже оригинальная мысль: взять и отправить в Рим вместе с отчетом о деятельности иезуитов реальное подтверждение эффективно-сти этой самой деятельности в виде… новообращенных японцев. То-то удивится папа римский! Повстречавшись, так-сказать, лицом к лицу с представителями христиан Японии, познакомившись с культурой этой страны и лично убедившись в том, какие замечательные люди эти японцы, папа, несомненно, возрадуется тому, что его отцовская длань простерлась до самых до окраин восточных (благодаря, естественно, воинству христову) и он стал пастырем еще одного стада. От такой ра-дости папа может быть и деньжат подбросит на стимулирование бого-угодной деятельности. Да и знакомство самих японцев с европейской культурой наверняка поспособствует дальнейшему распространению христианства в Японии. Вот до чего додумался этот комиссар. И папу удивить и иезуитам подсобить. Молодец, да и только! Чего тут еще ска-зать…
Остался сущий пустяк – придать идее конкретное содержание. А любая конкретика даже религиозно окрашенная упирается в финансы. И комиссар Александро прямиком направляется на Кюсю и посвящает в свои планы тамошних столпов христианства Отомо Ёсисигэ, Омура Су-митада, Арима Харунобу и других даймё. А за ними дело не встало. Ко-му кому, а феодалам Кюсю не надо было объяснять всю выгодность по-добного мероприятия как в переносном, чисто религиозном смысле, так и прямом, коммерческом, значении этого слова.
В качестве посланников христиан Японии были выбраны (а выби-рать, поверьте, было из кого: христианство на Кюсю набирало силу) Ито Мансё и Тидзива Мигель, а их заместителей (мало ли что может слу-читься в дороге, путь ведь предстоял неблизкий) – Накаура Юлиан и Хара Мартин. Всем им было по 14-15 лет. Почему выбрали детей? Чис-тая душа ребенка ближе к богу, да и иноземная культура в этом возрасте воспринимается лучше. В общем, все учтено и все под контролем. И вот в январе 1582 г. из порта Нагасаки вышел корабль, на борту которого находились «миссия четырех мальчиков» и сопровождающие их лица. Конечная цель плавания – Рим, т.е. европейская земля, куда нога японца еще не ступала (хотя кто может гарантировать, чья нога куда ступала). И в Макао и в Малакке и в других портах, куда заходил корабль, осущест-влявший общее руководство экспедицией Валиньяно наглядно демон-стрировал результаты миссионерской деятельности в натуральную ве-личину и пропагандировал иезуитские идеи. В Гоа неотложные дела за-ставили Валиньяно как говориться сойти с маршрута и со слезами на глазах он «передал» миссию в руки другого иезуита. Плаванье продол-жалось!
Наконец, корабль, благополучно обогнув мыс Доброй Надежды, в июле 1584 г. прибывает в Лиссабон. Оттуда миссия направляется в Мад-рид, где четырех мальчиков (даже скорее уже юношей) торжественно встречают как принцев крови. Король Филипп ІІ не поленился даже по-сетить гостиницу, где они остановились. А как их принимали в универ-ситете! Даже Ито Мансё и Тидзива Мигэль, воспитанные не где-нибудь, а в семьях влиятельных даймё, несколько растерялись от всей этой шу-михи.
Такой же горячий прием ожидал миссию и в Италии. Улицы Пизы и Флоренции заполнялись людьми, которые хоть раз хотели взглянуть на своих желтолицых братьев. Итальянцам было трудно поверить, что эти величавые юноши живут где-то на краю земли. И вот он, наконец, Ватикан! Под звуки труб и орудийного салюта, сопровождаемые почет-ным эскортом юноши в парадных одеждах и с мечом на поясе въезжают на лошадях во дворец. А там их с нетерпением уже ждал сам папа, Гри-горий 13. Он дважды обнимает склонившихся в низком поклоне по-сланников далекой Японии. Папа римский так был тронут этой встре-чей, что на его глазах выступили слезы. И что тут удивительного, когда тебе уже 84 года?! Этот всплеск эмоций, хоть и явно положительных, не прошел бесследно и через каких-то 18 дней Григорий 13 умирает.
Всем юношам было пожаловано гражданство Рима и ранг аристо-кратов. Когда новые граждане Рима были в Венеции, местный живопи-сец, представитель школы Позднего Возрождения Робусти Якопо, боль-ше известный как Тинторетто, нарисовал их портреты, насыщенные по-вышенной одухотворенностью, которые были выставлены рядом с портретами венецианских дожей.
Римские аристократы благополучно вернулись в Японию в 1590 г. и каждый пошел своим путем. Каким именно? Ито Мансё вступит в об-щество Иисуса и займется проповедческой деятельностью. Накаура Юлиан закончит семинарию Арима и станет падре, но в отличии от Ито Мансё умрет не своей смертью, а в возрасте 65 лет примет мученическую смерть за веру в Нагасаки в 1633 г. Тидзива Мигель откажется от христи-анства и станет ярым преследователем христиан. А ведь он был из се-мьи христианского даймё Арима Харунобу. Вот они гримасы судьбы. Если фарисей Савл на пути в Дамаск превратился из ревностного гони-теля христиан в истого проповедника христианства, то с Мигелем про-изошла аналогичная метаморфоза, но со знаком минус: из проповедни-ка христианства он превратился в его гонителя, а Тидзива Мигель стал опять Тидзива Сэйдзаэмон. Последний из римских аристократов, Хара Мартин, отлично усвоив латинский язык, займется переводами и изда-тельским делом, а в 1616 г. будет изгнан в Макао. Кстати, там же закон-чит свой жизненный путь в 1606 г. и идейный вдохновитель «миссии че-тырех мальчиков» Александро Валиньяно.
3-2-3. Великая троица собирателей земель японских
Пока иезуиты занимались своим благородным делом, движение «низший подавляет высшего» как-то сошло на нет, вроде бы выдохлось. Низшие, по всей видимости, подавили всех доступных им высших, заня-ли их место и сами стали высшими. Маятник японской истории, дос-тигнув предела разъединения страны, качнулся в обратную сторону, в сторону объединения. А почему он качнулся именно в эту сторону, а не окончательно не разнес в щепу территориальную целостность Японии как независимого государства, науке неизвестно. Но, скорее всего, про-изводительные силы опять что-то не поделили с производственными отношениями, низы по-прежнему не хотели, а верхи не могли и т.д. и т.п. (классиков марксизма забывать не следует). Именно в этом русле не-обходимо искать ответ на этот каверзный вопрос и только в рамках классового подхода к переменам в обществе. А вот то, что перемены на-зрели, никаких вопросов не вызывает. Кому-то надо было приструнить этих зарвавшихся Миёси и Мацунага, вернуть реальную власть сёгуну и восстановить авторитет императора. Без этого, сами понимаете, о цен-трализации власти и всех сопутствующих этому последствиях (исклю-чительно положительных) и разговоры заводить не следует. Действи-тельно, сколько же можно, господа самураи, терпеть ваши местные раз-борки. Сил уж больше никаких нет!
Первым не вытерпел, решив навести порядок в стране (своих про-винций Суруга, Тотоми и Микава ему было уже мало), славный Имагава Ёсимото, просто фанат столичной культуры. В угоду ей он и личико свое мог припудрить, и в поход отправиться не верхом на лошади, а в паланкине, как изнеженная столичная штучка. Вот до чего аристокра-тия Киото могла довести сурового воина. Правда, паланкином он поль-зовался скорее вынужденно, желея лошадь, т.к. был довольно тучным человеком, тем не менее… Горя желанием воочию насладиться дости-жениями столичной культуры, а заодно взять под свой личный кон-троль даймё по всей стране (по крайней мере, так ему хотелось), Имага-ва собрал армию в 25 тыс. человек и в 1560 г. двинул в Киото. Честно го-воря, у него были не только десятки тысяч самураев, но и некоторые моральные права занять пост сёгуна, вернее, быть назначенным на него. Он ведь тоже имел, правда, не совсем прямое, отношение к 56 –му импе-ратору Сэйва, внучок которого удостоился фамилии Минамото.
Здесь самое время поподробнее остановиться на происхождении очень и очень почетной фамилии Минамото. Она может звучать и как Гэндзи. Неудобно? Еще бы! Но что поделаешь. Что есть, то есть. Этимо-логически минамото означает у японцев источник или основу всего и всех. Использование этого источника в качестве фамилии было вызвано прежде всего определенным переизбытком принцев (с несовсем э…как-бы поточнее выразиться, легитимным происхождением) в император-ских семьях в первой половине эпохи Хэйан. Экономическая ситуация не позволяла всем им обеспечить достойное положение в столице. Надо было интеллигентно некоторых из них спровадить на вольные хлеба куда-нибудь подальше, чтобы не мелькали перед глазами, напоминая о грехах молодости.
Сказать-то легко, а вот как перевести разговор в практическое рус-ло? Ведь принца просто так не возьмешь и не вытолкнешь взашей в ка-кую-нибудь глушь. А если и вытолкнешь, что получится? Некрасиво получится. Безвинный член императорской семьи (в расширенном ее толковании), изнеженное создание, и терпит такие неудобства. В общем, народ не поймет. Первому пришло в голову решение этого сложнейше-го вопроса придворного этикета императору Сага. В 814 г. он даровал своему сыну Китанобэ фамилию Минамото, одновременно выведя его за рамки императорской семьи и, что немаловажно, ее бюджета. Иными словами, у императора появился новый подданный Минамото но Мако-то, который стал основателем рода Сага Гэндзи. Хотелось бы повторить ввиду исключительной важности момента, что Гэндзи в этом случае следует толковать как род, носящий фамилию Минамото.
По пути Сага пошли и другие императоры (принцев хватало!). Так появились роды Дзюнна Гэндзи, Ниммё Гэндзи, Монтоку Гэндзи, Сэйва Гэндзи, Уда Гэндзи, Дайго Гэндзи, Мураками Гэндзи, Кадзан Гэндзи. Как видите, генеалогия каждого их них «упирается» в императора, к примеру, Дзюнна или Дайго. Из всей этой компании наиболее интере-сен для нас Сэйва Гэндзи, представители которого оказали огромное влияние на становление самурайского сословия в Японии. Цунэмото, внуку императора Сэйва, была дарована фамилия Минамото, и он из членов императорской семьи перешел, как водится в подобных случаях, на положение подданного. Вот этот подданный и стал «отцом» рода Сэйва Гэндзи, «сыны» которого расселились по различным провинциям, дав начала в свою очередь Кавати Гэндзи, Каи Гэндзи, Тада Гэндзи и т.д. На периферии Японии они и заложат фундамент самурайства. Мина-мото Ёритомо, создавший бакуфу Камакура, другие сёгуны Камакура и Муромати принадлежат к Сэйва Гэндзи.
Четвертый сын императора Монтоку, Корэхито, взошел на престол в девятилетнем возрасте под именем Сэйва. Его мать – Фудзивара Ака-ракэйко. Реальной властью Сэйва не обладал, т.к. всеми делами заправ-лял его дед по материнской линии Фудзивара Ёсифуса, ставший пер-вым регентом из подданных (между прочим, он и сделал принца Корэ-хито императором). До Ёсифуса регент при малолетнем императоре на-значался из членов императорской семьи. Если у нас дедушка, да еще с материнской стороны, член семьи и не последний, то в императорской семье дело обстоит иначе. Для справки можно отметить, что в импера-торскую семью, в ее стандартный, так сказать, формат, помимо импера-тора входили императрица, вдовствующая императрица-мать, вдовст-вующая императрица, принцы крови и их жены, принцессы крови. Чтобы стать принцем крови, надо было дождаться волеизъявления им-ператора («синно сэнгэ»), дозволяющего ношение этого звания. Этот порядок ввел в эпоху Нара император Дзюннин.
Что же касается Имагава, то с такими родословной и армией он твердо полагал, что император Огимати вряд ли откажется соблагово-лить назначить его сёгуном, а Асикага Ёситэру, сёгун де-юре, быстрень-ко и под благовидным предлогом освободит место для дальнего родст-венничка. Ведь как ни крути, а Имагава и Асикага ведут свои родослов-ные от Минамото Ёсиэ, одного из Сэйва Гэндзи.
То, что на его пути в Киото была провинция Овари, Ёсимото особо не волновало. Прежнего даймё этой провинции, Ода Нобухидэ, он здо-рово трепал еще давным-давно, отвоевывая земли Микава, а его сына, Нобунага, и в грош не ставил. Еще бы! У того и самураев было маловато, да и сам Нобунага слыл круглым дураком. Дела у Имагава в Овари по-шли просто отлично. Его самураи захватывали одну крепость за другой, и до Нагоя, главной цитадели Ода Нобунага, оставалось всего ничего. А перекусить и отдохнуть перед решающим броском – дело святое. Прав-да, почему-то Имагава на свою погибель решил разбить лагерь в ущелье Окэхадзама. Видимо чуть расслабился и потерял бдительность. А что Нобунага, армия которого насчитывала всего-то две тысячи человек? Он же поступил действительно как полный дурак, вопреки всем военным канонам того времени. При таком численном перевесе противника ему надо было просить пощады у Имагава и становиться его вассалом, или засесть в замке и отбиваться до последнего. Вместо этого Нобунага со-вершил конный марш-бросок и 19 мая 1560 г. с ходу напал под пролив-ным дождем на лагерь противника. Армия Имагава была полностью разгромлена, а сам он, героически сражаясь, погиб, пронзенный копьем Мори Синсукэ, одного из вассалов Нобунага.
В настоящее время в Окэхадзама разбит парк, где находятся моги-лы Ёсимото и других военачальников. Парк окружен жилыми домами и мало напоминает место, где Ода Нобунага сделал свой первый шаг по дороге объединения страны, а Имагава Ёсимото – сошел с этой дороги. Если кто-то захочет лично прогуляться по этому парку (при случае, ра-зумеется), то ему надо прямиком в Нагоя, а оттуда – в городок Тоёакэ. Его жилые дома как раз и окружают парк, где некогда «многих средь дождя будили лишь за тем, что б увести их в мир теней».
По праву победителя Ода Нобунага распространил свое влияние на владения побежденного Имагава Ёсимото: провинции Суруга, Тото-ми и Микава. А это новые налоги, а значит – еще больше вассалов и ру-жей… И в голове молодого полководца зародилась пока еще очень сла-бая, но и смелая мысль о том, а чем я хуже Имагава, а почему мне само-му не двинуть в столицу. Она ведь рядом, буквально под боком.
Ода Нобунага родился в 1534 г. в замке Нагоя в провинции Овари. Его отец, Нобухидэ, был не влиятельным и сильным даймё, а всего лишь средненьким самураем, который выдвинулся на волне «низший подав-ляет высшего». В процессе подавления высших Нобухидэ нажил себе в Овари массу врагов, которые с чувством искренней ненависти готовы были убить его заодно со всем семейством при первой же возможности. Поэтому Нобунага уже в 14 лет пришлось с оружием в руках защищать-ся от земляков отца. А какие соседи окружали Овари! Один Сайто Досан чего стоил. Чуть зазеваешься и все, пиши пропало. Ну и что, что у тебя с десяток братьев. В те времена их надо было опасаться не меньше гадюки Досан. Вот и пришлось папаше Ода изворачиваться как ужаке под вила-ми. Именно его осенила мысль хоть на время осадить неугомонного се-верного соседа из провинции Мино, все того же Сайто Досан. Он пред-ложил гадюке заключить мир, а в качестве условия этого мира отдать в жены Досан свою дочь (старшую сестру Нобунага), а самого Нобунага женить на дочери Досан, Нохимэ. Стороны ударили по рукам, и согла-сие было достигнуто. А что молодожены? Да ничего хорошего. После свадьбы Нобунага (а было ему всего то 15 лет) обращался с женой до-вольно жестоко, и детей у них не было.
Почему-то считалось, что Нобунага не шибко интересовался жен-щинами, проводя дни в походах и сражениях. Однако, если сосчитать всех его детей, получится совсем даже наоборот. И он не чурался жен-щин. И мимо него не прошла настоящая любовь. Это я про девушку по имени Кицуно из рода Икома. Ее Нобунага полюбил с первого взгляда. Именно она стала матерью его сыновей Нобутада и Нобуо. Хотя… кто знает? Может статься никакой Кицуно и не было. Дети были, это точно, а ее – нет. И вообще все это может оказаться слухами, но что может быть интереснее слухов?! По ним же выходит, что в разгар любви с Кицуно Нобунага успевал делать детей и с другими женщинами (без любви, на-верное). А что с мужика взять то? Хоть в броне, хоть в лаптях, а все одно на уме…
Слухи слухами, но куда подевалась первая и единственная офици-альная супруга Нобунага трудно сказать. То ли отправили домой после смерти Сайто Досан, то ли умерла от болезней, то ли погибла, сражаясь рядом с мужем в храме Хоннодзи. Некоторые уверены, что она была убита Нобунага якобы в бытовой ссоре. Размолвка какая-то вышла. Вра-ки, говорят другие: Нохимэ прожила до 1612 г. Родилась она, кстати, в 1535 г. Могила Нохимэ находится в храме Дайтокудзи в Киото.
Манера поведения Нобунага в те времена многим казалась очень даже странной. Посудите сами. Всегда в широченных и длиннющих (до самых лодыжек) шароварах, плечо обнажено, на поясе болтается всякая всячина вроде мешочка с кремнем, внимания ни на кого не обращает, постоянно что-то грызет (то каштаны, то хурму, а то и тыкву) и на кого-нибудь при этом еще и опирается. И это молодой господин, владетель замка, самурай в конце-концов, поведение которого регламентировалось неписанными правилами. Поведение Нобунага внешне так отличалось от этих правил, так раздражало обывателей, что его стали называть (за глаза, разумеется) «набитым дураком». А что он учудил во время похо-рон отца?! Нобухидэ какой-никакой, а даймё. На его пышных похоро-нах триста монахов хором читали священные сутры, а людей с аромати-ческими монашками собралось видимо-невидимо. И вот перед ними появляется Нобунага. Вообще без шаровар (по-японски – хакама) и с ме-чом, который болтался на какой-то грязной веревке вместо пояса. Ужас! Бодро подходит к табличке с именем покойного, берет одну из свечек и… неожиданно швыряет ее в сторону тела покойного. Ну и ну! Так просто недопустимо вести себя по отношению к усопшему. А может он и впрямь дурак?
Однако в портрете Ода Нобунага кисти Кано Мотохидэ, храня-щемся в храме Тёкодзи, что в городе Тоёта, признаки «набитого дурака» полностью отсутствуют. И сразу начинаешь догадываться, что-то здесь не так. А если узнаешь, что Нобунага лет до семнадцати утром и вече-ром тренировался в верховой езде, с марта по сентябрь плавал в реке (может быть, Сёнайгава), и как-то приказал изготовить копья длиной 6 м (обычные были 3 м), то почти-что наверняка усомнишься в людских раз-говорах. Засомневался и его тесть, Сайто Досан. И засомневался на-столько, что захотел лично встретиться с зятем, которому исполнился уже 21 год. И ничего здесь удивительного нет. Подумаешь, тесть ни разу не встречался с зятем. Для Японии – обычное дело. Все обговорил с от-цом зятя и порядок, отправляй дочь к жениху, а самому ехать туда и не обязательно, спокойнее будет. Так вот, Сайто Досан захотел лично уз-нать, что это за личность такая, которую молва людская упорно зовет дураком. Досан постарался пораньше добраться до условленного места, храм Сётокудзи (город Итиномия, преф. Аити). Уж очень ему хотелось тайком понаблюдать за прибытием зятька.
Ода Нобунага выглядел действительно странно в сопровождении сотен вассалов с длинными копьями. «Да, люди врать не будут», приго-рюнился Досан. Однако в храме перед ним предстал другой Нобунага: волосы правильно уложены, за поясом удлиненных шаровар вставлен элегантный меч. Да и мыслил зять довольно толково. После встречи Сайто Досан написал, что очень даже скоро провинцией Мино будет управлять этот господин-дурак, а мои дети станут привязывать его ло-шадей у ворот.
Почитал бы это Имагава Ёсимото, не ринулся бы столь опрометчи-во в Овари, а раз десять бы подумал, нужно ли это все ему. Не почитал, и получил копье в грудь (вполне вероятно новейшей конструкции, шес-тиметровое) в Окэхадзама. Бедняга Ёсимото совершенно не знал, что де-лает Нобунага, где находится. А вот Нобунага знал все о перемещениях армии противника. От кого? Да от крестьян. А им то все это зачем? А за-тем! Ведь раньше провинция Овари буквально кишела ворами. На ули-цу спокойно не выйдешь не только вечером, но и днем. Однако при Но-бунага люди стали спать спокойно, не закрывая дверей даже ночью, а купцы могли соснуть днем часок, другой, оставив товар без присмотра. Вот чего смог добиться этот «дурак».
Заканчивая, наконец-то, с Окэхадзама, хотелось бы вот что еще от-метить. Авангард армии Имагава, вторгшейся в Овари, возглавлял Току-гава Иэясу, еще один из будущих объединителей Японии. Вы видели многосерийный телевизионный фильм «Сёгун» с великолепным Ми-фунэ Тосиро в главной роли? Так это про него. Правда, тогда его звали Мацудайра Мотоясу. Ну, Вас теперь вряд ли удивит, что японцы по по-воду и без оного частенько меняли имя и фамилию. И был он тогда не сёгуном (им он станет значительно позднее, лет через сорок с лишним), а владетелем замка Окадзаки в Микава. С малых лет он жил в заложни-ках (тоже обычная практика в эпоху воюющих провинций). Сначала в замке Нагоя у Ода Нобухидэ, а затем в провинции Суруга у клана Има-гава. Даже после смерти отца, Мацудайра Хиротада, ему не разрешают вернуться домой в Микава, и он воспитывался при Имагава Ёсимото как молодой военачальник. После гибели Ёсимото он возвращается в родо-вой замок Окадзаки и переходит на вольные хлеба. Потеряв своего гос-подина и формально освободившись от вассальской зависимости, Иэясу в дальнейшем вступит в союз с Ода Нобунага и окажет ему серьезную поддержку. Хотя, честно говоря, этот союз больше походил по существу на ту же вассальскую зависимость, что, в общем, для молодого Иэясу было очень даже привычным делом.
Заключив союз с Токугава Иэясу, Ода Нобунага положил глаз на провинцию Мино. И ждал только предлога, чтобы напасть на клан Сай-то. Без предлога никак нельзя, сами понимаете. Даже Гитлеру понадо-бился предлог для нападения на Польшу. Никто не хотел прослыть в памяти потомков беспредельщиком. Долго Нобунага ждать не при-шлось. Отношения между Досан, удалившемуся на заслуженный отдых, и его законным наследником Ёситацу переросли в такую откровенную вражду, что трудно было поверить, что они являлись отцом и сыном. И кто-то действительно не верил. Матерью Ёситацу стала жена губернато-ра провинции Мино, Токи Ёринари, которого изгнал гадюка Досан. По слухам она вышла замуж за него, будучи беременной от Ёринари. Вот такие дела. Какой-то доброжелатель взял и рассказал Ёситацу, что он во-все и не Сайто, а самый что ни на есть Токи, а Досан всего лишь ненави-стный его враг, изгнавший родного отца. Рассказ был, наверное, на-столько убедительным, что Ёситацу поверил. Тем более ему самому так хотелось верить, что он не сын торговца маслом, а потомственный гу-бернатор. Почувствуйте разницу!
Нобунага нужен был предлог, и он его получает. Как должен был поступить истинный самурай, если его «любимому» тестю по приказу сынка отрезают нос, а затем и голову? Естественно, выступить в поход за отмщение павшего воина. Пророчество Сайто Досан о будущем своего зятя стало сбываться. Правда, не так быстро, как хотелось Нобунага. 20 тыс. самураев Сайто Ёситацу оказали упорное сопротивление, и с ними пришлось изрядно помучаться. Боевые сражения с кланом Сайто нача-лись в 1560 г., а его родовой замок Инокути в Инабаяси был захвачен лишь в 1567 г. Во время этой кампании выдвинулся еще один из буду-щих объединителей Японии, Тоётоми Хидэёси. Его знания и сообрази-тельность так понравились Нобунага, что он без малейших сомнений поставил своего бывшего личного слугу во главе всех пехотинцев. Более того, этот генерал от инфантерии стал к тому же и владетелем замка Суномата.
После захвата провинции Мино неясные мысли Нобунага об объе-динении станы стали обретать форму конкретного плана. Япония будет единой! Естественно, под чутким правлением Ода Нобунага. А чтобы все сразу поняли, как он собирается управлять, Нобунага взял на воору-жение девиз «тэнка фубу», означающий в вольном переводе «сила пра-вит государством». Править государством хоть кнутом, хоть пряником удобнее во всех отношениях из столицы. Для этого она собственно и предназначена. Там всегда можно прикрыться авторитетом как импера-тора, так и сёгуна. С авторитетом императора проблем у Нобунага не должно было возникнуть. Какие там проблемы?! За годы, вернее, столе-тия безвластия институт императорства приобрел такую эластичность, что из него можно было лепить все, что угодно, были бы желающие. А вот с авторитетом сёгуна было посложнее, т.к. ни авторитета, ни самого сёгуна в столице не было. Как Вы помните, Мацунага Хисахидэ и Миёси Ёсицугу еще в 1565 г. изжили со свету тринадцатого сёгуна Ёситэру. И что? Да ничего! Бакуфу Муромати во главе с этими молодцами пре-красно обходилось и без сёгуна. И это в стране самураев! Позор! С этим безобразием надо было кончать. Тем более, младший брат безвременно погибшего сёгуна (ему и до тридцати лет не дали дожить), найдя приют у клана Асакура в провинции Этидзэн, обратился с призывом ко всем даймё помочь занять принадлежащий ему по праву пост сёгуна.
Вы глубоко ошиблись, если подумали, что даймё бросились тол-пой на помощь Ёсиаки. Дело, конечно, заманчивое. Награды там всякие, кормления… с одной стороны. А с другой? Добраться целым и невре-димым до столицы – уже проблема. Особенно, если на пути стоит этот окаянный Ода. Разве забудешь, что он сотворил с Имагава. Да никогда в жизни! И в самой столице тебя ждет такой прием, что мало не покажется. Чай не к теще на блины едешь. В общем, смельчаков помочь Ёсиаки не находилось. Вот и пришлось взяться за это дело самому Нобунага. И он не мог поступить иначе. При таком то географическом положении. И до замка Итидзёдани, откуда надо было забрать Ёсиаки, и до столицы, куда надо было его доставить, Нобунага было рукой подать.
Как только о решении Нобунага прознал клан Миёси, то момен-тально, т.е. в 1568 г., жалует постом четырнадцатого сёгуна Асикага Ёси-хидэ, давая тем самым понять, что даймё особо спешить в столицу больше не надо, т.к. новый сёгун уже приступил к работе. Но разве это могло остановить Ода? И не остановило. В 1568 г. он очищает столицу от войск Мацунага и Миёси, а заодно и от сёгуна Ёсихидэ, который бе-жит, не очень далеко, в провинцию Сэтцу, где, не выдержав всех потря-сений, умирает.
Ода делает Ёсиаки пятнадцатым сёгуном. Он строит для него в столице дворец Муромати госё. Не вечно же тому жить в приживалах?! А то, что на постройку дворца пошли каменные лестницы и статуи Буд-ды из окрестных храмов, Нобунага волновало как раз меньше всего. Особой любовью к буддизму он в отличии от сумо не пылал, и спокойно взирал на то, как у Будды отбивают голову и превращают его в строи-тельные блоки. Многих это приводило в ужас. Еще вчера по этой лест-нице они поднимались в храм, чтобы поклониться Будде, а сегодня ви-дят такое, что и в страшном сне не приснится. Да этот Нобунага не че-ловек, а просто дьявол какой-то!
Но, дело сделано, и Ёсиаки уже в новом дворце. Казалось бы, живи и наслаждайся. Однако он не захотел оставаться свадебным генералом, и начал интенсивно плести сети заговора с целью уничтожения Нобуна-га… Тот тоже не сидел на месте. В апреле 1570 г. во главе армии в 40 тыс. человек он направляется в Этидзэн усмирять Асакура Ёсикагэ, поведе-ние которого стало столь вызывающим и опасным, что Нобунага больше терпеть не мог. Казалось, все, клану Асакура конец. В одиночку ему Но-бунага был не по зубам. Но и сёгун был не прост. Стоило армии Нобу-нага двинуться, как зашевелился Асаи Нагамаса из провинции Оми, на-мереваясь ударить Нобунага прямо в спину.
Вот черт дал родственничка! Ведь женой этого Нагамаса была младшая сестра Нобунага – Оити но ката. Скрипя зубами от злости, Но-бунага отступил, и сразу же стал готовиться к мщению (у него не заржа-веет – предательство он не прощал). И уже в июне того же года на берегу реки Анэгава, впадающей в озеро Бива, крупнейшее в Японии, развер-нулось ожесточенное сражение. По форме озеро напоминает бива – струнный музыкальный инструмент вроде лютни, отсюда и название. Вот и вся этимология. До нашего Байкала и по площади и по глубине ему, конечно, далековато, но своя Ангара у Бива есть, только называют ее почему-то Сэтагава. А что касается битвы, то Асакура и Асаи так на-валились на Ода, что казалось еще немного еще чуть-чуть и тому надо будет делать сэппуку. Однако до этого не дошло. И здесь Нобунага дол-жен благодарить своего союзника, Токугава Иэясу. Именно его отчаян-ная поддержка переломила ход сражения в пользу Нобунага. Правда, и Асакура Ёсикагэ и Асаи Нагамаса удалось ускользнуть, однако мощь их кланов резко пошла на убыль, и сами они погибнут через три года, не в силах противостоять напору Ода Нобунага. 1 января 1574 г. в замке Ги-фу после пирушки он порадует самураев из личной охраны новогодней «игрушкой»: композицией из обработанных лаком голов Асакура Ёси-кагэ, Асаи Нагамаса и Асаи Хисамаса.
Монахам-воинам Энрякудзи на горе Хиэй, главного храма буддий-ской секты Тэндай, тоже повезло не очень. Да что там говорить! Не по-везло совсем. Они взялись подсобить Асаи и Асакура – глядишь, Нобу-нага опомниться и прекратит якшаться с этими иезуитами. А Нобунага, если по-честному, и так недолюбливал буддийское монашество, а уж вооруженное – и на дух не переносил. Терпение его лопнуло, и он, на-конец-то, решается напасть на монахов с горы. И не просто напасть, а все сжечь и всех перебить. А ведь этот храм, расположенный к востоку от Киото, издавна почитался как защитник государства от всяческих на-пастей. Они, эти напасти, почему-то, по мнению буддийских мужей, должны приходить именно с востока.
Приближенные Ода искренне полагали, что подобное святотатст-во вызовет людскую ненависть и всеобщее проклятие. Они просто мо-лили своего господина отказаться от такой жестокой мести, но Нобунага был непреклонен. Более того, одному из моливших, Акэти Мицухидэ (запомните эту фамилию), он приказал подниматься на гору впереди всех. И 12 сентября 1571 г. началось… Самураи Ода прошлись огнем и мечом по священной горе. Были сожжены 4500 строений храма, а также буддийские статуи и сутры. От храма остались одни головешки. Полы-хавшее небо три дня обжигало небо. Никого не пощадили. Гора была завалена трупами монахов, женщин, детей. Страна содрогнулась. Да и самим нападавшим было не по себе. Но разве они могли ослушаться своего господина?! Или хотя бы поступить как Хидэёси, который воз-главлял одну из колонн самураев Нобунага?! Он тоже следовал приказу, но особо и не усердствовал: не преследовал бегущих, не мешал монахам выносить буддийские статуи, священные сутры и другие сокровища Энрякудзи, которые удалось сохранить до наших дней. А сам храм бу-дет восстановлен лишь через сто лет. Храмовые земли, отобранные у Энрякудзи, Нобунага дарует Акэти Мицухидэ и Сакума Нобумори.
После подобного святотатства Нобунага ждало наказание. В этом мало кто сомневался. И терпение богов имеет предел! Над головой Но-бунага опять стали сгущаться тучи (в переносном смысле), даже скорее тучища. Ведь проучить гонителя буддизма взялся сам Такэда Сингэн. Чтобы понять, что это за человек, придется чуть-чуть вернуться назад, в 1521 г., когда в замке Сэкисуйдзи в семье потомственного губернатора провинции Каи (преф. Яманаси) Такэда Нобутора родился мальчик. Над домом новорожденного вытянулось белое облако, словно разве-вающееся на ветру знамя. Когда облако исчезло, на крыше замка на три дня поселились два белых сокола. По всем приметам выходило, что мла-денец еще тот. Плакал он редко, но если примется, то его было слышно по всей округе. Именно этот младенец станет главным героем воюющих провинций, имя которого, Такэда Сингэн, будет греметь по всей стране.
Теперь Вам ясно, кто в 1572 г. двинулся со своими самураями по тракту Токайдо в сторону Киото? Его борьба с другим героем воюющих провинций, Уэсуги Кэнсин – «богом войны» из Этиго (преф. Ниигата), в Каванакадзима несколько поутихла, и в минуты затишья Сингэн решил поставить на место эту выскочку из Овари. А чем уж так сильно Нобуна-га насолил Сингэн? Подумаешь, разорил это осиное гнездо Энрякудзи. Так за это спасибо надо сказать, а не собирать армию в 45 тыс. человек. А вот чтобы захватить власть в Киото такая армия будет в самый раз. Тем более, Такэда Сингэн тоже из Минамото, тех, что Сэйва. И пост сёгуна был ему вполне по плечу. Что же касается Нобунага, так ведь он, пара-зит этакий, взял и убил любимого шурина, за кого и поквитаться не грех, если ты самурай, конечно. Что правда, то правда. Старшая сестра Син-гэн действительно была женой Имагава Ёсимото. Так что пусть и фор-мальный, но повод у Сингэн покончить с Нобунага, не потеряв лица, был. Хотя, кого это самое лицо волновало в борьбе за власть?! Может быть только одного Сингэн…
Токугава Иэясу, получив подкрепление от Ода Нобунага, смело бросился навстречу Такэда. Встреча состоялась 22.12.1572 г. на плато Микатагахара (преф. Сидзуока) между рекой Тэнрю и озером Хамана. И что? Лихие конники Такэда в пух и прах разгромили армию Токугава, которому пришлось довольно прытко бежать (лучше сказать отступать) с поля боя. Но спешил он зря, т.к. совершенно не волновал Такэда. У то-го была одна цель – провинции Овари и Мино, земли Нобунага. Захвати их, и вот она, столица, прямо перед глазами! Казалось, все, Нобунага уже не выкрутиться. Вот-вот он будет растоптан непобедимой кавалерией противника… Однако ж поистине дуракам везет. Болезнь заставляет Та-кэда остановиться и вернуться домой, в Каи, где он и умрет в 1573 г., больше всего сожалея о том, что не смог поднять свое знамя в столице.
А как сожалел о том, что Такэда не дошел до столицы, сёгун Ёсиа-ки?! Ведь он, видя, что Нобунага попал просто в отчаянное положение, поднимает в марте 1573 г. открытый мятеж против своего благодетеля. Планы сёгуна рушатся и он сразу к Нобунага – а вдруг простит шалуна. Нобунага был настроен решительно. Даже не пожелав с ним встретить-ся, он приказывает пятнадцатому и, как окажется, последнему сёгуну из дома Асикага покинуть Киото, т.е. изгоняет его из столицы (июль 1573 г.). Так внешне неброско пришел конец бакуфу Муромати, которое ху-до-бедно, но просуществовало почти-что 250 лет. Сам же Ёсиаки в янва-ре 1588 г. по предложению Хидэёси вернется в столицу и станет мона-хом под именем Сёсан.
Но все это были семечки, так сказать, временные трудности. На пути к объединению страны у Нобунага стоял враг, пострашнее даймё, самураев и монахов. Что может быть страшнее этой компании? Сложно поверить, но… буддийская секта!
Создал секту «Дзёдо синсю» («Истинная вера в чистую землю») в начале эпохи Камакура Синран (1173-1262). Он проповедовал: «Амида буцу ни сугари, хитасура наму амида буцу то тонаэрэба, акунин дэмо гокураку одзё дэкиру». Это можно перевести следующим образом: «Ес-ли полагаться на будду Амида и только монотонно повторять господи помилуй (точнее Амида помилуй), тогда даже акунин (не в смысле из-вестного писателя, а в смысле злодея) сможет легко умереть». А если к переводу подойти вольно, то проповедь Синран можно свести и к тако-му содержанию. Легко умереть и возродиться в раю (а не, предположим, стать на земле той же свиньей или еще чем-нибудь похуже, что для буд-дистов со всякими там бесконечными сансарами очень даже важно) – что еще нужно человеку?!
Перед тем, как попытаться ответить на этот вопрос, хотелось бы разъяснить появление столь длинной и довольно занудной фразы на японском языке. Поверьте, вовсе не затем, чтобы упомянуть имя писа-теля Акунина и, воспользовавшись случаем, еще раз выразить ему ува-жение. Сохранение этой фразы на языке оригинала преследует только одну цель – чтобы Вы обратили внимание на слово хитасура – только, исключительно. Зачем? Давайте не будем забегать вперед, а сначала по-пытаемся разобраться в том, почему достопочтенный Синран из огром-ного буддийского пантеона выбрал именно будду Амида, владыку обе-тованной «чистой земли», куда попадают праведники.
На минутку представьте себе такую картину. Кругом благоухают разнообразными ароматами деревья и цветы, а Вы плескаетесь в кри-стально чистой реке, и по Вашему желанию (без всяких там дэзов, жэков и кондоминимумов) вода делается погорячее или похолоднее. А после купания очищенное тело можно порадовать экологически чистыми яв-ствами и напитками и далее в том же духе. Да кто же туда не захочет по-пасть?! Тем более для этого в земной жизни утруждать себя всевозмож-ными аскетами и не обязательно. Знай себе только повторяй «Амида помилуй». К тому же и скоромным подкрепиться не возбраняется и с женщинами общаться можно во всем объеме этого понятия. В общем, все очень даже доходчиво и убедительно. Вот почему это учение было с радостью воспринято массами. Ведь другой столь простой и надежный способ попасть в рай, а как раз о нем, как Вы уже наверняка догадались, идет речь, и представить себе невозможно.
Число желающих поблаженствовать именно таким путем стало стремительно расти, а амидаистская секта «Дзёдо синсю» (сокращенно – «синсю) начала набирать силу. Однако пришло время и самому Синран отправиться в «чистую землю». В 1272 г. в восточной части Киото в рай-оне Хигасияма (тогда, правда, он назывался Отани) самая младшая дочь Синран (а всего у него было четыре сына и три дочери, что совсем «не хило» для буддийского монаха – вот они наглядные преимущества его учения) в том месте, где провел свои последние годы земной жизни ее отец, заложила усыпальницу, ставшую колыбелью Хонгандзи, главного храма секты «Дзёдо синсю». С появлением храма процесс распростра-нения амидаизма среди японских тружеников села как-то неожиданно застопорился, и за пару столетий возникло лишь несколько общин по-следователей Синран в восточной Японии.
В начале 15 в. ситуация кардинально меняется и во многом благо-даря Рэннё, прямого родственника Синран, который родился в 1415 г. в Хигасияма Отани Хонгандзи. Главный храм секты влачил жалкое суще-ствование. У Рэннё частенько не было ни что одеть, ни что поесть, не го-воря уже о гарном масле, без которого по вечерам не было и речи о свете знаний. Темно! Тем, кому интересно, что именно монахи японского средневековья использовали для борьбы с мраком невежества, можно сообщить следующее. В качестве гарного в основном применялось тун-говое масло (китайское древесное масло) и масло из семян капусты Пак-Хой (китайской капусты). Тунговое масло – растительное, жирное масло, получаемое из семян тунгового дерева, относящегося к семейству мало-чайных. Как следует из названия, чай из тунга – никакой, да к тому же довольно токсичный. Так что если Вам в руки попадет пачечка «целеб-ного» тунгового чая (в нашей жизни всякое может случиться, и умельцы поэкспериментировать в области восточной медицины еще нескоро пе-реведутся), сразу же ее в помойное ведро и немедля мыть руки. А вот чтобы запалить фитилек тунговое масло в самый раз, особенно китай-ское, однако и японское сгодится. Если под рукой вдруг не окажется се-мян тунга, то можно выжать масло из семян капусты Пак-Хой, да смот-рите жмых не выбрасывайте. Из него может получиться отличное удобрение. Но об этом я так, кстати…
Что же касается Рэннё, вся эта скудность жизни только закаляла его дух и усиливала решимость укреплять мощь амидаистского братства. Он с энтузиазмом проповедовал учение «чистой земли» в Оми (преф. Сига), Сэтцу (преф. Осака и Хёго), Микава (преф. Аити), Кавати и Ид-зуми (преф. Осака), Кага (преф. Исикава) и т.д. Именно в этот период своей жизни он заложил основы того движения, от которого пострадает ни один даймё. Число приверженцев «Дзёдо синсю» увеличивалось так быстро, что даже не выдержали нервы у монахов из Энрякудзи, которые в 1465 г. напали на Хигаси Отани Хонгандзи и сожгли его. И сделали они это, скорее всего, от отчаяния, т.к. просто не видели другого пути остановить распространение амидаизма и вернуть заблудших в лоно секты Тэндай, заставив их забыть про Синран, и вспомнить Сайтё (более раннего патриарха, образно, конечно, выражаясь, японского буддизма). Какой наив! Члены секты «Дзёдо синсю» бросились отчаянно собирать пожертвования, и в 1478 г. Рэннё возводит новый храм Хонгандзи в Кио-то в районе Ямасина. На огромной территории храма, окруженного рвом, выстроились красивые и величественные постройки, словно стра-на «чистой земли» спустилась на землю.
Секта «Синсю» уже насчитывала миллионы человек и представля-ла собой не что-то амёбообразное, а жестко структурированную органи-зацию. В деревнях существовали первичные общины членов секты, ко-торые при необходимости собирались в деревенском храме. В центре общины стояли монахи этого храма, мелкоземельные самураи и богатые крестьяне (кулаки по-нашему). Деревенские храмы объединялись во-круг региональных, настоятелями которых являлись, как правило, дети Рэннё. А над региональными храмами высилась громадина Ямасина Хонгандзи, высшим и потомственным священнослужителем (настояте-лем) которого являлся сам Рэннё восьмой.
Вы уже догадались, для чего предназначалась эта по военному ор-ганизованная пирамида. Конечно уж, не только для решения чисто ре-лигиозных задач. Стоило общинникам взять в руки оружие, как из про-стых любителей «чистой земли» они превращались в мощную армию, способную решать уже и серьезные политические проблемы. И они взя-ли! Так простые крестьянские восстания (икки по-японски), целью кото-рых было силой заставить власть лишь ослабить экономический гнет, переросли в восстания, направленные как на ослабление этого гнета в частности, так и на ликвидацию самой власти в целом. Основной дви-жущей силой восстаний являлись члены секты «Дзёдо синсю», поэтому сами восстания и его участников в народе стали называть «икко икки».
Ну, икки это, понятно, восстание. А икко откуда взялось то? И вот, наконец, пришло время ответить на заданный чуть выше вопрос зачем, относящийся к слову хитасура – только, исключительно. Всем непосвя-щенным казалось, что члены секты заняты только и исключительно тем, что молятся своему Амида. Это с одной стороны. А с другой – если эту самую хитасура записать иероглифами и прочитать по-китайски (есть такой «приемчик» в японском языке), то получится икко, т.е. те же са-мые только, исключительно. Вот и весь секрет выражения икко икки. Некоторые авторы называют эти восстания восстаниями прямодушных. В целом, неплохо, хотя с людьми, которые с оружием в руках громят всех на своем пути, прямодушие как-то не вяжется. Вот если бы едино-душные, тогда совсем другое дело. Впрочем, какое этимологическое обоснование выглядит обоснованней, решать Вам, уважаемый читатель.
Особую известность приобрело икко икки в провинции Кага в 1488 г. В нем участвовало до 200 тыс. человек. Вся эта армада смяла армию даймё Тогаси Масатика, и лет на сто власть в этой провинции захватила секта «Дзёдо синсю». Не менее крупное восстание икко икки вспыхнуло в 1532 г. в районе Кинки. Они нападали на замки крупных и мелких феодалов, сжигали буддийские храмы других сект, расхищали их со-кровища и вообще свирепствовали с ужасающей энергией. В этих и дру-гих восстаниях чувствовалась руководящая и направляющая рука Яма-сина Хонгандзи. Эту руку ощутил на своей шее и Токугава Иэясу. Его слава полководца и первого лучника на всем Токайдо гремела далеко за пределами провинции Микава. Казалось бы, его резиденцию, замок Окадзаки, надо было объезжать за 100 верст. Так нет, эти амидаисты не побоялись осадить Иэясу, как говорится, в собственном доме. Два пуле-вых ранения лихой лучник получил именно тогда. Ну и что, что от са-мого храма Хонгандзи в Ямасина к тому времени остались одни голо-вешки (здесь постарались последователи учения Нитирэн). Храма не было, а железная рука осталась… А чтобы хватку этой руки не ослабля-ло отсутствие храма, Сёнё, внук Рэннё, достраивает в Осака в устье реки Ёдо в районе Исияма храм, заложенный еще в 1496 г. его дедом, и делает его главным храмом секты. Именно с Исияма Хонгандзи с 1570 г. и пове-дет свою борьбу Ода Нобунага, которая будет продолжаться 11 лет («Исияма кассэн»).
Теперь Вам уже должно быть ясно и понятно, почему наиболее опасными врагами Ода Нобунага на пути объединения страны стали именно икко икки, ведомые Исияма Хонгандзи. Нередко они наносили поражения войскам Нобунага. И он уже не мог дальше терпеть этот беспредел буддийской братии. В борьбе с ними он не изменял своим правилам: жестокость и еще раз жестокость, врагам – никакой пощады. В этом смогли убедиться икко икки Нагасима (пров. Исэ) в 1574 г. Сотни кораблей Нобунага вошли в реку, окружавшую крепость, где засели вос-ставшие. С них велся постоянный обстрел из тяжелых мушкетов. Икко икки заявили о капитуляции, но Нобунага ее не принимает, и усиливает угонь. У восставших кончается продовольствие, и среди них начинается мор. А что Нобунага? Он возводит вокруг крепости прочную изгородь, и сжигает живьем в крепости более 20 тыс. человек.
В следующем году он завалит трупами икко икки провинцию Этидзэн. Особо отличились здесь ближайшие вассалы Нобунага – Маэда Тосиэ и Сибата Кацуиэ. По примеру своего господина они особо не це-ремонились с сектантами Хонгандзи. Как-то, взяв в плен около тысячи человек, они, не долго думая, часть распяли, а часть – сварили в котле. «Эта жестокость была вынужденной», попытаются оправдать их некото-рые. Под Нобунага жить как Нобунага выть. Это, конечно, верно. Но верно и то, что уже после смерти Нобунага, тот же Маэда не отказался от своей привычки кого-нибудь сварить или что-нибудь буддийское сжечь. Был в Исуругияма храм Тэмпэйдзи – и не стало, превратился в головеш-ки. Как видите, все сваливать на Нобунага будет несправедливо. Просто такое жестокое было время, такие жестокие были люди. Ведь попадись Маэда тем же амидаистам икко икки или другим-каким сектантам, они бы с не меньшим удовольствием, а может быть даже большим, сварили его в котле или зажарили на сковороде.
Здорово потрепав амидаистов, Нобунага посчитал, что настало время покончить с кланом Такэда. Смерть Сингэн, чтобы там не говори-ли, ослабила его силу, однако и при Кацуёри, сыне Сингэн, армия клана оставалась очень даже боеспособной, и могла затормозить продвижение Нобунага к намеченной цели. Поэтому хочешь-не хочешь, а надо опять собираться в поход. И все по новой: звон мечей, жужжание стрел, топот копыт и кровь, кровь, кровь…
Решающее сражение произошло в местечке Сидарагахара недале-ко от замка Нагасино в провинции Микава. Комендант этого замка взял и переметнулся на сторону Токугава Иэясу. Это предательство вызвало такой гнев Кацуёри, что он, не медля, двинул в Нагасино для наказания Окудайра Нобумаса. Именно так звали отступника. Поступок, конечно, праведный, но лучше бы Кацуёри так не спешил. И от чего, в самом де-ле, выходить из себя? Подумаешь, предательство. Да кто и кому тогда не изменял?! В эпоху воюющих провинций по этому поводу говорили, что если три раза не поменяешь хозяина, то ты и не буси (самурай). Мис-сионер Фройш писал, что предательство в Японии было обычным явле-нием и, в общем, не осуждалось. Цель у всех в то время была одна – вы-жить, а при случае и землицы прихватить. Ради нее, родимой, истинный самурай готов на все, тем более, если его подбивает на это самое все сам Иэясу, большой дока переманивания на свою сторону военачальников противника. Во многом благодаря именно этому своему умению Току-гава Иэясу выйдет победителем, правда, значительно позже, в решаю-щем для него сражении в Сэкигахара.
Что уж такого Иэясу наобещал Окудайра Нобумаса, неизвестно. Известно лишь то, что 21 мая 1575 г. рано утром буденновцы Такэда, из-дав привычный боевой клич, во весь опор храбро бросились на проти-волошадиный (или противолошадный?) забор, выстроенный по приказу Нобунага и Иэясу. Более того, перед забором был выкопан ров, а за за-бором расположились три тысячи пехотинцев с мушкетами. И началось такое… точь в точь как в японском фильме «Кагэмуся». Через восемь ча-сов все было кончено. Непобедимые до селе конники Такэда ничего не могли поделать с тактикой залпового огня. Вот где пригодилась тяга к ружьям. Недаром же Ода, не считаясь с огромными финансовыми за-тратами, собрал арсенал в 3500 ружей. Для сравнения можно отметить, что у Такэда было 630, а у Уэсуги – 316 ружей. На смену хорошо знако-мому и привычному старому приходило новое, которое олицетворял Ода Нобунага. Имя короля Овари, одолевшего сам клан Такэда, стало греметь по всей стране, а крупные и мелкие самураи толпой повалили к нему в вассалы.
11 мая 1579 г. состоялся официальный «вход» Нобунага в семи-ярусную главную башню замка Адзути на восточном побережье озеро Бива, строительство которого началось в январе 1576 г. с целью защиты от Уэсуги Кэнсин из Этиго и нападения на Исияма Хонгандзи. Велико-лепие замка словно говорило всем, что именно здесь живет повелитель всей Японии. После переезда его дела пошли еще лучше. А что может быть лучше известия о смерти еще одного потенциального кандидата в объединители страны – Уэсуги Кэнсин?! Это известие не только обрадо-вало Нобунага, но и заставило его сильнее поверить в свою счастливую звезду. В 1580 г. Нобунага наконец-то ставит победную точку в борь-бе с сектантами Исияма Хонгандзи, которой, казалось, не будет конца. Ненавистный храм разрушен и икко икки раздавлены. Чуть забегая вперед, хотелось бы отметить, что именно на развалинах Исияма Хон-гандзи Тоётоми Хидэёси построит еще более грандиозный, чем Адзути замок Осака, который по праву войдет в тройку самых известных замков Японии наряду с замками Нагоя и Кумамото. Хидэёси не забудет и про секту «чистой земли». В 1591 г. он пожертвует ей землю в Киото, где бу-дет построен новый главный храм секты. После раскола в 1602 г. секты «Дзёдо синсю» из-за интриг Токугава Иэясу (он не хотел иметь ничего общего с Хидэёси, даже «чистую землю») этот храм станет главным хра-мом школы (или направления) Хонгандзи (западный Хонгандзи), а еще один – главным храмом школы Отани (восточный Хонгандзи). Вот по-чему в Киото Вы можете обнаружить не один, а два храма Хонгандзи, которые и стоят рядышком, совсем недалеко от императорского дворца. Помимо указанных школ секты «Дзёдо синсю» есть и другие, помельче. Сколько их всего, сказать трудно, но с десяток наберется наверняка.
После разгрома икко икки Нобунага для объединения страны ос-тавалось сделать совсем немного: «подчистить» восток страны и прями-ком на запад. Подходило время разобраться с Симадзу и другими кла-нами, окопавшимися на дальнем Кюсю. А от туда и до Китая не так уж и далеко. Перспективы огромные, казалось, перед Нобунага открывался весь мир и никто ему не мог помешать, но…
4. Инцидент в Хоннодзи («Хоннодзи но хэн»)
4-1. Кто Вы, Акэти Мицухидэ?
И все у Ода Нобунага могло получиться, если бы один из его пол-ководцев не напал на храм Хоннодзи в Киото, где решил заночевать Но-бунага. Об этом событии мы еще обязательно поговорим и поговорим основательно. А сейчас хотелось бы остановиться на личности этого полководца, которого звали Акэти Мицухидэ. Одни воспринимают его как предателя и подлеца. Воспользовался, мол, гад случаем, чтобы унич-тожить национального героя, который хотел буквально за волосы (вер-нее, за узел волос на темени, мужская прическа такая была, тёммагэ на-зывается) вытащить страну из трясины раздробленности. Пусть его хватка нравилась далеко не всем, зато как он перекрыл кислород всяким там раскольникам и сектантам! Другие в штыки воспринимают такое подвижничество Нобунага, и чуть не причисляют Мицухидэ к лику свя-тых. Еще бы! Человек ценой своей жизни спас страну от супостата.
Но это все не более как эмоции, а вот чтобы за ними разглядеть что-нибудь посущественнее, хотелось бы знать, а что, собственно, из се-бя представлял этот самый Акэти. И вот здесь как раз и появляется большой вопросительный знак. Если о Нобунага, Хидэёси и Иэясу из-вестно довольно много, и их трудовые будни буквально запротоколиро-ваны по дням и месяцам (вроде бы), то жизнь Мицухидэ окутана тума-ном. Первая ее половина вообще сплошная загадка, а с его смертью ни-как не разберутся до сих пор. А ведь это главный герой события, извест-ного как «инцидент в Хоннодзи» («Хоннодзи но хэн»). Итак, кто Вы, Акэти Мицухидэ?
На исторической сцене Акэти Мицухидэ появился довольно позд-но, когда ему было уже лет под сорок. Где он пропадал все это время и чем занимался, материалистической науке не известно. Родился он предположительно в 1528 г. в родовом замке Акэти в уезде Эна провин-ции Мино. Семья Акэти находилась в родственных отношениях с кла-ном Токи из Сэйва Гэндзи, потомственными губернаторами провинции Мино, поэтому Мицухидэ ожидало хорошее будущее, если бы его семья не вмешалась в разборки в клане Сайто. Там она столкнулась с бывшим торговцем маслом Нагаи Синкуро Норихидэ, будущим Сайто Досан. Да, да, именно тем самым, который гадюка. В этом столкновении Мицухидэ, еще практически ребенку (ему было тогда лет пятнадцать), удалось уце-леть, но ему пришлось покинуть отчий дом и начать скитальческую жизнь. Сайто Досан уничтожает как боевую структуру клан Токи в 1552 г.
Проходят годы, очень много лет. И вот, наконец, Акэти Мицухидэ поступает на службу к Асакура Ёсикагэ из Этидзэн, у которого нашел приют еще один скиталец, Асикага Ёсиаки (будущий сёгун). Между ни-ми устанавливаются доверительные отношения. Именно по делам Ёсиа-ки в 1567 г. Акэти приезжает в Гифу и встречается с Ода Нобунага. Со-всем скоро после этого Акэти Мицухидэ становится вассалом Нобунага, который поручает ему роль посредника в переговорах с Асикага Ёсиаки. Он великолепно справляется со своими обязанностями, и уже в сентябре 1568 г. вместе с Нобунага сопровождает будущего сёгуна при въезде того в Киото. Мицухидэ назначается главноуправляющим (префектом) Кио-то и начинается его головокружительная карьера. В 1571 г. он получает замок Сакамото в Оми. Акэти нравится Нобунага все больше и больше, и проявляет себя с самой лучшей стороны и нападая на Исияма Хон-гандзи, и завоевывая провинцию Тамба, и усмиряя клан Такэда из Каи, и во многих других сражениях. Он действовал и как искусный дипломат и как отважный воин, в полной мере соответствуя иероглифам, состав-ляющим его фамилию: «светлая мудрость». В 1579 г. Акэти получает власть над целой провинцией Тамба.
Как Вы понимаете, добиться такого успеха мог только незауряд-ный человек. Здесь никаких вопросов быть не может. А вот характер по-велителя Тамба, его, если так можно выразиться, нутро, скрываемое от всех самурайскими доспехами, хотелось бы знать получше. Не исключе-но, что именно в характере Акэти Мицухидэ и надо искать ответ на во-прос о причинах его поступка.
В этом плане нам здорово может помочь Ихара Сайкаку. Да, тот самый знаменитый насмешник из Осака, что из купцов. И очень даже хорошо, что он изображал современную ему действительность с дотош-ностью летописца. Ведь именно ее, этой самой дотошности, и не хватает нам для воссоздания характера Акэти Мицухидэ. Но, позвольте, может подать свой голос червь сомнения, какой такой современник? Если мне не изменяет память, Ихара Сайкаку и Мицухидэ разделяют лет сто, так о каком современстве идет речь, друзья мои? Ну, что здесь можно отве-тить? Может быть и сто, а может быть и меньше, лет этак шестьдесят, а то и меньше. Встречаться с Мицухидэ японский новеллист вряд ли мог. Если твердо стоять на позициях непримиримого материализма и мар-ксистско-ленинского понимания вопросов бытия, такое допустить никак нельзя. Мы и не допустим! А вот встреча Ихара Сайкаку с современни-ками Акэти Мицухидэ или теми, кто был прекрасно осведомлен о тех далеких днях, вполне даже допустима.
Вы не думайте, что в эпоху воюющих провинций сплошь и рядом самураи погибали в бою и умирали от болезней в молодом возрасте. Были и такие, кто, несмотря на все превратности судьбы, прожили дол-гую даже по нынешним понятиям жизнь. К ним можно отнести и Сана-да Нобуюки (1566-1659) (это разве не современник и тому и другому!) и Рюдзодзи Иэканэ (1454-1547) и Ходзё Нагацуна (1493-1589) и многих дру-гих. Вот и получается, что Ихара Сайкаку современником Акэти Мицу-хидэ, строго говоря, называть нельзя, а современником современников, т.е. современником в кавычках, но не очень больших, а совсем малю-сеньких, очень даже можно. Японская кухня со всякой там экзотикой и тогда творила чудеса. В смысле калорийности и полезности для здоро-вья.
Ихара Сайкаку много размышлявший о том, как лучше прожить на свете, примерно так писал об Акэти Мицухидэ в своем сборнике «Повести о самурайском долге». Не будучи приближенным к особе сёгуна, он тем не менее ревностно отдавался службе и этим был весьма отличен от дру-гих самураев…Сложения он был богатырского…Он лелеял надежду в скором времени получить в собственное владение какую-нибудь провинцию… Как-то Мицухидэ поклялся жениться на старшей из двух сестер, дочерей самурая из Саваяма (провинция Оми), как только обретет достойное положение в обще-стве. Перед самой свадьбой обе сестры заболевают оспой...
И удивляться тут нечему. Не только в Европе, но и в Японии слу-чались страшные эпидемии этой инфекционной болезни. А до 14 мая 1796 г., когда автор оспопрививания Эдвард Дженнер, сельский врач из Англии, привил восьмилетнему мальчику Джону Фиппсу гной с руки женщины, заразившейся коровьей оспой, оставалось более двухсот лет. Кстати, у мальчика, как ожидали многие, рога и хвост так и не выросли, а вот иммунитет от натуральной человеческой оспы он приобрел. А что касается сестер, то они даже без прививок выздоровели (бывали и такие случаи), но если младшая по-прежнему оставалась красавицей, то лицо старшей оказалось обезображенным оспой до неузнаваемости.
И родители решают отправить к жениху не старшую, а младшую сест-ру. Акэти Мицухидэ сделал свой выбор, когда старшей сестре было 11 лет, и с тех пор целых 7 лет ее не видел. Авось и не заметит подмену. Ко-гда новобрачные возлегли на ложе, Мицухидэ при свете ночника склонил над де-вушкой лицо, и вспомнил, что на щеке у нее прежде, ближе к уху, была едва приметная родинка. Младшая сестра во всем созналась сама. Мицухидэ с по-четом отправил ее домой и женился, как и обещал, на ее старшей сестре. Суп-руги зажили в согласии. Если бы женщина эта была красавицей, она безраздель-но бы владела помыслами Мицухидэ, но поскольку он взял ее в жены лишь по-тому, что так велел ему долг, все мысли его были устремлены к совершенст-вованию в воинских искусствах. Молодая жена оказалась настолько сведущей в ратном деле, что порой подсказывала мужу решения, до которых сам он ни за что не додумался бы. Она ни разу не позволила Мицухидэ свернуть со стези служения рыцарскому долгу и многое сделала для того, чтобы имя его просла-вилось в нашем мире…
Вот так знаменитый писатель очень даже положительно характе-ризовал как Акэти Мицухидэ, так и его жену, которая предстает как во-енный стратег. Может быть Хироко, именно так звали жену Мицухидэ, и посоветовала мужу разобраться с Нобунага: на песке в саду перед до-мом взяла и набросала по привычке схему подходов к храму… Хоннодзи. Недаром же эта женщина была наделена храбрым сердцем и могла под-сказать мужу такое, до чего бы он сам, если верить Сайкаку, нипочем не додумался.
И еще один факт из семейной жизни Акэти. Когда он служил Аса-кура Ёсикагэ в Этидзэн, среди сотоварищей существовал обычай пооче-редно угощать друг друга. Мицухидэ тогда испытывал довольно серьез-ные материальные проблемы, и не мог приготовить достойного угоще-ния. Хироко пришлось продать, чтобы не опозорить мужа, свои волосы. Мицухидэ был так потрясен этим, что поклялся до конца дней своих не иметь любовниц. И выполнил свою клятву! Хотя как теперь прове-ришь?!
Кстати, ошибается тот, кто подумал, что супруги только и делали, что рисовали на песке схемы оборонительных сооружений. В доказа-тельство этого можно отметить, что у них, например, родилась дочь – красавица Тамако. По просьбе (больше походившей на приказ) Ода Но-бунага она в 17 лет выходит замуж за своего ровесника по имени Тадао-ки, сына виднейшего даймё Хосокава Фудзитака. Все то, что произошло с ней дальше, заслуживает отдельного упоминания, но чтобы как-то со-блюсти хронологичность и последовательность изложения, оставим это, как водится, на потом, вернувшись к личности ее отца. Для чего, спра-шиваете, возвращаться? Не лучше ли сразу рвануть вперед, к инциденту в Хоннодзи? И, действительно, зачем тормозить? Однако еще один ма-ленький штрих к портрету Акэти Мицухидэ не помешает. Последняя, если так можно сказать, точка. В молодые годы Мицухидэ нашел на речном берегу фигурку Дайкоку – одного из семи синтоистских богов счастья. Хорошая примета! Он осторожно отвез находку домой и рас-сказал о ней одному из знакомых. Тот сказал: «Дайкоку бог счастья, в его власти жизни тысяч людей. Будь с фигуркой почтителен». Услышав это, Мицухидэ воскликнул: «Тот, кто распоряжается жизнями лишь тысяч людей, не достоин почтительного отношения воина». Мало того, взял и выкинул фигурку Дайкоку. Было ли это на самом деле трудно сказать, но то, что в дальнейшем он стал повелевать жизнями десятков тысяч людей, – несомненный факт. Правда, счастливой жизнь самого Мицу-хидэ, назвать вряд ли возможно. Бог Дайкоку не прощает такого отно-шения к себе…
4-2. Как это произошло
В 18 лет Нобунага возглавил клан Ода, и с тех пор его жизнь про-ходила в походах и сражениях. Он много разрушал, но и много строил. Под его властью находилось уже десятка три провинций, экономиче-ские и людские ресурсы которых позволяли ему призвать под свои зна-мена двести с лишним тысяч самураев. Для сравнения можно отметить, что видные даймё вроде Гоходзё или Мори могли самостоятельно моби-лизовать тысяч тридцать, сорок самураев, не больше. Землицы маловато было! Ведь на содержание 250 самураев в год хочешь, не хочешь, а 10 тыс. коку риса вынь да положь (1 коку риса весит около 150 кг). В те времена площадь земли измеряли в коку. К примеру, у Гоходзё в шести провин-циях было 1,7 млн. коку земли, т.е. на этой земле можно было вырастить урожай в 1,7 млн. коку риса. Прочие сельхозпродукты даймё особо не волновали. Был бы рис – остальное приложится.
Остановить самурайскую лавину Нобунага было уже не под силу никому. И вот наступает 1582 г. Нобунага решает покорить район Тюго-ку, расположенный на западной оконечности острова Хонсю, и расчис-тить себе дорогу на остров Кюсю (надежный тыл – прежде всего!). Как известно, благодаря своему географическому положению именно этот остров являлся своеобразным мостом, связывающим Японию с азиат-ским материком. Правда, мост этот издавна контролировали Симадзу и другие даймё, которые вряд ли горели желанием пустить на этот мост кого-то постороннего. Посторонние там не ходили.
С кланом Симадзу, конечно, придется повозиться, но не более того. Разве это соперник для самого Ода Нобунага, короля Овари. Прочие же даймё пожиже будут, причем многие из них христиане и особо уж на-пирать на покровителя христианства вряд ли будут. Так что, разобрав-шись с Тюгоку, можно было, если не сразу, то лишь с небольшой за-держкой на Кюсю, перебраться по этому мосту в Корею, а оттуда и до Китая не так уж далеко. В общем, планов громадье! И почему, действи-тельно, потренировавшись в островном Тюгоку, не взяться за тоже Тю-гоку, но материковое. По крайней мере этимологически такой подход вполне оправдан. Тюгоку, что на японских островах, что на азиатском материке означает срединная страна, но если в Японии это один из рай-онов, то на материке – это целая Поднебесная империя, попросту Китай. Теперь Вы догадались, на кого хотел (или делал вид, что хотел) замах-нуться Нобунага? Вот это масштаб, вот это по-самурайски! Мелкотемье это, междуусобчики всякие всем уже порядком надоели. Хватит топтать-ся на островах, пора делить материковую землицу. Ах, да, еще с кланом Мори надо разобраться. Ведь за здорово живешь он Тюгоку не уступит, даже Ода Нобунага.
Пионером покорения Тюгоку Нобунага назначил Тоётоми Хидэё-си. Тот рьяно взялся за дело, но затем процесс как-то замедлился и на замке Такамацу в Биттю (входит в преф. Окаяма) застопорился оконча-тельно. Владетель замка Симидзу Мунэхару уперся и ни в какую. Хидэё-си и так и эдак, но все в пустую Что тут поделаешь, придется затоплять замок. И ничего удивительного в этом нет, дело то вполне обычное. Пушек еще не было, стенобитные машины популярностью не пользова-лись, поскольку самурайские полководцы испокон веков полагались ис-ключительно на огонь и воду. Где могли, жгли защитные сооружения противника, а где не могли – заливали водой. И Хидэёси был большой специалист в этом вопросе. Поблизости и река подходящая протекала, Асимори. Перегораживай ее и жди, пока сама природа решит за тебя все проблемы. Время, конечно, уйдет уйма, а что делать?!
В самый разгар инженерно-строительных работ до Хидэёси дохо-дит информация, что на помощь Симидзу Мунэхару выступил сам Тэ-румото, глава клана Мори, да не один, а со своими родными дядьями (братьями отца), Киккава Мотохару и Кобаякава Такакагэ. А это вояки хоть куда. Без всякого сомнения дело принимало серьезный оборот. Ко-гда об этом узнает Нобунага, он сразу же понимает, что складывающую-ся ситуацию можно использовать с максимальной выгодой. Когда еще вся дружина Мори соберется в одном месте?! Разом покончить с глав-ным врагом, это разве не выгода? Конечно, выгода, особенно если вспомнить какие дороги и куда она открывает. Акэти Мицухидэ полу-чает приказ без промедления отправиться со своими самураями на по-мощь Хидэёси…
17 мая 1582 г. Мицухидэ направляется из резиденции Нобунага в Адзути в свой замок Сакамото, и начинает подготовку к походу в Тюго-ку. В 1571 г., после сожжения храма Энрякудзи на горе Хиэй, Нобунага за успешное руководство этой операцией передал уезд Сига в провин-ции Оми Акэти Мицухидэ в кормление. Летом 1573 г. на берегу озера Бива выросла морская крепость, по роскоши уступающая только замку самого Нобунага в Адзути. После усмирения провинции Тамба Мицу-хидэ строит там новую резиденцию – замок Камэяма, куда и переселяет-ся в 1578 г. А в его старую «квартиру», замок Сакамото, въезжает новый жилец, Акэти Хидэмицу – муж дочери Мицухидэ, близкий родственник в общем. 26 мая 1582 г. Акэти Мицухидэ прибывает в замок Камэяма в Тамба. Отданы последние приказы, армия в 13 тыс. человек собрана и только ждет приказа…
Нобунага же 29 мая заезжает в Киото и по привычке останавлива-ется в храме Хоннодзи, построенном в 1415 г. А уже 1 июня он принима-ет гостей, человек сорок, не меньше. Среди них были и кампаку (канц-лер) Фудзивара, великий министр Коноэ, левый и правый министры и другие высшие аристократы. Для полноты картины не хватало лишь императора Огимати и наследного принца Санэхито. Приезд священ-ной особы императора было бы слишком жирно даже для такого вассала, как Ода Нобунага, а вот Санэхито мог бы почтить своим присутствием благодетеля. Как-никак Нобунага и деньжат ему подбросил на церемо-нию совершеннолетия, а не то принц еще долго бы считался ребенком, может быть до самих седых волос. Кто же, в самом деле, будет считать взрослым человеком того, кто не прошел этот древний обряд. Но без де-нег – какой обряд?! А жил где наследный принц? В элитном районе сто-лицы Нидзё в замке Нидзё госё, отстроенным тем же Нобунага (не пу-тать с замком Нидзёдзё, который построит в Киото Иэясу). Однако принц не приехал, а жаль. И чайку бы испил, и, главное, собственными глазами посмотрел бы на знаменитую коллекцию чайной утвари Ода Нобунага, состоящую более чем из 50 предметов. Он, собственно, и со-брал всех этих аристократов лишь с одной целью – продемонстрировать им свою чайную коллекцию.
Ведь в те времена это была не просто посуда, а символ могущества. 60% этой коллекции составляли предметы, врученные противниками Нобунага в знак подчинения или примирения. А для самурая иногда было легче с жизнью расстаться, чем с какой-нибудь чашкой или чай-ником. Возьмем того же Мацунага Хисахидэ. Казалось бы железный че-ловек. И власть в клане Миёси захватил, и сёгуна Асикага Ёситэру со света сжил, а его младшего брата арестовал, и в столице покомандовал, а в Нара, сражаясь с Цуцуми Дзюнкэй, взял и спалил самого Большого Будду в храме Тодайдзи. Казалось, его никто не сможет осадить. Однако Нобунага это удалось, и Мацунага Хисахидэ согласился расстаться с вольной жизнью, став вассалом Нобунага. А вот расстаться со своим предметом гордости – тягама хирагумо, чайником «плоский паук» для кипячения воды, он никак согласиться не мог. Это было выше его сил. Как только в августе 1577 г. он узнал, что этот чайник возжелал иметь Нобунага, он прекращает осаждать амидаистов икко икки в Исияма Хонгандзи, запирается в замке Сигисан в гористой местности Икома на северо-западе провинции Ямато, и выступает против Нобунага. С вла-стью он мог расстаться, а с чайником – нет. Этот путч закончился тем, что Мацунага взрывает себя порохом. А Вы говорите посуда!
А что делал Акэти Мицухидэ, когда его господин развлекал своих гостей или они его развлекали? Для того чтобы из Камэяма попасть в Тюгоку, как и было велено, его армии надо было сделать всего ничего: двинуть на запад, перебраться через гору Микуса и вперед, в Биттю, на помощь оводнителю крепостей Хидэёси. Гора так себе, каких-то 564 м, скорее не гора, а горка. В целом ничего примечательного, если не счи-тать, что в 1184 г. здесь развернулось сражение самураев Минамото Ёси-цунэ и Тайра. Воины Акэти перемахнули бы через нее и без помощи но-сильщиков-шерпов, тем более их там никогда и не было. Не те масшта-бы. Но что это? Армия Мицухидэ развернулась на восток, перешла че-рез перевал Оиносака и ускоренным маршем направилась в Киото. За-чем? Да мало ли какие дела могли быть у префекта Киото Акэти Мицу-хидэ. Может, он направлялся в столицу, чтобы, как положено, ночью ра-зобраться с очередным «врагом народа» или же для того, чтобы с поче-том сопровождать Нобунага в тот же район Тюгоку. Пограничные заста-вы? А их уже давно и не было. Уж больно не любил их Ода Нобунага. Он был рьяным сторонником рыночной экономики со свободной цир-куляцией товаров и услуг, так сказать на практике реализовывал про-грессивный лозунг – «Япония без границ». Это раньше ретрограды там всякие везде, где только можно, учреждали заставы, таможенные посты по-современному. Работникам оных строго настрого вменялось не толь-ко облагать налогами и пошлинами все входящее и исходящее, но и сра-зу же докладывать по инстанции о любых подозрительных перемеще-ниях. А тут – целая армия! И тишина, причем мертвая, только цокот ко-пыт и скрип потертых седел. Вот они издержки прогресса.
Рано утром 2 июня 1582 г. армия Мицухидэ вошла в Киото и вдоль реки Хорикава продвинулась к храму Хоннодзи. Раздается боевой клич «враг в Хоннодзи» и через северные и южные ворота храма на его тер-риторию одновременно врываются самураи. «Южных» возглавляет Сайто Тосимицу, а «северных» - Акэти Хидэмицу (сам Мицухидэ непо-средственно в нападении не участвовал, а осуществлял общее руково-дство).
Здесь почему-то всплывают в памяти кадры из кинофильма «Чапа-ев» братьев Васильевых (хотя оказывается, они и не братья вовсе, а так, однофамильцы). Помните, белогвардейцы также застали врасплох ле-гендарного комдива и его товарищей. Василий Иванович с госткой бой-цов отбивается от невесть откуда взявшегося врага, отстреливается до последнего патрона, а основные силы дивизии неизвестно где. Во ситуа-ция! Точь в точь в такой же оказался и Ода Нобунага. А ведь все еще можно было исправить буквально накануне, вечером 1 июня, когда по-сле «званого чая» с аристократами Нобунага вместе с сыном Нобутада наблюдал за тем, как их вассаалы играют в «го». Обрати они тогда вни-мание на такую дурную примету, как постоянное повторение ходов, не поехал бы Нобутада тогда ночевать в храм Мёкакудзи, а остался бы вме-сте с отцом, да и охране бы своей приказал явиться в Хоннодзи, а это как-никак тысячи отборных самураев.
Но все это если да кабы. А так, не успел Нобунага то ли лечь, то ли встать, как на дворе началось такое… Крики, стоны, жужжание стрел, выстрелы мушкетов, звон мечей, повсюду носятся обезумевшие монахи. Нобунага с госткой вассалов, человек сто, не больше, отбивались, как могли. Один Мори Раммару чего стоил! Но и нападавшие были, как го-ворится, не с улицы, в переносном, естественно, смысле. В прямом они были как раз с улицы. Когда раненый Нобунага понял, что шансов на спасение не осталось, он скрывается в своих покоях и в объятом пламе-нем храме совершает сэппуку.
Как только о случившемя узнал Нобутада, он сразу же из Мёкакуд-зи выступил на помощь отцу и наверняка бы успел, ведь до Хоннодзи было всего ничего, метров 800-900. Но тут же нарвался на самураев Ми-цухидэ, которые оттеснили воинство Нобутада в замок Нидзё госё. Кста-ти, в нем находился сам наследный принц Санэхито. Лучшего заложни-ка и не сыскать, тут и думать нечего. Но вот что значит благородный че-ловек: Нобутада очень даже вежливо попросил его соизволить переехать в императорский дворец. Перед этим, впрочем, чуть не лишив принца жизни. С горяча, наверное. Как только тот соизволил, началась «заруба», но и здесь все закончилось довольно быстро, а сам Нобутада заколол се-бя мечом. Таким образом, утром 2 июня 1582 г. страна лишилась своего объединителя – Ода Нобунага, а клан Ода – главы, Нобутада. Вот такое разделение труда было между отцом и сыном: первый вершил государ-ственные дела, а второй занимался семейными. Еще в ноябре 1575 г. Но-бунага уступает Нобутада главенство в семье и передает ему в управле-ние Мино, Овари и замок Гифу.
В японской истории события 2 июня 1582 г. получили название «Хоннодзи но хэн». Для японцев все ясно и понятно. А как быть нам, в массе своей с японския языком пока еще не знакомым? Ведь «хэн» мож-но перевести и как происшествие и как несчастный случай и как беспо-рядки и как переворот. Для столичных обывателей это стало обычным происшествием, которых было не мало в то время; для монахов Хоннод-зи – без всякого сомнения несчастный случай; для императорского дво-ра – самые настоящие беспорядки, ведь самого наследного принца по-тревожили, да еще как; для Нобунага и его сторонников – в чистом виде переворот, тут и спорить не о чем. И что теперь делать? Как перевести это с виду коротенькое, но достаточно емкое, как выясняется, выраже-ние «хэн», чтобы не вызвать нарицаний (само собой виртуальных) ни тех, ни других, не третьих? И тут нам на помощь может придти великий латинский язык. Если кого-то коробит от прилагательного великий, стоящего перед латинским языком, то его, это прилагательное, дабы не начать спорить еще и о латинском языке, можно опустить без особого ущерба для смысла излагаемого, если оно вообще имеет какой-либо смысл. Так вот, просто латинский язык годится не только для написания рецептов и проповедей католических церковников, но и для разреше-ния терминологических споров, вроде нашего. Стоит только японское слово «хэн» заменить на латинское incidens, а от него перейти к русско-му инциденту, как все нарицания исчезнут, т.к. это емкое выражение должно удовлетворить всех «нарицающих». Инцидент он и в Хоннодзи инцидент!
Инцидент свершился, но головы Нобунага Мицухидэ так и не по-лучил. А ведь надо было представить общественности доказательство своего успеха, но главное – успокоить самого себя. Вдруг Нобунага жив и уже готовится к отмщению! Тогда все, конец, да такой, что подумать страшно. Он же наверняка догадался, кто все это затеял. Надо обяза-тельно еще раз все кругом облазить и заполучить голову Нобунага. По-чему именно голову? Такова старая добрая самурайская традиция, пришедшая из Китая. По законам династии Цинь, если предъявляешь отрубленную голову противника, то повышаешься в придворном ранге, а это всякие там награды и почести. В связи с этим и в Японии отруб-ленную голову стали называть «сюкю» - голова и ранг. Вопросы есть?
Однако Мицухидэ было не до традиций, даже китайских. Ему, ес-ли не голову, то хотя бы руку или палец Нобунага найти. Все сгодится для успокоения души. И искали, да еще как! Да разве разберешь, что да чье на этом пепелище? Ничего из останков Нобунага так и не нашли (интересно, что в 1582 г. Тоётоми Хидэёси захоронил в столичном храме Дайтокудзи, где находится одна из могил Нобунага?). Наиболее вероят-но, что они превратились в пепел, тем более, если учитывать, что в под-валах Хоннодзи могли находиться пороховые склады. Любовь Нобунага к мушкетам была известна всем. А где мушкеты, там и порох. Некоторые считают, что по приказу Нобунага после сэппуку его тело кремировали, останки завернули в рясу, и кто-то из вассалов, затерявшись среди убе-гающих монахов, вынес их из Хоннодзи и где-то захоронил. Хотя, если подумать, вся эта процедура требовала немало времени, а его то у васса-лов Нобунага как раз и не было. А любители исторической экзотики ис-кренне полагают, что и искать то было нечего. Еще накануне пригла-шенные Нобунага на чай отрубили ему голову и украли вместе с чай-ной утварью. Ведь ее следов тоже не обнаружили! Почему не показали голову потом? Да за это и своей запросто можно было лишиться, и сер-визик пришлось бы вернуть.
Так или иначе, осознанно или нет, но Нобунага удалось вселить в душу Мицухидэ неуверенность и страх, на которые и можно списать всю его непоследовательность действий после инцидента в Хоннодзи. Некоторая неопределенность смерти Нобунага привела и к тому, что в Японии сейчас насчитывается семнадцать его могил. Разумеется, могила есть и в храме Хоннодзи в Киото. Правда, теперь он расположен совсем в другом месте. А там, где погиб Ода Нобунага, в настоящее время нахо-дится начальная школа «Хонно сёгакко», а о событиях тех дней напоми-нает лишь надпись на большом камне за зданием школы – «Здесь был Хоннодзи». Могила Нобунага имеется и в городе Адзути, где в первое воскресенье июня ежегодно проводится «праздник Нобунага». В то же время археологический музей Адзути организует выставку, посвящен-ную Нобунага. Аналогичная выставка проводится и в самом Хоннодзи. Здесь есть, что посмотреть. А все желающие 5 и 6 июня могут поучаство-вать в этом храме и в заупокойной службе по Нобунага.
Вечером 3 июня в ставку Хидэёси под Такамацу доставляют пере-хваченное тайное послание от Мицухидэ в лагерь Мори. Из него Хидэё-си узнает о гибели Нобунага в Хоннодзи. Говорят, что не прочитав и по-ловины послания, Хидэёси неожиданно разрыдался: «Я убил его, это я убил…», как будто он предчувствовал, что нечто подобное должно слу-читься, но не смог предотвратить. А, может быть, все было и по-другому. Когда пришло известие о гибели Нобунага, вассал Хидэёси, Курода Дзё-суй, стал нашептывать своему господину примерно следующее. Господин выглядит очень расстроенным, но в душе обрадован этим счастливым пред-знаменованием. Цветы расцветают в свое время. И сейчас это время наступи-ло. Сражение с Мицухидэ положит начало сезону любования цветами.
Вы, наверное, уверены, что Хидэёси самолично тут же зарубил провокатора. Не тут то было! В ответ Хидэёси только загадочно ухмыль-нулся. Далее он действует быстро и решительно, словно по заранее раз-работанному плану. Заключает перемирие с Мори, и совершает свой знаменитый марш-бросок из Тюгоку («Тюгоку огаэси»). В эпоху, когда не было ни «синкансэн» (скоростных поездов), ни автомобилей, он за пять дней возвращается в столицу. И не один, а во главе тридцатиты-сячной армии. Без передышки, прямо с ходу она вступает в бой с арми-ей под руководством Мицухидэ. Так в местечке Ямадзаки 13 июня 1582 г. развернулось сражение между людьми, которые каких-то пару недель назад были верными соратниками и самыми приближенными вассала-ми Нобунага.
Армия Акэти Мицухидэ насчитывала 16 тыс., а Тоётоми Хидэёси – 26 тыс. человек. Вообще-то Мицухидэ расчитывал на бо;льшую под-держку со стороны даймё. Однако многие из них, получив его послание, не решились выступить на стороне Мицухидэ. Что говорить про всех, если даже даймё провинции Танго, Хосокава Фудзита, отказался его поддержать, а ведь сын Фудзита, Тадаоки, был женат на Тамако, дочери Мицухидэ. А тот же Мори Тэрумото со своими дядьями, черт их подери. Упустить такой момент и не ударить в спину Хидэёси. Уж как на это на-деялся Акэти Мицухидэ, как мечтал об этом. Но клан Мори и пальцем не пошевельнул.
С другой стороны, даймё активно поддержали Хидэёси. Ведь как это благородно – уничтожить предателя и честно выполнить самурай-ский долг. Как видите, исход сражения в Ямадзаки был предрешен. По-терпев поражение, Мицухидэ попытался бежать в замок Сакамото, но по дороге, как считается, на него напали крестьяне, и он был убит бамбу-ковым копьем. Здесь мы поставим большущий вопросительный знак и быстрее дальше, отложив, как обычно, на потом вполне уместный во-прос о вопросительном знаке да еще большущем. К чему такая спешка? Иначе ну, никак, не поспеть за стремительным развитием последующих событий.
Судьбе было угодно, чтобы грезы Акэти Мицухидэ стали реально-стью на очень короткий период времени, каких-то днй десять, поэтому можно сразу согласиться с теми, кто назвал этот период «микка тэнка» - «очень короткое (буквально, трехдневное) пребывание у власти». И здесь, хочешь, не хочешь, но надо сказать о парочке этимологических последствий сражения в Ямадзаки, которые не забыты и в настоящее время. Перелом в сражении произошел, когда Хидэёси удалось после ожесточенного боя овладеть стратегической высотой, горой Тэннодзан (270 м). С тех пор тэннодзан в японском языке стало образно обозначать решающий момент. Это первое последствие. А теперь о втором. Владе-тель замка Цуцуи в Ямато, Цуцуи Дзюнкэй, был тесно связан с Акэти Мицухидэ, поэтому все думали, естественно, что он выступит на стороне Акэти. И сам Акэти в этом смысле не был исключением. Однако Цуцуи поступил мудро. Расположился со своими самураями на горном перева-ле Хорагатогэ (около 70 м) и стал наблюдать за ходом сражения. И когда убедился, что побеждает Хидэёси, решительно встал на его сторону.
Такое поведение Цуцуи стало классическим примером выжида-тельной позиции, а его самого можно назвать отцом японского оппор-тунизма. Теперь Вы, наверное, понимаете, почему «хорагатогэ» означает «занятие выжидательной позиции» в оппортунистическом духе. Про-должая рассуждения в этом направлении, Цуцуи Дзюнкэй смело можно уподобить и ренегату. Изменил он своим убеждениям? Изменил. Пере-шел в лагерь противника? Перешел. Значит ренегат. Был у нас ренегат Каутский, а вот и еще один появился – Цуцуи. Правда, звучит как-то не-превычно – ренегат Цуцуи, но ведь и к ренегату Каутскому не сразу привыкли. Но каких-то пару лет в сети партполитпросвещения и поря-док, ренегат Каутский для всех как отец родной. А кто вспомнит, что он делал, что он понасочинял такого?! Вот именно… Ренегат и все. Хотя че-ловек, как оказалось, был неплохой и пацифист к тому же. Но вот так уж почему-то сложилось, что и образованный, и человек хороший, и паци-фист, а на тебе – ренегат, да такой, что упаси господь. Ренегатом и оста-нется в памяти, по крайней мере, нашей.
Тоже самое можно сказать и о Цуцуи Дзюнкэй. У него все как-то шло наперекосяк. Стал хозяином почти-что всей провинции Ямато. Тут появляется этот шайтан Мацунага Хисахидэ, который, сражаясь в Нара с Цуцуи, сжигает огромную статую Будды. Так, хоть и косвенно, но Цу-цуи оказывается причастен к уничтожению священной для многих японцев реликвии. Затем ему удается при содействии Нобунага вер-нуться в Ямато. Жизнь налаживалась. И тут это сражение в Ямадзаки. Цуцуи еще накануне направил Хидэёси письменную клятву верности. А ему – Хорагатогэ… оппортунист… Да если хотите, он на этом перевале вообще не был! Хотя, кто теперь этому поверит? Для тех же, кто захочет лично побывать там (надо же в самом деле разобраться), можно сооб-щить, что перевал этот расположен на границе городов Явата (преф. Киото) и Хираката (преф. Осака). А оттуда рукой подать и до Тэннодзан и до Ямадзаки. Правда, сейчас это город Оямадзаки в уезде Отокуни в южной части префектуры Киото. На карте его найти не трудно, т.к. именно в этом месте река Ёдогава, впадающая в Осакский залив, раз-ветвляется на целых три реки: Кацурагава, Кидзугава и Удзигава.
Одержав победу в Ямадзаки, открывшую ему прямую дорогу к власти над всей страной, Тоётоми Хидэёси вполне мог в стиле Юлия Це-заря триумфально войти в столицу под лозунгом «Узнал, примчался, разобрался». Но ему было не до торжественных шествий. Надо было до-бить врага. Искоренить целиком и полностью род Акэти. 15 июня армия Хидэёси окружает замок Сакамото. Загнанный в угол Акэти Хидэмицу пронзает мечом жену Мицухидэ, Хироко, ту самую, с родинкой на щеке, свою жену, дочь Мицухидэ, и совершает самоубийство в горящем замке. А Хидэёси ждали великие дела…
4-3. Что было дальше
Где-то через полмесяца после сражения в Ямадзаки в замке Киёсу в Овари собрались главные военачальники Нобунага: Сибата Кацуиэ, Нива Нагахидэ, Икэда Цунэоки. Присутствовал и герой Ямадзаки – Хи-дэёси. Давно прошли те времена, когда Хидэёси смотрел снизу вверх на тех же Сибата и Нива. Теперь он равный среди равных, а может быть и самый равный. А как он радовался, как был горд, когда Нобунага раз-решил ему принять фамилию Хасиба, которая состояла из иероглифов, взятых из Нива и Сибата. Такое фамилесложение кое о чем говорило разбирающимся людям и говорило в пользу Хидэёси. Почему при сло-жении этих иероглифов получилось не Васиба, а Хасиба? Уж такова су-ровая реальность японского языка. Для кого ва, а для кого ха. И искать здесь какой-то логики не стоит. Все равно не найдете, а времени и нер-вов потратите уйму. Просто примите как факт, что в 1573 г. на истори-ческой сцене Японии вместо Киносита Токитиро Хидэёси появился Ха-сиба Хидэёси, который и просуществовал таковым до 1586 г., когда уже сам император пожаловал ему фамилию Тоётоми. На этот раз она со-стояла не из кусочков фамилий каких-то презренных вассалов, не дос-тойных лицезреть сына неба, а из иероглифов вселенского масштаба: тоё – долговременность мира, томи – наслаждение всего народа. Поду-мать только, когда-то пределом мечтаний самурая Хидэёси было каких-то 600 коку риса! А теперь вот – наслаждение всего народа.
Зачем такие подробности? Без них некоторые могут запутаться и посчитать, что Хасиба и Тоётоми два совершенно разных лица. После же этого несколько нудного эксурса ясно и понятно, что лица эти одинако-вые, а вот масштабы их совершенно разные. Возвращаясь к совету в Киё-су, следует отметить следующее. Замок Киёсу был выбран не просто так. Это сейчас Киёсу тихий, спальный городок к северо-западу от Нагоя в уезде Нисикасугаи (преф. Аита), где и замка то фактически нет. На его месте разбит красивый парк. А тогда парка не было, а вот замок Киёсу был и не просто замок, а родовое гнездо клана Ода. И собравшись здесь, славные полководцы как-бы отдавали дань уважения роду Ода и демон-стрировали всей стране, что дело Нобунага продолжает жить, а они по-прежнему верные вассалы дома Ода. Хотя в это мало кто верил. Все пре-красно понимали, что вояки собрались лишь для того, чтобы опреде-литься с преемником их злодейски убиенного господина и распреде-лить его владения.
На этом совещании схлестнулись Сибата Кацуиэ и Хасиба Хидэёси. Кацуиэ считал, что наследником должен стать Нобутака, третий сын Нобунага, а по мнению Хидэёси им должен быть Самбоси, сын старшего сына Нобунага, Нобутада. Самбоси было всего лишь три года, и Хидэёси надеялся стать его опекуном и править от его имени. В его предложении не было ничего подозрительного. В те времена, чтобы не делить землю и, следовательно, не дробить силу клана, отцу должен был наследовать старший сын. К тому же это предложение сделал победитель предателя Акэти, поэтому никто не смог от него отказаться. Одержав в Киёсу по-литическую победу, Хидэёси устроил пышные похороны Нобунага. Он шел за его гробом с обнаженным мечом, давая всем четко понять, кто и каким образом будет завершать все то, что начал Нобунага.
Но не все радостно восприняли столь быстрое выдвижение Хидэё-си на первые роли. Радовало ли это Сибата Кацуиэ, который считал Хи-дэёси выскочкой, или же детей Нобунага, Нобукацу и Нобутака, на пути которых встал все тот же Хидэёси? Наверное, не очень. А ведь был еще и союзник Нобунага, Токугава Иэясу, который как обычно вел свою игру, оставаясь в тени. Но и Хидэёси, хоть и лицом не вышел, вылитая обезья-на, и телом был слабоват, а нате Вам – в обстановочке разбирался пре-красно (с мозгами у него был полный порядок). А для ее разрядки по-степенно устранял своих противников. Сначала он продолжил дискус-сию с Сибата, переведя ее из политического в военное русло. Она за-вершилась самоубийством Сибата и его жены Оити но ката (Одани но ката) в замке Китаносё. Кстати, Оити но ката – младшая сестра самого Ода Нобунага. Да и сама по себе женщина довольно интересная. За кого не выйдет замуж, тот обязательно гибнет от собственного меча. Планида что ли такая у Оити но ката была.
Хидэёси, действуя, где лаской, где силой, без особых проблем ути-хомирил детей Нобунага, Нобукацу и Нобутака. А вот с Иэясу было по-сложней. Попробовал его Хидэёси «на зубок» в сражении в Комаки-Нагакутэ в Овари (1584 г.), когда Иэясу пришел на помощь Нобукацу. Крепок оказался этот союзничек Нобунага. Силой его не возьмешь, а ес-ли и возьмешь, то сам без сил останешься. А они ой как нужны для объ-единения страны. Надо было как-то «замирить» Иэясу, чтобы чего доб-рого в спину в самый неподходящий момент не ударил. В этом он был большой умелец. И представляете, что надумал Хидэёси? Выдать за Иэя-су свою младшую сестру Асахихимэ. Правда, этой «девушке – утреннее солнце» был уже 41 годик. Да и замужем она состояла. Но это разве по-меха для ее брата?! 14 мая 1586 г. Иэясу женится на Асахихимэ. Теперь то Вы уже наверняка догадались, почему это даймё разъезжали по гос-тям без жен. Да уж не из-за дискриминации женщин в японском обще-стве. Не до этого было. Здесь простой инстинкт самосохранения. Жену запрешь – подольше проживешь! Не каждый же, действительно, вот так запросто решится сделать вдовой любимую сестру или дочь. Хотя, чего лукавить, некоторые решались, но не запросто, конечно, а когда уж со-всем препрет.
После свадьбы сестры Хидэёси так настойчиво начинает пригла-шать Иэясу в Киото в гости, что это походило скорее на требование. Че-го добивался Хидэёси? Приезд Иэясу будет означать, что он хотя бы внешне согласился с ролью вассала Хидэёси. Однако Иэясу колебался. С одной стороны, ему не хотелось уж чрезмерно раздражать Хидэёси, а с другой – и ехать к нему в гости было страшновато. Глядишь, Хидэёси и не вспомнит про сестричку то… Что же делать? Иэясу не знал. А вот Хи-дэёси знал. Взял и отправил свою матушку, Омандокоро, «поприветст-вовать» Иэясу, справиться о здоровье, так сказать. И это в 74 года! Мно-гие не одобряли такого поступка. Это же надо, мать отправил в залож-ницы. Но Хидэёси делал все, чтобы ублажить и успокоить Иэясу, кото-рый словно кость застрял у него в горле. Вырвать, конечно, ее можно, а что делать с кровищей, которая может залить всю страну? Свои тылы надо было обезопасить как-то иначе, поэлегантнее.
И он своего добился! 18 октября 1586 г. мать Хидэёси прибывает в замок Окадзаки к Иэясу. Теперь он мог вполне спокойно согласиться на роль вассала Хидэёси. Как бы подтверждая это, Иэясу посещает 27 ок-тября 1586 г. Хидэёси в замке Осака. Все формальности соблюдены, хотя бы чисто внешне. На всякий случай все-таки Хидэёси «перебазирует» Иэясу в провинцию Суруга, как говорится, от греха подальше.
А греха этого самого в призамковом городе Окадзаки было нава-лом и греха, надо сказать, качественного. За этим в Японии и тогда сле-дили. Я имею в виду качество. Недаром же в начале 17 в. в стране при-обрела популярность песенка про Окадзаки, нехитрый текст которой сводился к тому, что «проститутки в Окадзаки очень даже хороши». Не-редко под эту песенку люди пускались в пляс. И сейчас ее мелодия не забыта. Именно под нее японцы, одев маску льва, любят тряхнуть ста-риной и исполнить народный «танец льва». А заодно помолиться о до-жде, изгнании злого духа, да мало ли о чем еще может просить небо простой японский труженник. И, говорят, помогает! Только маску надо пострашней. А вот с грехом в Окадзаки стало посложнее. Изменившаяся конъюнктура просто вынудила потомков героинь песенки Окадзаки поменять традиционную профессию. И вновь у них все пошло отлично! Только теперь город Окадзаки славится своей текстильной промышлен-ностью.
Почему Хидэёси встречался в Иэясу не в Киото, а в Осака? Вот тут-то никакой загадки нет. Именно этот город Хидэёси решил сделать цен-тром объединения страны. На месте знаменитого Исияма Хонгандзи, оплота сектантов икко икки, в 1583 г. он начинает строить замок, кото-рый бы наглядно олицетворял его мощь. А то, что мощь имелась, не стоит даже спорить. Иначе участвовали бы в строительстве даймё 30 провинций, как бы не так. Масштабы строительства превосходили са-мые смелые предположения. Одних камней понавезли столько, что про-сто ужас какой-то. И попробуй даймё не справиться с заданием. Вмиг лишиться владений. Так что не стоит удивляться тому, что уже в 1585 г. замок был готов.
Эта громадина воспета как самая мощная и неприступная кре-пость в стране. Внутренняя отделка замка была великолепна. А о чайной комнате (около 5 м;) и говорить нечего! Кто не слышал об этом чуде?! Все в ней было из золота: и потолок, и стены, и раздвижные перегородки. Но самое интересное – комнату можно было перевозить. Благодаря это-му Хидэёси мог позволить себе испить чайку в золоте и во время коман-дировок, явно нарушая основной завет своего учителя в этом деле, зна-менитого «чаеведа» Сэн Рикю: скромность и еще раз скромность. Замок Осака в наибольшей степени выражал могущество Хидэёси как повели-теля страны.
Замок Осака словно придал Хидэёси новый заряд энергии. В 1587 г. он покоряет Кюсю, иначе говоря, восстанавливает там спокойствие. В 1590 г. ему подчиняется клан Датэ. В этом же году Хидэёси захватывает, наконец-то, замок Одавара, а это, надо Вам сказать, кое-что! Еще сам Ходзё Соун сделал его своей резиденцией. Из Одавара правнук Соун, Удзимаса, контролировал весь район Канто. Поступи он, как тот же Мо-ри Тэрумото, и спокойно бы дожил до столетия клана Ходзё. Так нет, за-упрямился Удзимаса, характер показал. Видно кровь великого предка покоя не давала. Вот и пришлось ему совершить сэппуку в родовом зам-ке. Так печально закончилась история клана Ходзё, который назывался, правда, уже Гоходзё. Приставочку го добавили исключительно для ясно-сти. А то кто-нибудь возмет и подумает, не те ли эти Ходзё, что были сиккэнами в бакуфу Камакура? Нет, не те, другие.
Покончив с кланом Гоходзё, Хидэёси сосредоточил в своих руках власть практически над всей страной. А кто-бы мог предположить по-добное каких-то восемь лет тому назад. Вот именно, никто! Хотя, кто его знает… Но захватить власть это одно, а удержать, совсем другое. И Хи-дэёси, как не странно, прекрасно это понимал. Иначе, зачем он взялся бы за «охоту за мечами» и «обмер полей»? Что, ему заняться было не-чем? Вот именно, что было. Планов имелось громадье, но для их реали-зации нужны были налоги, которые определяли, определяют и будут определять мощь любого государства, его, так сказать, экономический базис.
Налогами, естественно, сначала следует обложить, а затем их, ро-димых, надо собрать. Причем облагать надо так, чтобы не отбить у тру-дящихся желания трудиться, не задушить на корню этих самых трудя-щихся, а собирать требуется так, чтобы у тех же трудящихся даже мысли не возникало «заначить» мешок риса там или учудить что-нибудь по-хлеще. Ведь если у одного что-то прибудет, то у другого это что-то убу-дет. И здесь с материалистической наукой не поспоришь. Это давным-давно доказано импирическим путем и превратилось в аксиому.
Для создания налогооблагаемой базы надо знать, кто и какие поля обрабатывает. Чего на них произрастает и в каком количестве. Ввести единую систему мер и весов, классифицировать поля, заливные и сухо-дольные, установить норму урожайности в коку (примерно 150 кг риса). Почему именно риса? Уж так задумал Хидэёси. Выращивай, что душе угодно, а налог плати рисом. Но где его взять, если я, предположим, всю жизнь занимался бататами? А вот это как раз никого и не волнует. Де-лай что хочешь, а преврати батат в рис. И куда бедному крестьянину податься? Само собой, к ростовщику или другому мироеду похлеще. А лучше всего, сразу в петлю. Правда, некоторые по привычке могли взяться за меч или там пику какую. Мало ли этого добра накопилось за годы воюющих провинций. Однако Хидэёси и здесь все учел, все преду-смотрел…
У нас в России как-то само собой без всякого злого умысла сложи-лось, что любая реформа, предназначенная улучшить жизнь простого труженика (и на этот раз наверняка, без дураков!), дает прямо противо-положный эффект. Чертовщина какая-то, не иначе. Кто-бы не проводил реформы, хоть слева направо, хоть справа налево, результат всегда один. И Вы его знаете! Однако желающих поэкспериментировать на поприще народного благосостояния не уменьшается, даже совсем наоборот. Кто обнуляет вклады населения, кто рушит рупь до основания, по пути «за-глатывая» международные кредиты, кто ведет бесконечную войну, кто замышляет что-нибудь совсем новенькое, мол, тесно в белокаменной, всем не уместиться, а в деревне такой простор, такой воздух, в общем, сплошная экология. А чего бояться то? Ведь все для блага человека, не для себя же, действительно, лбы расшибаем.
А вот Хидэёси, представьте себе, боялся и даже очень. Вдруг япон-ское крестьянство не воспримет все эти нововведения и возьмется за ста-рое. И исключительнол в целях профилактики в 1588 г. Хидэёси запре-щает всем, кто не из самураев, иметь оружие. Началась повсеместная конфискация оного. В одном только уезде Энума провинции Кага было собрано более 2600 мечей. Подлежало сдаче все, даже декоративные шпильки для волос. Справедливости ради все же стоит отметить, что в этом начинании Хидэёси не был оригинален. Примерно тоже самое, но значительно раньше, аж до Рождества Христова, проделал Цинь Ши ху-анди, первый император империи Цинь. Он приказал отобрать оружие у частных лиц и перелить его в колокола.
Хидэёси же решил не перековывать мечи и прочее оружие на ора-ла. Видимо, с лопатами и другим сельхозинвентарем в Японии и тогда был полный порядок. А вот с гвоздями наметился некоторый дефицит, поэтому Хидэёси для успокоения крестьян твердо обещал, что из ото-бранных у них мечей, луков, копий и т.д. отольют гвозди и скобы, а уж эти скобяные изделия пойдут на строительство храма с огромной стату-ей Будды, который спалил Мацунага Хисахидэ. В общем, оружие пошло на святое дело. А вот пойти еще дальше и по примеру того же Ши хуан-ди разрушить все крупные укрепления в стране Хидэёси или не захотел или не решился. И правильно сделал. Разоружил крестьян, обложил всех и все научно-обоснованными налогами, и наслаждайся жизнью. Что еще нужно для полного счастья?! А укрепления посносить охотни-ки найдутся. Это Вы не волнуйтесь.
Но Хидэёси все было мало. Ему уже Корею и Китай подавай. Его ли это была задумка, или он подхватил ее у своего господина, ода Нобу-нага, не так уж и существенно. А существенно то, что уже в апреле 1592 г. 160-тысячная армия под командованием лучших полководцев Хидэёси переправляется в Корею. Не многовато ли для Кореи? Может быть и многовато, а вот для минского Китая в самый раз. Поначалу дела в Ко-рее пошли настолько хорошо, что Хидэёси не утерпел и похвалился своими планами на ближайшую перспективу. Оказывается, после поко-рения Китая, а о Корее и говорить то нечего, Хидэёси переезжает в ки-тайский город Нимпо, и готовит вторжение в Индию. И он туда же!
Корейские народные массы почему-то приняли японцев за осво-бодителей от местных и инородных угнетателей. Но эти иллюзии быст-ренько рассеялись. «Освободители» из страны восходящего солнца в стране утренней свежести жгли и грабили, грабили и жгли. Корейцев заставляли учить японский язык и менять фамилии отцов на японский лад. А какими налогами обложили местных тружеников?! И попробуй, огрызнись – моментально секир башка и все дела. А то еще без носа и ушей останешься. Как известно, знаком отличия самурая в бою, доказа-тельством его доблести и права не награду являлась голова противника. Больше голов, знатных и богатых, самурай-сан! В эпоху воюющих про-винций в ход пошли носы и уши. Голова все таки будет потяжелее этих органов обоняния и слуха. Вот она, японская практичность! Хотя тех же носов и ушей можно было вволю «настрогать» где-нибудь на стороне, а потом пойди, докажи, что это нос бедолаги бомжа, а не воина. И в Корее от своих привычек самураи и не думали отказываться. Еще бы! Ведь но-сов и ушей там было море разливанное. Только успевай заготавливать и отправлять в большущих бочках Хидэёси. А уж он то сумеет по достоин-ству вознаградить своих героев, глядя на холмы из ушей поверженных врагов. Это, конечно, более изысканно по сравнению с холмами из чере-пов, которыми увлекался железный хромец. Тимуром его звали. Правда, в отличие от Хидэёси он добрался таки до Индии, но умер на пути в тот же минский Китай лет за двести до похода Хидэёси в Корею. Кстати, сам поход для «освободителей» закончился плачевно. Не прошло и года по-сле начала вторжения, а японская армия под напором корейцев и здо-рово подсобивших им китайцев вынуждена была вернуться на родину.
Вы думаете, что после всего этого Хидэёси одумался и стал выра-щивать капусту? Как бы не так! Он строил новые планы. Принцессу крови минского императора – в жены японскому! Южная половина ко-рейского полуострова – японская территория! И много чего еще в том же духе. Скорее всего, это планов громадье осталось на бумаге, если бы 1 сентября 1596 г. в замок Фусими не прибыли китайские посланники для переговоров о мире. Как полагается, они доставили послание китайско-го императора. Уж лучше бы Хидэёси его не читал совсем. Но пришлось, этикет, сами понимаете. А там, о, ужас, ясно и четко написано, что в бла-годарность за дружбу император сделает Хидэёси королем Японии. Вот это подарочек! Просто провокация какая-то. Ему, Хидэёси, без обиняков предлагают стать вассалом!
Хидэёси, естественно, вспылил и в тот же вечер приказал вновь от-править армию в Корею. В этот-то раз я точно достану этого китайского задавалу, наверняка подумал он. В горячке, конечно. А головушку ему остудить никто не осмелился. Будь рядом с Хидэёси его младший брат (по матери), Хасиба Хидэнага, он как пить дать посоветова бы старшему брату не горячиться. По натуре Хидэнага был добрым и обстоятельным человеком, мнение которого было не безразлично Хидэёси. Он здорово помог ему в объединении страны. Одно усмирение клана Симадзу мно-гого стоило. Однако в конце 1591 г. Хидэнага заболел. Сам Хидэёси не-однократно навещал его в замке Корияма. Более того, он приказал мо-литься за выздоровление брата в Касуга тайся и других синтоистских храмах. Не помогло… И уже в январе 1597 г. 150-тысячная армия начала переправляться в Корею.
Обрадовался ли такой оперативности Хидэёси, трудно сказать. Он давно поостыл, и огромные колонны самураев навевали в его голове не только хорошие мысли. Скорее наоборот. Тогда в чем дело? Еще не поздно. Только скажи, и колонны сразу развернутся… Развернутся то они развернутся, только вот в какую сторону? Даймё во исполнение приказа поднабрали людей, запаслись провиантом и припасами всяки-ми, в целом, поиздержались по самое немогу. А многие самураи вообще еще не очухались как следует от первой корейской кампании. Для них новый поход, можно сказать, единственный шанс расплатиться с рос-товщиками всякими, а тут, на тебе, разворачивайся! По всему выходило, что собрать такую огромную армию было гораздл легче, чем распустить по домам, где одна вошь на аркане. Образно, конечно, выражаясь. Нет уж, пусть не разворачиваются и прямиком в Корею. А там посмотрим. Глядишь, землицы какой отхватят, может и хватит на прокорм.
В Корее их уже ждали и не как освободителей. Рассказывать тут особо то и нечего, сплошное одно расстройство. Через годик с неболь-шим на родину вернулось лишь 75 тыс. человек, а отправилось в Корею, если помните, 150 тыс. человек. Такая арифметика получилась. Вот что значило тягаться с корейцами и китайцами в то время, да к тому же на «чужом поле». Да и сейчас наверняка лучше с ними не связываться, осо-бенно, с «северными» мне кажется.
Корейцы вообще за все эти беспричинные, для них, разумеется, нападения стали считать Хидэёси врагом нации. Когда через 120 с лиш-ним лет после этих событий корейский посланник прибыл в Японию, бакуфу пригласило его в храм Хокодзи в Киото. В этом храме стояла ог-ромная статуя Будды, точь в точь как в храме Тодайдзи в Нара. Там было, на что посмотреть и кому помолиться буддисту из Кореи. Но посланник ни в какую. Не пойду и точка. Что Вы мне все Хокодзи, Хокодзи? Неу-жели в Японии и смотреть уже больше нечего? Ему и про большого Будду и все такое, а кореец уперся и стоит на своем. Не пойду и не вой-ду, хоть тресни. Да, чем тебя, милок, храм этот не угодил то? Не храм, а Хидэёси, ответствовал посланник. Ведь храм Хидэёси заложил, не так ли? А он вечный враг моей страны. Поэтому ни я, ни другой любой ко-реец в Хокодзи никогда не войдет. Вот как насолил соседям Хидэёси.
От корейских неудач Хидэёси заболел и слег в постель. Теперь ему было не до Китая и минских принцесс. Его вообще больше ничего не волновало, кроме одного: что ждет его шестилетнего наследника Хидэё-ри? Ситуация складывалась, действительно, не очень. Даймё только и ждали смерти Хидэёси, чтобы начать грандиозный передел земли. И в этом благородном деле ребенок будет только мешать. Это ясно, как бо-жий день. Эх, не надо было лишать жизни племянника Хидэцугу. Со-слал на гору Коя к монахам и достаточно. Так нет. Все это старческая мнительность: а вдруг любимого сынка обидит. Давай-ка, на всякий слу-чай, прикажу ему покончить жизнь самоубийством. Так надежнее. И приказал. И что? Сынка действительно могут обидеть, а помочь то ему и некому. А племянничек сейчас со своим свирепым нравом был бы ой как кстати. Глядишь, немного бы и остудил кой-кого.
В такой ситуации Хидэёси оставалось только умолять своих глав-ных вассалов выполнить свой долг и сохранить верность Хидэёри. Как думаете, сохранили? В 1598 г. Хидэёси уходит в мир иной, а в этом вспы-хивает звезда еще одного героя нашего повествования, Токугава Иэясу.
Не поздновато ли вспыхивает? Ведь Иэясу уже 56 лет. Но, как гово-рится, лучше поздно, чем никогда! А то, что это поздно когда-нибудь наступит, он наверняка не сомневался. Это хорошо там Имагава, Такэда, Уэсуги и прочим даймё, у которых и деньги, и вассалы, да и голова на плечах. Иэясу, естественно, был птицей не такого полета. Правда, с го-ловой у него было все в порядке, да еще каком! А крутиться ему ой как приходилось. Жизнь в заложниках, надо Вам сказать, не сахар. То под-страивайся к одним, то к другим, а то и к третьим. Иэясу и подстраивал-ся. Подстраивался и учился. А чтобы выжить в те времена, надо было действовать сообразно обстоятельствам. У многих это ассоциирует с конформизмом, т.е. приспособленчеством, пассивным принятием суще-ствующего порядка. А это вроде бы и не так уж и хорошо. Хотя… Кто-то, чуждый пассивному восприятию суровой действительности, решитель-но кидается на забор под залпы мушкетов и быстренько заканчивает ис-торию как свою, так и всего клана, а другой, приспособившись и выжив, в общем, как пить дать, конформист, «открывает» бакуфу, которое про-существует лет 250. Вот и решайте, какая позиция лучше в исторической перспективе.
Однако нельзя думать, что до седых волос Иэясу только и делал, что ждал своего часа. Тогда он вряд ли чего-нибудь дождался. Иэясу действовал! Вот он во главе авангарда армии Имагава вторгается в про-винцию Овари и захватывает замок Васидзу. Прекрасно! Но тут Ода Но-бунага уничтожает в Окэхадзама армию Имагава Ёсимото. Тоже непло-хо! Теперь Иэясу не какой-нибудь заложник, а даймё воюющих провин-ций, союзник самого Нобунага. Правда, даже помощь Нобунага не по-могла Иэясу в Микатагахара. Если бы Такэда Сингэн не спешил, вряд ли Иэясу уцелел. Но тот спешил, да еще как! Тучи сгущались, но неожи-данно Сингэн умирает. Значит, жизнь Иэясу продолжается! Он совме-стно с Нобунага, конечно, отыгрался на сынке Сингэн, продемонстри-ровав ему преимущества новых технологий. Казалось, что все идет от-лично. А тут, бац, Акэти Мицухидэ вытворяет инцидент в Хоннодзи. Пока все думали, что да почему, Хидэёси тут как тут. Теперь он уже на коне, и потихонечку начинает подминать всех и все под себя. А Иэясу вроде бы и не причем. Его даже не пригласили в замок Киёсу, где глав-ные вассалы делили наследие Нобунага. Все логично. Он вообще не был вассалом Нобунага, он был его союзником.
Как-то все не ладно складывается. Бился, бился изо всех сил в союзе с Нобунага, не раз выручал его в критическую минуту, думал, что все воздастся старицей. А получается, что все достанется этой выскочке Хи-дэёси. Иэясу решает слегка прощупать его силу. И повод подходящий нашелся. Взбунтовался сын Нобунага, Нобукацу. И как тут не помочь союзнику. В 1584 г. между ними начались боевые действия. Казалось, Хидэёси не сдобровать. Но ловка все же была эта «обезьяна». Что он уж такого наобещал Нобукацу, неизвестно, но последний заключает с Хи-дэёси перемирие. Иэясу опять остается лишь одно – терпеливо ждать. А терпеть он умел. И как умел!
У Иэясу был старший сын, Нобуясу, Прекрасный, надо Вам сказать, воин. Надежда и отрада отца. Но жизнь, такая штука, порой выбрасыва-ет такие коленца, что и в страшном сне не приснится. Так вот, Токухимэ, жена Нобуясу, или в таком сне что-то углядела или муженек действи-тельно что-то сболтнул, но она моментально настучала Нобунага, что Нобуясу, мол, сговорился с такэдовцами выступить против него. Откуда такое рвение у молодой женщины? Да для любимого отца в прямом смысле этого слова и не то сделаешь. Во, змеюку пригрели! А у Нобунага суд скорый. Без всяких проволочек он настоятельно «советует» Иэясу разобраться с сыном. И дело с концом. Обливаясь слезами, Иэясу прика-зывает сыну совершить самоубийство. Сам он еще был слабоват, чтобы в открытую тягаться с Нобунага, но вряд ли забыл тот «совет» господина, то бишь союзника.
Незавидная участь ждала и второго сына Иэясу, Хидэясу. Он стал приемным сыном, попросту говоря, заложником нового повелителя Японии, Хидэёси. Замирившись с ним, Иэясу осел в Канто и как-бы отошел в тень, не мешая, но и не очень-то помогая Хидэёси в реализа-ции его грандиозных планов. Однако и в тени Иэясу действовал. И так успешно, что возглавил список пяти старейшин Хидэёси. Именно их тот умалял позаботиться о своем наследнике, Хидэёри. И Иэясу позаботить-ся, да еще как!
Не успели похоронить Хидэёси, а Иэясу уже перестал «темнить». Ждать больше было нельзя. Вряд ли представится другой такой случай. В нарушение запрета Хидэёси он устанавливает родственные связи с влиятельными даймё (благо детей у него хватало) и заключает всевоз-можные союзы. Тем самым Иэясу всячески провоцировал верного васса-ла Хидэёси – Исида Мицунари, который все больше убеждался в том, что Иэясу вознамерился разрушить государство Тоётоми, наплевав на законного наследника Хидэёри. В конце концов Иэясу добивается своего. У Мицунари не выдерживают нервы (Иэясу забыл благодеяния Хидэёси, не уважает его сына и его порядки и вообще предатель), и его «запад-ная» армия 15 сентября 1600 г. нападает на «восточную» армию Иэясу в местечке Сэкигахара к востоку от озера Бива (на самой границе префек-тур Гифу и Сига).
Поначалу «западная» армия стала теснить «восточную», которая оказалась буквально в мышеловке. Но Иэясу есть Иэясу. Этот признан-ный мастер интриги, ловец душ человеческих, все предвидел, все преду-смотрел. В критический момент сражения мушкетеры Иэясу напомнили заколебавшемуся «западнику» Кобаякава Хидэаки о данном обещании переметнуться в случае чего на сторону Иэясу. Ох уж эта мечущаяся мо-лодежь. Все из-под палки! Другое дело Киккава Хироиэ. Человек солид-ный, все заранее обговорил с Иэясу и, пожалуйста, самураи клана Мори и с места не двинулись, чтобы захлопнуть мышеловку. А ведь они счи-тались главной силой «западников». Подвели Мицунари и люди клана Симадзу. Понаблюдав за сражением со стороны (оттуда виднее!) и поняв, чем дело кончится, они так рванули к себе домой на Кюсю, что их не смогли остановить ни «западные», ни «восточные». Куда там! Вот Вам и самурайская доблесть в действии. Кстати, за этот смелый бросок в род-ные пенаты и, что главное, вовремя, Иэясу впоследствии великодушно простил клан Симадзу и не тронул его владений. Череда предательств предрешила исход сражения и к 16°° того же дня все было кончено. Сам Мицунари скрылся, но был схвачен и казнен.
12 февраля 1603 г. Токугава Иэясу был назначен сёгуном. Он, на-конец-то, осуществил свою мечту, и мог заниматься укреплением дома Токугава и государственным строительством со спокойной душой, если-бы не одно но. В мощнейшем замке Осака подрастал Тоётоми Хидэёри. Казалось бы, чего уж такого опасного представлял для сёгуна мальчонок десяти лет. Да, как и положено, он уже был даймё и владел провинция-ми Сэтцу, Кавати и Идзуми. Но что его 650 тыс. коку по сравнению с землями Токугава. Так, пустячок. Это с одной стороны. А с другой – Хи-дэёри находился в ореоле славы своего отца Хидэёси, и многие даймё его почитали. К тому же папаша скопил в замке огромное количество золота, серебра, оружия и пороха. А что если Хидэёри поднимет в Осака знамя борьбы против Иэясу? Вот то-то и оно. А при такой матери это случится непременно. Ведь она сделает все, чтобы вернуть власть Хидэё-си законному наследнику, т.е. своему сыну. А ком речь? О Ёдогими, лю-бимой женщине Хидэёси. У Ода Нобунага была младшая сестра – Оити но ката. Сначала она вышла замуж за Асаи Нагамаса и у них рождаются три дочери. Если Вы помните, Нагамаса «замахнулся» на самого Нобу-нага и Оити покидает мужа. Вдовствовала она недолго, т.к. очаровала другого воина, Сибата Кацуиэ, который с радостью взял ее в жены даже с таким «приданым». Эту «лав стори» прерывает Хидиёси и супруги Си-бата совершают самоубийство в замке Китаносё. Однако властитель страны с ходу влюбляется в их старшую дочь Тятя, которая уже под именем Ёдогими и порадует старика сыном Хидэёри.
Теперь Вы представляете, какая кровь бурлила в этой женщине и чему она могла научить Хидэёри?! Для того, чтобы не обижать других дочерей Оити но ката, следует все же отметить, что Хацу станет женой Кёгоку Такацугу, владетеля замка Оцу в провинции Оми, а самая млад-шенькая, Кого, пошла еще дальше: вышла замуж за второго сёгуна Току-гава – Хидэтада.
Все это, конечно, хорошо. Женщины нашли свое счастье, что здесь плохого?! Ничего. Ну и радовался бы Иэясу чужому счастью. Но мысль оХидэёри и его матери досаждала его все больше и больше. Он даже сгоряча выдал за Хидэёри дочь своего сына Хидэтада, Сэнхимэ. Брак, по всей видимости, носил чисто символический характер. Ведь когда мужу одиннадцать лет, а жене – семь, одной символики вполне достаточно. Однако Иэясу и после этого не успокоился. Проблема то осталась. И бу-дет оставаться до тех пор, пока на этом свете остается Хидэёри. Вдвоем им в Японии было слишком тесно. Страна то малюсенькая! И Иэясу ре-шил ждать. Ждать случая расправиться с Хидэёри и расправиться кор-ректно. Ведь это был сын самого Тоётоми Хидэёси!
Конечно, Иэясу дождался. Ему не впервой! В свое время он пред-ложил Хидэёри и Ёдогими восстановить разрушенный землетрясением храм Хокодзи, который заложил в Киото в районе Хигасияма Тоётоми Хидэёси, когда начал свою «охоту за мечами». Это тот самый храм, в ко-торый не удалось «затащить» корейского посланника. Через десять с лишним лет храм был восстановлен. Все готовились к церемонии освя-щения статуи Большого Будды. И вдруг Хидэёри получает послание Иэясу. А там просто нелепица какая-то. Якобы одна из фраз на колоколе Хокодзи сомнительная и церемонию следует отложить во избежание не-счастия. Надо Вам сказать, что на колоколе этом, будь он не ладен, ие-роглифов было нацарапано тьма тьмущая. И найти именно эти двена-дцать, надо было постараться.
Но кому надо было, и постарались и нашли. Вот эта фраза: «кокка анко кунсин хораку сисон инсё». Любому лоху, японскому, разумеется, было ясно как день, что она означает «спокойствие стране, радость и бо-гатство господам и вассалам, процветание потомству». В общем, вполне безобидное изречение. Может быть и так, но если из кокка анко взять второй и четвертый иероглифы и прочитать их по-японски, то получит-ся… Иэясу. Во дела! А имя Иэясу «разорвали» на две части вполне зло-намеренно, чтобы навлечь на него проклятия. Тут и спорить то не о чем. Мало того, второй и третий иероглифы в кунсин хораку при желании можно прочитать и как Тоётоми. И такое желание у некоторых имелось, будьте уверены. Вся фраза в интерпретации этих некоторых имела во-обще провокационный и вызывающий смысл: «Проклиная Иэясу, васса-лы с радостью ожидают процветания дома Хидэёси».
Вот какой фортиль иногда может выкинуть некоторая двойствен-ность японского языка. И как не оправдывался посланник Хидэёри, Иэя-су был неумолим. Он как бульдог вцепился в этот шанс с помощью двойственности японского языка покончить с двойственностью своего положения. Разве Хидэёри согласится с его требованием или пересе-литься в другой удел, а значит – потерять свой оплот, замок Осака, или прислать к Иэясу в Эдо в качестве заложницы Ёдогими, свою мать?! Да никогда в жизни! А раз так, то Иэясу просто должен, как истинный са-мурай, смыть свое оскорбление кровью, Хидэёри, разумеется. Неплохо еще бы и его мамашу прищучить. Ну, это как получится.
Года за два до описываемых событий Токугава Иэясу всерьез оза-ботился временным характером своего славного бытия (и тут ничего удивительного, как-никак восьмой десяток пошел, пора уже и о вечном задуматься). Во избежание всяких там недоразумений при перерожде-нии, черт его побери, он решил прислушаться к совету приближенного монаха по имени Тэнкай, очень даже загадочной личности, к которой мы еще вернемся. Этот монах посоветовал Иэясу во искупление земных грехов приступить, пока не поздно, к ежедневным молитвам о спасении души. А грехи были, даже не грехи, а грехища. Сколько самураев полег-ло от руки Иэясу на полях сражений и не сосчитать. А подвиги Токугава на невидимом фронте, где он действовал с неменьшим талантом! Нема-ло людей утонуло в «реке добродетели» (именно так переводится фа-милия Токугава). Сказано – сделано! И вот уже на свитке длиной за 10 м Иэясу ежедневно выводит один за другим шесть иероглифов «наму амида буцу», означающих «будда Амида, помилуй!». Эта фраза словно стала смыслом его жизни. Порой в день он рисовал каждый иероглиф по тысяче раз! Представьте себе такую картину. Толстенный старик, ко-торый сам уже не мог затянуть пояс своего кимоно, ростом сантиметров 155, со смиренным лицом выводит один за другим шесть иероглифов. Кто подумает, что это хитрый и жестокий повелитель всей Японии, ко-торый обращался с даймё как с цветами в горшках. Куда захочет, туда и поставит. Хоть на свет, хоть в тень, а то и вообще срежет за ненадобно-стью.
Именно во время этих молитв Иэясу и обращает внимание на дру-гие иероглифы, что на колоколе в храме Хокодзи. Вспомнили? Он снова полон энергии и решительно возвращается к земным проблемам, да не один, а вместе с двумя сотнями тысяч самураев, которые в декабре 1614 г. подступили к замку Осака. Но там тоже не мальчики засели. Осада гро-зит затянуться и Иэясу меняет тактику. Заключает с Хидэёри перемирие и под шумок засыпает оборонительные рвы замка. К «голому» замку в апреле 1615 г. подступило триста тысяч самураев Иэясу. Ожесточенные сражения продолжались более месяца, однако в мае замок запылал и в огненном пламени Хидэёри и его мать, Ёдогими, совершили самоубий-ство. Дело сделано, род Тоётоми уничтожен. Теперь ничто не угрожает могуществу дома Токугава. Внучка Иэясу, Сэнхимэ, не последовала за своим мужем Хидэёри. Ей удалось спастись. Она выйдет замуж за Хонда Тадатоки и поселится в Химэдзи. Дедушка не забудет внучку, выделив ей содержание в 100 тыс. коку риса, так сказать, на косметику и другие мелкие расходы.
Токугава Иэясу не на много пережил убиенного Хидэёри. В январе 1616 г. на него обрушились боли в животе, непроходимость пищи и прочие напасти. Но Иэясу не терял присутствия духа. Буквально за два дня до смерти он приказал проверить остроту меча, изготовленного Миикэ Хиронори. А проверяли тогда меч очень даже просто… на пре-ступнике. Когда Иэясу доложили, что меч поразительно острый, он сра-зу же положил окровавленный меч себе под подушку. Этим мечом он собирался защищать свое потомство.
Однако только меча, пусть и окровавленного, ему показалось мало. Враг не дремал! Поэтому Иэясу приказал развернуть его божественную статую на горе Кунодзан в провинции Суруга (преф. Сидзуока) лицом на запад. Ведь если на востоке многие даймё были наследственными вассалами дома Токугава, то о западных этого не скажешь. За ними ну-жен был глаз да глаз. Совершив все эти приготовления, 17 апреля 1616 г. Иэясу закончил свой земной путь в возрасте 75 лет. Его похоронили на горе Кунодзан. На следующий год здесь был построен синтоистский храм Тосёгу, посвященный Иэясу. Тосёгу можно перевести как свет с востока. Он должен был постоянно освещать запад Японии, чтобы раз-вернутая на запад статуя Иэясу постоянно видела, что замышляют мест-ные даймё. Смотрите там! Если что не так, в ход пойдет окровавленный меч Иэясу. Представьте себе, все это подействовало: междуусобицы прекратились, и страна успокоилась на долгие два с половиной столе-тия.
И сейчас многие японцы поднимаются на Кунодзан, чтобы покло-ниться Токугава Иэясу. Больших усилий это не требует. Высота горы ка-ких-то 219 м. А по пути можно заглянуть на южный склон горы, где вы-ращивается вкуснейшая клубника. Не верите? Тогда ничего не остается, как лично убедиться в этом на месте. Увидите каменную кладку и прямо туда. Клубника там! Зачем кладка? Клубника любит тепло, а камни, днем нагреваясь, ночью излучают тепло, да и от холодного северного ветра защищают. Просто парник какой-то. Вернее парилка. Из камней! А если Вас клубника «на камнях» не интересует, то на Кунодзан можно и не подниматься. Зачем мучиться?! Лучше сразу же отправиться в го-род Никко (преф. Сига). Не пожалеете! Ведь именно здесь находится главный храм Тосёгу. Сюда еще в 1617 г. вместе с частью останков Иэясу был «переселен» его дух. Японцы в этом деле большие доки. Кстати, главный Тосёгу посвящен не только Иэясу, но и Минамото Ёритомо и Тоётоми Хидэёси. Во компания какая!
Дело Иэясу продолжили его потомки, сёгуны из дома Токугава. В 1615 г., когда в стране правил второй сёгун Хидэтада, сын Иэясу, были изданы «законы самурайства» («букэ сёхатто») из 13 пунктов, которые больше всего походили на список запретов. Конечно, надо учиться и по-вышать мастерство, не пить и не гулять (в нашем смысле понимания этого слова), продвигать по службе способных людей и т.д. Но главное не в этом. А в том, что строжайше запрещалось строить новые замки, а ремонтировать старые только по разрешению бакуфу. Обо всем подоз-рительном надо было сразу же доносить кому следует. Если даймё на-думал жениться, то будь любезен в бакуфу за разрешением, без которо-го и думать об этом самом и не смей. Новым законодательством преду-сматривались и другие профилактические мероприятия по предупреж-дению заговоров и выявлению недовольных.
Однако надо было что-то делать и с христианством, которое тле-творно влияло на неокрепшие буддийские души японцев, грозя подор-вать самое важное для бакуфу – властную вертикаль. Не следует забы-вать, что в начале эпохи Эдо в Японию приходило много торговых ко-раблей из Португалии и Испании, этих разносчиков христианства по всему миру. Мало того. Сами японцы потянулись в страны Юго-Восточной Азии, где, страшно подумать, оказались без чуткого руково-дства бакуфу. А там могли поднахватать европейских ценностей, пар-ламентаризм и все такое прочее. Глядишь, и у себя на родине захотят переустроить жизнь по-новому, на аглицкий, скажем, манер. Этого до-пускать было никак нельзя, и Иэмицу, ставший в 1623 третьим сёгуном, всерьез взялся за христианство. Для этого он даже пошел на закрытие страны от иностранцев. Иэмицу был твердо уверен в том, что ключом укрепления бакуфу и его дальнейшего существования является запре-щение христианства. Токугава Иэмицу был не первым, кто попытался осадить христиан. Такие попытки периодически повторялись еще со времен Тоётоми Хидэёси.
Вообще то, Хидэёси, став наследником Ода Нобунага, и в голове не держал ничего такого, связанного с запретом христианства. Хотя, поди узнай, что и кто держит в голове. Вон Акэти Мицухидэ – с виду прилич-ный и солидный человек, а в голове держал такое, что могло заметно от-клонить от заданного Нобунага курса корабль, под названием Япония. Хидэёси же, как и его безвременно почивший господин, покровительст-вовал христианству. К примеру, разрешил иезуитам построить церковь не где-нибудь, а в Осака, своей цитадели. А что он наобещал падре Коэ-льо (и не просто падре, а главному падре Японии), с которым встретился в замке Осака в 1586 г?! Повсюду, мол, в Китае понастрою церквей, а всех китайцев сделаю христианами. Более того, и японцы не избегнут этой участи. Каково! Падре, услышав это, чуть не лишился чувств от пере-полнившей его радости. И он сразу же настрочил письмецо своему на-чальству на Филиппины. В нем он просил поддержать пушками, бое-припасами и продовольствием христианских даймё Кюсю, которых «из-водят» нехристи из клана Симадзу. Таким образом можно попытаться христианизировать всю Японию. Тогда его величество король получит таких воинственных и умных солдат, как японцы, и с их помощью смо-жет покорить Китай. И иезуиты туда же! Коэльо не предлагал захватить Японию. Зачем? Страна в эпоху воюющих провинций была значительно опустошена и истощена. А кому нужны нищие?! Их и в Португалии с Испанией хватает. А как плацдарм для нападения на Китай – Япония вполне годилась.
Но не долго радовался, предаваясь сладким мечтам, падре Коэльо. В 1587 г. Хидэёси, покоряя Кюсю, понаслышался такого, что сразу раз-вернулся лицом к буддизму, а… скажем так, спиной к христианству. Только подумайте! Южные варвары в Хирадо, Нагасаки и других портах сотнями закупают японцев и японок, заковывают в цепи, запихивают в трюмы кораблей и распродают в Корее, Китае и Юго-Восточной Азии. С живых коров и лошадей варвары сдирают шкуру и руками едят мясо. Во владениях крещеных даймё христиане крушат буддийские и синтоист-ские храмы. И уже форменное безобразие. Просто срам какой-то. Гово-рят, что во владениях Омура церкви пожертвован целый город Нагасаки. Ну, это уже полный беспредел.
Надо было что-то делать. И Хидэёси сделал. Взял и издал в 1587 г. указ об изгнании патеров (иезуитов). Его, естественно, волновали не за-кованные в цепи соотечественники, испытывающие определенные не-удобства в трюмах кораблей, и не душераздирающее мычанье коров, с которых сдирали шкуру. А то, что сырое мясо да руками, - это вообще мелочь, на которую внимания то обращать не стоит. Тем более тем, кто привык к сырой рыбе. Хидэёси волновало совсем другое. Что именно? Да та жа прибыль, которую приносила христианским даймё торговля с португальцами и испанцами. Если так пойдет и дальше, то они подна-копят силенок, достаточных для противодействия самому Хидэёси (вспомните, что писал падре Коэльо своему начальству). Более того, для христианина главное – бог, творец неба и земли. И в этом ничего страшного. А вот то, что приказ господина можно и не выполнять, если он противоречит божьему ученью, совсем другое дело. Тогда выходит, что и приказы Хидэёси могут игнорироваться. Это уже слишком. Да и вообще христианство сделало свое дело в объединении страны, ослабив, как могло, силу воинствующего буддизма, и теперь с ним можно и не церемониться. А вот торговля с варварами пускай остается. Дозволяю! Иначе, откуда взять какую-нибудь заморскую штуковину для услады души и тела. Однако любая торговля с Европой была неотделима от христианства. Если впускать их корабли, то обязательно в страну про-скользнут и миссионеры. Так и случилось. Иезуиты втихомолку про-должали свое дело, а указ 1587 г. получился каким-то половинчатым и до конца выполнен не был.
Постращав христиан, так, больше для виду, Хидэёси словно забыл о них. Еще бы! В этой текучке и не то забудешь. Тут и усмирение непо-корных кланов, и охота за мечами, и обмер полей. А там поход в Корею, подготовка к новому походу туда же… Христианство вроде бы вздохну-ло свободно, а тут вдруг в 1596 г. на берег залива Урадо провинции Тоса (остров Сикоку) выносит испанский корабль Сан –Филиппе. Все бы ни-чего. Мало ли что выбрасывает на берег бушующее море-океан. Да ка-питан корабля оказался излишне разговорчивым. Если его послушать, то выходило, что за миссионерами, как водится, обязательно прибудут солдаты. И при поддержке местного христианства запросто захватят всю Японию. Скорее всего, капитан наговорил все это не со злобы, а так, в шутейном разговоре или же под действием рома. А он и вправду может забрать так, что и не такое померещится.
Однако Хидэёси принял его слова близко к сердцу. Ведь они раз-бередили его старые сомнения. Как, про его указ забыли? Надо напом-нить. И вот в Киото и Осака арестовывают Педро Баптисту и еще 25 че-ловек, открыто проповедовавших слово божье. Их поводили по этим го-родам и 5 февраля 1597 г. распяли в Нагасаки. Они стали первыми хри-стианами Японии, принявшими мученическую смерть за веру. Среди них помимо семнадцати японцев-христиан, трех японцев-иезуитов было и шесть францисканцев. И это довольно интересно. Не то, что их распя-ли, а то, что они то делали в Японии? Как известно, итальянец Фран-циск Ассизский основал первый нищенствующий орден для проповедо-вания идеалов евангельской бедности для отвлечения верующих от уча-стия в еретических движениях. Дело, конечно, нужное. Но вот ведь не-задача. Не до всех и не везде доходили эти идеалы. Вот и пришлось францисканцам вместе с доминиканцами осваивать тонкости инквизи-ционного процесса с пытками там всякими и сожжениями на костре. А как иначе вернуть заблудших чад в лоно католической церкви и убе-дить их во всей вредности богохульства? По всей видимости, протес-тантская ересь успела просочиться и в Японию. Как? В этом, наверное, и предстояло разобраться отчаянным францисканцам, и по возможности разыскать источники протечки. Ведь что ни говори, а розыск – основа инквизиции. Правда, францисканцам в Японии не повезло. Их самих разыскали… Мучения христиан не были забыты. В 1861 г. папа Пий 9 причислил их к лику святых, установив 5 февраля днем их памяти. А в самой Японии в Нагасаки в квартале Нисисака был построен монумент с барельефами двадцати шести мучеников, чем-то напоминающий па-мятник двадцати шести бакинским комиссарам в Баку.
Но все это цветочки. Ягодки были впереди. В декабре 1613 г. уже Иэясу издает указ, запрещающий христианство. Бакуфу Эдо к этому времени вошло в силу и могло взяться за христиан уже по-настоящему, без всякой половинчатости. В декабре 1623 г. в Эдо в районе Фуданоцуд-зи было сожжено 50 христиан. Их мужественная смерть ясно показала всем, на что способны эти люди ради своей веры. И таких христиан в Японии было еще много. Миссионеры все же славно поработали.
Бакуфу повело себя еще жестче. Буквально вся страна была утыка-на табличками-предупреждениями: «Христианство запрещено. Обна-ружишь похожего на верующего, сразу донеси и получишь награду». Доносчиков награждали, а всех других – казнили. И христиан. И тех, кто их прятал. И тех, кто не донес на того, кто прятал. И господина того, кто прятал. И не просто казнили, а предварительно пытали и пытали с вос-точной выдумкой. Вот, к примеру, традиционная японская накидка от дождя, мино называется, которую сплетали из соломы, осоки, китайско-го мисканта и чего-то еще. Отличная, надо Вам сказать, защита от снега, дождя, морской воды, грязи. Местные инквизиторы любили плотненько укутать христианина в эту накидку и поджечь ее. Что было дальше, Вы уже, наверное, догадались. Зрелище не для слабонервных. В народе по-добную пытку прозвали «мино одори», где одори означает танец. Смысл всего выражения попытайтесь перевести сами. Даже при нераз-витом воображении это будет сделать совсем не трудно.
Для тех, кто не отказывался от своей веры, мучения продлевались. Например, отпиливали голову бамбуковой пилой. Особой популярно-стью среди инквизиторов пользовалась вулканическая зона Ундзэндакэ в центральной части полуострова Симабара (преф. Нагасаки).
Красивейшее место с множеством кипящих минеральных источников. Несчастного могли бросить прямо в кипяток или же подвесить в потоке раскаленного пара, извергаемого на поверхность земли прямо из преис-подни. Точно такой же принцип японцы использовали для варки риса на пару. Только там требовался водяной котел, который надо еще раз-кочегаривать дровами, а здесь, в Ундзэндакэ, за кочегара – сама матушка природа.
Как определяли христианин ты или нет? Очень просто, с помощью методики «эбуми» (э – картина, буми – наступать ногой) – попрание но-гами в знак отречения от христианства ликов Христа и Девы Марии. Ес-ли ты даже чуть-чуть заколебался перед тем, как поставить ногу на свя-тое изображение, все ясно, ты – христианин со всеми вышеизложенны-ми последствиями. А могли и догола раздеть, запихнуть в мешок из ри-совой соломы и затянуть веревкой так, что и пальцем не пошевельнешь. Ость рисового колоса словно гвоздь впивается в тело, а сверху навалива-ют другие мешки, и каково было нижним?! Так они, бедолаги, непод-вижно и лежали и мучениям, казалось, не будет конца…
А разве христиане не пытались сопротивляться? Пытались, конеч-но. За японскими пролетариями села не заржавеет! Но разве без соответ-ствующей подпитки как внутренней, так и внешней долго продер-жишься?! А бакуфу Эдо, как Вы уже знаете, спуску христианам не дава-ло как простым, так и именитым. С простыми все ясно, а вот касательно именитых парочка примеров будет не лишней с точки зрения понима-ния сложившейся обстановки. Взять того же христианского даймё Ко-ниси Юкинага. Человек известный, владетель полуострова Симабара, что на Кюсю. Именно там христиане будут проходить испытание на ве-ру в красивейшем местечке Ундзэндакэ. По религиозным или каким иным соображениям, но в Сэкигахара дон Августин выступил на сторо-не Исида Мицунари. И вот его голова уже выставлена в Киото на общее обозрение.
Соседом дон Августина был Джоан Протасио, в миру – Арима Ха-рунобу, владетель острова Амакуса. У него все шло ничего вплоть до 1609 г., когда в Макао португальцы захватили его корабль. А еще едино-верцами называются! Разве самурай даже с душой христианина мог стерпеть такое?! Конечно, нет. Вместо того чтобы подставить вторую щеку, он взял и утопил в Нагасаки португальский корабль. И все бы ни-чего, но времена были уже другие. Бакуфу Эдо очень болезненно реа-гировало на все несогласованные с ним действия и поступки. А Джоан в горячке видимо забыл заручиться согласием бакуфу. Как выяснилось, зря! В 1612 г. после некоторой проволочки он был все же казнен. Поря-док должен быть один для всех! Другому христианскому даймё, Такаяма Укон, повезло больше. После запрета христианства Джюста не лишили головы, а просто выслали в Манилу, где он и умер от болезни.
Вместо убиенных христианских даймё пришли новые владетели и активно стали изводить христиан, заодно обложив всех крестьян тяже-лыми налогами. Но ратоборцы с заморской ересью явно перестарались, перегнули палку, так сказать. И в октябре 1637 г. христиане Симабара и Амакуса подняли восстание, которое полыхало вплоть до февраля сле-дующего года, когда было жестоко подавлено не без помощи пушек, па-ливших с голландских кораблей. У протестантов были старые счеты к католикам, в первую очередь коммерческие, конечно. И они своего до-бились. Португальцы были изгнаны из их последнего прибежища в Японии – искусственного островка Дэсима в порту Нагасаки, а на их ме-сто вселили… Верно! Голландцев.
Симабарское восстание трудящихся христиан рассеяло последние иллюзии бакуфу о путях развития страны. В 1639 г. португальским ко-раблям было запрещено посещение Японии. Дверь страны окончатель-но захлопнулась как на вход, так и на выход. Некоторое послабление было сделано для голландцев. А китайцы и корейцы вообще не в счет. Там свои дела. Дверь оставалась закрытой более двухсот лет. Лишь в 1854 г. ее буквально вышиб морским ботинком коммандор Перри. И его можно понять. Где же, как не в Японии, могли отдохнуть славные аме-риканские китобои.
В японском языке для обозначения закрытия страны для ино-странцев используется выражение «сакоку». Это сочетание двух иерог-лифов, цепь и страна, придумал голландовед и астроном Сидзуку Тадао (1760-1806), который критически относился к международной политике бакуфу. Вполне вероятно, что он сподобился «навесить цепь на страну», изучая вопросы образования солнечной системы. Ведь браться за выяв-ление причин бытия без богатого абстрактного мышления не стоит. Даже не пытайтесь!
К закрытию страны нельзя относиться только критически. Мол, знаем мы Вас! Нас не проведешь. И христиан поприжали и страну за-крыли лишь для того, чтобы монополизировать в руках бакуфу всю внешнюю торговлю. А она приносила доход, из-за которого и не на та-кое решишься. Да и серебро целее будет. На рудниках Икуно в провин-ции Тадзима, Омори в Ивами, Аикава в Садо и других добывали аж треть всего серебра в мире, но оно стремительным потоком утекало за границу. Однако закрытие страны позволило не только уберечь серебро, но и сохранить самобытность японской культуры. Этого разве мало? А еще ведь именно в годы изоляционизма в Японии получила развитие идея энергосбережения. Природных ресурсов мало, импорта – кот на-плакал, только и остается, что экономить и беречь то, что имеется. Дру-гого то не было и не предвиделось, по крайней мере, тогда. А к чему привела вся эта бережливость и говорить то нечего. И так все ясно. По-этому не следует, наверное, сёгунов Токугава огульно обзывать ретро-градами. Их политика изоляционизма не была лишена смысла, скорее даже наоборот.
В заключение этого раздела хотелось бы упомянуть вот о чем. Японская история делится на определенные временные эпохи или пе-риоды, называемые дзидай. Здесь и Дзёмон дзидай, и Хэйан дзидай, и Камакура дзидай, и Муромати дзидай, да и другие «дзидаи» имеются. Периодизация японской истории сама по себе и ее особенности доволь-но интересная штука и заслуживает отдельного изложения, поэтому хо-телось бы перепрыгнуть сразу через несколько периодов и приступить непосредственно к сэнгоку дзидай – эпохе воюющих провинций. Если следовать учебникам и энциклопедическим словарям, а поступать иначе нет особых резонов, то под этой эпохой следует подразумевать период с 1467 г. (начало смуты годов Онин) до 1568 г., когда Ода Нобунага побе-доносно вступил в Киото вместе с Асикага Ёсиаки, и пошел процесс объ-единения страны. Такая датировка очень удобна для запоминания: как раз выходит, что самураи воевали между собой ровно сто лет. Тут вместо конкретных, но несколько нудноватых «воюющих провинций» можно придумать что-нибудь и повыразительнее, поэкспрессивнее, если так можно выразиться. К примеру, «полыхающее столетие». Или вот, «сто-летие крови». Совсем неплохо!
Однако оказывается, что, несмотря на всю эту экспрессию, не все согласны округлять этот период до ста лет, и выдвигают другие вполне научно-обоснованные версии. Примеры? Пожалуйста. Начало эпохи «воюющих провинций» - 1491 г., когда личность под именем Исэ Син-куро, во многом и наполнившая содержанием выражение «низший по-давляет высшего», стала даймё Ходзё Соун. Завершение эпохи – 1573 г., когда Ода Нобунага изгнал из Киото последнего (пятнадцатого по сче-ту) сёгуна Асикага, Ёсиаки (как говорится, хозяин – барин, хочу – при-веду, хочу – выгоню), и бакуфу Муромати перестало существовать даже на бумаге.
Другие считают, что провинции воевали до 1590 г., когда Тоётоми Хидэёси удалось в целом силой замирить страну. Третьи идут еще дальше, аж до 1615 г., когда завершилась летняя кампания в Осака и род Тоётоми был искоренен. А есть ведь и четвертые и пятые и десятые, ко-торые пытаются по-своему обрамить временными рамками бурные со-бытия этой эпохи. В общем, согласия тут нет, и не предвидится.
А вот в чем согласие давно достигнуто, так это в том, что 1568-1582 гг. относят к периоду Адзути, а 1582-1598 гг. – к периоду Момояма («пер-сиковая гора»). Эти периоды часто объединяют под общим названием Адзути-Момояма. Правда, и здесь возникают некоторые вопросы. Нобу-нага выстроил замок Адзути и сделал его оплотом объединения страны. Тут к названию периода никаких вопросов. Все ясно и логично. В 1594 г. по примеру своего босса Хидэёси также возводит замок в местечке под названием Фусими. Оно славилось своим гористым пейзажем. Недаром же сюда еще в эпоху Хэйан приезжали полюбоваться луной. Да и та-мошнее сакэ набирало авторитет среди любителей этого славного сбро-женного напитка. Что еще надо для услады души и тела?! Вот почему последние годы своей жизни Хидэёси провел в замке Фусими, откуда осуществлял мудрое руководство страной. В связи с этим, следуя топо-нимической логике, так и напрашивается название Адзути-Фусими. И вдруг – Момояма. Зачем, почему… Вот Вам еще одна загадка японской истории. Но время берет свое. Глядишь, и ее разгадают, и в ближайшем будущем этот период действительно станут называть Адзути-Фусими или Адзути-Осака?! Хотя… вряд ли. Традиции – вещь серьезная и топо-номика здесь не исключение.
Откуда взялась эта Момояма? Где искать ее денотат, т.е. предмет-ное значение этого названия? Все знают, что денотатом имени «утрен-няя звезда» является планета Венера, а вот с денотатом Момояма надо бы разобраться. Одни связывают это название с тем, что рядом с замком Фусими была гора, на которой росли персиковые деревья. Именно об этих персиках писал в своем путевом дневнике «Кости, белеющие в по-ле», Мацуо Басё:
Пусть намокло платье мое,
О цветущие персики Фусими,
Сыпьте, сыпьте капли дождя!
(Перевод В.Н.Марковой)
Ничего не скажешь, очень даже поэтическая версия. Вообще то Момоя-ма называется квартал на северном берегу реки Удзигава в районе Фу-сими в Киото (всего в Киото 11 районов). Именно здесь Хидэёси и по-строил замок, положивший начало призамкового города Фусими. После смерти Хидэёси его сын обосновался в замке Осака, а в замок Фусими вселился сам Токугава Иэясу. В 1625 г. по приказу бакуфу замок Фусими был разрушен. Видимо в честь десятилетия уничтожения дома Тоётоми. Замок был разрушен до основания, а затем… на его месте были посаже-ны персиковые деревья. Как Вам уже известно, местность там гористая, поэтому, где персики ни сажай, всюду получается персиковая гора. Это еще одна топонимическая версия Момояма.
В 1931 г. город Фусими стал районом Киото, и после Второй Миро-вой войны на месте персиковых деревьев выросли жилые дома квартала Момояма. Не одними персиками живет человек! Правда, и сейчас там есть на что посмотреть. Это и восстановленная главная башня замка Фу-сими. И расположенная рядом усыпальница императора Мэйдзи, пра-деда нынешнего императора Японии. Да и встреча с сакэделами Фуси-ми, а главное, - с результатами их труда будет совсем не лишней. И не сомневайтесь!
5. А ну-ка, отгадай (загадку Хоннодзи)
5-1. Суть вопроса
Подумаешь загадка! Вот кто убил шведского короля Карла 12 вече-ром 30 ноября 1718 г. под стенами норвежского города Фредерикскалля – это загадка. А тот же инцидент в Росуэлле (США) в 1947 г. Без всякого сомнения – великая тайна. Говорят, что там побывали пришельцы из космоса. Или вот еще загадка: могли ли отравить Наполеона. Вот это масштаб, вот это размах. Я уже не говорю о гибели отряда Уральского политеха зимой 1959 г. в районе города Ивделя в Приполярном Урале. По слухам ханты-мансийские шаманы такое сотворили со студентами, что лучше не вспоминать. Вот это тайны. Вот где надо копать и копать. Вот на чем нужно заострять внимание прогрессивной общественности, а не отвлекать ее междуусобчиками вроде инцидента в Хоннодзи. Просто мелкотемье какое-то получается.
Так-то оно так, но и японцев понять можно. Что для нас мелко, для них может оказаться ой как глубоко. И, естественно, им намного инте-реснее разобраться в загадках смерти Ода Нобунага, чем, скажем, Сер-гей Мироновича Кирова или Петра Мироновича Машерова. Вместе с этим нельзя, конечно, считать, что все японцы только и думают о при-чинах поступка Акэти Мицухидэ. Им есть над чем поломать голову и помимо этого. Здесь и безработица, и рост преступности, и прочие на-пасти. Дешевый импорт серьезно «навалился» на товары местного про-изводства. Ну, куда, скажите, деваться японскому труженику? Ему хошь не хошь, а минимальные 640 йен в час вынь да положь. А иностранец, как ближний, так и дальний готов трудиться куда как за меньшие день-ги. Как поступит работодатель? А Вы как думаете? Вот и приходится японцу задуматься о хлебе насущном. Да и решетки на окна наварить будет не лишним делом. Да и в двери замочек надо бы позаковырестее. В целом, одни проблемы. До загадок ли Хоннодзи, милок?
Но природа не терпит пустоты. Ну, Аристотель, ну голова! Как не труден быт, стоит в наших знаниях образоваться пробелу, т.е. пустоте, как туда сразу же направляется материя наших знаний, и пустота ока-зывается завалена массой версий, да еще каких! Вот, к примеру, что пи-шет в своей книге «Самураи. Военная история» Стивен Тёрнбулл. Так погиб Ода Нобунага в возрасте сорока девяти лет от руки посредственного военачальника, который воспользовался удачным стечением обстоятельств. Можно лишь гадать о мотивах Акэти Мицухидэ. Возможно, он имел преуве-личенное мнение о своем поэтическом даровании при том, что его стихи не нравились Нобунага… Нобунага прозвал его «плешивцем». Однажды, когда Но-бунага был пьян, он зажал под мышкой голову Мицухидэ и стал отбивать на ней такт боевым веером. Эти оскорбления и зависть, возможно, и побудили Мицухидэ убить Нобунага. Есть, однако, подозрение, что отсутствие в тот момент Хидэёси и Иэясу было не просто совпадением. Никаких свидетельств в пользу заговора, правда, представлено не было, да никто и не искал.
Ничего не скажешь. Написано лихо и со знанием дела. И, главное, очень даже убедительно. Всем ясно и понятно, что Мицухидэ, куда ни глянь, сплошная посредственность. И военачальник так себе, и со сти-хами у него не очень складывалось. А тут еще и веером по башке, пле-шивой… Да кто же вытерпит такое?! Акэти Мицухидэ и не вытерпел. Взял и сжег своего мучителя. Не сразу, конечно, а как только сложились обстоятельства. Лучше надо разбираться в поэзии и поэтах, дорогие то-варищи! Правда, некоторые, нет, не вопросы, а так, вопросики по пово-ду этой версии все-таки возникают. Держал ли бы при себе Нобунага посредственного военачальника? Маловероятно. Не искали ли свиде-тельств в пользу заговора? Искали и ищут до сих пор. А вот отсутствие в тот момент Хидэёси и Иэясу вопросов как раз и не вызывает. Причина отсутствия была вполне уважительной. Первый по приказу Нобунага уже давно месил грязь под Такамацу, а второй по совету того же Нобу-нага знакомился с достопримечательностями Киото и Нара.
Далее Стивен Тёрнбулл пишет. Время, конечно, было жестокое, но Но-бунага жестокостью превзошел всех… Что касается Иэясу, то история, ко-торую о нем рассказывают, настолько типична, что вполне может быть правдой. Его пытались перехватить по дороге из Сакаи в Окадзаки люди Акэ-ти. Во время этого опасного путешествия ему однажды пришлось спрятаться на грузовой барже под кучей тюков с рисом. Самураи Акэти обыскивали лодку, тыкая копьями в тюки. Острие одного из копий резануло Иэясу по ноге, но он хладнокровно снял повязку с головы и вытер кровь с наконечника прежде, чем копье вынули.
И что из этого отрывка следует? А то, что Акэти пытался лишить жизни и Иэясу. Значит, последний к заговору не имеет никакого отно-шения. И перед потомками чист, как слеза ребенка. Не то, что этот ока-янный Акэти… Правда, с тюками как-то не очень убедительно все вы-глядит. Представьте себе. Лежите под тюками, снимаете повязку, хлад-нокровно, и тянетесь к ноге, опять же под тюками… Трудновато, конеч-но. Да еще с комплекцией Иэясу. Да еще с толпой самураев наверху. Вестерн, да и только! Самому Акэти повезло значительно меньше, вер-нее, совсем не повезло.
…Когда он убегал через рисовые поля, его узнали крестьяне, которые вы-шли пограбить; они схватили его и забили до смерти. Во дают! Во закруче-но! Самурай, полководец и на тебе – забит до смерти крестьянами, ко-торые по обыкновению вышли пограбить. Позорнее смерти и не при-думаешь. Точка поставлена. Собаке – собачья смерть! Все вроде бы и не причем. Кто под тюками, кто еще где. В дерьме один Акэти Мицухидэ. Так в нем он и прибывает и по сей день, по крайней мере для тех, кто наотмашь поверил в версию уважаемого Стивена Тёрнбулла, отнесся к ней некритично, так сказать. А поверить можно. Отчего не поверить? Все так логично и … предвзято, что так и видишь перед глазами Токуга-ва Иэясу, редактирующего рукопись Тёрнбулла перед отправкой ее в типографию.
Но свет клином не сошелся на одном лишь писателе, даже таком, как Тёрнбулл. И слава богу. И хорошо. Есть и другие, которые копают в том же направлении. И хотят докопаться до истинных причин поступка Акэти Мицухидэ. Взять того же Хироаки Сато. В книге «Самураи: исто-рия и легенды» он пишет о своем соотечественнике следующее. 27 мая Акэти Мицухидэ, губернатор Хюга, посетил святилище на горе Атаго и в течение ночи несколько раз бросал священный жребий. 28 мая у Ниси-но Бо со-стоялось состязание в стихосложении рэнга… Когда было сложено сто строк, он вернулся в Камэяма… Было выдвинуто несколько объяснений поступку Ми-цухидэ, который служил Нобунага аж с 1567 г. Самое убедительное принадле-жит историку Кувата Тадатика. В Мицухидэ накопился гнев против его гос-подина, который относился к нему, знатному полководцу, как к простому сол-дату и не раз публично оскорблял его…
И японцы туда же. И они толдычат про гнев и публичные оскорб-ления. Да кто же тогда, скажите на милость, не гневался на Ода Нобуна-га?! Кого он не оскорблял, хоть публично, хоть приватно?! Таких уни-женных и оскорбленных хоть пруд пруди. А замахнуться на Нобунага решился один лишь Акэти. Почему? Вспылил, конечно. С кем не быва-ет! Вот и вся версия. И голову ломать не надо. А тут еще какое-то состя-зание в стихосложении рэнга. Какая-такая рэнга? Что за состязание? Да еще накануне такого события! Выходит, ему и заняться было нечем? В общем, вопросов больше, чем ответов. А если взять и попробовать все же разобраться во всем этом. А что, возьмем и попробуем! Не хочется ведь довольствоваться тем, что … в 1582 г. Нобунага погиб от руки одного недо-вольного вассала (Дж. Б. Сэнсом «Япония. Краткая история культуры») или тем, что… в 1582 г. трагически погибает Нобунага, к которому Иэясу, верный его друг, относился с искренним почтением («Живая история восто-ка»). Дружба – вещь, конечно, хорошая. Какие тут вопросы?! Но если один друг приказывает другому убить старшего сына, сохранится ли то-гда в душе того, другого, искреннее почтение или вместо него зародится в голове что-то нехорошее? Вот именно! Однако об этом чуть позже.
5-2. Поэтическое отступление
Многим может показаться очень даже странным наличие поэтиче-ского отступления в контексте данного сочинения. Какая такая поэзия в эпоху воюющих провинций? Каким боком поэзия связана с загадкой Хоннодзи? До стишков ли было во времена кровавого передела? Подоб-ные вопросы могут перерасти в искреннее недоумение. А в своем ли уме автор? Не сбрендил ли он на почве подозрительности ко всем и ко все-му? А вслед за недоумением, глядишь, и санитары появятся, которые со всей осторожностью (случай-то особый!) сопроводят сбрендившего туда, где ему и подобает прибывать в кругу таких же изыскателей. Благо, это совсем и не далеко, минут пятнадцать по свежему воздуху…
Чтобы этого не произошло, хотя бы в ближайшей перспективе, хо-телось бы сразу развеять все сомнения. Была поэзия и в эпоху воюющих провинций! Куда от нее денешься. На то она и поэзия. Более того, уме-ние самураем слагать стихи приравнивалось к умению владеть мечом. Вот так! И слагать надо было не только по зову души, когда мысли, вос-паленные очарованием бытия, сами собой превращаются в поэтические строки, но и «под заказ» на ту или иную тему в весьма ограниченном временном интервале. Кто знал, что взбредет в голову хозяину самурай-ского застолья, каким поэтическим заданием он озаботит своих васса-лов? Вот именно. Никто! Все и старались не ударить лицом в грязь. Бла-го было, где развернуться. Здесь и нагаута, и танка, и сэдока… Знай, твори, хоть в одном, хоть в нескольких поэтических жанрах. И они тво-рили, сосредоточившись главным образом на танка.
Нерифмованные стихи танка стали популярны в Японии еще где-то в седьмом веке. На русский язык танка часто переводят как короткая песня. Однако все мы с детства привыкли к тому, что стихи – это когда читают, а песни – это когда поют, под гармошку там или другой какой музыкальный инструмент. Конечно, короткая песня звучит очень по-этично, но, надо признать, и не совсем обычно для нашего российского менталитета, который как-то не привык к коротким песням. Уж если за-тянули, то куплета на три да еще с припевом. Вот это песня! Поэтому в дальнейшем для адекватности восприятия под словом танка мы будем подразумевать не песню, пусть и короткую, а стихотворение, т.е. танка будет не «она», а «оно».
По меткому определению академика Конрада танка – это стихо-творение в 31 слог (5-7-5-7-7). Первые три метрические единицы образу-ют первую строфу, последние две – вторую. Казалось бы все ясно. Слог есть слог и что тут особенно рассуждать. Но не все так просто. Оказыва-ется, слог в русском языке и в японском – две большие разницы. В рус-ском отдельный слог, как правило, смыслового значения не имеет. Возь-мем, к примеру, то же стихотворение. Слово одно, а слогов в нем, как мне кажется, шесть. Каждый их них в отдельности – ничто, и только «объединив» усилия, приобретают понятный всем нам смысл. В япон-ском все обстоит несколько иначе. По ихнему стихотворение будет ута. При этом слоги у и та имеют смысловое значение не только в совокуп-ности, но и по отдельности. У – это и «заяц» (четвертый знак зодиака), и восток (направление), и бытие (философское), и баклан (в орнитологи-ческом понимании). Та – это и другое, и рисовое поле, и кое-что еще.
К чему все эти рассуждения? А к тому, чтобы предупредить всех начинающих энтузиастов-танканистов: «упаковать» танка в 31 слог рус-ского эквивалента довольно трудно. И дело тут не в таланте, а в различ-ном информационном содержании русских и японских слов. Хотя тео-ретически, да и практически вполне возможна арифметическая подгон-ка перевода под оригинал, а вот качество такой подгонки будет зависеть в полной мере от творческих способностей подгоняющего.
Теперь, для лучшего переваривания вышеизложенного (если это вообще возможно) самое время привести несколько примеров танка в переводе с древнеяпонского И.А.Борониной.
Никто не принуждал
Меня пускаться в путь.
Скажу себе:
Не хочется идти!
И поверну домой.
Любовью изнуренный
Не знаю, как и лечь:
В какую сторону
Я головой лежал,
Когда тебя во сне увидел.
Как ни жалей,
И сколько ни рыдай,
Все бесполезно!
Вода потока утекла
И не вернется.
Танка были наполнены реальными чувствами и ощущениями, касав-шимися как жизни императорского двора (а другой «зачинатели» этого жанра и не знали, но, может быть, только догадывались, что она сущест-вует), так и вечных проблем любви и смерти. Японцев в этих стихах привлекало не только смысловое содержание, но и само звучание слов, порождаемое формой танка и вызывающее определенные эмоции и ас-социации на подсознательном уровне. Отшлифованный звукоряд танка обладал изяществом и мягкостью, и оказался столь мил японской душе, что этот поэтический жанр, возникший в древние времена, прошел ис-пытания временем и сохранил свою популярность в настоящее время и останется таковым, без всякого сомнения, и в будущем.
Говоря о танка, нельзя пройти мимо такого явления в поэтической жизни самурайского сословия как предсмертные стихи. Они были вроде духовного наследия самурая, в котором он кратко, но емко резюмировал прожитые годы. Смерть могла настигнуть самурая в любой момент, по-этому предсмертные стихи наряду с завещанием сочинялись заранее. Так надежнее. Эти стихи могли быть написаны в разных стилях. Тут и кёгэн (средневековый фарс), и канси (китайские стихи), и гэ (буддий-ские гимны), но большинство поэтов в предчувствие смертного часа от-давало предпочтение танка. В годы воюющих провинций сочинение предсмертных стихов стало традицией, даже неписанным правилом. Хошь, не хошь а стихи эти сложи, а не то прослывешь невеждой. Вот они и складывали. А если не получалось, то на помощь всегда мог придти друг или доверенное лицо, не обделенные поэтическим даром. Взять то-го же Тоётоми Хидэёси. Стихи у него и правда хороши, но некоторые, наверняка какие-нибудь злопыхатели, завистники чужого таланта, счи-тают, что слишком даже хороши для такого солдафона, и скорее всего не его рук дело. А вот и сами стихи Тоётоми Хидэёси:
Как капелька росы возник
Как капелька росы исчез
Не обо мне ли это?
Прожитое в Нанива
Все тот же сон во сне.
Акэти Мицухидэ накануне сражения в Ямадзаки сложил следующие предсмертные стихи.
Есть только путь один:
Повиноваться или нет.
Пронзенный в сердце зовом долга
Я пробудился ото сна длиною в жизнь
И в землю ухожу.
Асикага Ёситэру тоже не ударил в грязь лицом:
Майский дождь
Не то роса, не то слеза
Кукушка!
За облака
Имя мое вознеси.
Танка, конечно, вещь, что надо, но это все же продукт индивидуального творчества отдельного автора, что, разумеется, совсем и не плохо. Одна-ко в японском обществе, несмотря на его расслоение, все же сохранялись пережитки первобытности с ее неистребимым коллективизмом, когда и на мамонта всей деревней, да и «горбушку хлеба и ту пополам».
Вот некоторые члены этого общества (по всей видимости те, у кого с индивидуальным творчеством не заладилось) в поисках новых поэти-ческих форм и попробовали слагать танка не в тоскливом одиночестве, а, к примеру, вдвоем: верхнюю строфу слагает один, а нижнюю – второй. Новаторы не остановились на этом и продолжали экспериментировать. Опытным путем они установили, что «нанизывать» строфы намного приятнее в хорошей компании человек этак из 5-6. Так сказать, в друже-ской атмосфере, да еще под сакэ с разными там закусками творить сподручнее. И кто-же с этим будет спорить?! Плоды такого коллектив-ного труда стали называть емким словом рэнга. Оно состоит из двух ие-роглифов: рэн – образовывать цепь (вереницу) и ка – стих.
Все большую популярность приобретали «вечера» рэнга, участни-ки которых старались перещеголять друг друга в умении «нацепить» длинную строфу на короткую или наоборот. Так появилось танрэнга – короткое рэнга. Как все это происходило? Примерно так.
1562 г. Замок Иимори в провинции Кавати (преф. Осака). В гости к хозяину замка, Миёси Тёкэй, приехали любители рэнга, чтобы в теплой компании провести поэтический вечерок. И что тут такого уж особенно-го? Ну, собрались, ну выпили, сложили пару тройку строф, да и разъе-хались. И об этом писать? Конечно, можно было и не писать, если бы не хозяин замка. Личность, надо Вам сказать, очень даже интересная. Когда Миёси исполнилось 20 лет, он по быстренькому разобрался с соседями, и добрался аж до Киото, где изгоняет своего господина, заместителя сё-гуна (канрэй – по-японски) Хосокава Харумото, и без зазрения совести начинает верховодить в бакуфу Муромати, т.к. «буйных» в нем не оста-лось. К тому же в руках Миёси оказался город Сакаи, центр японской торговли, что значительно способствовало его карьере в самурайской среде. Однако Миёси не только славно размахивал мечом и строил вся-ческие козни, но был и высокообразованным человеком, известным мас-тером рэнга. Его даже приглашали на поэтические соревнования в дом Коноэ. А это Вам не фунт изюма. Из этого дома назначались регенты и канцлеры. Так что участие в вечеринке в замке Иимори такого гиганта вполне достойно специального упоминания.
Дело близилось к концу, когда один из гостей сложил нижнюю строфу: «тростник, теряющийся средь мисканта». И здесь процесс за-стопорился. Никто не мог добавить к нижней верхнюю строфу. Когда все присутствующие ломали голову над этой строфой, которая никак не давалась, хоть убей, вошел слуга Миёси и прошептал ему на ухо печаль-ное известие: в сражении погиб его младший брат Ёсиката. Сохраняя присутствие духа, Миёси добавляет верхнюю строфу: «болото старое, уж не мелевшее, а полем ставшее». И только после этого отправляется в бой за отомщение павшего воина. Вот это выдержка! Вот это мужество! Да и само рэнга удалось на славу:
Болото старое,
Уж не мелевшее,
А полем ставшее.
Тростник,
Теряющийся средь мисканта.
Короткое рэнга – хорошо, а длинное – лучше! Это осознали еще в эпоху правления экс-императоров (11-12 вв.), и совместными усилиями (т.е. в коллективе) стали складывать рэнга «подлиннее». Размеры вереницы стихов постепенно (и со временем, конечно) увеличивались, и уже в на-чале эпохи Камакура она стала достигать 50, 100 и даже 120 строф. На закате Камакура как-то само собой основным стало рэнга из 100 строф. Оно получило название «рэнга хякуин» и имеет самое непосредствен-ное отношение к теме нашего повествования.
Поток коллективного творчества стремительно набирал силу и грозил стать нерегулируемым, а там, поди, отличи, где рэнга, а где на-гаута, сэдока или, скажем, частушка. В этом жанре словесно-музыкального творчества тоже нанизывают строфы-куплеты. И еще как! Да все с шутками и прибаутками, да с юморком, а это уже хайкай. Именно так называлась средневековая юмористическая поэзия в целом и рэнга – в частности. Так что все грозило превратиться в поэтическую кучу малу, если бы не Нидзё Ёсимото. Аристократ по крови он был и «великим министром» и регентом (четыре раза). Его карьера шла по на-растающей с молодых лет и при императоре Годайго и при северном дворе, однако истинным призванием Нидзё было все же рэнга. Вместе со своим учителем, Гусай, (а это вообще был мастер из мастеров и почитал-ся первым среди всех), Нидзё составил в 1356 г. первую антологию рэнга «Цукубасю», в которую вошли примерно 2200 хокку и прочих строф рэнга 530 авторов, в том числе и самих составителей, причем авторами были как императоры, так и простолюдины. Это был действительно ти-танический труд, позволивший укрепить позиции рэнга на литератур-ном поприще Японии.
Тем не менее правила рэнга, разработанные в глубокой древности, все больше тормозили творческий порыв масс. Им уже было мало трой-ки пятерки строф. Душа требовала размаха, полета, так сказать. Надо было что-то делать… И Нидзё Ёсимото сделал. Взял и подновил в 1372 г. устаревшие правила, разработав «Кодекс рэнга» («Рэнга синсики»). Правда, и здесь без помощи все того же Гусай не обошлось. Благодаря всей этой деятельности во славу рэнга Нидзё Ёсимото наряду с Гусай был причислен благодарным потомством к «трем богатырям японского рэнга» (рэнгакай но санкэй). Кто третий? Еще один великий мастер-рэнганист по имени Сюа.
Путы закостенелости, мешавшие сцеплению строф, были сброше-ны и эти самые строфы стали нанизывать по-настоящему, слагая ханка-сэн (18 строф), касэн (36), ёёси (44), годзюин (50), хякуин (100). Доходило дело и до сэнку (1000) и даже до манку (10 тыс. строф). Однако такие длиннющие цепочки были довольно редким явлением. Одного времени, а главное, сакэ уходило на эту пропасть строф целая уйма или две. А ведь были и другие дела. Не такие важные, разумеется, но все таки… С точки зрения расхода времени и сакэ более оптимальным, как показала практика, оказалось хякуин, т.е. рэнга в сто строф, которое постепенно и выдвинулось на первое место в плане народной популярности.
Не исключено, что волна рэнгамании, поднятая в Японии, с неко-торой задержкой (в пути всякое может случиться) выплеснется и на бе-рега нашей страны, и группа энтузиастов где-нибудь в глубинке (в цен-тре – беспрестанная беготня и суета-сует ну просто не дают сосредото-читься на этом благородном занятии) захочет организовать вечер рэнга чисто по-японски. А почему бы и нет?! Отсутствие сакэ? Сейчас это не такой уж и дефицит и при старании его можно раздобыть везде. Если дело обстоит иначе, то на первых порах сойдут и заменители вроде су-хого вина или пива. Незнание правил? С этим также не все так уж страшно. Можно совсем и без них, без правил. Душевное единение кол-лектива совсем не обязательно ограничивать какими-то рамками. Твор-чество безгранично! Но уж если хочется по-настоящему, по-японски, черт возьми, то придется кое-что запомнить и из теории (на примере хякуин).
Перед тем, как начать сцеплять строфы, желательно бы знать, как они называются по-японски. И тут нечего пугаться. Число строф может доходить до тысячи и более, а вот названий этих строф всего пять. На-чальная строфа называется хокку, вторая – вакику, третья – дайсан, са-мая последняя – агэку, а все остальные – хираку. Какие тут проблемы?! Далее будет чуть посложнее. В древние времена строфы рэнга было принято записывать не на заборах и стенах, а на специальной бумаге – кайси, размеры которой и способ складывания строго регламентирова-лись. Первый сложенный вдвое лист кайси называли сёори, второй – ни но ори, третий – сан но ори, четвертый – нагори но ори. Напоминаю, что разговор идет о хякуин, т.е. рэнга в сто строф. Лицевая и обратная сторона каждого из четырех листов назывались соответственно омотэ и ура. К чему все это? А к тому, что мало приготовить четыре листа бума-ги для записи рэнга. Надо еще знать, если, конечно, следовать традиции, сколько строф следует записывать с обеих сторон каждого листа. Хотите знать? Пожалуйста.
Лицевая сторона первого листа - 8
(сёори но омотэ)
Обратная сторона первого листа - 14
(сёори но ура)
Лицевая сторона второго листа - 14
(ниноори но омотэ)
Обратная сторона второго листа - 14
(ниноори но ура)
Лицевая сторона третьего листа - 14
(санноори но омотэ)
Обратная сторона третьего листа - 14
(санноори но ура)
Лицевая сторона четвертого листа - 14
(нагори но омотэ)
Обратная сторона четвертого листа - 8
(нагори но ура)
Если у Вас под рукой не окажется специальных листов кайси или листы есть, а как их сложить вдвое Вы не знаете, не падайте духом. Вполне сгодится обычная наша бумага формата А4 или какого иного. А вот строфы надо записывать строго по указанным выше группам. На-пример, первые 8 строф записывают в группу под названием сёори но омотэ, вторые 14 строф – сёори но ура и так далее в указанной выше по-следовательности вплоть до последней группы из 8 строф, носящей на-звание нагори но ура.
Кроме всех этих пережитков старины глубокой в современной рэнганомике желательно бы усвоить еще и следующее.
-Длинные (5-7-5) и короткие (7-7) строфы чередуются между собой.
-Избегать строф, сюжет или иероглифы которых совпадают с хокку. Про иероглифы, это на тот случай, если Вы захотите вести записи на япон-ском.
-Тема и имидж строф должны отличаться новизной. По возможности, конечно!
-Допускается использование эмоциональных частиц наподобие о! чу! бля! ах! Особого смысла они не имеют, но позволяют одной строфе плавно перетекать в другую или же подчеркнуть пафос момента.
-Если хокку и вакику имеют смысловую связь (хотя явно и не обозна-ченную), а дайсан уходит совсем не в ту степь, то это признак хорошего тона рэнганиста.
-Максимально уважать самостоятельность хокку.
-Превышение установленного классиками числа слогов в строфе не до-пускается, за исключением хокку (правило для ортодоксальных рэнга-нистов).
Теперь то уже наверняка все. Теория закончена и пора проверить ее на практике. Не терпится, наверное! Тото-же. Но еще рановато будет. Ведь если решено, чтобы строго по-японски, то без дзёдза никак не обойтись. Пишу дзёдза, а в голову почему-то лезет гёдза. Пельмени это такие, обжаренные. Ну, это я о пельменях так, кстати. А что касается дзёдза, так это заданное место в рэнга строф о луне и цветах, пейзажи которых для японцев – дело святое и первостепенное, в духовной жизни, разумеется. Да и от депресняка жизни материальной здорово помогают. Откуда, думаете, пошли все эти любования луной (цукими) и цветами (ханами)? Вот именно, оттуда, из глубокой древности. И традиции эти сохранились до сих пор. Не верите? Тогда загляните при случае в конце марта или начале апреля в токийский парк Уэно. И Вы увидите, что главная аллея парка буквально забита японцами разного пола и возрас-та, восседающими на циновках и прочих подстилках. Что они там дела-ют? Да уж не сидят в очереди за билетами на выставку сокровищ китай-ской культуры в Национальном музее Японии. Да и не бомжы это. Их ухоженный палаточный городок (бомжы ведь теже японцы) располага-ется подальше.
Все дело в том, что славные сыны и дочери японского императора любуются распустившимися цветами сакуры. Для этого им надо было не только запастись циновками и сакэ, но и заблаговременно заброни-ровать места на этой самой аллее. В противном случае будешь как лох стоять в стороне от буйного цветения радости, давясь жареным осьми-ногом под горячее сакэ. Некоторую тоскливость момента может, правда, несколько смикшировать мысль о том, что в аналогичной ситуации ока-зался как-то сам Мацуо Басё, который пришел полюбоваться вишнями Уэно. Люди отгородились занавесями, поют веселые песни. А он по-одаль, в тени густой сосны, сидит один:
Передо мною стоят
Четыре простые чашки
Смотрю на цветы один.
Обычно в парке не наливают, но когда зацветает сакура, делается по-слабление. Ведь созерцать цветы без сакэ, это тоже самое, что стучать костяшками домино во дворе «в сухую». Один спорт получается без вся-кой лирики, просто игра на результат…
Любоваться луной, восторгаться ее красотой лучше всего в ночи с 15 на 16 августа и с 13 на 14 сентября. Их и называют по особенному: но-чью таровой луны и ночью бобовой луны соответственно. Перед любо-ванием луной в это время синтоистским божествам приносили в жертву таро (это овощь такой клубневой из семейства ароидных) или бобы (со-евые), откуда и пошли все эти названия. В эти ночи детям разрешалось воровать рисовые лепешки, которые в большом количестве потребля-лись при любовании луной, да и взрослым не возбранялось стяпать что-нибудь с чужого огорода. Это даже приветствовалось. Традиция все же! Но главное – луна и лунный пейзаж. Сердце аж заходится от этой красо-тищи. В общем, не до сна было в такую лунную ночь…
Глядишь из окна на луну или цветы, и слагаешь, слагаешь, слага-ешь или слагаете строфу за строфой. Выпили по чашечке и опять сла-гаете о луне и цветах. Этот процесс может стать бесконечным, поэтому классики, предвидя и это, решили заранее задать в рэнга места строф о луне и цветах. Ведь не сошелся свет клином только на них! Наличие строф о луне и цветах строго в заданных классиками местах – необхо-димое условие рэнгасложения, поэтому придется запомнить, что трина-дцатые строфы «сёори но ура», «ниноори но ура», «санноори но ура» и седьмая строфа «нагори но ура» должны быть о цветах, а восьмая стро-фа «сёори но омотэ», десятые строфы «сёори но ура», «ниноори но ура», «санноори но ура», тринадцатые строфы «ниноори но омотэ», «санно-ори но омотэ», «нагори но омотэ» должны быть о луне. Подход к стро-фам о луне – демократичный: в зависимости от желания их число мож-но подсократить или, наоборот, увеличить.
Вот, кажется, и все. Преград, хотя бы формальных, на пути рэнга-нистов не осталось и уже ничто не мешает им, кроме собственной лени, взяться за сложение цепочки строф. Сначала хокку (5-7-5), затем вакику (7-7), а там дайсан (5-7-5) и пошло поехало. Знай, считай, чтобы в пылу не проскочить строфы о луне и цветах. Хотя постойте. А как же про лю-бовь, «я встретил Вас…» и все такое? Рэнга, как ни крути, все же поэзия, хотя некоторые полагают совсем иначе, а поэзия без любви… бывает, конечно, но это уже не то. Что не то? А черт его знает! Не то и все. И сто раз прав великий Басё, который считал, что хотя бы без одной строфы о любви никакого рэнга в смысле законченности форм и не получится. Правда, заданного места (дзёдза) для строф любви не предусмотрено. И это вполне логично. Ведь любовь может прихватить в любое время в лю-бом месте. С судьбой не поспоришь! Так и в рэнга. Как только нахлыну-ло, так и слагай, не медли. Обычно одной строфой любовь не заканчи-вается, и про нее, проклятую, нанизывают строфы три подряд, а если поэты распалятся по-настояще-
му, дело доходит и до пяти строф, благо за вычетом строф о луне и цве-тах от хякуин кое-что остается. Ведь строф, если Вы помните, целых сто. Однако и в этом случае надо уметь остановиться (что, понятное дело, довольно трудно) и плавно перейти на другую тему. Законы жанра! Чай не серенаду слагаете. И, пожалуйста, не сдерживайте распирающих эмоций, не медля выплескивайте их на бумагу хоть на ее лицевую, хоть на обратную стороны, а при ощущении некоторого дефицита слов лю-бовной тематики смело используйте вполне обыденные слова типа «де-вушка», «женщина», «жена». Наличие хотя бы одного из них автомати-чески делает строфу любовной. Как Вам такой примерчик.
Женщина, глядя мне прямо в глаза
Мимо проходит, словно стесняясь
Трудно кондуктору в душном салоне.
По-нашему это белеберда какая-то, причем в чистом виде, а по япон-ским канонам – поэтическая строфа и не простая, а любовная. Так что почувствуйте разницу и творите на здоровье!
Слагать можно по очереди, а можно и без оной, как бы соревнуясь. В этом случае по отношению к предыдущей строфе участники (рэндзю) поэтического вечера предлагают варианты последующей, и сами же вы-бирают из них наилучший. В общем, полная демократия. Однако выбо-ры могут довольно заметно затянуть процесс, поэтому лучше всего при-гласить судью (сабаки) или выдвинуть его из своих рядов. Он и будет выполнять почетную и неблагодарную миссию по выбору строфы. Пус-кай помучается! При этом, само собой разумеется, он будет исходить не из личных пристрастий и предварительных договоренностей, а исклю-чительно из правил и гармонической сбалансированности рэнга. Судья же проконтролирует и общий ход рэнгасложения, комментируя свои действия для наиболее непонятливых. Заодно он может поощрить кого-нибудь возможностью сложить цветочную строфу. Это всегда считалось большой честью. Недаром же в японском языке закрепилось выражение «хана о мотасэру» (хана – цветы, о – частица винительного падежа, мота-сэру – давать в руки), означающее уступать кому-либо славу.
Пока же судья решает, в чьи же руки следует вручить цветы, мож-но для вдохновения воскурить благовония, а если их нет, то сойдет и га-ванская сигара. Она то под рукой всегда найдется. Если с судьей воз-никнут проблемы, то не огорчайтесь. Можно обойтись и без него, решая все вопросы голосованием. Так, кстати, и привычнее.
Вот с правилами, кажется, и все. В действительности их будет по-больше, но для того, чтобы начать сцеплять строфы, вполне хватит и вышеизложенных. Тут важно не переборщить, не отпугнуть первопро-ходцев единения душ в поэтическом порыве излишней формализацией творческого процесса. А то, глядишь, и у нас все опять повторится сна-чала. Что повторится? А вот что.
Дела у рэнга в целом шли не плохо. Менялись жанры и стили, воз-никали новые школы, то Тэймон хайкай во главе с Мацунага Тэйтоку, который учился мастерству рэнга у самого Сатомура Дзёха, то Данрин хайкай, в центре которой стоял Нисияма Соин, а классическое рэнга все не устаревало. В эпоху Гэнроку (1688-1704) популярным видом народно-го творчества, особенно в Эдо, стало «маэкудзукэ»: к заявленной корот-кой строфе (7-7) надо было добавить длинную (5-7-5). В результате по-лучалось примерно следующее:
Браво
Просто браво
Это ж надо
Подскользнулся и упал
А лепешки не помял!
При этом не требовалось наличие сезонных слов, концевых слогов, под-черкивающих эмоциональность момента, и прочих «примочек», свойст-венных классике (не каждый мог себе позволить приобрести «сайдзики» - книгу, в которой собраны и классифицированы слова, отражающие времена года, а также приводятся комментарии и различные примеры строф). К тому же допускалось использование бытовой лексики с при-сущими ей вульгаризмами.
В общем, только твори, не задумываясь о всяких там амфибрахиях, анапестах и дактилях, образно, конечно, выражаясь. Опять пошли со-ревнования, чья добавленная строфа всех милее. Бывало и до драки до-ходило. Творческий диспут, да еще на бытовом уровне, по нашему-на кухне, какие уж тут церемонии. Хорошо, что мудрые правители забла-говременно мечи с луками и прочие режущие и колющие предметы отобрали у населения, резко сократив смертность среди поэтически на-строенной его части. Таким образом само время еще раз напомнило всем о том, что раз есть соревнование, то должен быть и судья. Одним из таких судей в возрасте сорока лет стал Караи Сэнрю. Он не только судил, но еще и собирал лучшие длинные строфы. Попасть в сборник Караи Сэнрю считалось для поэтов большой честью. В дальнейшем стихи этого жанра так и стали называть – сэнрю.
Подсолнечник
Снесет прочь
Нобунага голову.
Популяризация сэнрю оказала, само собой, влияние на развитие рэнга. И влияние это было отрицательное в том смысле, что определен-ная часть поклонников рэнга не устояла перед соблазном перехода к новым более простым поэтическим формам. Однако основную опас-ность для рэнга представляло… само рэнга, вернее, его первая строфа, которая, если Вы не запамятовали, называется хокку. Богатое суггестив-ностью хокку часто высоко ценилось не зависимо от рэнга. Законченное рэнга могло быть и не очень, а вот хокку – о хо-хо! В связи с этим одни рэнганисты сосредоточились исключительно на хоккусложении, а дру-гие по старой привычке продолжали сцеплять хокку с другими строфа-ми. В общем, кто во что горазд. И ничего в этом плохого нет. Уж слиш-ком было формализовано рэнга: это пиши, а это не пиши; здесь должно быть об этом, а вот там о том. А иногда ведь хочется здесь о том, а там об этом. Но нельзя, традиции не позволяют.
Тем не менее классическое рэнга продолжало здравствовать и ни-кто не отменял «рэнга хадзимэ» (вечера рэнга), которые ежегодно про-водило бакуфу Эдо 20 января, а после 1655 г. – 11 января. В этом оно продолжало традицию бакуфу Муромати, во времена которого празд-ник рэнга отмечался 19 января. И развивалось бы себе потихонечку классическое рэнга под таким солидным прикрытием без дальнейших шараханий и потрясений, если бы не выпускник Токийского универси-тета Масаока Сики. Тот еще филолог оказался. Где-то ближе к концу 19 в. он начал свою реформаторскую деятельность и почему-то ополчился именно на рэнга. А в это время, надо Вам сказать, не то, что «рэнга хад-зимэ», самого бакуфу Эдо уже не было. Наступили совсем другие вре-мена, выросли совсем другие люди…
По теории Масаока-сан выходило, что рэнга это и не литература вовсе, а так себе, не пойми что. Здесь, мол, и с законченностью формы не все в порядке, и с сюжетным единством проблемы, и слабо выражается индивидуальность автора и еще много чего другого, нехорошего, ко-нечно. Вот хокку – совсем иное дело. Оно и законченностью формы об-ладает, и наполнено авторской индивидуальностью и т.д. и т.п. В общем, литературой великий реформатор признавал только хокку. Чтобы под-черкнуть новизну подхода и независимость новой поэтической конст-рукции, он предложил вместо хокку использовать выражение хайку. Так хокку превратилось в хайку. А чем хокку то ему не угодило? Кто его поймет. Вполне вероятно, что Масаока Сики раздражало само слово хокку, от которого так и разило генетической связью с рэнга. А может быть просто хотел скрыть, что многие из известнейших хайку тех же Ба-сё и Бусон сложены именно как хокку все того же рэнга.
Так или иначе, но труды Масаока Сики не пропали даром, и для истинных рэнганистов наступили мрачные времена, которые продол-жались лет приблизительно сто. В основе такого отрицания рэнга лежа-ла повсеместная тенденция преклонения перед западным образом мышления, который стал стремительно проникать в Японию вместе с различными техническими новшествами и всяческими прибамбасами сквозь пробитые стены японского изоляционизма. Как известно, запад-ная литература – продукт индивидуального творчества со всякими там идеологией авторского права и прочими штучками. А тут, на тебе, строфы нанизывают в произведение с десяток поэтов. Да разве возмо-жен бригадный подряд в литературной деятельности? Конечно, нет! Значит и рэнга это не литература, а так, способ времяпровождения. На этом и порешили. А разве с Западом поспоришь?! А мы и не собираемся. Зачем? Кого-то господин-реформатор убедил, кого-то нет, а кто-то и понятия не имел о самом существовании Масаока Сики. Хотите хайку? К примеру, такое:
Осенний дождь во мгле!
Нет, не ко мне, к соседу
Зонт прошелестел
(Ранран)
Только не думайте, что все хайку лишь о любви и природе, да об одиноких воронах на голых ветках, старых прудах и вишнях в весеннем расцвете. Японские хайкунисты не чурались и реалий сурового быта. Тот же Басё сложил такие строки:
Вши, блохи. Грязно.
И мочаться лошади
У изголовья.
С одной стороны очень поэтично, а с другой – очень даже реалистично. Как фотография, которая отражает жизнь такой, какой она есть на са-мом деле. Правда, чувствуется, что фотография слегка, всего лишь чуток, отретуширована талантом поэта. А до него, страшно подумать то, хайку было почти что всецело поэзией вульгарной, шуточной, непристойной. Может, кто этому и не поверит, а вот я склонен прислушаться к мнению такого знатока, как Н.И.Фельдман. Не введи Басё и его школа в хайку тематики танка, не закрепи хайку на уровне серьезного поэтического жанра, неизвестно, во чтобы вся эта шутейность превратилась.
То же самое, наверное, можно сказать и о рэнганистике. Под влия-нием обстоятельств одни пошли по пути реформирования рэнга, стара-ясь приспособиться к новым литературным веяниям, другие остались верны классическим несколько рафинированным подходам, ну а третьи попытались сохранить натуралистичность рэнга с присущей ей физио-логизмами. Как Вам такой примерчик:
Сижу в тоске на обочине
Великого тракта Токайдо
Справляю нужду по любимой.
Лепестки хризантемы плывут по ручью
Чашечка сакэ!
Вот вместо хризантемы лепестков
Прибило к берегу дерьма кусок
В кувшин его скорей: пойдет на удобрение.
Дерьмо мозгов своих я вылил в реку строк
Хоннодзи пламя!
Поднявшись на гору Ёсино
Любуюсь сакуры цветеньем
Мечтая о былом.
Чу, кувшинка распустилась
Мочусь в нее. Весна!
Вскрикнула выпь над болотом
Упругий тростник шевельнулся
Остывшие угли раздора великого.
Сверкало солнце, мощь росла
Но был он сыном мужика.
Что поступь льва
Что хрюк кабаний
В чем разница – не разберешь.
Рукою трепетной взлохматив грудь ее
Домой я ухожу…пора!
Копаю руками
Надеждам своим могилу
Дождь приготовил землю.
Пыль горной дороги держу на ладони
Уныло сегодня.
Смотрел глазами кошки
На желтый лист осины
Все выше лезет осень.
Вот что-то плюхнулось в канаву
Разбрызгав тишину по каплям.
Что здесь можно сказать? Ренга складывают несколько человек. Отсюда и некоторая, чисто внешняя, неоднородность. Тем не менее, агэку (по-следняя строфа) и наполнена радостью в целом и очевидно тематически связана с хокку. А это, что ни говори, главное в рэнга. Кого то, а вполне вероятно, что и всех сразу неприятно удивит излишняя, даже вычурная физиологичность этого с позволения сказать литературного произведе-ния. Но, что выходит за рамки для одних, для других является вполне обыденной вещью. Обыкновенная проблема воспитания в ее историче-ском ракурсе и ничего более. А на чем воспитаны японцы? Куда корня-ми уходит вся их литература? Вот именно, в «Кодзики» («Записи о дея-ниях древности»). А что написано в свитке 1 этих деяний? Посудите са-ми (перевод Е.М.Пинус).
Имена богов, тех, что родились из ее блевотины
(богини Идзанами), были Канаяма-бико-но ками-
Юноша-Бог Рудной Горы…
Имя за ними из испражнений явившегося бога [было]
Ханиясу-бико-но ками-Юноша-Бог Вязкой глины…
Имя за ней из мочи явившейся богини [было]
Мицуха-но-мэ-но ками-Богиня Бегущих Вод…
Тогда богиня Оогэцу-химэ достала… а также из заднего места разные аппе-титные явства.
… в теле убитой богини родилось – в тайном месте пшеница родилась, в зад-нем месте соевые бобы родились.
Правда, Сусаноо за такие проделки убил богиню. И поделом, не будет осквернять еду. Тем не менее, все японцы знают или должны знать, что шелковичные черви родились у нее в голове, рисовая рассада – в глазах, просо – в ушах, фасоль – в носу, пшеница, стыдобища какая, - в тайном месте, а соевые бобы – в заднем месте. Да и сам то Сусаноо тоже не подарочек. Взял и в покоях, где отведывают первую пищу, испраж-нился и разбросал испражнения. Вот и пришлось Аматэрасу, оправды-вая братца, сказать, что на испражнения похоже, но это братец мой, бог, наверное, наблевал спьяну.
И что же японцы? Да ничего! Никакого отвращения к пшенице и бобам не испытывают. Хотя думается, что в древнеяпонском оригинале использовались выражения похлеще, прямой перевод которых наверня-ка бы вызвал недоумение и недовольство по крайней мере у «идущих вместе». Интересно, как бы они и еже с ними отнеслись к тому, что бог Идзанаги предложил богине Идзанами (кстати, своей младшей сестре) родить страну (т.е. Японию), вставив то место (опять они про места вся-кие, нельзя без них обойтись что ли?!), что у него на теле слишком вы-росло, в то место, что у нее на теле не выросло. А что же сестрица? «Это будет хорошо!» - так она ответила.
И они родили различные острова (всего 14) и к тому же еще 35 бо-гов. Как к такому «непотребству» относиться? Очень просто. Философ-ски! Менталитет у них такой. К природе что ли они ближе? Сидишь, к примеру, на скамеечке на мосту, любуешься плавающими по реке утка-ми, как вдруг замечаешь за спиной, за декоративным кустарничком, не-которое движение. Заглядываешь за кустарничек, а там… писсуары. И никаких дверей. Естество дверей не требует! Удобно, черт возьми. При-спичило, скажем, на мосту, а там туалет. Можно, само собой, обойтись и без него, за кустарничком декоративным и прямо с моста, чай не цаца какая, но это уже экология, а с этим там очень даже строго. Над экологи-ей они прямо трясутся. Оно и понятно. Островки то Идзанами с Идзана-ги малюсенькие сотворили. Вот и понатыкали японцы туалетов бук-вально на каждом углу. И причем совершенно бесплатных. Они то не сомневаются в прямой зависимости экологии от физиологии, и относят-ся к последней без всякого ханжества как в жизни вообще, так и в лите-ратуре в частности. И что их теперь критиковать за это? Конечно, нет! И не надо мерить нашими мерками ихнюю культуру. Попытаемся просто воспринимать ее такой, какая она есть. И делов то!
А если копать дальше в этом направлении, то можно добраться и до Антисфена, Диогена Синопского и прочих киников с их принципом естественности в литературе, стремлением утвердить свое человеческое достоинство посредством физиологического натурализма. В общем, «раньше и я мочился быстро, а теперь нет». Это Диоген Синопский о своих проблемах. Да у кого их нет то, этих самых проблем?! То-то же! Так что вышеприведенное рэнга можно считать не образчиком пошло-сти и безвкусия, а всего лишь проявлением устремленности индивидуу-мов к безграничной духовной свободе, своеобразной попыткой эстети-ческой контрадаптации. Это когда вкусы и образ мыслей публики при-спосабливают к форме произведения.
А что касается куска дерьма, которое в кувшин скорее, то здесь все значительно проще. Никакого эстетствования, а все та жа проза жизни. Ведь лишь где-то в середине эпохи Эдо крестьянство из деревень тихо-океанского побережья Кудзюкури, что сейчас в префектуре Тиба, на-ловчится сушить отловленную иваси и делать из нее удобрение, которое станет славиться по всей стране. Именно благодаря сушеной иваси сель-хозпроизводство Японии пошло резко в гору. А до этого приходилось обходиться в основном дерьмом, пардон, фекалиями людского и живот-ного происхождения. Так что дерьмо было в цене и относились к нему бережно. Чуть-что, так сразу в кувшин и в навозную кучу. А что делать? До химизации сельского хозяйства было еще ой как далеко.
После такого, понимаешь, поэтического отступления, изрядно сдобренного свежайшим навозом, можно, пожалуй, перейти и к сле-дующему разделу, если предыдущий не вызвал у Вас рвотного рефлекса, заставляющего отказаться от продолжения сего чтива. И это будет очень даже разумным решением. Здоровье – прежде всего!
Мне били по почкам люди
С плечами, хранившими звезды.
Мой крик не вернется обратно.
5-3. Сто строф Атаго («Атаго хякуин»)
Что значит хякуин, объяснять, наверное, уже не надо. Для тех, кто начал читать книгу прямо с этой страницы, напоминаю, что хякуин – это рэнга в сто строф. А вот на Атаго хотелось бы остановиться более подробно. Атаго – это гора в Киото с высотой над уровнем моря 924 м, которая находится в горном районе Тамба на северо-западе Киотской низины. Гора, конечно, не весть что, но по геодезическим нормам Рос-сии все, что имеет коническую форму и превышает 200 м смело можно называть горой, а если не превышает – холмом. Наука! Вдоль реки Киё-таки на восточной подошве горы прилепились городки Такао и Киётаки, славящиеся своим горным чаем.
На вершине Атаго располагается синтоистский храм Атаго дзинд-зя, посвященный божествам – хранителям от пожаров во главе с богом грома (этаким Зевсом японской мифологии) Икадзути но ками (ему по-могают в этом благородном деле еще два божества – ассистента). В по-следней декаде марта дети вместе с родителями поднимаются в этот храм, освещая дорогу факелами, чтобы помолиться и получить освя-щенный богами амулет, который предотвратит их от встречи с пожаром. Почему дети? А потому, что один из ассистентов бога грома, ботисатва Дзидзо, по совместительству еще и покровитель детей и путников. Так что все логично. Пожар - дело не шуточное и случается довольно часто (а раньше, до создания Национального управления пожарной охраны, - это было настоящее бедствие как для жителей столицы, так и захудалой деревушки).
Пожарники сами, естественно, не плошают, но и на бога надеются. Чтобы молиться, им совсем не обязательно отправляться в Киото. Отде-ления храма Атаго имеются и в других городах Японии. Есть такой храм и в Токио. И что интересно. Построен он на вершине тоже Атагояма. Только это уже не гора в геодезическом смысле этого слова, а небольшой холм высотой 26 м. К храму ведет каменная лестница, по которой в на-чале эпохи Эдо поднялся и спустился на лошади берейтор (профессио-нальный наездник) Магаки Хэйкуро, вассал даймё Такамацу. Зачем он поднимался да еще по лестнице? Чтобы по приказу сёгуна Токугава Иэмицу сорвать цветок сливы на вершине Атаго. Так с цветком сливы он и спустился к подножию холма, что было, поверьте, совсем не просто.
Больше ничего интересного с этим холмом не связано, если не счи-тать того, что на его вершине в 1925 г. была установлена первая в Япо-нии радиопередающая станция. Поэтому вполне уместно будет вер-нуться к горе Атаго, что в Киото. 27 мая 1582 г. на ее вершину подни-мался и Акэти Мицухидэ. Не исключено, что по той же самой ведущей к храму дороге, по которой в настоящее время поднимаются взрослые и дети. Правда, его в первую очередь интересовали не защитники от по-жаров, а другая группа из пяти божеств (которым то и молились в дру-гом помещении, чтобы не запутать ни себя, ни богов) во главе с Вакуму-суби но микото, и прежде всего, Сёгун Дзидзо, один из ботисатв Дзидзо, - покровитель, нет, не сёгунов, а военных побед. Усердно помолись ему и победишь в сражении, избежишь голода и возмездия в этой жизни за прогрешения в прошлой. Именно поэтому в Сёгун Дзидзо особенно ве-рили самураи послекамакурского периода Японии (у них то как сраже-ний, так и грехов было немерено).
Ну что ж, помолиться, да разок, другой вытянуть священный жре-бий – вещь нужная, здесь и не на такую гору заберешься. Лишь бы по-действовало! Все естественно и логично. Тем более все знали, что по приказу Ода Нобунага отправляется Мицухидэ на святое дело – друга, то бишь Хидэёси, из беды выручать. Однако никто не знал об истинной причине, побудившей Мицухидэ отправиться к монахам Атаго дзиндзя. Никто и не догадывался о том, что зреет в голове самого доверенного полководца Нобунага. Именно на горе Атаго Мицухидэ должен был принять окончательное решение, получив ответ на мучавший его во-прос. И это решение будет для него самым важным в жизни. И боги здесь были не причем…
Минуточку, дорогой товарищ! Что боги не причем ясно, хотя и не очень, а вот что совсем не ясно, так это причем здесь строфы эти, да аж целых сто. Хякуин то зачем? А затем, что без него ну никак нельзя. Уж больно даймё и феодалам помельче не нравилось, когда их вассалы без ведома, да и с ведома собирались пообщаться. Люди съехались просто так, сакэ испить, посплетничать, обсудить цены на рис, а даймё все заго-вор мерещиться: «Не цены на рис их интересуют. Это я знаю наверняка. Договариваются предательство сделать, к соседу переметнуться и мне в спину ударить. Почему так мрачно? Да что греха таить, сам из таких».
Зная обстановку в целом, по отдельным деталям, как-то: этот встретился с тем, а того не пригласили, а после встречи кого-то ккуда-то послали и далее в том же духе, даймё мог себе представить, к чему дело клонится. А представив, мог кому-то харакири предписать, та, в профи-лактических целях, а кому-то и землицы подбросить, иногда. И все это делалось с довольно большим допуском, запасом, поскольку из-за не-знаний тонкостей теории вероятности предпочитали десяток невинных погубить, чем одного виновного упустить. Но и вассалов можно было понять. Ведь не только воевать, иногда и поболтать со старым прияте-лем хочется. А как поболтаешь, если хозяину может померещиться такое, что не сдобровать. Кстати, и приятелю тоже. Что же делать то? Постойте, постойте, а что если устроить вечерок рэнга, строф на сто. Точно! Хяку-ин. Тогда время и поболтать будет, да и кое-что обсудить в спокойной атмосфере. Предлог для сборища железный, тут не подкопаешься. Рэнга есть рэнга. И все бы хорошо, если бы не ниндзя эти, шныряют и тут и там, везде свой нос суют, все чего-то вынюхивают, и что самое главное – незаметно!
Уж на что был силен Такэда Сингэн, да и тот для борьбы с ниндзя своего «заклятого дружка» Уэсуги Кэнсин, которые так и рыскали во-круг дома как обезьяны, вынужден был выращивать специальных сто-рожевых псов наподобие «колли». А Вы говорите само рассосется… Да откуда же вся эта нечисть пошла то? Вестимо откуда. Из Кога (юго-восточная часть преф. Сига) и Ига (западная часть преф. Миэ).
Именно в этих местах неугомонные Хаттори и Отомо закладывали основы школ ниндзюцу. Именно отсюда Сога Умако и Сётоку Тайси первыми в Японии стали подбирать людишек для всяческих деликат-ных поручений. Сога Умако использовал их в первую очередь для уст-ранения тех, кто противостоял росту его могущества. Он даже решился на убийство императора Сэсюн. Все было проделано очень даже чисто, но все почему-то сразу заподозрили именно его. Действительно, кому мог помешать император? Конечно, только самому Сога Умако, тут и думать нечего. Вот и пошли разные слухи. А вот Сётоку Тайси действо-вал иначе. Он применял ниндзя, этих героев невидимого фронта, по прямому, так сказать, назначению: для сбора информации везде и обо всем. А всякими там грязными делишками пусть Умако со своей компа-нией занимается.
В этом месте представляется опять таки вполне уместным сделать небольшой историко-терминологический экскурс, т.к. само повествова-ние требует внести некоторую понятийную ясность. Начнем с ниндзю-цу – самобытного искусства шпионажа. Теоретическое начало этому ис-кусству в Японии заложили книги по военным вопросам, которые были занесены в Японию в 6 в. вместе с буддизмом. «Путь солдата опасен. Без нужды свое искусство не применяй. Находчивость – правый путь, путь победителя». С этой фразы все и началось. Пошли тренировки по спе-циальным методикам. Тренировали и тело и все пять органов чувств. Учились всему: и переодеванию, и телепатии, и ускоренной ходьбе, и прыжкам, и выживаемости в разных не совсем благоприятных здоровью условиях, и черт знает чему еще.
Не чурались будущие ниндзя и науки применения оружия, лест-ниц, веревок с крючками на конце и прочих подручных средств. Таким крючком можно было запросто подцепить оппонента за один из его жизненно-важных органов и провести беседу по душам. Но эта работа ценилась не очень высоко среди мастеров. Так, проба пера перед на-стоящим испытанием. А вот зацепиться этим же крючком за стреху дома и провисеть всю ночь за окном, притворившись тенью любимого дерева хозяина, и не просто провисеть, а подслушать разговор хозяина с гостя-ми – вот это уже дело, достойное мастера.
А кто же владел таким мастерством? Уж не крестьяне, конечно! У них без маскировки этой проблем не в проворот. То рассаду готовь, то засевай, то собирай. В общем, не до спорта. Да в случае чего хозяин за-ступится, в обиду не даст. А вот божьего человека любой мог обидеть, насмешку сотворить. Да тот же самый монах, но из другого монастыря, что на другой горе. А заступиться то и не кому. Как хочешь, так и жи-ви… или помирай. Вот монахи и взялись за это самое ниндзюцу, чтобы в случае чего прикинуться, к примеру, камнем. Глядишь, и не заметят, пройдут мимо. А может, и услышишь чего. Да и умение владеть палкой будет совсем не лишним в том же диспуте по методологическим про-блемам буддизма.
Взять тех же монахов секты Тэндай, которые укрепляли себя физи-чески и духовно в спортзалах на горе Хандояма в центральной части Ко-га. Позанимаются они тут и на богомолье по провинциям. А там встречи как с коллегами, так и с мирянами. Разговоры о том и о сем, как у вас, как у нас, а это уже информацией называется. Переполненные инфор-мацией богомольцы возвращались в родные пенаты и сходу делились ею… с кем надо с теми и делились. И эти последние всегда знали, куда и откуда дует или задует ветер перемен. Лишь бы денег хватало. Инфор-мация была товаром и до развития товарно-денежных отношений. Как звали всех этих умельцев совать нос не в свои дела? Поначалу по-разному. И синоби, и нокидзару, и раппа, и мицумоно, и суппа, и даси-нуки, и кёдан, и уками, и дакко, и т.д. В общем, кто на что горазд. Это вносило определенную неразбериху. Да и не совсем было удобно с чис-то практической точки зрения людей одной профессии называть по-разному. Однако все как-то само собой со временем образумилось и вроде бы всех устроило произносимое на китайский лад словечко нинд-зя, состоящее из двух иероглифов: нин – скрываться, делать что-либо тайком, и дзя – человек. Получается, что ниндзя – это человек, делаю-щий свои дела тайком от народа. Кстати, нин может означать и терпеть, выносить, что, согласитесь, не противоречит духу ниндзя. Ведь когда что-либо делаешь тайком, иногда приходится и потерпеть. А что де-лать? Такая, понимаешь, профессия. Ниндзя называется.
В эпоху воюющих провинций ниндзя были буквально нарасхват. Однако сколько ни воюй, а замиряться все равно придется. Диалектика в чистом виде. С ней не поспоришь. Не захочешь сам, так тебя замирят другие. А в результате чего? Верно! Мир и покой. Спрос на тайные ус-луги сохранился, это уж как водится, но масштабы уже были совсем дру-гими. На всех работы стало не хватать. Кто-то занялся мирным трудом, кто-то сохранил верность старым традициям, кто-то переключился на азартные игры в цветочные карты вроде «трех листиков» («ханафуда но саммай»), заложившие основы, по крайней мере, этимологические, Яма-гути-гуми и бригад якудза помельче. Слово якудза состоит из трех ие-роглифов я, ку, дза, означающих соответственно 8, 9, 3. Если к игроку попадали эти карты, дававшие в сумме двадцатку, то игроку этому са-мому оставалось только горько вздохнуть и попенять на судьбу, т.к. практической пользы от комбинации этих карт не было никакой. Для тех, кто знаком с правилами этой игры, все это ясно как божий день, ну, а тем, кто не знаком, остается только поверить на слово. Вот почему якудза стали называть всех этих картежников, ни к чему не годных лю-дей, лоботрясов с точки зрения рядовых обывателей. Что это не совсем было и так, те же обыватели убедились на своем опыте, и убедились до-вольно скоро.
Ну, а возвращаясь к ниндзя, можно отметить, что среди них были и такие, кто перешел на службу к власть имущим на постоянной, так сказать, основе. Например, ниндзя Ига всем скопом, ну, почти что всем, стали служить Токугава Иэясу. И служили неплохо. Именно ниндзя Ига, эти верные псы дома Токугава, составили основу «онивабан», тайных стражей бакуфу Эдо, которые подчинялись непосредственно сёгуну. Эту должность ввел Токугава восьмой, Ёсимунэ, который сёгунствовал с 1716 по 1745 гг.
Однако время брало свое. Со второй половины спокойной эпохи Эдо истинный характер ниндзюцу под влиянием романов и прочей беллетристики начал искажаться. В общем, то рациональное по своей сути искусство стало приукрашиваться и восприниматься слишком уж мистически. Но все это произойдет потом, а в эпоху воюющих провин-ций ниндзя были не мистикой, а суровыми реалиями, которые рыскали по стране и не давали никому спокойно поболтать или что-нибудь об-судить. Даже при дворе императора от них житья не было. Стали бы иначе аристократы пользоваться отомэго, словами, имеющими скрытый смысл. И слова эти вроде бы всем известны, но означают для тех, кто во дворе – одно, а для тех, кто за воротами этого двора – совсем другое. Чу-деса, да и только.
А поговорить по душам иной раз ой как хотелось. Просто невтер-пежь. И не только во дворе, но и за его пределами. Однако с аристокра-тами то разве прямым текстом поговоришь?! С ними еще встретиться надо. Да и годы безвластия приучили их к величайшей осторожности. Открыто они никому и ничего не ответят, даже императору. Тут и про-сить не надо. Пустая трата времени получится. А пока это время попус-ту тратишь, и крючком подцепить могут, который на веревке, да и под-весить на воротах так, что любому будет ясно, что сам, мол, зацепился, случайно. С кем не бывает. Поэтому прямо, в лоб – никак нельзя. Себе дороже. Вот если не в лоб, не напрямки, а иносказательно, экивоками, запрятав истинный смысл вопроса в одежды вроде обычных строф рэн-га, это уже совсем другое дело. Тут и на ответ можно надеяться, в тех же самых одеждах. Останется только скинуть эти одежды и оголить истин-ный смысл. И надо Вам сказать, что двойственизация смысла строк рэн-га была не такой уж и редкой штукой, требовавшей, однако, определен-ной изворотливости ума. Правда, дураки за это дело и не брались.
Акэти Мицухидэ к дуракам как раз и не относился (таковых все-сильный Нобунага подле себя не держал), и прекрасно понимал, что убить Нобунага – это одно, а удержаться после этого «на плаву» - совсем другое. И в этом смысле очень многое, если не все, зависело от позиции двора. Одобрит двор (желательно, чтобы официально) твой поступок, ты – герой нации, защитник священной и неприкосновенной особы им-ператора от местных варваров, в общем, по всему подходишь на роль сё-гуна. А вот если не одобрит… Если не одобрит, ты немедленно превра-щаешься в изгоя, предавшего своего господина. С таким клеймом и пару недель не проживешь, т.к. любой самурай почтет за честь покончить с тобой раз и навсегда. И заодно, чего уж там, получить кое-что из твоей землицы. А за нее, кормилицу, самурай, если он настоящий, и мать род-ную не пожалеет. Не слишком ли? Может быть, но по сути очень даже верно.
А какова позиция двора? Да кто ее знает. Болтают люди разное, шепчут со всех сторон, поди, разберись. Вдруг это засланцы чьи-то, пы-тающиеся сбить тебя с пути истинного. Завистников ой как много. Что же делать то? Решаться или нет? Ломая голову над этим вопросом, Акэ-ти Мицухидэ поднимался на гору Атаго. И поднимался не от скуки. До нее ли было?! Там его со своими учениками ожидал Сатомура Дзёха, признанный авторитет рэнга, лучший из лучших на то время в умении сцеплять строфы. К тому же Дзёха частенько общался с Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и, что самое главное, с императором, наследным принцем и аристократами двора. Кто же откажет себе в удовольствии сложить десяток другой строф с маэстро Дзёха. Даже за честь почтут.
Поднявшись на гору, Мицухидэ провел ночь в молитвах (и было о чем), а на следующий день он и другие участники вечера рэнга собра-лись на Атаго в том месте, где сейчас находится канцелярия храма Атаго дзиндзя. Помимо Мицухидэ и Дзёха в вечере участвовали поэты Сёсицу, Синдзэн, Кэндзё, настоятели храмов Атаго Нисинобо Итокуин и Атаго Каминобо Дайдзэнъин – Гёю и Югэн, тоже очень даже информирован-ные личности (кто только к ним не приходил помолиться), а также старший сын Мицухидэ, Мицуёси, и один из вассалов Мицухидэ, Юки-суми. Итак, все расселись, и началось знаменитое Атаго хякуин, сто строф Атаго. Строф действительно было сто, сам пересчитал, однако для нас наибольший интерес представляют первые четыре и самая по-следняя, сотая. Тон всему вечеру, сразу взяв с места в карьер, задал Ми-цухидэ, сложив известное хокку:
Именно сейчас
Земля покроется дождем
Ведь в мае мы!
К хокку «подцепил» вакику монах Гёю:
Гора с сосной в саду
Где верхнее течение реки всех лучше.
Ну а дальше пришел черед Дзёха. Его дайсан удался на славу:
Цветок упавший
Тормозит потока бег
Что из пруда.
Югэн блеснул четвертой строфой:
Проходят сумерки
Уносит ветер дымки след.
Подвел итог всему Мицуёси. Вот его агэку:
Черед настал провинциям
Спокойней стать.
Как видите, все очень даже мило, все больше про красоты природы, как и полагается настоящим поэтам. Агэку вроде бы согласуется с хокку, а это уже признак хорошего тона. Никаких на первый взгляд подводных камней и прочих экивоков не наблюдается. Однако Мицухидэ, едва вы-слушав агэку, еще и иероглифы на бумаге не успели обсохнуть, побыст-рее собрался и отбыл в свой замок Камэяма. Видимо он получил ответ, который рассеял его последние сомнения, и ничего его больше на горе не удерживало.
А что, если не спешить, подождать пока высохнет тушь, развернуть свиток со строфами Атаго и попытаться все же разобраться во всех этих цветках упавших и сумерках, которые проходят. По написанному то это лучше должно получиться. Не на слух же, в самом деле, серьезные вещи обсуждать. И вот ведь как все может интересно обернуться. Слышишь одно, а видишь, при наличии определенной доли фантазии, совсем дру-гое. К примеру, слышишь время, а видишь - Токи, слышишь сад, а в его иероглифической ипостаси видишь - двор, да не скотный, а император-ский, слышишь сосна, в видишь - ждать, слышишь верхнее течение реки, а видишь – источник. А если этот самый источник написать с заглавной буквы, то получится имя собственное, да еще какое – Минамото. Во де-ла! Что же это такое получается? А получается следующее.
Пришла пора и Токи
Править государством
Ведь в мае мы!
Двор ждет твоей победы
Минамото!
Встань на пути потока ты
Что б роскоши цветок
Завял.
Пора развеять мрак
Покончив с Нобунага.
И будет безмятежной
Провинций жизнь.
Вот Вам и собрались, называется, понацеплять строф о природе. Какая тут к чертовой матери природа. Это ничто иное, как призыв к реши-тельным действиям, правда, неясно, к кому обращенный. То ли к Мина-мото, то ли к Токи. И вообще, что это за Токи такой? Ну, это не вопрос. Акэти Мицухидэ принадлежит к роду … Токи, который в свою очередь корнями уходит в … Минамото. То есть и под Токи и под Минамото подразумевается Акэти Мицухидэ, и призыв относится именно к нему. Вот и весь ответ. Чего мудрствовать-то злобно?! Да, кстати, а что это Акэти в своей строфе так упирает на май? Ведь есть много и других не-плохих месяцев, тот же июнь, когда дожди опустятся на землю так, что мало не покажется. Сливовые дожди – не шутка. Конечно, одна дождин-ка еще не дождь, но если она величиной со сливу… А разве бывают та-кие, что б со сливу? Кто его знает. Размер то здесь совсем не причем. Просто в июне на торговых прилавках появлялись сливы нового урожая.
Сливаясь в аромат прекрасный
Стучат по крышам капельки дождя
Июнь!
Ну, ладно. И про дождь и про сливы – это все хорошо, но как быть с ма-ем то? Он то что означает в этой шифрограмме? Для одних, кто с про-хладцей относился к изучению истории родного края, ровным счетом ничего, вернее, просто май и больше ничего, тем более, если вспомнить, что вечер рэнга проходил именно в мае. Для других, кто историей не пренебрегал, присутствие мая в хокку Акэти означало очень даже мно-гое. Когда экс-император Готоба поднял войска против бакуфу Камаку-ра во главе с сиккэном Ходзё Ёситоки? В мае! Для чего поднял? Чтобы восстановить императорскую власть! Когда Асикага Такаудзи выступил против Ходзё Такатоки, другого сиккэна все того же бакуфу Камакура? В мае! Почему выступил против? Чтобы восстановить императорскую власть! Теперь понятно, при чем здесь май?
А станет еще понятнее, если отметить, что и Ёситоки и Такатоки – из рода Тайра, а Такаудзи – из рода Минамото. А кто главный враг Тай-ра? Само собой, Минамото! Идем дальше. Ода Нобунага неоднократно подчеркивал, что он тоже из Тайра (не все же Тайра, действительно, сгинули в водах Данноура). А вот Акэти Мицухидэ и подчеркивать ни-чего не надо было. Все и так прекрасно знали, что он из Минамото. Ис-тория повторяется. Опять май. Опять пришло время Минамото сразить-ся с Тайра во имя императора…
В свете вышеизложенного действия Акэти Мицухидэ приобретают не-которую логичность. Теперь более или менее понятно, почему это бук-вально накануне инцидента в Хоннодзи он занялся вдруг стишками. Получается, что не вдруг. Да без этих стишков, глядишь, и инцидента то не было, а Ода Нобунага пожил бы еще на этом свете и уж тогда… В об-щем, не пренебрегайте поэзией, господа, учитесь нанизывать строфы. Когда-нибудь пригодится накануне какого-нибудь инцидента. Мало ли что в этой жизни случается.
Да, вот еще что. Когда свиток со строфами Атаго попал к Тоётоми Хидэёси, он сразу же смекнул, что к чему. Это же чистейшая измена! И сгоряча чуть не снес голову с плеч Сатомура Дзёха. Если гений, значит и в заговорах можно участвовать? Вот уж дудки! Однако Дзёха изворачи-вался как мог, убеждая грозного Тоётоми в своей невиновности. Все, мол, истолковано неправильно и написано было не так. Это враги затерли исходную запись некоторых строф и поверх нарисовали всю эту бели-берду, чтобы «утопить» несчастного поэта. Правда, поговаривают, слухи конечно, что исправление записи сам Дзёха и затеял. Так, на всякий слу-чай. А когда случай наступил, Дзёха и попытался вывернуться. Его по-пытка выглядела довольно бессмысленной, но, Вы только подумайте, Тоётоми поверил! А вот его сыну, Хидэёри, не поверили. Как он не убе-ждал Токугава Иэясу в невинности надписи на колоколе (припоминае-те?), не подействовало. Эта надпись буквально поставила крест на зем-ной жизни Хидэёри, дав Иэясу легальный предлог напасть на Осакский замок, сохранив лицо. Дзёха же вывернулся, оставив потомкам замеча-тельное танка на злобу дня:
Нет смысла
Голову ломать
Для оправданья
Когда сама бессмыслица
Есть суть поступка объясненья.
5-4. Что, где, когда и зачем?
И все же это свершилось! Как гром среди ясного неба. Грозный Ода Нобунага расстается с жизнью в объятом пламенем храме Хоннодзи. И пошли споры, не стихающие до сих пор. И стали выдвигать версии про-исшедшего. Одну за другой. Здесь и обида, перемешанная с ненавистью; и честолюбивые замыслы; и самооборона от нависшей опасности; и нервный срыв; и спонтанность инцидента; и заговор; и рука небес. Есть и совсем уж неожиданные и весьма оригинальные версии. Как, Вам, к примеру, такая. Все задумал… сам Нобунага! Якобы он узнает, что тя-жело болен и близок его смертный час. Естественно, сразу же встает во-прос о наследнике. А в те времена он решался очень просто. На полях сражений! И было кому повоевать. Одних братьев у Нобунага было че-ловек десять. Да и сестер не меньше. А у них мужья – мужики тоже не промах. Сыновей Нобунага и ближайших вассалов в этом плане также нельзя забывать. Они то уж не упустят своего шанса попытать счастья. До объединения ли страны будет?! К тому же расколом в лагере Нобу-нага обязательно воспользуются Мори, Ходзё, Тёсокабэ и прочие недо-битые кланы. И все повторится сначала. Опять раздробленность, опять раздрай. В общем, сплошное, как говаривали на Руси, «розратье»…
И Нобунага решается. Надо предоставить шанс верному Хидэёси. Он не в пример всяким там родственничкам сможет продолжить дело объединения страны и разобраться со всеми недовольными. А недо-вольные то будут! Но осмелятся ли они открыто выступить против того, кто отомстит за смерть павшего господина? Может, и осмелятся, но не все сразу. А это шанс сохранить достигнутое и двинуться дальше. Итак, Хидэёси. Пусть начнет мирные переговоры с Мори и готовится к походу. Ну, а спровоцировать Акэти Мицухидэ и заставить его напасть на храм Хоннодзи не так уж и трудно. Он и так весь в сомнениях, на грани нерв-ного срыва. Шипни кто ему на ухо пару словечек и порядок, взрыва не избежать. Замысел удался. Мицухидэ спалил Хоннодзи вместе с Нобуна-га, а Хидэёси, совершив пятидневный марш-бросок из Тюгоку, мстит за смерть господина и занимает его место.
Каково? Красиво, правда? Но уж слишком романтично. Да кто же это по своей воли откажется от власти, находясь на пике славы и могу-щества?!. От ее внешних атрибутов и сопутствующих ей обязанностей (церемонии там всякие) – это, пожалуйста, сколько угодно (возьмите тех же экс-императоров, императоров-иноков, а сам Токугава Иэясу чем не пример), но чтобы от самой власти или возможности влиять на приня-тие властных решений – вряд ли. И вот что интересно. Если покопаться как следует в источниках, можно найти предсмертные стихи и Акэти Мицухидэ, и Асикага Ёситэру, и Сибата Кацуиэ, и Исида Мицунари, и Уэсуги Кэнсин, и Сайто Досан, и Суэ Харуката, и Такэда Сингэн, и Датэ Масамунэ, и Токугава Иэясу, и Тоётоми Хидэёси, и Оити но ката, и Сэн Рикю, и Хосокава Грация и т.д. А вот стихов Нобунага не найдешь. Это лишний раз подтверждает, что Нобунага и не думал и не боялся уме-реть так рано. Иначе бы предсмертные стихи написал. Это уж точно и не сомневайтесь.
По всему выходит, что Нобунага вряд ли бы решился на подобное «самоубийство». Здесь что-то другое. Надо бы копнуть поглубже, а пе-ред этим выяснить, как Мицухидэ относился к Нобунага и наоборот. Ведь если вассал душой и телом предан господину (как и должно быть, хотя бы чисто по теории), то сколько его не уговаривай и не подговари-вай он вряд ли решится на предательство и поднимет руку на господина. А вот если в отношениях между ними есть червоточинка, зависть там какая или недоверие, то тогда можно попробовать сбить вассала с пути самурая. Итак, были ли у Мицухидэ основания бояться или ненавидеть Ода Нобунага. Сначала несколько фактов.
- В 1578 г., покоряя провинцию Тамба, Мицухидэ осадил крепость Яками. Защитники крепости во главе с братьями Хатано упорно сопротивля-лись более года. Дальнейшая затяжка сулила Мицухидэ большие не-приятности. Какие уж тут приятности, когда Нобунага ждет известия о взятии крепости и его терпение подходит к концу. Как и запасы продо-вольствия у Хатано и их солдат. Да и вообще им тоже все это порядком надоело. Жить то хочется! Вот если бы Хатано была обещана жизнь и не просто обещана, а с представлением солидной гарантии, то они готовы были пойти на капитуляцию.
И Хатано получили такую гарантию, что солидней не бывает. Мать са-мого Акэти Мицухидэ! Взамен матери Мицухидэ получает братьев Ха-тано, живыми и невредимыми. Пленение владетелей замка в те времена было делом довольно редким. Как правило, живьем они в руки не дава-лись: если не удавалось скрыться, делали себе сэппуку. А тут не только владетель, а еще и брат. Событие поистине уникальное. Недаром же Мицухидэ удостоился за это личной похвалы Нобунага.
Правда, Нобунага похвалить то похвалил, но братьев, доставленных в Адзути, приказал распять, забыв о заложнице, оставленной в Яками. Все закончилось тем, что бедная женщина была распята и проткнута копьем. Если верить инсценировке на японском телевидении, это была ужасная картина. И еще одна интересная деталь. Нобунага погибнет через три года 2 июня, именно в тот день, когда были казнены братья Хатано. Случайное это совпадение или нет? Кто его знает…
-15 мая 1582 г. Нобунага в своей резиденции, замке Адзути, встречал до-рогого гостя – Иэясу Токугава. Надо было встретить гостя и встретить хорошо. Союзник как-никак. Ответственным по приему назначается Акэти Мицухидэ. Он уж и постарался, чтобы Иэясу в течение трех дней не скучал в замке. Из Киото и Сакаи Мицухидэ навез всяких редких ве-щей. И рыбкой хотел порадовать привередливого Иэясу. Но вот ведь ка-кая незадача случилась. В доме гость, и какой, а из кухни явственно по-тягивает тухлятинкой. Рыба оказалась второй свежести. Конечно, холо-дильников и рефрижераторов тогда не было, и доставка морской рыбы (речную японцы не баловали особым вниманием) в ее свежей ипостаси было делом довольно трудным, но выполнимым. Для Нобунага не было ничего невозможного.
А вот на тебе. Осрамился! Так хотелось порадовать Иэясу сырой рыбкой, сасими называется. А все этот Мицухидэ. Надо было ему самому лично все проконтролировать, а он, знай себе, крутится перед гостем, беседы какие-то ведет. В общем, Нобунага вспылил и пару раз треснул треснул веером Мицухидэ по макушке. А если верить португальскому миссио-неру Фройшу, то Мицухидэ и пиндаля ногой хорошего получил, когда что-то буркнул себе под нос. Говорят даже, что отроки Нобунага здоро-во отметелили Мицухидэ. Враки, наверное. Но факт остается фактом. Нобунага был очень недоволен Мицухидэ и раньше срока снял его с по-четной должности встречающего, попросту опозорил.
Есть и другие факты, но и приведенных выше вполне достаточно, чтобы понять, что у Акэти Мицухидэ были веские причины ненавидеть своего «благодетеля». А были ли у Мицухидэ основания бояться Нобу-нага и опасаться за свою жизнь? Конечно, были. Да у кого их не было то?! С какого то момента, по всей видимости, Мицухидэ перестал пони-мать намерения Нобунага. Ведь как было прежде. Нобунага стремился прекратить междуусобицу и объединить страну, а Мицухидэ оказывал ему посильное содействие. Все ясно и понятно. Теперь вроде бы Нобу-нага решил разобраться с местными князьками на Кюсю. И должности соответствующие начал раздавать. И здесь вроде бы Мицухидэ не лиш-ний. А вот что будет дальше – полный мрак. Какую политическую структуру задумал Нобунага? Найдется ли в ней достойное место ста-рым воякам вроде Мицухидэ или же для решения новых задач Нобунага соберет новую команду? Вопросов много, а ответов нет. Спросить самого Нобунага как-то боязно, да и не принято это. А если человека переста-ешь понимать, то начинаешь его бояться. Уж какой вояка был Сакума Нобумори. Лет пять вместе с сыном бился, не жалея жизни, с сектантами Исияма Хонгандзи, с еще теми, надо сказать, удальцами. И что он полу-чает вместо благодарности? Пичсьмо, собственноручно написанное Но-бунага: и живота Сакума особо не надрывал, и то делал неправильно и это. В целом подобных обвинений хватило на 19 пунктов. И что? А то, что Сакума Нобумори вместе с сыном в августе 1580 г. оказался в мона-шеской келье на горе Коя. По справедливости, правда, надо отметить, что Сакума еще повезло. Хоть в келье, но живой. Да и до столицы не так уж и далеко. Мицухидэ тоже вполне мог оказаться на какой-нибудь горе или еще подальше, откуда вернуться нет никакой возможности.
Итак, у Мицухидэ были все основания ненавидеть и бояться Но-бунага. К этому смело можно добавить и честолюбие. Тут особо и рас-суждать то нечего. Любой самурай хотя бы мысленно готов был занять место своего господина. Был бы случай, а он своего не упустит. Теперь попробуем зайти с другой стороны, и разобраться в том, насколько до-верял Нобунага своему вассалу под именем Акэти Мицухидэ. О полном доверии говорить не приходится. Как говорится, ни те времена, ни те люди. Можно порассуждать только о степени доверия. Без всякого со-мнения она была очень даже высокой. Иначе, сунулся бы Нобунага в этот злосчастный Хоннодзи всего с пару сотней самураев, прекрасно зная, что Киото и окрестности находились под контролем Мицухидэ. Ведь обычно Нобунага сопровождало несколько тысяч преданных вас-салов. А тут какие-то сотни. Расслабился, в общем, потерял бдитель-ность. Это как с домашним псом. Издевайся над ним, сколько хочешь! Знамо дело, не укусит. Оскалиться там, показать зубы, это пожалуйста. Но что б хозяина цапнуть – это никогда. Хотя, если перегнуть палку…
Что из всего этого получается? Полный букет: ненависть и страх с одной стороны, доверие и расслабленность с другой. Осталось чуток только надоумить, подтолкнуть, задать, так сказать, небольшой импульс и все – одна сторона набросится на другую. Разумеется, можно попробо-вать без всех этих сложностей и церемоний. Подослать какого-нибудь ниндзя (у того же Иэясу их было полным полно в Кога) или рыбку вроде фугу подсунуть, забыв из нее вытащить кое-что из внутренностей. И привет! Паралич дыхательных путей обеспечен. Был человек и почему-то задохнулся. Даже кровь пустить не успели.
Конечно, можно пойти и этим путем. А вот, что потом то? После паралича дыхательных путей. Как сохранить свое лицо? Как самурай-ская общественность отнесется к этому поступку? Если косо, то и голову потерять можно. Это запросто. Наваляться стаей и порядок. В общем, без церемоний и сложностей никак нельзя. Кровь из носа, но нужна ле-гитимность поступка, т.е. благородный предлог для предательства. То-гда ты герой, а так – убивец паршивый самого Нобунага, собирателя зе-мель японских. Ну, и что из того, что Нобунага молотил тебя веером по башке. Подумаешь! Может быть он складным веером ритм для «ковака-маи» подбирал? Традиция это вполне допускает. Чтобы ритм и веером. И за это господину пакость учинять?! Не хорошо. Землицу то он твою не трогает. А если тронет, то взамен новую предложит, не меньше, да еще с серебряным рудником впридачу. Да за это не только голову, еще чего-нибудь подставить можно. Не жалко!
А кто же это, мил человек, такой умный, что может облагородить предательство, и смягчить соломой легитимности неминуемый удар о крепчайшую стену самурайского традиционализма? Ну, это не вопрос, а так, вопросик. Ведь в Японии, несмотря на все бури и невзгоды, благо-денствовал императорский дом, возглавляемый самим божеством, при-нявшим человеческий облик. Пусть у императора не хватало денег, что-бы подлатать ограду дворца или по-людски отметить совершеннолетие сына. А авторитет? Лежит себе на полочке японской истории, пылиться потихонечку до поры до времени. Без особой нужды он мало кого инте-ресует. А возникнет проблема, да такая, что решить ее, кажись, не под силу никому, вот тогда этот самый авторитет можно с полочки аккурат-но снять, сдуть с него пыль забвения… и так трахнуть по проблеме, что от нее, бедной, и следов то не останется, так, одни воспоминания.
После этого авторитет скорее опять на место, на полочку. Авось пригодится как-нибудь. К примеру, в нашем случае, когда авторитет императора вполне мог стать тем самым легитимизирующим импуль-сом, позволившим Акэти Мицухидэ принять окончательное решение.
Впрочем, это мы так думаем. Однако намного важнее, что по этому по-воду думали японский император и его двор. Кто для них был Ода Но-бунага? Очередным выскочкой, временщиком, которых немало на своем веку перевидала божественная династия… и благополучно пережила, или же сокрушителем устоев, готовым замахнуться на само существова-ние монархического строя в его традиционном виде? Конечно, сейчас никто не знает точного ответа на этот вопрос. Однако не за горами то время, когда неугомонные ученые наряду с овечками и лошадьми нач-нут клонировать и людей. Вот тогда и этот вопрос перестанет быть за-гадкой. Но, это тогда. А пока нам ничего не остается, как просто попы-таться разобраться во взаимоотношениях Нобунага и императорского двора чисто индуктивным путем, т.е. на основе отдельных фактов пред-ставить общую картину. А факты таковы.
Начав свою объединительную миссию, Нобунага был последова-тельным защитником императорского двора. До 1568 г. он всячески по-могал двору, как словами, так и делами, в том числе и финансовыми. Да и сам «вход» в столицу в сопровождении Асикага Ёсиаки хоть и выгля-дит как инициатива самого Нобунага, тем не менее, вполне мог быть осуществлен в ответ на призыв императора. До коле же, действительно, могла продолжаться вся эта самурайская вакханалия в Киото и его окре-стностях.
Покончив с Мацунага и компанией и наведя порядок в столице, Нобунага продолжал активно помогать императорскому дому, стремясь хотя бы экономически стабилизировать его положение. То вернет одно из прежних владений, то деньжат подбросит, не говоря уже о таких ме-лочах, как ремонт императорского дворца (а там после смуты «Онин» было чем заняться). Не забывал Нобунага и про бакуфу, которому также кое-что перепадало от его щедрот. Вместе с этим в своих действиях по объединению страны Нобунага на всю катушку использовал авторитет императора. Долг платежом красен! Завяз в войне с Асаи и Асакура, сра-зу к императору, а тот высочайший указ о перемирии. Надо было побы-стрее развязаться с бунтарями из Осака Хонгандзи – опять к императо-ру. А тот – указ о мире. И точка. Да кто же с императором будет спорить, когда за его спиной маячит сам Ода Нобунага. А кто, скажите, не знал, что двор частенько молился за победу Нобунага в его многочисленных сражениях?! Все знали. В общем, между двором и Нобунага все было тип-топ, в смысле сотрудничества, хотя бы чисто внешнего.
Кто из них кого использовал в своих целях неясно, но то, что ис-пользовал – факт неоспоримый. Никаким противостоянием Нобунага и императора и не пахло. Более того, вопреки своему имиджу «револю-ционера» и низвергателя устоев, Нобунага довольно успешно подни-мался и по чиновничьей лестнице. Не верите? При случае загляните в Государственное хранилище официальных бумаг («Кокурицу кобунсё-кан»), что в токийском районе Тиёда, и поройтесь в указах о назначени-ях. Венцом его карьеры на государственной службе при дворе стал пост правого министра. Из этого следует, что Нобунага ни коем образом не игнорировал заведенный порядок.
Однако 9 апреля 1578 г. Ода Нобунага неожиданно уходит с поста правого министра. Без объяснения причин. Отчего? Почему? Ведь все так неплохо складывалось. Что будет дальше? Что ждать от Нобунага? Ждать чего-то особенного как раз и не надо, полагали оптимисты. Обычный карьерный ход, цель которого – побудить императора назна-чить Нобунага на более высокий пост, как-то: великий министр, кампа-ку, сёгун. Пост сёгуна вроде бы освободился, но еще бродит где-то изгой Ёсиаки и надоедает всем своими посланиями о восстановлении в долж-ности. На открытый мятеж силенок уже нет, а вот понастроить козней да при содействии клана Мори ему было по плечу. К тому же из поко-ление в поколение этот пост занимали люди из рода Минамото. И на-значить на него человека из Тайра, а к таковым себя и причислял Нобу-нага, было очень даже нелегко. Традиции, черт их побери…
С кампаку, высшей аристократической должностью, тоже не все было просто. Ведь кампаку опять же по традиции до сих пор назнача-лись только из «госэккэ» - пяти домов, представители которых могли стать регентом или кампаку. В общем, чтобы стать регентом или кампа-ку, надо было с какого-либо бока припека быть Фудзивара. И таких бо-ков (вернее, домов) было как раз пять: Коноэ, Кудзё, Нидзё, Итидзё, Та-кацукаса. Задача, что ни говори, сложная, но при соблюдении опреде-ленных формальностей вполне выполнимая. Вот, к примеру, Хидэёси не поленился стать приемным сыном одного из потомков Фудзивара и, пожалуйста, назначен кампаку, хотя до аристократа ему было еще дальше, чем Нобунага. По всему выходило, что Ода метил в великие министры. И из-за такого пустяка весь этот шум бор с отставкой зате-вать?! Хочет быть великим – будет! И ничего здесь страшного нет. Да и традиции вроде помехой не станут. Если можно было Тайра Киёмори, то почему нельзя Тайра Нобунага?!
Однако пессимисты смотрели иначе на добровольную отставку Нобунага. Какой там карьерный рост. Здесь что-то совсем другое. Не стало ли Нобунага тесновато в рамках существующего строя? Не заду-мал ли он создать новую политическую структуру, во главе которой бу-дет находиться он сам? Да что Вы такое говорите, разве он посмеет, воз-ражали оптимисты. Кто, Нобунага? Еще как посмеет, не унимались пес-симисты. Обратиться к императору с прошением об изменении назва-ния годов правления посмел? Посмел! И это человек без роду и племени. Да как он мог замахнуться на исключительную прерогативу императо-ра? Внутренне негодуя и возмущаясь, двор удовлетворяет это прошение. Аристократы были уже прекрасно осведомлены о всех выкрутасах Но-бунага, и благоразумно сочли, что худое перемирие лучше хорошей ссоры. Император возражать не стал и с 28 июля 1573 г. японцы стали жить с новым девизом «Тэнсё» («Небесная справедливость»). И чем это-му Нобунага старый, «Гэнки» («Юаньская черепаха»), не угодил? Впро-чем, если спокойно подумать, справедливость звучит получше, чем че-репаха, к тому же Юаньская.
Не прошло и года после этого просто скандального эпизода в жиз-ни Японии, как Нобунага посмел то, на что и императоры не решались. О чем это я? А вот послушайте. После смерти императора Сёму вдовст-вующая императрица Комё в 756 г. подарила личные вещи покойного Тодайдзи - Великому Восточному храму. Эти вещи были помещены в сокровищницу, имя которой – Сёсоин. В дальнейшем здесь стали хра-нить и прочие национальные реликвии, пожертвованные храму импе-раторами и аристократами. В настоящее время Сёсоин является этаким подобием Кремлевской Оружейной палаты. Чего там только нет. Я имею в виду Сёсоин. Причем не только из Японии, но и из других стран.
Среди экспонатов особое место занимает «рандзятай». Это высо-хший кусок ствола с пустой сердцевиной вечнозеленого дерева аквила-рия из семейства дафна душистая. Длина ствола – 156 см, диаметр в ос-новании – 40 см, вес – 11,6 кг. Кажется, ствол как ствол, мало ли таких ка-ряг разбросано по белу свету. А тут, на тебе, в национальную сокро-вищницу! Да за какие такие заслуги? Чтобы понять это, придется ныр-нуть с берега воюющих провинций в глубь истории Японии лет на ты-сячу назад. В 595 г. к острову Авадзи, который, который словно мост раскинулся между островами Хонсю и Сикоку, прибило дерево диамет-ром около 90 см. Островитянам любая деревяшка в радость. Разогреть там что-нибудь или еще для чего. В общем, вещь полезная. Но когда они разожгли поленце от этого дерева, вместе с дымом их обдало поистине божественным и доселе незнакомым ароматом. Именно тогда японцы вступили на «путь аромата» («кодо»).
Однако для простолюдинов наслаждаться таким божественным ароматом было слишком жирно, и местные власти отправили дерево в дар императрице Суйко. Все логично: божеству – божественный аромат. И пошла мода на благовония из различных деревьев. Товар в основном шел из Китая и ценился очень высоко. Сначала благовония использова-ли исключительно для богослужений, ну, а в эпоху Хэйан аристократы стали подпускать ароматы в свои жилища и одежды. Опытным путем выяснилось, что лучшие ароматические вещества получаются из коры аквиларии. Именно она стала объектом мечтаний любого аристократа. Кусочек коры этого дерева являлся предметом гордости любого власти-теля, а обладание стволом говорило о могуществе и авторитете владель-ца. Поэтому вполне логичным выглядело то, что доставленный из Тан-ского Китая сухой ствол аквиларии, был в 760 г. помещен в Сёсоин, и стал считаться собственностью японских императоров, одним из симво-лов их авторитета и могущества. Некоторые даже считают, что этот ствол привез из Китая сам Кобо-дайси, знаменитый буддийский деятель и каллиграф.
В тропических деревьях семейства дафна душистая, а аквилария из этого семейства, под действием бактерий там всяких и грибков происхо-дит, постепенно, конечно, образование и отложение смолистых веществ. И чем дерево старше и суше, тем ароматнее смола. Со временем дерево становится таким тяжелым, что тонет в воде, поэтому ароматические вещества из коры таких деревьев получили общее название «дзинко» - «утонувший аромат». Обычно ходоки по «пути аромата» смешивали «дзинко» из различных деревьев, добавляли мякоть японской сливы, мед и чего-нибудь еще для «вкусу», и получали тестообразную смесь. Набив курильницу, смесь возжигали. Курильницу обхватывали ладонями, ос-тавляя между ними щель – «путь аромата». Что тут скажешь. Красотища, наверное. Мы бы тоже что-нибудь ароматическое из аквиларии с радо-стью занюхали, но опять все тот же дефицит сырья. Вот и приходится обходиться суррогатами, наподобие казеинового клея. Говорят, что и «Момент» подойдет. Эффект, правда, получается другой…
По «пути аромата» любили пройтись и самураи. Они собирали различные ароматические вещества и деревья (а Нобунага решил по-добрать себе деревцо прямо из Сёсоин – но об этом попозже). Расцвета-ло «монко» - искусство угадывания ароматов. Запалит хозяин раздобы-тую невесть где кору и поди угадай, от какого она дерева. Интересно, конечно. Однако главное было не угадать аромат, это дело было вполне заурядным, а прислушаться к аромату. Недаром же японцы в выраже-нии «определять запах, принюхиваться» используют именно иероглиф «слушать». Они аромат не вдыхают, а выслушивают. В эпоху воюющих провинций владение искусством «монко» считалось одним из досто-инств самурая. Среди археологических находок на месте замка Адзути имеются китайские и японские фарфоровые курильницы для аромати-ческих веществ. Может быть, одну из них Нобунага и набил измельчен-ной корой «рандзятай», аромат которого навеял ему дальнейшие дейст-вия?! А, что? Вдруг аромат аквиларии, вызревавший лет 800, и нашептал Нобунага, что наступает его время править страной без оглядки на ста-ринные обычаи и правила.
Вот опять этот «рандзятай». Слово какое-то мудреное. Да кто его придумал в конце концов? По слухам, монахи храма Тодайдзи в начале эпохи Эдо. Мол, не мудрствуя лукаво, подобрав соответствующие ие-роглифы, они просто сделали фонетическую кальку с какого-то ино-странного слова, к примеру, китайского «ланьшэдай», или, положим, вьетнамского названия этого дерева (самые лучшие аквиларии именно оттуда, из Вьетнама), а то и санскрита. Поди, разберись… Выглядят три иероглифа на первый взгляд вполне безобидно: орхидея – роскошь – ждать. Действительно, калька и ничего другого. Однако, приглядевшись повнимательнее, да с лупой, отчетливо видишь, что в состав этих трех входят три другие иероглифа: то (восток), дай (великий), дзи (храм) – Тодайдзи. Здесь уже и логика появляется. Поскольку хранится «рандзя-тай» в Сёсоин. А где тот расположен? Верно! В Великом Восточном хра-ме. Вот, теперь, казалось бы все ясно и понятно. Ан нет! Вполне вероят-но, что хитрецы – монахи подразумевали совсем другое, подбирая три иероглифа для «рандзятай». Последний из них уж больно смахивает на иероглиф самурай, поэтому все выражение можно интерпретировать как «жирующие слуги с востока». Слуги – это про самураев. А что каса-ется востока, то надо вспомнить, что Минамото, Ходзё, Асикага, Нобуна-га именно оттуда.
Созерцать «рандзятай» было дано не каждому, т.к. сокровищница Сёсоин открывалась только для посещения могущественного лица, ре-монта и инвентаризации после краж (бывало и такое – но не в нашем, конечно, районе). Кто осмотрел экспонаты – тот «большой» человек, а кто прикоснулся к «рандзятай» - тот вообще великий. Здесь и спорить не очем. Великий и все. Первый такой случай «беспредела» наблюдался в 1019 г., когда двери Сёсоин были открыты по требованию тогдашнего великого министра Сугавара Митинага. Это сейчас экспонаты Сёсоин можно посмотреть и не прибегая к власти. В том же Национальном му-зее в городе Нара, где каждую осень с 1946 г. открывается выставка «Сё-соинтэн».
Таким образом, без всякого преувеличения можно сказать, что дос-туп к сёсоиновскому «рандзятай» являлся очевидным для всех свиде-тельством могущества допущенного, одним из внешних атрибутов его власти. А атрибутике в то время придавалось очень большое значение. Посудите сами. 26 марта 1574 г. Ода Нобунага прибывает в Киото. В те-кучке сражений у него впервые появляется возможность ознакомиться с достопримечательностями древней столицы Японии. И с чего он начи-нает? С заявления двору, что хочет взглянуть на «рандзятай». В свете вышеизложенного это не выглядит таким уж странным. В этот же день монахам Тодайдзи вручается императорский указ об открытии Сёсоин. Вот это оперативность! 27 марта представительная делегация Нобунага (10 человек) направляется в Нара. Уже на следующий день в тамошнем храме Тамондзи Нобунага созерцает национальное сокровище. Насмот-ревшись как следует, он самолично отрезает кусочек дерева длиной примерно в 5,5 см.
Этот поступок повышал авторитет Нобунага в глазах окружаю-щих, но и, не надо забывать об этом, бросал довольно большую тень на авторитет императора. Ведь формально «рандзятай» являлся собствен-ностью императорской семьи, а тут какой-то самурай осмелился не то, что коснуться, а отрезать от него кусок. Этот злодей может осмелиться и не на такое! Правда, Нобунага был не первым, кто решился на подоб-ное святотатство. В 1465 г. это сделал Асикага Ёсимаса – восьмой сёгун Муромати бакуфу. Видимо, Хигасияма доно (господин с Восточной го-ры), так прозвали его в народе, не удержался от соблазна насладиться ароматом «рандзятай». Ёсимаса вообще был эстетом и ценителем всего изящного. Вспомнили Гинкакудзи («Серебряный павильон»)? Его рук дело. Недаром же его считают отцом «Хигасияма бунка» - культуры Вос-точной горы, определившей во многом культуру современной Японии.
Здесь все более менее понятно. Эстет, да к тому же сёгун. А тут ка-кой-то Ода. Да если так начнут поступать и другие даймё, рвущиеся к власти, то весь «рандзятай» моментом переместится в их курительницы японского и китайского производства. А там и до трех священных рега-лий императорской власти недалеко. Даже подумать об этом боязно… К счастью, в дальнейшем этого не произошло. К двум срезам на «рандзя-тай» добавился значительно позже лишь еще один – императора Мэйд-зи. Но тут никаких вопросов. Хозяин – барин! В настоящее время на хранящемся в Сёсоин «рандзятай» справа налево наклеены бумажки с именами Асикага Ёсимаса, Ода Нобунага и Мэйдзи. Однако помимо этих, официально зарегистрированных, на дереве можно обнаружить и другие, безымянные, надрезы. Кто их сделал и когда – неизвестно. Злые языки утверждают, что от этого соблазна не удержался сам Токугава Иэ-ясу, который был большим любителем пройтись по «пути аромата». Однако сделал он все в своем обычном стиле – тихо и незаметно. Так что остается только гадать, как было на самом деле. Таков Иэясу. И цели добьется и в тени останется.
Заканчивая с «рандзятай», хотелось бы добавить, что помимо Сё-соин в Тодайдзи, есть «Сёсоин в море». Так называют остров Окиносима к северо-западу от Кюсю. На Окиносима сохранилось много культурных ценностей, попавших туда в глубокой древности из Китая, Кореи, Пер-сии. Там и сейчас стараются поддерживать дух старины. В частности, остров, как и в старые добрые времена, остается запретным для женщин.
А вот Нобунага, по мнению пессимистов, дух старины как раз и не думал поддерживать. Календарь, «рандзятай» - разве не ясно, куда он клонит? Ах, еще нет. Ну, ладно… А кто хотел в нарушение этого духа старины пригласить погостить к себе домой самого императора? Пусть под словом дом скрывается громаднейший замок Адзути на одноимен-ной горе. Однако самурайская сущность его хозяина в зависимости от метража жилища не меняется. Самурай он и в замке самурай. Плебей можно сказать, а туда же: императора ему подавай. А что Нобунага вы-творял в Сокэндзи? Не помните? Тогда давайте по порядку.
При раскопках Адзути обнаружены следы здания, предназначен-ного для встречи императора. Именно то самое «миюки но омма», о ко-тором говорится в «Синтё коки» («Хронике князя Нобунага»). Интерес-но, зачем это Нобунага понадобилось приглашать императора к себе домой? Вообще то император и раньше совершал поездки (гёко) к знат-ным лицам, в гости, так сказать. Недельку, до второго, поживу, мол, у такого… С наступлением эпохи Муромати императоры стали приезжать к сёгунам. Так Асикага Ёсимицу, Асикага Ёсинори и Асикага Ёсимаса удостаивались чести встречать императора в своих резиденциях Муро-мати госё и Китаяматэй. После эпохи Нобунага Тоётоми Хидэёси встре-чал императора Гоёдзэй в Дзюракудай, а Токугава Иэмицу – императора Гомидзуноо в замке Нидзёдзё.
То есть для власть придержащих вполне обычным делом было пригласить к себе императора. Такие визиты преследовали в основном одну цель: укрепление авторитета сёгуна. Нобунага сёгуном не был, но чтобы показать всему миру, что сёгуну не уступит, решился «пригла-сить» императора к себе в Адзути где-нибудь в 1577 г., когда должным образом будут обустроены помещения для столь важного гостя. И каза-лось бы, чего уж тут такого особенного в этом приезде? Чай не в первый и, наверное, не в последний раз. Это, конечно, верно, но вот ведь какая вещь получается. До Нобунага (да и после него) император ни разу не покидал Киото для посещения усадьбы или замка самурая. В этом смыс-ле реализация гёко в Адзути стала бы эпохальным событием, бросаю-щим заметную тень на старые порядки. Правда, по ряду причин импе-ратор не посетил Адзути в отличие от вассалов Нобунага, которым он разрешил осмотреть императорское «миюки но омма». Знай, мол, на-ших!
Однако Нобунага не успокаивался. Взял и решил сделать одного из сыновей императора Огимати, принца крови Санэхито, своим прием-ным сыном (без права наследования однако ж). Подарил ему дворец, в общем, все как положено. Нобунага намеревался сделать приемного сы-на императором. А там, глядишь, если сын император, то чем хуже отец, пусть и приемный. Чтобы стать кампаку, надо быть усыновленным, а чтобы императором… надо усыновить его! Как Вам идея? Может быть, Нобунага собирался встречать не Огимати, а своего приемного сына Санэхито? Представьте себе только. Новый император сразу после всту-пления на престол первым делом посещает резиденцию Ода Нобунага. Каково, а! Авторитет Нобунага взлетает до неба, выше, для человека, просто некуда. Однако отреченье в пользу Санэхито не состоялось. И Огимати здесь не причем. Он и не противился (попробовал бы!). Просто у Нобунага не было ни времени, ни денег (и денег громадных) на все эти церемонии, процессии и застолья. Да и сама идея должна была со-зреть. А это опять таки время.
Теперь о Сокэндзи. Так назывался буддийский храм, построенный Нобунага на территории замка Адзути. С виду самый обычный храм эзотерического буддизма с главным зданием, колокольней, пагодой, главными вратами и прочими сооружениями. Молись – не хочу! Однако все оказалось не так просто. Миссионер Фройш писал, что на буддах, находившихся в главном здании, Нобунага установил камень, который является божественным обликом. Чьим? Известно, чьим. Нобунага, ко-нечно! И имя этому камню – «бонсан». Навалил ли Ода свой бонсан прямо на головы будд, вернее, буддийских статуй, или же поставил на них ковчег («буцуган»), а уже в него уложил бонсан? Кто его знает. Хотя, чтобы прямо на головы – это маловероятно, да и технически довольно сложно. Если бонсан не удержится и свалится вниз? Страшно даже во-образить, чем это могло закончиться. А вот если не на головы, а над го-ловами, да еще на втором этаже – это еще лучше и спокойней. Чем выше – тем солиднее. Да и двухъярусное главное здание смотрится более ор-ганично с высящейся напротив главной башней замка Адзути.
В общем, божественную природу Ода Нобунага призван был вы-ражать камень, что для Японии было довольно естественным событием. Не мог же сам Нобунага торчать днями и ночами в храме, олицетворяя самого себя. А вот очень даже неестественным было то, что Нобунага пытался прикинуться живым божеством, прекрасно зная, что не так уж и далеко от него, в императорском замке, живет еще одно божество. За подобное греховодство, если верить Фройшу, Нобунага и постигла не-бесная кара. Вот Вам и объяснение инцидента в Хоннодзи. Это дело рук небес! И нечего голову морочить всякими загадками ни себе, ни людям. Да и храм Сокэндзи построен лишь с одной целью – заставить людей поклоняться Нобунага как божеству. В этом смысле с Фройшем сейчас согласны очень многие, однако следует помнить, что написавший «Ис-торию Японии» был рьяным католиком и непримиримым врагом буд-дизма, решавшим по долгу службы определенные политико-религиозные задачи.
После инцидента в Хоннодзи храм чудесным образом сохранился. Все, ведь, могли спалить к чертовой матери. Не пришло время, наверное. Но от судьбы и пожара не уйдешь. В 1854 г. большая часть храма повто-рила участь замка Адзути – сгорела. Сохранились лишь трехъярусная пагода и главные ворота с башней. Ворота в разобранном виде были доставлены в Адзути сразу после завершения строительства замка. А что такого? Обычное явление. Что только тогда не разбирали и куда только не перевозили. Та же пагода была построена в 1454 г., т.е. лет за сто два-дцать до завершения строительства замка Адзути. Значит, и пагоду от-куда-то приволокли.
Во всем этом следовало разобраться, и в 1994 г. на месте Сокэндзи начались раскопки. Порывшись, как следует, в земле, археологи устано-вили, что главное здание храма, в нарушение всех эзотерических тради-ций было двухъярусным! И это очень даже странно. Выходит, что дос-тавленное откуда-то из уезда Кога (это там, где ниндзя) здание подверг-лось значительной перестройке: был надстроен второй этаж. Спрашива-ется, зачем Нобунага пошел на все эти сложности? А затем, чтобы рас-положить повыше свой бонсан, а именно над скульптурами главных божеств храма, покоившихся на первом этаже: одиннадцатиликой Кан-нон и богини счастья и богатства Бэнтэн. А в буддизме, чем выше, тем божественнее. Уж не хотел ли Нобунага в символической форме проде-монстрировать всем, что он не мира сего, а того, т.е. божество? И не про-стое, а поважнее самой Каннон. Ведь бонсан Нобунага повыше будет! Похоже на святотатство, конечно. За подобные новации те же Ксавье или Фройш в момент прописали бы Нобунага аутодафе, но это там, в Португалии или Испании. В варварских, в общем, странах. А в Японии и не такое проходило. Привыкнут и к бонсан, со временем, разумеется. Кстати, на месте «ниномару» (второй линии укрепления) замка Адзути по приказу Хидэёси в 1583 г. была построена усыпальница Ода Нобуна-га, увенчанная камнем. Не тем ли самым бонсан? Хотя, вряд ли. 14 июня 1582 г. главная башня Адзути вспыхнула как спичка, и за одну ночь пре-вратилась в головешки. Пожар был такой силы, что трескались камни. А бонсан пусть и божественный, но тоже камень. И вполне мог развалить-ся во время пожара 1854 г., охватившего главное здание храма Сокэндзи. Или еще чего-нибудь могло с ним случиться. К конце концов можно сойтись на том, что если камень на усыпальнице Нобунага не тот самый бонсан, то уж, по крайней мере, его метемпсихозическое проявление. Что-то вроде перевоплащения перевоплащения…
После пожара 1582 г. в замке Адзути кое-какие постройки уцелели, и там еще некоторое время жили или делали вид, что живут, сыновья Нобунага, Нобуо и Нобутака, а также его внучок, Самбоси (сын Нобута-да). Зачем им надо было изображать из себя погорельцев? Здесь все очень просто. Один полити;к. Тот, кто живет в Адзути, и является на-следником Нобунага, хотя бы теоретически, а, значит, должен править страной. Однако с возвышением Хидэёси вопрос наследования потерял свою актуальность, роль замка Адзути упала, и постепенно он пришел в запустение. Но и сегодня в окружении замечательной природы на горе Адзути прекрасно смотрятся главные врата храма Сокэндзи, от которых ведут к нему, вернее, к тому, что от него осталось, 160 каменных ступе-ней.
Именно по ним в мае 1582 г. поднимался Токугава Иэясу, посетив-ший Адзути по очень важному делу. За отличия в усмирении самураев Каи Нобунага не пожадничал и одарил Иэясу провинцией Суруга. За такое «кормление» не грех было и самолично выразить благодарность хозяину Адзути. Чтобы развлечь дорогого гостя Нобунага устроил в Со-кэндзи представления «Но» и «ковакамаи». Театром «Но» теперь никого не удивишь. Он стал аксессуаром стильной жизни наравне с кабуки, су-си, икэбаной и прочей атрибутикой продвинутых в восточном направ-лении граждан, которые не дают себе засохнуть в текучке будней. Не жалея ни сил, ни времени, а иногда и денег, они неустанно бредут к го-ризонтам, за которыми открываются новые знания, делающие их жизнь еще интереснее, еще мельпоменистей. Вот для них и хотелось бы сказать пару другую слов о «ковакамаи».
Так называется популярное в средние века искусство музыкально-певческого сказа, сопровождаемого несложными танцами. Все началось с того, что в эпоху Муромати некто Сакураи Ковака Наокира то ли от тоски, то ли от еще чего взял и переложил на музыку один из эпизодов «гунки» («военного эпоса») да и сказанул его под танец. В память о за-чинателе сего искусства благородные потомки назвали его «ковакамаи» - «танцы Ковака». Основным и неиссякаемым источником «ковакамаи» является военный эпос. К тому же исполняются они в мужественно-возвышенной манере, что очень даже пришлось по вкусу самураям. С музыкальными инструментами особо не мудрствовали. Что сказителю нужно? Большой и малый барабаны, да флейта. Порой, вообще, обхо-дились только складным веером, которым отстукивали ритм. Теперь Вы, наверное, согласитесь, что Нобунага стучал по голове Мицухидэ склад-ным веером в Адзути не в порыве гнева, а от распиравших его эмоций. Мастерам «ковакамаи» удалось таки разбередить душу сурового вои-на…
Сейчас «танцы Ковака» вживую можно посмотреть (или послу-шать?), пожалуй, лишь в городке Сэтакамати уезда Ямато префектуры Фукуока. А тогда Нобунага мог позволить себе устроить подобное зре-лище, не выходя из дома, прямо в Адзути. Благо и сцена соответствую-щая была заранее отстроена (в 1581 г.). Когда ушел со сцены жизни сам Нобунага, сцена театра «Но» в Адзути стала никому не нужной. Но не успели ее разобрать, как в том же 1582 г. в храме Ниси Хонгандзи в Кио-то появилась сцена театра «Но», сохранившаяся до сих пор. Она являет-ся древнейшей сценой подобного рода и отнесена к национальным со-кровищам. Вполне вероятно, что это та самая сцена, перед которой си-дели союзники. Представьте себе фигуры Нобунага и Иэясу, которые из ложи перед главным зданием храма восхищаются мастерами «Но» и «ковакамаи», выступающими на этой сцене. И все это на фоне прекрас-ного озера Сайноко. А всего лишь через неделю все тот же пожар погло-тит Нобунага в храме Хоннодзи…
Вот такой синопсис получается. В смысле отношений Нобунага и императорского двора. Буревестник японской перестройки расправил крылья и готов был воспарить над всей этой суетой к высотам нового го-сударственного устройства. А двору ничего не оставалось, как спрятать-ся в утесах подобно глупому пингвину. И ждать. Глядишь, все само со-бой и образумиться. Рассосется, так сказать. Из этих самых утесов ари-стократы в 1581 г. предложили Нобунага стать левым министром. А вдруг клюнет. И он клюнул. Да еще как! Приказал всем, кому жизнь до-рога, считать свой день рождения святым днем, и совершать в этот день паломничества и богослужения. Каково? Это, смотря для кого. Для тру-жеников, скажем, полей и сакэделен – несомненно, факт отрадный. Он сулил им еще один выходной. И культурно отдыхали бы они сегодня, глядишь, не только в День рождения императора, но и Нобунага. Если бы все вышло по нобунаговски, конечно. В Японии почему-то появление новых праздников не отменяет старых. В общем, даешь праздники, но-вые и старые! Что же касается двора, то очередное нововведение не то, чтобы шокировало его (к чему только не привыкнешь), однако заметно прорядило ряды тех, кто с оптимизмом заглядывал в свое будущее.
А Нобунага не унимался. 23 января 1581 г. он приказывает Акэти Мицухидэ организовать и возглавить «смотр лошадей» («умадзороэ»). Ему, видите ли, захотелось вдруг проверить боевую выучку строевых лошадей. И он настоял на том, чтобы на его лошадок посмотрели импе-ратор, двор и южные варвары. Смотр состоялся в Киото 28 февраля 1581 г., и превратился в демонстрацию военной мощи Нобунага буквально перед носом высокопоставленных особ. Все, это конец, смекнули наибо-лее доходчивые. Нобунага уже не остановить. Однако при всей очевид-ности дальнейшего хода событий оставшиеся в значительном меньшин-стве оптимисты, не иначе, как отъявленные, другого слова то и не под-берешь, все же решились на последнюю попытку ублажить Нобунага. Уж очень хотелось двору, чтобы Нобунага вернулся на государственную службу. Так спокойнее будет. И вот 4 мая 1582г. в Адзути прибывает специальный посланник императора с предложением Нобунага занять один из трех постов: великий министр, кампаку, сёгун. Выбирай, не хо-чу! Нобунага встретился с посланником 6 мая, помариновав того в «людской» пару деньков, чтобы знал свое место. О чем они говорили – неизвестно. Похоже, что «капризуля» ничего не ответил, по крайней ме-ре, посланнику.
А вдруг Нобунага во главе отряда бравых самураев (от недостатка готовых на все головорезов он явно не страдал) самолично доставит от-вет прямо в императорский дворец, им же отремонтированный, и со-шлет его обитателей куда-нибудь подальше. С него станет! Благо по-добные прецеденты в японской истории имеются. А то и того хуже. Просто достал всех этот «благодетель». И это ему не то, и то ему малова-то будет. Нужно было что-то делать. И делать быстро. Издавна, как только двор оказывался в опасности, он прибегал к интригам и загово-рам. Поинтригует, поинтригует, да и бросит на произвол судьбы заин-тригованных. Но это уже потом, после интриги. А жизнь то продолжа-ется. На том стояла и будет стоять династия. Вот и завертелись слегка поржавевшие шестеренки придворной интриги. Ведь интриговать по крупному, с риском для жизни, давно не приходилось. Все больше так, по мелочи. Так или иначе, но механизм придворной интриги был вклю-чен на максимум. И побрели в разные стороны людишки. И пошли вся-кие слухи…
Стали они доходить и до Акэти Мицухидэ. Что вполне естественно, т.к. двор давно обратил внимание на этого полководца. В июле 1579 г. усмирявший провинцию Тамба Мицухидэ восстановил в собственности императора поместье Ямагуни. Двор был чрезвычайно обрадован и одарил Мицухидэ лошадью, доспехами и мешочком с благовониями. Мицухидэ получил возможность пройтись по тому же «пути аромата», что и сам император! Чего только не бывает в истории, а вот чтобы двор уделил столько внимания вассалу вассала, такого не было. Высочайшая милость растрогала старого вояку настолько, что он даже где-то ляпнул, что все земли в государстве должны принадлежать императору. От та-ких ляпов и до беды не далеко, тем более, когда находишься совсем ря-дом с Нобунага, который мог и не согласиться с подобным подходом своего вассала к вопросу землевладения. На счастье Мицухидэ его хозя-ин был, похоже, того же мнения: у земли должен быть один хозяин – император. Правда, под императором Мицухидэ и Нобунага подразу-мевали, скорее всего, совсем разных людей.
В свете всех этих слухов кое-что стал наконец-то понимать и сам Мицухидэ. Так вот что имел в виду Иэясу, говоря о безжалостности Но-бунага к предателям, про какой то заговор, об опасности, нависшей над императором, да и самим Мицухидэ. Мол, Нобунага все грезятся мя-тежники, окопавшиеся вокруг него. Он перестал доверять самым прове-ренным людям, и его поступки непредсказуемы. Мицухидэ и самого мучили эти вопросы. Ему хотелось найти подтверждение иногда туман-ным, а порой очень даже откровенным намекам Иэясу во время непро-должительных бесед в Гифу и Адзути. И он находит то, что хотел найти. На горе Атаго! Судьба Ода Нобунага была предрешена. Мицухидэ не пожалеет жизни, защищая династию японских императоров. И ответ на вопрос о дальнейшем пути развития страны, если бы Нобунага остался в живых, скроется в пламени Хоннодзи…
И в зарнице этого пламени рельефно проступает из тьмы веков фигура Токугава Иэясу, таинственная и загадочная. Нелегко давался ему путь из заложников в основатели дома, правившего Японией 250 лет с гаком. На этом пути надо было извиваться как ужака под вилами: и то предусмотреть, и это не забыть, и тому угодить, и этого наказать. Вот и сейчас все шло к тому, что Нобунага отберет у всех земли и сделает их государственными. А что станет с провинцией Микава, к которой так привязаны Иэясу и его вассалы? Да и после разгрома Такэда ценность Токугава для Ода, без всякого сомнения, уменьшилась, даже скорее он стал помехой последнему. Надо было что-то делать. Тем более кровь сы-на взывала к мщению. И Иэясу начал действовать. Впрочем, и делать то особенно ничего не пришлось. Все сложилось как бы само собой. Ну, пару тройку раз пошептался с Мицухидэ о трудностях бытия нашего, да посоветовал ему подняться на гору Атаго. Хороший должен был полу-читься вечерок. В смысле поэзии, разумеется. А так, Иэясу, как всегда не причем. Знать, мол, ничего не знал. И вообще по совету Нобунага куль-турно отдыхал, осматривая достопримечательности Киото, Осака, Нара и Сакаи. И духом не ведал, какой, оказывается, злодей этот Акэти. А вон все как вышло. Кто же мог подумать такое? Еле сам ноги унес из Сакаи, узнав об инциденте. Страху то натерпелся.
Правда, уносил ноги Иэясу почему-то через провинцию Ига, хотя были и другие пути отступления, более удобные, тракты там всякие. Что тут странного? Да ничего особенного, если не считать того, что именно в Ига зародился клан Токи, из которого вышел сам Мицухидэ. И что же это получается? Убегать от Мицухидэ по его же земле? Что-то здесь не так, не складывается. Умный и предусмотрительный Иэясу вряд ли бы решился даже со страху с небольшим отрядом уходить от погони по вражеской территории. Того и гляди, какой-нибудь крестья-нин копьем проткнет. Бамбуковым! Позорище, да и только. А, может быть, и погони никакой не было, и возвращался Иэясу домой не под уг-розой нападения, а, напротив, под защитой клана Токи?! С комфортом, так сказать, напрямки. А что? Ведь когда наступила эпоха Эдо, владения клана Токи были оставлены в покое. И это несмотря на то, что этот клан был как будто врагом Нобунага, союзника Токугава.
По здравому размышлению надо было растоптать оставшихся То-ки, а семейство Токугава в этом деле было очень даже искусно. Посту-пать иначе – себе вредить. Вспомните, к чему привела подобная жалость Тайра, пощадивших в свое время Минамото. Однако все повернулось по иному. Были разрешены праздники клана Токи вообще и Мицухидэ в частности. А ведь он по всему должен был остаться в памяти народной злодеем (этаким акунином, прошу не путать с уважаемым писателем Акуниным) и бунтовщиком, убившим Ода Нобунага. Не простило ли бакуфу Эдо этот «маленький грешок» Мицухидэ (с кем, действительно, не бывает?). Справедливости ради надо отметить, что некоторые доку-менты, относящиеся к Мицухидэ, были уничтожены бакуфу (а, может быть, они проливали свет на связь «убивца» и Иэясу?). Есть и другие свидетельства особого отношения дома Токугава к Акэти Мицухидэ, но об этом потом.
Так или иначе, но во всей этой катавасии Иэясу сумел таки «сохра-нить лицо», и не выйти из тени, оставив за собой ну очень маленький шлейф подозрений в заговоре против Нобунага. А был ли заговор в об-щепринятом смысле этого слова с клятвами идти вместе до конца, тай-ными встречами, выборами сроков и союзников, разработкой планов? Во столько то, мол, надо захватить почту и телеграф, с водокачками дей-ствовать, как получится, а промедление – смерти подобно. Вряд ли, на-верное. Все было сделано по-восточному: тихо и с дружеской улыбкой на устах. Событие произошло якобы само собой и все совпадения – чис-той воды случайности. Каждая из сторон стремилась, в первую очередь, лишь к одному – просто выжить (банальное, конечно, но вполне логич-ное стремление), а уж потом действовать «по месту», разобравшись пе-ред этим в новой расстановке сил. Лишь большевикам было по силам думать прежде о родине и только опосля о себе. А что, скажите на ми-лость, взять с обычных людей, будь они хоть аристократами, хоть саму-раями?! Они, конечно, тоже думали, но уже в обратном порядке. А как же иначе? Одна задача решена, вроде бы уцелели и можно передохнуть. Куда там! Надо опять думать, соображать, а не то придется ответить за содеянное. Спуску тогда не давали.
Когда дым пожарища рассеялся, и выяснилось вдруг, что Иэясу вроде бы и не причем, «косые» взоры устремились в сторону импера-торского двора. С какой это стати рэнганист Сатомура Дзёха буквально сразу после начала заварухи примчался ни свет, ни заря к замку Нидзё госё, где разыгрывались нешуточные события. Нобутада, наследник Но-бунага, заподозрив в чем-то принца Санэхито (выходит, были какие то основания к этому!), арестовал его вместе с семьей. Нобутада в гневе го-тов был казнить принца, однако, поостыв, решил не брать греха на ду-шу и отпустить «родственничка». Так что Сатомура со своим большу-щим паланкином оказался весьма кстати: принц с семьей благополучно добрался до императорского дворца и был радушно встречен отцом, императором Огимати. А почему это Сатомура не спалось то? А? Не по-тому ли, что он знал о заговоре? А если знал он, то и двор должен был быть в курсе. Ни для кого не было секретом, что поэт частенько толкался при дворе и водил знакомства с многими аристократами, в частности, с Коноэ Сакихиса. А не с крыши ли усадьбы кампаку Коноэ люди Мицу-хидэ стали обстреливать замок Нидзё госё после отъезда принца Сан-эхито в паланкине Сатомура Дзёха? Из той же усадьбы мушкетеры Ми-цухидэ пуляли и по самому Хоннодзи. Не далековато ли? Вполне может быть, хотя жителям Киото было, наверное, виднее. А по какой такой надобности в день инцидента аристократ Ёсида Канэми посетил Мицу-хидэ в местечке Аватагуми в Киото? А что Канэми делал 7 июня в Адзу-ти? Уж не встречал ли Мицухидэ, горячо приветствуя национального героя от имени императорского двора? Говорят даже, что после инци-дента Мицухидэ получил аудиенцию императора. Это за какие такие, спрашивается, заслуги подобные милости? При желании можно было вспомнить и другие факты и фактики, наводящие на мысль о причаст-ности двора к инциденту. Ну, что тут скажешь?! Но двору было, что ска-зать в ответ на все эти напраслины, возводимые врагами божественной династии.
Сначала о Сатомура Дзёха. Он честно выполнил свой гражданский долг, который состоит в том, что каждый японец обязан уважать и бе-речь самое дорогое, что у него есть – императорскую фамилию. Услы-шав пальбу, Сатомура не бросился, как простой обыватель, выносить все ценное из дома и перепрятывать кувшин с деньгами, а сразу же подумал об опасности, в которой могло оказаться святое семейство, и озадачился его спасением. В общем, герой! Другого словаи не подберешь. Да и кто знает наперед, что эти поэты, натуры чувствительные и импульсивные, могут выкинуть? Вот именно! Сегодня он на горе слагает рэнга, а завтра, глядишь, уже спасает принца. И что тут подозрительного? Порыв души, да и только.
Про Коноэ и говорить то нечего. Что мог противопоставить шайке головорезов утонченный аристократ, знаток поэзии и мастер каллигра-фии? Только свой авторитет. Но для разбушевавшейся солдатни этого маловато будет. Не так ли!
Вот с Ёсида Канэми все не так просто. Встречи его с Мицухидэ от-рицать трудно. Можно, конечно, попробовать уйти в «несознанку» и не признавать очевидного. Авось сойдет. Да надо ли? Что было, то было. А если он оказался в Аватагути, что в районе Хигасияма, для того, чтобы лично пройтись по торговым лавкам. Уж больно замечательные кера-мические штучки там выделывают. И чисто случайно набрел на Акэти Мицухидэ. Как Вам такое объяснение? Не очень? Тогда придется вспом-нить, что Канэми был не только аристократом, но и священнослужите-лем, причем главным, синтоистского храма Ёсида дзиндзя в том же Кио-то. И встретился с Мицухидэ не случайно, а нарошно, чтобы обсудить с ним скажем… некоторые теологические вопросы. Не то время и место? Знаете, бывает и не так приспичет.
Здесь самое время отметить, что Ёсида дзиндзя был не просто хра-мом, которых тысячи и тысячи, а не только у восточной оконечности го-ры Ёсида, а главным храмом секты «Ёсида синто», основал которую Ёси-да Канэтомо (1435-1511) (в миру – Урабэ). Этот аристократ был знатоком государственных церемоний, конфуцианства, буддизма, древнекитай-ских философов Лаоцзы и Чжуанцзы. Недаром же ему доверили читать лекции по «Нихон сёки» самому Гоцутимикадо, сто третьему императо-ру Японии (сейчас, говорят, монаршествует сто двадцать шестой). В об-щем, Канэтомо был парень не промах. Сумел втереться в доверие не только двора, но и бакуфу. Чуть ли не в дружбанах ходил у Асикага Ёсимаса, восьмого сёгуна Муромати бакуфу.
Кстати, из-за разборок с наследниками в семье Ёсимаса и завари-лась вся каша под названием смута Онин. Припоминаете? Сначала усы-новил младшего брата, Ёсими, но когда у Ёсимаса родился сын Ёсихиса, то он захотел сделать сёгуном именно его. Родимая кровинушка, пони-маешь. И пошло – поехало. Для справки – девятым сёгуном стал Ёсихиса.
Что же касается Канэтомо, то он, пользуясь поддержкой сёгуна, сумел оттеснить на вторые роли дом Сиракава, потомственных началь-ников Дзингикан. Это что-то вроде Комитета по делам религии при Со-вете Министров СССР. Но если советсткий Комитет ведал всеми рели-гиями без исключения, то Комитет при императорском дворе, т.е. Дзин-гикан, - исключительно синто. Влиятельный, надо Вам сказать, орган. А Сиракава были председателями этого комитета. Но даже они не смогли устоять под напором Ёсида Канэтомо, который завоевал такой автори-тет, что фактически стал контролировать жизнь синтоистских храмов по всей стране. Чего еще желать? Однако Канэтомо желал. Желал покон-чить с религиозной путаницей, охватившей страну. Здесь и синто и буддизм. Да и даосы с конфуцианцами в эту путаницу свою лепту вно-сили. Полный разброд в мозгах получается. Канэтомо терпел, терпел, а потом взял и провозгласил, что основой всего и всея является исконно японский «путь богов», а конфуцианство, буддизм и даосизм представ-ляют собой ветви, листву и плоды древа под названием синто. Образно, конечно, выражаясь. Чтобы понять все это без образного мышления, да хорошо развитого, никак не обойтись. Ну, да ладно…
Вот мы и подошли к еще одной возможной причине встречи Ёсида Канэми с Акэти Мицухидэ. Да, встретились они не случайно, а нарочно. Но не для согласования дальнейших действий, а исключительно для бо-гословского диспута о правильности толкования «юицу синто» (другое название «Ёсида синто») как «монотеистического синто». Постойте, а о чем, собственно говоря, диспутировать то? Одних земных богов там тьма, и не в смысле десяти тысяч, а в смысле тьмы-тьмущей. А если еще и не-бесных присовокупить… Но, это, если по-нашему, а как выйдет по их-нему – поди, разберись. В общем, есть место для диспута. Вот они и дис-путировали.
Ну, а про встречу в Адзути и аудиенцию у императора – сплошные враки. Каждому здравомыслящему патриоту было понятно, что эти встречи преследовали одну цель – предотвратить дальнейшее крово-пролитие. Что тут неясного? Акэти приносит свои извинения, погоря-чился, мол, братцы, не совладал с нервами от трудового перенапряже-ния. И подкрепляет извинения сэппуку. Это уж как водится. И не со-мневайтесь. Под патронажем императора организуется примирение сторон, круглый стол называется. Спокойствие и мир восстановлены. И только! А Вы все заговоры, интриги…
Как видите, к позиции двора не подкопаешься. А как же иначе. Ведь без должного «прикрытия» своих действий вряд ли двор отважился бы на столь рискованную игру. Император Огимати прекрасно помнил, чем все закончилось для его коллеги Готоба, смело раскрывшего свои карты на обозрение общественности. 15 мая 1221 г. экс-император Гото-ба издает официальный указ (на бумаге!) об уничтожении сиккэна Ход-зё Ёситоки, верховодившего бакуфу Камакура. А через месяц с неболь-шим Готоба уже был на архипелаге Оки, настоящей тьму-таракани, куда был сослан и через десять с лишним лет скончался. Если бы Готоба лич-но возглавил войска, то вряд ли бы среди самураев Камакура нашелся хоть один, кто решился бы выпустить стрелу в сторону экс-императора. Но… Император Огимати не хотел провести остаток жизни где-нибудь в глуши. Да и возглавь он поход против Нобунага, вряд ли это удержало бы вассалов последнего. Впрочем, если бы он попробовал… Ведь когда есть указ, то сразу появляется и официальный враг императора. И тогда уже не до шуток.
Представьте себе. Примчался, запыхавшись, в Ямадзаки Хидэёси, а над лагерем Мицухидэ развевается личный штандарт императора Оги-мати. Во потехи то будет! Разве бедный Хидэёси отважится поднять руку на сына неба?! Стать личным врагом императора? Да никогда в жизни. Нобунага бы отважился, а Хидэёси – нет. И снова в Японии традицион-ное императорское правление. Чего Огимати желать то еще? Но он ду-мал не о правлении (до него ли было, в самом деле), а лишь о том, как уцелеть. Тем более Нобунага больше нет и, как-бы дело дальше не по-вернулось, император не причем. И то верно! Раз нет письменного ука-за… А то, что его и не будет, выяснится не сразу, но довольно быстро.
Тем временем Акэти Мицухидэ входит в замок Адзути, давая по-нять вассалам Нобунага, кто отныне в доме хозяин. Мицухидэ явно рас-считывал на то, что Хасиба Хидэёси, Сибата Кацуиэ, Такигава Кадзумасу, Икэда Цунэоки и еже с ними не смогут оперативно выступить против него (Иэясу его почему-то не волновал). Это и понятно. Надо было отой-ти от шока, вызванного инцидентом (для многих он, действительно, стал неожиданностью, да такой, что рот долго не закроешь), выяснить, что к чему и кто с кем, перегруппировать силы. За это время Мицухидэ надеялся получить соответствующую его поступку официальную долж-ность, которая поможет ему уладить дела с временно впавшим в спячку «окружением». Нынешней должности «хюгаками», губернатор Хюга (на Кюсю), полученной, кстати, от двора по просьбе Нобунага было явно недостаточно для переговоров с оппонентами. Так, пустая формаль-ность. Да и поход на Кюсю откладывался, по всей видимости, на неоп-ределенное время.
Взять тех же Хосокава. Боевая семья, ничего не скажешь. Ее глава, Фудзита, не раз проливал кровь в тяжелых сражениях вместе с Мицухи-дэ. Когда пришло время, Фудзита без малейшего сомнения женил за-конного наследника, Тадаоки, на дочери Мицухидэ, Тамако. Казалось бы, Акэти и Хосокава – братья навек и друг за друга в огонь и воду. Но это только казалось. Когда Мицухидэ обратился к родственникам за поддержкой, те с радостью… отказались. И не просто отказались, а, приняв постриг, решили уйти от мирских соблазнов. Во как струхнули! А вдруг Нобунага не погиб, а только притворился…
Тадаоки к тому же разводится с женой Тамако. Чтобы не отвлекала от постоянных молитв за упокой души без времени усопшего Нобунага. И вправду, какие молитвы, когда рядом такая красавица, о которой упоминают в своих письмах миссионеры, а на их мнение в вопросах красоты человеческой можно полагаться без всякого сомнения. Да и ха-рактером ее бог не обидел. Вся в мать, Хироко, одаренность которой в немалой степени способствовала карьере мужа, Мицухидэ. Когда Тама-ко стукнуло 17 лет, она по отеческому совету Нобунага выходит замуж за ровесника, Хосокава Тадаоки. А через пару лет – инцидент в Хоннод-зи. Во папаша начудил! Монах Тадаоки на всякий случай разводится с женой и заточает ее где-то в провинции Танго. Вдруг приподнявшемуся Хидэёси не понравится, что у Хосокава в женах – дочь мятежного вассала Нобунага.
Для Тамако началась жизнь в изгнании с пятном дочери «врага народа». Потеря семьи, постоянные размышления о превратностях судьбы и прочие духовные муки постепенно подвели ее к принятию христианства. Не обошлось здесь и без влияния даймё Такаяма Укон, Джюста, и верной служанки, Киёвара Марии. И в Японии появилась еще одна христианка – Грация (по-латыни – изящество, прелесть). В дальнейшем по разрешению Хидэёси она возвращается к Тадаоки, кото-рый совсем обезумел от ревности. Своим вассалам под угрозой смерти он запретил упоминать даже имя жены в присутствии Хидэёси. Опять же на всякий случай. Да какое там Хидэёси. Тадаоки крайне раздражал-ся, если кто-нибудь видел его жену вообще! Видел ли ее работник, по-чинявший крышу усадьбы, точно не установлено. А вот, что его голова отлетела от тела под ударом меча Тадаоки – факт несомненный. Эту го-лову он положил рядом с Грацией во время еды, но та осталась невозму-тимой. «Ну, ты и змея», не удержался Тадаоки. А та, опять же невозму-тимо: «Жене дьявола и подобает быть змеей».
Или вот еще случай. В пищу Грации попал волос, повара, наверное. Недоглядел бедолага. Она попыталась незаметно спрятать его в тамото. Нет, это не то, что Вы подумали. Так называется нижняя часть рукава кимоно, служащая карманом. Но Тадаоки сразу же заметил это и вызвал повара. Зачем? Затем, чтобы вручить его голову супруге в знак извине-ния за небрежность слуги. А что Грация? Она спокойно кладет ее перед собой и молится об усопшем. Эта мужественная женщина и не подумала отречься от веры, когда начались гонения на христиан. Перед сражени-ем в Сэкигахара Исида Мицунари, стремясь предотвратить переход даймё на сторону восточной армии Токугава Иэясу, решил взять в за-ложники жен даймё, находившихся в Осака. Грация, воспринявшая за-ложничество как оскорбление клана Хосокава, приказала своему вассалу отрубить ей голову и поджечь усадьбу. Почему она отказалась от побе-га? Тем самым она сохранила жизнь своим сыновьям, обеспечив фунда-мент последующего процветания дома Хосокава. Вот это поступок! Но даже такая женщина не могла убедить супруга поддержать своего отца, Акэти Мицухидэ. Тадаоки был непоколебим: жену в ссылку, а сам – в монахи. А за молитвами, глядишь, что-нибудь и прояснится.
Если Хосокава отказались защищать Мицухидэ, то другие видные вассалы Нобунага не сразу бросились его атаковать. Тоже выжидали, ку-да ветер подует. К примеру, Сибата Кацуиэ с большой армией покорял район Хокурику, и вот-вот должен был вторгнуться в провинцию Этиго, родовые земли Уэсуги Кагэкацу. А тут инцидент в Хоннодзи. Поверни Сибата на юг, Мицухидэ вряд ли бы устоял, но Сибата вдруг дает пере-дышку своим войскам. Мол, намучились достаточно за все эти годы, можно и передохнуть. В такое то время!
Нива Нагахидэ под руководством третьего сына Нобунага, Нобу-така, готовил поход на остров Сикоку. Пора было дать укорот клану Тё-сокабэ. Сколько же можно было терпеть его выходки? Нива был в Сакаи, когда узнал о гибели Нобунага. Сгоряча он напал на замок Осака, где находился Ода Нобусуми, племяш Нобунага (тоже, представьте себе, готовился двинуть на Сикоку). Еще бы! Ведь он был женат на одной из дочерей Мицухидэ и наверняка был замешан в этом деле. Заставив Но-бусуми совершить сэппуку, Нива как-бы успокоился и также решил «прилечь на дно». И даже отговорил импульсивного Нобутака от опро-метчивого поступка. Ведь тот так и рвался напасть на Мицухидэ, кото-рый был совсем недалеко, можно сказать рядом.
Икэда Цунэоки, молочный брат Нобунага, 17 мая 1582 г. получил приказ выступить на поддержку Хидэёси в Тюгоку. Узнав про событие в Хоннодзи, Икэда словно «затерялся» то ли по дороге туда, то ли обратно. Такигава Кадзумасу готовился в Маэбаси (пров. Кодзукэ) к сражению с кланом Ходзё. Со всех сторон к нему шло подкрепление. Но что сделал Такигава, когда узнал о Хоннодзи вечером 9 июня? Вы не поверите! По-сле некоторого раздумья разделил армию на две части: одну против Ходзё, а другую – Мицухидэ. Может быть и правильно, ведь до Мицухи-дэ еще добраться надо было. Дорога то неблизкая. Каратели были еще где-то в пути, когда самураи Ходзё так вломили Такигава на реке Канна-гава, что тот и думать забыл (на некоторое время, разумеется) про Ми-цухидэ. После такого разгрома Такигава даже не пригласили на совеща-ние в Киёсу, откуда началось стремительное восхождение Хидэёси к вершинам власти. А не распыли свою армию Такигава, он и Ходзё мог бы осадить, да и подсобить Сибата Кацуиэ в его дебатах с Хидэёси в Киёсу по поводу наследника в доме Нобунага. И все могло пойти у них по другому… Хотя, если крепко подумать, без эмоций, так сказать, то вряд ли. Уж больно ловок был Хидэёси. Не чета, конечно, Такигава и еже с ним.
Еще загодя Хидэёси всем своим нутром почувствовал, что кое-что намечается. Его нюху можно позавидовать! Был ли он в курсе намере-ний двора, Мицухидэ и Иэясу – неизвестно. На чьей он стороне – тоже. Естественно, он многим был обязан Нобунага, как, между прочим, и большинство других. Однако своя рубашка ближе к телу. Ведь и он бо-ялся своего благодетеля. А кто его не боялся? Но если этот дьявол страха умрет, а вслед погибнет и вечный карьерный соперник, Мицухидэ, то-гда наследник Нобунага станет правителем страны, по крайней мере, значительной ее части. От таких перспектив даже дух захватывает. От менее радужных люди разум теряли, а тут такое светит…
И Хидэёси вступает в переговоры (тайные!) о мире с кланом Мори, основные силы которого подтягивались к Такамацу. Хидэёси рисковал, да еще как. За такую отсебятину Нобунага не погладил бы его по голов-ке, скорее наоборот. Хозяин настаивал на быстрейшем взятии замка. На подмогу не поскупился. Даже сам грозился подъехать. Все силы на борь-бу с Мори! А Хидэёси не спешил. Потихонечку заливал замок. Словно ждал что-то. И не только ждал, а и готовился к этому что-то. Если не за-мириться с Мори, то вряд ли добьешься намеченного. Имея то на плечах такого противника.
Однако поладить с Мори было не так-то просто. Один Киккава Мотохару чего стоил! Этот храбрец и на дух не переносил Хидэёси. Ка-кое там перемирие! Кончать надо эту выскочку и все. Пусть только тро-нется с места, как мы ему в спину и ударим. Кобаякава Такакагэ не со-глашался со старшим братом. За Хидэёси – будущее, настаивал он. Лучше стать его друзьями сейчас, чем врагами потом. Пока братья спо-рили их племянник Тэрумото, глава дома Мори, думал, соображал, что же лучше. И понемногу стал склоняться к мнению Такакагэ не ссориться с Хидэёси. Вообще то Такакагэ по силам было убедить в своей правоте не только племянника, но и такого морского волка, как Носима Такэёси. Этот глава пиратов Японского Внутреннего моря беспрекословно под-чинялся Такагэ и славно послужил дому Мори. Многое от «гибкости» Такакагэ перенял его приемный наследник – Кобаякава Хидэаки. В ре-шающий момент битвы при Сэкигахара он предал Исида Мицунари, продолжателя дела Хидэёси, и «гибко» перешел на сторону Токугава Иэясу, возглавлявшего восточную армию. Хочешь жить – умей быть гибким, а не то сломают. Вот Вам и суть «гибкого пути», дзюдо по-нашему.
Мори Тэрумото все еще колебался. А время поджимало… Хидэёси! Надо было спешить. И тут ему на помощь приходит Экэй, дзэн-монах храма Анкокудзи в пров. Аки. Этот монах занимался не только буддиз-мом, но и не чурался светской жизни, в частности, замирял в 1573 г. Ода Нобунага и Асикага Ёсиаки. Уж очень сёгун, нашедший временный приют в доме Мори, хотел вернуться в Киото. Вращаясь в кругу сильных мира сего, Анкокудзи Экэй задолго до инцидента предсказывал, что Нобунага осталось лет пять от силы, а Хидэёси ждет большое будущее. Со сроками он немножко промахнулся, а во всем другом угадал на все сто процентов.
Мори Тэрумото всегда прислушивался к советам этого монаха-дипломата. А тот ему прямо посоветовал: «Не связывайся с Хидэёси, от-пусти его с миром». Тэрумото решил не связываться, и заключил с Хи-дэёси перемирие. Правда, для приличия коменданту замка Такамацу, Симидзу Мунэхару, пришлось совершить сэппуку: он просто достал своим упорством Хидэёси. Наконец, руки, да и ноги последнего были развязаны и за пять дней он возвращается в Киото. А это Вам не шуточ-ки. Где-то 40 км в день получается! Вот что значит хорошенько подгото-виться. И дальше все у Хидэёси пошло как по маслу. Чего не скажешь об Анкокудзи Экэй. Став вассалом Хидэёси, он остался верен ему до конца. После битвы при Сэкигахара Экэй был схвачен самураями Иэясу и обез-главлен вместе с Исида Мицунари.
Хидэёси, можно сказать, был уже в пути, однако Мицухидэ факти-чески ничего не предпринимал и ждал официальной поддержки импе-раторского двора. Ведь недаром же японцы говорят «катэба кангун, ма-кэба дзокугун», что в буквальном переводе означает «если победил – правительственное войско, если проиграл – мятежное», а в вольном – «победителей не судят». Да какое там судить. Двор в мгновение мог сде-лать из мятежника освободителя нации! Тогда не стали бы метаться, бо-ясь прогадать, отец и сын Хосокава, а без сомнения развернули бы свои боевые стяги рядом с Мицухидэ. И тот же Хидэёси поумерил бы свою прыть. Но двор красноречиво безмолствовал, давая всем понять, что знать ничего не знает. Своих, мол, проблем по горло, а нам чужие хотят подсунуть.
9 июня Мицухидэ решает напомнить о себе в элегантной ненавяз-чивой манере: в Киото он делает крупные пожертвования серебром им-ператору Огимати, принцу Санэхито, Ёсида Канэми и столичным мона-стырям. Мицухидэ как-бы намекал двору, что за тем «должок», но двор в свою очередь делал вид, что как-бы не понимает о чем речь. Ох, уж эти восточные тонкости! Двор то (в физическом смысле этого слова) совсем рядом, казалось бы короткий, но жесткий разговор с императором (а под окном – эскорт Мицухидэ в легких доспехах), и, будьте любезны, любой императорский вердикт у Вас в кармане, а это мало-немало легитими-зирует действия Акэти, и из предателя он сразу превращается в защит-ника императорского дома. Согласился бы император на такой посту-пок? Во так, прямо и открыто, издать указ. А почему бы и нет? Он опять ничего не проигрывал. Победи Мицухидэ – он действовал по импера-торскому указу! Проиграй Мицухидэ – император скажет, что его заста-вили издать указ грубой силой. Он только жертва беззакония. Ничего больше!
Однако на подобное прямое обращение к императору Мицухидэ не решился. Воспитание не позволило. Вместо этого он продолжает гнуть свою линию. Вызывает в Адзути тюнагона (что-то вроде министра двора) Ямасина Токицунэ, и приносит в дар двору золотые монеты, что выглядит вполне логичным: раз не подействовало серебро, надо дать зо-лота. Но куда там. Бедняга Мицухидэ! Он все еще не понимал или не хотел понимать, что его бросили на произвол судьбы, попросту подста-вили, и никто его защищать не собирался. Почему так жестоко? Ну, это не вопрос. Так сложилось! Признание Мицухидэ двором устроило бы, наверное, всех. Но только на первое время. Все без особого риска «со-храняли лицо» (вместе, кстати, с головой) и получали определенную свободу маневрирования, а также время, необходимое для анализа воз-никшей ситуации. А что потом, в перспективе? Возвышение Мицухидэ и особенно двора никому не было нужно. И двор об этом догадывался. Мавр сделал свое дело, мавр должен умереть, а двор – сосредоточиться на своей обычной текучке и в политику ни-ни. Уж больно нынче в стра-не неспокойно. Поэтому, похоже, на признание двора надеялся, причем до последнего, только Мицухидэ. Другие же, например, Токугава сразу смекнули, что двор на это не пойдет, и будет лишь тянуть время. Что тут неожиданного то? Зачем, скажите, тогда Иэясу надо было буквально бегом дистанцироваться от Мицухидэ? Мог бы и притормозить. Не чу-жие ведь!
Мицухидэ, шокированный, другого слова и не подберешь, поведе-нием двора, заметался, попытался, наконец-то, в спешке что-то пред-принять, но было уже слишком поздно. В Ямадзаки его настигает лавина с гор, простите, лавина самураев, ведомая Хидэёси, и все было конче-но… для Акэти Мицухидэ, а для Хидэёси все еще только начиналось.
6. Вместо опровержения (следы Акэти)
Вот мы и подошли к последней главе данной книги, которая явля-ется всего лишь попыткой, и, может статься, очень даже неудачной, приблизиться к разгадке тайны Хоннодзи. Помогут ли инсинуации и домыслы автора разобрать один из многочисленных завалов на пути к исторической истине судить, естественно, читателям. Для одних все бу-дет более-менее понятно. Да где же здесь тайна?! Других приведенные факты и фактики запутают еще больше. Мы думали, что все было вот так, а выходит, что и не совсем… Однако большинство наверняка по-считает (и правильно сделает!), что все это обыкновенная любительщи-на, основанная к тому же на сплошных заимствованиях. Ну, что тут можно сказать? Заимствования, конечно, есть. История все-таки. А как же в ней без заимствований то? Без того же Геродота. А?
Взять, к примеру, Джованни Бокаччо, итальянского писателя, гу-маниста Раннего Возрождения. На что уж голова, не чета некоторым, и тот не удержался. Взял и позаимствовал для своего «Декамерона» кое-что из «Золотого осла» древне-римского писателя Апулея (см. «Декаме-рон», день VII, новелла 2). И кому от этого стало хуже? Апулею? Бокач-чо? Уж не нам с Вами, это точно. Вот и выходит, что заимствование не всегда во вред, а иногда и на пользу. Про талант заимствуемого и заим-ствующего не упоминаю нарочно по простой причине: глубочайшей за-висти к оному и того и другого.
А что касается любительщины или любительства, т.е. занятия лю-бимым делом в свободное от основной работы время, из любопытства, так сказать, то здесь самое время повториться. Это я опять про Аристо-теля. Каждый, чисто случайно или по зову души, может оказаться рядом с разряженным пространством, своего рода пустотой в определенной области человеческих знаний. Некоторый пробел общедоступной ин-формации о событиях в Хоннодзи разве не пустота? Без всякого сомне-ния. Да еще какая! А как выразился Аристотель (правда, совсем по дру-гому поводу), «природа не терпит пустоты». И не только не терпит, но и засасывает в эту пустоту всех без разбору. И начинаются отгадывания загадок и прочие попытки заполнить пустоту каким-нибудь бредом на-подобие этой книги. Кончаются они, как правило, неудачей. Но стоит ли огорчаться? Одно лишь то, что эти попытки через тысячи лет под-тверждают незыблемость постулата великого грека, уже хорошо!
Да и не все попытки любителей подменить профессионалов кон-чаются неудачей. Есть, к счастью (для любителей), и обратные примеры. Взять того же Аидзава Тадаё. Если бы не этот любитель, в Японии еще долго бы искренне верили, что никакой археологической культуры до эпохи Дзёмон у них и не было. До середины 20 века местные археологи (в основной своей массе) стояли на том, что никакого палеолита, древне-го каменного века, у них на родине не было. Понятное дело. Раз нет об-битых каменных орудий и прочих следов деятельности всяких там па-леантропов и примкнувших к ним, то какой уж тут палеолит. А если са-ми японцы так считали, то что же оставалось делать нашим профессио-налам, да и не нашим тоже? Соглашаться, конечно. Вот они и соглаша-лись. Как Вам такие примеры.
«История Японии начинается с неолита. Мнения отдельных ученых о палеолитическом характере некоторых памятников недостаточно обоснованы. Видимо, уже в 5-4 тысячелетиях до н.э. в Японии существовал неолит» («Все-мирная история», Академия наук СССР, 1956 г.).
Неолит (новый каменный век) – период перехода от присваюввающего хозяйства (собирательство, охота) к производящему (земледелие, ското-водство), когда орудия из камня уже шлифовались и сверлились.
«Древнейшие достоверные папятники человеческой деятельности на японских островах датируются 8-7 тысячелетиями до н.э. и в культурном отношении могут быть отнесены к позднему мезолиту. До сих пор остается невыясненным вопрос о том, существовал ли человек на японских островах в более древнее, палеолитическое время» («Современная Япония», издательство «Наука», 1968 г.).
Мезолит (средний каменный век) – это когда была приручена собака.
«Дзёмон – название древнейшей археологической культуры Японии» («Большой японско-русский словарь», издательство «Советская энциклопедия», 1970 г.).
«В Японии пока не найдено никаких следов палеолита. Из неолитических культур выделены две главные : Дзёмон и Яёи… Археологический материал фиксирует только факт существования неолитических поселений в доисто-рической Японии» («Япония. Краткая история культуры», Дж.Б.Сэнсом, из-дательство Евразия, 1999 г.).
Первое издание книги «Япония. Краткая история культуры» уви-дело свет еще до Второй Мировой войны. Тогда в Японии действительно не было найдено никаких следов палеолита. А их особо и не искали. За-чем время понапрасну тратить? Не было никакого палеолита и все тут. С учеными не поспоришь. Профессионалы! Но вот, отслужив в япон-ском ВМФ, к мирному труду возвращается Аидзава-сан. Он начинает торговать в разнос натто (перебродившей и высушенной массой из со-евых бобов) в городе Кирю (преф. Гумма, уезд Сэта), а все свободное время посвящает своему давнишнему увлечению – археологии.
В преф. Гумма особой известностью пользуются горы Акагисан, Харунасан и Мёгисан, так называемые «Дзёмо сандзан». Трудно сказать, почему к ним такое внимание. Может быть, из-за их своеобразного об-лика, а может из-за того, что в окружении этих гор в местечке Маэбаси готовился к сражению с Ходзё один из ближайших вассалов Нобунага, Такигава Кадзумасу. Так вот, в июле 1949 г. в красной глине у подножия одной из этих гор, а именно Акагисан, Аидзава обнаружил оббитый на-конечник стрелы из обсидиана (стекловатая вулканическая горная по-рода). Двадцатитрехлетний энтузиаст-самоучка смекнул, что это не про-сто наконечник, а привет из палеолита!
Не сразу и с превеликим трудом ему удалось уговорить авторите-тов из лаборатории археологии университета Мэйдзи начать раскопки в ноябре 1949 г. Ученые покопались, как следует и где следует, и нарыли такого, что историческая справедливость была восстановлена. Нет, не миновала эпоха палеолита японский архипелаг или чем он тогда был? И отдельным японцам в частности и всей Японии в целом уже не надо бы-ло комплексовать по этому поводу. Ведь раньше любой мог ткнуть пальцем в маленькие кусочки суши (не путать с суси из японской кули-нарии) под названием Япония на карте мира и с укоризной или даже с ехидством задать вопрос по-существу: «А чё это они без палеолита та?». Теперь времена изменились. Японцы могут гордиться своим палеоли-том. И во многом благодаря самоучке от археологии Аидзава Тадаё, ко-торый ушел из жизни в 1989 г. Вот она какая бывает, эта любительщи-на…
Итак, события, связанные с Хоннодзи, стали историей. Хасиба Хи-дэёси продолжил свой путь к вершинам власти, Токугава Иэясу по сво-ему обыкновению затих на просторах Канто, как будто соглашаясь со всеми и во всем, Ода Нобунага уже нет, Акэти Мицухидэ вроде бы тоже. По официальной версии его гибели все происходило примерно так. По-терпев поражение в Ямадзаки, Мицухидэ пытается скрыться, но в замке Сёрюдзи его настигают самураи Хидэёси. Кажется, все. В такое полно-луние вряд ли удастся уйти незамеченным. Внезапно хлынул пролив-ной дождь, который заглушил удары копыт лошадей тринадцати всад-ников, рванувших что есть мочи в сторону замка Сакамото, где Мицу-хидэ мог отдышаться и собрать силы для дальнейшей борьбы.
Двигаясь потайными тропами, всадники достигли местечка Огуру-су (в районе Фусими в Киото) и поскакали через бамбуковую рощу. Не-ожиданно бок Мицухидэ пронзает бамбуковое копье. Перерубив его мечом, он падает с лошади. Силы стремительно покидают Мицухидэ. Слабея прямо на глазах, он передает своему вассалу Мидзоо Сёбээ пред-смертные стихи, приказывает похоронить свою голову в храме Тионъин и совершает сэппуку. Вслед за ним уходят из жизни два его верных са-мурая. Сёбээ, как и положено в таких случаях, отрубает голову своему господину, завернув ее в седельную подстилку, прячет в ближайшей ка-наве и устремляется в замок Сакамото. На следующее утро местные кре-стьяне находят три тела. У двух из них содрана кожа с лица и их невоз-можно опознать, а третье – без головы. Однако по роскошным доспехам с эмблемой в виде колокольчика (цветок такой) они сразу же смекнули, что это тот самый Мицухидэ. Крестьяне обшарили все вокруг и обнару-жили его голову. Она была доставлена Хидэёси, который приказал вы-ставить ее в Хоннодзи на всеобщее обозрение.
Версия выглядит вполне правдоподобной и логичной. Вероломст-во наказано, и справедливость торжествует к радости всех слоев населе-ния. Голова Мицухидэ, извлеченная из какой-то грязной канавы, торчит на шесте, устрашая сомневающихся. Да и найти смерть не от руки рав-ного себе или, на худой конец, просто самурая, а быть проткнутым копьем, да еще бамбуковым, крестьянином, у которого и лошади то, по-ди, никогда не было, вещь малоприятная и славы Мицухидэ не добавля-ет. В общем круто! Собаке – собачья смерть.
Но почему-то не очень верится во все эти страшилки, от которых так и веет, нет, несет предвзятостью составителей этой версии. Правда, их тоже можно понять. Не ублажишь победителя, не сумеешь ему по-нравиться, пиши пропало. Секир башка и точка. И уже другие состави-тели составляют другую версию. Может быть им повезет больше… На-верняка! Если будут учиться на ошибках своих коллег – предшествен-ников. Вот почему с победителями не спорят (знаем, проходили!) и не задают им каверзных вопросов. А как же объективность подхода, досто-верность изложения и все такое прочее? Да, ты, о чем, старина?! Кому нужна эта достоверность с объективностью в придачу? Уж точно не по-бедителю. Да них ли ему. Как, впрочем, и проигравшему. Он, поди, в земле, небось, или болтается кверх тормашками на воротах какого-нибудь замка, или уже в послах в такой глуши, куда и дипкурьеру не добраться. Распутица, понимаш…
А что если, набравшись смелости, забыть ненадолго про всякие предосторожности и взглянуть на общепринятую версию гибели Акэти Мицухидэ с определенной долей (совсем небольшой, разумеется) скеп-сиса, сдобренного критицизмом вперемежку с кретинизмом. Интерес-ная картина может получиться.
-Мицухидэ находился в самой середине цепочки всадников. Если быть совсем точным, то шестым по порядку. Вокруг заросли бамбука, дождь как из ведра – в общем, тьма кромешная. Однако крестьянин Накамура Тёбээ (официоз сохранил для потомков даже имя славного сына отече-ства) протыкает копьем именно Мицухидэ. Как он ухитрился это сде-лать? Наверняка случайно.
-Мицухидэ слыл умелым стрелком из ружья и знал, что такое пуля. А если знал, то должен был одет в прочные доспехи. Но и они не спасли его от бамбукового копья. Кольчужка что ли коротковата оказалась? Или какую иную слабину имела? Ой, не похоже на Мицухидэ… Ладно, будем считать, что и тут случайность.
-Мицухидэ ясно приказал вассалу похоронить свою голову в Тионъин. Однако вместо храма она оказалась в канаве. Верный вассал должен был сделать все, чтобы голова господина не досталась врагам. Иначе позора не оберешься. Таковы были суровые традиции. А тут канава какая-то. Ведь с лица двух других трупов содрали кожу, не поленились же, а голо-ву господина почему-то в спешке бросили совсем рядом, словно говоря кому-то: «Эй, дружок, суетиться то не к чему, вот она, туточки». Что, опять случайность?
-С двумя вассалами, покончившими жизнь самоубийством вместе с Ми-цухидэ, тоже неувязочка какая-то возникает. У них вроде бы и кожу с лица содрали, а почитаешь «Хронику дома Хосокава» («Хосокавакэки») выходит, что они уже после своей «смерти» благополучно служили это-му дому. А что с этих хроник взять то?! Сплошная брехня да и только. Писакам лишь бы своих хозяев обелить, замять их мелкие делишки, или же общественное мнение сдеформировать в нужную сторону. Знаем мы их, хроникеров…
Бывает, конечно, и такое. Но зачем, скажите на милость, что-то вы-думывать про двух самураев, имен то которых толком, наверное, никто и не знал. Это Вам не Ёсицунэ в конце концов. Зачем небылицы плести всякие? Не проще ли написать все как было? Ведь зафиксировать факт – это одно, а сочинить его – совсем другое. Здесь какой-никакой, а талан-тишко нужен, да и время это лишнее займет. А к чему его тратить на ка-ких-то смердов? Так что, скорее всего, им удалось уцелеть, а про их смерть в официальной версии гибели Мицухидэ упомянуто опять таки по чистой случайности. Простое недоразуменее. Редакторы не догляде-ли. С кем не бывает?! Поговаривают, кстати, что лет чере 60 после опи-сываемых событий кто-то из особо любознательных краеведов попытал-ся распросить местных жителей о Накамура Тёбээ, но оказалось, как ни странно, что никто о нем ничего не слышал. И это о человеке, про-ткнувшем самого Мицухидэ и затем нашедшем его голову, имя которого должно было греметь не 60 лет, а значительно дольше, по крайней мере, среди односельчан.
Все эти случайности закономерно привели к разброду в умах японских по поводу Акэти Мицухидэ. Подумать только, одних его мо-гил насчитывается по всей Японии аж 36 штук. Поневоле задумаешься. Стали появляться апокрифические версии его гибели, нашедшие много сторонников, которые не желали мириться с тем, что Акэти был обык-новенным предателем, да к тому же проткнутым бамбуковым копьем неизвестного мужлана. По их мнению такого просто не могло быть. Не могло и все! Наверняка вместо него погиб «кагэмуся» («воин-тень»), пе-реодетый для обмана врага в доспехи Мицухидэ. В эту «тень» и попало крестьянское копье.
Что касается головы Мицухидэ, то она была выставлена на всеоб-щее обозрение через несколько дней после обнаружения в канаве. За это время жара могла изменить ее до неузнаваемости. В общем, позиция же-лезная, не подкопаешься. А куда ж тогда делся всамделишний Мицухи-дэ? До замка Сакамото он ведь не добрался, это точно. Более того, не-смотря на весь разгул народного творчества, личность под именем Акэ-ти Мицухидэ больше не появилась на сцене японской истории.
А что, собственно говоря, мешало появиться на той же сцене (или за ее кулисами) той же личности, но под другим именем? Только смерть. Но мы то знаем, настаивают противники всякого официоза, что в Огу-русу погиб совсем не Мицухидэ, а его «тень». Куда же он тогда все-таки подевался? Вот тут-то стройность рядов единомышленников нарушает-ся и начинается разнобой. Кто-то пытается попросту перекричать своих оппонентов, обвиняя их в приспособленчестве и неспособности воспри-ятия новых идей и подходов, кто-то сбивается на легенды, ну а кто-то, более основательный, ищет обоснование своим новациям во всевозмож-ных преданиях. Что касается первых, то лучше с ними не связываться. Наверняка дискуссия с ними закончится драчкой, идеологической или самой настоящей с «мавасигэри», «ёкогэри» и прочими ударами по жизненно-важным органам Вашего организма. Могут и по голове трес-нуть. Японцы ловки на все эти штучки диковинные. Позиция вторых слишком уж завязана на поэтическом вымысле, а вот к третьим вполне стоит прислушаться. А вдруг предание возникло из рассказа очевидца!
Возьмем, к примеру, книгу «Предания города Мияма» («Миямама-ти но минва»). По ней выходит, что считавшийся погибшим Акэти Ми-цухидэ на самом деле таковым не был, а скрытно проживал в деревне Накабора (сейчас район Накабора города Мияма, уезд Ямагата, преф. Гифу). Когда исход битвы с Хидэёси стал ясен, к Мицухидэ подошел Араки Ямасиро. «Здесь нам уже не победить. Я надену Ваши доспехи и займу Ваше место. Пусть Хидэёси думает, что Вы решили биться до кон-ца. Тем временем Вы сможете скрыться и отомстить». Пораженный пре-данностью вассала Мицухидэ решается на побег. Араки Ямасиро муже-ственно держался и в последний момент попытался скрыться, но в Огу-русу был пронзен бамбуковым копьем и умер.
Поселившийся в Накабора Мицухидэ в память о своем спасителе принимает новое имя – Арафука Когоро. Первая часть фамилии взята из Араки, в вторая – выражает всю глубину признательности к его по-ступку (фука – по-японски – глубокий). В 1600 г., накануне битвы при Сэкигахара, тихо живший в Накабора теперь уже Арафука отправляется на помощь Иэясу. Однако, переправляясь через реку Ябугава (уезд Ацу-ми), он тонет. Ему было тогда 75 лет. Матагоро, Тюэмон, Хикотаро, Симбэй и другие вассалы доставили тело господина в Накабора и похо-ронили там. В народе эту могилу прозвали «холмом колокольчика», т.к. колокольчик – фамильный герб Мицухидэ. В настоящее время могиль-ный холм уже не в деревне, а в городе Мияма. А что поделаешь? Такова поступь урбанизации…
Предание есть предание. С течением времени оно обрастает но-выми подробностями и фактами настолько, что становится просто не-возможным отделение крупиц истины от результатов фольклерного творчества. Утонул, не утонул? Поди, разберись теперь во всех этих спо-рах. Одни твердят без умолку, что утонул. Другие стоят на своем: и ноги Мицухидэ в этой занюханной деревеньке никогда не было. А некоторые «копают» еще глубже: «Если утонул, то откуда тогда взялся Тэнкай Сё-нин?».
Действительно, появление этого монаха секты «Тэндай» в бли-жайшем окружении Токугава Иэясу окутано сплошной таинственно-стью. Какого он роду племени? Чем занимался раньше? Почему к нему так благоволил Иэясу? Что значит оброненная Тэнкай как-то фраза о том, что однажды он уже умирал? С какой стати буддийский монах так здорово разбирается в военной тактике? В общем, вопрос на вопросе, а ответов нет. Сплошные закавыки. Но стоит только согласиться с тем, что Акэти Мицухидэ является этим загадочным Тэнкай Сёнин, как сами со-бой начнут появляться ответы. В этом случае будет все ясно и понятно. А станет еще яснее и понятнее, если вспомнить, как брякнулась на ко-лени Касуга но цубонэ, впервые встретившись с Тэнкай Сёнин.
А что тут необычного? Мало ли кто мог из обслуги упасть на коле-ни перед почтенным монахом. Обычное для Японии уважение к старос-ти. И нечего делать из мухи слона. Каждый мог так поступить. Так то оно так, но не совсем. Касуга но цубонэ была не простой служанкой, ко-торых носилось по замку не весть сколько, а кормилицей Иэмицу, стар-шего сына сёгуна Хидэтада. Когда он собрался сделать наследником не старшего, а младшего сына, кормилица рванула прямиком в Суруга к находившемуся там на заслуженном отдыхе Иэясу, и добилась его ауди-енции. Поняв, что к чему, Иэясу посоветовал Хидэтада не своевольни-чать и решать наследственные вопросы как положено. Кем? Естественно, самим Иэясу. А слова «пенсионера» были законом. Так, благодаря ста-раниям Касуга но цубонэ именно Иэмицу в 1623 г. унаследовал пост сё-гуна от своего отца, Хидэтада.
В знак благодарности новый сёгун вверил попечению своей кор-милицы святая святых замка Эдо – «ооку». Так называлась часть замка, где проживали жена и наложницы сёгуна. Из мужчин туда мог входить лишь сёгун. И никто больше! В общем, гарем, да и только. Но если в Ки-тае гарем опекали евнухи, то в Японии – Касуга но цубонэ. В «ооку» она могла нашептать расслабившемуся сёгуну все, что угодно. Советников то этих проклятущих рядом нет! Кстати, первая пьеса, поставленная в 1891 г. на сцене театра «Кабуки» в Токио, так и называлась – «Касуга но цубонэ». И вот такая женщина – и на коленях перед Тэнкай Сёнин. Ко-нечно, вежливость японских женщин общеизвестна. И Касуга но цубонэ в этом смысле не исключение. Вместе с этим не надо забывать, что она была дочерью крупного вассала Акэти Мицухидэ, казненного после ин-цидента в Хоннодзи. И когда она увидела якобы погибшего господина своего отца, то сделала то, что и полагалось сделать в этом случае (см. выше).
В заключение хотелось бы отметить довольно интересную деталь. Как-то все время получается, что имя Мицухидэ вольно или невольно оказывается связанным с именем Иэясу, а тот эту связь вроде бы и не от-рицает. Кому отправился помогать Арафука? Иэясу! Как звали второго сёгуна Токугава? Хидэтада! В глаза так и бросается, что первый иерог-лиф его имени («хидэ») совпадает со вторым иероглифом имени Мицу-хидэ. Возможно, это чистой воды случайность, однако после инцидента Иэясу мог бы уж поменять имя своему четырехлетнему сыну, чтобы ни-кто и ничего не мог подумать. Но не сделал этого! А зря. Некоторые и подумали. Кто вскормил внука Иэясу? Касуга но цубонэ – дочь вассала опять таки же Акэти Мицухидэ. Нашел, знаете, кому довериться. Кто оказался рядом с Иэясу в последние годы его жизни? Тэнкай Сёнин! И не исключено, что он и есть Акэти Мицухидэ. Можно так предполо-жить? Конечно, можно. Почему нельзя? Вот только с возрастом надо ра-зобраться. Как никак Тэнкай Сёнин личность вполне реальная. Родился в 1536 г., умер – в 1643 г. Пожил славно, дай бог каждому. Целых 107 лет.
Акэти Мицухидэ родился вроде бы в 1528 г. Однако документаль-ная незафиксированность даты его рождения дает некий простор для фантазий на этот счет, поэтому с определенным натягом можно считать, благо туманность биографии Акэти позволяет это сделать, что он ро-дился, скажем, году этак в 1530. И прожил до 113 лет. В походах, боях, лишениях. Возможно ли такое? У нас – однозначно нет. У них? Смог же Тэнкай дотянуть до 107 лет. Правда, это буддийский монах: йога, коре-нья, воздержания там всякие. А тут – воин! Не, не дотянул бы. Хотя… Вот Санада Нобуюки. Гонял, да еще как, видных вассалов Токугава Иэя-су, побывал у него в заложниках, а потом женился на приемной дочери Иэясу. В общем, не монах, а дожил до 93 лет.
Или возьмем Рюдзодзи Иэканэ. Жизнь его тоже побрасала. И в ро-нинах побывал. А на тебе, продержался до 93 лет. Про Ходзё Нагацуна и говорить нечего. Всем нос утер. Отличный наездник, великолепно вла-дел луком. А руки какие имел! Просто золотые. Сделанные им лошади-ные седла считались большой ценностью. Этот воин-эстет прожил дол-гую и бурную жизнь длиной в 97 лет. И умер, надо подчеркнуть, вовре-мя в ноябре 1589 г. Ведь через восемь месяцев после его смерти был уничтожен дом Ходзё, созданный отцом Нагацуна, Ходзё Соун. Вот они, превратности судьбы.
А что касается Мицухидэ… Зная все же его как сторонника здоро-вого образа жизни, избегавшего сакэ и любовных похождений, можно допустить, что ему вполне по плечу было бы дожить до 113 лет. Тем бо-лее, когда так хочется, чтобы Акэти Мицухидэ и вправду оказался тем самым Тэнкай Сёнин.
Москва – 2002 г.
Содержание
1. Введение…………………………………………………………… 3
2. Как они дошли до жизни такой? ……………………………... 6
3. Эпоха воюющих провинций…………………………………… 24
3-1. Общая характеристика………………………………………… 24
3-2. Объединение Японии………………………………………….. 32
3-2-1. Ветер перемен…………………………………………………. 32
3-2-2. Заимствование ружья………………………………………… 35
3-2-3. Прибытие христианских миссионеров…………………… 39
3-2-4. Великая троица собирателей земель японских………….. 48
4. Инцидент в Хоннодзи («Хоннодзи но хэн»)………………….. 64
4-1. Кто Вы, Акэти 64
4-2. Как это произошло……………………………………………… 68
4-3. Что было дальше………………………………………………… 77
5. А ну-ка, отгадай (загадку Хоннодзи)…………………………… 98
5-1. Суть вопроса……………………………………………………… 98
5-2. Поэтическое отступление……………………………………….101
5-3. Сто строф Атаго («Атаго хякуин»)…………………………….117
5-4. Что, где, кто, когда и
6. Вместо опровержения (следы Акэти)…………………………… 152