(Карл Кольман, Детский остров, 1820)
– Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради, – снова молилась Милана в церкви, крестясь и прося о помощи в своих стремлениях.
В руках у неё, как и у многих прихожан, была берёзовая ветка. Это было первое июня тысяча восемьсот двадцать девятого года – день Святой Троицы. Не только прихожане приходили с цветами и берёзовыми ветками, но и весь храм был в тот день украшен свежестью зелени.
Зелёная ветка в церковной традиции — это символ возобновлённой весны и обновления людей силой нисходящего Духа Святого. А сама берёза священным деревом считается уже издавна...
В честь праздника Святой Троицы священники одеты в зелёные фелони, а церковная утварь украшена светло-зелёными тканями и лентами. Сам же день входит в цикл праздников, начинающихся с Семика и заканчивающихся Духовным днём. А люди привыкли называть весь этот промежуток праздников одним словом — Троица...
Помолившись о помощи, Милана возложила ветку к подножию алтаря и покинула храм. Она снова перекрестилась, поклонилась и сняла платок. Отправившись к ожидавшей карете, Милана скрылась в ней и была быстро доставлена домой.
Она тихонько заглянула в детскую, где сын сладко спал дневным сном, и ушла в кабинет супруга. На столе лежали новые письма, которых с нетерпением и ждала. Быстро просмотрев надписи на конвертах, она с радостью обнаружила долгожданный ответ из дворца.
Распечатав, Милана увидела письмо совершенно от иного человека, а не ответ государя, как надеялась. Это было письмо от Василия Андреевича Жуковского...
Жуковский был одним из прекрасных поэтов и переводчиков своего времени, стал близок и членам императорской семьи: чтец, учитель русского языка для императрицы, учитель и наставник цесаревича Александра II.
Жуковский был человеком, содействующим отмене крепостного рабства и сочувствовавшим декабристам, за которых и у него болела душа. Будучи человеком мягким и дружелюбным, он следовал той философии, что воспиталась многими зарубежными трудами, над переводами которых работал.
Жуковский говорил, например, как и Жан Руссо, что прекрасно только то, чего нет. Но «его ни удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем; оно не имеет ни имени, ни образа; оно посещает нас в лучшие минуты жизни - величественное зрелище природы, ещё более величественное зрелище души человеческой, очарование счастия, вдохновение несчастия и проч. производят в нас сии живые ощущения прекрасного, и весьма понятно, почему почти всегда соединяется с ним грусть - но грусть, не приводящая в уныние, а животворная, сладкая, какое-то смутное стремление: это происходит от его скоротечности, от его невыразимости, от его необъятности. Прекрасно только то, чего нет,- в эти минуты тревожно-живого чувства стремишься не к тому, чем оно произведено и что перед тобою, но к чему-то лучшему, тайному, далёкому, что с ним соединяется и чего в нём нет, но что где-то, и для одной души твоей, существует. И это стремление есть одно из невыразимых доказательств бессмертия: иначе отчего бы в минуту наслаждения не иметь полноты и ясности наслаждения?»
И с трудами, произведениями Василия Андреевича, Милана была уже давно знакома и обожала всей душой, полностью поддерживая в том, что, если стремиться к прекрасному, чтобы его создать и дать миру, то это вознесёт наши души к райскому счастью, по которому так изнываем. В нас, в наших только руках будущее, честь и хорошее имя...
И сейчас, видя письмо Василия Андреевича перед собой, Милана внимательно его прочитала с просветляющейся душой от того, что благосклонность судьбы даёт шанс пойти к тому прекрасному, к чему так хочется дойти уже давно.
Жуковский отписал Милане поручение от государя, что её приглашают исполнить какую-нибудь басню Ивана Андреевича Крылова. Для этого просят прибыть к празднику по случаю возвращения цесаревича Александра из-за границы, где тот провёл два месяца.
Так, за ней вскоре приехал Василий Андреевич, и они отправились вместе в Царское село, где праздник планировалось провести на Детском острове в Александровском парке. А по пути на вопросы Миланы о советах, какую басню было бы лучше прочесть, Василий Андреевич ответил:
– Как наставник цесаревича, как сторонник нравственности, советую прочитать басню Бумажный змей, – открыл он книгу, которую держал в руках всё время и в которой на нужной странице торчала ленточка.
Милана приняла от него раскрытую с басней книгу и читала...
Карета их спешила из Петербурга. Скоро и время летело, и уже показалось Царское село — прекраснейшее место, где любили отдыхать все, кто только туда приезжал, особенно члены императорской семьи, которые построили себе там два чудесных дворца, устроили парки и прекрасные для глаз и души места.
В этом месте зародились даже свои легенды...
Первая — что Пётр I приезжал сюда часто полакомиться молоком на мызе старой голландки Сары, а когда та скончалась, подарил столь памятную землю своей жене — Екатерине Алексеевне, будущей императрице Екатерине I.
Вторая — что Екатерина I, домовничая в новом дворце в Царском селе, много времени проводила в огороде и даже сама готовила сыр из молока коров, которые были выписаны из Голландии.
Многие уже, кто побывали в столь восхищающем их месте, оставляли в своих воспоминаниях красочные отзывы. Даже в творчестве современников часто встречались поэтические посвящения, как, например, написал стихотворение «Царское село» и популярный поэт Александр Сергеевич Пушкин:
Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я знал поэзию, веселость и покой...
Веди, веди меня под липовые сени,
Всегда любезные моей свободной лени,
На берег озера, на тихий скат холмов!..
Да вновь увижу я ковры густых лугов,
И дряхлый пук дерев, и светлую долину,
И злачных берегов знакомую картину,
И в тихом озере, средь блещущих зыбей,
Станицу гордую спокойных лебедей.
Между тем, как глаза время от времени наслаждались летними прелестями вокруг вместе с Василием Андреевичем, Милана продолжала путь в Царское село, репетировала и учила басню Крылова, которую скоро и вышла читать для императорской семьи...
Императорская семья и близкие гости расселись на Детском острове в этот прекрасный нежный июнь и стали с восторгом слушать детские песни, которые просили исполнить, а потом слушали и Милану, вышедшую перед ними и перед глазами ещё мальчика-цесаревича.
Цесаревич вникал в каждое слово, как и его отец. И они, и все наслаждались прекрасным голосом милой читательницы басни несравненного Ивана Андреевича Крылова:
Бумажный змей
Запущенный под облака,
Бумажный Змей, приметя свысока
В долине мотылька,
"Поверишь ли! – кричит, – чуть-чуть тебя мне видно;
Признайся, что тебе завидно
Смотреть на мой высокий столь полет”. –
"Завидно? Право, нет!
Напрасно о себе ты много так мечтаешь!
Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.
Такая жизнь, мой свет,
От счастия весьма далёко;
А я, хоть, правда, невысоко,
Зато лечу,
Куда хочу;
Да я же так, как ты, в забаву для другого,
Пустого,
Век целый не трещу".
Ни по пути в Царское Село, ни во время празднества, Милана не переставала думать о своём стремлении возвратить возлюбленного, томившегося в Сибири. Дождавшись, когда будет вечер, когда все будут проведены в зал дворца, Милана, наконец-то, удостоилась внимания государя, который к тому времени был уже и князем финляндским, и был коронован быть царём Польши...
– И всё же, вернусь к грустному, – после комплиментов о прекрасном её выступлении продолжал государь, отправившись с нею прогуляться на дворе. – Прошу принять от меня лично соболезнования по поводу гибели вашего супруга, графиня.
– Благодарю, Ваше Величество, – в поклоне поблагодарила она.
– Я полагаю, вам уже сообщили, что надлежащая пенсия будет выплачиваться, – говорил дальше государь.
– Если бы Ваше Величество смогло принять моё прошение взамен этой пенсии, я бы была более умилостивлена добротой и пониманием, – вежливо высказала Милана.
– Простите мне, графиня, какое же прошение может заменить предложенную сумму? – удивился государь.
– Я писала прошения уже долго, но так и не получала ответа. Прошу разрешить отбыть в Читинский острог, куда сослали князя Алексея Николаевича Нагимова, – сообщила Милана. – А также, освободить заключённого в Петропавловскую крепость князя Дмитрия Васильевича Тихонова.
Глаза государя расширились то ли от удивления, то ли от поражения столь смелым прошением.
– Как... Как бы там ни было, – замотал он головой. – Вы никуда не поедете, графиня. Вы князю ни жена, ни невеста!
– При мне есть письма графа Краусе, моего погибшего супруга, доказывающие, что это по его милости и наводке осудили князей, за которых прошу о справедливости. Молю, Ваше Величество, молю о вашем милосердии. Знаю, что сердце ваше не допустит правление зла, – упорно настаивала на своём Милана, а лицо государя всё больше каменело, словно душу пробили насквозь.
Он протянул руку, ожидая получить письма, и Милана вручила ему всё, что привезла и прятала в вышитой коробочке, которую ей, по её знаку, тут же принесли.
– Я с этим, – встряхнул письмами государь. – Разберусь... Но никуда... Никуда вы, графиня, не отправитесь! Ни на какую каторгу за бывшим любовником, – прошептал он и, тут же откланявшись, удалился.
Милане стало плохо. Как она ни старалась, не удавалось ей держаться в обществе в оставшийся вечер. Словно не заметил никто её тревоги, разрывающейся души, кроме Василия Андреевича.
Она удалилась в парк, где прислонилась к одному из деревьев и нарушала тишину ночи рыданием...
– Милана Александровна, – только успел сказать Василий Андреевич, когда подошёл к ней, но её сознание от невыносимой боли души уже исчезало...
Милана пала от потери чувств, и Василий Андреевич успел подхватить, как раненую птицу...
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/04/18/535