Сладко спит, мой сынок.
Сон так тих и глубок,
Нет в нём страха и нет тревог.
И надежды полна
Моя в боли душа:
Всё ж хорошей ему будет судьба.
Скоро ты подрастёшь,
Познаешь мир и поймёшь,
Что есть правда, что есть ложь.
Будешь биться и ты,
Будут плакать мечты,
Но и счастья добьёшься ты.
Пронесётся, как день,
Моя жизнь, но, поверь,
Для тебя не закроется дверь.
Краше всех, лучше всех,
Моя гордость на век,
Ты – самый мой дорогой человек.
Наконец-то, вернувшись с супругом из имения Бенкендорфа, Милана первым делом помчалась к сыну. Она бросилась его обнимать, целовать, закружилась с ним в нежных материнских объятиях, нашёптывая о своей тоске без него и безмерной любви. Радости не было предела, что снова все дни посвятит лишь сыну.
Только судьба решала за неё, как и желание воспользоваться советом жены Бенкендорфа — обратиться лично к государю с прошением. Но пока первый день был посвящён лишь малышу, с которым Милана долгое время разгуливала по дому...
Пробуждая душу вновь к тревоге, приблизился скоро вечер и позвал вернуться в детскую спаленку. Милана, как обычно, снова закрылась ото всех и стала сама укладывать сына спать. Будучи заботливой матерью, она с его рождения привыкла ходить за ним сама, оставляя лишь только тогда, когда он уже глубоко спал в колыбели.
Покачивая колыбель, Милана ласково улыбалась, и Алёшенька, зная уже, что мама сейчас начнёт петь, тихонько слушал. И Милана пела со слезами на глазах одну и ту же колыбельную...
Это была колыбельная Александра Семёновича Шишкова — министра народного просвещения. Узнав о том, что он был членом Верховного суда над декабристами и выступал за смягчение наказаний, которое никто не принял во внимание, Милана не перестала петь эту колыбельную, хотя в свете, как и её супруг, выступали против мятежников.
Не перестала она её петь и тогда, когда узнала, что Шишков впоследствии стал выступать против сочинений, в которых были какие-нибудь противостояния монархиям и поддержка революций...
Оставляя своё мнение обо всём только себе, Милана никого старалась ни поддерживать, ни осуждать, полагая, что во всём есть свои плюсы и минусы, и что бы ни случилось, какой бы устрой ни одержал победу, люди всё равно разделятся на «за и против».
В её этом убеждении чувствовалось воспитание Николая Сергеевича Нагимова, который всю жизнь держался при своём мнении, стараясь и детей убедить в подобном, что и оказало влияние на их судьбы...
Так,... Милана пела, душа порхала от любви к сыну, к родным людям и родным краям, которым желала лишь больше добра и мира:
На дворе овечка спит,
Хорошохонько лежит,
Баю-баюшки-баю.
Не упрямится она,
Но послушна и смирна,
Баю-баюшки-баю.
Не сердита, не лиха,
Но спокойна и тиха,
Баю-баюшки-баю.
Щиплет ходючи траву
На зеленом на лугу,
Баю-баюшки-баю.
Весела почти всегда,
И не плачет никогда,
Баю-баюшки-баю.
Ласки к ней отменной в знак,
Гладит ту овечку всяк,
Баю-баюшки-баю.
Так и ты, моя душа,
Будь умна и хороша,
Баю-баюшки-баю,
Если хочешь, чтоб любя
Все лелеяли тебя,
Баю-баюшки-баю*.
Сын уснул и будто был ещё более спокоен. Милана осторожно прекратила качать его колыбель и глубоко вздохнула, как к ней крадучись вошла горничная:
– Барыня, гости там к вам... Уже несколько дней ходят, ждут встречи с вами. В гостиной они.
Милана тут же отправилась в гостиную, надеясь на встречу с Ириной, с которой вот-вот должна была увидеться, как договаривалась до отъезда из Петербурга. Но... это была не она... В гостиной тревожно перешёптывались прибывшие Александр и Анастасия.
– Вы?... Как же, – растерянно вымолвила Милана.
Она не ожидала, что они, скрывающиеся всё это время, чтобы Александра не словили и не приставили к суду, как остальных участников восстания, вдруг осмелятся вернуться в Петербург...
– Добрый вечер, Милана Александровна, – в приветствие поцеловал Александр её руку. – Мы вернулись, да, – встал он вновь рядом с Анастасией.
Милана в недоумении глядела то на него, то на неё, оглядывалась на открытую дверь и видно было: боялась, что их здесь обнаружат...
– Не волнуйтесь, – тут же успокоил Александр. – Мы были в тайной переписке с Николаем Сергеевичем, и в курсе всего... Совсем недавно оказалось, что с меня были вдруг сняты все обвинения, посчитав меня заблудшим среди организованных обществ, что я, видите ли, не понимал, что делаю, и не был основательно посвящён в истинные причины организующегося восстания, – сообщил он, и через его голос был слышен протест терзающейся души. – Вот мы и вернулись.
– Как я рада! – искренним счастьем воскликнула Милана, вдруг вспомнив, что, раз они знают обо всём, то им известно и о её судьбе. – Я не могу похвастаться...
– Можете, – расплылась в доброй улыбке Анастасия, но серьёзный рядом Александр продолжил:
– Николай Сергеевич написал, что это ваш супруг, граф Краусе, позаботился о моём освобождении. Якобы, он донёс Бенкендорфу о моей заблудшей душе.
– Да, – вошёл к ним и сам супруг Миланы.
Все на некоторое время замерли и не проронили ни слова. Милана заметила лишь странное натяжение взглядов супруга и Анастасии, которая чуть вздрогнула от будто бы подступившей боли и отвернулась к Александру.
Александр же гордо взирал во встретившиеся с ним глаза графа Краусе.
– Не могу высказать своё довольство от подобного визита, – сказал граф. – Однако рад, что у Анастасии Васильевны сложилась судьба,... пусть и с таким человеком.
– Наш визит не любезность, граф, – надменно выдал Александр. – Я настаиваю на беседе с глазу на глаз.
– Прошу, пока у меня есть свободная минута, – указал следовать за собою граф, и они оба покинули гостиную.
– Простите меня, Милана! – тут же подошла ближе Анастасия.
Милана опешила ещё больше, когда увидела задрожавший в её глазах страх:
– Что случилось? Что происходит?
– Ваш супруг... Это он, он тогда, – запиналась шёпотом в признаниях Анастасия. – Когда на меня напали в доме... Его люди стерегли, а он...
– Это сделал он?! – теряя голос, поразилась Милана и увидела подтверждение сомнений в глазах прослезившейся Анастасии. – Пресвятая Богородица, – перекрестилась она и оглянулась на дверь.
– Когда мы получили известие, что вы — невеста графа Краусе, я не смогла, я выдала Александру мою тайну. Он был свиреп, ждал все эти годы, чтобы отомстить. Я отговаривала как могла. Я ужасно раскаиваюсь, но нет, – начала плакать в платочек Анастасия. – Каждый день тренировался в стрельбе... И теперь он вызовет его... Вызовет.
– Нет... Нельзя, – помотала головой в ужасе Милана, а душа ещё больше прижалась камнем неизбежно приближающейся беды.
И беда не ждала... Как только Александр вошёл следом за графом Краусе в кабинет, где бы они могли наедине поговорить, он тут же бросил свою белую перчатку прямо на стол. Удивившись видеть подобный всплеск эмоций, граф чуть вздёрнул бровью, но молчал.
– Я все эти годы не переставал упражняться в стрельбе, чтобы в один прекрасный день прийти сюда, в это поганое логово. Я вызываю вас на дуэль, – сдерживая пыл презрения, сказал Александр и, достав пистоль, наставил на него.
– Пострелять захотелось? – усмехнулся граф. – Вам известно, что я был участником многих дуэлей?
– Эта будет последней, клянусь, – усмехнулся Александр. – Очень скоро вам сообщат место дуэли, – продолжал он после недолгого молчания соперника. – У вас есть немного времени, чтобы поблагодарить бога, что я не пронзил сейчас ваш подлый мозг пулей.
С этими словами Александр убрал оружие и ушёл из кабинета. Он вновь вернулся в гостиную. Милана была там уже с сыном на руках, о чём-то тихо беседуя с Анастасией, и когда Александр пришёл, они сразу повернулись в тревожных ожиданиях.
Александр на какое-то мгновение уставился на маленького мальчика, прижимающегося к дорогой маме в её объятиях...
– Идём, Настенька, – спокойно позвал Александр и поклонился Милане. – Очень скоро, Милана Александровна, всё кончится.
– Не делайте этого, Александр, – была против та. – Ваша супруга не должна остаться одна.
– Не останется, – показалась его уверенная улыбка и нежность взгляда к милой своей Анастасии. – Я всегда буду с моей Настенькой.
И когда они уже направились к выходу, Александр оглянулся к Милане, оставшейся стоять позади с сыном на руках:
– А сын очень похож на Алёшку... Он будет гордиться!
Милана прижала к себе сына ещё нежнее. Она снова осталась одна, но одиночества уже не ощущала. По всему телу пробежала волна тепла...
– Мой хороший, – шепнула она засыпающему на груди сыну. – Ты и спать без меня не смог... Идём, матушка твоя будет с тобой...
Милана снова вернулась в детскую, снова уложила малыша в колыбель и, тихо её покачивая, вскоре и сама уснула в кресле рядом...
* – А. С. Шишков, 1783 г.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/04/17/1914