Сапог

Николай Савченко
               
                …Каждый из собранья, зная, как много благоденствие
                многих зависит от того, когда высшие власти исполняют честно свои обязанности,
                молится сильно о том, чтобы Бог их вразумил,
                и наставил честно исполнять своё званье…
               
                Н.В.Гоголь.
               
                Ничто так не обескураживает порока, как сознание,               
                что он угадан, и что по поводу его уже раздался смех.
               
                М.Е. Салтыков-Щедрин.               

                …Никого не вижу,
                Только скунсов, которые ищут
                В лунном свете вонючую пищу.
                Они наступают вдоль главной улицы.
               
                Из американской поэзии.




                Сапог.




    Тошно было Губернатору, окаянно как-то от неспокойствия. Сна давно нету, так забытьё тяжёлое, липкое, а в забытьи - лица сплошь недобрые, незнакомые; всё ходят, просят чего-то. А ныне вот Самодержец привиделся: взгляд презрительный и говорил неприятное, сердитое говорил и даже пальцем грозил. Страх как грозил!
Встанет Губернатор без сна ни свет, ни заря, спозаранку приедет в дворец казённый, где кроме двух жандармских вахмистров при входе – те во фрунт, глаза пучат - пустота гулкая. Войдёт в кабинет громадный. Темнота. Нет конца осенней ночи; свечи запалит, побегут по стенам тени причудливые, да у окна встанет по привычке. «И что неймётся им, не сидится в спокойствии? Всё бы мерзость какую измыслить, да слух запустить. А слух-то как есть один. Ходит, почитай, лишь заступил на стезю эту. Без малого четыре года! Мол, снимут вскоре Губернатора, верные сведения, из первых рук. Я же стою, как был». Мучается Губернатор болями головными - в висках молотком стучит да в ушах шум, вроде горох из мешка на пол дощатый сыпят. «Может, велеть пиявок на затылок или кровь пустить?» А беспокойство это? Нет, не от сна дурного, от неведения дальнейшего, от неизвестности.
Отогнал нехорошее Губернатор и приковался взором к фигуре, из бронзы отлитой; росту фигура крупного – с постаментом чуть плешивой головой до крыши не достала. «Натворил истукан... Без малого сто лет минуло, по сию пору не расхлебали. И стоит ведь без надобности! Вот бы меня на это место, да не пешего. Конного! В латах каких или кирасе. Можно и с палашом наголо в правой руке. Виданое дело, в Италиях таких рыцарей ваяют». Плавали мечты губернаторские в тягучем рассветном утре, длинный прямоугольник площади медленно выползал из ночного сумрака в косых полосах дождя и пузырях чёрных луж с палой листвой. «Эх-ма! - вздохнулось тоскливо. - А таперича бы под пальмы как хорошо, чудесно-то как! Чтоб солнышко, песочек и ветерок лёгкий эдакий с моря лазурного… И филиппинку в нумер выписать. Нет, двух! Молва про них, что искусны изрядно. Эх закружиться, загуляться... Да не моги! Как олухов этих без  пригляду оставишь? Так и норовят вокруг пальца…»
Обернулся неспешно Губернатор от мыслей приятственных вспять, вспомнилось вдруг, что назади прошло-пролетело; и боль эта головная не вчера явилась, а когда в майоры произвёлся и гарцевал под окнами графини N. в новых эполетах. И видел, видел же благосклонный взгляд, подающий надежду, за отдёрнутой гардиною! «О дивная, дивная!» Анкору поддал! Лошадь же – эх, хороша саврасая кобылка была, да горяча по молодости - на мостовой брусчатой заскользила, поплыла по наледи и боком заваливаться стала, и не успел он из стремени ногу правую выпростать – на тайный предмет помышлений засмотрелся. Сильно тогда Губернатор зашибся. Что искры из глаз? – дух едва не вон! Доктор, хоть из немцев, естественным образом объяснил, что к мигреням теперь в любой час готовым быть надобно.
         - Хотите-с, сударь мой, внуков собственных узреть - извольте, напиткам горячительным полный запрет наложить.  А то удара не миновать. Сложения вы крупного-с, апокалептического.
    Боле не присаживался тогдашний майор  к застолью дружескому, к коему привычку имел ещё с юнкерских времён, сильную волю в себе обнаружил. Зато в картишки страсть приобрёл – в винт или рамс банчишко срывал не раз.
        - С ним в контры не садись, - ходил разговор в офицерском собрании. - Коронку от дамы отходит, валетом прорежет иль ремизы спишет, будьте любезны! Да по физии нипочём не распознать, с какими листами на руках.
Вспомнил Губернатор, улыбнулся, - ныне-то совсем иная игра идёт, крупная игра!
        - Фортуна, - неожиданно для себя  вслух произнёс, - великая вещь, однако.
Да не только фортуна, право. Под каждой удачей крепкий фундамент заложить требуется. Не ходил бы батюшка его в приятелях старинных у действительного статского советника S., да не будь тот советник вхож к генералу от артиллерии в государстве весьма известному - торчать молодому подпоручику в кавказском гарнизоне супротив злого чечена. Ан пристроили на местечко - теплее разве в интендантах - и на службу, да не в казармы, хоть в форме, да не в полку. В заводик. А заводик тот таинственный с мудрёными инженерами и мастерами золотыми редкостные орудия изобретал врагам на погибель. Мастеровые впрямь искусные. Один, слыхано ли, пакостную вошь, что в местах неприличных водится, отковал. И аркан на ней! Всё удовольствие в том, что вошь размеру как есть натурального, глазом невооружённым и не разглядеть. Смешно, право!
Генералу, начальнику заводика, что на протекцию поначалу с подозрением смотрел, приглянулся: и высок, и статен, и дураком себя не выказал. Чего не отнять, сметлив был подпоручик, рвение к службе истинное проявлял и вверх подниматься начал. Не то, чтобы быстро, но и не шибко медленно. Всегда пребывал в обаятельном расположении к чинам повыше, расторопностью и услужливостью выделялся. Замечали, правда, что подчинённых не жалует, надменен и строг излишне, но оправдывали, что за дело душой болеет. Добрался и до верхней ступеньки - помощника генералова, пусть не правая, но всё ж рука, военный советник по табели, а лет – только четыре десятка минуло. «А дальше? Дальше-то что? В полковниках до гробовой доски ходить?» И смущение одно одолевало.
        - Батюшка, - спрашивал у отца, - что за фамилия у нас эдакая неловкая?  Барятинскими, к примеру, или Заславскими куда способнее по карьере движение осуществлять.
       - Князья покою не дают? – сердился отец. - Фамилия наша княжеским не уступит, издревле повелась. Козацкая фамилия. Ещё прадед твой старшиной войсковым был, а это по-нынешнему надворный советник.
«Какие казаки в местах наших убогих? Тут больше люд казённый и купеческий. Домишки ветхие, косые. Пыль да грязь. А ежели брусчатку где замостят, то зиму не простоит, половина выковырнется. А отчего, спрашивается? От жадности и воровства непомерного». Затосковал молодой полковник и стал подумывать, отчего ж к рюмочке не приложиться? – коньяки вещь лечебная, может, наврал немец? Нарушить зарок, страсть захотелось! И надо было в сей же момент фортуне себя явить! Нет, не явить ещё, а лишь обозначить. Тонкая это материя - фортуна, или не материя вовсе, а провидение небесное, и коим образом обнаружит себя, знать заранее не дадено.

… Примчался фельдкурьер с почтою, и сразу шум, беготня, завертелось, закрутилось.
        - Прибывает!
        - Кто?
Глаза кверху, языком цокают.
        - Ужели?
        - Доподлинно.
Самодержец! Известное дело, слабость у Самодержца к оружию, в войска приедет – так непременно пострелять возьмётся или на гусеничной повозке катается. А то, мыслимое ли дело, в ероплане сам управляется… Герой!
Едет! И главная радость - прямиком в заводик наведаться. И больше ни-ку-да! Ни но-гой!

В кои веки! Сам приезд радость редкостная, у старожилов на памяти - единожды град осчастливился наивысшим посещением.
        - Уж годов тридцать минуло...
        - Больше клади.
Кому жареный петух клюнул? Невзначай вспомнили высокие чины провинцию недалёкую, что билась против супостата со всей отвагою, не щадя живота, и тем столицу спасла от разорения вражеского. С той войны, однако, тоже три десятка годов утекло, но решение вышло, что лучше  поздно, чем никак.
       - Наградить надобно бы за геройство.
       - Поклонятся в ножки  за доброту бесконечную Государю Императору.    
Император по старости в некоторое слабоумие вступил, но тут услышал, озарился, бровями шевельнул благосклонно и даже причмокнул дважды, потому как в преклонном возрасте разнообразные награды полюбил - себя ими увешивал с премногим удовольствием, но и для других, отдать должное, не скупился. Забава, понимали, утешение в годах-то его... 
      - Дадим городу-ээ орден э-самый главный и звезду-ээ к нему! Сам-ээ э-поеду для вручения в торжествах всеобщих. Э-ээ, - желание выразил.
Да будет злословить!
Дело серьёзное. Послали вперёд вельможного порученца с обследованием мест предстоящего посещения. Тот явился, носом искательно туда-сюда повёл, поморщился брезгливо и неприятие выказал:
       - Город к приёму Высокого Гостя не готов!
Недоволен уехал.
Как не готов? почему? может, сделать чего?
      - Скамейки покрасить всенепременно!
      - Дурак, братец! Где столько краски взять?
Пошла работа - решили вовсе скамейки убрать. К чему на них людям располагаться для отдыха? - пусть стоя гуляют. Потом вновь размышлять о мерах принялись.
      - Вот! В каких улицах Император проследует - бельё сохнущее повсеместно с верёвок удалить!
      - Браво, господа! Тонкое, однако, решение!
      - А ежели исподнее или тряпки всяческие пристав с околоточным где приметят - у хозяина изымать.
       - Хозяина же сажать в арест за нарушение порядка общественного на пятнадцать дён по закону.
       - По тротуарам ребятишек поставить с флажками радужными!
       - И всему населению улыбки изображать, а не в очередь у лавок толкаться за пропитанием.
       - Славно-то как, господа! В столичных разумениях и предположения такого быть не могло. Увидят, что не зря мы для дела поставлены.
Встретили. Не хуже других! Император во дворец губернаторский проследовал, осенил наградою, а после к угощению изобильному. Здравицы послушал в свой адрес, слезу пустил, целовался со многими и остался посещением весьма доволен. Были ж времена счастливые обоюдно...
 
   Самодержец же теперешний угощений не приемлет, шмыгает по государству ревизором нежданным и не одни пряники раздаёт. Народ лелеемый странным образом без физдюлей, как без пряников, проживать не обучен. «Неладный народ, - думает иной раз Самодержец, - неправильный. Приказов слышать не желает и действия законных властей непременно попрёкам подвергает и осуждению. А то вилы готовить примется и рогатины. И хорошо бы по сельским работам и делу охотному. Нет, к мятежу приспособления эти! Эх, над швейцарами бы управлять... Вот послушная территория красоты спокойной! С другой стороны посмотреть, где ещё столь богатств, как в недрах отечественных сокрыто? Тут присмотр пристальный потребен!» А может, и не думает эдак Самодержец... Недосуг ему думать. Он о всеобщем благе печётся! В заводик вот наладился.

 ... В заводик, стало быть...  Губернатор, старикашка замшелый, как прослышал, что кортеж мимо дворца проследует - руками затряс мелко и слёг не то от сердца, не то от нервов болезни. Смекнули, что отставка ему предвидится, и разговор сразу пошёл, что нехорош, мол, запущено всё в губернии: нивы не паханы, крестьяне ленивы и пьяны, а в фабриках то же - пьяные да ленивые. И не промах Старикашка – родственников по доходным местам умело распределил, берут родственники от местной казны и от просителей, не таясь, да и сам без стеснения малейшего. Припомнили заодно, что предшественника по навету собственноручному в остроге сгноил.
     - К ответу, верно, призовут за грехи-то…
     - Отчего же не призовут?
     - Как пить дать!
Стали гадать, кого следующего поставят, из своих ли?– хорошо бы из своих, к своему и подхода особого искать не нужно – полгорода в сватьях да кумовьях.
     - Нет, столичного пришлют, а у столичных запросы - на кривой козе не подъедешь.
Разные имена назывались. Да с какой многозначительной уверенностью! Не угадали.
  Приехал! Хлеб-соль, как водится, девки румяные с полотенцем вышитым... Чарку не пригубил, рукой отвёл. Народ работный толпится кругом, всё норовит поближе к Государю. Герою же нашему генерал наказал, чтоб вперёд не высовывался, ежели не попросят. До трёх аршин пяти вершков полковник не достал, а Самодержец росту невеликого, маленького росту, прямо сказать, и к гренадёрской стати внутреннее неприятие имеет, отсюда и окружение у него - сплошь карлики, разве в цирке лилипутском показывать. Самодержец по заводику прошёлся, пытливо рассмотрел, видно, что с понятием, и расспрашивать принялся инженеров с мастерами про орудие новое - хитро стреляет ли? и какой урон врагу нанести может? Те отвечают, что, мол, нам себя хвалить? и на полковника молодого показывают - вот человек-де, Ваше Самодержество, от артиллерии приставлен для орудийных спытаний, ему и судить. Герой наш вперёд выступил для докладу и остановился поодаль, чтоб не ущемить, не дай Бог, - макушка-то державная аккурат подмышку пришлась. Доложил чётко, грамотно, орудие похвалил, и голос командирский, уверенный голос - сразу видно, предмет досконально известен. Кивнул Самодержец благосклонно, пальцами прищёлкнул обер-камергеру, что за спиной бдил:
      - Разузнай про молодца, мон ами. Что, каков, чьих будет?
Серой тенью отступил обер-камергер, как растворился, но не успел ещё кортеж высокий в обратную дорогу тронуться, а справочная бумажка-то уже у Самодержца перед взором. Прочёл. Доволен остался.
      - Повелеваю, - сказал, - Указ готовить. Губернатором молодца поставим.
Потом задумался, улыбнулся тонко:
      - Фамилия необычная только. Право слово, несерьёзная фамилия.
      - Из казаков, Ваше Самодержество, верой и правдой-с...
      - Знаю уж, что не из хохлов, - махнул рукой. – Да не фамилии дела производят.
      - А с предшественником, Ваше Самодержество, что приказать изволите? Разбор учинить по делам его?
Обер-прокурор по субординации чуть назади, но ухо востро держит, подобрался враз, даже ростом вытянулся и немедленную готовность изобразил. Чисто собака охотничья! Но милостив нынче Повелитель.
     - Пенсион определите достойный, но чтоб ни на глаза мне, ни слуху об нём впредь!

И как дознались? Ещё Указу не подмахнула царственная рука, а уж вокруг полковника водоворот: ладонь пожимают, улыбки да поздравления, и в приятели норовят. У него ж и радость, и душа в пятки ухнула – взлетел разом в высокие сферы, там спрос по другой строгости. А уж во дворце устроился - в передней столпотворение несусветное: с просьбами лезут: кому место тёплое, кому участок от земства прирезать, кому торговлишку открыть в центральных улицах, а к просьбе - презент. Не принято-с без презенту. Подарки, однако, так себе, мелочь пустяковая. Хотя приятная. Портсигар ли золотой тяжёлый с камушками, брегет ли с надписью на добрую память, ружьецо с насечкой…
      - Не откажите, Ваше превосходительство!
И с чего решили, что новый брать не будет? А с того, что в достатке хорошем проживает, знатный выезд держит, да имение в округе не из последних. Старый-то, известное дело, где сродников откопал – по медвежьим углам. Голь перекатная, знать волостная. Со счастья нежданного в одночасье ошалели, рвали из рук едва не зубами.
      - Нынешний не то, что прежний. Мздоимствовать не должны-с. Никоим образом!
Обмишурились обратно!
У нынешнего голова кругом идёт, с чего начать неведомо, кому довериться - неизвестность полнейшая. Картёжным приятелям, с коими вистов немерено расписано? - не помощники они. А чиновники по канцеляриям сидят, в бумагах рожи хитрые прячут да усмехаются исподтишка - запутается молодой-то вконец, а нам что? С нас взятки гладки, другого пришлют. Стал Губернатор друзей вспоминать, а друзья кто? Те, с кем вшей в казарме нагуливал с младых ногтей. Первейшим делом Корабельникова Алёшку сыскать, рядом его койка стояла, всё делили поровну; умница был, в полку ныне командует. Достало с него полка, здесь и жалованье не в пример, да и чин куда выше.
       - Сколько лет?! Дай обнять-то, душа моя!
И ну вспоминать! Про учения всякие со стрельбою, да как от патрулей ночами бегали, как с драгунами да гусарами на ремнях в кровь бились из-за девок. И про девок, однако…
        - Мадам-то жива ещё?
        - Да что ей сделается! Здравствует и при делах. А! Помнится, друг ты мой, Лулу тебе по сердцу приходилась. Даже жениться хотел, дурашка! Насилу отговорили. Помнишь Лулу-то?
       - Как не помнить? Ты ж  к Мими влечение имел. А ныне высоко забрался, чертяка!
       - Так ко мне залазь, вторым человеком в губернии станешь. Уж мы вдвоём эдакое устройство учиним!
Недолго уговаривал. Прикинули, кого ещё из своих позвать, по каким должностям рассадить.
       - Надобно, хоть роту соберём, хоть две.
Алёшка же первый совет дал. Насчёт рыл чиновных.
       - Людишки-то всё прежние, ненадёжные, от них только палки в колесе ожидай. Ты, братец мой, для внушения страха надлежащим образом, десяток-другой отправь восвояси.                               
      - Кто ж взамен дело производить станет?
      - Глянуть необходимо, которых Старикашка не жаловал и в увольнение отправил. Руки целовать станут! Кормильца вовек не забудут, коли назад позовёшь.

… «Время-то летит, - жалеет Губернатор. - Без опыту совсем, пока разобрали что и как, сколь денег мимо утекло!» Меж тем, мутный рассвет явственно обозначил грядущий день, потянулись к заутрене в старинный храм, аккурат напротив истукана бронзового. Рядом же с храмом строительство день и ночь ведётся – торопятся армянские купцы, спешат лавку свою многоэтажную открыть! А где б им сейчас без дружеской руки губернаторской находиться? Под армянской горой Арарат сидеть и на неё, гору эту, смотреть, вот где! Болтают, правда, что дружеская рука в свой карман немалую благодарность пристроила, и супругу его превосходительства вниманием не обошли. Болтают, будто экипаж ручной работы аглицкой, страшно произнести в какую цену, прямиком к парадному подъезду со всем к ней уважением. Так какого вздору не болтают! Толки и слухи.
Говорят, к примеру, отчего дорога не делается в соседнюю губернию, дела в которой наилучшим образом устроены. Полсотни вёрст до ней наберётся, а будто в европы попал - тракты широкие, гладкие, поля тучные и народ сытый, а с того весёлый. Бельмо на глазу губерния эта. «Всё у них ладно, - с нехорошей завистью думает. - Сколь заводов понастроили. И быстро как! Иностранец туда полез, хороший иностранец, с капиталом. Не китаец косоглазый, всё больше немчура, лягушатники... И ведь верно говорят про дорогу-то, что брошена который год без ремонту». Сам запрет и наложил на обустройство. Повадились, вишь, людишки на заработки в европы местные.
        - Пущай по ямам поскачут! Раз-другой колесо обломается, подумают, ехать ли…  Да! И мосток через речку убогую разобрать! Чтоб крюк длинный себе дороже обернулся! Нечего в чужих пределах обретаться.
А в родных пределах где работы сыщешь? - разве семечками на рынке торговать. Так и рынок давно азербайджанам мусульманским на откуп отдан…
«К нам иностранец тоже попёр спервоначалу, было дело».

… Важные приезжали и в дорогих экипажах.   
        - Места здешние зер гут, - говорят, - для сахарной свёклы произрастания. Крупная зреет. Зер грос! В наших землях эдакую не поднять, как арбайтен ни старайся.
        - Чего мыслите, докладывайте без стеснения.
        - Угодья хотим разбить под культуру упомянутую, - докладывают, - завод поставить для сахарного производства. Цукер много лучше тростникового выходит. Вкруг завода удобные дома возведём для трудящего народа, школу для киндеров откроем, лавки с магазинами… Вэри гуд!
«Мне-то, что за резон?» - размышляет Губернатор, а иностранцы будто мысли услышали.
       - Налог в казну пойдёт, опять же народонаселение делом займётся. Забудут как водку пить без меры. Мы-то работать горазды и ваших научим. Вскорости научим. Арбайт махен!
«В казну-то, в казну…»
Алёшка под столом коленом толкает, назначай, мол, козыря!
         - Такое моё слово будет, - говорит Губернатор. – Дело хорошее затеяли, судари, спору нет, благородное дело, и поддержку собственноручную обещаю. Коли интерес мой блюсти обяжетесь.
Иностранцы насторожились весьма заметно даже для глаза постороннего, в уме прикидывают, сколь сей момент дать смогут и с первой прибыли отказать, чтоб интерес уважить и самим по миру не пуститься. 
        - Двадцать… двадцать пять процентов, - назначает, - да не с прибыли. В дело войду!
Иностранцы виду не показали, покивали, прощаться стали.
        - Ауф видерзеен! – говорят. – Данке шён вам за тёплый приём! Гуд бай!
Простыл след иноземный, и слух прошёл, что ни в каких весях про эдакий грабёж непомерный не слыхивали. Слух же в земле нашей имеет обыкновение полниться с быстротой воображению поразительной, и иностранцу впредь путь в территории разбойничьи заказанным сделался.  А где свёкле зреть предназначалось, там по сей день кроме репья с лебедой да лопуха с крапивою в человека рост не узришь ничего. А сахар, сахар-то что? Цукер нынче в соседней губернии производят, и говорят, вкруг завода удобные дома понастроили с магазинами, даже увеселения разнообразные…
        - Ушла рыба крупная. В чужие сети пристроилась, - тужил Губернатор. - Видать, таксу неподъёмную объявил. Незадача-то!
Со своими-то проще - разом ухватили, что Новый против Старикашки втрое ломит, покряхтели и понесли. Таксу к тому времени на все поспособствования установили и за губернией догляд окрест. Муха не пролетит! Ежели минует кто из заезжих губернскую столицу и прямиком в уезд завернёт, чтоб какое дело открыть - держись! Призовут человечка, каковой начальником себя в недобрый час вообразил, и хорошо только оттрепят, а то взашей вытолкают.
        - Касса где? Тебя спрашиваю, чёрт окаянный! Для того тебя из благорасположения нашего ставили, чтоб делишки свои тёмные обделывал?! По первости прощу, но впредь попомни - касса губернская в одном лишь месте находиться смеет. В сём кабинете. Пшёл вон!

... Понятно, курочка по зёрнышку, но мелкие поборы это. Несерьёзные поборы. Капиталы весомые вблизи государственной казны заводятся, вот куда припасть! На поклон в столицу следует отправляться. Ясно, к Самому не допустят, да и не требуется, тот недоступную для простого ума стратегию сочиняет. Попроще же вопросы люди ближние к нему решать определены. Доложили, что Важный Жидок там имеется. Без особенной должности состоит, но к капиталам наблюдателем приставлен, и сам министр финансовый без его резолюций ни одну бумагу не подпишет. Попасть к Жидку непросто, это в провинциях губернатор - первая фигура, величина многим недоступная,  в государстве же таких лиц пруд пруди, к сотне число подбирается. Столичный взгляд на них, как на тварь несуразную или насекомое надоедливое. Но обговорились с приёмом, Жидок пять минут на аудиенцию отвёл.
        - С чем пожаловали, Ваше превосходительство?
        - Просьбу имеем нижайшую. Новый мост в губернии через славную реку российскую строить потребно. Старый-то чуть жив, по нему и порожней повозкой пуститься боязно, того гляди, рухнет.
        - Так что ж не строите? - спрашивает Важный и улыбается со значением.
        - Неподъёмно нам при бедности нашей, к тому ж мост для всей нации первостепенное значение имеет.
Не спрашивает Жидок для какой - такой нации, а прямой вопрос ставит, сразу видно, время его дорогого стоит.
         - Составлена ли смета на это предприятие? а если составлена, сколь весома?
        - Так точно, - по-военному ответствует Губернатор, - справили документ. Пятьсот миллионов в деньгах потребность. «Не много ль завысил сгоряча-то? Там и двухсот не наберётся», - думает, боязно стало - вдруг не туда кривая вывернет.
Жидок ни глазом не моргнул, ни ухом не повёл. 
        - Дело важное, - говорит, - и великое благо, что в государстве люди, подобные вам, ваше превосходительство, наличествуют. Об вашем попечении доложу непременнейшим образом и тем Самодержцу умиление доставлю. Он проектам для нации благоволит и денно-нощно об их заботится. В банк распоряжение тотчас отдам на семьсот миллионов.
«С чего вдруг непомерность нежданная?»
        - Вы ж, - продолжает уполномоченный финансами, - по получении сей суммы не премените сто миллионов обратным ходом пустить. Тем же моментом направьте!
И бумажку протягивает, где название банка с номером счёта в совокупности прописаны.
       - Тем же моментом направлю, не извольте сомневаться. Самолично прослежу! От щедрот Ваших как благодарностью не поделиться.
       - Вот и славно поговорили. Вижу, понятие имеете, - встаёт Жидок из-за стола письменного и руку тянет для пожатия, – и с любым делом безотлагательно прошу ко мне без ложного стеснения. Депешей лишь приезд предварите.
«Вон оно как просто вышло-то! Теперь без боязни – что сверху, то пополам. Про банчок лукавый, кому по таинственности принадлежит, мне и знать ни к чему. Всяк сверчок! Мне об своём интересе забота!»
С этой поры капитала приращенье с необыкновенной быстротой пошло. Больничку какую возвести или дорогу проложить – прямиком в столицу, ход известен.
       - Да тем не ограничимся!
Принялись подрядчиков ломать. Что подрядчик? Их как бродячих собак развелось, друг у друга работу выхватывают, цену против конкурента сбивают. Невдомёк, что тем себя губят.
        - А мы их в свою цену согнём!
Мост упомянутый в сто миллионов назначили.
       - Не губи, отец родной! Не осилить в эдакую сумму. Разорение сплошное.
       - Уговаривать не стану. Такой-то в восемьдесят уложиться обещал с прибылями. С тобой же разговор лишь по доброй памяти веду.
       - Эх! Была не была! – шапку оземь.
       - С завтрашнего дня и приступай к сооружению.
       - Авансу бы...
       - Свои первоначально вложишь, а на конце рассчитаемся.
Деньги же, мосту предназначенные, в банчок неприметный под немалый процент кладут, а до подрядчика и дела нет. Пускай убыток считает, пока наш капитал в рост идёт.
А дальше? Там камня не доложили, тут щебёнки не досыпали, не докрасили где… Средний азиат туркестанский работу делал, кроме кетменя с арыком не видел доселе ничего и в русской речи не обучен. Какой с него спрос? Одна отрада - старается он за копейку малую, что экономию позволяет вести. Глядишь, покосилась, облупилась больничка через месяц, дорога наполовину в топь ушла, а мост дугой просел…
Понятно, с подрядчиками не Губернатору разговор вести. На то помощники имеются в количестве соответственном и мимо рта не проносят.

… Гляди-ка, вот они! Уж съезжаться начали, и сразу понятно, во что услуги свои оценивают. По экипажам ихним. Друг перед другом выставляются, у кого размером крупнее и лошадей поболе. По сельским делам подручный высаживается, коляска иностранная новым лаком сияет! «Зарвался ты, мил человек! Субординации не помнишь, не по чину берёшь, а за то тебе окорот причитается», - смотрит сверху Губернатор с предвкушением мстительным.
Где не быть наслажденьям? Стали подмечать, что неприятен стал в отношениях, заместителями ближайшими и то с фанаберией помыкает, друзей прежних ни в грош. Ни за понюх продаст! Даже Алёшку от себя отодвинул в поручения несерьёзные – поздравить с праздничным юбилеем пошлёт или в собрании затхлом поприсутствовать. К девкам и то порознь. Унизить также норовит, а то и от должности отрешить без повода. И приметили, что растоптать кого в большое удовольствие для Губернатора сделалось. За то и прозвище к нему приклеилось – Сапог. Ранее Губером обзывали, так то необидно, так всякого в этой должности кличут. «Узнать бы, кто измыслил - язык вырвать мало обойдётся!»
Скрипнула дверь за спиной, адъютант неслышной походкой к столу, поднос поставил. Чай с лимоном турецким, порошок от головы и газеты сегодняшнего дня. Застыл молча.
     - Ступай!
Порошок облегчение на краткое время приносит, разве газеты посмотреть успеешь. В этой сам себя узнал, залюбовался. Завод новый открывает! Всё ж свезло разок - шведы проезжие заплутали ненароком, удалось их охмурить застольем продолжительным, а в состоянии питейном они к исходу недели деловые бумаги и подписали. Как себе ни удивлялись, очухавшись, а не вырубить топором. Пришлось сынам скандинавским завод построить, а для какого производства важного? Ружья, пистолеты или сабли ковать из знаменитой стали шведской? Нет. Рук к тому способных в губернии не осталось. Где мастеровые те, что безобразную вошь на аркане спроворили? То-то. Посему завод случился бумагоделательный. Особую бумагу выделывает. Не для печатания книжек повествовательных духовного и философического содержания или для учения надобных, а иную. Нет! Хороша бумага и мягкостью своею, и ласковостью невыразимой. Но предназначена исключительно для употребления интимного.
Вот ещё газета с Губернатором. И замечательная подпись сделана: открывает-де Отец Наш Родной сиротский приют со всей печалью, но с бесконечным радением к обездоленным деткам, и целая речь пропечатана. Славная газета! Да другая не хуже пишет. Про приют обратно. А вопроса, с чего сироток обездоленных неимоверное количество очутилось, и растёт то количество, что ни год - не задаст никто. И на кой ляд бумага делается для мест вслух непотребных, коли половина губернии скудным питанием пробавляется и то не каждый день, а через раз, и потому в нужник дорогу позабыло? Кто вопросит? Нету больше листков пасквильных, всех щелкопёров повывели! Давно понятие образовалось, что перо изобличающее острее штыка приходится.

     Одна заноза до последнего тревожила, нет, не заноза – чирей. Пуще того, геморрой саднящий! В обличье Головы городского. Повадками чисто хорь, а рожа свинячья. Хряк вылитый! Подбордок до брюха, щеки раздутые в багрец с синевой пополам, глазки махонькие заплыли до неприличия – окабанел у сытого корыта.
Как повелось-то? Губерния вся под Сапогом ходит, а главный город её под Головой состоит. Столица же губернская - самый лакомый кусок, коим поживиться себе в аппетит. Близок локоток! Голова же, хоть пиетет видимый соблюдает, наворачивает в три горла, остальных от кормушки распихивает, хрюкая злобно. Передавали, что в состоянии своём обыденном, в подпитии то есть, речи дозволяет для Губернатора нелицеприятные.
         - Я городскою думою избранником назначенный, - говорит. - Народному населению служу, а не Сапогу свыше поставленному. Не указ он мне.
И водки полным стаканом после слов мерзких орошается на радостях самодовольных. Пьёт без просыпу совершенного, но запоем не назовёшь. Запой в чём отличие содержит? В непременном завершении минут приятных; Голова же завершения знать не желает, к вечеру надрызгается в свинью несообразную, приставы до коляски из присутствия на руках несут, а в другой день тот же конфуз. С горячки ли удумал, по всему городу фонтаны возводить? Не барселоны тут, не вечный город Рим, где дневному светилу сиять каждодневно пристало. Здесь не то. Зима по семь месяцев протяжением, а лето придёт, так лучше и не приходило бы… С неба дождь зарядит, а в небо фонтаны струями лупят. В окрестных домах воды нехватка обнаружилась, попить-помыться, хоть в самый фонтан и полезай! Зато у Головы в карманах наполнение.
Ещё чудеса! В главных улицах качелей с каруселями наставил детишкам в радость. Затейник! После уж обратили внимание, что карусели всё больше у памятников героям минувших сражений располагаются, у почтенных могил, другим словом. Смеялись поначалу: фамилия-де у Головы - Погребальников, потому к местам захоронения естественное тяготение испытывает. Когда же пожелал и в городском кладбище глумливое безобразие расположить, мол, пока старшие на могилках поплачут-погорюют - пущай поиграются маленькие на качалках росписных с лошадками деревянными, леденцовым петушком и мятным пряником с весельем угостятся…  поняли - точно в горячке!
       - Белая, господа! Натурально – с.
Скрутили насильственно и к эскулапам свезли на лечение. А как отпустили доктора, Губернатор призвал и пухлую папочку с тесьмой перед Головой на стол выложил.
        - Присядь, любезный!  Почитай про дела свои щекотливые.
Нет, справные подручные у Губернатора в сыске состоят; недаром полицмейстера сменили, старый-то на пост губернаторский рьяно суетился, а новый, что твой пёс у ноги - службе обучен. Про многое в папочке сказано: сколь чего Голова в аренду сдавал и почём, сколь земли городской продал за дорого, кто из купцов какой данью обложен, сколь шкур с застройщиков драл и чего на эти шкуры приумножил себе и семье своей… и много чего ещё. Бледнеет рожа свинская, багрец с рыла уплывает, должно на брюхо перетёк, одна синева на челе. Дрожь в телесах и руки прыгают.
      - Есть у тебя два пути, гнида кровососущая. Если разума не достанет, в единый миг окружному прокурору бумаженции о твоих подвигах на стол лягут. А уж прокурор! Ему команду мигни, рвать на части станет самым нещадным образом. В Сибирь пойдёшь! А второй путь…
По трезвости Голова смысл обнаружил, уважение должное к чину губернаторскому выказал моментально. И выпутался из обстоятельств ужасающих! Хоть с разгромным уроном, но не в кандалах же закованный. Радость! Обоим радость-то.

… «Эх», - вздыхает Губернатор и непрестанное беспокойство подавить в себе пытается, причина волнений разуму роздыха не даёт. Да-с. С тесёмкой папочка! «Моя-то куда толще». Знает, знает Губернатор, где она на сохранении содержится. У Самодержца! Отвезли доброхоты, расстарались… Уж сколько сумм на самый верх передано, а перевесят их не вдруг интриги тайные. А суммы, спросят, откуда? Не от себя оторвал, от больничек тех же, гимназий да приютов сиротских с богадельнями.
      - Сколь докторов у нас имеется?
      - На тыщу людскую один приходится, - отвечает начальник департамента по болезням губернским.
      - Много, однако.
      - Человеков?
      - Докторов, дубина неясная! Завтра сократи вполовину, остальным жалованье урежь. Вдвое тож. Для равновесности положения.
Ох, болит голова губернаторская от забот и предчувствий.
«Маловатые деньги-то возил, скажут. А в назидательный пример - губера Тихоокиянского. Мол, ты под боком сиднем сидишь, он же десять тысяч вёрст за крюк не считает. На одной ножке обернётся взад-перёд, пока ты предъявиться соизволишь».
    - Да, - завидует герой наш, - легко на окияне проживаться. Рыба с икрою косяком несчитанным, японец дорогим крабом отоваривается, строевого леса вовек не вывезти, да контрабанда от китайца девятым валом катит. Разбойничьи предприятия, тёмные, да он в них до тонкостей преуспел. С молодых годов к кистеню привычный. Вот капиталы откуда в обеспечение должности. Третий срок в ней шепелявит!
«Ещё на Питербурх с укором указать могут. По-ихнему чинно-благородно там. Да половина окна в Европу непристойным седалищем перегорожено! Царицка наместная!»
   Чай остывший допил, вновь к окну из кресла переместился. Смотрит за стекло, а не видит за ним ничего, мысленным взором внутрь погружённый. «Если же обер-прокурор вызовет? Спросит, что за странный счётик на имя моё в неладном месте обнаружился? Дотошный прокурор. В удовольствие ему вынюхивать, ищейке сродни».
         - Почему, - спросит, - в заграницах капиталы содержишь? Отечество не любишь, коему всем обязан? Манкируешь? Обманный ход Самодержцу, тебя вознесшему, изготовил? Он подвержен свершениям масштаба колоссального и трудится, не покладая, для кущей райских в государстве созидания. Не доест, не доспит… Ты ж по-над французской речкою Луарою в мечтах вредительских блаженствуешь, на отражение приобретённого замка любуясь. Либо в лесных угодьях охотничаешь, коих отрезал от казённых земель триста пятьдесят десятин забором непролазным. Забыл, где касса находится, чёрт окаянный? Возвернуть взад, что умыкнул! Не то дыба уготована твоему бывшему превосходительству.
Испариной лоб покрылся от предположений таких. «Возвернуть? Рублик к рублику собирал трудом непрестанным со всем тщанием. Для себя ли старался? Для деток. Хотя и внукам, и правнукам достанет, чтоб безбедно в удовольствиях наслаждаться. Чай, помянут добрым словом», - осеняется Губернатор на купола, и слеза одинокая в глазу собирается. Муторно…
      - Друг Степей, говорят, до последнего табуна отдал, - бормочет. - Ни слуху о нём нынче в столицах, а ведь в какой вышине побывал! Сказывали, игру шахматную забросил, подле юрты наголо обритый сидит в жёлтом балахоне и верблюдицу калмыцкую доит. После же в самой юрте благовония воскуряет, качается болваном и ноет заунывно пред статуей бога чужеземного. Молит обратно своё вернуть. Тьфу, да и только! Уж лучше дыба».
Или за дело спросят? И дел никаких не сделано, что прилюдно обещал. Кому делать-то?! Две роты навезли, рассадили во главе управлений с департаментами. Да «руби!», «коли!» и «кругом марш!» не достало. Здесь собственный ум требуется, а роты приказа верхнего ждут. Злился сперва Губернатор, из себя выходил. Призовёт, бывало, войска свои – те во фрунт и глаза пучат не хуже жандармов.
     - Здра - жла - ваше-ство! Только прикажи – исполним в точности!
«А что приказать? Кабы знать...» Махнул рукой и отдал войскам завоёванные территории на разграбление мародёрское. Долю львиную, понятное дело, себе отделил. Войска-то недолго крутость губернаторскую в унижениях терпели и в беглые дезертиры наладились. Сегодняшний день – хорошо взвод наберётся. «Нет, не назначит Самодержец последующего срока на высоком посту… Ох, больно с высоты-то!»

… И как наяву видит Губернатор руку, улики в страницах листающую. Прищёлкнет пальцами рука и возникнет рядом серая тень обер-камергерская.
    - Ошибся я, - скажет Самодержец, - в полковнике молодом. Странным образом, мон шер, фамилии на дела влияние оказывают! Несерьёзная фамилия, нелепая. Сопелка! Скажи, наконец, мон ами, что означает наименование столь странное?
       - По памяти моей, Ваше Самодержество, не то свистулька, не то дудка какая для увеселения музыкального.
       - Дудка?! Продудел губернию! Сапог! Гнать его! Сапогами же!
«Люто, однако. А может, обойдётся? Может, блажь просто в болящую голову завернула? Вдруг оставит при должности… Что? новый лучше станет?»

Нет, господа, не станет. Ей Богу, не станет-с!


                Февраль 2010.