Глава шестая.
1
На следующий день, рано утром, Виктора вывели из забытья хриплый кашель, стон и невнятное бормотание. Слышались они откуда-то из-за головы, и он догадался, что ночью к ним в палату подложили нового больного. Антона Дмитриевича не было, кровать его пустовала. «Уже на ногах!» - с завистью по-думал он и почувствовал, как неудержимо захотелось подняться, посидеть хотя бы пять минут и дать отдых спине. От долгого лежания в одном положении она онемела и ничего не чувствовала.
Попытка подняться на локоть левой культи, не удалась. Мешала наложенная шина, но самое главное - было больно напрягать мышцы. Куда девались прежняя сила и ловкость? Раньше из любого положения он вскакивал, словно разжавшаяся пружина. А сейчас нужно подумать, как встать, не причиняя себе боли.
Мысленно, рассчитав каждое движение, отбросил ногами одеяло в сторону и свесил левую ногу с кровати. Пальцы стопы засунул под панцирную сетку и, действуя ногой словно рычагом, осторожно, не напрягая мышц, медленно начал поднимать туловище. Не обращая внимания на боль, он все-таки сел на кровати, свесив ноги. Какое же это блаженство осмотреться кругом и почувствовать, как по спине свободно циркулирует кровь.
На кровати у двери, ногами к Виктору, лежал мужчина лет тридцати. Голова подстриженная под машинку, с глубокими впадинами на щеках, туго обтянута кожей. Выпуклый лоб прорезан морщинами. Заостренный нос, напоминавший птичий клюв, сидел на скуластом лице заросшем рыжей щетиной. В провалившихся глазницах лихорадочно сверкали желтые лисьи глаза.
- Ты давно тут «загораешь»? - спросил он.
- Третий день.
- Значит недавно, - уточнил больной и поморщился. Осторожно проведя рукой по животу, поинтересовался:
- Тут мне рассказывали про одного парня, что в комбайн попал, уж не ты ли?
- Я.
- Плохо, - мужчина скривил губы в сочувственной усмешке. - Очень плохо! А ты крепись. Жизнь для тебя теперь мутная, корявая пойдет. И не жизнь вовсе...
Никогда раньше Виктор не задумывался о том, что такое жизнь. Он жил все было ясно, хорошо и радостно, и все вокруг стояло на своих местах. Он и предположить не мог, что бывает хуже. Оказывается, бывает. Болезнь матери, а затем с ним этот ужасный случай. Раз - и вся жизнь наперекосяк.
Мужчина долго смотрел на Виктора своими лисьими глазами, и вдруг проговорил, словно подводя черту:
- Да, не повезло тебе, лучше бы уж сразу, чем так вот... всю жизнь...
- Как тебе не стыдно! - послышался голос Антона Дмитриевича, и сам он появился в дверях. – Вон, какой верзила вымахал, на кровати не вмеща-ешься, а ума не набрался. Что ты тут наплел парню? Жизнь, говоришь, не такая? А какая она, по-твоему? Думаешь, что если дышишь, ходишь по земле, ешь хлеб, так это и есть жизнь? Нет! Что-то большее, нужное делать в ней надо.
Поскрипывая протезом, Антон Дмитриевич прошел в палату и тут обратил внимание, что Виктор сидит.
- Ты зачем встал? - воскликнул он. - Тебе еще рано! А ну-ка ложись немедленно.
Виктор и сам чувствовал, что рано. Посидел всего несколько минут, а тело ныло так, будто пропущенное через жернова. С помощью Антона Дмитриевича он лег и тяжело вздохнул.
- Что вздыхаешь?
- Так... Просто.
- Просто так и чирей не вскочит, для этого нужна веская причина. А твоя причина и без слов ясна. И вот что я тебе скажу, паря, всю жизнь будешь вздыхать, если станешь обращать внимание на таких вот, как он... - Антон Дмитриевич кивнул головой в сторону Верзилы, как сам окрестил его. - Давай-ка лучше я тебе почитаю, - предложил он и взял в руки книгу.
Но почитать не пришлось. В коридоре послышался шум, и в палату не вошел, а ворвался Мухин Сергей. Как всегда стремительный и энергичный, он вошел так, что белый халат, небрежно наброшенный на плечи, вздулся сзади пузырем. В руках держал увесистый сверток.
- Привет, дружище! - громко воскликнул он и, положив сверток на тумбочку, бесцеремонно сел на кровать Виктора. - Как ты себя чувствуешь?
- Как рыба, выброшенная на берег, - ответил Виктор, и на его ресницах блеснули слезы.
От Сергея не ускользнуло проявление слабости друга. Он внимательно посмотрел на него, осторожно, стараясь не причинять боли, положил свою руку на забинтованную грудь и проговорил:
- Послушай, Витек. Ну, что ты раскис, словно восьмилетний пацан. Понимаю, тяжело тебе, но жить-то надо? Возьми себя в руки. Вспомни Николая Островского, ему ведь не легче было?
- У него руки были.
- Вот вы Островского вспомнили, - вмешался Антон Дмитриевич. - Он жил не для того, чтобы им восхищались, а для того, чтобы люди, попавшие в тяжелое положение, брали с него пример. Всей своей жизнью Островский доказал, сколько в человеке таится сил и неисчерпаемых возможностей, которые можно развить и направить на пользу людям.
Он положил книгу на тумбочку и заговорил снова:
- У нас, в Новой Калитве, живет один мужчина. У него тоже нет обеих рук, правда, нет только кистей, как у тебя левая. Но дело не в этом. Главное, он может делать то, что другим и с руками не под силу. Рисует, столярничает, ремонтирует радиоприемники, занимается фотографией. Однажды мать пришила ему на рабочие брюки заплатку, не понравилось. Зубами отодрал ее и сам пришил. Вот чего можно добиться, не имея рук. И ты многое научишься делать, если проявишь терпение и упорство. Голова у тебя, слава Богу, цела и надеюсь, не соломой набита. Выйдешь из больницы, окрепнешь и начнешь учиться. А там женишься, детишки пойдут и все будет хорошо!
- А, что именно хорошо? - спросил Верзила. - Вот вы говорите, что женишься, мол, детишки пойдут, а кто за него замуж согласится выйти? Тут вот медсестра улыбается ему, а спросите ее, согласится она? Нет! К тому же никто из родителей не отдаст дочь за калеку. Конечно, мать его не бросит, но ведь не вечная она, а дальше что? Чего же тут хорошего?
«А ведь он прав, - подумал Виктор. - Кому я нужен, кроме родителей?»
Но Сергей от слов Верзилы взорвался. Он побледнел и, сжав кулаки, приподнялся с кровати.
- Ну, ты... Как там тебя? Не заговаривайся!
Антон Дмитриевич движением руки остановил его.
- Не надо, не связывайся! - и повернулся к Верзиле. - Ты говоришь, кто согласится отдать дочь за него? А на мой родительский взгляд, лучше отдать дочь за инвалида, чем за алкоголика. - Он встал. – Пойду, покурю, - и, стуча протезом, вышел.
Сергей развернул сверток.
- Тут я тебе конфет и шоколаду привез, говорят, он кровь прибавляет. Это ребята и девчата натащили, когда узнали, что я к тебе еду. Окрепнешь немного, они нагрянут. - Он достал большие румяные яблоки. - А это тебе Леший дал. Непременно, говорит, Виктору передай. Пусть поправляется и не падает духом.
- Как он там? - спросил Виктор, чтобы поддержать разговор.
- Ничего, живет, как говорят, хлеб жует. А вчера опять номер выкинул.
- Какой?
- Кто-то посоветовал ему радикулит лечить по системе йогов, - начал Сергей. - То есть каждый день становиться на голову и стоять по пять минут. Леший твердо решил избавиться от своего недуга. Несколько раз пытался стать на голову, но удержаться в таком положении не мог, ноги перевешивали. Попросил жену привязать ему ноги к гвоздю, который вбил в притолоку двери. Та привязала, вышла во двор, занялась хозяйством и забыла. Леший стоит вверх ногами пять минут, десять, а жены все нет. У него в глазах мутнеть стало, но принять нормальное положение тела не может, ноги-то привязаны. Когда жена пришла, у него глаза из орбит вылезать начали. Она охнула и бросилась отвязывать. Тот мешком свалился на пол и долгое время не мог прийти в себя. - Сергей хохотнул. – Ну, потом уж, как очухался, взял веревку, что к гвоздю был привязан, и перетянул жену поперек спины, чтоб помнила.
Виктор невольно улыбнулся.
- А потом что?
- Ничего, все село смеется над ним, а с него, как с гуся вода. - Сергей задумчиво вертел яблоко в руке. - А помнишь, как за этими яблоками мы лазили к нему в сад, и ты свалился прямо Лешему в руки?
- Конечно, помню! И знаешь, что он мне тогда сказал? Жить говорит, сынок, надо по совести, чтоб твоей жизни люди радовались. А какая от меня теперь радость? Страшилка для людей!
- Опять ты за своё! - осуждающе воскликнул Сергей. - Ты только скорее поправляйся, а там посмотришь, мы еще столько дел переделаем, что тебе и не снилось! - Он встал. - А сейчас прости, дружище, надо ехать. Что ребятам передать?
- Привет, конечно!
- Ну, всего тебе!
Он ласково дотронулся до плеча Виктора и стремительно вышел из палаты…
2
Проходили день за днем и каждый следующий, как две капли воды похожий на предыдущий. Бессонница изнурила Виктора до такой степени, что его охватило полное безразличие. С поразительным равнодушием он относился ко всему на свете и, в первую очередь, к собственной жизни. Пищу и лекарства принимал только потому, что их настойчиво предлагали.
Это состояние овладевало им тем сильнее, чем больше он размышлял над бессмысленностью своей дальнейшей жизни. Все к чему он стремился, о чем мечтал, ради чего жил - утратило свой смысл и двигательную силу. Его жизнь поставлена в тупик.
Тоскливо и пустынно было на душе у Виктора. Потерять руки еще не самое страшное. В расцвете сил, в одно мгновение, быть отброшенным на обочину жизни, чувствовать свою ненужность обществу - вот самое жестокое испытание, которое может выпасть на долю человека.
Попытался представить свое будущее после больницы. Утро. Он встает и мама начинает его одевать. Без привычки долго застегивает пуговицы на рубашке, неумело натягивает брюки, носки, зашнуровывает ботинки. Потом умывает, и он чувствует на своем лице шероховатую поверхность ее загрубевшей от работы ладони. Затем завтрак, обед и ужин с ложечки, из чужих рук. Так изо дня в день, из года в год, всю жизнь.
И тут Виктор с особой ясностью понял, что жизнь очень жестока и несправедлива по отношению к нему. Будущее представилось ему заброшенной дорогой, а он идет по ней неизвестно куда и зачем. Желаний много, но удовлетворить их, нет никакой надежды. Но если, в расцвете молодости он должен жить ни к чему не стремясь, значит, жизнь для него стала бессмысленной. А раз так ему нужно уйти из нее, чтобы не путаться под ногами у других.
Придя к такой мысли, Виктор успокоился. Оказывается можно одним махом покончить со всеми вопросами, которые мучили его и не давали покоя в последнее время.
Но не горячится ли он? Возможно, есть другой, неизвестный ему выход? В конце концов, даже самая плохая жизнь лучше и прекраснее самой хорошей смерти. Ведь Лев Толстой, имевший мировой авторитет, устами своего героя Пьера Безухова утверждает, что пока есть жизнь, есть и счастье. Но Виктор не может согласиться с толстовским понятием счастья, и не станет отказываться от задуманного.
Мрачные и противоречивые мысли обжигали душу, туманили сознание, но Виктор настойчиво обдумывал, как ему лучше осуществить задуманное. Ведь не попросишь Антона Дмитриевича лишить тебя жизни? На это никакой здравомыслящий человек не согласится. А сам!.. Сам даже простую петлю не в силах сделать! Вот и доказательство того, что поступает правильно. В его положении даже расстаться с жизнью не так-то просто...
Вдруг он представил, как известие о его смерти дойдет до родных и ошеломит их своей страшной неожиданностью. Не успели они пережить одну трагедию, а он готовит им другую.
Перед мысленным взором замелькали убитые горем образы отца и матери, плачущей сестры и насупившегося брата.
А как отнесутся к его малодушию друзья, с которыми он вместе рос, проказничал, учился и работал? Как посмотрит на его друг Сергей? Пожалеет или осудит? Скорее всего, осудит.
И Виктор глубоко задумался...
Смотрите продолжение.http://www.proza.ru/2014/04/16/740