(Н. Ф. Арендт, художник И. И. Олешкевич, 1822)
«Не изменить ничем свершившейся участи, если она так пронзительно пробила судьбу. Нет понимания, нет знания, как уничтожить сложившееся положение, если оно беспощадно вросло корнями в жизнь. Холод домашних стен не сможет согреть никак, если смертельная беда заперла на тысячи замков в свой плен», – Дмитрий стоял перед портретом Николая Сергеевича в музыкальной комнате имения Нагимовых.
Глаза были полны нежности и горьких слёз сожалеющей души. Сожаление жизни, которая могла бы длиться. Сожаление о человеке, которого ценил, как родного отца. Сожаление идеям и добрым стремлениям этого человека, так открыто и свято хранившего надежды на счастье своё и своих детей...
– Я сожалею, – встал рядом вошедший врач. – Ничего больше сделать не смогу... Я буду поддерживать, лечить, но это будет длиться недолго. Мне жаль...
– Его глаза, как здесь... Он мог ещё быть счастливым, больше, чем был, – прослезился Дмитрий, не сводя глаз с портрета.
– Не оплакивайте заранее. Я уже заставил его супругу покориться успокоительным. Не желательно и её сгубить.
– Это просто вечная разлука, – покатилась слеза по щеке Дмитрия. – Злой рок... Нашёл, забирает тех, кто нужен, кто дорог, кто ещё должен жить... Николай Фёдорович, – перевёл он взгляд на врача. – Продлите ему жизнь, пока я не верну Лёшку, молю вас.
– Я сделаю всё, что смогу, Дмитрий Васильевич, – в сожалении о возможной неудаче развёл руками тот.
– Моё сердце иначе тоже не выдержит такого шторма. Не дай бог... Не дай Николаю Сергеевичу уйти до возвращения сына, – медленно сел на стул Дмитрий, уставившись в даль в предчувствии худа.
– Вы должны быть сильнее... Я не таким вас помню с войны, – сел в соседнее кресло врач. – Я уже давно навещаю князя, давно борюсь с его упрямством, но он ни то что мои настойки не хочет принимать, но и мёд с чёрной редькой из рук супруги не желает. Устал он, говорит... Я не могу сидеть с ним постоянно, вливая ему лекарства, понимаете? А помощница моя, протеже Нагимовых, тоже всё бегает... То в деревне помогает больным, то своей сестре с новорождённой дочерью, то к жениху в крепость. Времени сидеть нет и у неё. А супругу он не слушает. Только Ирине и получается заставлять его лечиться.
– Ирина, – ласково вымолвил Дмитрий, на что врач не удержался и удивлённо уставился на него. – Не удивляйтесь, Николай Федорович, – улыбнулся он ему в ответ. – Жених в крепости — то был я.
– Дмитрий Васильевич, – ошарашенно задержал Николай Фёдорович дыхание. – Был?... Вы?... Вы были причастны к восстанию?!
– В какой-то степени, – кивнул тот.
– А я в то время мучился сердечными болями в груди, – признался Николай Фёдорович. – Всё пытался уйти в отставку.
– Чувствительными к своим больным вы были всегда, – добродушно улыбнулся Дмитрий.
– Да, но все события лишь замедлили мою отставку. Потом ещё хуже стало от участия в консилиуме у ложа умирающего генерала Милорадовича, да лечении остальных раненых с того проклятого дня на Сенатской.
– И что же, приняли ваше прошение всё-таки или нет? – заинтересовался Дмитрий.
– Меня отправили на административную работу к баронету Виллие. Однако наши отношения с ним зашли в тупик. Напряжённо стало и душно, так пришлось даже в отпуск уйти аж на четыре месяца, чтобы хоть как-то забыть всё и отдохнуть. Уехал на Полтавщину к матери, а там и женился, – расплылся он в улыбке.
– Вот как?! Пора бы было, да, – радуясь за него, улыбался Дмитрий. – И кто же стала счастливой супругой?
– Мария Корнелия Гиммис, – гордо назвал имя супруги Николай Фёдорович. – И после этого моё следующее прошение было принято. Отпустили с мундиром и хорошей пожизненной пенсией. Так и занимаюсь теперь врачеванием всех, кто приходит. А в апреле назначен лейб-медиком государя нашего.
– Я счастлив за вас искренне, Николай Фёдорович, – восхитился Дмитрий. – И счастлив, что государь наш хоть иногда принимает решения, которые могут радовать.
– Не все мне рады, – улыбнулся тот.
– Ах, не обращайте на всех внимания, – махнул рукой Дмитрий. – Что нам до их разговоров, коли их зависть никак не может сломать нам то, что в душе.
– Верно, – согласился Николай Фёдорович. – Но я буду ещё более счастлив, когда моя больница для детей спасёт жизни рождающемуся поколению, – заявил он. – Уж очень слабы они стали. Болезни прилипчивые нападают... Кстати, Дмитрий, ваша невеста очень способна к медицине! Может быть, если бы она обучилась, у неё бы получилось помогать ещё больше, как она стремится, как сама говорит. Очень милая она у вас!
– Благодарю, – гордо сказал Дмитрий, довольный от подобных похвал. – Не будьте вы счастливо женаты, Николай Фёдорович, я бы был полон ревности!
– Что вы, Дмитрий! – махнул Николай Фёдорович рукой и добродушно заулыбался в ответ засмеявшемуся собеседнику.
Дмитрий был горд и счастлив. Он не замедлил поговорить и с самим Николаем Сергеевичем, так губившим своё здоровье, что сделало сердце слабым. Тот покорно выслушал наставления искреннего друга, близкого друга сына, переживающего и за его жизнь...
– Дмитрий, – вздохнул в успокоившейся душе Николай Сергеевич после. – Ваше возвращение произвело на меня приятное действие, хотя сердце отреагировало столь сурово.
– Не говорите много, Николай Сергеевич, берегите себя, – хотел тот заставить не волноваться, но он погрозил пальцем:
– Я дождусь сына! И ещё буду нянчить дюжины внуков и внучек. Дождусь!
– Если бог поможет этому сбыться, я поверю в него вновь, – высказал Дмитрий.
– Нет, мой друг, не ставьте богу условий. Всё будет, – подмигнул Николай Сергеевич и нежно сжал Дмитрию руку теплом отцовской любви. – Ваш батюшка бы гордился вами! Вы настоящий благородный человек!
– К сожалению, при жизни обещал не гордиться, – усмехнулся Дмитрий в неприятных воспоминаниях, но они тут же улетучились от улыбки доброго к нему собеседника, которому, как стало казаться, было уже намного лучше, что успокоило Дмитрия и позволило отправиться на долгожданную встречу с милой Ириной.
Ирина, как он узнал, была тем временем в доме Ольги и Ивана, помогая тем справиться с недавно родившейся дочерью.
Дмитрий вскочил на коня и поспешил примчаться, не сообщив заранее о своём освобождении и прибытии. Прокравшись незаметно в слегка заснеженный сад, оставив коня у одного из деревьев, он вошёл в дом, где столкнулся чуть ли не носом к носу с выходившем в тот момент Иваном.
Тот застыл, молча поразился, но... без слов всё понял, крепко его обнял и рукою указал на открытые двери одной из комнат. Оттуда плыл свет заканчивающегося дня, начинающего уже рано темнеть от царившей ранней зимы в эти осенние месяцы. Дмитрий снял шубу, тихонько подходил к порогу, откуда слышался шёпот двух сестёр между собой. Он остановился и замер в нежности глаз, любуясь милой своей Ириной, которая, склонившись с Ольгой над колыбелью малыша, что-то ей объясняла.
Дмитрий сделал несмелый шаг, и послышавшийся от этого шорох заставил сестёр обернуться. Видя невероятное появление Дмитрия, который, как были убеждены, всё ещё находился в крепости, они застыли на некоторое время как вкопанные...
– Меня освободили, – прошептал Дмитрий, купаясь ласкою глаз в появившихся слезах счастья на глазах возлюбленной.
Ирина приблизилась несмелостью шага к нему, и он,... отступив за порог,... забрал её за руку за собой... Дмитрий бросил свою шубу на пол, захватил милую в объятия и принялся вновь и вновь покрывать поцелуями её счастливое лицо. Оба жадно поглощали друг друга то поцелуями, то глазами, наконец-то, наслаждаясь оказаться вместе не в стенах мучающей их до того крепости... Свобода! Радость! Долгожданные слёзы счастья!
Выкравшись из спальни дочери, Ольга быстро убежала в радостный плен к своему супругу, который уже подглядывал из-за угла и звал к себе...
– Он вернулся! Теперь всё будет хорошо! – неудержимо восклицала Ольга, кружась в объятиях точно так же счастливого мужа.
– Ура! – кричал и он, тем самым заставив целующихся в коридоре оторваться друг от друга и, оставаясь в объятиях, пройти к ним в плен приветствующих объятий, которые не знали никакой скрытности, никаких правил сдержанности, какие царствовали в свете, не позволяя чувствам вырываться...
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/04/18/1429