Глава Двадцать Шестая. Покровитель.
Дежурный врач одной из частных клиник, расположенной в одном из центральных районов Москвы, видел уже десятый сон, когда был разбужен санитаркой, сообщившей ему о прибытии очередного пациента.
— Артем Михалыч, давай, поднимайся. – говорила санитарка – Там скорая приехала, а в ней – этот.. друг-то твой… Димитрий, кажется.
Последние слова произвели на доктора эффект воздушной тревоги. Мгновенно вскочив с дивана, он накинул на плечи белый халат и выбежал в коридор. На минуту он даже забыл, что в его учреждении скорая помощь не может появиться в принципе. По лестнице он бежал, с каждой ступенью ускоряя шаг. Лишь когда эскулап увидел в коридоре приемного покоя живого и здорового Дмитрия, на сердце у него отлегло.
— Ну, Димка, и мастер же ты до инфаркта доводить. Я уж думал, что с тобой что-то случилось, – сказал Артем Михайлович, пожав Дмитрию руку. – Ко мне тетя Клава приходит, говорит: тебя на скорой привезли. Я уж думал: ты опять в какую-нибудь разборку вляпался.
— Да, со мной-то все в порядке, – ответил Дмитрий. – Тут вот какое дело: я тебе пациента привез. Ты уж с ним разберись, как следует. Осмотри хорошенько. Главное, скажи, что дальше-то с ним делать.
При любом другом раскладе Артем Михайлович послал бы Дмитрия по всем известным адресам, и, в принципе, был бы прав. Клиника была заведением сугубо частным, и принимать людей посторонних, привезенных на скорой помощи, в её функции не входило. Но доктор Савотин был много чем обязан Серковскому, а поэтому ответить ему отказом он, конечно, не мог.
— Давай, показывай своего пациента. – промолвил Артем Михайлович и проследовал вместе с Дмитрием в смотровую комнату.
То, что предстало перед глазами доктора Савотина, никак нельзя было назвать рядовым случаем. Безжизненное тело, лежавшее на кушетке, свидетельствовало о присутствии в нем души лишь еле заметным дыханием. Многочисленные синяки и ссадины свидетельствовали о том, что парня били долго и жестоко. Даже при малейшем прикосновении к телу несчастного раздавался протяжный стон, который при малейшей попытки провести хоть какие-нибудь манипуляции с телом пострадавшего переходил в пронзительный крик.
— Слушай, Дим, боюсь, что ты не по адресу обратился, – заключил Артем Михайлович, окончив осмотр. – Парня так метелили, что, боюсь без травматологов тут не обойтись.
— Ну, и что мне теперь делать?
— Твоего подопечного в учреждение посерьёзнее везти надо. У него ж, судя по всему, отбили все, что можно отбить. Одним хирургическим вмешательством тут точно не обойдешься. А наша клиника – это так.. респектабельный санаторий для богатеньких Буратино.
Большим подспорьем оказалось то, что в одной из ведущих московских клиник работал товарищ Савотина по институту. Переговорив с ним по телефону, Савотин сообщил Серковскому:
— Сейчас отвезешь своего подопечного вот по этому адресу. – Артем Михайлович протянул Дмитрию клочок бумаги. – Там мой институтский приятель работает. Я с ним договорился. Осмотрит он твоего протеже. Ну, и скажет, что с ним дальше делать надо.
Желтый свет лампы, горевшей под козырьком запасного входа в клинику, слабо освещал стоявшую возле здания белую карету скорой помощи.
— Кто хоть этот мученик? – поинтересовался Артем Михайлович у Дмитрия, когда провожал его.
— Если честно, сам не знаю, – ответил Серковский. – Я увидел, как двое отморозков избивают какого-то парня. Ну, ты ж меня знаешь: мимо таких вещей я спокойно пройти не могу. В общем, я тех подонков кое-как скрутил, а парня, вот, к тебе привез.
— Вот в этом ты весь, – покачал головой Савотин. – Димка, у тебя что, шило в одном месте торчит что ли? Ты представь, что было бы, если б эти бандюганы еще и тебя повязали? Тогда что? Вас обоих с того света доставать пришлось бы?
Менее, чем через полчаса, Дмитрий находился в приемном покое одного из московских медицинских институтов, а его подопечный лежал на операционном столе. Картина оказалась не настолько удручающей, какой её описывал Артем Михайлович. «Чинить» пришлось только ногу, переломанную в колени, а ребра, как и все остальные чести тела, оказались целы.
— В принципе, ничего страшного, но парню какое-то время придется провести в гипсе, – сообщил Дмитрию вышедший из операционной доктор. – Вы можете связаться с его родственниками?
Вот тут начинались существенные затруднения. Дмитрий не то, что не представлял, кто этот, спасенный им, молодой человек, но даже не знал его имени.
— Видите ли, в чем дело? – замешкавшись, произнес Дмитрий. - Я нашел этого парня нашел уже бесчувственным. Естественно, сказать он мне ничего не мог, а поэтому я не знаю, кто он и откуда.
По мере того, как Дмитрий произносил вышеприведенный монолог, глаза доктора все больше округливались от удивления. Он-то думал, что времена аттракционов неслыханной филантропии давно прошли, но сейчас перед ним стоял яркий пример доброго самарянина.
— Тогда придется подождать, пока он придет в себя, – сказал доктор.
— Доктор, что может от меня потребоваться? – спросил Дмитрий. – Если нужны какие-нибудь лекарства или еще что-нибудь, вы сразу скажите.
Свою ответственность за спасенного им человека Дмитрий ощущал в полной мере. Это было одной из черт его характера – никогда не опускать протянутую кому-то помощи – и этому своему правилу он не мог изменить ни при каких обстоятельствах.
Дома Серковского встретила всполошенная Раиса Наумовна. К частым отлучкам крестника, к почти постоянному молчанию его мобильника она давно привыкла, но на этот раз патологическая беспечность Дмитрия, его совершенно непонятная скрытность перешли все разумные пределы.
— Димка, ты меня точно когда-нибудь в гроб загонишь! – воскликнула с порога Раиса Наумовна. – Тебе что, трудно было на звонок ответить? Я стучу по этим кнопкам, как телеграфистка какая-то, а ты даже трубку поднять не удосуживаешься.
Не ответив ни слова, Дмитрий прошел на кухню, открыл холодильник и стал рассматривать его содержимое.
— Ты можешь, наконец, объяснить, что случилось? – спросила все еще не понимающая, что происходит, Раиса Наумовна. – Что ты в холодильнике-то ищешь?
— Тетя Рай, а что можно в больницу из съестного взять? – последовал вопрос Дмитрия.
— В какую больницу!?! Димка, ты мне можешь объяснить, что на этот раз стряслось? – продолжала недоумевать Раиса Наумовна. – Ты что, опять куда-нибудь влип?
Рассказанная Дмитрием история еще раз убедила Раису Наумовну в том, что её крестник способен думать о ком угодно, кроме неё. Впрочем, это была неотъемлемая черта характера Дмитрия, с которой ничего нельзя было поделать.
— Если ты о себе не думаешь, то хотя бы о нас с дядей Андреем подумай, – укоризненно сказала Раиса Наумовна. – Мало нам было твою родню похоронить? Если еще что-нибудь и с тобой случится, мы ж тогда точно с ума сойдем.
— Тетя Рай, ну, что мне надо было делать? Стоять смотреть, как двое отморозков парня калечат?
— Что за шум, а драки – нет? – раздался голос Андрея Степановича. – Что ты, Дима, на этот раз учудил?
— Да, он у нас решил благотворительностью заняться, – ответила за Дмитрия Раиса Наумовна. – Взялся какого-то парня, спасать, которого какие-то подонки избивали. Причем, что за парень, за что его били, он, конечно же, не знает
Игнатьев строго посмотрел на Дмитрия. Все, что касалось сына его лучшего друга, он не мог не принимать близко к сердцу, а поэтому его реакция на рассказ супруги не могла быть не эмоциональной.
— Сколько раз тебе нужно говорить, чтобы ты не вздумал подвергать свою жизнь необоснованной опасности? – строго спросил Игнатьев Дмитрия.
Со своим крестным Дмитрий не мог согласиться.
— Дядя Андрей, о какой необоснованной опасности ты говоришь? На моих глазах убивают человека, а я что, должен стоять и просто за этим наблюдать?
— Слушай, для этого есть полиция. – сказала Раиса Наумовна. – Тебе совсем необязательно брать на себя её функции.
Дальнейший спор выглядел абсолютно бессмысленным, а поэтому Дмитрий решил прекратить его, уйдя в свою комнату.
Прошедший день нуждался в осмыслении, а поэтому всю ночь напролет Дмитрий не мог сомкнуть глаз. Из головы не выходили слова «Кузбасса» о человеке, имя которого для Серковского было олицетворением всего самого страшного, самого горького, самого безысходного, что могло произойти в его жизни. При упоминании этого имени он не мог не вздрагивать, но одновременно желание найти человека, который носил это имя, было самым непреодолимым у Серковского. Долгие годы Дмитрий тем только и жил, что искал человека, ставшего причиной всех его несчастий.
Убийца Черкасовых словно растворился в воздухе; порой складывалось впечатление, что его вообще никогда не существовало. В полиции никто и ничего не знал о человеке по кличке «Шакал»; он не значился ни в одних сводках, а бывалые авторитеты, изрядно потоптавшие зону, вздрагивали при одном упоминании о нем. Сейчас, как казалось Дмитрию, он, как никогда, подобрался близко к человеку, поиски которого были одной из главной целей его жизни.
Дмитрий стоял перед доктором, всем своим видом демонстрировавшим собственную значимость, и выслушивал его тираду о состоянии больного.
— Что могли, мы сделали, – говорил врач. – Жить он будет, но, вот, насколько затянется восстановительный период, сказать трудно. Все-таки и почки, и селезенку парню явно не щадили, а это, как вы сами понимаете, несколько затрудняет выздоровление.
— К нему сейчас можно? – спросил Дмитрий.
— Да, но только ненадолго, – ответил доктор. – Сами понимаете, в его положении лишние волнения не нужны.
Вид у лежавшего на железной кровати молодого человека был несколько лучше, чем до того, как он был доставлен в больницу, но все равно не мог не вызывать чувства жалости. Огромные синяки под глазами, ссадины, разбитые губы – все говорило о том, что парню пришлось несладко. Лежавший по соседству благообразный старичок не сводил с юноши жалостливого взгляда, видимо, гадая о том, что могло быть причиной такого незавидного положения его соседа.
— Всю ночь простонал, – доложил старик Дмитрию. – Я уж думал: до утра не дотянет. Где ж его так разукрасили?
Проигнорировав слова старика, Дмитрий подошел к кровати спасенного им юноши, извлек из целлофанового пакета связку банан и положил её на тумбочку. Раздавшийся стон оповестил о том, что молодой человек наконец-то очнулся.
Юноша смотрел на Дмитрия ничего не понимающими глазами, тщетно пытаясь вспомнить, кто этот молодой господин, склонившийся над ним. Восстонавлиемые в памяти юноши картины вчерашнего дня возвращали его в пережитый накануне ужас, и, увидев перед собой Дмитрия, он, естественно, подумал, что перед ним стоит один из его обидчиков.
— Что вам от меня нужно!?! - превозмогая боль, сказал молодой человек. – Я же вам сказал: лучше умру, чем дам Лену в обиду.
— Тише! Тише! Тише! – попытался успокоить юношу Дмитрий. – Тебе сейчас нельзя волноваться. Ты мне лучше дай телефон твоих родителей. Я им сообщу, что ты здесь.
— Нет у меня родителей, – был ответ молодого человека.
— Хорошо, но хоть какие-нибудь родственники у тебя есть? Надо же кому-то сообщить, что ты жив.
— Да, нет у меня никого, – вздохнув, сказал юноша. – Я сам из детского дома, а в Москве в медицинском институте учусь.
— Ну, тогда в институт сообщить надо. Еще не хватало, чтоб тебя из-за этих недоумков отчислили. Тебя как зовут?
— Антон, – ответил молодой человек, а потом добавил: - А вы можете Лене сообщить, что я здесь оказался.
— Лене? А кто это?
— Это моя девушка. Мы вместе с ней собирались бежать, её брата разыскивать, а меня, вон, как разукрасили. Она теперь, наверное, думает, что я её обманул.
— Так! Стоп! – строго сказал Дмитрий. – Давай по порядку: куда вы собрались бежать? Кого разыскивать?
После того, как Антон поведал своему спасителю историю того, что с ним произошло, Дмитрий еще раз убедился в том, что все Сапрановы – это абсолютное зло, а Герман, наверное, окончательно выжил из ума.
— Представляете, и этот старик хочет взять её в жены, – рассказывал Антон. – Это после того, что Леночке пришлось пережить. Главное, этот гад её со всех сторон обложил. Если Лена за него замуж не выйдет, он её в тюрьму упрячет.
Чем больше Антон рассказывал, тем интереснее становилось Дмитрию. То, что Герман Сапранов всегда был человеком, для которого правила морали были весьма условны, Дмитрий знал давно, но масштабов вероломства, вседозволенности и безнаказанности не представлял даже он. Заставить молоденькую девочку ублажать похотливого, похоже, выжившего из ума богатея – это, по мнению Дмитрия, было уже за пределами добра и зла.
— Слушай, а куда ж вы с ней бежать собрались? – спросил Серковский.
— К ней, на Кубань. Там у неё дом, хозяйство большое. Мы бы расписались, да и жили потихоньку.
Наивности Антона Дмитрий не мог не подивиться. Конечно, пылкая влюбленность, желание защитить любимую девушку многое объясняли, но способы, которыми Антон собирался действовать, могли лишь вызвать улыбку.
— Погоди, а как же твой институт? – спросил Дмитрий.
— Ну, а что институт? Что я, умру без этого высшего образования? – не моргнув глазом, ответил Антон. – Руки есть. Буду в город ездить – деньги зарабатывать. Леночка пускай с малышом сидит. В общем, олигархами мы с ней не станем, конечно, но и с голода не умрем.
Дмитрий с трудом сдерживал ироничную улыбку, выслушивая, полные наивности, жизненные планы спасенного им юноши. Конечно, его решимость защитить любимую девушку не могла не импонировать, но вот способы, которыми он собирался оградить свою потенциальную невесту от нависших над ней угроз, не выдерживали никакой критики.
— Слушай, ты же сам мне сказал, что эта твоя Лена находится под следствием, – сказал Дмитрий. – Ты хоть понимаешь, что, как только её жених обнаружит, что она от него ушла, он тут же пустит по её следу ментов.
— Вот поэтому мы и хотим поскорее пожениться. У меня один знакомый есть, а у него мам в загсе работает. Вот она нас и распишет. Лена мою фамилию возьмет, и уже тогда её искать никто не будет.
Наивность юного студента зашкаливала, а Дмитрий с трудом подбирал слова, чтобы указать на опрометчивость его суждений.
— Я так думаю: мне надо съездить за твоей Леной, привезти её сюда, и тут мы втроем обсудим, как можно выйти из этой ситуации, – заключил Дмитрий. – А этот твой план никуда не годится.
— Почему!?!
— Ну, во-первых, потому что я сильно сомневаюсь, что вы готовы к семейной жизни, а во-вторых, ты пойми, этот Ленин жених, скорее всего, не принадлежит к числу людей, которые умеют достойно проигрывать. Как только он поймет, что Лена от него ушла, он начнет землю рыть, чтобы её найти, а как найдет… - Дмитрий тяжело вздохнул. – В общем, не завидую я тогда твоей Лене. В общем, я так думаю: сьезжу-ка я за твоей зазнобой, привезу её сюда, и тут мы вместе посидим, подумаем, как быть дальше.
Со всеми аргументами, приводимыми Дмитрием, Антон не мог согласиться. Ему-то казалось, что нет в мире человека, способного позаботиться о Лене лучше, чем он. Но желание увидеть возлюбленную было настолько сильным, что ему ничего другого не оставалось, как только махнуть головой в знак согласия.
— Так. Скажи мне, где твоя возлюбленная обитает? – спросил Серковский. – Где она живет?
После того, как Антон назвал место жительства Лены, Дмитрия взяла оторопь. Представить себе, что Герман в своих безрассудствах может зайти далеко, он, конечно, мог, но истинных масштабов беспредела не мог даже представить.
Уже вторая ночь у Лены была бессонной. Антон должен был прийти еще позавчера, но уже второй день от него не было вообще никаких вестей. Какое-то нехорошее предчувствие непрестанно преследовало Лену, не давая по ночам сомкнуть глаз.
— Ты сегодня ходишь опять, как в воду опущенная, – сокрушалась Людмила, увидев явно невыспавшуюся подругу. – Лен, ну, что опять случилось?
— Антошка уже второй день не приходит. Люд, он же каждый день минута в минуту у Варвары Захаровны появляется. Вот я чувствую, что с ним что-то случилось. Варвара Захаровна, вон, тоже беспокоится, что его нет. Люд, я же не переживу, если его больше не увижу.
— Лен, по-моему, ты сейчас не о том думаешь, – укоризненно говорила Людмила. – Не забывай, что ты – невеста Германа Федоровича. Ты что, считаешь, он будет в восторге от этого твоего увлечения?
— Люд, да, не увлечение это. Вот, поверь мне, ни к кому я не чувствовала того, чувствую к Антону.
Не меньше Лены из-за отсутствия Антона беспокоилась Варвара Захаровна. За то время, что Антон бывал в доме Сапрановых, она успела привязаться к нему, даже полюбить, как собственного внука. Об отношениях Антона и своей потенциальной снохи она, конечно, догадывалась, и от этого в её воображении рисовались самые безрадужные картины того, что могло произойти с юным студентом.
— Аня, ты даже не представляешь, на что способен мой сын, – говорила она Анне, когда та в очередной раз прибирала её комнату. – Мне страшно представить, что будет, если Герман хоть что-нибудь заподозрит.
— Нет, Варвара Захаровна. Как раз это я очень хорошо себе представляю, – ответила Анна. – Лично у меня Лариска до сих пор перед глазами стоит. Вы уж меня извините, но я вам прямо скажу: в том, что у неё жизнь под откос пошла, только Герман виноват.
— Да, знаю я, Аня, знаю, – вздохнув, произнесла Варвара Захаровна. – Мой сын вообще распоряжается чужими жизнями, как своей собственностью. Вон, сейчас за Леночку принялся. Знаешь, что я тебе скажу: бежать ей отсюда надо, и, как можно, скорее.
Сам Герман чувствовал себя хозяином положения. Соперник, как ему казалось, был нейтрализован, и уже ничто не мешало господину Сапранову вести свою избранницу под венец.
— Слушай, а ты уверен, что твоя невеста горит желанием связать себя с тобой брачными узами? – спросил как-то Ромодановский. – Лично я как-то не наблюдаю подобного рвения с её стороны.
— Володя, а ей деваться некуда, – уверенно ответил Герман. – У Ленки отсюда только два пути: любо со мной в ЗАГС, либо в колонию лет на десять. Как ты сам понимаешь: нетрудно догадаться, что она выберет.
С плохо скрываемым ужасом Лена ждала день предполагаемой свадьбы. Словно страшные сны проплывали дни, как безжалостный метроном, отмеряя время до предстоящего бракосочетания. Не то, чтобы Лена ненавидела своего жениха или испытывала к нему чувство отвращения… Нет! Она просто боялась Германа. Боялась, как может бояться ребенок ночных кошмаров или как лесной зверь боится охотника. О каких-то высоких чувствах к Герману Федоровичу речи не могло идти в принципе, но Лена точно знала одно: любое неповиновение этому человеку могло иметь для неё последствия самые плачевные.
Погрузившись в повседневную рабочую рутину, с головой уйдя в мир всевозможных совещаний, встреч, поездок, Людмила постепенно стала забывать о той страшной боли, так жестоко ей причиненной. Человек, которого она считала идеалом, перестал для неё существовать, превратившись в обыкновенного постороннего, одного из многих людей, проходящих мимо. Страницу, на которой была написана история её любви, Людмила перевернула, как ей казалось, навсегда.
Настойчивые ухаживания Коновалова Людмила напрямую не отвергала, но держала этого человека в рамках отношений, не переходящих границ дружеского расположения. Виталию Геннадьевичу ничего не оставалось, как принимать правила игры, но в душе он лелеял надежду, что граница просто дружбы самой Людмилой однажды будет нарушена.
— Слушай, ты бы присмотрелась к этому депутату-то, – сказала как-то Анна. – Вроде бы, мужик он неплохой, да и к тебе, по всей видимости, не ровно дышит. Глядишь, у вас с ним, может, что-нибудь и склеилось.
— Тетя Ань, да, не до того мне сейчас, – отвечала Людмила, смущаясь. – Да, и не хочется опять на одни и те же грабли наступать. Не хочу я снова в дурах оставаться.
— Люд, перестань ты обо всех по своему Димке-проходимцу судить. – Всплеснула руками Анна. – Ему ведь от тебя, что надо было? До денег дорваться. Он желаемого достиг, а ты-то тут причем? Тебе теперь что, заживо себя хоронить?
Став в особняке Сапрановых персоной нон грата, Дмитрий думал, что у него больше никогда не возникнет необходимости там появляться. Однако жизнь диктовала свои условия, и Серковскому пришлось задуматься о мерах конспирации с тем, чтобы пробраться во вражеский стан.
— Господи! Сейчас-то это тебе зачем? – недоумевал Андрей Степанович. – На сегодняшний день твоя задача – опрокинуть «Континент», а для этого светиться у Сапрановых совсем необязательно.
Жизненные приоритеты Дмитрия уже давно поменялись, но Игнатьев упорно не хотел этого замечать. Для него совершенно незыблемым было то, что его крестник являлся носителем миссии – не оставить от могущества Сапрановых камня на камне – и отступление от этой миссии для него было неприемлемо в принципе. Приговор треклятому семейству был вынесен, и никакому обжалованию не подлежал.
— Знаешь, Дима, в последнее время я стал замечать, что ты стал терять былую хватку, – рассерженно сказал Андрей Степанович. – Уже год, как ты – совладелец концерна, а воз, как я погляжу, и ныне там. У тебя столько раз была возможность опрокинуть эту империю, не оставить от «Континента» камня на камне! Почему ты ей ни разу не воспользовался!?! Или ты забыл, что тебе Сапрановы сделали?
— Да, ничего я не забыл, дядя Андрей. Просто я не хочу всех мести под одну гребенку. Герман в концерне уже никто. Но в «Континенте» работают тысячи людей. Представляешь, что будет, если концерн остановится? Знаешь, сколько народу останется без работы? Кроме того, я не хочу предпринимать ничего такого, что могло бы навредить Люсе.
Всякое упоминание Дмитрием Людмилы действовало на Андрея Степановича, как красная тряпка на быка. Чувства своего крестника к дочери одного из членов вражеского клана он принять не мог и не хотел, но эти чувства уже стали повседневной реальностью, с которой ничего нельзя было поделать.
— Ты опять про эту свою выскочку!?! – воскликнул Андрей Степанович. – Дима, сколько можно!?! Свое отношение к тебе эта девица показала, по моему, вполне определенным образом, а ты продолжаешь сохнуть по ней, как пацан какой-то.
— Тем не менее, дядя Андрей, я не хочу, чтобы Люда расплачивалась за то, к чему не имеет никакого отношения.
Дальнейший разговор был абсолютно бесполезен, и Дмитрий, и Андрей Степанович остались каждый при своем мнении.