***
Алевтине поставили самый страшный диагноз... В ее роду по материнской линии почти все женщины угасали от этой анафемы, таящейся на уровне генов.
Из близких только Коля — поздний сыночек, вымоленный у Бога от одиночества.
Муж? Был когда-то, но попивал и поколачивал, да и детей от него быть не могло. Такого мужа и вспоминать не стоит. Вот и решилась Алевтина рожать сама. Просто подошла к соседу по дому — высокому стройному мужчине лет тридцати пяти и попросила о помощи.
Алевтина часто наблюдала за ним из-за оконной шторки по выходным или когда через двор шла, возвращаясь с работы. Соседа звали Виталием, и был он тренером то ли велосипедным, то ли по плаванию, то ли по тому и другому вместе. Красивым его назвать было трудно, он был скорее… солнечным. Стоило Виталию выйти во двор, и его тут же окружали ребятишки. Он с удовольствием возился с их великами, играл в баскетбол или учил отжиматься на турнике. И дочка у соседа была славная, вся в папу.
— Мне бы такую, — думала Алевтина, и тут же обрывала себя, — нет, девочку нельзя. Даст Бог, мальчик будет!
Мысли сумасшедшие, нереальные. Ну как, как она скажет Виталию, что он подумает? Может ославить на весь дом, а то и город. Нет, он не такой. Глаза у него хорошие, и сам он добрый и светлый, как солнышко. Алевтина решилась.
Странное дело — в ответ на ее сбивчивые слова, до смысла которых докопаться можно было разве только через психушку, сосед просто ответил:
— Я согласен.
Все произошло у нее дома и самым естественным образом, а, забеременев, Алевтина, переехала из столицы в Подмосковье. Все подальше от пересудов, да и выгодно, жилье-то там куда дешевле. Появилось, на что ребенка поднимать.
Десять счастливых лет с сыном Колей. Десять лет милых семейных радостей, заставивших почти забыть о родовом проклятии. Да и зачем Богу забирать у мальца единственное — мать…
«А может я и сына-то родила, чтобы прикрыться им от неизбежного?» — думала порой Алевтина, вызывая тем самым приступы липкого, тошнотного страха.
И вот он — диагноз… Возле дома без сил опустилась на скамейку. Как она в квартиру войдет и посмотрит в глаза своему Коленьке? Как скажет?..
А уж какой он у нее славный — пусть не отличник, зато спортсмен (есть в кого) и помощник во всем… Зря говорят, что безотцовщина – это, по сути, не мужики. Неправда. Что вложишь в ребенка, то и получишь. А уж она сына от трудностей не ограждала – и беды и радости — все поровну. Но зато он и жалеет ее, и мужичком себя в доме держит – что там тебе починить, настроить — все умеет.
К реальности вернул звонок с мобильного телефона сына. Голос был незнакомый. Мужчина представился врачом скорой помощи. Сказал, что Колю... сбила машина... Прямо на переходе, иномарка с грязными номерами... Даже не остановилась... Это — по словам самого Коли. «Да, пока жив... Приезжайте...»
Что было потом?.. Бесконечность больничного коридора, врач, аптека, сберкасса, аптека, дом, ломбард, приемный покой, врач, аптека…
Месяц возле дверей реанимации с мольбой в глазах:
— Доктор, ну что, что? Пустите, ну хоть одним глазком…
А в ответ:
— Не положено. Состояние крайне тяжелое — готовим к следующей операции.
— Ты не убивайся так, милая. Если не пускают, значит, надежда есть, — утешала Алевтину санитарка, — иди, поспи хоть. Сама-то с ног валишься — краше в гроб кладут.
Квартиру пришлось заложить — все уходило на лекарства Коле. С работы собрали что-то по первости, пообещали место ее придержать, не увольнять. А она уж и не думала о том, что после-то будет… И себя не помнила, и болезнь свою. Все, как отрезало – будто и не стало ее самой. Одним жила — сына спасти.
Через месяц — общая палата гнойной хирургии, где взрослые вместе с детьми. Полгода возле больничной койки на стуле, положив голову на краешек матраца Коли.
Как-то подошел к ней в коридоре доктор молоденький — из интернов. Жалеть начал, мол, помрет ваш парнишка-то в такой дерьмовой больничке — сгниет заживо! Алевтина в слезы... А он адресок совать начал столичной клиники, цены озвучивать.Операционная медсестра услышала — так его шуганула! А потом к Алевтине:
— Не верь ему, Аля! Не тревожь Колю! Там тебя к ребенку никто не пустит, и лучше твоего ухода ему никто и ни за какие деньги не даст.
А ее собственные боли? Химиотерапия, опиоидные анальгетики? Какое там! Ни минуты на себя, ни копейки, ни таблетки…
Взрослые мужики из палаты, заядлые курильщики да диабетики-ампутанты, помогали Алевтине — присматривали за Колей, пока она моталась в поисках очередного лекарства в райцентр. Жалели, приговаривая:
— Уморилась ты совсем, мать! Так нельзя — себя не побережешь, с кем ребенок твой останется?
— Да у меня все хорошо, правда. Устаю только, а так все хорошо.
Про болезнь свою ни с кем ни слова. Вдруг запретят ей за Коленькой-то ходить, как правду узнают?
Полгода ежесекундной борьбы за жизнь ребенка — уходом, молитвами, редкими лекарствами — сделали свое дело. Коля пошел на поправку.
За сутки до выписки положили в их палату мужичонку одних лет с Алевтиной, тезку сына. Вторую ногу ему ампутировать собирались — газовая гангрена. Но по всему было видно, что это ни к чему. Оливковый цвет кожи и дикая худоба его говорили сами за себя… Был он одиноким, и никто его не навещал, хотя нет, заходила-таки мордатая баба, жена бывшая, в сопровождении нотариуса. Орала насчет квартиры. Бумаги совала... Все подписал и к стенке отвернулся. А как ушли эти двое, он Алевтину позвал, шепнул на ухо:
— Ты не бойся болезни своей, девонька. Это мне не для чего жить было, а у тебя смысл есть. Сквозь глаза видно, какой пламень в тебе пылает! Да в этом пекле ни одна зараза не удержится! Ты только не гаси его никогда...
— Откуда знаешь про меня?
— Как не знать, свой свояка видит издалека... Ты вот что, дай-ка мне свечечку какую обезболивающую да газетку, что у меня в тумбочке лежит. — Тихо засмеялся. — Ничего теперь нет у меня, кроме газетки этой.
Алевтина принесла Николаю лекарство, подала старенький номер СПИД-инфо, с обложки которого улыбалась румяная полуголая девка. Поправила подушки и вернулась к сыну. Минут через десять услышала, что вроде опять зовет ее новенький. Подошла, а он уж мертвый. Так в обнимку с бумажной девкой чужой и умер, никого не обременив...
***
В приемном покое, когда выписывались, случайно встретила Алевтина своего доктора. Он был потрясен тем, что жива. Отругал, что пропала. Уговорил сдать анализы.
Первоначальный диагноз не подтвердился, хотя и не был врачебной ошибкой. Консилиум собрали, диву давались, просили не расслабляться и регулярно проходить обследование. А она, истаявшая, кажется, до последней косточки, сияла от счастья, и столько в ее глазах было любви и благодарности к этому многострадальному миру и Богу за то, что он дал ей прозрение.
Денег после лечения Коли осталось лишь на деревенский домишко. В деревню они и переехали. Да там и здоровее обоим, и несчастных да одиноких на Алевтинин век хватит — есть, кому помогать. По-другому у нее теперь и не получится. Жаль, о себе Алевтина не помнит — за ней сын приглядывает. Распечатал бланки анализов, сам кровь брать научился, сам и в районную поликлинику отвозит с припиской «на руки». А раз в полгода Колька мать столичным профессорам у себя на кафедре показывает. На врача парень учится.
Что до Виталия, так Алевтина его даже в самые страшные дни не тревожила. Колька сам его нашел, когда после окончания школы поступил в медицинский. Не для того, чтобы чего-то просить — нет. Они с матерью все и всегда привыкли делать сами. Но очень уж хотелось отца хоть раз увидеть. Тренер удивился не слишком и принял юношу как родного, впрочем, как и его супруга. Правда, чуть позже, наедине, она зачем-то объяснила Коле, что всегда знала — муж ее не святой. Но семью он любит до беспамятства, и хорошего в нем гораздо больше, чем плохого. Так что можно и потерпеть...
«Святой или не святой, — размышлял потом Колька, — это с чьей точки зрения посмотреть...»
08.03.2014