Камень, ножницы, бумага...

Посвящается моей бабушке, Анне Федоровне Дутовой (в девичестве – Ломовой)

Пролог
«Жизнь – интересная штука!  В этой банальной фразе скрывается столько личного, наболевшего!  В наш сумасшедший век  с его бешеным ритмом,  когда  потребительство  стало  смыслом жизни,  задумываемся  ли мы, что с нами  происходят действительно интересные  вещи, на которые мы в своем неуклонном стремлении к  успеху,  не обращаем никакого внимания. А ведь это подсказки!  Господа  ли,  ангела  нашего, а  может,  нашего подсознания? То духовное,  что должно  определять нашу  сущность, все глубже прячется в нас. Уходит, уходит… Я вспомнила, как все начиналось.


Часть 1

Глава 1

Я бежала по заснеженной улице,  не разбирая дороги,  натыкаясь  на прохожих, испуганно шарахающихся от меня в стороны. Слезы заливали лицо, волосы растрепались,  потекла тушь. «Почему? За что? Как он мог?» Извечные  женские вопросы, на которые во все времена  нет ответов.  Я не поняла,  как очутилась на грязном, мокром от снега асфальте, то ли поскользнулась, то  ли  каблук  за что-то зацепился.
Сумочка вылетела из рук:  пудреница, тушь, салфетки – да что  говорить - все женское богатство  живописно рассыпалось по чавкающему под ногами прохожих грязному снегу.
- Блин, везет, так  везет! – не удержалась я.
И в этот момент чьи-то руки подхватили меня. Хотелось бы, чтобы это были - как пишут в женских романах -  «сильные мужские руки», но мужичок, подоспевший  мне на помощь, был тщедушен и невзрачен, маленькие  с  хитрым  прищуром глазки  весело глядели на меня.
- Ну что, красавица, жива? Да, вид у тебя не комильфо!
Однако  какие слова-то мы знаем! – Не я успела  подумать, как мужичок, быстро собрав мои вещи в сумочку, сунул ее мне в руки и исчез  в  толпе. Ну, дела!  Прямо Дед Мороз  в  новогоднюю ночь. Я достала влажные салфетки, кое-как привела себя в порядок, и тут, как всегда «вовремя»,  раздался  звонок мобильного.
 Не буду отвечать, не хочу никого ни слышать, ни видеть. Пусть этот мир провалится  в  тартарары! Но телефон  звонил все настойчивее, и  рука  уже машинально  рылась  в  сумке.  Может это он? Одумался, понял, что теряет? Но это был не он, звонила мама.
- Да,  мама, слушаю тебя.
Только бы не разрыдаться, почувствовав себя маленькой обиженной девочкой.
- Бабушке стало хуже,  она просит нас приехать к ней. Ты можешь сейчас взять такси? Я буду ждать тебя у подъезда.
Голос у мамы был встревоженный, но она,  как всегда  отлично владела  собой. «Мне бы так!» – вздохнула  я. Ну что ж, придется забыть о своих горестях и заняться  проблемами  родных.

Бабушка лежала на спине, сложив руки на груди и глядя в потолок.
«Уж не помирать ли старушка  собралась?» - с тревогой  подумала я. Я любила бабушку, несмотря на ее властный бескомпромиссный характер. Откровенно говоря, мы с ней в чем-то были похожи.
У бабули была трудная, но интересная жизнь. Она родилась в многодетной крестьянской семье, отец погиб в Великую  Отечественную. Бабушка была  старшей в семье и все тяготы того сложного времени легли  на плечи семнадцатилетней девочки.
После войны она вышла замуж за молодого лейтенанта и объездила с ним чуть не пол-Европы. Жили они в странах и ближнего и дальнего зарубежья.  И вот теперь она лежит, маленькая и такая беспомощная, но взгляд все такой же твердый и речь ясная.
- Хорошо, что  быстро приехали, - медленно произнесла бабушка. – Сразу скажу – помирать я пока не собираюсь, но и разговор этот больше откладывать не хочу, давно надо было  все рассказать, но я все не решалась.
 Мы: мама, тетя и я заинтересованно смотрели на нее.
- Случилось это давно, - продолжала она. – Моя мать рассказала мне эту историю еще в детстве. Оказывается,  много лет назад прабабка ее отца служила  горничной у нашего барина. Его усадьба была в нашем селе, там, где сейчас центр с магазинами и зданием администрации. Там раньше был большой красивый дом с колоннами и окнами до пола. Потом, когда пришли большевики, эти окна заложили, и в доме разместилась советская власть. Около особняка был большой и очень красивый парк, а за ним – сад, его так и называли, барский сад. Я помню тот сад. Так вот, моей прародительнице было лет семнадцать, когда она влюбилась в молодого барина. Этот барчук, тогда еще совсем молоденький, был племянником нашего барина. Он приехал из Петербурга в имение летом погостить. Его отец был князем, приближенным царя. Ну и, как часто тогда случалось, он  влюбился в горничную – бедную дворовую девушку. А она и совсем голову потеряла. Согрешили они, она забеременела. Барчука  родственники отправили назад в столицу, а девушку быстро выдали замуж за односельчанина.  Муж ее был хороший мужик, добрый, никогда ее даже словом не попрекнул. Любил он ее. А вот свекровь…, -  бабушка  прикрыла  глаза.
Тетя  Мила, стоявшая у изголовья кровати, сделала им знак выйти.
  - Она устала, - прошептала она. Но бабушка открыла глаза.
  - Не уходите, - сказала она. Так вот… у ее свекрови была дурная слава в селе; не только у нее, но и у всего их рода. Ее мать  была колдуньей, знала травы, делала привороты и наговоры. Говорили, что у них в роду были даже оборотни.
«Господи, какая чушь!» – мелькнуло в моей голове! Но бабушка продолжала:
- Когда родился ребенок  - а это была девочка, моя прапрабабка - свекровь сама приняла роды. Она стала обмывать ребенка  каким-то, одной ей  ведомым  отваром  трав,  нашептывая слова заклинания. Молодая мать, с тревогой следившая за ней, не могла ей помешать, роды были тяжелые, она не могла даже приподняться. Этим и воспользовалась свекровь. Закончив, она подошла к роженице, от страха закрывшей глаза  и, думая, что та спит, злорадно  улыбаясь, прошептала:
- Вот так! Теперь ваше  отродье проклято до седьмого  колена. Не видать вам счастья! – Она немного помолчала, а потом, видимо, убедившись, что ее не слышат, добавила:
- И только седьмое поколение сможет избавиться от проклятия, но лишь, если они добудут три вещи, принадлежащие их роду.  Камень, ножницы, бумага…камень, ножницы, бумага,  - повторяла  она в полузабытьи.
Бабушка замолчала.
«Бред какой-то!  - раздраженно  подумала  я.  И стоило ради этого тащиться через весь город в такую мерзкую погоду».  Но бабушка, словно подслушав мои мысли, продолжала:
- Когда я услышала этот рассказ, мне было лет двенадцать и, конечно, он  врезался в детскую память. Но со временем все забылось, тем более  что наша советская действительность напрочь отметала всю эту мистику. А сейчас, когда я так долго лежу в этой опостылевшей постели и прокручиваю в памяти всю свою жизнь и жизнь своих родных, этот рассказ невольно всплыл в моей памяти. И вот что я думаю. Действительно,  кого ни возьми из моих родных,  ни у кого счастья не было. Все женщины нашего рода имеют сильный характер,  но…-  она помедлила – абсолютно все или несчастливы в семейной жизни, или одиноки. Мужчины же наши, наоборот, слабохарактерны, и тоже несчастны. Ведь это не просто так. Ты, Алина, и твой брат и есть то самое седьмое поколение. Саша  в это не поверит, поэтому я и решила, что только ты  сможешь с этим справиться. И не возражай мне, я и так на краю жизни! – протестующе  взмахнув рукой, как будто я, и правда, ей возражала, она замолчала, поджав губы. Потом продолжила слабеющим голосом:
- Я понятия не имею, что это за три вещи, которые ты должна найти. И ничем тебе помочь не могу. Одно я знаю точно. Тебе придется побывать во всех местах, где жили мы и наши предки. Ну, с предками-то легче – все они жили в одном месте – селе Бакша в Тамбовской области. Я думаю – продолжала она – все проявится на месте, эти  вещи сами должны обнаружиться – пришло время!  Будь только повнимательнее, особенно к мелочам. И главное, - добавила бабушка. – Не откладывай свою поездку. Отправляться надо немедленно. Видишь ли, -  она устало улыбнулась  – я хоть и очень стара, но так хочется увидеть вас всех счастливыми! Поэтому, надеюсь, я дождусь.

Войдя в вагон метро, я устало привалилась к поручню,  не найдя свободного места. В голове была полная каша.  Куда я поеду?  Когда?  Зачем?  Хотя, если подумать, может в этом и есть какой-то смысл. Чем черт не шутит.  Да и старушке не откажешь, потом будешь корить себя всю оставшуюся жизнь. Придется идти на поклон к шеф-редактору. Ох, он меня точно убьет!

Утром, придя в редакцию и перекинувшись парой слов с коллегами, я отправилась к шефу. Мой шеф был колоритной личностью. Полноватый, вальяжный в вечно мятой одежде, он производил впечатление этакого рубахи - парня, добродушного увальня. Но это было обманчивое впечатление. Как только доходило до дела, он менялся на глазах.  Взгляд  становился цепким и холодным, движения - резкими и быстрыми, а голос - волевым  и жестким. Я поежилась, предчувствуя его реакцию на мою просьбу об отпуске за свой счет. Сейчас разразится буря!
Но к моему удивлению  Глеб - а мы были с ним на «ты» - выслушал меня спокойно, даже немного отстраненно. Когда я закончила мямлить о своей просьбе, он  некоторое время молчал, постукивая карандашом по столу, а потом спросил, куда конкретно я намерена ехать. Услышав мой ответ, он, резво вскочил и забегал по кабинету.
- Славута, Славута… - это городок  где-то на северо-западе Украины? Подожди, от кого же я о нем слышал?... Да точно, Димка,  мой старинный дружбан, служил  там в ракетных войсках. Он что-то рассказывал мне о немецком лазарете, который был там во время войны. Ты что-нибудь знаешь о нем?
Я ответила, что мама немного рассказывала об этом нам с братом.  Она изучала военную историю города в историческом кружке, когда была  школьницей. А еще,  - добавила я, - в славутских лесах во время Великой Отечественной войны действовали партизаны.
- Так это ж совсем другое дело! – обрадованно воскликнул  Глеб, продолжая бегать по кабинету. – А еще что там в твоем маршруте? Белоруссия? Класс! И Германия! Ну, точно по заказу!
Я, ничего не понимая, потрясенно молчала. Вот так непредсказуемая реакция!
Набегавшись, шеф плюхнулся в кресло и, победно улыбаясь, выпалил:
- Понимаешь, какое дело... Главный дал нам задание: ко Дню Победы выдать подборку о войне. И надо, чтобы это было не то, что все уже давно обсосали, а какой-то новый взгляд, что-то с «изюминкой», а главное, связанное с нашей действительностью. Ведь у тебя дед был ветеран Отечественной? Вот тебе и карты в руки. А я не то, что отпущу тебя, я даже отправлю тебя в командировку.
- Но,  Глеб, послушай… – начала я.
- Знаю, что ты хочешь сказать, -  возмутился Глеб, -  что это сейчас заграница. Но ты ведь знаешь, что у таких войн не бывает границ. Так что, давай топай в бухгалтерию, оформляй командировку, а ко мне позови секретаршу.
И он, уставившись в монитор, защелкал «мышкой».


Телефонный звонок раздался, когда я открывала дверь в квартиру.
- Ну что? Решила, когда едешь и куда, – услышала  спокойный голос мамы.
- Решила, - усмехнулась я. – А сама подумала: «Погода подсказала». Вьюги, мороз, мрачное свинцовое небо, которое, казалось, придавливало своей тяжестью и без того полных забот москвичей.
- В Украине сейчас, наверное, теплее, - мечтательно произнесла я.
- Вот и хорошо! – удовлетворенно сказала мама. – Тогда я сейчас приеду, привезу тебе свою тетрадь.
-  Какую тетрадь? – удивилась я и тут же спохватилась. -  Историю нашего рода?
- Вот именно! В ней все описано подробно, она тебе обязательно поможет.
- Надеюсь, - вздохнула я.
В течение двух последних лет мама писала историю нашего  рода, а также описывала все места, где они жили. Город  Славута был последним местом службы моего деда, там они с бабушкой жили дольше всего. Может и  правда, я извлеку из тетради какую-то пользу.
- Мама, есть одна проблема, -  осторожно начала я.
- Шнурок? – весело рассмеялась она. -  Это не проблема, а тридцать три несчастья.  Ну что ж поделаешь, привози  свою «проблему».
Шнурок был моим трехмесячным котенком. Возвращаясь  как-то промозглым осенним  вечером  домой, я услышала еле слышный писк из мусорного контейнера. Заглянула туда  -  и ничего не увидела. Писк раздался снова. Я осторожно поворошила  пакеты и вытащила на свет крошечного, дрожащего от холода, непонятного цвета котенка. Размером  он был меньше моей ладони и такой невесомый, что рука его почти не чувствовала. Что же я буду делать с этим «чудом»? -  испугалась я. Но не оставлять же его здесь. Дома я осмотрела найденыша – лапы целы, голова на месте, а глаза… Глаза  - это отдельная тема. Они у котенка были  -  как бы поточнее  выразиться  -  выпучены от ужаса перед этой страшной и такой несправедливой  жизнью. Искупать это «неземное» создание я не решилась. И утром,  сунув его в обувную коробку, повезла к ветеринару. Ветеринар выудил котенка из его временного убежища и, увидев вытаращенные на него глаза, произнес:
- Красавец! – и добавил, - Глазастик!
Он осмотрел моего «красавца» и удовлетворенно хмыкнул:
- Здоров, как ни странно. Правда,  крайне  истощен  и грязный, как трубочист. Ну да ничего, мы его сейчас помоем.
Он сунул котенка под кран, полил его шампунем и стал тереть обеими руками.  Я замерла от страха. Но котенок не издал ни звука! Обтерев его полотенцем, ветеринар извлек на свет нечто невообразимо хрупкое,  больше похожее на мышонка, чем на котенка. «Глаза на ножках», - подумала я. Пообсохнув, котенок оказался,  и  правда, красавцем:  зеленая с темными полосами шкурка,  а на щечках  два круглых белых пятна. « Что-то знакомое…» -  задумалась я.
По дороге домой я решила назвать его Базеда, Базя, учитывая его совершенно необыкновенные навыкате глаза.
Но через несколько дней я обнаружила еще одну замечательную способность этой крохи. Я никак не могла понять, как котенок ухитряется проникать через закрытые двери комнаты. Пока однажды  не увидела, как распластавшись и практически превратившись в блин, он проползает под закрытой дверью! Так котенок стал Шнурком.
Способность проникать во все щели приводила к курьезам. Однажды ко мне зашла «за солью» соседка – неимоверная сплетница. Пошарив глазами по комнате,  заинтересованно спросила:
- А где же ваш котеночек?  Он такой милый!
Я ответила, что он на кухне пьет молоко. О чем мы беседовали -  не помню,  когда соседка вдруг, подскочив  со своего места – а сидела она на диване  -  заорала благим матом:
- Ай! Что это?
Я подбежала к дивану. Из узкой щели между спинкой дивана и сиденьем, где даже палец не пролезет, торчала усатая мордочка с прижатыми к голове ушами, вытаращенными глазами и протянутой вперед костлявой лапой. Соседка ретировалась в один миг и больше к нам не заходила.
- Ну, хоть какой-то от тебя прок! – хохотала я.
Через несколько дней, проходя по двору,  я увидела знакомую   кошку. Зеленоглазая,  с изумрудной шкуркой, она не шла, а гордо несла свое грациозное тело, а за ней всегда тянулся шлейф  очумелых  котов. Причем предпочитала она почему-то  черно-белых.  Я называла ее Царица Савская. С моей легкой руки маленькие дети окрестили ее Рица, а старушки-соседки стали называть ласково Савочка.
Рожала Савочка по три-четыре раза в год. Причем за подросшими малышами ухаживали исключительно ее взрослые дочери: добывали им еду, следили, чтобы не лезли,  куда не следует, а Савочка  лежала,  лениво поглядывая  по сторонам и вычесывая свою драгоценную шкурку. Настоящая женщина!
Сейчас же, увидев меня, она подошла ко мне с озабоченным видом и, обвивая мои ноги хвостом и подняв ко мне мордочку, вопросительно мяукнула.
- Ах,  вот в чем дело! Шнурок твой  детеныш – догадалась я. – Не переживай, у него все в порядке.
«Царица»  посмотрела на меня и, повернувшись, медленно направилась к поджидавшему ее черно-белому коту.

Я отвезла Шнурка к маме, распечатала электронные билеты и, вызвав такси, подошла  к зеркалу. Из зеркала на меня смотрела симпатичная зеленоглазая брюнетка с модной стрижкой. Черные джинсы и белый пушистый свитер с большим воротником ловко облегали фигуру. « Надо бы к лету похудеть на пару килограммов, -  озабоченно подумала я.  Да ладно, до лета еще время есть». Я улыбнулась  своему отражению, натянула теплую куртку и, подхватив сумку, выскочила из дома.

Глава 2

Поезд прибыл  в  Славуту в полдень. Выйдя из вагона, я зажмурила глаза. Февраль, а солнце светит, как в апреле, и небо синее, синее. Боже мой, какая погода! Не то, что в Москве – метровые сугробы, мороз,  и солнце не появлялось уже полгода. На маленькой привокзальной площади такси не наблюдалось. Зато стояла маршрутка. «Ого,  новенький  «Мерседес»!»  – удивилась я.
Мне нужна была гостиница. Бронирование номеров «он лайн» в  Славуте было недоступно, но я надеялась, что в такое время года  проблем со свободными  номерами не будет. Гостиница «Славутчанка» находилась в центре  города.
Доехав до центра города, я вышла у старого здания универмага.  Словоохотливые попутчики, перебивая друг друга, на позабытом мною украинском языке объяснили мне, что «готель» (гостиница)  в Славуте только один, но места там «мабуть  е»  (наверное, есть). Места и, правда, были.  Гостиница была небольшая,  но вполне комфортабельная. Я осмотрела номер и осталась довольна. Без претензий, но чисто.  Бросив сумку на широкую кровать, покрытую  покрывалом  какого-то немыслимого  цвета «крыла фламинго»,  я вышла из гостиницы. Рядом с гостиницей была автобусная станция, с другой стороны – рынок.  Нет не рынок, а базар,   вспомнила  я. На  базар  я,  надеюсь,  еще схожу, а сейчас мне нужно не, откладывая,  посетить  местный исторический  музей. Только бы он был открыт!

До музея  я дошла пешком, разглядывая и вспоминая, такой знакомый и в то же время неизвестный мне город. Когда же я была здесь последний раз? Наверное, лет восемнадцать назад. Да, точно, бабушка как раз тогда переехала в Москву к тете Миле. А до этого мы каждое лето приезжали к ней в отпуск, а брат так и вовсе проводил у нее все лето. Как все-таки  быстро летит время! А главная улица города мало изменилась, вот только новых домов стало больше, но и старые беленые украинские хатки все ещё смотрят маленькими чистенькими окошками на прохожих.
Новое  здание музея было довольно оригинальным: двухэтажное с  узкими окнами, похожими на бойницы. Около входа стояли три колонны - постамента, одна выше другой. На колоннах громоздились трактор, бронетранспортер и какая-то непонятная каракатица, напоминающая  легкий трактор, собранный из шестеренок. Да… богатая, однако, фантазия у автора проекта. В музее не было ни души. Я осмотрела экспозицию, посвященную истории возникновения города.
 Местечко Славута  было основано в 1634-ом  году  на месте двух сел, расположенных на берегу реки Горыни при впадении в нее ее притока  - реки Утки. В 1710-ом году город перешел в собственность польских магнатов князей Сангушко, которые владели им вплоть до 1917-го года.  Жители в то время, в основном, занимались торговлей и ремесленничеством.
Все это, конечно, очень интересно, но пора искать информацию о Великой Отечественной войне.
- Доброго дня!  –  услышала  я,  вздрогнув от неожиданности,  негромкий мужской голос рядом с собой. – Вам допомочь?
  Растерявшись, я  ответила:
 - Извините, я не говорю по-украински.
- Так вы русская!  - обрадовано всплеснул руками небольшого роста старичок, назвавшийся Василием Петровичем и оказавшийся бывшим сотрудником музея. Узнав, что я из Москвы, он обрадовался еще  больше, объясняя мне, что он бывший  военный, а теперь вот здесь доживает свой век.
 - Знаете, делать мне на пенсии особо нечего, вот я и хожу сюда, как на работу. -  Он стал засыпать меня вопросами о Москве. Поговорив немного и рассказав словоохотливому собеседнику последние московские новости, я объяснила  Василию Петровичу, что интересуюсь событиями семидесятилетней давности, а, именно,  немецким Гросс-лазаретом. Василий  Петрович сразу стал серьезнее. Он повел меня к стендам и витринам, его рассказ изобиловал фактами и цифрами. Многое  я уже знала из Интернета, меня больше интересовали люди. Вот  что  поведал мне Василий Петрович:
- Город Славута был оккупирован немецко-фашистскими войсками летом 1941-го года, и уже осенью в нем был организован лазарет для раненых и больных советских военнопленных, концентрационный лагерь под названием «Гросс-лазарет - 301».  Сюда свозили военнопленных со всей Украины. Располагался он в военном городке на окраине города, построенном еще до войны армией Буденного, и занимал десять трехэтажных кирпичных зданий-блоков. Лагерь был обнесен несколькими рядами проволочных заграждений, вдоль которых стояли вышки с пулеметами, прожекторами и охраной.
В  Гросс-лазарете,  в котором вроде бы должны были лечить больных и раненых, на самом деле  проводилось массовое истребление военнопленных путем создания специального режима голода, скученности, антисанитарии и заражения их инфекционными болезнями. Люди умирали от сыпного тифа, туберкулеза, дизентерии, голода и холода. Кроме того, немецкие врачи проводили над ними медицинские опыты. Умерших - а умирали  десятками и даже сотнями ежедневно - выбрасывали прямо из окон, а потом складывали в штабеля! Позже их хоронили в вырытых самими же пленными братских могилах.
Монотонный голос Василия Петровича  звучал  глухо  и  буднично, а  я смотрела на фотографии с изображениями  не просто изможденных людей, а живых скелетов и жуткая картина трагедии разворачивалась передо мной…
…Дощатые  трехъярусные  нары  стояли в несколько рядов на всю длину блока. На голых досках лежали грязные, укрытые окровавленными лохмотьями раненые и больные. Со всех сторон раздавались стоны и крики о помощи. – Пить! Пить! – слышалось отовсюду, но воды нигде не было. Окна были заколочены досками, так что дневной свет почти  не проникал в помещение. В углу стояла переполненная обрезанная бочка,  приспособленная под парашу.  Зловонный запах гниющих  ран  и испражнений не давал дышать. Два немца  в конце блока катили тележку с горкой черного осклизлого хлеба и большой кастрюлей с  какой-то, отвратительно  воняющей  бурдой.
- Суточный рацион  военнопленных, - слышала  я  тихий голос  Василия Петровича, -  состоял из 200 граммов  эрзац-хлеба  из черных отрубей с опилками и баланды, которую готовили из шелухи гречихи и проса, а еще из неочищенного полусгнившего  картофеля  с примесью земли и битого  стекла.
…Пленные сползали с нар и, получая свою  «пайку»,  жадно набрасывались на еду. Появились охранники с автоматами наперевес.
- Арбайтен!  Шнель! Шнель!  (Работать!  Быстро!  Быстро!)  -  кричали они,  подталкивая отстающих автоматами.
На улице немцы повели, построившихся в две шеренги, людей к выходу из лагеря. И тут один из полуживых, обессиленных красноармейцев упал  на землю.  Раздалась автоматная очередь…
- Девушка, девушка, вам плохо? – услышала  я испуганный старческий голос.
- Не беспокойтесь, я в порядке, -  очнулась я. -  Василий Петрович, неужели  правда,  в  Гросс-лазарете  погибло 150  тысяч узников?
- По некоторым  подсчетам даже  больше, – тихо ответил он.
«Боже мой! – подумала я. Зверски уничтожить 150 тысяч мужчин, большинство из которых были молоды, в одном маленьком городишке! И все это ради  безумной идеи превосходства одной нации над другими! Надо быть поистине маньяком, чтобы решиться на такое!»
- Расскажите мне,  пожалуйста, что вы знаете о Федоре  Михайлове, – устало произнесла  я.
- Михайлов… он был настоящим героем, - задумчиво произнес  Василий Петрович, а потом бодрой заученной скороговоркой продолжил. - Федора  Михайловича  Михайлова,  врача-хирурга, немцы приняли на работу в Славутскую больницу в самом начале организации концлагеря. Он  вошел к ним  в доверие, лечил их в немецком госпитале, а также лечил и  военнопленных. Им была создана подпольная антифашистская организация  в городе  и в самом концлагере.  Ее задачей было создание боевой группы, которая смогла бы поднять восстание в лагере, перебить охрану и увести пленных к партизанам. Подпольным райкомом партии был создан партизанский отряд, им руководил  учитель  Антон Захарович  Одуха.  Подпольщики распространяли листовки с информацией о положении на фронте. Они также вместе с партизанами  совершали диверсии – подрывали немецкие эшелоны с техникой. Узников лагеря под видом инфекционных больных переправляли в городскую больницу, а оттуда  как  «умерших» – в партизанский отряд. Партизанский отряд вырос до партизанского соединения. Уже в начале 1942 года Михайлов  руководил  всеми подпольными организациями Хмельницкой области.  Но, -  он немного помедлил,  -  в июле 1942-го года  гестаповцы арестовали его по доносу предателя,  и после двух недель допросов повесили в центре города. Казнь была всенародной, чтобы другим неповадно было. Михайлов не выдал своих товарищей, он стоял с гордо поднятой головой, на груди висела табличка: «Я – большевистский бандит. Я убивал, немецких солдат». Правда, подпольная организация была очень хорошо законспирирована и продолжала действовать вплоть до освобождения Славуты Красной армией в начале 1944-го года.
- А он был родом из Славуты?  И почему его не мобилизовали? – поинтересовалась я.
- Милая девушка, Михайлов был русский, он родился в Псковской области. Работал в разных местах страны.  В Славуту он получил назначение в 1940-ом году, был до войны главным врачом  Славутского  роддома. В начале войны его призвали на переподготовку, но он попал в окружение и вернулся в Славуту. Когда он пришел к немцам, то сказал им, что дезертировал из армии.  Немцы его проверяли,  как же без этого.
- Я читала, что военнопленные совершали побеги.
- Да, это правда. Причем делали они это неоднократно, -  продолжал  Василий Петрович. – В декабре 1942-го года в пургу вместе с врачом Максимом   Ермаковым бежали  десять заключенных.
- Но как же они сбежали при такой охране?
-  Они украли ножницы из операционной, ночью перерезали проволоку и ушли в лес. Представьте, 20 дней голодные изможденные люди скитались зимой по лесам, пока не вышли к партизанам. А в ноябре 1943-го совершили побег пятнадцать  человек. Они прорыли из подвала крайнего  блока  95-метровый туннель за ограждение лагеря в сторону леса и бежали к партизанам. Подкоп  рыли полгода, а  землю выносили в карманах. Этим побегом руководил военврач  Роман Лопухин.  Вы знаете, врачи вообще играли большую роль в подполье. Кроме оказания помощи пленным, они еще втайне от немцев вели списки умерших и замученных узников.  По этим спискам были установлены фамилии  погибших. А ведь среди погибших узников были люди всех национальностей: украинцы, русские, евреи, узбеки, казахи.
 Краем глаза я заметила, что около нас уже давно крутились два парня лет шестнадцати, прислушиваясь к рассказу Василия Петровича. Они что-то обсуждали громким шепотом. Один из них – долговязый, нескладный, с длинными растрепанными волосами  -  вырвавшись из рук, пытавшегося его удержать товарища подошел к нам, и  сказал:
 - Что вы тут сказки сочиняете? Ваши пленные только и делали, что   спасали свою шкуру. Мой прадед рассказывал, что они соглашались идти к власовцам, лишь бы остаться в живых. А еще они подавались в полицаи, чтобы выжить.
- Были и такие, - вздохнул старик, - люди есть люди, не все из нас герои. Но и среди полицаев в охране лагеря были те, кто помогал подпольщикам, а потом бежал вместе с ними. А вот ты, - прищурив глаза, он строго посмотрел на подростка, - ты знаешь, как поступил бы, окажись на их месте?
 Стушевавшийся под пристальным взглядом старого вояки, юноша махнул рукой и отошел к своему другу.
 – Видите, что происходит, - расстроенно произнес Василий Петрович. – Одна надежда, что вырастут и поумнеют. Хотя – кто знает… - Он махнул рукой и замолчал.
Я прервала затянувшееся молчание.
 -  Василий Петрович, а кто-нибудь из выживших  узников концлагеря приезжал в Славуту после войны?
- Могу сказать лишь о том, что  видел сам.  В 1975 году меня перевели служить в Славуту в…марте. А  9-го мая был парад. Даже не парад, а театрализованное представление на большой поляне перед казармами, бывшими  блоками лазарета. Там были установлены трибуны, на которых находились почетные гости. Ну,  конечно, были  руководители  района и области, участники боев за Славуту, бывшие партизаны. И вот тогда с той трибуны и выступали двое, два бывших узника концлагеря – мужчина и женщина. Только волновались они очень, плакали, да и как не плакать, вспоминая такое. Перед трибунами на тачанках проезжали  «партизаны»  с повязками на головах. На одной тачанке даже пулемет был. Звучали песни тех лет… -  он замолчал, вытирая платком лицо.  – Да, что-то расчувствовался я тут с вами.
 Я поняла, что пора оставить старика в покое. Попрощавшись с Василием Петровичем, я вышла из музея и  вдохнула свежий воздух полной грудью. После всего увиденного и услышанного почувствовала себя разбитой. Хотелось прогуляться по воздуху, посмотреть город. Я пошла вниз по улице и совсем скоро вышла к реке. Утка, вспомнилось смешное название широкой, лениво несущей свои воды реки.  Вдоль правого берега Утки тянулся пляж. В детстве мы ходили сюда купаться.  Интересно, растут ли еще в реке прекрасные белые лилии,  какие росли  здесь в пору моего детства? Постояв у пляжа, я пошла по мосту к противоположному берегу,  где увидела вывеску ресторана. Вспомнила, что с утра ничего не ела и решила зайти.
Ресторан был довольно большой, но уютный, стилизованный под украинскую хатку. На стенах висели расшитые  рушники,  связки лука.  На массивных деревянных столах, покрытых вышитыми крестиком скатертями, стояли керамические вазочки с искусственными цветами.  В зале  было всего несколько человек.
Ко мне подошла официантка – молодая девушка в украинском национальном костюме с веночком на голове.  Показав пальцем в меню,  я заказала салат и рыбу, надеясь, что все поняла правильно и ничего экзотического мне не принесут. Не успела я попробовать салат, как в зал вошли трое мужчин. Один из них – хлюпенький,  с редкими белесыми волосами и длинными висячими усами, пьяно улыбаясь, направился прямо  ко мне и, подойдя к моему столу, развязно произнес:
- Дивись, яка гарна дiвка!  И звiдкiля ти взялася, красуня? Га? ( Смотри,  какая красивая девка!  И откуда ты взялась, красавица? А?).
«Вот только международного скандала мне и не хватало, - тоскливо подумала  я.  -  Ну что ж, если дойдет до крайностей, то пару приемов я знаю, брат показал.  Пожалуй,  вежливый тон здесь не поможет».  И я произнесла, как можно тише:
-  Отвали, а?  Тебе сказать, куда  пойти  или сам дорогу найдешь?
- Так вона ж кацапка! – взвизгнул «белесый». -  Петро, Гнат! – гаркнул он  дружкам. – Сюди, зараз ми ii покажемо, де ракi зимують (Сюда, сейчас мы ей покажем, где раки зимуют).
Я перевела взгляд на Петра и Гната.  Да…, двое из ларца  -  одинаковы с лица. Оба  -  бритоголовые, крепкие, с  накачанными мышцами.  Сердце у меня упало.  Где же охрана, официанты?  Но они растворились, как будто их никогда и не было. «Что же мне делать?»  – лихорадочно соображала  я.
Вдруг я увидела мужчину, который, сжав кулаки, поднялся из-за соседнего стола и направился к нам. Рост примерно метр восемьдесят,  темно-русые волосы,  лицо грубоватое;  чем-то неуловимым он напоминал актера  Дэниэла  Крейга.  Нет, этот не справится. Что же теперь будет?
Братки  угрожающе двинулись на него.  Но  «Крейг»  хуком справа  мгновенно уложил на пол одного,  второй  прыгнул ему на спину и они  покатились по полу. Вдруг в руке бандита сверкнул нож. Я от страха  закрыла глаза.  Когда я отняла ладони от лица, бандит лежал на полу, «Крейг» сидел на нем, а нож валялся в стороне. Тут появились охранники и, заломив руки хулиганам, потащили их к выходу, а мой спаситель…исчез.  Ко мне подбежала,  откуда - то появившаяся  официантка  и, наклонившись,  горячо зашептала:
- Ой, паночку, цеж бандюкi! Вони вiд вас не отстануть. Вам треба бiгти!
Поняв только «бандюки» и «не отстанут»,  я,  бросив ей купюру, рванулась к выходу.


Я  выскочила из ресторана,  застегивая на ходу куртку,  и ринулась через площадь.  Взвизгнули тормоза, и я услышала крик:
- Та ты шо, сказилася? Куди ж ти лiзешь пiд колеса!  (Да ты что, с ума сошла? Куда  ж ты лезешь под колеса).
- Умоляю,  довезите меня до гостиницы! Я вас очень прошу.
Видно,  вид у меня и, правда, был убедительный.
- Садись! – перешел на русский худощавый мужчина  лет сорока.
- Слава Богу! – обрадовалась я.
По дороге,  выслушав мой сбивчивый рассказ,  водитель протянул:
- Да-а-а,  не повезло тебе. Этих хлопцев весь город знает. Правда, никакие они не бандиты, так…хулиганы. Но все-таки тебе бы лучше уехать из города на пару дней.  Есть куда?
- У меня здесь родственники в ближайшем селе. Может, подвезете? – я  умоляюще взглянула на него.
- Да что ж с тобой поделаешь! Ладно, у меня есть время, -  улыбнулся он.


Глава 3

Солнце садилось, когда мы подъехали к дому тети Гали,  сестры моего отца. Она стояла у сарая и кормила кур. Увидев остановившуюся у дома машину, пошла к калитке.
- Ви до нас? – неуверенность сквозила в ее голосе.
- Тетя Галя, вы меня не узнали? Я – Алина, ваша племянница.
- Алинка, дорогесенька моя!  Как же я тебя узнаю? Столько лет не виделись! – перешла  она на русский язык.
Тетя Галя много лет преподавала русский язык в местной школе, потом была директором школы, а сейчас  -  на пенсии. В темном платке, простенькой куртке и резиновых сапогах она мало отличалась от других крестьянок.  Да и понятно, жизнь в селе, большое хозяйство не красят женщину.
- Пойдемте в хату, - обратилась она к водителю. Но он, сославшись на занятость,  отказался.  Расплатившись с  водителем, и тепло поблагодарив  его за помощь, я пошла за тетей в дом.
На пороге дома стоял дядя Василий. Он  весело приветствовал  меня:
- Какая гостья у нас! Прошу в хату!
Я прошлась по дому, в котором  все напоминало мне о детстве. Обратила внимание, что над кроватями все еще висят знаменитые килимы – мягкие ковры ручной работы с ярким геометрическим рисунком. Все-таки чувствуется близость Западной Украины. И не удержалась, чтобы не похвалить тетю Галю за то, что не поддалась моде и не убрала их с глаз долой. Дядя Вася хмыкнул:
 -  Как же не поддалась моде! Да она давно бы их уже выкинула, если бы я ей разрешил. Это килимы моей матери.  Выкинет она их!
  Заметив, что недавно был сделан ремонт, я спросила:
- Дядя Вася, а кто вам делал ремонт?
Он  рассмеялся.
- Вот за что не люблю  городских,  так это за отсутствие практичности. Кто ж нам мог делать ремонт… сами и делали. Побелили  стены, потолки, покрасили пол, делов-то.

На кухне за столом, уставленном всякой снедью, суетилась тетя Галя. Чего здесь только не было! Нарезанный толстыми пластами творог лоснился на свету, отварная картошка, посыпанная укропом, соседствовала с солеными огурцами и помидорами. В глиняном кувшине  - густое с желтой  пенкой  молоко. Ну и, конечно, знаменитое  украинское сало розовело на большой тарелке. « Прощай фигура!»  – вздохнула я.
За едой родственники расспрашивали меня о родителях и здоровье  бабушки, с которой они были дружны, когда  та жила в Славуте. Услышав мой рассказ о том, что произошло в ресторане, тетя упрекнула меня:
- Почему же ты не предупредила нас о своем приезде, мы бы встретили тебя.
Когда я рассказала о задании редакции, она, задумавшись,  произнесла:
- О  Гросс-лазарете  ничего нового  я, к сожалению, добавить не могу. Знаю, что в этом году ко Дню Победы в Славуте будет открыт международный мемориал  «Поле памяти». Там перехоронят  узников  немецких лагерей, - она вздохнула. Говорят, что наш президент Виктор Ющенко приедет на его открытие. Завтра выходной, - добавила она, -  я позвоню  Славику, он приедет и отвезет тебя, куда ты скажешь. А первым делом тебе нужно съездить на кладбище,  на могилу деда.
Мой дед, офицер Советской Армии,  умер почти четверть века назад, и похоронен в  Славуте, теперь уже находящейся за границей. «Как причудливы повороты судьбы!» – думала  я. засыпая.

Утром меня разбудил густой мужской голос. «Славик!», - обрадовалась я. Мой двоюродный  брат Ярослав был ровесником Саши. Высокий, плечистый,  с густой  кудрявой шевелюрой, кое-где побитой сединой, он производил  впечатление «сурового мужа».  Да собственно, так и было. Несколько лет назад он воевал в добровольческой армии  ООН  в Ливане, был сапером.
«С таким братом мне никакие хулиганы не страшны», - успокоилась я.

За завтраком тетя Галя объяснила Славику, что меня интересует и куда  нужно съездить. Она все подкладывала мне вареники с творогом, щедро политые густой сметаной.
-  Тетя Галя, - нигде не ела таких вкусных вареников! Они у вас такие пышные, мягкие. У вас есть какой-то секрет?
- Какой там секрет! Просто мы делаем их на кислом молоке, да соды чуть добавляем, -  довольно засмеялась раскрасневшаяся тетя.

До Славуты мы с Ярославом  доехали быстро,  вспоминая  детство  и, подкалывая  друг друга.
- А помнишь, как ты доила корову?
- Да, у вас я научилась доить корову, -  гордо заявила я.
- Ага,  научилась, - расхохотался он.  - Чуть титьки корове не оторвала.
- Но,  мне же тогда было всего восемь лет! – возмутилась я.
- А как бегала от гусей, помнишь? – продолжал Славик.
- Они мне прохода не давали!
И вспомнив зло шипящих с вытянутыми  шеями  гусей, я поежилась.
- Так это мы с Сашей, твоим братом  их на тебя натравливали. Огреем    их прутом  – они  и несутся к тебе.
- Ах, ты… – я  толкнула его в бок.
Так под это бесконечное «а помнишь» мы и доехали до города.

В Славуте мы заехали в цветочный магазин, но цветы там были не очень свежие.
- Пойдем на базар, - решительно произнес  Славик, - там один фермер по выходным торгует  цветами.
На базаре было шумно и оживленно: торговки зазывно предлагали свой товар, взволнованно кудахтали куры, визжали в мешках поросята. Я, оглушенная непривычными звуками, вертела головой во все стороны пока Славик тащил меня за руку между рядами, но в одном месте мы остановились, да и было из-за чего. Перед нами разворачивалось живописное действо:
Старуха-еврейка выбирала курицу. Прощупывая ее бедное тельце костлявыми руками, она недовольно ворчала:
- Она, таки, не очень жирная.
- Да  ви на гузку-то подивиться!  ( Да вы на гузку-то посмотрите! )  - возмущенно кричала хозяйка. – Люди  добрi,  щоб мое  курча  не  було жирным!  (Люди добрые, что б моя курица не была жирной!)
- А  яички там е? – щупая гузку, продолжала ворчать старуха.
Вокруг них стала собираться толпа.
- Вiддайте  мою  курку! ( Отдайте мою курицу!) – выкрикнула хозяйка и, схватив курицу, потащила ее на себя. Старуха  же,  в свою очередь, потянула бедную птицу к себе. Курица, отчаянно  кудахтая, забила крыльями.
Народ вокруг потешался. Смех и шутки раздавались со всех сторон. Какой-то здоровяк в расстегнутом тулупе и мохнатой шапке сдвинутой на затылок,  раздвигая толпу руками, пробасил:
- А ну, дайте менi цю курку.
Но старуха, бросив хозяйке  деньги и выхватив у нее курицу, с  несвойственной ее возрасту прытью,  понеслась между рядами.

Купив свежие белые лилии, мы поехали на кладбище. На кладбище  было тихо и уныло, ни одной живой души. Да и понятно – зима. Снега было мало, но дорожки не чищены. Ярослав шел впереди, прокладывая мне путь. Когда мы подошли к могиле деда, он стал мне рассказывать, как шла установка нового памятника – старый они по нашей просьбе заменили три года назад. Я слушала,  а думала о своем.
Мой старший брат,  Саша, ровесник Ярослава, очень любил деда, а я его почти не помнила. Когда он умер, мне было всего четыре  года. Мама и бабушка много рассказывали мне о нем. Дед, по их словам, был балагур и весельчак, любил розыгрыши, не отказывался и от водочки. А выпив, мог и крепко выразиться. Понятное дело, дед прошел  Великую  Отечественную, венгерскую революцию 1956-го года, был также в длительной командировке в Алжире в годы, когда  КГБ был главной организацией в стране.
Ярослав, поняв, что мне надо побыть одной, отошел. Я смотрела на фотографию деда, и вдруг злость овладела мной. Черт возьми, да что же это  с нами происходит – и то нам плохо, и это не так. Ведь правильно говорят, что счастье надо завоевывать!
- Дед, я обещаю тебе, что найду эти …артефакты!  В них дело или нет, но мы будем счастливы!
Теперь я была в этом уверена.

С кладбища мы поехали в военный городок. Погода начала портиться: низкие  серые  тучи нависли над городом, пошел мокрый снег, настроение  у меня упало.  Ярослав пытался  развеселить меня, и я решила воспользоваться ситуацией:
- Славик, расскажи мне  о своей службе за границей.
- Нечего рассказывать, -  буркнул  Славик.
- Ну,  пожалуйста, -  приставала  я, -  мне же интересно с профессиональной точки зрения.  Я ведь не в женском журнале работаю, а в серьезном издании.
- Ладно, что с тобой  поделаешь, – милостиво согласился он. – Был у нас один случай ….  Пришлось разминировать детский сад. Воспитатели не знали, что сад заминирован,  ну и привели туда сдуру детей. А когда захотели их накормить, одна из них на кухне  подорвалась  на мине. Когда мы приехали, дети сидели в углу комнаты, глазенки перепуганные, кое-кто напрудил под себя. Но не плакали, -  он помедлил, - даже маленькие дети привыкают к войне.
- А дальше, что было?
- Что, что…Мы сделали свою работу, а  вечером  напились.
Он замолчал, молчала и я. Дорога  шла  вдоль  военного  городка,  слева виднелись дома офицерского состава, их так и называли – ДОСы. Справа чернел лес, между дорогой и домами проходил узкий неглубокий ров, а рядом  -  полоса насыпи, что-то вроде длинного  невысокого  холма. Ров тянулся от домов вдоль большой поляны до самых казарм – бывших блоков  Гросс-лазарета. Из тетради мамы я узнала, что здесь хоронили узников лазарета и уничтоженных фашистами евреев. Я вспомнила, что летом на этой насыпи расцветала полевая  гвоздика – крошечные алые цветы. Как капли крови на песке! Вдруг впереди между насыпью и дорогой напротив водонапорной башни я увидела какое- то странное высокое  сооружение. Когда мы подъехали ближе, я попросила  Ярослава  остановиться. Мы вышли из машины,  и  я увидела  монумент, сделанный из листов металла: две ладони, сложенные, как при молитве и закованные  у запястья цепью, возносились к небу!
- Это памятник жертвам Холокоста, - тихо сказал  Славик. -  Он был возведен  на народные пожертвования.
Я посмотрела вокруг. Темный лес глухо шумел, ветер раскачивал верхушки сосен, которые в изобилии росли  здесь. До боли знакомый с детства пейзаж! Вон там за сосновыми посадками – небольшая дубовая роща, где мы каждое лето собирали белые грибы. Желающих полакомиться деликатесными грибами было так много, что они не успевали вырастать, да и видно их в редкой траве на взгорках было далеко. Поэтому  нам доставались крошечные экземпляры, больше похожие на пуговки, чем на грибы, но радость и гордость переполняли нас, когда мы  с братом тащили свою добычу бабушке! Да…, а рядом, оказывается, пятьдесят лет назад разыгрывалась такая трагедия!
Мы вернулись в машину. Дорога уходила вправо в лес, а  слева появилось братское кладбище, на котором были похоронены узники концлагеря;  за ним, я поняла, находилось «Поле памяти», но проехать туда мы не смогли – в поле было еще много снега, а дорога  не чищена. Пришлось поворачивать обратно. Ярослав утешал меня, говорил, что есть повод приехать еще раз.  Но я была расстроена.
Когда мы повернули к военному городку,  я попросила Ярослава остановиться у водонапорной башни,  которая высилась сразу за насыпью напротив монумента. Мама писала в своей тетради, что с этой башни фашисты сбрасывали евреев. Башня, сама по себе, была невысокой, но стояла она на песчаном холме и поэтому казалась выше. У башни мы вышли.
 Недалеко от нас я заметила двух женщин, тихонько разговаривающих между собой. Одна из них – пожилая, полная, крашеная в ярко-рыжий цвет. Хотя рыжий, кажется,  был ее естественным цветом - несмотря на возраст, кожа на лице была бледной и прозрачной, как бывает  только у рыжеволосых от природы людей. Вторая – лет сорока, жгучая брюнетка с длинными вьющимися волосами и темными пронзительными глазами. Видно было, что они не местные. Мы уже хотели  уходить, как  вдруг,  пожилая  обратилась к нам:
- Вас тоже заинтересовала эта башня? – В ее голосе звучало волнение. – Я  видела вас у монумента, - продолжала она.
Я не успела ничего ответить.
-  С этой башни во время оккупации фашисты сбрасывали евреев. Вы знаете,  сколько евреев было уничтожено в Славуте во время войны? Двенадцать тысяч! Немцы привозили их со всех близлежащих городов и деревень. Здесь их расстреливали или  просто бросали с этой башни. – Она помолчала, а потом тихонько продолжала. – Здесь убили моих бабушку и дедушку. Евреев заставляли рыть глубокий ров, потом они раздевались и  спускались туда. Немцы расстреливали их из автоматов и насыпали сверху немного земли. Потом привозили следующую партию, и все повторялось. Моей маме удалось сбежать. Полгода она пряталась в подвале у добрых людей, пока ее не переправили в партизанский отряд. Там она встретила нашего отца. А мы  теперь… давно живем в Израиле,  и эта земля становится нам чужой, - опустив голову, грустно произнесла она.
- Мама, я же просила тебя…-  начала, было, ее молодая спутница.
- Не буду, не буду. Давайте знакомиться. Это моя дочь Лена, а меня зовут Мария Иосифовна. Мы прилетели сюда на несколько дней из Хайфы. Дети решили сделать мне подарок на юбилей – поездку на родину. А вы? Мне кажется, вы не местная, - обратилась она ко мне.
-Да, я из Москвы, - ответила я. - Меня зовут Алина,  Алина Коваленко. Здесь раньше жили мои бабушка и дедушка. -  Женщина внимательно посмотрела  на меня.
- А как зовут вашу маму? – вдруг спросила она.
Я вздрогнула. Зачем ей имя мамы? Услышав мой ответ, Мария Иосифовна рассмеялась.
- Как, однако, тесен мир! Не перестаешь удивляться. Дело в том, что мы с вашей мамой в молодости два года работали вместе в одной сельской  школе, и даже дружили. Представьте, моя Лена, - она положила руку на плечо дочери, -  ее крестница.
Да, вот это новость!  Мы поговорили еще минут десять. Оказывается, Мария Иосифовна знала и моего отца.  Ей было интересно узнать все о моих родителях. Поэтому я, просто, пригласила  ее с Леной к нам в гости.
- Думаю, мама будет очень рада встретиться с вами, - уверила я ее.
- Я бы очень хотела повидать твою маму, - грустно сказала Мария Иосифовна, - ведь мы часто вспоминали ее там с Раей Токер, которая тоже работала с нами. Так что передавай ей от нас большой привет, а мы, увы, завтра едем в Киев, а оттуда летим домой.  Домой …, какая ирония судьбы!  – печально произнесла она, качая головой.
Мы обменялись адресами электронной почты с Леной, которая мне сразу понравилась. Было бы интересно пообщаться с ней. Попрощавшись с новыми знакомыми, мы с Ярославом направились к машине. Оставалось еще одно место, куда мне надо было наведаться. Да… видно, я ничего здесь не найду.

Глава 4

Мы подъехали к дому, где  раньше жили дед с бабушкой. Четырехэтажная хрущевка, когда-то выкрашенная в  желтый цвет, а теперь - с почерневшими  от  времени стенами,  стояла  в окружении  новых, более высоких домов; и  казалась старым трухлявым грибом среди молодых и крепких.
Выйдя из машины, я огляделась. Около дома росли высокие густо посаженные деревья. Они были высокими еще в пору моего детства, уже тогда под их густой листвой практически не росла трава, и мы, гоняя с мячом и падая, как и все дети, приходили домой с черными от земли коленками и локтями, получая нагоняй от бабушки и мамы. Окна бывшей бабушкиной квартиры выходили на противоположную сторону. С той стороны дома рос плодовый сад. Его посадил какой-то офицер много лет назад. Там росли яблони, груши, сливы и вишни. Теперь там высился пятиэтажный дом, наверное, сада уже нет. Я вздохнула, вспомнив, как в детстве мы лазали по деревьям за зелеными невызревшими яблоками и грушами. А потом маялись животами. Я взглянула вверх на окна дома. На балконе  второго этажа приветливо махала мне рукой тетя Зина. Накануне вечером я созвонилась с ней и договорилась о встрече. Бабушка просила меня навестить ее подругу.
Тетя Зина оказалась бодрой, крепкой  для своего возраста  старушкой. Весело смеясь и засыпая меня вопросами о бабушке, она быстро и ловко накрыла на стол, и даже выставила бутылку самодельной  горилки. От водки мы отказались, а чаю выпили с удовольствием. Тетя Зина, выпив рюмочку, раскраснелась, и  все нахваливала мои  московские гостинцы.
Я спросила тетю Зину, что она знает о Гросс-лазарете  и  Федоре Михайлове. Немного подумав, она сказала:
- Да то же, что и все. Мы сюда приехали в 1964-ом  году, - она помедлила -  да, точно, в  шестьдесят четвертом. А в 1965-ом отмечали двадцатилетие победы над фашистами. Широко  отмечали… -  она задумалась. – Тогда и памятник Михайлову открывали, ему тогда дали звезду Героя  Советского Союза. Был парад, наши офицеры все были, ну и жены, конечно, тоже. Много народу было. Выступали с трибуны наши районные руководители, партизаны,  ну, кто во время войны в партизанах воевал, -  поправилась она. 
- Да… еще ведь его жена  и сын были, Михайлова-то. Я их хорошо помню.  Жена думала, что он пропал без вести, ей извещение пришло, а тут оказалось, что он был подпольщиком,  да еще  героем. А ты вот маму свою поспрашивай,  -  продолжала она. – Мама твоя училась в нашей школе,  а директором там был Владимир Федорович…, -  она замялась. -  Запамятовала его фамилию. Так вот, он во время войны был в партизанах, он еще подростком тогда был.
И тут я вспомнила! Мама писала в своих записях, что ее классный руководитель,  Владимир Федорович Владимиров, воевал в партизанском отряде вместе с пионером-героем  Валей  Котиком, который геройски погиб. И как раз в 1965-ом году накануне Дня Победы к Владимиру  Федоровичу приезжали радиожурналисты с популярной тогда союзной радиостанции «Юность» брать интервью.
Вот  тебе и  далекая Великая Отечественная!
День клонился к вечеру, пора было ехать.  Но тетя Зина, загадочно улыбаясь, попросила нас не спешить. Она вышла в другую комнату и вернулась с небольшой шкатулкой. Поставив шкатулку на стол,  немного помедлила, а потом начала свой рассказ:
- Год назад… да правильно, как раз год назад я гуляла  около дома, когда вдруг заметила незнакомого пожилого мужчину у нашего подъезда. Он смотрел вверх, на окна дома. Увидев меня, он направился ко мне.
- Вы кого-то ищете? – поинтересовалась я.
- Да.  Вы давно здесь живете? – В его голосе слышалась неуверенность.
- Да уж, почитай, полвека, -  ответила я. – А кто вам нужен-то?
- Когда-то,  очень  давно,  в  этом доме  жила  одна моя знакомая, -  и он назвал имя твоей мамы, Алина. – Я знаю, что они здесь больше не живут, только…, - он замолчал.
- Они уже давно живут в Москве. А зачем она вам?
- Видите ли… - замялся он, - у меня осталась одна вещь, принадлежащая ей. -  И он достал из кармана этот перстень.
Тетя Зина достала перстень из шкатулки и положила передо мной. Я взяла перстень в руки и стала его разглядывать. Таких перстней я никогда раньше не видела. Массивный, круглый, с причудливым узором, скорее всего золотой, но из низкопробного золота, какое часто встречается на Востоке. А камень! Большой, прямоугольной формы, густого винного цвета, он был наполовину утоплен в металл. Гранат? Но тогда очень  редкий, чистой воды. Огранен он был очень искусно. Я повернула его к свету, и камень засиял во всей своей красе.
- А откуда у него мамин перстень? – удивилась я. – И почему он столько лет  его не возвращал?
- Я тоже его об этом спросила, -  кивнула головой тетя  Зина. – Он мне ответил, что много лет назад перстень куда-то затерялся, а потом он и забыл о нем. Он давно уже здесь не живет. А недавно приехал продавать дом матери, да и нашел его.
- Как выглядел этот мужчина? – заинтересовалась я.
- Очень высокий, крепкий, похож на бывшего спортсмена. Видно, был брюнет, да сейчас уж почти весь седой. Да… - она помолчала. – А годков-то ему уж, поди, под семьдесят.
И тут я вдруг поняла, что это тот самый камень! Камень нашелся!

Хмурым, неприветливым утром следующего дня Ярослав провожал меня на вокзал. Кажется, погода испортилась надолго.  Взяв билеты, мы вышли на перрон, и присели на скамейку у дверей вокзала. На соседней скамейке, неряшливо одетая толстуха, разложив газету, резала сало. Около нее крутился, виляя хвостом и тихонько повизгивая, худой облезлый пес. Тетка отмахнулась от него. Но, видно песик был очень голоден – он не отставал. Толстуха схватила пустую пластиковую бутылку, валявшуюся у скамейки, и запустила в него. Объявили прибытие  моего  поезда, мы встали со скамейки и пошли по перрону. Вдруг  кто-то чуть не сбил меня с ног – обгоняя нас,  на всех парах мчался пес,  а в зубах у него  был зажат  шмат сала. Я оглянулась, чтобы увидеть реакцию тетки, и заметила  знакомую фигуру. В нескольких метрах от нас стоял… «Крейг». Интересно, он тоже едет в Москву?

Глава 5

 Я подробно  « отчиталась»  перед бабушкой  и мамой о своей поездке в Украину и показала им снимки, сделанные мной, и перстень, который пришелся мне как раз впору. Бабушка вспомнила, что этот перстень дед привез из Алжира и подарил старшей дочери. Мама начала рассказывать, как этот перстень попал к деду. Оказывается, он его не покупал. По его словам, когда он однажды шел по алжирскому рынку, его внимание привлекла одна забавная сценка: седой бородатый старик в тюрбане и цветном халате  играл на дудочке, а перед ним мерно качалась загипнотизированная кобра. Это был заклинатель змей. На пальце у старика сверкал крупным камнем перстень. Их обступила толпа, дед тоже остановился. Вдруг старик перестал играть и обратился к моему деду с какой-то  непонятной витиеватой фразой, и при этом снял с пальца перстень, поклонился, прижав руку к сердцу, и отдал ему. Пока дед разглядывал перстень и старик, и кобра растворились в толпе, как будто их и не было.
 - Мама, ты ничего не путаешь? Как мог старик - араб отдать довольно дорогой перстень  чужаку, да еще русскому?
- У меня с памятью пока все в порядке, - поджала губы мама.
- Ничего не понимаю… -  пробормотала я. - Какая-то загадочная история! - А кто тот мужчина, и как к нему попал твой перстень?
 Мама опустила голову, а потом тихим голосом начала рассказывать:
- После  второго курса института у меня была летняя практика. Я работала пионервожатой в палаточном лагере, который находился на окраине города в лесу. В этом лагере физруком был… -  она помедлила, -  интересующий тебя мужчина.
Кажется, я начала понимать.
- И ты в него влюбилась, да? – любопытство мое разгоралось.
- Влюбилась, -  вздохнула мама.
- И что же было дальше?
- Смена закончилась и моя практика тоже. А он оставался на следующую смену. Перед тем, как нам расстаться, он взял с меня слово, что я приеду через два дня. А чтобы быть уверенным до конца, он снял с моего пальца перстень, сказав при этом, что уж за перстнем-то я точно приеду.
- Но ты не приехала, -  выдохнула я.
- Да, я не приехала ни через два дня, ни через две недели.
-  Но почему?
- Видишь ли, я была молода и глупа, а он был старше меня на целых восемь лет! Он был довольно известным спортсменом, выступал на республиканских соревнованиях, Мне казалось, что взрослый, состоявшийся мужчина не может влюбиться в такую девчонку, как я. Я приехала, - продолжала она, -  через месяц, в конце смены, но его не было, он уехал на соревнования. Его сосед по палатке, молодой парень, сказал мне, что он очень переживал, не спал по ночам. Я тоже все ночи проплакала, -  грустно добавила она.
- И вы больше не виделись?
- Нет. Я после этого три года ни на одного парня смотреть не могла. А потом прошло, -  она улыбнулась.
- Да… Нам трудно понять ваше поколение.
- Так вот из-за чего у тебя был гипертонический криз в начале третьего курса, -  задумчиво протянула бабушка, и добавила: - Какая глупость!
- Эта глупость называется любовью, - засмеялась тетя Мила.
И мы замолчали, каждая думала о своем.

От бабушки мы поехали к маме: я соскучилась по моему маленькому разбойнику. Шнурок, казалось, тоже был рад меня видеть. Он терся о мои ноги,  ласково мурлыча, но на руки не шел, показывая характер и наказывая меня за долгое отсутствие. Мы пили чай на кухне, весело болтая обо всем на свете. Я спросила маму, какую роль играл КГБ в их жизни в советское время.
- Ну, как тебе сказать… в каждом коллективе был их секретный сотрудник, сексот сокращенно, ты, наверное, слышала. Он сообщал информацию обо всех работниках.
- И что, вы не знали, кто этим занимался?
- Конечно, знали. Старались не болтать лишнего в их присутствии, вот и все. Кстати, когда ваш дед был в Алжире, с ним произошел один  интересный случай. У него в личном пользовании была машина, «Пежо». И однажды он поехал в столицу, не знаю уж зачем. С ним увязался «сексот». Отец  припарковался, и только хотел выйти, как в него кто-то въехал, тюкнул легонько в «зад».
- И что было дальше?
- А дальше все, как обычно. Появился полицейский, составили протокол.
- Ну  и?
- Секретный сотрудник посоветовал отцу немедленно ехать в наше посольство – доложить об инциденте. Так они и сделали. Когда они выходили от консула, в приемной уже дожидался аудиенции полицейский.
- А что было бы, если бы они этого не сделали?
- Отца выслали бы из страны в 24 часа, никто бы разбираться не стал, кто прав, а кто виноват.
- А ты сама с ними не сталкивалась?
- С КГБ? Сама нет, а вот, отца из-за меня они один  раз вызывали.
- Расскажи, -  загорелась я.
- Ты знаешь, что я после института  работала в сельской школе. Из этого села, как и из других украинских сел, перед революцией многие уехали в Америку на заработки. Между прочим, у вашего отца родной дядя туда уехал, так что у вас есть родственники в Америке.
- Как интересно! Почему я узнаю об этом только сейчас?!
- Ну, так вот. Ко мне однажды пришел старенький дедушка, сосед, с просьбой перевести ему письмо. У него в Штатах жила племянница, одинокая женщина. Она начала писать ему письма, а так как языка она не знала, то писала письма на английском. Вот я и была у них переводчицей. Потом я и сама стала переписываться с этой Хеленой. Все письма, естественно, в то время проверялись,  и однажды моего отца вызвали в райком партии в первый отдел и сказали ему, чтобы он настоятельно посоветовал мне прекратить переписку.
- И что?
- Я отказалась.
- И ты не испугалась?
- А чего мне было бояться? Членом партии я не была, а с работы меня бы никто не уволил – желающих ехать в отдаленное село не было.
Не успела я задать следующий вопрос, как услышав какие-то вопли на улице, спохватилась.
- Мама, а где Шнурок?
Я вихрем влетела в комнату – дверь на балкон открыта, балконная рама распахнута, а кота нигде нет! Не помню, как я оказалась на улице.  Дети  со всего двора сгрудились под окнами, крича  и  размахивая  руками. Увидев меня, замолчали и расступились. На ватных ногах я  подошла к ним, и…услышала  тихий детский голос:  - Тетя, да вы не бойтесь, с ним все в порядке. - Картину, которая предстала перед моими глазами, я не забуду никогда!  Из  сугроба  рядом с тротуаром торчала  одна лишь  насмерть перепуганная  кошачья мордочка с вытаращенными от ужаса глазами! Все тельце оказалось в сугробе.  Да, наверное,  не зря у нас выпало столько снега этой зимой!
Весь вечер Шнурок не слезал с моих рук.

Глава 5

Через несколько дней, отдохнув от поездки, я решила брать билеты в Беларусь. Но бабушка убедила меня, что сначала надо ехать в Бакшу, потому что потом начнет таять снег, дороги  развезет, и я туда не попаду. Ну что ж, в Бакшу так в Бакшу!
На нужную мне станцию я приехала рано утром. В поезде долго читала тетрадь мамы, где было и описание Бакши:
«Старинное русское село, первое упоминание о нем было в семнадцатом веке… Широкие улицы, бревенчатые дома, есть и кирпичные, с кирпичными  же  амбарами под почти плоскими четырехскатными железными крышами…  Деревья-великаны…»  И дальше  все в таком же духе. Восторженное  описание  русской деревни пятидесятилетней давности, основанное на воспоминаниях девочки, меня не вдохновило. Я настраивалась на худшее. А вот военные действия: оборона  Москвы, битва за Вязьму, в которой принимали участие и погибли оба мои прадеды – меня поразили. Битва за Москву - это отдельная тема в истории Второй мировой войны. Ее значение трудно переоценить. Черчилль, премьер-министр Великобритании, перелетал линию фронта, чтобы лично убедиться в том, что русские остановили победное шествие фашистов по Европе перед своей столицей.
 Рассказ мамы основывался на воспоминаниях советских полководцев и книге Сергея Михеенкова «Армия, которую предали». Вот он в моем более кратком изложении.
Когда завершалась битва за Москву, наше командование, окрыленное первым успехом, решило ликвидировать опасные вклинения немецких войск к западу от Москвы, которые позже были названы Ржевским трезубцем. Сталин одобрил этот план. Западному фронту, которым командовал  Г. К. Жуков, передали дополнительно три армии, но этого, естественно, было мало. Фашисты, хотя и были порядком измотаны, но имели преимущество и в  численности, и конечно, в вооружении. В начале войны не у каждого из наших бойцов была и обычная винтовка.
В январе 1942-го года наши войска пошли в наступление. В центре фронта находились три армии, одна из них 33-я, в которой воевали мои прадеды. Тридцать третьей армией  командовал легендарный генерал-лейтенант  Михаил Григорьевич  Ефремов, одаренный полководец, проявивший себя еще в Гражданскую войну. Ему покровительствовал сам Сталин.
Тридцать третьей армии и первому кавалерийскому корпусу  генерала П. А. Белова вместе с десантниками  и партизанскими отрядами было приказано овладеть городом  Вязьма. Корпус Белова прорвался южнее  Юхново. Ударная  группа  33-ей армии  (три дивизии), которой руководил сам генерал Ефремов, тоже начала  стремительно продвигаться  к  Вязьме, но противник отсек группу от ее тылов в районе  реки  Угры, и  ефремовцы попали в окружение. Корпус Белова тоже был окружен, десантники же, которым была поставлена задача перекрыть железную и автомобильную дороги, по ошибке были распылены на большой территории и тоже не смогли помочь Ефремову.
К тому времени немецкое командование перебросило в район  Вязьмы крупные резервы и прорвать оборону противника наши так и не смогли. Никто не мог помочь попавшим в окружение. Но несмотря ни на что, и беловцы и ефремовцы,  также как десантники и партизаны, находясь в окружении в течение двух месяцев, продолжали ожесточенно сопротивляться, нанося врагу довольно ощутимые удары.
В феврале 1942-го года, когда  8-ая воздушно-десантная бригада и партизаны заняли район Моршаново- Дягилево,  с окруженными войсками была установлена радиосвязь. Им стали сбрасывать с воздуха продовольствие, боеприпасы и медикаменты. Но это была лишь капля в море!
Потом с ними было налажено и воздушное сообщение. Тяжелораненые были вывезены на самолетах. За Ефремовым по распоряжению Сталина тоже  прислали самолет, чтобы вывезти его из окружения. Но генерал отказался. Он сказал: «Я с солдатами пришел, с солдатами и уйду».
Начался вывод войск из окружения. К моменту выхода из окружения все три дивизии из армии Ефремова были отрезаны друг от друга. Генерал Ефремов обратился в Генштаб за разрешением прорваться по кратчайшему пути через реку Угру, так как войска его были измотаны.  Сталин разрешил.
Начало апреля 1942-го года. В пойме реки Угры – болота, мелколесье, овраги. Зимой того года выпало очень много снега. Снег превратился в тающую кашу, по которой измученные, голодные бойцы (ели ивовую кору!), без сапог, в опорках из последних сил пробивались из окружения. По прямой до реки Угры для соединения с нашими войсками было всего десять километров! Жуков приказал двум армиям подготовить плацдарм на реке Угре для выхода ефремовцев (у них было больше двух тысяч раненых). Но там  33-ю армию никто не ждал. Почему?
При отходе из окружения немцы встретили ефремовцев пулеметным огнем в Шпыревском лесу. Появились танки. Они утюжили гусеницами  раненых, сани, лошадей. При отступлении была дана негласная инструкция на отход войск, в последнем пункте которой говорилось, что командиры несут строжайшую ответственность за каждого солдата, также как и солдаты за командира. Если какая-то группа видела невозможность выхода из прорыва, командир стрелялся, а солдаты вешались на ремнях!
Гитлеровцы отмечали очень высокий моральный дух воинов Ефремова. Отстреливались до последнего, хотя боеприпасов было мало. Шпыревский лес до сих пор называют в народе Чернолесом. Угрюмый, непроходимый, загадочный лес!  Местные жители не ходят туда, справедливо считая его одним большим кладбищем, где лежат кости не только солдат 33-ей армии, но и местных жителей, которые уходили с ними, понимая, что им не остаться в живых. За помощь нашим немцы их расстреляли бы.
Ефремов был ранен, но еще шел. Немцы охотились за ним, зная, что он был любимцем Сталина. Командарм собрал оставшихся в живых из штабной группы, попросил у них прощения за то, что не смог вывести их из окружения и разрешил  уходить самостоятельно отдельными группами. Потом генерал Ефремов был ранен еще раз, идти сам он не мог. Немецкие автоматчики по пятам преследовали их от самого Шпыревского леса. Когда автоматчики стали подходить ближе, Ефремов застрелился.
Похоронили командарма Михаила Ефремова в ближайшей деревне… немцы! По словам очевидцев (местных жителей), его похоронили со всеми воинскими почестями. При захоронении присутствовал какой-то немецкий генерал. Он обратился к своим солдатам со словами: «Сражайтесь так, как сражался генерал Ефремов за свою Родину!».
Оба моих прадеда прошли весь этот ад и погибли в самом конце выхода из окружения. Похоронены они в братской могиле, куда были перенесены останки семи с половиной тысяч бойцов. О месте захоронения мои родственники узнали только в 2005-ом году, когда в Интернете была выложена Книга Памяти.
В своих воспоминаниях Г. К.  Жуков, перечисляя причины провала Вяземского наступления, признает, что кроме объективных были и субъективные причины неудачной попытки ликвидации  Ржевского трезубца. Вот что он пишет: «Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника. Орешек там оказался более крепким, чем мы предполагали».
В начале 1943-го года, когда началась подготовка к Сталинградской битве, была предпринята еще одна попытка ликвидации Ржевского треугольника. Ее целью было отвлечь войска  противника от Сталинграда, создать впечатление, что именно здесь готовится большое наступление.  И это,  в конце концов, удалось сделать. Только какой ценой! За полтора  года в боях за Ржевский выступ в общей сложности погибло около полутора миллионов наших дедов и прадедов! Светлая им память!


Выйдя из поезда, я пошла к вокзалу - нужно оглядеться, прикинуть, как добраться до моего села. Увидев вывеску «Буфет», решительно открыла дверь. В лицо мне пахнуло перегаром. Воздух был сизым от сигаретного дыма. Я направилась к буфетной стойке.
Разбитная бабенка лет сорока пяти, в кокетливом переднике и белой наколке на пережженных перекисью волосах, хмуро буркнула, возя грязной тряпкой по стойке:
- Чего тебе?
-  И вам здравствовать, мадам! – приветливо улыбнулась я. Улыбка подействовала.
- Какая из меня мадам, Римма я, - повернулась ко мне буфетчица.
Ну вот, теперь можно и беседу начинать.
- Кофе как хочется! – мечтательно протянула я.
- Ишь ты! - Она окинула меня недобрым взглядом. - Москвичка! Кофе ей, - продолжая бурчать, она достала с полки банку растворимого кофе и со стуком опустила ее на стойку. «Интересно, как она определила, что я москвичка? У меня что, на лице написано, откуда я. Неужели придется пить эту бурду под названием «кофе». Разочарованно вздохнув, я достала две сотенные бумажки, и положила их на прилавок. Проворно смахнув купюры в карман, Римма полезла под прилавок, достала оттуда пачку прекрасного молотого кофе  известной мне марки, и – о Боже! – кофемашину.
- Для особых гостей держим, - подмигнула она мне.
С наслаждением выпив две чашки, я спросила у Риммы, как мне лучше добраться до села Бакша.
- Бакша? – переспросила буфетчица. - Ну, это тебе не повезло. Автобус туда уже ушел, а следующий будет не скоро.
- А такси туда можно взять?
- Такси? Погоди, есть тут у меня знакомый, почти родственник, у него – машина, он на ней «бомбит», когда случай подвернется.- Эй, Петюня! – крикнула она. – Глянь-ка, Денис на площади есть?
 Из-за стола, где местные мужики резались в карты, поднялся детина двухметрового роста и, молча, двинул к выходу.
- Ничего себе Петюня! – не выдержав, рассмеялась я.
Минут через пять он появился на пороге со среднего роста молодым мужчиной примерно моего возраста. Русоволосый, простое симпатичное лицо, большие серые глаза, одет в простого покроя, но явно дорогую куртку. Весело взглянув на меня, он обратился к буфетчице:
- Ну чего тебе, Римм? Зачем звала? Смотри, какие кадры! Познакомить  хочешь?
- Язык-то попридержи. Не видишь – серьезная девушка, москвичка, - пристыдила парня Римма. – Ей в Бакшу надо, свезешь?
- Отчего ж нет, это мы завсегда рады. Только вот дорога туда,  ой-ой-ой!
- Хватит придуриваться, - нахмурилась  Римма. – Заработать, что ли не хочешь?
- Да ладно, Римм! Это я так, - серьезно произнес он. – Денис я, - обратился он ко мне.
Денис мне сразу понравился, и внешне и манерой поведения он напомнил мне актера Леонида Куравлева из старого фильма «Живет такой парень», который я недавно с удовольствием посмотрела.
Сразу за зданием вокзала был припаркован черный чисто вымытый «Ленд Ровер» Дениса. Мы сели в машину и отправились в путь. «Интересно, кто этот парень? – подумала я. - Имея дорогую машину и непростой прикид, подрабатывает извозом?» Стоило нам выехать за город, как автомобиль запрыгал по ямам и колдобинам. Глядя на мелькавшие за окном деревья и поля, я спросила Дениса, что он знает о Бакше. Оказалось, что его бабушка прожила там почти всю свою жизнь, и в детстве он жил у нее. Рассказывая, он осмелел, воспоминания оживили его лицо.
- А знаешь, какие в Бакше черемухи? Нигде таких не видел! Ягоды крупнющие;  как созреют, все ребятишки висят на деревьях, лакомятся ягодами.
- Знаю, - вспомнила я записи мамы.
Узнав, что я правнучка Марии Большаковой, и еду навестить ее старый дом, Денис присвистнул, удивленно глядя на меня.
- Послушай, так о бабе Мане я знаю, - растерянно произнес он.
- Откуда? – удивилась я.
- Ее старшая дочка Катя была подругой моей бабушки. Бабка мне о них  рассказывала. У них же детей было много, семь или восемь.
- Семь, - уточнила я.
- Ну, так вот, - продолжал Денис, - отец у них погиб в войну, да  ты  же, конечно, в  курсе;  и голодали они. Мне бабушка рассказывала, - продолжал он, - как они с Катей по ночам ходили на спиртзавод воровать барду для коров. Да ты ведь не знаешь, что такое барда. Это отходы от перегонки спирта. Коров надо было чем-то кормить. Ходили по ночам, таскали ведрами, а барда эта тяжелая. Да еще поймать могли. А в сталинские времена сажали и за меньшее. Эх, - вздохнул он, - корова-то была кормилицей для всех, особенно для детей. Не то, что сейчас, коров никто не держит, дети их только на картинках и видят, да и какие здесь дети!
- Почему? – удивилась я.
- А ты взгляни в окно! – буркнул Денис. – Лицо его стало хмурым, жесткая складка залегла у рта.
Я посмотрела в окно. Мы въезжали в деревню. Дорога стала еще хуже, колдобина на колдобине, появились первые дома. Только что это были за дома! Покосившиеся, почерневшие от времени, с заколоченными окнами, а то и полуразвалившиеся. Редко, где дом имел жилой вид. У почти упавшего на землю забора, древняя бабка, опершись о клюку и приставив ладонь к глазам, смотрела на нас, да вороны галдели в верхушках деревьев. Денис остановил машину.
- Приехали, - сказал он. – Сейчас в доме твоей прабабки живет одна старушка. Хорошая женщина, - добавил он.
Я вышла из машины и осмотрелась. Забор старый, но целый. В глубине участка за большим деревом виднелся маленький, как будто вросший в землю дом.
«Вот и родина моих предков», - вздохнула я.
К нам уже семенила маленькая старушка в наброшенном на плечи платке.
- Денис, ты что ль? А это кто с тобой? – ласково улыбаясь, старушка взглянула на меня.
- Знакомься, баба Нюра, это Алина, правнучка бабы Мани, прежней хозяйки этого дома. Она приехала из Москвы, - тараторил Денис.
- Знаю, знаю, кто такая Маруся. Хорошая была баба, правильная. Да,   хозяйка-то,  какая! А и пошли в дом, милая, что ж мы тут стоим, - продолжала старушка. – А ты, Денис, сумку занеси.
Я вошла в дом. Сени, пахнущие травами, дверь в комнату. Остановившись в дверях, оглядела комнату. Справа – русская печь, у окна слева за столом – еще одна печка, поменьше. За русской печью – высокая деревянная кровать с горой подушек. Напротив двери в простенке между окнами пристроился небольшой столик под белой скатертью. А в левом углу, по диагонали от русской печки, как и положено в русских селах – иконы. (Я вспомнила свою курсовую работу по истории России). Все, как описывала мама, конечно, кое-что изменилось, но печки-то не передвинешь!
Денис принес мою сумку, я стала доставать гостинцы для бабы Ани: скумбрия холодного копчения, сырокопченая колбаса, конфеты, чай – все, что подсказала мне Римма. Баба Аня только руками всплеснула, увидев все это.
- И как же ты, дева-то потратилась! И все это мне? – не верила она своим глазам.
- Вам, баба Аня, вам, угощайтесь! – улыбнулась я.
- Да я щас, - засуетилась старушка. У меня тут картошечка почищена, щас мигом сварю.
Наевшись удивительно вкусной, рассыпчатой, белоснежной, как сахар картошки с солеными хрустящими огурцами и, разомлев от тепла после всех хлопот и бессонной ночи, я стала погружаться в сон. Сквозь дрему услышала голос бабы Ани:
- Иди, милая, сюда. Я тебе кровать разобрала, поспи, поспи немного, а потом Денис нам самовар поставит. – Дальше я уже ничего не слышала, крепко уснув…
…Вокруг меня рвались снаряды, рыхлый, напитанный водой снег, алел от крови. Грязные, оборванные, заросшие щетиной бойцы с красными звездочками на шапках, с каким-то тряпьем на ногах вместо сапог, матерясь, поднимались в атаку. Командиры подталкивали  отстающих  винтовками, выкрикивая:
 - Вперед! За Сталина! За Родину!
Вдруг какой-то пожилой, с воспаленными глазами красноармеец, подхватив  из рук упавшего командира знамя и, выкрикнув  хриплым голосом: - Вперед, … вашу мать! – пошел прямо на приближающуюся шеренгу немцев с автоматами наперевес. В груди у меня екнуло.
- Дед, дед! – заорала я. – Подожди! Не уходи!
 Но меня никто не слышал. Вокруг творилось что-то невообразимое! И тут мой прадед – а я была совершенно уверена, что это был он – обернулся и посмотрел на меня! И в этот момент пуля, выпущенная каким-то фашистским ублюдком, сразила его.
- Нет, нет! – закричала я…
…Я кричала:  -  Нет, нет! -  Слезы струились по лицу. Кто-то тормошил меня за плечи:
 - Алина, Алина, очнись!
Яркий, какой-то неземной свет ударил в глаза. Что это? На руках, прижатых к лицу, сиял перстень, который я повернула  камнем внутрь, чтобы избежать лишних вопросов.
- Алина, как ты? Успокойся, это просто дурной сон. - Взволнованный голос  Дениса  вернул меня к действительности.
- Вставай, детка, пойдем пить чай. А  чай то у меня, какой! – ласковый голос бабы Ани действовал как бальзам на душу.  – Чаек то у меня на травах: иван-чай, смородиновый лист, малинка, - приговаривала она.
- Ты,  небось, не знаешь, что это за травка такая, иван-чай?
- Знаю, это кипрей, - автоматически ответила я
- Молодец, красавица, - удовлетворенно кивнула старушка. – А, знаешь ли, что чай с кипреем с древних времен у русичей лучший напиток, ничуть не уступает китайскому. Я вот тебе отсыплю травок, будешь меня в своей Москве вспоминать.
На столе сиял во всей красе начищенный до блеска огромный самовар с вензелями на боках, с резным «заборчиком» наверху.
- Вот это да! Я такого никогда не видела! – вырвалось у меня. – На самоваре восседал пузатый заварочный чайник, вокруг теснились чашки с блюдцами и стояли розетки с вареньем.
- Ой, мое любимое, крыжовенное! – обрадовалась я.
- Я тоже его люблю, - прогудел Денис.
- Ягоды для этого варенья я собрала с кустов, посаженных еще твоей прабабушкой, - сказала баба Аня. -  Когда мой муж умер, наш дом-то и развалился,  очень уж он старый был. Его построил еще прадед моего мужа. А тут, как твоя прабабка переехала в Москву к дочери, ее сын, приехал продавать этот дом. Ну, я и решила его купить, тем более что продавал он его за копейки. Домик-то, конечно, старый, зато участок, хоть и небольшой, но ухоженный. Маруся была баба очень трудолюбивая. Мы ведь жили рядом с ней, через два дома отсюда. Помню, в семидесятые годы пенсионерам жилось в селе неплохо – пенсии-то хорошие были, не то, что сейчас. Вот наши бабки и разбаловались, целыми днями сидят на лавочках семечки плюют, да лясы точат. А огороды бурьяном зарастают. А Маруся все на огороде горбатится. Так они к ней, представляешь, за укропом бегали. Она, правда, всегда давала, не отказывала, добрая была баба. А еще очень лес любила, все по грибы ходила. У нее всегда все было припасено: и огурцы, и помидоры соленые, грибы опять же. Да еще наливка из черноплодной рябины, очень вкусная – сама пробовала. А вот пьяниц она не любила, сразу от ворот поворот давала. Да… жизнь-то у нее, какая трудная была – не позавидуешь! Поднять одной столько детей!
Напившись необыкновенно ароматного чая, с вареньем, я стала помогать бабе Ане убирать со стола.
- Баба Аня, а почему вы газом не пользуетесь? Я видела газовую плиту у вас в сенях. Так ведь легче и удобнее.
- И-и, милая! Газ-то, он ведь дорогой, да и привезти его надо. Вот хорошо Денис мне помогает, и не только мне, а и соседкам моим. Он над нами, старыми клюшками, у кого детей нет, а кого дети и забыли, шефство взял, - рассмеялась она. – А мне много ли надо, если там картошку сварить или чай вскипятить, то я и на таганке это сделаю. - Она оглянулась на русскую печку, где стояла какая-то небольшая тренога. – А когда подружки в гости придут, так я самовар-то поставлю - и чаю попьем и молодость вспомню, любуясь на него. Ведь он мне от моего мужа остался, он был старше меня. Царствие ему небесное! А ему он достался от его бабки, она была из купеческого рода. Да…вот и все, что осталось от того рода, - она замолчала. – А хочешь, расскажу эту историю? – оживилась она.
- Конечно, хочу.
- Ну, слушай. Дед моего мужа был бедным, но хорош собою, чертяка! Высокий, косая сажень в плечах, черные усы, да еще и Георгиевский кавалер! Какая девка устоит перед таким? Вот купчиха-то и не устояла. Полюбили они друг друга. А когда ее пришел сватать какой-то богатей, Сенька этот влетел в избу с топором, да и разогнал всех. А ее увел к себе. Поженились они.  Отец с тех пор ее знать не хотел. А мать тайком бегала, да и принесла ей этот самовар в подарок, когда у нее первенец  родился. Берегли они этот самовар. Когда отец моего мужа ушел воевать в  Великую Отечественную, детей у них по лавкам сидело восемь человек, мал-мала-меньше. Ну, и погиб он. Бедствовали они сильно, детишек много, хлеба и того не хватало. Да  тогда все недоедали, -  грустно добавила она. – Весной 1946-го года и вовсе голод случился, недород большой был в год Победы. Собирали мерзлую картошку, кое-где оставшуюся в  полях. Ели лебеду, знаешь траву такую? Так вот, собирали семена этой травы, растирали их в ступке, подмешивали в муку и пекли хлеб. В те времена ведь и налоги  какие были! С каждого двора собирали деньги, яйца, и молоко, масло, у кого корова была. А как без коровы-то, когда столько ребятишек. Когда уж  нечего было с них брать, кто-то вспомнил про самовар. А самовар этот  хозяйка спрятала, закопала в подполе. Когда пришли из сельсовета – в доме было пусто, и самовар они тоже не нашли. Ну вот, - продолжала баба Аня, - самовар этот так и уцелел. А я его сейчас берегу, редко вздуваю. Его уж не раз чинили, то краник отвалился, то еще что. А и посмотрю только на него – и на душе светлее. Ой, да что это я, дура старая, -  спохватилась она. - Чуть не позабыла. Я сейчас, мигом.
Она вышла в сени, а когда вернулась, я очень удивилась – в руках у нее был утюг, большой черный утюг с дырочками по бокам. Поставив утюг на стол, она  открыла его и достала какой-то сверток, похожий на дерматиновый кошелек, перевязанный бечевкой, и старую, почерневшую от времени ложку.
- Я ведь знаю,  дева, что ты не просто так приехала. Похоже, это то, что ты ищешь, -  и, развернув дерматин, она подала мне пожелтевший от времени треугольник.
- Что это? – удивилась я.
- А ты разверни, посмотри. Только осторожно, не рассыпался бы, - забеспокоилась она.
Я развернула треугольник. Это было письмо, письмо с фронта!  -  «Дорогая моя супруга Маня!» - прочла я. Неужели это последнее письмо моего прадеда? Не может быть! Мама писала в своих записях, что все письма прадеда бабушкина сестра Надя сожгла, когда увидела, как  Катя в очередной раз рыдает, перечитывая их. Всю жизнь она потом жалела об этом, но что возьмешь с ребенка! Тетя Надя рассказывала, что последнее письмо прадеда  отличалось от других. Супругой он назвал свою жену только раз, в последнем письме. Я быстро пробежала глазами все письмо. Да, в стиле письма - простом и суровом – чувствовалась какая-то обреченность, как будто прадед знал, что его убьют, что это его последняя весточка. «Береги себя и детей» - эта последняя фраза билась в моем мозгу, пока я осторожно складывала письмо, так что до меня не сразу дошло, что это и есть та самая бумага!
- А это, что за ложка, - спохватилась я.
Тебе лучше знать, - ответила баба Аня. – Ложка эта не простая, а серебряная, видишь, как почернела от времени. А почистишь – засияет, как новая.
- Погодите, погодите. Как же это я забыла? Ведь мама упоминала в своей тетради, что ей еще в Германии подарили серебряную ложку на «зубок», а потом она куда-то пропала.
- Баба Аня, а ножниц там, случайно, не было? – осторожно заикнулась я.
- Ножницы? Какие еще ножницы? – пробурчала старушка. – Не было там больше ничего.
- А где вы все это нашли? – спохватилась я.
- Так полезла как-то в большой сундук в сенях, там на дне и нашла утюг этот  под всяким тряпьем. И как это я раньше его не заметила? Видно неспроста, неспроста это. Пришел его час – он и открылся, - приговаривала она. – Знала я, что кто-нибудь обязательно за этим приедет, - хитро улыбнулась старушка.

Перед отъездом я постояла у дома, и сделала несколько снимков. Слева от дома росли высокие деревья. За огородами виднелись дома улицы, идущей – я знала – вдоль берега небольшой речки. За рекой синела узкая полоска леса. Вокруг стояла тишина. Покоем и умиротворенностью веяло от этой древней земли. Сердце сжалось от какой-то непонятной тоски. Странное чувство овладело мной, мне казалось, что я уже давно знаю эти места, эта земля не была для меня  чужой!
Уезжали мы из Бакши, когда солнце клонилось к закату. Баба Аня надавала мне гостинцев: разных трав в холщовых мешочках, две банки варенья. Отказаться было нельзя, старушка бы обиделась. Когда машина тронулась, я помахала бабе Ане рукой. Она стояла у калитки, утирая глаза кончиком платка, такая маленькая и одинокая!
- Ну что? Насмотрелась на русскую деревню? – зло спросил Денис. – Была бы моя воля – я бы … этих депутатов, - он помолчал немного, а потом продолжал, севшим от напряжения голосом, - я бы их связал и привез сюда вот в эти…лачуги, - он кивнул на развалюхи, мимо которых мы проезжали. – И пусть живут здесь не то что  без телефонов, а и без холодильников, телевизоров и газа. И что б срать ходили не в теплый сортир, а на мороз!
Он замолчал, стиснув зубы. Я тоже молчала. Если я продолжу эту тему, то тоже не удержусь от крепких выражений, а мне этого сейчас совсем не хотелось. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая деревья, снег и эти полусгнившие избы в розовый цвет. Слезы подступили к глазам. Щемящее чувство сопричастности ко всему, что происходит на этой забытой Богом и людьми, но такой родной и прекрасной земле моих предков, охватило меня. Я вспомнила слова из маминой тетради:
« В той стороне садилось солнце!»

На станции Денис проводил меня до вагона. Я сунула ему две тысячные бумажки.
- Купи, пожалуйста, бабе Ане мешок сахара, ну и еще что-нибудь. Пусть варит свое варенье.
Денис стоял, опустив голову. – Ты, это… свой телефон-то мне дашь? Ну, так, на всякий случай, - быстро добавил он.
- Вот тебе моя визитка.  А ты дай мне свой электронный адрес. Напишу статью – пришлю.
- Проходите, проходите, - поторопила меня пожилая проводница, - поезд отправляется.
- Я сброшу тебе адрес на телефон, - крикнул мне Денис.
Его лицо побледнело, он махнул мне рукой и, повернувшись, пошел к вокзалу.

Проходя по вагону в поисках своего места, я вдруг увидела в дверях тамбура какую-то знакомую мужскую фигуру. – Кто бы это мог быть? – недоумевала я. И тут раздался звонок мобильного.
- Алина, это Денис, - услышала я знакомый голос. – Слушай! Перед отходом  поезда  ко мне подходил какой-то крендель. Спрашивал о тебе. Куда я тебя возил, да зачем.
- А как он выглядит?
- Да самый обычный: среднего роста, русые волосы. Ничего особенного.
 И тут я поняла, кто это был. Что же ему от меня нужно?
- Что ты ему сказал? – заволновалась я.
- Послал я его. Давай, пока.


Откуда  бы я ни приезжала в Москву, я испытываю всегда одни и те же чувства. При звуках бодрого марша столицы, на душе становится спокойно и радостно; а стоит выйти из вагона, родной город действует на меня – да я уверена, не только на меня – как глоток крепкого бодрящего напитка: сразу убыстряется шаг, лицо приобретает озабоченное выражение, а посторонние мысли с завидной скоростью улетучиваются из головы. Бодро шагая по перрону, я думала о том, что мне необходимо сделать в первую очередь; и была очень удивлена, увидев, стоящую  у первого вагона маму, которая напряженно вглядывалась в прохожих, видимо, боясь пропустить меня.
- Мама, что случилось? Что-то с бабушкой?
- Не беспокойся, все в порядке, просто, бабушке не терпится услышать твой рассказ. Ты же знаешь, как она любит Бакшу. Мы с Милой накрыли стол, а Арсений Петрович любезно предложил тебя встретить.
Арсений Петрович курил у своего «Мерседеса», поглядывая по сторонам. Он был соседом мамы по лестничной площадке. Овдовев, он переехал в Москву, где у него была однокомнатная квартира, оставшаяся от матери. Бывший полковник, спокойный, уравновешенный с чувством юмора, бодрый и активный не по летам, он проявлял явный интерес к маме. Мои родители уже давно были в разводе,  и я была бы рада видеть маму счастливой. Но она, не спешила налаживать новые отношения. «Ладно, разберутся, не маленькие», - подумала я, садясь в машину.


Бабушке  стало лучше, но она все еще была в постели. Когда я прочитала ей письмо ее отца, она не выдержала – расплакалась. А потом сказала:
- Простите меня. Последнее письмо отца я тайком от всех спрятала в сенях над дверью, где у матери висели мешочки с травами. Она, наверное, нашла его и перепрятала, да и сама забыла куда. А я подумала, что оно пропало. -  Бабушка  вытерла слезы, и начала вспоминать…
…Стоял знойный август сорок первого года. Сталин бросил клич: «Всё для фронта! Все для победы!». Нужно было спешить с уборкой урожая, вот-вот могли пойти дожди. Люди выбивались из сил. Отец работал на жнейке, возвращался поздно. Поэтому Катя очень удивилась, когда увидела отца дома, вернувшись с работы. На дворе светло, а он уже дома.
- Сядь, дочка, надо поговорить, - хмуро сказал он, отодвигая стул.
- Что-то случилось? – спросила она с замирающим от страха сердцем. Неужели…
- Я получил повестку, завтра на фронт, - коротко бросил отец. На его лицо набежала тень.
Отец, как казалось Кате, особо о семье не заботился. Как все мужики в их селе частенько прикладывался к бутылке от безысходности тяжелой беспросветной крестьянской жизни. Но с началом войны он стал вести себя по-другому. Возвращаясь поздно с работы, он  наскоро ужинал и уходил во двор. До рассвета помогал на огороде, колол при лучине дрова, чинил инструменты.
 - Ты старшая в семье, - продолжал отец. На его лице заиграли желваки. - Теперь тебе за нее отвечать.
Катя закусила губу, чтобы не расплакаться. Отвечать за семью! В семнадцать лет! Мать, стоявшая у печки, чем-то грюкнула, заплакал маленький братик, спавший в колыбели, и Катя бросилась к нему, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.
На следующий день всех мобилизованных собрали в клубе. Шел сильный дождь. Все сидели притихшие, а как военком крикнул: «Стройся!», тут и поднялся плач. Бабы выли в голос, а мать, молча, припала к отцу, так что ему пришлось с силой отрывать ее от себя. Их построили в шеренги по четыре человека, и они пошли, долго шли мимо родных и близких. Сколько же их забрали на фронт? И как мало вернулось!
Катя виделась с отцом еще раз. Всех мобилизованных собрали в лагере в лесу под райцентром. Там они проходили военную подготовку перед отправкой на фронт. Мать послала ее туда отнести отцу продукты. До райцентра от их села целых восемнадцать километров, а идти-то надо пешком! Девушка вышла из дома на рассвете. Сумка тяжелая: четверть молока – это  два с половиной литра, сухари, вареная картошка, огурцы, да немного пышек. Сначала шла легко, а как солнце вышло, да стало припекать, тут уж хуже стало. Вдруг она увидела, сидящих на обочине дороги двух военных. Перед ними на траве стояла бутылка с самогоном, на расстеленной газете лежала какая-то еда. Катя испугалась, неизвестно, что у них на уме. Она забежала в лес, прошла немного по тропинке и снова вышла на дорогу. Наконец показался лагерь. Катя подошла к забору. У входа стоит часовой с винтовкой.
- Слушай, - обратилась она к молодому бойцу. – Мне бы с отцом повидаться, он здесь у вас.
- Иди отседова, нельзя мне с тобой разговаривать, - сердито пробурчал часовой.
- Но как же…
- Нет в лагере никого, на учениях все. Сказал, иди, вон там подожди, - кивнул он в сторону.
Девушка встала у дороги, и стала ждать. Сесть некуда, накануне прошли сильные дожди, кругом грязь. К вечеру показалась колонна военных – грязные, измученные. Катя заволновалась, как бы не пропустить отца. Вдруг к ней выбежал из колонны какой-то старый худой дяденька и стал просить поесть:
- Дочка, ради Христа, дай хоть что-нибудь.
Она сунула ему сухарь, и он побежал, а тут и отец подошел. Взял у нее сумку, быстро поел, расспрашивая, как дети, и они расстались. Он все переживал, что уже вечер, а ей идти далеко. Почти всю дорогу домой она бежала, не чуя под собой ног. Больше отца она не видела…
Бабушка  вспоминала, а я слушала ее и думала о том, как мало мы знаем о своих предках. А ведь каждая семейная история складывается в общую картину страны. Заслуживает ли уважения народ, предавший забвению свою собственную историю?
 




Глава 6

Вечером мне позвонил мой брат Саша.
- Алина, надо бы встретиться, есть одна тема.
- Ну, в чем проблема, давай встретимся у мамы, она все время жалуется, что ты редко приезжаешь к ней.
- К маме я, обещаю, приеду, но не в этот раз. Нужно поговорить тет-а-тет. Давай встретимся в ресторане, - он назвал ресторан недалеко от моего дома, -  где-нибудь, через час. Сможешь?
- Без проблем, – ответила я, а сама подумала: что могло заставить моего вечно занятого братца так спешить. Уж не случилось ли чего?
Мой старший брат был юристом, точнее, адвокатом. Высокий, широкоплечий, он к после тридцати пяти начал немного полнеть, что, в общем,  ничуть не портило его, но было источником его вечных тревог и волнений. Густая без единого седого волоска шевелюра и быстрые порывистые движения молодили его. Женщины не давали ему прохода, тем более, что он был очень щедр с ними. Интересовали его, в основном, длинноногие  девушки модельного типа, которые использовали его, как стартовую площадку к более высоким вершинам. Саша был дважды женат, но оба брака  оказались неудачными и быстро распались.
Вот и сейчас за его столом уже сидела ярко накрашенная блондинка в  платье с глубоким декольте и, весело смеясь, демонстрировала ослепительно белые зубы. Увидев меня, она сразу же поднялась и, окинув меня оценивающим взглядом, ретировалась с «поля боя». « Все-таки хорошо, что я надела сегодня свое любимое «маленькое черное платье» и серьги с изумрудами, которые подарил мне Андрей», -  удовлетворенно подумала я.
- Что, тебя уже окучивают? – весело засмеялась я, целуя брата.
- Враг не пройдет. В крепости подняты флаги и выставлены форпосты, - громко захохотал брат.
 В детстве он часто читал мне книги Фенимора Купера, и при встрече мы с ним обменивались подобными фразами. Я рассказала Саше о поездках в Славуту и Бакшу. О Славуте, городе, где он родился, брат расспрашивал меня долго и подробно, так что я даже предложила ему съездить туда.
- Хотелось бы! – мечтательно произнес он. Но ты же знаешь, сколько у меня работы.
У моего брата была небольшая адвокатская контора. Саша был очень квалифицированным в своей области специалистом. Дотошный, обладающий прекрасной памятью, он еще к тому же постоянно учился. Но…дела в конторе шли не очень хорошо; может быть, потому что – я так думаю – адвокат, в силу своей профессии, должен быть беспринципным человеком. А может…? Нет, нельзя же все валить на проклятие. Представляю, что сказал бы мне брат, услышав о семейном предании!
- Алина, ты меня слушаешь? То, что я скажу сейчас – очень важно, -  сердито продолжал брат. -  Меня последнее время «ведут», очень умело, профессионально, другой бы не заметил, но не я. Ты ничего не замечала?
Сказать, что я испугалась – значит, ничего не сказать. Я, просто похолодела от страха. Но вслух, улыбнувшись, бодро произнесла.
- Ты уверен, что это не связано с твоей работой?
- Уверен, - ответил брат. – У меня сейчас нет таких дел.
Я рассказала Саше о том, что произошло в Славуте в ресторане и о звонке Виктора в Моршанске.
- Ничего не понимаю, - задумался он. - Твой преследователь действует, практически в открытую,  а мои «шифруются». А может это связано  с твоими поездками, тени из прошлого, так сказать, а?
Я засмеялась и успокоила брата, сказав, что об этом не может быть и речи.
- В общем, давай договоримся, - заключил Саша, - ты будешь предельно внимательна и будешь сообщать мне обо всем, что вызовет у тебя даже малейшие подозрения.
Мне ничего не оставалось, как только согласиться.

Почти весь следующий день я провела в редакции. Статья о Вяземской битве Глебу понравилась, но он предложил мне сделать другую концовку, пришлось «подчищать хвосты». Кроме того, надо было получить командировочные.  Сдав статью, я вышла в коридор и столкнулась с нашим компьютерщиком, молодым парнем, который недавно пришел к нам, но уже успел показать себя классным специалистом.
- Алина, - робко обратился он ко мне. – Я слышал, что вы едете по заданию редакции в Беларусь в…, -  и он назвал городок, куда я собиралась.
- Да,  отрицать не буду.  А что тебя интересует? Ничего, что я на «ты»? - спохватилась я.
- Конечно, конечно, - покраснел парень. – Понимаете, э…
- Давай на «ты», мне так привычнее и удобнее, - предложила я.
- Давай,  -  облегченно вздохнул он. – Понимаешь, мы с женой родом из этого городка. Мой тесть Иван Петрович Дзюба – главный редактор местной газеты. Я думаю, это тебе поможет. А у меня будет небольшая просьба к тебе, – он  замялся.
- Конечно, я выполню твою просьбу, - засмеялась я, поняв, что речь пойдет о посылке. – Только, если она не слишком тяжелая.
- Да  она совсем легкая. Это крошечная деталь к компьютеру, - принялся он горячо заверять меня, и добавил: - А я позвоню Ивану Петровичу, чтобы он встретил тебя.
 - А вот этого не нужно, - возразила я. – Понимаешь, я предпочитаю, приехав в новое место, ознакомиться с ним самостоятельно; а потом уж встречусь с твоим тестем. Давай тащи свою деталь.


«Эх, лучше бы мне брат ничего не говорил о слежке, он же знает какая я трусиха,  -  думала я всю дорогу. Оглядываться часто нельзя  -  заметят, а как еще я увижу преследователя. Ведь у меня нет навыков брата. Это он работал раньше следователем, не я».  Как я не старалась – «Крейга» я больше не видела. Ну и черт с ним!
В Белоруссии,  как я и предполагала, было снежно и холодно. Ну и зима в этом году, даже Европу всю занесло! На перроне небольшой станции, где я сошла с поезда, раздавались голоса торговок всевозможной снедью. Бегая перед вагонами московского поезда, они выкрикивали, стараясь перекричать  друг друга:
- А вот малачко свежаньке, налетай!
- Бульба, бульба, гарача бульба!
У меня засосало «под ложечкой», в поезде я выпила только стакан чая. Надо бы перекусить. Оглядевшись, я увидела небольшое кафе.
В кафе было всего два посетителя, но пахло вкусно. Официантка, приветливо улыбаясь, посоветовала мне попробовать их фирменное блюдо – фаршированный картофель. Я улыбнулась, ну что ж, попробую белорусской бульбы.  Картофель, фаршированный грибами с луком, политый сметанным соусом и щедро посыпанный тертым сыром с приятной хрустящей корочкой, и правда, был очень вкусен.
Выпив две чашки отменного кофе, я подозвала официантку и, расплатившись, спросила, где у них находится редакция местной газеты.
- Та вот туточки ж на площади, за вокзалом, недалеко от нас,- затараторила она. – Вы убачице  ихню вывеску на  ба-а-льшом доме!
«Большой» дом оказался трехэтажным зданием, где рядом с редакцией находилось еще несколько офисов. Открыв тяжелую дверь, я оказалась в небольшой комнате, где никого не было. Несколько столов с компьютерами и две двери, на одной табличка  -  «Главный редактор». Я постучала в дверь и вошла. У окна перед небольшим столом стоял высокий худощавый мужчина: лицо в глубоких морщинах, большие залысины, умный, внимательный взгляд проницательных карих глаз. Одет он был в недорогой темно-синий костюм, который великолепно сидел на его не по годам стройной фигуре.
- Вы, наверное, корреспондент из Москвы  Алина Коваленко, - он жестом пригласил меня сесть. -  А меня зовут Иван Петрович. Зять звонил мне, просил вам помочь. Я знаю о вашем редакционном задании. Вот только никак не могу понять, почему вы выбрали наш маленький городок но, наверное, у вас есть на это свои причины.
- Видите ли, Иван Петрович, мой дед, офицер Советской армии, служил здесь с 1950-го по 1956-ой год, поэтому мне и захотелось приехать именно в ваш город.
- Ну что ж, - удовлетворенно сказал Иван Петрович,- все ясно. Я рад, что ваш выбор пал на нас и постараюсь вам помочь. Вы уже где-то остановились? Может быть, у вашей семьи есть здесь какие-то знакомые?
Я ответила, что у меня забронирован номер в гостинице.
 - А насчет знакомых…- я помедлила, - мне бы хотелось узнать о судьбе одной женщины, с которой когда-то дружила моя бабушка. Это Мария Кержач из деревни Ивановка, недалеко от города. Но, наверное, ее уже нет в живых.
- Я постараюсь вам помочь, - Иван Петрович задумался. – У меня есть знакомые из этой деревни. А вы пока немного погуляйте, познакомьтесь с нашим городком, а часам к трем приходите сюда, тогда и решим, что делать дальше.

Гостиница находилась  недалеко от редакции. Это было новое трехэтажное здание с просторным вестибюлем. Пока я заполняла форму на ресепшен, смазливая девица за стойкой болтала по телефону, видимо, с подругой. -  Обычные женские сплетни о мужиках, -  улыбнулась я.
- Слушай, какой москвич к нам сегодня заселился! Такой ма-а-чо! Высокий, накачанный и похож, знаешь на кого? - она замялась. -   Ну, вот тот актер, который играл Джеймса Бонда в последнем фильме. Как его…? Да, Крейг, точно Крейг.
Дальше я уже не слушала. Схватив  со стойки ключ, я помчалась по лестнице.
- Девушка, девушка, - услышала вслед. -  Ваш номер на втором этаже. -  Я забежала в номер, заперла дверь и села в кресло. Надо успокоиться и все спокойно обдумать. Во-первых, почему он в этой гостинице, где в любой момент мы с ним можем столкнуться? Ну, а где же ему еще поселиться, если в городе только одна гостиница,  ответила я сама на свой вопрос. И если уж я до сих пор ни разу не столкнулась с ним – значит и дальше мне это не грозит. Во-вторых, опасаться мне его, похоже, нечего - он уже однажды спас меня от неприятностей. Но Саша прав: пока нам ничего об этом неизвестно – надо быть настороже. Ладно, пора взять себя в руки. Я приняла душ, переоделась и  отправилась на экскурсию по городу.
 Центр города находился почти рядом с железнодорожной станцией. Перед зданием администрации была небольшая площадь с памятником павшим в Великую Отечественную. Летом здесь, наверное, много цветов.  Пройдя немного вперед, увидела здание роддома: двухэтажное, старой постройки, правда, свежеокрашенное в веселенький розовый цвет. И сразу вспомнила, что тетя Мила родилась в этом городке. Я остановилась у железной ограды. Под окнами стояли несколько мужчин, задрав вверх  головы, они кричали что-то своим женам. Те в ответ показывали им в окна, туго запеленатые столбики и счастливо улыбались. Какой-то маленький мужичок в распахнутой куртке и шапке набекрень приставал к мужикам, выкрикивая: - У меня сын, представляешь – у меня родился сын! - Те весело подтрунивали над ним. Я вспомнила, как бабушка рассказывала, что дед очень хотел сына и, когда ему сообщили, что у него родилась вторая дочь – он не поверил, потому, что тетя Мила родилась первого апреля. Он решил, что его разыграли. Видимо, оправдывая его ожидания, тетя Мила в детстве и вела себя как мальчишка: стреляла из игрушечного автомата, лазала по деревьям, разоряя птичьи гнезда, и дружила только с мальчишками. Да, характер у нее «стойкий, нордический». Еще в школе, когда ее спрашивали, кем она собирается стать – отвечала: - Министром. А когда училась в институте, друзья-однокурсники подарили ей подарочное издание книги Самуила Маршака «Мистер Твистер». Министром она не стала, вовремя поняв, что для этой должности нужно обладать некоторыми специфическими чертами характера, несвойственными ей; но всегда работала на командных должностях, прекрасно справляясь со своими обязанностями. Вот правда, замуж она так и не вышла; и я подозреваю, что здесь скрывается какая-то тайна. Однако мне пора в редакцию, уже три часа дня, и главный редактор ждет меня.

В кабинете Ивана Петровича сидел молодой мужчина.
- Знакомьтесь, Алина. Это наш корреспондент, Олег Васильевич, - сказал Иван Петрович.
- Просто Олег, - широко улыбаясь, он поднялся со своего места. – Рад встрече с коллегой.
- Взаимно, - ответила я, разглядывая нового знакомого. Невысокий, крепко скроенный, лицо простоватое, ничем не примечательное; и все же что-то очень привлекательное было в нем. Может быть улыбка – искренняя, как у ребенка. Когда он улыбнулся, его лицо осветилось внутренним светом, как будто зажегся маленький фонарик, высвечивая все самое лучшее в нем.
-  Алина, - прервал мои размышления Иван Петрович, - я предлагаю вам с Олегом сейчас  отправиться к одному человеку. Олег расскажет вам все по дороге, а вечером мы с моей супругой ждем вас в гости. И тебя Олег тоже, - добавил он, - и не вздумай отказываться.
- Да я и не думаю, - невозмутимо ответил Олег, - я же знаю, какие у Анны Семеновны вкусные драники. Пойдем, Алина.
Он, кажется, и не заметил, что перешел со мной на «ты».

В машине Олег рассказал мне, что у них в городе живет ветеран Великой Отечественной, бывший офицер Советской Армии Кузьмин Егор Иванович, которому недавно исполнилось восемьдесят пять лет. В их городе он живет с 1951-го года и, возможно, он знал моего деда. Олег писал о нем большую статью и поэтому знает его лично. Иван Петрович договорился с Егором Ивановичем о встрече и сейчас мы едем к нему.
- А где он живет? – поинтересовалась я.
- В старом военном городке, -  ответил Олег. – Знаешь, у нас ведь два военных городка: старый и новый. Старый городок в плохом состоянии: казармы полуразрушены, жилые дома тоже давно не ремонтировались, все запущено. Да ты сама сейчас увидишь.
Дорога, по которой мы ехали, оставляла желать лучшего, когда-то асфальтированная, она сейчас была полностью разбита. Дома офицерского состава, все те же пресловутые  ДОСы, казалось, не видели ремонта лет сто. А казармы зияли пустыми оконными проемами.
- Пять лет назад, - сказал  Олег, - у нас была принята государственная программа, по которой пять военных городков должны быть приведены в надлежащее состояние: жилой фонд, казармы, объекты коммунального назначения. Наш город попал в этот список. Ты бы знала, как радовались жители! Но воз и ныне там.
Я попросила Олега проехать к бараку, где когда-то жили дед с бабушкой, объяснив ему, что за ним, по словам бабушки, была большая поляна.
- Я знаю, где это, - обрадовался Олег, - но, боюсь, что тебя ждут разочарования.
Разочаровываться, и  правда, было из-за чего. На месте бараков была большая свалка: полусгнившие бревна с кусками старого рубероида соседствовали со всяким хламом. От поляны тоже не осталось следа – какие-то наполовину разрушенные то ли ангары, то ли складские помещения были разбросаны по всей площади. Унылое зрелище!
 Мы поехали назад. Увидев вывеску продовольственного магазина, я попросила Олега остановиться. Приветливая продавщица, «акая» и бросая на  Олега заинтересованные взгляды, быстро обслужила нас, посоветовав мне купить мясную  нарезку местного производства, сыр, и «свяжайший абалденный» торт,  Олег же прихватил еще бутылку водки.
 – Надо порадовать ветерана, - весело подмигнул он мне.

Дом, у которого мы остановились, смотрелся лучше других, в подъезде был сделан косметический ремонт, на новой двери – кодовый замок. Мы поднялись на третий этаж и позвонили в дверь с облупившейся зеленой краской.
- Кто там? – услышала я старческий дребезжащий голос.
 Дверь распахнулась - перед нами стоял высокий, с прямой спиной, довольно бодрый для своих лет старик. Небольшие с лукавым прищуром черные глаза весело смотрели на нас.
 – Вот что значит военная выправка, - восхищенно подумала я.
Егор Иванович повел нас в комнату. Видавшая виды мебельная стенка, потертое  кресло, посреди комнаты – большой круглый стол, накрытый зеленой узорчатой скатертью, на стенах - военные фотографии. Старые вещи долго живущего на свете человека, но удивительно чисто, чувствовалась женская рука. Из кухни вышла приземистая полная женщина лет семидесяти, приветливо улыбаясь, поздоровалась с нами.
 - Это моя соседка Марь Иванна, мой добрый ангел, - засмеялся Егор Иванович. – Не знаю, что бы я без нее делал. Дети далеко, да и сами уже в возрасте. Зовут к себе, только я уж тут помирать буду.
 Он пригласил нас за стол. Мария Ивановна сновала из кухни в комнату, быстро и ловко накрывая на стол. Я вызвалась ей помочь, но она жестом остановила меня, поэтому, я просто отдала ей наши скромные гостинцы. На столе появился запотевший графин с водкой, миски с солеными огурцами и грибами, и даже пироги на большом блюде. Олег отказался пить, заявив, что ему вести машину, пришлось мне пригубить рюмку со стариком. Выпив, он стал расспрашивать меня о Москве. А потом вдруг, прямо глядя мне в глаза,  в упор спросил о цели моего визита.
- Егор Иванович, - ответила я, замявшись, - я внучка Владимира Григорьевича Костомарова. Вам знакомо это имя?
Он замер на минуту, а потом ошеломил меня шквалом вопросов:
 - Владимир жив? Где он сейчас живет? И почему вы спрашиваете о нем?
Узнав, что деда уже давно нет в живых – он расстроился, налил себе рюмку, молча, выпил, а потом стал рассказывать.
- Мы с вашим дедом были друзьями. Когда меня перевели сюда, Владимир уже служил здесь, и мы с ним сдружились. А в 1956-ом году нас обоих направили служить в Венгрию. Я был танкистом, а Володя командовал  ротой  зенитно-самоходных установок -  ЗСУ. Ну, это такие легкие танки с двумя пушками. Уезжали мы с ним отсюда вместе, границу переехали 24-го октября, - опустив голову, он немного помедлил. – А 23-го начался путч. Вы, молодежь, наверное, не знаете, что в начале 1956-го года  в Москве состоялся двадцатый съезд коммунистической партии, на котором  был осужден культ личности Сталина. Венгрия во Второй мировой войне воевала на стороне фашистской Германии, и после победы была в зоне советской оккупации. А когда начался период оттепели, в стране началось движение, в основном, среди студентов и интеллигенции, за реформирование  власти. Сначала оно носило мирный характер, но потом начались погромы. Тут подключились и западные разведки. Как же без них! В стране появились недобитые фашисты, хортисты и началась самая настоящая резня, -  он замолчал. Мы с Олегом, молча, ждали, когда старый воин продолжит рассказ. -  Выслеживали сотрудников государственной безопасности, вешали их на деревьях вниз головой, вырезали им языки, убивали коммунистов. Венгерское правительство попросило  ввести советские войска. Войска вводились дважды. 24-го октября им было приказано не открывать огонь, и сразу начались убийства наших военнослужащих и их жен и детей. Потом по просьбе  венгерского правительства войска были выведены. На второй же день толпа расправилась с коммунистами, было убито двадцать шесть человек. Фактически началась гражданская война. 4-го ноября наши войска были опять введены в страну. А 9-го ноября путч был подавлен. Но это, так сказать, путешествие в историю, а для нас это была кровавая реальность, - старик тяжело вздохнул.
 – Ну, значит, переехали мы границу, поезд остановили, все разбежались кто куда. Слышались выстрелы. Мы с Владимиром побежали искать комендатуру. Только не было там никого, не до нас  было, наши танки на полной скорости рвались к Будапешту. И тут мы встретили двух венгерских офицеров. Надо сказать, что лишь малая часть венгерской армии перешла на сторону восставших. Так вот, у этих офицеров был военный грузовик, они собирались ехать в Будапешт. Они уложили нас на дно машины, сверху накрыли брезентом и так довезли до Будапешта.
- А дальше что было? – волнуясь, торопила я его.
-Дальше? В Будапеште мы присоединились к нашим войскам. Владимира назначили начальником колонны крытых грузовых машин, на которых вывозили членов семей офицеров – женщин и детей – к границе. А меня отправили в танковый полк.
- И вы больше не встречались?
- Да нет, вскоре мы случайно встретились в штабе войск. У Володи на гимнастерке был орден Красной Звезды - за эвакуацию семей военнослужащих, как он сказал мне. Он осунулся, выглядел уставшим. Рассказывал, что их колонну постоянно обстреливали, в пути им даже пришлось принимать роды у одной женщины. Всем нам тогда досталось, - грустно сказал Егор Иванович. – А еще Владимир сказал мне, что его переводят в  город  Цеглед, в семидесяти километрах от Будапешта. Больше мы с ним не виделись.
- А у вас были какие-нибудь интересные случаи? - загорелся  Олег.
- Эх, да сколько их было этих случаев-то! – воскликнул Егор Иванович.
Он оживился.
 - Однажды едем мы по городу, и вдруг с чердака дома бьет пулемет. Мы туда. Залетаем на чердак, а там старый дед – вот такой как я – положил свою бабку на пол, поставил на нее пулемет, и лупит из него. Бабка лежит еле живая от страха.
-  И что же было дальше?
- Выкрикнул он что-то, выхватил пистолет и застрелил сначала  бабку, а потом и сам застрелился. Мы и опомниться не успели. Один из наших понимал по-венгерски; так он сказал, дед выкрикнул, что его двух сыновей русские убили на фронте, - он вскинул брови. – А сколько наших бойцов они убили? Ведь у  венгров были  даже три дивизии СС! Да что говорить - только за освобождение Будапешта полегло 320 тысяч наших воинов, да еще около 700 человек за время путча, это как? – он задумался. – Сейчас вот разное пишут о венгерском восстании, пытаются разобраться кто прав, а кто виноват. Конечно, когда прошло больше пятидесяти лет, можно и порассуждать. Венгры говорят  о навязанном им тоталитарном советском режиме, который, якобы, виноват, в том, что их страна сейчас не процветает. А кто помнит о нашей стране? Ведь на нашу землю пришли фашисты, среди которых были и венгры, чтобы нас уничтожить. Нам с Владимиром, как и миллионам других ребят, было по восемнадцать лет, когда  мы попали на фронт! Мы прошли эту страшную войну, остались живы, и всего через одиннадцать лет после победы нас оторвали от наших семей и снова бросили в мясорубку. Офицер обязан выполнять приказ. Как говорится в старой пословице:  «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат».
 Егор Иванович горько вздохнул и трясущимися руками зажег сигарету. Затянулся несколько раз, а потом продолжал:
 - А что было бы, если бы в Венгрию не ввели советские войска? Никому в голову не приходит?  Если бы не ввели войска, Венгрия вышла бы из Варшавского договора и вошла в состав НАТО, а за ней потянулись бы и другие. СССР после жесточайшей войны был обескровлен. Страну нужно было поднимать. А наши союзники, особенно американцы, от войны почти не пострадали. Они только и ждали,  как бы нас уничтожить. Да нас тогда раздавили бы как котят. – Если бы, если бы, если бы…  - он помедлил. -  История, к сожалению, или к счастью, не знает сослагательного наклонения. А о советском режиме, сейчас только ленивый не вопит. Всем и во всем виноваты русские! Все бывшие братские республики требуют от России извинений. И ваши правители посыпают голову пеплом и прощают всем огромные долги. Но никто и не подумал, что больше-то всех от тоталитарного советского режима пострадали русские!  Вот сейчас по всему миру поднимают голову неофашисты, националисты. Эх, ребята, не дай Бог никому снова узнать, что такое война! – он замолчал.
Я встала и подошла к стене с фотографиями.
- Вон слева на крайней фотографии – мы с Владимиром, - тихонько сказал Егор Иванович.
С фотографии на меня, весело улыбаясь, смотрели два молодых офицера в военных гимнастерках – фуражки лихо заломлены,  руки на пряжках офицерского ремня.
«Мои ровесники, угодившие в ловушку истории», - вздохнула я.

Глава 8

Олег отвез меня в гостиницу, пообещав заехать в семь вечера. В вестибюле я оглянулась и, никого не увидев, прошмыгнула в свой номер. Чего же я все-таки боюсь? Ведь я решила, что «Крейг» мне не опасен. Но дверь  заперла, повернув ключ на все обороты.
Ровно в семь, как и обещал, в мой номер постучал Олег. Увидев меня, восхищенно присвистнул. Я взглянула в зеркало еще раз. Чисто вымытые волосы красивой волной обрамляли лицо, губы слегка подкрашены, густые черные ресницы оттеняли глаза. Простого покроя платье, цвета фуксии дополняли сережки с рубинами и перстень.

Иван Петрович встретил нас радушной улыбкой. Я вручила ему бутылку коньяка и коробку конфет Ferrero Roche, которые привезла из Москвы. Я, конечно, понимаю, что в наше время в любой точке планеты можно купить все, что угодно; и все же, попав пару раз впросак, я вожу с собой, так сказать, «минимальный набор».
Из кухни вышла высокая, с горделивой осанкой женщина, лет пятидесяти пяти. Серое трикотажное платье ловко сидело на ее статной фигуре. Густые светлые волосы были заплетены в косу и уложены вокруг головы, а большие серо-голубые глаза смотрели на меня внимательно и приветливо.
- Знакомьтесь, - сказал Иван Петрович, - это моя Анна Семеновна. Мы с ней уже тридцать пять лет делим все невзгоды и радости пополам. И как только она терпит меня столько лет! – Он обнял жену.
В этот момент из комнаты  выскочил белый шпиц, и с радостным лаем бросился к Олегу.
- Микки, дорогой, я тоже рад тебя видеть, - ласково произнес Олег, поглаживая собаку.
Микки подошел ко мне и стал обнюхивать мои сапоги, потом поднял мордочку и вопросительно посмотрел на меня. Я засмеялась.
- Да, Микки, ты прав, -  сказала я, - у меня есть котик, его зовут Шнурок.
 Пес недовольно зарычал и направился к Олегу. Все засмеялись.
- Алина, я очень рада знакомству с вами, - приветливо улыбнулась мне Анна Семеновна – А ты, дорогой, что-то нас совсем забыл, - обратилась она к Олегу.
 - Да, я… - Олег был явно смущен.
- Знаю, знаю я все ваши отговорки,  -  прервала его хозяйка, - ничего не видите кроме своей работы. Да ладно, соловья баснями не кормят. Иван, проводи гостей к столу, а я, извините, на кухню. А то у меня там мясо подгорит.
- Удивительная женщина! – прошептал мне на ухо Олег. Ей бы полком командовать.

В небольшой уютной гостиной за столом  сидела маленькая старушка в белой блузке и белом платочке, повязанном под подбородком. При нашем появлении она приподнялась с места, но Иван Петрович жестом остановил ее.
 - Сиди, сиди Петровна. Знакомься -  это  наша гостья Алина, о которой я тебе говорил.
 Он повернулся ко мне:
- Алина, это Лидия Петровна, дочь Марии Кержач, о судьбе которой вы хотели знать.
- Добрый вечер, Лидия Петровна. Мою бабушку зовут Екатерина Костомарова. Она дружила с вашей матерью, когда жила здесь в военном городке шестьдесят лет назад.
- Здравствуйте, - несмело произнесла старушка. – Я помню вашу бабушку.  Моя мать ходила продавать молоко в военный городок, там они с вашей бабушкой и познакомились. Она жива? – Услышав мой ответ, она вздохнула. – А моя мать умерла двадцать лет назад. Да и немудрено, столько пережить! – Она помолчала, качая головой. – Вы, наверное, знаете, как Белоруссия пострадала от фашистов. Сколько сел и деревень было сожжено! Наша деревенька-то совсем маленькая была. До войны там домов было побольше, а после того что случилось некоторые уехали, не в силах оставаться, вот и осталось всего пять дворов. Ну, нас в шестидесятые годы сюда и переселили. – Она опять вздохнула. – А мать-то чуть не каждый день ходила на могилки. Трудно забыть такое.
 Было это в 1942-ом году, - продолжала она.  - Деревня наша стояла прямо в лесу. Ну, а в лесу партизаны воевали. Мой отец тоже там был, он в сорок первом попал в окружение, пробрался домой, да и подался в партизаны. Жители, конечно, помогали партизанам, ну там едой, одеждой. А мать у них связной была.
- Извини, Петровна, что прерываю тебя, - вступил в разговор Иван Петрович. – Наш город, Алина, был оккупирован немцами в июне сорок первого, а уже в августе было организовано антифашистское подполье и партизанские отряды. Партизаны сильно допекали немцев: взрывали мосты, пускали под откос немецкие эшелоны, подбивали танки. Даже были сбиты пять немецких самолетов. Немцы не ожидали такого ожесточенного сопротивления, вот и начались карательные экспедиции. В одном только  нашем районе было сожжено полностью пятнадцать и частично шестьдесят деревень. Представляете, уровень трагедии! Продолжай, Петровна, - обратился он к старушке.
- Ну вот, - почти прошептала Лидия Петровна, - жили родители вместе с дедушкой и бабушкой, у мамы с отцом было двое детей, трехлетний сын и дочка пяти лет. В тот проклятый день партизаны узнали, что к нам в деревню идет карательный отряд. Но узнали они об этом поздно, фашисты уже подходили к деревне. Времени было мало, поэтому взрослые  быстро ушли из деревни в лес, а старики и дети остались в деревне  -  думали, что старых и малых немцы не тронут. – Она вытерла глаза краешком платка. - Но немцы согнали всех стариков и детей в один дом  и… подожгли. Когда партизаны подоспели – дом уже догорал. Карателей партизаны уничтожили, но мертвых-то не вернешь. -  Старушка замолчала. Микки подбежал к ней и стал лизать ей руки. – Хорошая собачка, хорошая, - гладя собаку, приговаривала  Лидия Петровна
Мы молчали. Вошла Анна Семеновна и попросила Лидию Петровну помочь ей на кухне. – Ее надо отвлечь, - шепнула она мужу. На столе появились разные закуски: соленые и маринованные грибы, моченые яблоки, домашний творог и сметана. Иван Петрович наполнил фужеры и произнес тост:
 - Давайте выпьем за то, чтобы наши потомки не забывали, сколько крови пролито за нашу землю, и что защищали ее наши предки все вместе, не думая кто какой национальности.
Вошла Лидия Петровна с блюдом  дымящихся оладий.
- А вот и наши деруны, Алина, - воскликнула Анна Семеновна, -  это наше национальное блюдо, их делают из сырого тертого картофеля, способов приготовления – масса. Эти вот, с начинкой из жареных грибов с луком - она положила мне в тарелку пять штук,  - их лучше есть со сметаной.
 Я съела три штуки и почувствовала себя сытой. Удивительно вкусное и простое блюдо. Но тут Анна Семеновна внесла большое блюдо с мясом.
 – А это, - произнес Иван Петрович, потирая руки, -  наша знаменитая запеченная свинина с тмином. Прошу откушать.
 За свининой последовал десерт. На вкус  что-то вроде густого киселя.
 - Это тоже старинное  национальное блюдо – кулага, - с гордостью произнесла Анна Семеновна. -  Эта кулага с малиной, а есть еще с черникой, голубикой.
- Анна Семеновна у меня – директор школы, а раз в месяц она печатает у нас в газете рецепты национальной кухни, - добавил Иван Петрович. -  Молодежь начинает забывать национальные блюда, а этого допускать нельзя.
Пора было уходить. Я начала благодарить хозяев за радушный прием, но Иван Петрович остановил меня.
- Погодите, Алина. Я думаю, вам следовало бы съездить в Хатынь. Ведь это недалеко от нас. Дело в том, что скоро в Беларуси печальная дата – 22-го марта каратели сожгли Хатынь. Мы тоже дадим в газете статью. Я поручил это Олегу. Так что завтра с утра вы с ним можете отправляться. Если пожелаете, конечно, - добавил он.
Еще бы я не желала! Я и сама думала о поездке в Хатынь. Разве можно упустить такой случай!
Глава 7

Ранним утром следующего дня мы с Олегом выехали в Хатынь. Я выписалась из гостиницы - Олег предложил подвезти меня до Минска, у него были там какие-то дела. Мела небольшая поземка, но дорога была чистой. В Беларуси, вообще, отличные дороги. Олег сказал, что через пару часов мы будем на месте. Мы весело болтали, с  Олегом было легко говорить на разные темы. Чувство юмора у него отличное, так что я и не заметила, как пролетело время.
- Подъезжаем, - сказал Олег.
 Машина свернула с трассы. Мы ехали по густому лесу, высокие старые деревья подступали к дороге с двух сторон. Мемориальный комплекс был расположен прямо в лесу на месте сгоревшей деревни -  круглая чаша в окружении древнего леса. Мы вышли из машины, и пошли к высокому памятнику.
 – Этот памятник называется «Непокоренный человек», - сказал Олег.
 Перед нами была высокая фигура изможденного старика, несущего на руках подростка. Олег начал печальный рассказ:
- 21-го марта 1943-го года партизаны заночевали в деревне Хатынь, а утром ушли. При выходе на шоссе они напоролись на 118-ый полицейский батальон. Он был сформирован из жителей Западной Украины и бывших военнослужащих Красной Армии, которые попав в плен, перешли на сторону немцев. В основном, это были выходцы из Украины. Немецким шефом батальона был штурмбанфюрер СС Эрих Кёрнер. 
 Завязалась перестрелка, в которой были убиты несколько полицейских и один немецкий офицер. Им оказался бывший чемпион Олимпийских игр 1936-го года Ганс Вёльке. Его лично знал фюрер. Когда было доложено о нападении партизан, был получен приказ уничтожить Хатынь. Немцы знали, что жители деревни помогали партизанам, – он вздохнул. – Каратели,  все тот же 118-ый батальон, появились в деревне во второй половине дня. Всех жителей согнали в большой сарай, обложили его соломой и подожгли.
Я машинально крутила перстень на пальце…
…Деревня горела. Утробное мычанье перепуганных коров, призывный клич голосистых петухов, захлебывающийся собачий лай – все это смешалось с детским  плачем и криками людей, которых пьяные полицаи сгоняли к большому сараю посреди деревни. У плетня полыхающего дома стояла молоденькая женщина, прижимая к груди младенца. Испуганные глаза молили о пощаде! Перед ней, качался на нетвердых ногах  приземистый плешивый полицейский. Рядом на обочине дороги сидел молодой парень в расстегнутой форме. Его выворачивало наизнанку.
- Степан, бачишь яка файна баба! - проговорил плешивый заплетающимся языком. Он приложился к большой бутыли с мутным самогоном, не сводя с жертвы похотливого взгляда. – Iди сюди, молодиця, пограемось. А цього байстрюка викинь! ( Степан, видишь какая красивая баба!  Иди сюда, молодка, позабавимся. А этого ублюдка выкинь!)
Он выхватил у матери ребенка и бросил в огонь. Женщина рухнула на землю. Полицаи схватили ее за руки и поволокли к сараю.
Вокруг большого сарая были установлены пулеметы. Упирающихся, смертельно перепуганных людей каратели загоняли внутрь, подталкивая прикладами автоматов. Маленький щуплый дедок толкнул в спину своего внука - подростка и тот бросился бежать. Полоснула автоматная очередь и парень упал. Полицаи заложили двери сарая  и подожгли его…
Голос Олега вернул меня к действительности:
- Когда под напором обезумевших людей, двери сарая рухнули, объятых пламенем жителей каратели встретили пулеметным огнем. Всего в дерене погибло 149 человек, из них 75 детей. В живых осталось только пять человек. Две девочки убежали в соседнюю деревню, когда увидели приближающихся карателей. Позже они погибли, когда и эта деревня была сожжена. Два мальчика - подростка оказались живы, потому что одного из них мать закрыла своим телом. Второй был без сознания, и фашисты приняли его за мертвого. Пятый, оставшийся в живых – это старый кузнец Иосиф Каминский. Он ушел из деревни утром в лес за хворостом. Когда он вернулся, то нашел своего двенадцатилетнего сына в куче тел еще живым. Сын умер у него на руках, когда он выносил его. Ты видишь его фигуру с мертвым сыном на руках, - продолжал Олег. - У Каминского в огне погибла вся семья. Посмотри, вон рядом с памятником – сомкнутые плиты, символ сгоревшей крыши сарая.
 Мы пошли дальше.
 - Всего в деревне было двадцать шесть домов, - продолжал свой рассказ Олег. - Авторы мемориального комплекса решили увековечить сгоревшую деревню, они сделали контуры домов, нижние венцы, из бетона, их пепельный цвет символизирует пожарище. В центре – печная труба от сгоревшей печки. На каждой трубе – смотри! – колокол.
 В этот момент колокола зазвонили. Их печальный звон поплыл над лесом.  Я подошла ближе. На  печной трубе была медная табличка с именами погибших. Я насчитала семь имен.
 – Семьи-то были многодетные, - услышала тихий голос Олега за плечом.- Пойдем дальше, вон туда. Здесь – «Кладбище деревень». Оно символизирует сожженные вместе с людьми, 185 деревень, которые не были восстановлены.
 Это и, правда, было похоже на кладбище – маленькие плиты цвета пепла с символическим языком пламени в центре, и урной с землей, привезенной из каждой деревни. На плите выбито название деревни и района.
 – А  что там за  сооружения похожие на деревья? -  спросила я.
 - Это и есть деревья, - ответил  Олег, - только символические.
 Мы пошли туда.
 – Эти деревья – символ жизни. Посмотри! У них вместо ветвей таблички с названиями сожженных деревень, которые были после войны заново отстроены. Всего их 433!
 К нам приближалась группа туристов с гидом во главе.  Французы,  решила я, прислушавшись. Гид что-то взволнованно говорила, размахивая руками. – О-ля-ля! - услышала я возглас одного импозантного пожилого француза. Интересно, а немецкие туристы здесь бывают? Туристы, под предводительством неугомонного гида, пошли дальше, остался только один седовласый старик. Он стоял с низко опущенной головой перед одним из деревьев. Вдруг он упал на колени и зарыдал, закрыв лицо руками. Мы с Олегом, молча, подошли к нему. Олег помог ему подняться.
 – Спасибо,  -  с акцентом произнес старик. Справившись с волнением, он продолжал. – Понимаете, мой отец перед смертью просил меня приехать сюда и попросить прощения. Вот только у кого? У мертвых?  Оказывается, он был одним из карателей. Молодой парень струсил, нет, я не оправдываю его, - поспешно сказал он. Потом добавил: - А нам с мамой говорил, что был в Сопротивлении. Хорошо, хоть мать этого не узнала, умерла раньше. -  Он махнул рукой, попрощался с нами и, согнувшись, пошел догонять свою группу.  А мы с Олегом стали молча разглядывать таблички.
- Смотри, - сказал  Олег, -  вон  деревня, где жила семья Кержач!
 На одной из верхних веток я увидела название знакомой деревеньки.

На обратном пути я спросила Олега, что он думает о завязавшейся в Интернете дискуссии по поводу состава 118-го батальона.
- Ты имеешь в виду, что  там было много бандеровцев.? Так это же факт.
- Да, но ведь там были и офицеры Красной Армии, перешедшие на сторону фашистов, тот же Василий Мелешко, командир взвода, который отличался особой жестокостью.
- Знаешь, люди во все времена одинаковы. Среди них есть герои, а есть и предатели, мародеры, насильники и просто трусы. Такая жестокая война, как катализатор проявляет в людях, как  самое хорошее, так и самое плохое. А все эти вопли по поводу национальности… Я считаю это -  несерьезно. А русский генерал Власов? Да сколько угодно можно привести примеров. По моему, национализм – страшная вещь, он разъедает душу народа. Наши тоже пытаются поднять голову, только все это напрасно. Мы все настолько интегрированы, что сам черт не разберет, кто где.
 Олег засмеялся. Я была с ним полностью согласна.
- Олег, а ты женат? – поинтересовалась  я.
- Что это ты вдруг, - опешил Олег. – Ну и переходы у тебя.
- Да, просто так, - рассмеялась я.  - Ты такой интересный собеседник, эрудированный, с чувством юмора.
-Только вам, бабам, другое надо. Прости за грубое слово, - он нахмурился. -  Была у меня жена, да  зарплата ей моя не нравилась. Нашла себе бизнесмена. А ты, конечно, замужем?
- Нет.
- И что нам, мужикам, надо? – засмеялся он.
Я отвернулась к окну, вспомнив Андрея…
…Мы познакомились два года назад на приеме, который устроила, не помню уж какая компания, по поводу своего десятилетнего пребывания на российском рынке. У меня не было никакого желания задерживаться на «мероприятии», но Глеб попросил меня остаться на фуршет, вдруг увижу что-то интересное. Я стояла в стороне у колонны, присматриваясь к публике, большую часть которой составляли бизнесмены средней руки. Вдруг  за моей спиной раздался радостный возглас:
- Алинка, как ты сюда попала? Ах, да… Ты ведь у нас теперь крутая журналистка!
Я обернулась и увидела знакомую физиономию. Покачиваясь, по своей давней привычке с носка на пятку, передо мной стоял мой бывший одноклассник и партнер по бальным танцам Колька Звягинцев. Располневший, солидный,  но на круглом лице сияют все такие же веселые серые глаза. Рядом с ним молча стоял высокий, спортивный мужчина, лет сорока. Короткий ежик темных волос и очки в модной роговой оправе, возможно, добавляли ему пару лет.
- Знакомься, подруга, это мой двоюродный брат и по совместительству компаньон, - радостно заржал Колька. - Между прочим, он читает ваш журнал и в восторге от твоих статей.
 Андрей как-то несмело, по-детски улыбнулся, заглянув мне в глаза, и я поняла, что наше знакомство продолжится.
 Через месяц мы уже были любовниками, хотя Андрей сразу сказал мне, что женат и у него есть дочь. Уводить его из семьи я не собиралась, не такая уж я пиранья. Но время шло, и я все глубже погружалась в болото наших отношений, пока не завязла совсем. Он откровенно, как ребенок, описывал в подробностях сложности своей семейной жизни, не понимая, какую боль это доставляет мне. И все просил меня еще немного подождать – вот дочь окончит школу и он сможет развестись.  Время шло, дочь уже – студентка, а он все откладывал решение своих семейных проблем. А я…, что я? Я, как в той старой песне, что в моем детстве напевала бабушка, сидя за швейной машинкой: «Все ждала и верила сердцу вопреки…» Пока однажды прямо в редакции не раздался телефонный звонок, и Андрей скороговоркой не выпалил, что наши отношения закончились, он остается с женой, а я не должна ему больше звонить! Что говорить, меня, конечно, очень больно ранили его слова, хотя – не буду лукавить – к чему-то подобному я уже была готова. Но вот то, как это произошло! Не встретившись, не объяснив все, глядя друг другу в глаза! Неужели я бы не поняла его? Мужественный поступок, нечего сказать! Я выскочила из редакции, схватив в охапку шубу…
Что было дальше – вы уже знаете. Но, кажется, мне уже не так больно вспоминать все это.  Может, пройдет время и я, правда, все забуду?
 Я взглянула на Олега – он продолжал сосредоточенно смотреть на дорогу. И мои мысли опять вернулись в прошлое…
…Солнечный луч, разбудивший меня, переметнулся к щеке Андрея, продолжавшего крепко спать. Я вглядывалась в его лицо, без тяжелых очков оно было таким беззащитным! Раскинутые на постели сильные руки, и широкая мощная грудь возбудили во мне желание. Я скользнула под одеяло… - Ах ты плутовка! – воскликнул любимый, переворачивая меня на спину. Андрей не был слишком изобретательным любовником, и все же он научил меня некоторым вещам, о которых я,  в свои  - не будем уточнять какие - годы, думая, что знаю о сексе все, даже и не подозревала. Но беда всех бизнесменов – отсутствие свободного времени – коснулась и нас. Не могу сказать, что он не удовлетворял меня. И все же… Интересно, почему во всей истории человечества есть только одно яркое воспоминание о мужчине, целью жизни которого было не только удовлетворение своей собственной похоти, а и желание доставить удовольствие как можно большему количеству женщин, лишенных такой малости, как любовь и внимание своих мужчин. Неужели кроме Казановы не было других подобных «сподвижников»? Я улыбнулась, представив землянок разных рас и национальностей, выстроившихся вдоль и поперек экватора. Стоя на коленях, они в мольбах вздымали руки к Пупу Земли…
- Обрати-ка внимание вон на ту синюю «Хонду», - услышала я спокойный голос Олега. – Я ее заприметил еще на выезде из нашего города.
  Я обернулась, и почти не удивилась – за лобовым стеклом мелькнуло знакомое лицо.

«Да…, вот так повезло мне!» – думал «Крейг» - Алексей, сидя в машине. «Хотел бы я знать, что этой девчонке надо? Мотается по всей Европе в такую погоду. С другой стороны  -  было бы хуже, если бы она осталась в Москве. А она ничего! Боится, конечно, но виду не подает. В Бакше я, однако, лажанулся,  хорошо  хоть шеф об этом не знает. А парень, который  возил ее туда, не так прост, как кажется -  только прикидывается простачком. Ну вот, подъезжаем к Минску, надо быть настороже».

Олег подъехал к вокзалу, грустно посмотрел на меня и произнес:
- Слушай, я быстро схожусь с людьми. Да что говорить, сама знаешь, это свойственно нашей профессии, а вот расставаться иногда труднее. С тобой мне было легко и просто.
 Он замолчал. Я тронула его за плечо.
 - Не переживай, мне, почему-то, кажется, что мы еще встретимся, моя интуиция меня редко подводит. Не люблю долгих прощаний, - весело добавила я. – Счастливо! – и выскочила из машины, а у самой на душе скребли кошки. Олег из тех редких людей с кем хотелось бы общаться всю жизнь. Ладно, долой грустные мысли, приказала я себе.
Быстрым шагом я направилась к залу с билетными кассами и у входа натолкнулась на живописную группу цыганок, которые приставали к прохожим. Мои мысли перескочили на «Крейга». Интересно, он уже взял билет? И как долго он будет меня преследовать? Пробираясь через разноцветную толпу кричащих цыганок, я вдруг услышала за спиной тихий, но отчетливый голос:
 - Не переживай, он не навредит тебе.
 Я быстро оглянулась. У стены стояла старая согнутая цыганка и пристально смотрела на меня. Я подошла к ней.
- Дай руку, - властно произнесла она. – Не бойся, я не собираюсь гадать тебе. Покажи мне твой перстень.
- Перстень я не отдам, - выпалила я. 
- Он мне и не нужен. Покажи его.
Я, молча, протянула ей руку. Она погладила камень, покачала головой и сказала:
- Непростая вещь, старинная и привезли издалека. – Потом  посмотрела мне прямо в глаза и медленно произнесла:
- А то, что ты ищешь – найдешь, но не скоро, красавица. Много мест тебе придется объездить, и много людей повидать. Среди них будет и твой суженый. Вот только не упусти его, разгляди вовремя. А теперь иди, иди. Тебе спешить надо.
 И повернувшись, она пошла от меня. Я долго смотрела ей вслед, не обращая внимания на пристающих цыганок.

В большом зале ожидания было людно. Озабоченные пассажиры с большими челночными сумками сновали взад и вперед. Кричали дети. Я взяла билет и протиснулась к свободному креслу. До поезда оставался час. Немного посижу и пойду на платформу. И тут я увидела «Крейга», который пробирался в людском потоке, вертя головой во все стороны. «Так ему и надо», -  злорадно подумала я, опустив пониже голову.

Через полчаса я сидела в купе и смотрела в окно на провожающих. В голове крутились слова старой цыганки. Сколько же мне еще искать эти ножницы, и что на самом деле означают ее слова? Напротив меня соседка по купе – молодая симпатичная женщина – поправляла макияж, любуясь собой в маленькое зеркальце. Она что-то спросила у меня, прервав мои мысли. Я повернулась к ней, и в этот момент дверь купе открылась, и появился… «Крейг». «Вот это номер!» - растерянно подумала я, и услышала  приятный баритон:
 - Добрый вечер, милые дамы.
 Я презрительно фыркнула, и отвернулась к окну. Еще не хватало, чтобы он увидел, как я растерялась.

« Да, ситуация пиковая, - озабоченно думал Алексей, забрасывая сумку на верхнюю полку. И если бы не форс- мажор, ни за что бы, ни согласился предстать перед ней. А она с норовом, вон как фыркнула. Но ничего, потерпим, был бы прок».
Соседка по купе, призывно улыбаясь, заговорила с «Крейгом», а я отправилась в туалет, решив предоставить им возможность пообщаться наедине. Каково же было мое удивление, когда я увидела его, открыв дверь туалета! Он, что же, будет сопровождать меня и сюда? Я улеглась на полку, демонстративно отвернувшись к стене, и благополучно проспала всю ночь.


Утром хмурые невыспавшиеся пассажиры, не глядя друг на друга, собирались на выход. «Крейг» вышел первым, пожелав нам счастливого пути. Моя соседка, разочарованно вздохнув, тоже направилась к выходу. «А четвертый пассажир так и не появился!» – почему-то пришло мне в голову.
Взяв такси, я поехала к маме. Уже привычно оглянувшись, увидела «Крейга» в следовавшей за нами машине.

Вечером мы отправились к бабушке. Мама, причесываясь перед зеркалом, нервничала.
 – Никак не могу привыкнуть к этой новой щетке. И как ты могла забыть мою любимую щетку в том кафе? – сердито обратилась она к тете Миле.
- Я уже не раз тебе говорила, что я ее не забывала, - спокойно возразила ей тетя Мила. – Ее просто украли.
- Вот интересно только, кому могла понадобиться старая щетка для волос! – продолжала ворчать мама.
- Хватит вам препираться, - властно сказала бабушка. – Алина, я жду твой рассказ.
Когда я закончила рассказывать о Егоре Ивановиче Кузьмине, бабушка долго молчала, а потом тихо произнесла:
- Я думала, что Егор погиб. Когда Володя уехал в Венгрию, мы поехали в Бакшу и жили там почти год. Одна моя подруга написала мне, что на Егора пришла «похоронка». А он вон сколько живет! Дай ему Бог доброго здоровья! Ну, а его рассказ о деде-пулеметчике меня поразил. Мы приехали в Венгрию в 1957-ом году и враждебности к русским не чувствовали. Я вам  одним разрешала везде ходить, да и не только я, - обратилась она к тете Миле и маме. – И в школу вы одни ходили.
- Мама, а помнишь однажды осенью, что-то произошло, - сказала моя мама. – Ты послала меня за хлебом, я шла по улице и не узнавала наш город. Улицы будто вымерли, нигде ни души. А на стене одного дома я увидела надпись углем: «Русские вон!».
- Как же, помню. Это было в октябре 1957-го года, в первую годовщину путча. Командование запретило нам выходить из дома, несколько дней мы просидели взаперти. Но на этом тогда все и закончилось. В путче, в основном, участвовали богачи, а простой народ был в стороне от этого. Цеглед маленький город, а что было в Будапеште, я не знаю. Ну, а про Марию ты что-нибудь узнала? – обратилась она ко мне.
Я передала ей рассказ Лидии Петровны. Бабушка вздохнула. -  Жаль Марию. – Она повернулась к маме: - Ты помнишь, как отец возил нас к Марии в гости?
- Очень хорошо помню, - улыбнулась мама. - Когда я утром вышла из избы, глаза у меня разбежались – дом со всех сторон окружал лес, прямо  у крыльца росли белые грибы, земляника. А еще я помню, как Мария водила нас на кладбище, показывала могилки своих детей – маленькие обелиски с красными звездами и рассказывала, как немцы сожгли деревню.
- А я ничего этого не помню, - грустно добавила тетя Мила.
- Как же ты можешь помнить, если тебе было всего четыре года, - заключила бабушка.
- Бабушка, а что ты думаешь о советском режиме? – спросила я. – Люди твоего поколения ностальгируют по тем временам, говорят, что тогда жилось легче.
- Жизнь, она во все времена трудная, - вздохнула бабушка. - В чем-то было лучше, главное – была уверенность в обеспеченной старости, пенсии были хорошие, а цены стабильные. Ну и потом, вот вы, например, - она повернулась к маме и тете, - не  получили бы бесплатное высшее образование при другом строе. А с другой стороны, было и такое… - она задумалась. – Вот где-то году  в 43-ем, я  работала в швейной мастерской, закройщицей -  а работала я в семье одна, остальные маленькие были. Так вот, я получала  хлебный паек – 300 граммов  хлеба на одного работающего, а значит, на всю семью, а зарплаты никакой не было – война ведь.  Хлеб тот был сырой, тяжелый, как кирпич. А на детей, только на дошкольников, давали 150 граммов на всех, а потом и вовсе перестали давать. Дети постоянно были голодные, у них лица мхом поросли от голода, - она заплакала, - до сих пор не могу это вспоминать.  Весной пришли к нам из сельсовета за налогами, а в доме – шаром покати! Тогда сельсоветчик  позвал двух мужиков с лопатами, и они пошли откапывать яму с картошкой, единственное, что у нас осталось. Мать, как увидела – бросилась на ту яму, руки раскинула и кричит: «Не дам, ироды проклятые, или меня туда закопайте!» Дети яму обступили, ревут, а меня сестра держит, чтобы я молчала, иначе ведь посадят. Ну, мужики посмотрели на все это, плюнули и ушли. Так мы и выжили тогда. Вот что это было? – вопросительно посмотрела она на нас. – Перегибы на местах, как тогда говорили, или указание сверху? Как сейчас это узнаешь? А сельсоветчика того я до сих пор помню: жирный такой, в кожанку затянутый. Вот вам и советская власть!


Глава 8

- Да ты хоть понимаешь, что это значит для нашего журнала? – голос Глеба гремел на весь этаж. – Одно из первых лиц Госдумы! - Он вскочил и забегал, по своей привычке, по кабинету, размахивая руками. – Виталий Гуськов обещает поддержку нашему журналу. Нас будут читать депутаты!
- Вот этого я и боюсь, - устало произнесла я.
- Я, может, тоже побаиваюсь, - согласился Глеб.
«Только боимся мы, походу, разных вещей», - раздраженно подумала я. А вслух спросила:
 - Я не понимаю, почему его выбор пал на меня?
- Да здесь как раз все просто. Его водитель забыл на сиденье автомобиля наш журнал с твоей статьей о Гросс-лазарете. Он прочел твою статью. Статья ему понравилась, и он стал следить за журналом. А после  статьи о Вяземской битве и твоих прадедах остановил свой выбор на тебе. Как он сказал Главному, ему импонирует твой стиль. Я думаю, - добавил он, - его привлекла твоя манера эмоционального погружения в прошлое. Это твоя фишка.
«Вот только сомневаюсь, моя ли это заслуга», - думала я, крутя на пальце  перстень.
- А когда Гуськов узнал, что твой дед служил в том же городе, что и его отец, да еще и в то же время, он, вообще, пришел в восторг.
- Интересно, кто это ему сказал, что мой дед служил в Венгрии? – ехидно поинтересовалась я. - Дед ведь еще и в Алжире был, ты что же и туда меня пошлешь? - добавила я, а потом спохватилась, да уже  поздно было.
- Вот как, - расхохотался Глеб, - возьму на заметку.
«Да, язык мой до добра меня не доведет», - раздосадовано подумала я.
– А как же Германия?
- Да успеешь ты в Германию, - отмахнулся он. – Твоя поездка в Венгрию займет всего несколько дней. А потом я сразу отпущу тебя в Германию.
- В командировку.
- Хорошо, хорошо, - замахал руками Глеб.
- А почему бы Гуськову самому не поехать в Цеглед, ведь ему, наверное, интересно навестить город своего детства. И почему, вообще, такая спешка.
- Да просто  у него отец тяжело болен, а  возраст  солидный. Ты же  знаешь, что старые люди живут прошлым, вспоминая свою молодость. Вот и захотелось старому вояке узнать о месте, где он служил.  Ну, а насчет личной поездки, это ты загну-у-ла, - протянул он. – Тебе ли не знать наших братьев по перу. Сразу же начнут докапываться и растрезвонят на весь мир. Отец Гуськова приехал в Венгрию уже  после событий 1956-го года, но ведь в Венгрии существует четкое мнение, что мы были в то время оккупантами. Так что для тебя главное – это тоже держать язык за зубами.
«Ну вот, - тоскливо подумала я, -  вечно я куда-нибудь вляпаюсь». - А вслух произнесла:
- Хорошо, я, в принципе, согласна. А как я буду без переводчика, ведь венгерского я не знаю.
- Все продумано, не переживай, - обрадовался Глеб.- Переводчика тебе дадут из Госдумы. -  Он засмеялся, увидев мое вытянутое лицо. – Слушай, ты же журналистка, учись скрывать свои эмоции. – Я видел этого переводчика – отличный парень, с чувством юмора.
«Ну, хорошо хоть  не женщина, - облегченно вздохнула я. -  С мужчинами я с детства контактирую лучше».
- В Будапеште вас встретят работники посольства, -  продолжал Глеб. - Вам дадут машину с водителем, но номера на машине будут не посольские, чтобы не привлекать внимание. Ну, и водитель, я думаю, ты уже догадалась,  не простой. Так что будь настороже.
- Что, конкретно, я должна делать?
- То же, что и всегда, - ответил Глеб. - Берешь с собой ноутбук и подробно описываешь все, что увидишь и свои впечатления. Гонорар тебе выплатят, ну а поездка, разумеется, будет за счет Гуськова.
- А когда нужно ехать?
- Я позвоню тебе. Но, думаю, в самое ближайшее время. Так что собирайся. Да, а статья о Беларуси вышла классная, - довольно улыбаясь, произнес он. - Думаю, что заголовок нашей рубрики «Великая Отечественная в судьбах наших родных и близких» был подобран очень верно. Главный доволен, и  в этом есть и наша с тобой заслуга. Особенно твоя,  -  быстро добавил он, взглянув на меня.
« Да придется учиться скрывать свои чувства, - думала я, выходя из кабинета Глеба. – Давно пора».

Мама, услышав, что я еду в Венгрию, тяжело вздохнула. – Как бы я хотела снова побывать в  Цегледе, да и в Будапеште тоже!
- А разве ты была когда-нибудь в Будапеште? – спросила я.
- Была один раз. Я в пятом и шестом классах училась в школе-интернате в городе Кечкемет, который находится в тридцати километрах от Цегледа. Кстати, и Гуськов должен был там учиться. В нашем городе была только начальная школа.
- И ты не приезжала домой?
- Да нет, домой нас возили  на выходные. И школа была очень хорошая, современная. Но в таком возрасте очень тяжело жить вдали от родных, да еще в чужой стране, и я очень скучала по своей семье. Когда я училась в шестом классе, я была председателем совета  дружины, и меня послали на слет пионеров в Будапешт. Среди прочих мероприятий у нас была и встреча с первыми руководителями страны и командованием. В то время как раз приезжал с визитом Никита Сергеевич Хрущев, глава нашей страны.
- Ты видела Хрущева? – удивилась я.
- Я видела его даже дважды, он приезжал и в Цеглед. Ты знаешь, он ведь был без комплексов, очень прост в общении, запросто общался с женами офицеров, расспрашивая об их жизни и проблемах. Твоя бабушка тоже помнит эту встречу. Кстати о бабушке, - спохватилась мама, - нам нужно поехать к ним, она тебе расскажет больше о жизни в Цегледе, память у нее до сих пор хорошая.

Тетя Мила, встретив нас в дверях, шепнула:
 - Она не в духе, хоть вы ее отвлеките от мрачных мыслей.
 Бабушка улыбнулась, увидев меня.
- Не ждала тебя так быстро. Что-нибудь случилось?
- Все в порядке, бабуля. Просто, мне нужно поговорить с тобой. Понимаешь, я собиралась ехать в Германию, но придется поехать сначала в Венгрию. Меня к этому вынуждают обстоятельства.
- И что же это за обстоятельства? Или это секрет?
- Да нет никакого секрета. К нашему Главному редактору обратился Виталий Гуськов из Государственной  Думы, знаешь такого?
- Конечно.
- Он хочет, чтобы я поехала в  Венгрию и подробно описала  современную жизнь Будапешта и Цегледа  для его больного отца, который служил там.
Бабушка победно взглянула на маму и тетю Милу.
- Ну что я вам говорила? А вы мне не верили. Маразм, маразм, сами вы в маразме. Я же вам говорила, что отца Гуськова зовут  Николай, он был замполитом в нашем полку. Я хорошо его помню, да и Виталька этот, как сейчас перед глазами стоит.
- Убей меня, совершенно его не помню, -  пробормотала тетя Мила.
- Я тоже, - сказала мама.
Бабушка нахмурилась и начала рассказывать об их жизни в Венгрии.

В окне иллюминатора я увидела ровные квадраты городских кварталов столицы Венгрии и широкую ленту Дуная. В течение всего полета я изучала информацию о Венгрии и Будапеште.
Будапешт считается одним из красивейших городов Европы. Люди селились на этом месте еще несколько тысячелетий назад. В первом веке до нашей эры на высоком холмистом берегу Дуная жили кельты. Потом на этом месте кто только не жил:  готы, гунны, франки. С приходом римлян поселение стало римской провинцией, и было названо Аквинкум.  А в самом конце девятого века на Дунай пришли  воинственные кочевые племена мадьяр, предков венгров. Город  был переименован в Буду. Небольшой населенный пункт на противоположном пологом берегу Дуная назывался Пешт, и был раньше населен славянами.
В тринадцатом  веке  на высокой горе, которую позже стали называть Крепостной,  был построен укрепленный королевский замок – Буда. Вокруг него стали селиться жители, спасаясь от набегов татаро-монгольских орд, и  возник новый город, который тоже называли Буда. Во времена монгольского нашествия все три города были разорены. После  того, как татаро-монголы покинули Венгрию, замок Буда был превращен в крепость, а бывший Аквинкум стал называться Обуда (старая Буда) в противоположность  восстановленному новому городу – Буда. В 16-ом веке Буда и Пешт были оккупированы турками, и только через 145 лет  Будайская  крепость после длительной осады была  взята штурмом австрийскими войсками. Город был освобожден от турецкого ига и присоединен к владениям Габсбургов, королей Австрии. Началось бурное развитие  Буды, Обуды и особенно Пешта. Объединение трех городов было предпринято во время революции 1848 - 1849 гг. за независимость Венгрии, ее выход из Автро-Венгерской империи. Однако окончательное объединение трех городов в один под названием Будапешт произошло в 1873-ем году после образования отдельного венгерского королевского правительства. В восемнадцатом веке в Буде и Пеште началось крупное строительство. Дворцы, церкви, жилые дома, построенные в разных стилях, сохранились до наших дней.
В 1918-ом году страна была провозглашена республикой, а в 1919-ом  -  советской республикой. Потом к власти пришел адмирал Миклош Хорти, объявленный регентом. Он возглавил сопротивление социалистической революции. Хорти был инициатором участия Венгрии во Второй мировой войне на стороне Германии. В 1941-ом году  благодаря ему страна была вовлечена в войну против СССР. После отстранения Хорти от власти весной 1944-го года Будапешт был оккупирован немецкими войсками. Позже началось освобождение города советскими войсками. По окончании ожесточенных боев, которые длились несколько месяцев, четвертая часть всех зданий  Будапешта лежала в руинах.
 После войны город был отстроен и расширен за счет предместий.  Здания Будапешта, благодаря своей богатой истории, построены в разных архитектурных стилях. Самое знаменитое  и самое красивое здание столицы – Парламент -  построено в эклектическом стиле. В более древнем городе, Буде, расположены прекрасно сохранившиеся дома  в стиле барокко, ренессанса и неоготики. Величественный Королевский дворец венчает Замковую (Крепостную) гору.  Пешт – коммерческий центр города. Здесь находятся фешенебельные торговые комплексы, широкие проспекты…
Меня отвлек от раздумий голос переводчика  Никиты, который сидел рядом со мной.
- Алина, в Цеглед мы поедем завтра, а сегодня осмотрим Будапешт. Если вы не устали, мы сделаем это сразу по прилету.
  Конечно, я согласилась. Я украдкой разглядывала Никиту. В аэропорту я заметила, что он довольно высок, мне также бросилась в глаза его прекрасная осанка. Сейчас же я обратила внимание на коротко стриженые черные волосы, резко очерченные скулы, большие сильные руки  с красной загрубевшей на суставах кожей. Похоже, занимался боксом  -  решила я, вспомнив брата. Возраст около тридцати пяти. Боюсь,  мой брат был прав, когда сказал, что без силовых структур  здесь не обойдется.
- Что-то не так? – весело улыбаясь, Никита повернулся ко мне.
- Что вы, Никита! Все в порядке. 
А про себя подумала:  « Ну, уж в краску тебе не удастся меня вогнать.  Придется быть с ним более внимательной, -  вздохнула я. Особо дружеских отношений у нас с ним, конечно, быть не может. Да и зачем они мне; через три дня мы расстанемся, чтобы больше никогда не видеться».
Никита продолжал пристально  смотреть на меня.
- А знаете, Алина, вы очень похожи на дочь Виталия Николаевича. Рост, лицо, прическа, даже походка одинаковая. Только Валерия немного старше. Вам ведь года двадцать три, не больше?
 В его глазах притаилась усмешка.
- Спасибо, конечно, за комплимент, но я, думаю, что в таком серьезном ведомстве, как ваше, обо мне теперь знают больше, чем я сама.
- Ладно, ничья, - захохотал Никита. -  А у вас острый язычок.

Пройдя таможенный досмотр и получив багаж, мы вышли из здания аэропорта. У выхода нас ждал водитель посольского автомобиля – невысокий полный, лет пятидесяти мужчина с приятным лицом. Широко улыбаясь, он поздоровался с Никитой. Видно было, что они встречались раньше; в чем не было ничего удивительного, учитывая характер их работы. Никита представил меня. Сергей Иванович - так звали водителя - крепко пожал мою руку. Его глаза под густыми бровями внимательно изучали меня несколько мгновений. Мы пошли к автомобилю, лавируя между блистающими затемненными стеклами туристическими автобусами, и сели в черный  BMW. Я украдкой оглянулась, пытаясь разглядеть, не появится ли где «Крейг», но никого не увидела.
Никита перекинулся несколькими словами с Сергеем Ивановичем, а потом обратился ко мне:
- Алина, позвольте мне быть вашим гидом. Понимаете, я волею судьбы родился в Будапеште и с детства обожаю этот город.
 Я прервала его:
 - Извините, Никита, вы можете общаться со мной не так высокопарно?  Я ведь не английская королева. И давай, в конце концов, перейдем на «ты»,- с досадой добавила я.
 Сергей Иванович оглянулся и с интересом посмотрел на меня.
 – Окей, - поспешно произнес Никита. – Хорошо, предлагаю не останавливаться на истории города, я заметил, что ты внимательно изучала ее в самолете. Хотя, конечно, достопримечательности города неотделимы от его истории. Ну ладно, Сергей Иванович, - обратился он к водителю, - Давай сначала проедем к Рыбацкому бастиону. - В Будапеште, Алина, - снова повернулся он ко мне, -  есть несколько обзорных точек, с которых можно любоваться панорамой города. И одна из них - площадка Рыбацкого бастиона, который был возведен на Крепостной горе в самом начале девятнадцатого века и не имел никакого оборонительного значения. Собственно, он был и задуман, как архитектурный фон для церкви  Матиаша – главного будайского храма.
Я прильнула к стеклу, рассматривая город. В окрестностях города улицы не отличались чистотой. Под деревьями кое-где стояли черные  мешки с мусором.  В одном месте я даже заметила отдыхающего под тенью развесистого дерева то ли бомжа, то ли, перебравшего в честь выходных, горожанина. И крайне мало машин, а те, что встречались нам, были почти все малолитражками. Когда я спросила Никиту, его ответ был прост: 
- Мадьяры живут, в основном, как и большая часть российских граждан, натуральным хозяйством. Только у них -  виноградники и сады, а не картошка и огурцы,  поэтому выходные дни они проводят на своих участках. Ну, а насчет малолитражек ты правильно заметила. Просто в Венгрии налог на автотранспорт зависит от габаритов автомобиля.
Чем ближе мы подъезжали к центру города,  тем разительнее менялось все вокруг. На улицах царили чистота и порядок, в подвесных корзинах и кашпо уже были высажены красивые цветы. У входов в здания, как и в Москве, в кадках росли миниатюрные деревья и кустарники.

У подножия Будайского холма, где мы вышли из машины, скопилась небольшая толпа  жаждущих подняться наверх на фуникулере.
- Пойдем по лестнице, - предложил Никита. – Оттуда открывается великолепный вид!
Я спешила, обгоняя Никиту, мне не терпелось увидеть город сверху. И я увидела его еще со ступеней! Никита что-то говорил про поверье о количестве ступенек, которые надо посчитать. Но я его не слушала. Какое поверье? Кто станет считать ступени, когда перед тобой открывается такая красота!
Внизу передо мной несла свои воды величественная река, вторая после Волги река Европы. На противоположном берегу – прекрасное здание Парламента, его белые резные стены были похожи на высушенные ветрами и солнцем кости скелета. Когда я добралась до самого верха, у меня захватило дух от открывшейся передо мной картины. В утренней дымке под лучами солнца перед нами лежал удивительно красивый и необычный город! В машине я сняла куртку, но мне все равно было жарко.  Весна, а погода  летняя. Какие все-таки молодцы предки венгров, что нашли такую благословенную землю для своих потомков!  И что мешало нашим предкам-славянам поискать для нас территорию с более подходящим климатом,  с досадой подумала я. Я видела, что и Никита с восторгом оглядывает окрестности. Видно и, правда, он влюблен в этот город.
- А знаешь, Алина, почему это сооружение называется Рыбацкий бастион? – спросил он меня. И не дождавшись ответа, с воодушевлением продолжал: - Раньше на этом месте была площадь с собором  и  рыбным рынком, где будайские рыбаки продавали свой улов. В средние века они построили крепостные  стены, чтобы защищать собор, и рынок в случае набегов неприятеля. Ну а позже, я уже говорил, здесь были построены эти конические башни. Всего их семь – шесть небольших и одна центральная. Они символизируют  семь племен, основавших венгерское государство. Видишь, башни соединены аркадами, украшенными колоннами. Но бастион – это слишком громкое название, все эти постройки носят декоративный характер. Правда, от этого их популярность не страдает, туристы очень любят это место. Слышишь звуки чардаша? Это играют уличные музыканты. Они играют здесь каждый день. Пойдем туда.
 Мы подошли к музыкантам поближе. Небольшой оркестр состоял из мужчин, одетых в белые рубашки с жилетками и темные брюки. На голове – шляпа с пером, играли они на скрипках, и были очень  похожи на цыган. Перед ними танцевали несколько девушек в широких цветастых юбках, белых блузках и отделанных лентами черных безрукавках. Медленная плавная мелодия сменилась быстрым ритмом, девушки жестами приглашали туристов танцевать с ними. Одна из них подхватила меня под руку и увлекла за собой.
 – Слушай, а у тебя здорово получается, - смеялся Никита, когда я, пытаясь отдышаться, отошла к парапету.
От парапета очень хорошо просматривались  белоснежные резные башни, которые, несмотря на простые формы, удивительно гармонично вписывались в окрестный пейзаж.
 – А из какого камня они сложены? Вот и здание Парламента, я вижу, сооружено из того же камня?
 – Это белый известняк, - ответил Никита, - из него построено много зданий в Будапеште.  Но пойдем дальше к собору. Этот храм был построен в тринадцатом веке по приказу короля Белы четвертого. Святой Матиаш был его покровителем.
 Я любовалась семисотлетним зданием собора, его черепичная крыша представляла собой разноцветную мозаику. У храма стоял памятник - конная статуя Святого Иштвана, первого короля Венгрии, который ввел христианство в стране. В руке у короля был большой крест, на голове золотой нимб, а по углам постамента – изваяния четырех львов, зорко стерегущих власть предержащих. А Никита продолжал:
 - В этом соборе  проходили коронации последних венгерских монархов из династии Габсбургов.  А сейчас давай спустимся к Будайскому замку.
 Мощеная булыжником извилистая улочка, по которой  мы шли, вызывала противоречивые чувства. С одной стороны, старинные дома с готическими окнами и маленькими двориками, надежно спрятанными за тяжелыми дубовыми дверями, возвращали вас в средневековье. В то же время, дома были окрашены в бодрящие розовые, желтые, голубые  цвета, придававшие им такой уютный провинциальный вид, что путешественник забывал и думать, что находится в самом центре одной из древнейших столиц Европы. Однако забавные люди эти венгры!
  - Это самая старая часть города,  -  словно подслушав мои мысли, сказал Никита. - Здесь еще сохранились средневековые дома. Давай заглянем в этот дворик.
 Он взял меня за руку и потащил к длинному арочному проходу во двор.  Когда мы вынырнули из сумеречного прохода, я увидела маленький мощеный дворик с какой-то позеленевшей от времени статуей в центре;  а в глубине двора в нише стены, увитой виноградом, была вырублена каменная скамья. Наверное, много веков назад здесь прятались от взоров бдительных родителей  влюбленные, подумала я.
 Мы вышли к дворцу.
 -  Ты знаешь, что Будайская крепость, - сказал Никита, -  была построена в 13-ом веке.  В первой половине 15-го века, когда  король Сигизмунд, стал императором Священной Римской империи, он перенес столицу в Буду и вместо простой королевской башни  построил новый  готический дворец. А во второй половине 15-ого века король Матиаш пригласил из Италии лучших архитекторов,  и они возвели прекрасные дворцы в стиле ренессанс. Буда превратился в красивейший город  Европы. Королевский дворец был расширен и реконструирован.  Он был страшно  роскошен!
 Я засмеялась.
 – Я что-то не то сказал? – опешил Никита.
-  Страшно роскошен – это сильно сказано!
 – Ну, извини, не заметил, забыл, что ты журналистка.
 – Да ладно, не парься, - ответила я, лукаво взглянув на него.
Но он, кажется, не заметил моей провокации, и с воодушевлением продолжал:
 -  Король Матиаш был самым крутым венгерским правителем средневековья. При нем Буда превратился в крупный культурный центр. Матиаш Корвин  ратовал за образование и собрал шикарную рукописную  библиотеку, о которой до сих пор ходят легенды. Но судьба у замка незавидная. На протяжении истории он не раз страдал от пожаров, ливней, грабежей.  Во время турецкого господства во дворце были конюшни, а когда турки отступали, они  сожгли и разграбили его, хотя сами же им восхищались. В 18-ом веке над руинами стали возводить новые здания в стиле барокко.  Однако в 1944-ом году во время освобождения Будапешта замок почти полностью сгорел. Восстановили его  уже после войны. Ну, а сейчас Будайский замок -  это целый комплекс дворцов и старинных зданий. Вон там – действующая резиденция президента страны. А в бывшей Королевской резиденции сейчас находятся Национальная галерея, Музей истории Будапешта, библиотека имени Сечени. Вот такая непростая история, - разведя руками,  заключил Никита.
 Мы медленно пошли вдоль замка, перед которым находилось множество отдельных скульптур и скульптурных групп, фонтанов, клумб, где уже были высажены цветы. Меня охватил прямо-таки щенячий восторг от открывшейся красоты!  Я почувствовала, что влюбляюсь в этот город.
Спустившись по лестнице, мы нашли Сергея Ивановича и поехали по Цепному  мосту, самому старому и  известному из восьми мостов столицы.  Его строительство связано с именем графа Иштвана Сечени, который был известным политическим деятелем-реформатором Венгрии  восемнадцатого века. Легенда гласит, что, когда   у него умирал   отец, графу необходимо было срочно переправиться из Пешта, в Буду.  Стоял декабрь, лед на Дунае был слишком тонким, чтобы идти по нему пешком и слишком опасным, чтобы переправляться на лодке. Графу пришлось ждать несколько дней, пока не нашелся какой- то отмороженный лодочник и не перевез его, а его отец за это время умер. У графа было время, чтобы поразмышлять о необходимости строительства моста через Дунай.  Мост был построен лучшими английскими специалистами, на въезде и выезде вас встречают четыре  грозных льва, по  два с каждой стороны.
Проехав по мосту, мы повернули к зданию Парламента. Вообще, Парламент показался мне самым необычным и красивым зданием, которое я когда-либо видела. Его главный фасад выходит на Дунай, откуда его лучше всего видно. На фасаде, на самом верху целая вереница скульптур венгерских королей и вождей. У главного входа  я не заметила вездесущих туристов. Когда я спросила об этом Никиту, он улыбнулся:
 – Туристические группы появятся здесь после обеда. Парламент ведь действующий, здесь с утра заседают депутаты. А к трем часам начнут подтягиваться туристы, вход в Парламент разрешен только группам с гидом. Могу тебе сказать, что интерьеры там великолепные, они пышно декорированы на средневековый манер, там много витражей и мозаичных панно. 
Когда мы любовались зданием отеля «Астория», который находится рядом с Парламентом,  Никита показал мне окна номера, где останавливался наш президент;  и предложил  отправиться к  площади Героев с ее главной достопримечательностью  -  памятником  Тысячелетия или Миллениума, как называют ее сами венгры. Проехав по широкому проспекту Андроши, мы выехали к площади Героев, которая  была оформлена к празднованию тысячелетия обретения венграми родины в 1896-ом году.  В центре площади красовалась высокая колонна с Архангелом Гавриилом на вершине. По преданию именно он указал венграм путь к Дунаю, явившись во сне их вождю. У ее подножия – вожди семи мадьярских племен. А за ней – две полукруглые колоннады со скульптурами, посвященными героям Венгрии.
  Все это было прекрасно, но я стала уставать от обилия впечатлений и количества, позеленевших от времени скульптур. Да и голод давал о себе знать. Никита понимающе взглянул на меня и предложил пообедать в ресторане, рядом с площадью.
Ресторан производил впечатление. Небольшой зал был оформлен в национальном стиле: толстые деревянные, плохо ошкуренные стойки, такие же балки на потолке, на них – большие плетеные корзины и какой-то сельский скарб. На  одной из стен нарисованы крошечные окна, обложенные булыжником и такая же арочная дверь. В общем, сельский домик восемнадцатого, а то и более древнего века. Мы сели за грубо сколоченный деревянный стол, покрытый клетчатой скатертью. Официанты – молодой мужчина и девушка, весело болтающие за стойкой,  не обращали на нас никакого внимания, но стоило Никите окликнуть их по-венгерски, как официант тут же подошел к нам. Я заказала овощной салат и уху халасле, о которой мне с восторгом рассказывала бабушка. Эта уха приготавливается из разных сортов речной рыбы и красного перца. Правда, она очень острая. Но каково же было мое изумление, когда мне принесли мой заказ! На металлической стойке, на цепочке висел котелок, объемом не меньше литра! Овощная же тарелка была размером с хорошее блюдо. Никита, увидев мое вытянутое от удивления лицо, расхохотался.
 – Я забыл предупредить тебя, что порции в этом ресторане очень большие, поэтому его очень любят наши соотечественники. Здесь же всегда много наших туристов, они заказывают по одному блюду на двоих. А как ты знаешь, наши не очень любят давать на «чай», экономят денежки, вот официант и не спешил к нам. 
 Уха мне понравилась, острые приправы к ней были в отдельных соусниках, так что каждый мог добавлять их по своему вкусу. Правда, рыба была красная, по-видимому, форель. Ну что ж, двадцать первый век – время ассимиляции!
Когда мы пили кофе, я обратила внимание на сидевших за соседним столиком венгров - молодого мужчину и старика, оживленно беседующих о чем-то. Рядом с мужчиной стояла прогулочная коляска, где сидела маленькая, лет полутора девочка. Очаровательное дитя в кружевном чепчике и воздушном платьице с оборками уже давно строило мне глазки. Собственно, поэтому я и заметила их. Девочка, увидев, что я смотрю на нее, стала играть со мной в прятки: она закрывала один глаз ладошкой, а потом, лукаво улыбаясь, подглядывала сквозь растопыренные пальчики. Отец, заметив ее старания, громко расхохотался и что-то сказал.
 – Он говорит, что ее мама  сейчас на работе, девочка скучает по ней, вот и затеяла с тобой эту игру, - перевел Никита.
Он расплатился, и мы пошли к выходу. Я улыбнулась ребенку на прощание. А маленькая кокетка послала мне в ответ воздушный поцелуй! Мы весело смеялись, выходя из ресторана.
 – Это же надо, - удивлялся Никита, - вы уже в ясельном возрасте ведете себя, как взрослые женщины.
 Но я уже не слушала его. У машины рядом с Сергеем Ивановичем я заметила, стоящую ко мне спиной женщину. Когда она повернулась, мы обе застыли от неожиданности. Передо мной стояла моя точная копия! Только через несколько секунд, придя в себя, я поняла, что мы не совсем похожи. Глаза, у стоящей передо мной девушки, были черные, ну а губы… Губы – это нечто! Силиконовая долина! На брюнетке была роскошная туника алого цвета от Версаче. Я видела такую в бутике на Тверской. Стоит бешеные бабки! Тонкие кожаные черные брючки и высокие ботфорты были явно не по погоде, но смотрелись офигительно. Глаза девушки наливались гневом.
 – Ты кто такая? - прошипела она.
 - Виктория, дорогая, успокойся, – в голосе Никиты звучали умоляющие нотки. – Это Алина, журналистка, мы здесь по заданию твоего отца. Это не то о чем ты думаешь.
 Гнев, кажется, стал отпускать ее.
 – Я бы, может, и подумала,  ну уж слишком она похожа на меня. Только я, конечно, лучше, -  самоуверенно заявила девица, смерив меня презрительным  взглядом.
 Она повернулась к Никите.
- Дорогой, я здесь пролетом в Испанию. У меня всего четыре часа до самолета. И я хочу в кондитерскую «Жербо»,  -  она капризно поджала губы.
- Конечно, конечно, любимая, - поспешно произнес Никита. – Но почему ты здесь? Отец ведь запретил тебе появляться в Венгрии.
- Я соскучилась по тебе, - томно протянула капризуля. Она топнула ногой. – Так мы едем или нет?
- Сейчас, милая, одну минуту. – Никита отвел меня в сторону и тихо сказал: 
- Алина, извини, Сергей Иванович отвезет тебя в отель, ты отдохни, а вечером мы прогуляемся по городу.
- Что вы там шепчетесь? – закричала Виктория,  - ты, дрянь, оставь Никиту в покое, а не то…
Я молча подошла к ней и, наклонившись, шепнула  на ухо пару словечек из тюремного лексикона, которые слышала от брата, и при этом как бы невзначай наступила ей на ногу. Обуваясь в дорогу, я, конечно, выбрала удобные кроссовки, а не туфли на шпильке. Хотя и шпилька может служить  при необходимости отличным орудием. Красотка испуганно  взвизгнула и отскочила в сторону.
 Йес! В наше нелегкое время, когда хамство расцвело пышным цветом, иногда приходится прибегать к подобным методам. Я, как истинное дитя перестройки, не привыкла давать себя в обиду. Когда надо защитить себя или кого-то еще, я могу проявить и неприкрытую агрессию и показать незаурядное  знание ненормативной лексики. И поверьте, в определенных ситуациях это помогает гораздо эффективнее, чем интеллигентные выкрики, типа: - Как вы смеете? Что вы себе позволяете? Мотаясь по стране, я поняла, что с людьми надо разговаривать на том языке, который они понимают.
Я развернулась и направилась к автомобилю. На душе было мерзко. Никита пошептался с Сергеем  Ивановичем, тот  вздохнул, и уселся за руль.

Глава 9

Сергей Иванович всю дорогу расхваливал мне  отель.
 «Посмотрим, - улыбнулась я. Уж, в чем в чем, а в гостиницах я толк знаю».
Пока Сергей Иванович оформлял документы, я пила кофе в лобби-баре. Учтивый администратор предлагал мне бокал игристого вина, но я отказалась. И зря, потому что кофе был отвратительный,  какая-то мутная бурда.  Я и подумать не могла, что в Венгрии, бывшей полтора столетия под турецким игом, варят такой отвратительный кофе.  Я отставила чашку и оглядела  вестибюль. Отличный ремонт, на стенах – прямо-таки картинная галерея: прекрасные репродукции, видимо, венгерских художников с видами Будапешта. Вместо стойки  -  большой стол, приветливый персонал. Ну что ж, надеюсь, и дальше будет не хуже.
Сергей Иванович проводил меня в мой номер, пожелал приятного отдыха и ушел. Я обошла свои апартаменты: довольно большая комната, окна выходят в небольшой уютный внутренний дворик, что уже было приятно. Тихо гудел кондиционер, WI-FI, просторная кровать под белоснежным шелковым покрывалом. Ванная комната оказалась неожиданно большой, везде сияющая чистота. Прекрасно! Приняв душ, я повалилась на кровать и мгновенно уснула…
…Я стояла в огромном зале библиотеки короля Матиаша. Над моей головой уходил ввысь, нет, не сводчатый  потолок, а, казалось, сам сияющий небесный свод с мириадами звезд, соединенных в созвездия серебристыми линиями. На богато украшенных золотой резьбой стенах, расположились полки красного дерева с огромными фолиантами на них. Пол был устлан искусно вытканными персидскими коврами. В центре зала стояло громадное кожаное кресло с высокой резной спинкой. Перед креслом расположилась изящная стойка, похожая на пюпитр, а на ней я увидела большую книгу необыкновенной красоты. Я подошла к ней. Немного потертый старинный шелк переплета лилового цвета  по углам был обрамлен золотыми ажурными пластинами. В центре красовалась такая же золотая, но прямоугольной формы пластина, инкрустированная драгоценными камнями. Большой овальный рубин в середине ее посылал свои лучи во все стороны. Я уже догадалась, какая это была книга, но открыть ее так и не решилась.
Я побрела  дальше и оказалась перед большим зеркалом в узорчатой серебряной раме, заглянула в него … и отшатнулась от неожиданности.  В зеркале я увидела прелестную молодую женщину, чьи длинные черные локоны   были собраны в конский хвост. Широкая, искусно вытканная золотыми нитями лента пересекала лоб,  а по спине от нее спускалась белая вуаль. Я покрутилась перед зеркалом. Прическа мне не понравилась, а вот длинное до пола платье было изумительным. Сшитое из тяжелого переливающегося шелка изумрудного цвета, оно  было подхвачено под грудью такой же, как и в волосах, лентой;  глубокий треугольный вырез открывал грудь. Декольте было отделано нежнейшим белым мехом, а рукава с широкими буфами  и продольным разрезом, ниже локтей  были затянуты шнуровкой. В разрезах просвечивала белая ткань. Впереди платье, подхваченное витыми золотыми шнурами, распахивалось, а под ним была еще одна сборчатая юбка тонкого белого шелка. Я взглянула на руки  -  пальцы, унизанные массивными перстнями с драгоценными камнями, с непривычки побаливали.
 Я не заметила, как оказалась перед высокой двустворчатой дверью. Ее тяжелые дубовые створки были покрыты резьбой с изображениями животных и диковинных цветов. За дверью раздавались звуки мелодичной музыки. «Нет, мне никогда не открыть эту дверь», - с досадой  подумала я, и она тут же распахнулась.
Передо мной был огромный танцевальный зал, освещенный множеством свечей, и все же полутемный, так что противоположной стены я не увидела. Стены были украшены большими зеркалами, в них отражались дрожащие язычки свечей, и зал казался еще больше. Мозаичный пол был сам по себе произведением искусства, а в углах я заметила камины. Я подошла ближе к одному из них.  Великолепный красный мрамор с искусной резьбой, казалось, излучал свет, переливаясь всеми оттенками: от алого до темно- бордового.
 Вдруг из сумрака противоположной стены выплыла шеренга танцующих дам в разноцветных платьях, за ними появилась шеренга мужчин в  замысловатых костюмах. Кто-то подхватил меня за руку и увлек за собой.  Танцующие медленно кружились под звуки музыки, низко опустив головы. Когда они повернулись друг к другу лицом, я оказалась в паре с каким-то кавалером. Я подняла голову и закричала от страха. Передо мной стоял… «Крейг»…
…Меня разбудил громкий настойчивый стук. Ничего не понимая спросонья, я накинула халат и распахнула дверь. В комнату ворвался взволнованный Никита.
- Алина, что случилось? Я никак не могу достучаться до тебя. – Он рассмеялся, увидев мое заспанное лицо. – Ты что все это время спала? Взгляни в окно.
- Укатали сивку крутые горки, - пробормотала я, увидев, что за окном уже темно.
- Давай одевайся, я подожду тебя в холле, - продолжал Никита. - Самое время прокатиться на теплоходе.

У входа на верхнюю палубу маленького белоснежного теплоходика нам предложили по бокалу шампанского. – Хорошее начало, - подумала я. На верхней палубе стояли небольшие столики, но туристы сгрудись у правого борта. Теплоход отчалил и пошел вдоль берега, из динамиков полилась приятная классическая музыка, в основном это были вальсы Иоганна Штрауса. Приятная истома разлилась по телу. Я смотрела на проплывающий мимо нас, красиво подсвеченный Рыбацкий бастион с его башенками, собор Матиаша, за ними громада великолепного Королевского дворца. Показался монумент Свободы – высокая фигура женщины с поднятой над головой пальмовой ветвью. Внизу - темная вода, вверху - черное небо, а на высоком берегу ярко освещенные прекрасные здания – все это производило неизгладимое впечатление. У подсвеченного моста теплоход развернулся и пошел вдоль другого берега. На нас наплывало величественное здание Парламента с его резными стенами и громадой купола.   Восторг охватил, похоже, не только меня. Народ на палубе, разве что не бился в экстазе. Никита отошел за шампанским, а я смотрела на набегающие темные волны.
 – Голова не закружится? – услышала я вкрадчивый голос немолодого худосочного мужичка рядом с собой.
 И в этот момент подошел Никита. Мужичок тут же исчез, а я мучительно вспоминала, где же я видела этого типа с маленькими хитрыми глазками.  Никита наклонился ко мне.
 – Давай продолжим этот вечер в одном интересном месте.
– И что же это за место? – заинтересовалась я.
 – Доверься мне, - загадочно улыбнулся он. – Ты ведь хочешь узнать о жизни простого народа? Ты говоришь на каком-нибудь иностранном языке?
Я ответила, что неплохо владею немецким. Ну, а английский знаю почти в совершенстве.
 – То, что нужно, - обрадовался Никита. – Если возникнет необходимость  -  будем говорить по-английски. По-русски только шепотом!

Место, куда привел меня Никита, было, мягко говоря, необычным. Мы долго шли какими-то узкими, довольно грязными улочками вдоль набережной, потом спустились по крутой лестнице в подвал и оказались в большом тусклом зале, казалось, средневекового подземелья. Два больших зала  с мрачными стенами, украшенными темными гравюрами, были разделены широкими арочными проемами. В середине зала стояли несколько больших круглых столов, сбитых из темных, отполированных временем, досок. Столешницы были установлены на бочки, а вокруг теснились  массивные деревянные стулья. Вдоль стен были расставлены обычные небольшие столики на два человека. То же я увидела и в соседнем зале.  Оба зала были полны народа, в основном это были мужчины, больше пожилых, но были и молодые.  Одетые в простые клетчатые рубашки и широкие штаны, они весело проводили время.
 Никита увлек меня в полутемный дальний угол, где был единственный свободный столик. Во втором зале у одной из стен я увидела огромную бочку с краном, к ней постоянно подбегали официанты, наполняя, оплетенные лозой бутылки разного размера. Я с интересом приглядывалась к посетителям. За большими столами шло буйное веселье: вино в больших плетеных бутылях с ручками лилось рекой. Закуски было немного: большие тарелки со шпиком и колбасками, на некоторых столах стояли миски с каким-то варевом. Смех и шутки раздавались со всех сторон. Видно было, что публика  постоянная, и все знают друг друга.
- Здесь по субботам отрываются докеры,  -  прошептал мне на ухо Никита.
К нам уже шла официантка, плавно покачивая обтянутыми узкой юбкой бедрами.  Она с любопытством взглянула на меня, а потом переключила все свое внимание на Никиту. Минут через пять она вновь появилась с подносом, на котором стояла большая плетенка с вином, плоская деревянная дощечка с белым хлебом и тарелка с нарезанной колбасой. Низко наклонившись, так что  в глубоком вырезе блузки закачалась пышная грудь, она стала расставлять тарелки. Никита, как зачарованный, не мог оторвать от нее взгляда. Я улыбнулась, подумав, что сказали бы мои женщины по этому поводу. Бабушка произнесла бы, поджав губы: «Женщину украшает скромность». Тетя Мила бы просто улыбнулась, а Ольга, моя подруга – врач, которая живет и работает сейчас в Лондоне, выразилась бы определеннее: «Радуйтесь, что рядом с вами мужики нормальной ориентации, а не педики».  Реакцию же Виктории и представить страшно. И все-таки меня эта сцена, почему то зацепила. Я  покосилась  на бутылку с вином.
- А не много будет, нам ведь утром ехать в Цеглед?
- Не переживай, - засмеялся Никита, - вино здесь домашнее, отменного качества, но оно некрепкое, если пить в меру, конечно. Венгры знают толк в вине, - продолжал он, -  и они в отличие от нас русских уважают себя. Это мы на экспорт отправляем все самое лучшее, а сами пьем, что похуже. А они самое хорошее вино оставляют для себя, поэтому, когда будешь покупать вино, не бери бутылки, на которых есть национальный флаг страны – это на экспорт.
 - Вот кстати, о вине, - продолжила я тему. - Я, конечно, знаю, что лучшее вино у них токайское, но его здесь столько видов, что глаза разбегаются.
-  Если ты любишь послаще, то бери токайское асу – это вино лучшего качества. Его делают из винограда, собранного после первых морозов, в ноябре или даже в начале декабря. Виноград поздней осенью покрывается благородной плесенью и подсыхает, от этого он становится слаще, как изюм. Венгерские виноделы никогда не добавляют в вино сахар, поэтому оно такое вкусное и от него никогда не болит голова. А для мужчин у них есть фруктовая водка – палинка, но нашим  она не нравится. И я с ними согласен, уж очень она похожа на самогон.
Я попробовала вино;  и правда  -  отменное, кисловатое, но кислота натуральная, очень приятная. Салями  -  в сложной обсыпке, с большим количеством перца и довольно жирная – мне понравилась меньше, но я, в принципе, не люблю жирное мясо. Официантка принесла глубокие миски.
 – Попробуй, - сказал Никита, - это гуляш, он должен тебе понравиться.
 Густой горячий суп с большим количеством овощей, и, конечно же, перца, с маленькими кусочками мяса был очень вкусным.
Никита, немного захмелев от шампанского и выпитого вина, взял меня за руку и стал рассматривать мой перстень.
 - Все хочу спросить тебя, знаешь ли ты о свойствах своего камня. Ведь это гранат? -  в его голосе слышалась уверенность.
-  Немного  знаю, - неуверенно ответила я. – А ты разбираешься в камнях?
- Моя бабушка, - весело сказал он, - знала о камнях все. В детстве она часто рассказывала мне о них. Вот, например, твой гранат. В средневековье красный гранат называли карбункул, за его сходство с горящим угольком. Он, как говаривали древние, веселит сердце, бодрит дух. Кто носит гранат – приобретает власть над людьми. А еще, если гранат в перстне, то он отводит от владельца опасность. Тебе его подарил любимый человек?
- Не совсем, - заколебалась я.
Никита вздохнул:
– Знаешь, этот камень очень тебе подходит.
- Почему ты так решил?
- Главное свойство твоего граната – это умение вызывать у своего владельца сильные страсти. Он приносит счастье и удачу только страстным, энергичным людям, упорно идущим к своей цели.  К тому же он вызывает творческий подъем. Поэтому,  -  он откинулся на спинку стула и хитро взглянул на меня,  -  гранат, однозначно, твой камень. – Но, -  он многозначительно поднял вверх указательный палец,  -  носить этот камень постоянно нельзя.
- Почему? - удивилась я.
- Гранату постоянно требуется накал страстей. В минуты эмоционального подъема или стресса он начинает сверкать, как бы наливаться кровью и может спровоцировать своего владельца на необдуманные поступки. А вот в поездках, особенно дальних, он защищает своего хозяина от опасности, помогает избежать несчастья.
 Я задумалась. Однако похоже на правду. Вот так и поверишь в мистику. 
За соседним столом, где сидела шумная компания, в это время разгорался спор. Приподнявшийся со своего места, пожилой кряжистый мужчина, набычившись и громко сопя, схватил за грудки  молодого парня. Тот пытался оторвать его от себя, выкрикивая ему что-то в лицо. Никита шепотом переводил мне:
- Чем тебе опять не угодили русские? Прошло уже больше двадцати лет, как русских нет в нашей стране, а вы все вините их во всех наших бедах. Работал бы лучше как следует и пил меньше, тогда и жил бы лучше.
- Пойдем отсюда,  -  прошептал Никита.
 Мы расплатились и вышли на свежий воздух.
 – Поняла теперь почему, мы не афишировали, что мы русские. Но, по правде говоря, сейчас уже выросло новое поколение, которое не помнит социалистического строя и не винит нас в своих неудачах. Да и у старшего поколения отношение к русским неоднозначное.
За  время пока мы ехали на такси до гостиницы, Никиту  изрядно развезло  -  сказывалась усталость, да и вина он выпил порядочно.  У дверей моего номера он схватил меня за руку и, наклонившись к моему уху, пробормотал:
  -  Пригласи меня к себе, ты так похожа на Викторию, но она… фьють, – он изобразил рукой самолет, - и я опять остался один.
- Иди спать, обездоленный ты мой, завтра рано вставать, - как можно убедительнее сказала я.
- Иди спать, иди спать, ладно, пойду, - пьяно бормотал он, направляясь к своему номеру.

Глава 10
Утро следующего дня выдалось ясным и солнечным. Сергей Иванович с удивлением посмотрел на появившегося с опозданием Никиту  -  вид у того был довольно помятый  -  но ничего не сказал, только молча покачал головой.
Автотрасса на Цеглед была отличной: ровный, как стекло асфальт, ни одной выбоины. Вдоль трассы мелькали небольшие ухоженные домики под черепичными крышами. За заборами из сетки - аккуратные дворики с цветочными клумбами, мощеные дорожки, у дверей - подвесные корзины с роскошными цветами, в общем, мечта одуревшего от мегаполиса горожанина! Кое-где еще доцветали фруктовые деревья, а ровные линии виноградников радовали глаз нежной зеленью. Я с удовольствием присматривалась к новым местам, вдыхая полной грудью напоенный ароматами весны воздух.
Местность, где расположен Цеглед, находится  в самом центре плодородного сельскохозяйственного района.  Его жители издавна занимались садоводством и виноградарством. Здесь даже был выведен  новый сорт винограда с претенциозным названием «Красавица Цегледа». Городок небольшой, всего-то 40 тысяч жителей, но с давней и богатой историей. Первое упоминание о нем было еще в далеком тринадцатом веке. Примерно тогда же он был разрушен вездесущими татаро - монголами, а потом заново отстроен. В  восемнадцатом веке здесь  была построена кальвинистская церковь, и город стал центром протестантизма. В начале того же века цегледцы поддержали борьбу за освобождение от правления Габсбургской династии под руководством Ференца Ракоци, поэтому главная улица города названа его именем. Во время революции 1848-1849-го годов рядом с Цегледом проходило одно из сражений, в котором  революционная армия победила армию австрийскую. А летом 1849-го город на одну неделю стал местом расположения венгерского революционного правительства с Лайошом Кошутом во главе. В городе есть музей Кошута, а в сквере рядом с главной площадью установлена его скульптура. Золотым веком Цегледа стал конец 19-го – начало 20-го века, когда город стал быстро строиться.   В наши дни в Цегледе проводится известный за пределами страны джазовый музыкальный фестиваль,  здесь  также есть Музей барабанов. А еще прямо в центре города на месте термального источника находится бассейновый комплекс и аквапарк.
Подъехав к центральной  городской площади, мы вышли из машины, договорившись с Сергеем Ивановичем, что он будет ждать нас у вокзала. Первым, что привлекло наше внимание, была высокая  католическая  церковь Святого Креста, а перед ней великолепная скульптура Святой Троицы. Напротив нее через дорогу было строгое серое здание муниципалитета, вход в которое обрамляли тумбы с высаженными в них красными геранями. Рядом  -  кафе с выставленными прямо на тротуар столиками, где уже сидели посетители. Никто не обращал на нас внимания, мадьяры, по-моему, вообще не любопытны. Справа за зеленью высоких деревьев сквера сиял под лучами солнца голубой купол собора. Мы поняли, что это и есть знаменитая кальвинистская церковь, и направились туда. Церковь была очень большой, громадный купол возвышался над невысокими городскими зданиями. Внутрь мы не попали, но, в принципе, убранство кальвинистских храмов не отличается роскошью, единственным их украшением является орган. Обойдя собор, мы вошли в сквер, где и увидели памятник Кошуту, которого так чтут цегледцы. Наверху -  высокая фигура революционного лидера,  рука поднята вверх -  прямо как у нашего известного вождя. Внизу – фигуры революционеров рангом пониже.  От сквера шла главная городская улица, которая вела к железнодорожному вокзалу. Здесь-то и находился дом, где давным-давно жили Гуськовы и  мои родственники.  Мы пошли по ней, разглядывая дома по обеим сторонам улицы.
 Практически напротив сквера было симпатичное одноэтажное здание, где раньше – по записям мамы располагалось кафе с танц- залом, теперь же там был магазин подарков, и довольно дорогих, как отметила я, когда мы вошли туда. В магазине был великолепный выбор швейцарских часов: наручные, настенные, настольные, большие и поменьше – глаза разбегались от этой дорогостоящей красоты. Маленький пухлый старичок, по-видимому, владелец магазина, резво подскочил к нам и повел Никиту к витринам, размахивая руками и тараторя на ходу. Никита выбрал в подарок старику Гуськову старинные настенные часы с боем. А меня очаровали небольшие настольные часы с фарфоровой фигуркой  балерины. Когда я разглядывала  забавный механизм, ко мне подошла  миниатюрная старушка в кружевной шляпке и, застенчиво улыбаясь,  стала что-то быстро говорить. Я развела руками и покачала головой, давая понять, что не понимаю ни слова. Старушка весело рассмеялась, вставила в часы маленький ключик, покрутила его, и часы мелодично зазвенели, а балерина стала крутить фуэте. У меня загорелись глаза. Пройти мимо такой вещицы я не могла,  но часы были дорогими, и я засомневалась. Старушка направилась к мужу, что-то сердито ему выговаривая. Тот отмахивался от нее, но потом обреченно взмахнул рукой, и что-то сказал Никите, кивая головой в мою сторону.
 – Ну, ты даешь, - опешил Никита, - чем ты ее взяла? Ты знаешь, какую скидку тебе сделали? Тридцать процентов!
 Я благодарно улыбнулась старушке, а она подмигнула мне, помахав рукой на прощание.
 Нас, конечно, интересовал Музей барабанов, но когда мы подошли к нему – оказалось, что он по выходным не работает. Вот это облом! Но долго унывать нам не пришлось – у входа в музей устанавливала аппаратуру небольшая группа рокеров. Бравые ребята с хаерами, одетые в драные джинсы, не заставили себя долго ждать, они опробовали аппаратуру, и…грянули «Ohne dieh» Раммштайн! Ну и ну! Я даже и подозревать не могла, что в тихом провинциальном венгерском городке услышу полузабытую у нас, но такую, оказывается, популярную среди венгров песню. Солист группы – высокий парень, с покрытыми татуировкой руками - обладал поистине уникальным  голосом. Когда нежная лирическая мелодия перешла в бравурный припев, его громовой голос заставил Никиту забыть обо всем. Он громко хлопал в ладоши, выкрикивая: - Вау! Супер! Не хуже Линдемана! Собравшаяся публика выражала такой же бурный восторг. Не хватало только файеров! Я потянула Никиту за рукав, он нехотя повиновался, и мы отправились дальше.
 Улица, по которой мы шли, никак не  походила на главную городскую улицу -  узкая, мощеная булыжником  -  она была обсажена высокими старыми деревьями, ветви которых смыкались наверху шатром. Транспорта почти не было, зато по мостовой весело скакали скворцы, выдавая свои трели. Навстречу нам медленно шла пожилая женщина в темном строгом костюме, аккуратная, волосок к волоску прическа, а в руках – пирамида из четырех судков для обеда. И как будто не было пятидесяти лет! В тетради мамы я буквально накануне прочитала, что многие цегледские хозяйки в выходные обед не готовили, а приносили его в таких вот судках из мадьярского Дома Офицеров, где были очень искусные повара.
 На перекрестке  мы заметили красивое двухэтажное здание, стоящее углом. Наверху – башенка, а над арочными окнами верхнего этажа -  замысловатые медальоны. Выкрашенное  в два цвета,  нижний этаж - в светло- желтый, а верхний – в терракотовый, здание производило очень приятное впечатление. Это и был музей Кошута.  Но в музей мы, к нашему глубокому сожалению, не попали – он так же, как и  Музей Барабанов – по выходным не работал. Странные, однако, иностранцы люди. У них и большинство магазинов в выходные не работает. А может быть так и нужно жить, заботясь, прежде всего о своих собственных интересах.
 - Ладно, не расстраивайся, - успокаивал меня Никита, -  пойдем искать наш дом.
 И мы его нашли! Дом стоял совсем рядом с музеем, на противоположной стороне улицы.
 Это было небольшое старинное трехэтажное  здание, два верхних этажа украшены эркерами, наверху -  мансарда, правда, штукатурка с украшенного лепниной фасада местами осыпалась. Да… дом давно требовал ремонта.  И все-таки он был прекрасен! Внизу, там, где много лет назад, по словам бабушки, была цукразда (кондитерская), сейчас находилось кафе, прямо на мостовой в переулке стояли столы под фирменными зонтиками Coca-Cola, за которыми веселилась молодежь. Вход в дом был со двора, со стороны переулка. Тяжелая дубовая дверь,  ведущая во двор, была открыта. Во дворе я увидела стену, увитую виноградом,  на скамейках курили жильцы, весело переговариваясь друг с другом. Один из них – молодой мужчина в белой майке и домашних брюках -  улыбнулся мне и поднял руку в знак приветствия, когда увидел, что я фотографирую двор. Видно, горожане уже привыкли к туристам в их городе.
 –  Пойдем отсюда, - сказал Никита, –  все, что надо мы увидели.
Следующей нашей целью был городской парк, когда-то носивший имя В. И. Ленина. По словам моих родственников, в парке был бассейновый комплекс, состоящий из бассейна для взрослых и нескольких бассейнов для детей, начиная с мелкого – «лягушатника» для самых маленьких и заканчивая почти взрослым для подростков. Сейчас бассейны вместе с аквапарком находились за высоким забором, там раздавались крики детей и веселый смех. В парке же, по словам мамы, раньше росли прекрасные кусты роз. А еще был крошечный искусственный прудик, в котором плавали золотые рыбки, привлекая внимание детей. Но к нашему разочарованию,  парка как такового не было, как, увы, не было и роз. Росли деревья, но территория не ухожена. От пруда же осталась лишь  зацементированная мелкая емкость четырехугольной формы, в центре которой находился  неработающий фонтан. Его старинная  бронзовая стойка была украшена изображениями морских гадов и животных. Две чаши для стекающей воды – одна другой больше – были сделаны из ярко- желтого стекла с витой бронзовой окантовкой. Мы присели на парапет отдохнуть. Я прикрыла глаза, подставив лицо солнцу, и мысленно перенеслась на полвека назад…
…В центре роскошного парка стояла бронзовая фигура «вождя пролетариата», с вытянутой вперед рукой, указывающей путь к светлому будущему.  По посыпанным гравием дорожкам, медленно прогуливались пожилые пары, ведя неспешный разговор. Вдоль дорожек были расставлены скамьи, а за ними за невысокой каменной кладкой  - благоухающее море роз всех цветов и оттенков! На одной из скамеек сидел мой дед в коричневом старомодном костюме, широкополая шляпа сдвинута на затылок. Рядом я увидела нарядную молодую бабушку, что-то шепчущую ему  на ухо. У  чугунной ограды маленького, заросшего лилиями пруда сгрудилась ватага ребятишек, разглядывая золотых рыбок и оглашая парк восторженными криками…
- А неплохо было бы сейчас окунуться в бассейн с термальной водой, - услышала я мечтательный голос Никиты.
- И не думай, забыл, что нас ждет Сергей Иванович? – вернулась я на грешную землю. – Пойдем лучше выпьем кофе, вон видишь – кофейня.
Скромная маленькая кондитерская, всего-то на три столика,  с молодым парнем за стойкой превзошла все мои ожидания. Кофе, который нам принес, улыбающийся продавец, был выше всяких похвал. Крошечные чашечки с крепким ароматным напитком, поданные со стаканом  холодной воды, убедили меня, что венгры все же  не забыли о долгом турецком владычестве. А французские пирожные на один укус – очень вкусные и свежие – вызывали недоумение. Где же известный на весь мир венгерский торт «Добош» и пирожные «Эстерхази»?
- Где, где, - пробурчал Никита, -  в… «Жербо», конечно.

У Цегледского вокзала нам нужны были только две достопримечательности  –  деревья  магнолии, о которых с восторгом говорили мне мама и бабушка, и которые не помнили Гуськовы; и старый платан – о нем помнили оба Гуськовы, но, ни словом не обмолвились мои родичи. Магнолии я увидела сразу – два дерева с разных сторон от входа в вокзал были довольно высокими.  А вот платан, повергший меня в шок, первым нашел Никита.  Его огромный ствол с серой отслаивающейся корой,  невозможно было обхватить и втроем, а листья были размером с мою голову! Дурачась, и бегая друг за другом вокруг дерева, мы забыли обо всем на свете, пока голос Сергея Ивановича не вернул нас к действительности.
- Ну, молодежь, ну прямо, как малые дети, - приговаривал он, пока мы шли к машине.
Усевшись в машину, взмыленный Никита, скомандовал Сергею Ивановичу:
  - Давай, шеф, теперь двинем к военному городку.

Бывший военный городок находился на окраине города. С правой стороны, не доезжая до него, была заболоченная местность, заросшая камышом. Там то и дело вспархивали какие-то большие птицы, и слышался птичий переполох.
- Неужели это фазаны? – пробормотал Никита, - не может быть! Он попросил водителя остановиться, не доезжая до ворот. Мы, молча, оглядывали местность. Вдали за деревьями виднелись трехэтажные дома, видно, бывшие казармы, в которых, похоже, жили люди. У дороги справа от ворот стоял маленький обшарпанный домик.
 – Это бывший контрольно-пропускной пункт, - со знанием дела сказал Никита.
 Рядом с ним было  двухэтажное полуразвалившееся здание с выбитыми окнами.
 – А это, похоже, и есть общежитие, где жили семьи офицеров, когда их перевели из города в городок, - произнесла я. – По крайней мере, так мне описывала его бабушка.
- Ну что ж мы все увидели, поехали отсюда пока нас не заметили. Где ты говоришь, живут твои знакомые? – обернулся ко мне Никита.
По дороге в Цеглед я попросила заехать к знакомым бабушки, хотя была почти уверена, что никого не найду.
– Это совсем рядом, с другой стороны  от болота, - быстро проговорила я.
Маленькая односторонняя улочка в несколько домов проходила напротив длинного пруда, вдоль нее вилась узкая дорога.
 - Второй дом от дороги,  - сказала я Сергею Ивановичу.
За забором из сетки в глубине участка виднелись два дома. Один – двухэтажный, увитый зацветающей глицинией, стоял торцом к дороге. Второй – приземистый, одноэтажный – находился за большим  цветником. В цветнике я увидела, так поразившие воображение маленькой девочки полвека  назад, и такие привычные в наше время, стеклянные шары и выглядывающих из цветов глиняных гномов. Я позвонила в медный звонок у калитки, меня почему-то охватило волнение. На звонок к нам вышла молодая женщина в красивом модном платье.
– Как зовут твою знакомую? – быстро спросил Никита.
 – Эржика, Эржебет Фаркаш.
 Никита начал что-то объяснять  женщине, она удивленно посмотрела на меня, потом кивнула головой и пригласила нас в дом.
 – Жива твоя Эржебет, - удовлетворенно произнес Никита.
В большом старом доме было прохладно и сумеречно. Нас провели полутемным широким коридором в большую гостиную и попросили подождать. Я с любопытством рассматривала комнату:  слева от двери – два окна. В простенке между ними -  огромный старинный буфет;  посреди комнаты – большой овальный стол с тяжелыми деревянными стульями с резными спинками. Видно, комната служила еще и столовой. С правой стороны – несколько современных диванов, обитых полосатым шелком;  перед ними – низкий журнальный стол с кипой газет и журналов. И никакого телевизора! В открытой двери соседней комнаты, служившей спальней, виднелась широкая двуспальная кровать, на стене над ней – большой  католический крест коричневого, видимо, палисандрового дерева. Скрипнула дверь и в комнату вошла  молодая женщина, что открывала нам калитку.  Перед собой она катила инвалидное кресло, в котором сидела  маленькая старушка, одетая в темное цветастое платье с белым воротничком. Седые волосы  были собраны в пучок, а на коленях лежал клетчатый плед. Приветливо улыбнувшись, она посмотрела на меня, а потом обратилась к Никите.
- Как зовут твою бабушку? – спросил меня Никита.
- Катишка, - услышала я взволнованный голос старушки. Никита переводил: - Я очень хорошо помню ее, она была очень доброй. Я так рада, что она жива.  – Она повернулась к молодой женщине: - А это моя внучка Анна - Мария, мы зовем ее Анна. -  Никита представил меня, и назвал свое имя. Вдруг дверь распахнулась, и в гостиную вбежали двое детей: мальчик лет восьми и маленькая девочка четырех - пяти лет. Дети, видимо, не ожидали увидеть в доме чужих, они остановились, застыв от удивления.
 – Это мои правнуки, Петер и Агнешка, - с гордостью сказала Эржебет, - у нас сегодня праздник – конфирмация у Петера.
 - Это обряд первого причастия, - пояснил Никита.
 Она что-то сказала детям, мальчик,  одетый в черный костюм с бабочкой, поклонился мне, а девочка в прелестном белом платьице и с большим бантом в волосах, сделала книксен.
 – Что же вы стоите, садитесь, прошу вас,  -  продолжала  Эржика.
 Она подозвала Анну, что-то сказала ей,  и та стала накрывать на стол. Петер наклонился к Эржебет,  и что-то горячо зашептал ей на ухо. Она засмеялась и обратилась к Никите, лукаво поглядывая на меня. Тот тоже засмеялся.
 – Сейчас произойдет нечто неожиданное для тебя, главное - не бойся, – прошептал он мне.
Петер несмело подошел ко мне, достал из кармана какой-то флакон и …обдал меня струей  дешевого парфюма!  А сам спрятался за бабушку. Все засмеялись. Никита объяснил мне, что совсем недавно была католическая пасха, а в венгерской провинции еще сохранился старинный обычай: на второй день пасхи молодые мужчины окатывали девушек водой. Согласно  древнему поверью, этот обычай способствовал женской плодовитости. В наше время молодые люди обливают девушек не водой, а духами, а девушки в ответ одаривают их шоколадом или деньгами. Я достала две шоколадки и дала детям, которые тут же исчезли.
Пришла пора вручать подарки, которые я купила по совету бабушки, ну и, конечно, руководствуясь здравым смыслом и собственным вкусом. Альбом с видами Москвы, в который я вложила фотографии нашей семьи,  до слез растрогал Эржику. Большой подарочный набор горького шоколада фабрики, которой еще можно было доверять, вызвал восторг у Анны, так же как и классический русский подарок  -  матрешки. А  буханка бородинского хлеба и бутылка водки  произвели фурор!
 – Как же давно я не пробовала русский хлеб! – воскликнула Эржебет, - нюхая  бородинский.
Нас пригласили за стол. На, накрытом белоснежной скатертью, столе царствовал фарфоровый сервиз, расписанный синими цветами и украшенный решеткой. Плетенка с вином, домашние колбасы, большие ломти белого хлеба на широком блюде и, конечно, венгерский шпик, густо обсыпанный красным перцем – живописно расположились на столе.  В центре стола стояло красивое большое блюдо с кусками курицы в каком-то соусе.
 – Это знаменитый куриный паприкаш, - шепнул мне Никита. – Давно я не ел его! - сказал он, предвкушая удовольствие.
 А на краю стола стояло плоское блюдо с кусками макового и орехового рулетов.
 - Неужели это знаменитые роскошные рулеты? - удивился Никита, - их сейчас редко где встретишь, слишком трудоемкие.
 – Это наше фирменное блюдо, - улыбнувшись, сказала Эржебет.
Мне нужно было перевести разговор на воспоминания, поэтому я продолжила тему:
 – Знаете, ведь в нашей семье тоже есть фирменное блюдо – торт по вашему рецепту. Мы так и называем его – венгерский торт. И я рассказала рецепт.
 – Да, это наш семейный рецепт, - растрогалась Эржика. Он похож на «Добош», только более простой и дешевый, что немаловажно в трудные времена.
 – И еще он очень вкусный, - добавила я, - что тоже важно.
 Все засмеялись.
- Да, времена в пятидесятые годы были трудные, - грустно произнесла Эржебет. Я тогда  работала в парикмахерской, ну и подрабатывала, делая прически на дому женам мадьярских офицеров. А потом одна из них познакомила меня с Катишкой, и я стала обслуживать и жен русских офицеров. А когда семьи офицеров переехали в военный городок, мы оказались по соседству, и стали друзьями с Катишкой. Не только я, но и моя старшая сестра. Я ведь тогда была очень молодой, а моя сестра намного старше меня. Мать у нас умерла рано, вот она и заменила мне мать. Ее дети живут рядом с нами, вон в том доме, - она показала в окно на двухэтажный дом. - У нее сын учился в гимназии, нужно было платить за обучение. Они с мужем разводили свиней на продажу, русским тоже продавали. У нас ведь не было к ним вражды. Мы были простые люди, а революцию делали богатые. Да и разве виноваты молодые офицеры, а их жены и дети, тем более,  что их послали в чужую страну. Политику делали не они, поэтому мы помогали друг другу, как могли.
 Она замолчала. А я лихорадочно соображала, как же мне спросить, не дарила ли ей бабушка ножницы. Сама бабушка ничего об этом не помнила.
 – У бабушки сохранился ваш подарок  -  вышитая вами салфетка, - наконец-то сообразила я.
 – Да? – обрадовалась она. - А у меня тоже есть память о ней – маленькая хрустальная вазочка. Катишка подарила мне ее на ваш женский праздник.
 «Значит, ножниц нет и здесь», - разочарованно подумала я.
Пора было прощаться  -  Никита уже выразительно поглядывал на меня. Нас одарили двумя плетенками с вином, а мне вручили семейные фотографии и набор открыток с видами Цегледа. А еще, что было уже совершенно неожиданно  – большой рулет с орехами.  Эржебет грустно смотрела нам вслед, когда я закрывала калитку. Видно, воспоминания растрогали старую даму. Дети стояли рядом и весело махали нам ручками.

Выехав из города, Сергей Иванович прибавил скорость.
 – Через час будем в Будапеште, - сказал он.
Погруженная в размышления, я не обращала внимания на болтовню Никиты, вспоминающего свое детство в Венгрии. Сергей Иванович тоже молчал, сосредоточенно глядя на дорогу. Вдруг он повернулся, взглянул в заднее окно, и быстро произнес:
 - Алина, пристегнитесь.
 Я оглянулась. Дорога была пустынной, и только один старый  Мерседес серого цвета то вплотную приближался к нам, то пытался прижать нас слева.
– Что происходит,  Сергей Иванович? – очнулся, наконец, Никита.
 -  Хотел бы и я знать, что тут происходит, - проворчал тот.
Мерс опять вырвался вперед, поравнявшись с нами, он стал теснить нас к ограждению.
 – Ну, врешь – не возьмешь, - пробормотал водитель.
 Он увеличил скорость, пытаясь уйти от преследования, но  Мерс не сдавался. Старая колымага опять поравнялась с нами. За рулем я разглядела  разъяренное лицо парня, ожесточенно машущего нам кулаком.  Лицо Никиты окаменело.
 - Делай, что хочешь, - сказал он водителю, - но мы не должны попасть в аварию, на машине не должно быть ни одной царапины.
 – Не учи ученого, - процедил тот в ответ.
 Он резко вывернул руль, и машина пошла прямо на атакующий нас автомобиль.  Сердце у меня забилось часто- часто и ухнуло вниз. «Господи, взмолилась я, спаси и сохрани! Я так хочу жить! Я ведь еще должна найти  эти чертовы ножницы, и стать счастливой!» Я бросила взгляд на перстень – камень сиял всеми оттенками красного!
 Психическая атака удалась! Нервы у подонка не выдержали.  Мерс вильнул влево и вылетел за ограждение.
 - Хорошо хоть не перевернулся, - выдохнул Никита.
 – Не справился с управлением, - спокойно произнес Сергей Иванович, а Никиту и меня охватил приступ истерического хохота.

По приказу Никиты я просидела до утра в гостинице, а утром Сергей Иванович отвез нас в аэропорт уже на другой машине с посольскими номерами. Когда мы расставались, Никита ни словом не обмолвился о происшедшем, лишь поблагодарил меня и попросил никому не рассказывать о том, что произошло с нами.

При моем появлении  в редакции, Глеб сделал вид, что не заметил меня; он что-то оживленно обсуждал с одним из редакторов. Мне тоже пока  не хотелось с ним общаться. Накануне мы долго разговаривали с братом, но так и не пришли к единому мнению, что же стояло за покушением. Брат утверждал, что охотились на меня, я же сомневалась, но не могла ничего понять. В Германию мне пока ехать совсем не хотелось, надо было взять тайм- аут, разобраться в происшедшем. Саша настаивал на том, что все поездки за границу надо прекратить, как будто нас не могли убить здесь, ведь и за ним слежка продолжалась.  «Крейга» я не замечала, да и мне было не до него. Большую статью-отчет о поездке в Венгрию я отправила Главному еще по приезде, так как написала ее, еще сидя «под арестом» в отеле Будапешта. И меня охватила апатия. Гори оно все синим пламенем вместе с их проклятиями, историческими заморочками и прочей ерундой, думала я, валяясь на диване и тупо уставившись в телевизор, где показывали очередную мыльную оперу. Но однажды вечером раздался телефонный звонок.
 - Где ты пропадаешь? – услышала я до боли  знакомый голос. – Почему отключаешь телефон?
- У меня законный отпуск, имею право, - пробормотала я.
 – Засунь свое право, знаешь куда! - закричал Глеб так, что трубка завибрировала.
 – Не смей на меня орать, -  вяло отреагировала я.
 - Завтра утром в редакцию приезжает Гуськов, он хочет тебя видеть. Так что в девять часов, чтобы была на месте.
 И он бросил трубку.

 « Идите вы все… лесом», - думала я, одеваясь утром перед зеркалом. Однако  тщательно причесалась и одела одно из своих лучших платьев, а не привычные и такие удобные джинсы.
 В десять утра к зданию редакции подъехал черный Lexus с тонированными стеклами. Из него выскочил водитель и услужливо распахнул передо мной заднюю дверь.
 – Присаживайтесь, -  услышала я низкий голос пожилого, интересного еще мужчины, с аккуратной седой бородкой и в темных очках. – А ты, Влад, иди пока погуляй, - сказал он водителю, который тут же исчез.
- Ну что ж, очень рад знакомству с вами, Алина, – устало произнес Гуськов. – Я вам крайне признателен, ваше эссе очень понравилось моему отцу. Знаете, старые люди, как дети, - он улыбнулся, - им подавай то, что захочется, и немедленно. И ведь не откажешь. А что касается происшествия по дороге из Цегледа…  Наверное, я должен все объяснить, только дайте мне слово, что все останется между нами.
 У меня есть основания вам доверять, - сказал он, услышав мое обещание молчать.  -  Семнадцать лет назад моя жена и восемнадцатилетний сын поехали по путевке в Венгрию. Сыну очень хотелось повидать места, о которых ему так много рассказывал дед. Я был против этой поездки. Сам я поехать с ними не мог – был занят по работе, а время было сложное, венгры упивались своей независимостью и были агрессивно настроены к русским. Правда, жена владела английским, но что-то подсказывало мне, что эта поездка может плохо закончиться.  Так и вышло.
 Он смотрел в окно. Его лицо было непроницаемым, а голос  глухим и тусклым.
- В Будапеште они взяли в аренду автомобиль и поехали в Цеглед. Жена была опытным водителем, но по дороге в Цеглед пошел сильный дождь, дорога была скользкой. Не доезжая до города, в них врезался, идущий навстречу  автомобиль. На спуске  его вынесло по скользкой дороге на встречку. Жена не смогла увернуться. В том автомобиле ехала семья: муж, жена и мальчик восьми лет. Мальчик не пострадал, а супруги погибли. Так же, как и мои. – Он надолго замолчал, а потом,  очнувшись, продолжал: - Венгерская полиция тщательно расследовала катастрофу, было доказано, что в аварии виноват венгерский водитель, он сильно превысил скорость.  Я все равно выплатил родственникам пострадавшего мальчика большую сумму, чтобы они смогли его воспитывать, но, видимо, ему изложили эту историю по-другому. Виктории же я запретил  когда-либо появляться в Венгрии  и размещать свои фотографии в социальных сетях, но, наверное, я слишком ее избаловал, и… - он развел руками, -  вышло то, что вышло.
 Я молчала. Жалости к этому холеному политическому деятелю я не испытывала. Предчувствовал, а, вернее, был уверен, учитывая международную обстановку, что поездка будет опасной, и не поехал вместе с семьей. И даже не отговорил их от несвоевременного путешествия. Гуськов продолжал:
 – Вот только вы чуть не пострадали из-за этой истории.
           Он повернулся ко мне.
 – Я так понимаю, что деньги вы не возьмете?
          Я  покачала головой.
 – Так я и думал, - вздохнул он.
 Он полез в карман и вынул из него маленький красный футляр.
  –Тогда я очень прошу вас принять от меня вот это. Вы не можете мне отказать, Алина.
 Он открыл футляр и положил мне в руку … перстень.
 – Это перстень моей матери, ей подарили его в Венгрии.
Я рассматривала перстень. Желтое золото,  форма сердца,  в середине в углублении –  изумительной красоты сапфир, а вокруг него выложены  алмазы. На внутренней стороне перстня были выгравированы латинские буквы S и А.  Видно было, что перстень не новодел,  он был прост и прекрасен, и сразу мне понравился.
-  Существует предание, - сказал Гуськов, - что этот перстень был подарен тринадцатилетней принцессой Сисси ее первой симпатии – сыну мелкопоместного дворянина - соседа.
«Что-то везет мне в последнее время на залоги любви», - мелькнуло в моей голове.
- А как же Виктория? - спохватилась я,  - ведь это перстень ее бабушки.
– У Виктории хватает побрякушек, - недовольно произнес он, - да он ей никогда и не нравился.
«Ну конечно, - подумала  я, улыбнувшись,  -  видимо,  Виктория в курсе, что императрица Австро-Венгрии Елизавета  -  Эржебет, как называли свою любимицу мадьяры  -  не была поборницей плотской любви, хотя и имела четверых детей. Сомнительный подарок. Но он мне так нравится! Да ладно, Сисси уже была в зрелом возрасте, когда отказалась (да и кто знает, отказалась ли?) от сексуальных утех».
 Вечером того же дня я решила ехать в Германию.

Глава 11
 Моросил мелкий противный дождь, когда под вечер я прилетела в Дрезден. К сожалению, времени на осмотр города не было, да и настроение было не то. Поэтому я сразу пересела на, похожий на болид серебристый  электропоезд, который через двадцать минут домчал меня до маленького саксонского городка, где шестьдесят лет назад жили  дед и бабушка.
 «И зачем я приехала сюда?» – растерянно думала я, стоя на  маленькой, сияющей чистотой, привокзальной площади. Авантюризм сплошной воды! Что я могу найти здесь? Ведь с тех пор, как в этой чужой стране жили дед с бабушкой,  прошла уже целая жизнь! К тому же в прошлых поездках меня всегда кто-то сопровождал, а сейчас я совершенно одна! Даже «Крейг», как назло куда-то запропастился. «Ладно, пора взять себя в руки», - успокаивала я себя. Спросив у встречного юноши, где находится гостиница,  я отправилась туда, благо она была совсем рядом.
«Как же я устала от всех этих общественных мест проживания»,  - досадовала я,  входя в двухэтажное,  под красной черепичной крышей здание небольшой гостиницы, где у меня был забронирован номер. Вернусь домой, и никуда больше не поеду, пусть Глеб хоть треснет! Но гостиница приятно удивила меня. Старое на вид здание оказалось внутри современным комфортабельным отелем с намытыми до блеска большими окнами, просторным прохладным номером, навороченной сантехникой, интернетом, и прочими благами цивилизации.  Спать не хотелось, и я решила прогуляться по городу  и выпить чаю.
 Далеко идти мне не пришлось, центр города оказался совсем рядом.  Похоже, что в этом крошечном, словно игрушечном городке, население которого всего семнадцать тысяч,  все было в пределах «шаговой доступности». На центральной площади, конечно же, находилось здание муниципалитета с небольшой ратушей. Старинный костел с примыкающей к нему часовней, казалось, был самым высоким зданием города. Я отправилась дальше и набрела на рыночную площадь с похожим на старинный колодец сооружением, расписанным в розовые и голубые цвета. Присела на скамью под  деревцем в кадке, и, прикрыв глаза, решила немного расслабиться. – Мяу! – раздалось у моих ног. Я взглянула вниз и увидела симпатягу -  котенка. Черная пушистая шерстка, белые «носочки», на груди - большое белое пятно и такой же белый, игриво загнутый вверх кончик хвоста. Задрав мордочку, котенок вопросительно смотрел на меня. «Неужели у немцев есть бродячие коты?»  – растерялась я. Да, но этот «аристократ в черном смокинге и белой манишке»  никак не похож на бомжонка! Но тут на первом этаже открылось окно, и девочка лет десяти позвала: - Роки, Роки! -  Котенок тут же ринулся на зов. Я засмеялась, представив, реакцию моего сорванца, если бы я отпустила его погулять, а потом позвала домой. Щас, не дождетесь! И ломанулся бы, задрав хвост, в первые попавшиеся кусты.
Пора идти. На одном из домов я увидела вывеску пивного бара и решила пойти туда, хотя еще пять минут назад думала, что выпью чаю в кафе. Но как же это – быть в Германии и не попробовать знаменитое немецкое пиво! К бару уже стекался народ. Вообще-то немцы рано ложатся спать и, соответственно, рано встают, они ранние пташки, но вечер пятницы у всех наций – святое время для отрыва.
Бар был в два этажа, на втором слышалась мажорная музыка – туда по узкой винтовой лестнице поднималась молодежь. Внизу за столиками  расположилась публика постарше. Кое-где столы были сдвинуты – там заседали большие кампании. Входящие приветствовали сидящих веселыми криками, пожимали руки. Похоже, здесь все знали друг друга.  Я присела за угловой  столик и стала наблюдать. Ко мне тут же подскочил официант. Молодой симпатичный парень в белой рубашке с бабочкой услужливо, но без тени угодливости подал мне меню. Увидев в меню знаменитые немецкие колбаски, я решила попробовать их. Официант мгновенно принес мой заказ: на большой тарелке лежали две аппетитные горячие колбаски, рядом горка горчицы и картофельные колобки. Холодное пиво в небольшой кружке, граммов на двести – триста, с густой шапкой пены оказалось необыкновенно вкусным. А вот хлеба к истекающим жиром колбаскам не подали совсем, пришлось еще раз подзывать официанта. Смакуя пиво, я разглядывала бар.  Официант бегал по залу, бойко обслуживая посетителей, за стойкой смазливый бармен лет двадцати ловко жонглировал фужерами. По лестнице спускался холеный молодой мужчина, зорко оглядывая зал и кивая знакомым. По его поведению чувствовалось, что это был хозяин. Он подошел к бармену, перекинулся с ним парой слов, а потом посмотрел на меня. Несколько минут он нагло и внимательно изучал меня. Я демонстративно отвернулась.

- Пауль, ты  знаешь, вон ту молодую женщину?
 - Нет, герр Фридрих, она впервые у нас.  Рихард  говорит, что она похожа на русскую. Говорит со славянским акцентом, да еще потребовала хлеб к колбаскам. Приехала, видно, сегодня. Хотите, я спрошу у Мари?
- Не надо. Сегодня после окончания работы придешь на наше собрание.
- Хорошо, хозяин.
- Смотри,  никому не  говори, даже своей Марии. Да, и обязательно приведи своего брата, мне надо поговорить с вами  кое о чем.
- Ладно, босс.

«Надо же какая удача! - думал Фридрих, потирая руки  -  сама сюда пожаловала. Интересно,  зачем? Неужели что-то разнюхала? Ну что ж птичка в клетке!»

Эту ночь я спала, как убитая. То ли сказалось напряжение последних месяцев, то ли настоящее немецкое пиво так благотворно подействовало, но проснулась я  в десятом часу, и еле-еле успела на завтрак.  Впрочем, могла бы, и пропустить его. Бутерброды все с теми же колбасами меня не вдохновили, правда, мой любимый напиток оказался на высоте, что приятно удивило. Бодрая и полная сил я выскочила из отеля и направилась к вокзалу. Бабушка говорила, что к военному городку нужно было идти вверх по улице, идущей от вокзала. Вот только осталось ли хоть что-то от того военного городка.
Бац! Мне под ноги упал маленький мячик и покатился к краю тротуара. Я наклонилась поднять игрушку и увидела мчащегося ко мне с радостным лаем той – терьера.  Его большие стоячие ушки подрагивали от возбуждения, а выразительные глаза внимательно смотрели на меня. К нам уже спешила пожилая хозяйка разыгравшегося пса. Приветливо улыбаясь, она стала  извиняться за «неподобающее поведение маленького шалунишки». Уверяя фрау, что ее красавец не причинил мне никакого вреда, я спросила ее, как пройти к бывшему военному городку, где когда-то располагались  русские части. Ничуть не удивившись, немка подробно объяснила, куда мне следует идти, пожелав на прощание удачи.  Подойдя к перекрестку, я огляделась. У светофора стояло несколько человек. Дисциплинированные немцы терпеливо ждали, когда загорится зеленый свет, хотя на мостовой не было ни одной машины. Ну уж  нет, это не для нас! По старой московской привычке я хотела было ринуться на проезжую часть, но к моему удивлению была остановлена одной старой дамой:
 - Фройлен.! Не следует нарушать общепринятый порядок, - мягко, но твердо сказала она мне.
 «Ну что ж, в чужой монастырь со своим уставом не ходят», - смирилась я. Но как только зажегся зеленый свет, я первая рванулась вперед, и в этот момент увидела летящий на меня автомобиль.  «Откуда он взялся?»  - только и успела я подумать. Кто-то толкнул меня в спину, и я полетела прямо под колеса машины.
Очнулась я, лежа на скамейке, жесткие деревянные рейки врезались в спину. Надо мной склонилось озабоченное лицо… «Крейга».
- Алина, как вы? – услышала я его взволнованный голос.
– Кажется, жива.
 Я попыталась приподняться, но «Крейг» остановил меня.
- Лежите, лежите, сейчас подъедет скорая, и вас осмотрит врач.
 – Не надо мне никакой скорой. Как вас зовут?
 – Ну, значит, все в порядке, - облегченно рассмеялся он.  - А зовут меня Алексей, можно просто Леша.
  Я огляделась. У светофора стояли двое полицейских, они опрашивали прохожих. В открытой двери полицейской машины я увидела молодого парня в наручниках. Лежать на узкой покатой скамье было неудобно, к тому же меня волновало, как я выгляжу, но это было не главное.
 – Что происходит, вы можете мне объяснить?
 – Позже, все узнаете позже, наберитесь терпения.
 Подъехал небольшой автомобиль скорой помощи, врач осмотрел меня и разрешил встать. Когда я приводила себя в относительный порядок, пытаясь разглядеть свое отражение в маленьком зеркальце и оценить размеры «ущерба», подошедший к нам пожилой немец, весело улыбаясь, произнес:
 – Скажите спасибо этому молодому человеку, - он кивнул головой в сторону Леши. - Это он в последний момент выхватил вас из- под колес.
 К нам уже направлялся полицейский. Они о чем-то переговорили с Алексеем.
 – Придется нам сейчас проехать в полицейский участок, - сказал он. – Надеюсь, это ненадолго.
Увы! Надеждам Алексея не суждено было сбыться!  В полицейском участке мы просидели почти до вечера. Сначала с немецкой дотошностью расспрашивали меня: кто я, откуда приехала, какая цель приезда в их город. Не знаю, сколько бы это продолжалось, но Алексей позвонил кому-то, и меня оставили в покое. Затем принялись за него. В конце концов, и его перестали допрашивать, но нас почему-то не отпускали.  Наконец мы были  приглашены в кабинет начальника участка.
В просторном кабинете за большим столом сидел немолодой,  подтянутый офицер. Сняв очки, и потирая рукой усталые глаза, он пригласил нас присесть. Перед полицейским офицером я увидела  молодого мужчину с наручниками на руках.  Он поднял голову, и я узнала… хозяина бара.
– Вы знаете этого человека? – строго спросил меня начальник.
 – Нет. Но я видела его вчера вечером в баре.
 - Это Фридрих Шнайдер, владелец бара, – сказал офицер.  Потом чуть-чуть помедлил и добавил: – Он организатор покушения на вас и вашего брата.
 – Что с моим братом? – взвилась я с места.
 – Не волнуйтесь с ним все в порядке. Сядьте, пожалуйста.
 – Тебя и твоего брата давно надо было размазать по стенке, - сквозь зубы процедил отморозок. Его лицо, еще вчера казавшееся мне симпатичным, перекосила злобная гримаса, растрепавшиеся волосы повисли жидкими прядями вдоль щек, а глаза превратились в узкие щелочки. - Жаль, что вас, русских не добил великий фюрер, - с ненавистью глядя на меня, прошипел он. Я, не ожидая такого напора агрессии, отпрянула назад и испуганно подумала: «Что мы ему сделали?»
  – Уведите арестованного, - приказал начальник вошедшему полицейскому, - А вы, - обратился он к нам, - подпишите протокол и можете быть свободны.
 Выйдя из кабинета, я принялась названивать брату, но телефон у него был отключен. Я начала впадать в панику. Что с братом? Может, он ранен, а этим равнодушным полицейским, привыкшим  к несчастьям людей, это кажется нормой? Я не находила себе места, вышагивая по длинному коридору.  Нет, так можно сойти с ума. Но тут зазвонил телефон. Дрожащими руками я нащупала кнопку вызова:
- Алина, привет!
- Господи, с тобой все в порядке? – выкрикнула я в трубку.
- Ну, Господом я бы не стал себя называть, - весело рассмеялся брат.
Я почувствовала, как напряжение отпускает меня, на глазах выступили слезы.
- Саша, дорогой, ты можешь мне объяснить, что случилось?
- Да все в порядке, сестрица. Просто, меня пытались убить, - опять засмеялся брат, только веселья в его голосе уже поубавилось. - Когда я утром выходил из офиса, какой-то чудак на букву «м» выстрелил в меня с чердака соседнего дома. Мимо проходил мужик, он нечаянно толкнул меня, и пуля даже не задела меня. Так мне все изложили в полиции. Но, ты же понимаешь, что поверить в эту лажу я не могу. Тем более что стрелка так и не нашли. Поэтому я связался с однокашником, он сейчас прокурор района, где находится мой офис и попросил его все разузнать.
- И что? Что-то выяснилось?
- Да ты знаешь, мутная какая-то история. Никто ничего толком не знает. Единственное, что он узнал – это, что вечером из Берлина прилетает сотрудник Интерпола, и тогда все разъяснится. Почему из Берлина? Что все это значит? Ничего не понимаю! А ты как?
- Да у меня все в порядке, не волнуйся, - торопливо проговорила я, решив пока ничего брату не рассказывать. Ведь все обошлось, и скоро, я надеюсь, все разъяснится.
- Ну ладно, тогда до связи. Не дрейфь, сестра, все будет чики-поки.
 Я нажала «отбой» и вопросительно взглянула на Алексея.
 – Теперь вам придется рассказать мне всю правду, я не сдвинусь с места, пока все не узнаю.
  Алексей помолчал немного, потирая рукой подбородок. Потом произнес:
 - Я должен позвонить.
 Он отошел в другой конец коридора и долго с кем-то разговаривал.
 – Извините, Алина, но вам придется подождать до завтра, - виновато произнес он, подойдя ко мне. - Поверьте, я не имею права, это не в моей компетенции. Завтра утром  вы все узнаете. А сейчас я отвезу вас в гостиницу, вам надо отдохнуть.
В отеле все уже знали о происшествии, по углам шушукались сотрудники, на меня кидали сочувственные взгляды. Хозяин отеля даже прислал мне в номер ужин за счет заведения. Неслыханная щедрость от прижимистых немцев! Есть я не стала, какая еда после такого, но Алексея уговорила поужинать.  Отпускать его мне не хотелось, я вроде бы понимала, что опасность мне больше не грозит, но подсознание отказывалось в это верить. Меня охватил озноб.
 – Ничего страшного, - успокаивал меня Алексей, - это реакция организма на пережитый стресс.  Отходняк, - засмеялся он.
 Но мне было не до смеха.  Он отвел меня к кровати  и сел рядом,  держа за руку. Дрожь не унималась.
 – Иди ко мне, - прошептала я.
В ту ночь мы почти не спали. Таких ярких сексуальных ощущений я не испытывала до этого никогда. Наверное, правда, что после сильного эмоционального потрясения, когда оказываешься на волосок от смерти, обостряются все чувства, и срабатывает  один из главных человеческих инстинктов - инстинкт продолжения рода. Алексей оказался прекрасным любовником, он был нежен и терпелив; а я, так долго лишенная любовных ласк и секса, была пылка и ненасытна. В минуты наивысшего наслаждения слезы заливали мое лицо, и эти горячие слезы уносили с собой  и мой страх, и мое одиночество. Леша был так искусен и опытен, что наши оргазмы совпадали, и мои воспаленные губы только и  шептали: - Еще, еще! - Утром все повторилось снова, но теперь я взяла инициативу в свои руки. Когда мы очнулись, Алексей взглянул на часы и скомандовал:
 - Бегом  в душ, через полчаса мы должны быть на месте.

 Ровно через полчаса  машина остановилась у ворот загородного особняка. Алексей пошел к видеофону, а я с интересом разглядывала кованые ворота, на каждой половине которых было изображение стоящего на задних лапах льва с позолоченной короной на голове. Шурша шинами, машина медленно поехала по обширному парку к особняку.
 Красивое старинное здание  было в три этажа, если считать мансарду. Стены увиты виноградом. Среднее окно мансарды выходило на небольшой, причудливой формы  балкон.  К главному входу с тяжелой двустворчатой дверью вели  широкие ступени. У входа в дом стояла высокая худая женщина неопределенного возраста. Натянуто улыбаясь, она поприветствовала нас и пригласила в дом.
- Это экономка, - шепнул мне Алексей.
Фрау повела нас через огромную гостиную, увешанную темными, видно, семейными портретами в золоченых рамах, и, остановившись у высокой двери, постучала.
 – Войдите, - услышала я старческий  властный голос.
 Экономка, открыв дверь, пропустила нас в кабинет, а сама исчезла. У окна за массивным письменным столом сидел худой совершенно лысый старик. Высокие окна кабинета почти не пропускали свет из-за полуопущенных плотных штор, поэтому я не сразу разглядела, что старик сидел в инвалидном кресле. Он внимательно изучал меня, забыв, по-видимому, пригласить нас сесть. Я переминалась с ноги на ногу, разглядывая кабинет. Высокий лепной потолок, вдоль стен книжные шкафы, набитые книгами, на столе бронзовый чернильный прибор, компьютер, и какая-то фотография в овальной рамке. Наконец, он пригласил нас сесть, показав рукой на два глубоких кожаных кресла у стола. Теперь я смогла рассмотреть его лицо. Глубоко посаженные глаза под седыми бровями продолжали изучать меня. Крупный нос, плотно сжатые тонкие губы, большие кисти рук со старческими пигментными пятнами спокойно лежат на столе. Бледное лицо старика и весь общий, не очень здоровый вид наводили на мысль о серьезной болезни.
- Давайте знакомиться, Алина, - услышала я, наконец. – Меня зовут Ульрих фон Дитрих, и я… ваш дядя.
 Я так сильно растерялась, что не могла вымолвить ни слова. Потом  обратилась к Алексею:
  - Я правильно поняла, что это…
 Алексей взял меня за руку и, поглаживая ее, стал ласково говорить:
 - Ты все правильно поняла, милая. Полгода назад в наше детективное агентство обратился барон фон Дитрих с просьбой разыскать его родственников в России. Но давай послушаем его самого, я буду переводить, ты слишком взволнована.
Старик, внимательно наблюдавший за нами, взял со стола фотографию и подал ее мне со словами:
 - Это ваш дед?
Я впилась глазами в фото. На  нем молодой  худощавый  лейтенант в офицерской шинели  и фуражке со звездой  обнимал симпатичную молодую женщину в старомодном  темном пальто.  Но это была не бабушка. У женщины были длинные светлые локоны, и… ее лицо сияло от счастья. За ними высился знакомый особняк. На  фотографии, без сомнения, был мой дед.
- Это… ваша мать? - спросила я пересохшими от волнения губами.
- Да, - спокойно ответил он. - Ее звали Марта, она  умерла полгода назад. Перед смертью она сообщила мне имя моего отца. До этого она не говорила мне, кто мой отец. Я знал только, что он русский офицер, она всегда очень хорошо отзывалась о нем. Мама, - он произнес это слово с нежностью маленького ребенка, -  его очень любила. Она научила меня  уважать  русских людей и русскую культуру. Знаете, во время войны всякое случается, на то она и война. И победители ведут себя по-разному. – Он вздохнул. – Наш народ, наверное, заслужил ненависть русских. Но прошлое уходит, остается только память. И какая она будет – зависит от нас. Вы, Алина, не сомневайтесь. Ваш дедушка, а мой отец, - он как-то осторожно, с придыханием произнес это слово, - не изменял вашей бабушке. С  моей матерью он  познакомился еще до своей свадьбы, когда его направили сюда служить. Я не знаю, любил ли он мою мать, но они оба понимали, что будущего у них нет.
- А как же родители вашей мамы? Как они отнеслись к этому?
- Моя бабушка умерла еще до войны. А дед… Мой дед был профессором медицины, светилом. У нас в роду все  медики, кроме меня. Я, как и ваш брат – адвокат. Так вот, мой дед был еще и мудрым человеком. Война унесла большую часть не только ваших, но и наших мужчин, немкам надо было рожать. А дед, как и любой нормальный мужик (Алексей так и сказал)  хотел, чтобы его род продолжался. Да, кстати, - оживился он, - мать рассказывала мне, что мой дед один раз лечил вашу маму. Вам бабушка ничего не говорила? 
 И тут я снова вспомнила записи мамы. По словам бабушки, когда маме был один год, они с дедом  пошли в гости, а ребенка оставили с няней - немкой. Та отлучилась на кухню, а маленькая мама перевернула на себя кружку с кипятком. Немка чуть с ума не сошла от страха.  Она сбегала за дедом, и тот привел профессора – врача. Потом случилось самое интересное. Дед держал профессора под дулом пистолета все время, пока он лечил маму, а все лекарства, которые он давал ребенку, заставлял сначала пробовать его самого. Только теперь я поняла, что у деда были веские основания так поступить, хотя…кто теперь знает. Барон снова заговорил:
- Теперь перейдем к главному. Год назад я узнал, что смертельно болен. Я, как и моя мать, ни разу не вступал в брак, детей и других родственников у меня нет. Поэтому, когда я узнал от матери имя своего отца, я стал его разыскивать, понимая, что он вряд ли жив. Я знал, что у меня есть сестра, оказалось их две. И еще племянник и племянница. Мне необходима была информация о моих русских родственниках. Надеюсь, вы меня поймете, я никогда не передал бы, нажитое мной и моими предками состояние, в руки недостойных людей. Но, к счастью, оказалось, что мои опасения напрасны.
 « Ну, спасибо,  -  с неприязнью подумала я. -  Иностранцы, наверное, думают, что все русские - мафиози.»
 Барон продолжал:
 - У моей экономки Луизы есть сын, Фридрих. Да, да, тот самый Фридрих. С Луизой мы росли вместе. Ее предки, также как и она,  много лет верой и правдой служили нам.  Я любил Фридриха,  как родного сына, купил ему бар, он ни в чем не нуждался. Поэтому, он, наверное, был уверен, что все мое состояние отойдет ему. Меня, правда, настораживали его высказывания о превосходстве немецкой расы, но о том, что он состоял в национал- патриотической организации, я даже не догадывался. Эти организации запрещены в Германии;  их отслеживают, поэтому они тщательно конспирируются, меняют названия. – Он нахмурился. -  Когда Фридрих узнал, что у меня есть родственники, да еще русские, он был шокирован. И…, видимо, решил от вас избавиться. Подозревая это, я снова обратился в уже известное мне агентство с просьбой защитить вас.
 Я повернулась к Алексею:
 - А как же…?
  Но он поспешно сказал:
 - Мы поговорим потом. Я все расскажу тебе.
 Барон – язык у меня никак не поворачивался назвать его дядей – рассмеялся. И тут  в моей памяти всплыло забытое лицо деда, который точно так же заразительно смеялся! Только теперь я окончательно поверила, что передо мной мой дядя.
 – Я рад, что у вас с Алексом, - сказал он, - установились хорошие отношения. Поверьте, Алина, я желаю добра вам и вашему брату.
 – Вы можете обращаться ко мне на «ты», - неуверенно произнесла я.
 – Прекрасно! А ты, пожалуйста, называй меня дядей, мне будет приятно. А еще, передай своему брату, что мне необходимо с ним встретиться, чтобы обсудить некоторые вопросы. И ему лучше поторопиться. Ну, а теперь, - широко улыбнулся он, - прошу вас к столу!

В большой столовой  стоял длинный стол, за которым, кажется, можно потеряться. Интересно, зачем маленькой семье такой большой стол? Гостей немцы  в таком количестве, я уверена, тоже не приглашают. На столе, накрытом белой скатертью, стояли три прибора. Закуски и блюда были расставлены в строгом порядке, а несколько бутылок вина  расположились у прибора хозяина. Домоправительница внесла большое овальное блюдо с фаршированным карпом, и поставила в центре стола.
- Прошу, угощайтесь! – произнес  дядя с радушной улыбкой.  - Алекс, поухаживайте за вашей дамой.
 Он протянул ему бутылку белого вина с красочной этикеткой.
 – Алина, это наше знаменитое вино Айсвайн.
 «Ледяное вино, - мысленно перевела я. - Интересное название!»
 Старик, как бы подслушав мои мысли, продолжал:
 - Его делают из винограда, который уже покрылся ледяной коркой. Традиционно виноград собирают ночью с фонарями при минусовой температуре.
 Леша налил мне в бокал вина, шепнув:
 - Редкое и дорогое вино.
 Он положил мне в тарелку кусок рыбы, источающей аромат пряных трав.
 – А вон в том блюде, - добавил старик, - тушеные молодые овощи: спаржа, цветная капуста, морковь, а также раки.
 Вино мне показалось кисловатым, но букет! Я и не знала, что немцы делают вино не хуже французов. Барон внимательно наблюдал за нами. Сам он почти ничего не ел. Перед ним стоял стакан с водой, да на тарелке – немного рагу. Экономка внесла блюдо с мясом и поставила его со стороны Алексея. На меня она не смотрела, а глаза у нее были красные, похоже, она плакала. Дядя строго посмотрел на нее, и знаком попросил ее выйти.
 – Вы уж простите Луизу, - сказал он, - сами понимаете ей сейчас несладко. Она хороший человек, и тебе, Алина, не стоит ее опасаться. Ну что же вы! Алекс, наполните бокалы. Давайте выпьем за… - он посмотрел мне прямо в глаза, - возможно, это покажется банальным, но мне хотелось бы выпить за мир и дружбу между людьми всех национальностей! Только в самые ответственные моменты жизни понимаешь, как мелки наши претензии друг к другу. Жизнь так коротка! Живите и наслаждайтесь!
Меня все время мучил один вопрос, поэтому, я не выдержала:
 - Дядя, а дед знал, что у него есть сын? Понимаете, я знаю, что он всегда очень хотел сына.
Барон задумался.
 – Меня это тоже интересовало. Когда я спросил об этом мать, она ответила, что после моего рождения, он приходил один раз. Наверное, ему кто-то рассказал, городок ведь маленький. Но мать заверила его, что я не его сын. Больше они не виделись.
Когда я спросила дядю о бывшем военном городке, он замялся:
 – Ты же понимаешь, прошло столько лет! Городок располагался  еще в бывших кайзеровских казармах. Сейчас на этом месте построен новый микрорайон, впрочем, если хочешь, я попрошу Ганса  отвезти вас туда. Правда, сейчас он занят ремонтом машины.
 Мы с Алексеем переглянулись. Мне не хотелось ехать осматривать какой-то микрорайон. Барон заметил, что я заколебалась.
 - Вообще то вы можете съездить туда и завтра.  Хотите я покажу вам то, чем действительно горжусь и о чем не пожалею до самой смерти?  - он тихонько вздохнул. - Только вам, Алекс, придется мне помочь.
 Они о чем-то пошептались, Алексей вышел вслед за дядей, а когда они вернулись, барон сидел в другой коляске, у которой были большие колеса.
 Мы вышли из особняка, дядя ехал впереди по дорожке парка, потом он остановился, приглашая нас жестом поближе.
– Этот парк, - сказал он, - заложили еще мои предки. Мой дед тоже внес свою лепту. Вот эта липовая аллея, - он показал на широкую аллею с высокими раскидистыми деревьями,  - была посажена им.
 Липы еще не цвели, но завязи уже были. Мы медленно шли по аллее, Алексей с одной стороны от коляски, я – с другой. Неожиданно аллея закончилась, и перед нами открылся такой великолепный вид, что я не сдержала возгласа восхищения. Дядя удовлетворенно засмеялся.
Большой пруд, поросший белыми лилиями, со всех сторон окружали кусты, покрытые шапками цветов, так что листьев почти не было видно. Здесь были кусты с оранжевыми, белыми, розовыми, цветами, да что говорить -  всех цветов. Они поднимались уступами вверх, а за ними возвышались высокие деревья. В пруду плавали, гордо изогнув шеи, белые и черные лебеди. В центре пруда привлекал внимание фонтан – обнаженная фигура девушки, держащей над головой чашу, с которой стекали, искрящиеся на солнце струи воды.
 – Что это за кусты, как они называются? – пораженная красотой сада, спросила я.
 – Это рододендроны, моя отрада. Я стал заниматься садом, когда понял, что бизнес налажен и больше не приносит удовлетворения. Человеческим желаниям и амбициям нет конца, и только перед лицом смерти начинаешь понимать, как мало, на самом деле, нужно человеку. – На лицо дядя набежала тень. – И как много…. Разве стоит посвящать свою жизнь добыванию денег? За бесконечной погоней за ними человек упускает главное – саму жизнь! А она так коротка! Что мы будем вспоминать перед лицом смерти? Дело, которому отдали всю свою жизнь? Власть, приобретенную над  людьми? Нет! Ласку матери, улыбку ребенка, поцелуй любимой, восход солнца, красоту этих цветов, черт возьми! – Он, нахмурившись, замолчал. Потом резко развернул коляску и, улыбнувшись, произнес:
- А сейчас мы с вами отправимся в рай!
За поворотом аллеи я увидела высокую живую изгородь  прямоугольной формы. Когда мы подошли к проему в ней, я ахнула. Перед нами, окруженный стриженой изгородью, раскинулся белоснежный сад!  По центру от входа шла анфилада высоких арок, увитых белыми розами. По всему саду были проложены дорожки, вымощенные большими каменными плитами. За арками просматривалась ажурная металлическая беседка, стены и крышу которой образовали белые плетистые розы. А по обеим сторонам  от арок расположились цветники разных размеров, но строго прямоугольных форм. Они были обсажены кустами самшита, подстриженными так же, как и изгородь. В цветниках росли розы, колокольчики, маргаритки, еще какие-то высокие цветы, названия которых я не знала, но все они были белые! Это и правда, был рай!
 – Этот сад, - сказал барон, -  я посадил, когда увидел знаменитый английский Белый сад в Сиссингхерсте. Здесь я отдыхаю душой от мерзостей жизни.
Мы устроились на скамье в беседке. Я продолжала любоваться садом, прислушиваясь к журчанию  крошечного фонтанчика рядом со скамейкой. Алексей и дядя обсуждали что-то вполголоса. Потом дядя обратился ко мне.
– Алина, я хотел бы узнать о твоих планах на будущее.
Беззаботно улыбнувшись, я произнесла:
  -  Буду продолжать работу в журнале, других планов у меня пока нет.
 – А ты не хочешь иметь свой журнал?
Вот так вопрос! Я призадумалась.
 – Может быть. Когда-нибудь, не сейчас.
 Леша понимающе улыбнулся. Барон потер виски.
 -  Ну что ж, я уважаю твое решение. Еще один вопрос. Я знаю, что мой отец родом из старинного русского села. Алекс по уважительной причине не смог попасть туда.
 Я бросила быстрый взгляд на Лешу. Он приложил палец к губам.
 – Ты можешь, - продолжал дядя, - рассказать мне о нем?
 Я горько усмехнулась. Немцам, побежденным в самой кровавой в истории человечества мировой войне, наверное, в дурном сне не приснится, как живут победители, спустя почти  шестьдесят пять лет после победы! В нескольких словах я описала родное село деда, добавив, что и сама успела увидеть немного. Барон задумался.
 – У меня есть к тебе просьба. Ты не смогла бы съездить туда еще раз. Я узнал, что у отца был младший брат. Может быть ему – если он жив - или его детям нужна помощь?
 Мне ничего не оставалось, как согласиться. Мы посидели еще немного, а потом распрощались с дядей. Он приглашал нас остаться в его доме, но я знала, как ревностно немцы оберегают свое личное пространство, да и нам с Лешей не терпелось остаться наедине.  Договорившись встретиться на следующий день, мы покинули особняк.

На следующее утро, когда мы наконец-то оторвались друг от друга, я закидала Лешу вопросами:
- Первое, что я хочу знать - это  почему тебя не было в Венгрии?
- Понимаешь, у меня тяжело заболела мать, и я должен был остаться с ней. Но в Венгрии тебя сопровождал Николай Васильевич, дядя Коля, как мы его называем.
- Что-то я никого не заметила.
- Он профессионал, - засмеялся Леша. Тактика у нас была разная – я не скрывался, действовал в открытую, а он предпочитал быть в тени. Но он же мне рассказывал, что когда вы были на теплоходе, он даже разговаривал с тобой.
- Так это такой маленький мужичок с хитрыми глазками?
- Точно ты его описала, - расплылся в улыбке Леша.
- Подожди, подожди, я ведь видела его еще раз. Зимой, когда я бежала по улице и упала, поскользнувшись – он помог мне подняться.  Так вы уже тогда следили за нами?
- Конечно. Задание мы получили еще перед Новым годом. Пока добывали информацию – прошло какое-то время. А потом нужно было убедиться, что вы с бароном действительно кровные родственники.
- И как же вы это узнали?
- Очень просто. Генетическая экспертиза.
И тут догадка осенила меня.
 - Так это вы украли мамину щетку в кафе?
- Ну, положим, не мы. Это сделала наша коллега Наталья.
- Ну ладно, кое-что прояснилось. Но почему в Беларуси ты оказался в одном купе со мной?
- Понимаешь, поступила информация, что тебя могут ликвидировать в этом поезде. К счастью, она не подтвердилась.
Я поежилась.
 – Ну и лексикон!
 Леша засмеялся.
- Извини. Я тупой военный,…бывший,  - добавил он.
  Я расхохоталась.
 – Ты бывший военный или бывший тупой?
 – Я сейчас покажу тебе какой я тупой! – закричал он и повалил меня на кровать.

У дома барона нас поджидал водитель, молчаливый, если не сказать угрюмый, пожилой мужчина который, как оказалось, выполнял также обязанности его личного слуги. Экономки не было видно. Алексей остался в гостиной, а меня Ганс провел  в кабинет. Дядя заулыбался, увидев меня. Выглядел он хуже, чем накануне - темные круги под глазами, бледные запавшие губы – но держался молодцом.
- Алина, я должен выполнить одно поручение моей матери, - медленно произнес он. - Перед смертью она взяла с меня слово - если окажется, что у меня есть племянницы, то я передам им наши фамильные драгоценности. Дело в том, что эти драгоценности передаются у нас из рода в род по женской линии. Они не представляют какой-то особой ценности, но, - он развел руками, - воля матери для меня – закон. - Он достал из ящика стола увесистую шкатулку и подал ее мне. Я осторожно открыла резную деревянную шкатулку. Если вы думаете, что там лежали несметные сокровища, то спешу вас разочаровать. В шкатулке находился большой футляр с жемчужным гарнитуром. Ожерелье из розового жемчуга дополняли серьги. От крупных, оправленных  в ажурную сеть платины, жемчужин, невозможно было оторвать взгляд. Кроме гарнитура в шкатулке лежала старинная брошь и перстень. Я достала брошь. Нежная золотая веточка с аккуратными листиками, покрытыми эмалью, и тремя пятилепестковыми цветами: лепестки из овальных рубинов, а в серединках  – небольшие алмазы.  Но больше всего мне понравился перстень – довольно большой изумруд овальной формы окружали мелкие бриллианты. Ничего особенного – классика. Если бы не чистота камня! Насыщенный ярко-зеленый цвет изумруда приковывал к себе внимание. Он покорял сразу и навсегда!
Дядя, внимательно наблюдавший за мной, казалось, был доволен моей реакцией.
 – Я вижу, тебе понравились эти игрушки, -  сказал он, улыбаясь. - По словам моей матери, их было гораздо больше. После войны немцам жилось трудно, и мать продавала ценные вещи, чтобы выжить. А теперь, нам нужно поговорить о делах. О моем бизнесе мы переговорим с твоим братом. Вы оба и мои сестры получите все мое движимое и недвижимое имущество. О Луизе и Гансе я позаботился, они не будут нуждаться после моей смерти. Но главная моя забота - поместье. Я реалист и понимаю, что вам придется его продать, - он вздохнул. – Единственное о чем я прошу – не продавайте его первым попавшимся людям. В нашем городе покупателей на него нет. Некоторое время назад ко мне обращался один бизнесмен  из Лейпцига с предложением продать ему дом. Я связался с ним, и он обещал подъехать.  Больше всего я беспокоюсь о саде; конечно, я бы хотел, чтобы он попал в хорошие руки.
 Я пообещала барону, что сама прослежу за продажей поместья.
 – Твоего слова мне достаточно, - довольно улыбнулся он. – Жаль, что судьба не свела нас раньше. И ты уж прости старика за откровенность и менторство, но на правах родственника я хотел бы тебе сказать…. Прими это, как мое прощальное слово. В молодости я любил одну женщину, - он прикрыл глаза, - она тоже любила меня, но нам не суждено было быть вместе. Она была замужем, и у нее был ребенок. Ради его спокойствия мы отказались от счастья. Я так никого больше и не полюбил. А сейчас я думаю, что для любви не должно быть никаких препятствий и никаких условностей. Если любишь – будь с любимым несмотря ни на что! Любовь – это самое большое благо на земле!
- Даже если нет взаимности? - усомнилась я.
- Несомненно! Молодым это трудно принять, но, если Бог даровал тебе любовь – значит, он тебя отметил!
Дядя откинулся на спинку кресла.
 - Извини меня, я очень устал.  Луиза покажет тебе дом, а мне еще надо переговорить с Алексом. 
Я подошла к старику и, молча, поцеловала его в щеку, а он ответил мне слабым рукопожатием.

Луиза ждала меня за дверями кабинета. Нервно комкая в руках носовой платок и заикаясь от волнения, она проговорила:
- Фройлен Алина, вы простите меня…
Я обняла ее за плечи:
- Луиза, поверьте, вы ни в чем не виноваты, давайте забудем обо всем. Покажите мне лучше дом.
- Да, да, конечно, я вам все покажу, - обрадовалась она.
В гостиной, обставленной добротной мебелью,  слава Богу, не было  вычурности и помпезности, свойственно нашим доморощенным нуворишам. Я бывала в некоторых домах, где навороченные белые диваны с золочеными львиными лапами вместо ножек считались проявлением хорошего вкуса и показателем роскоши. Я предложила Луизе присесть на диван, а сама села в  удобное кресло, обтянутое  светло- коричневой тканью. На низком широком столике напротив кресла стояла высокая фарфоровая ваза с фруктами, а в углу у камина, выложенного голубыми изразцами, расположились еще два больших кресла.  На стенах – я уже говорила – висели семейные портреты. Луиза, показывая на портреты, называла имена ничего не значащих для меня людей, рассказывая, кто кем приходится барону. Я почти не слушала ее, скользя равнодушным взглядом по темным лицам. Но один небольшой портрет, висевший немного в стороне от других, заинтересовал меня. Я встала и подошла к нему поближе. На портрете была изображена молодая девушка  в белом платье  с букетом васильков в руках. Ее длинные каштановые волосы были распущены по плечам, большие голубые глаза сияли, а немного вздернутый носик придавал лицу живости. Девушка задорно улыбалась.
- Кто это? – заинтересовалась я.
Луиза вздохнула.
- Это Мария-Тереза.
- Она родственница барона?
- Нет.
- А кто же она?
- Почему я должна тянуть из нее ответы? – раздраженно подумала я.
- Я не знаю, могу ли я вам все рассказывать, барон…, - медлила экономка.
- Луиза, вы забыли, что я его родственница, а не чужая тетка?
Она опустила глаза:
- Барон любил  эту девушку.
Вот как, значит это та самая любовь! Я сгорала от любопытства.
- Понимаете, она была не его круга, - продолжала тянуть экономка.
Значит, дядя рассказал мне не всю правду. Выходит, мезальянс не приветствовался даже в социалистической Германии?!
- И что?
- Ее выдали замуж за другого человека.
 - И они больше не виделись?
- Нет. У барона характер кремень, - вздохнула Луиза. -  Мария уехала в другой город, у нее родился сын, а барон так больше и не женился. Он однолюб, - она бросила на меня быстрый взгляд и добавила, - как и его мать.
- Пойдемте дальше, - велела я.
За камином оказалась дверь в просторную библиотеку. Я обвела взглядом комнату: ничего особенного, высокие  книжные шкафы  красного дерева, у окна – двух тумбовый письменный стол, на нем ноутбук и старинная настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром. В углу между шкафами  я увидела  дверь.
- Куда ведет эта дверь?
- В комнату барона, но туда нельзя, - предупредила экономка.
Неужели она думает, что я позволю себе вломиться в личные покои дяди?
Я медленно пошла вдоль книжных шкафов, рассматривая книги ведя по корешкам пальцем.
- Осторожно, фройлен, - забеспокоилась Луиза.
- А в чем дело? - беззаботно произнесла я.
Экономка подошла к шкафу, перед которым я стояла и нажала на боковую планку средней полки. О чудо! Шкаф поехал в сторону, а за ним я увидела небольшую дверь. Да, такое я видела только в старых шпионских фильмах!
- Куда ведет эта дверь?  - моему любопытству не было предела.
- Понимаете, фройлен…
- Зовите меня просто Алина.
- Фр…Алина, этот особняк старый, он был построен еще перед войной, первой мировой войной, - добавила она. - Мне рассказывали родители, что прадед  э-э…, - она немного замялась, - вашего дяди был предусмотрительный человек. Он приказал сделать в доме тайный ход.
- И куда же ведет этот ход?
- Под землей есть небольшое помещение, обставленное необходимой мебелью и с запасом провизии…
Я громко расхохоталась, и насмешливо произнесла:
- Что вы говорите! На случай войны что ли?
Луиза опустила голову. Вышколенная прислуга не посмела перечить мне.
Мне стало стыдно, я не привыкла обижать людей, которые не могли мне ответить тем же.
- Луиза, не обижайтесь,- как можно мягче сказала я.- Поймите, что и я оказалась в непривычной для меня  ситуации.
- Я не обижаюсь, фройлен, - приободрилась она. – Понимаете, это помещение служило бомбоубежищем во время войны. Вы ведь не знаете, как в конце зимы 1945-го года  бомбили Дрезден! Мне мать рассказывала, что там было полно беженцев, которые убегали от победителей. А это были в основном женщины и дети. Там все горело! Погибло тридцать тысяч! И нашему городку тоже досталось, мы ведь рядом с Дрезденом. В доме барона тоже были беженцы и все скрывались от воздушных налетов в этом подвале. Слава Иисусу, что наш дом не пострадал! А вот замок на другом конце города был полностью разрушен.
- Проведите меня туда, - тихо сказала я.
Луиза повернула выключатель слева от двери, легко открыла ее и я увидела  каменные ступени, ведущие вниз.
- Осторожно! – предупредила меня экономка, - лестница старая.
Мы спустились вниз по крутым ступеням и оказались в довольно большом помещении, освещенном тускло мерцающей лампочкой. Там стояло несколько металлических кроватей, большой шкаф, вокруг круглого стола расположились венские стулья. Луиза подошла к шкафу, открыла его и я увидела на полках банки с разными консервами. В глубине шкафа был большой сейф.
- Отсюда только один выход, в библиотеку? - спросила я.
- Нет, вот эта дверь, - она показала на металлическую дверь в другой стене, - ведет наверх, там выход в сад.
На двери была широкая задвижка. Луиза подошла к двери, легко отодвинула задвижку и дверь открылась. За ней была лестница.
- Наверху есть люк с такой же задвижкой, он выходит прямо в сад. Есть еще одна дверь, но я покажу ее вам позже.
- Крепкий домок, - вспомнила я выражение маминой соседки бабы Гали.
Мы выбрались из подземного хода, Луиза нажала на планку, и книжный шкаф медленно вернулся на место.
- Пойдемте дальше, - вежливо предложила она мне. 
Вернувшись в гостиную, мы прошли мимо столовой, и оказались перед большой кухней, оснащенной всеми видами новейшей бытовой техники.  Бросив на меня любопытный взгляд, со мной почтительно поздоровалась молодая женщина, стоящая у плиты.
  - Это кухарка. Она приходит утром и готовит еду на весь день, - пояснила экономка. – Эльза, обед уже готов? - обратилась она к кухарке.
- Уже заканчиваю, фрау Луиза,
- Давайте сначала спустимся в подвальный этаж, Алина, - повернулась ко мне Луиза.
Она повела меня вниз по широкой лестнице, и мы оказались в большой кладовой. Чего тут только не было! На длинных стеллажах расположились банки, баночки, бутылки и пакеты со всевозможными продуктами.
- Сколько человек живет в доме? - поинтересовалась я.
- Барон, Ганс, - перечисляла экономка, - еще садовник - он же и техник - и я.  Но в доме живем только мы с Гансом, садовник живет во флигеле. Горничная приходит три раза в неделю, а ежедневную уборку я делаю сама.
Да, красиво жить не запретишь!
Рядом с кладовой был небольшой винный погреб, где на трех высоких стеллажах (всего-то!) лежали пыльные бутылки.
- А куда ведет эта дверь? – спросила я, увидев узкую дверь за одним из стеллажей.
- В бомбоубежище. Это та дверь, которую я обещала вам показать.
- А как она открывается?
Луиза сняла с задней поверхности стеллажа большой ключ, вставила его в замочную скважину и дверь со скрипом открылась.
- Надо сказать Стефану, чтобы смазал замок, - озабоченно произнесла она.
Меня, как в плохих детективах разбирало любопытство. – Интересно, что думает Луиза обо мне, - запоздало подумала я, и все же не удержавшись, спросила:
- А с обратной стороны дверь закрывается?
- Конечно, - невозмутимо произнесла экономка. – Там есть большой крючок.
Дальше по курсу у нас была бойлерная, а за ней – большое помещение прачечной с несколькими стиральными машинами, сушками и гладильными досками, но это уже было неинтересно.

Растратив все любопытство на секреты подвального помещения, я довольно равнодушно отнеслась к осмотру второго этажа. Там находились спальни и ванные комнаты.
Спальни были обставлены достаточно просто. Правда, отделаны по-разному. Всего их было четыре.  Многовато для такого семейства, хотя дом строился давно и, наверняка, тогда семья была больше. Мне особенно понравилась одна из спален в английском стиле. Просторная комната была оклеена светло-голубыми обоями с разбросанными по ним небольшими веточками с розовыми цветами. На окнах висели шелковые занавески точно с таким же рисунком. Белый спальный гарнитур без признаков вычурности и позолоты состоял из кровати королевского размера, двух огромных шкафов, стоящих рядом, и небольшого туалетного столика с зеркалом в изящной раме. В изножье кровати, покрытой голубым стеганым покрывалом – резной старинный сундук красного дерева, да у окна – небольшое уютное кресло, отделанное таким же деревом. Вот и вся обстановка. Мне не терпелось узнать, кому принадлежала эта комната, но, оглянувшись на Луизу, я увидела, что она стоит с неприступным видом, и  решила не спрашивать.
Дверь следующей комнаты экономка проигнорировала, но я попросила открыть ее.
- Это спальня матери барона, - недовольно пробормотала Луиза.
Спальня Марты меня поразила. Я никак не ожидала увидеть такую, даже не скромную, а аскетичную комнату. В длинной, как пенал комнате, стояла  узкая, я бы сказала девичья, металлическая кровать, застеленная шелковым покрывалом шоколадного цвета. В углу - двустворчатый  шкаф темного дерева, рядом с ним – комод с висящим над ним зеркалом, да небольшой письменный стол у окна. Да, еще было кресло с торшером под бежевым абажуром. И все! Нет, не все! На стене над кроватью я увидела увеличенную фотографию в простой рамке – ту самую, которая была на столе у барона. Как же сильно надо любить, чтобы просыпаясь, каждое утро смотреть на лицо любимого человека в течение шестидесяти лет!
Снизу раздался мелодичный звонок, и Луиза забеспокоилась.
- Извините, Алина, мне пора идти, нужно подавать обед. Если хотите осмотреть еще и  мансарду, я пришлю Ганса.
- А что там находится? - равнодушно спросила я.
- Ничего особенного там нет, - ответила Луиза скороговоркой. – Тренажерный зал, в котором раньше занимался господин барон, наши с Гансом комнаты, да каморка, где хранятся старые вещи, которые он не разрешает выбрасывать.
- Тогда не будем тратить время, - решила я.
Спустившись вниз, я нашла скучающего Лешу в гостиной.
- Слушай, - прошептал он, - может ну его этот обед, поехали в гостиницу, у нас самолет вечером.
Я и сама уже устала от роли  наследницы - аристократки.
- Сейчас попрощаюсь с дядей, и поедем.
Я чмокнула его и понеслась в кабинет.

Барон все также сидел за столом, на котором были разложены какие-то документы. Напротив него я увидела неизвестного мне мужчину. Он встал при моем появлении. Спортивная, подтянутая фигура, на вид – лет тридцать семь - тридцать восемь, светлые пряди волос рассыпались при каждом его движении, а в голубых глазах сверкали задорные искорки. Одет он был в коричневые вельветовые брюки и дорогой бежевый пуловер, из выреза которого выглядывал воротник  рубашки кремового цвета. Я опустила глаза, чтобы рассмотреть обувь, совершенно уверенная, что увижу коричневые же туфли. Обломос! Мягкие, отличного качества туфли, были черного цвета. «Не будь такой самоуверенной, Алина», - сказала я сама себе. Я подняла глаза и натолкнулась на внимательный холодный взгляд, который тут же исчез, погашенный добродушной улыбкой.
- Знакомься, Алина, - произнес дядя, мягко улыбаясь,  - это Томас Шнитке, тот бизнесмен из Лейпцига, о котором я тебе говорил. Я вчера связался с ним, и он приехал, чтобы поговорить о покупке поместья.
 «Быстро же он однако явился», - раздраженно подумала я. А вслух произнесла:
- По-моему об этом пока рано говорить, дядя.
- Конечно, - подхватил барон, - но господин Шнитке  решил воспользоваться возможностью познакомиться с тобой пока ты здесь.
Я повернулась к гостю.
- Рада знакомству с вами, - произнесла я дежурную фразу и подала ему руку.
Шнитке крепко пожал мою руку. Заглядывая мне в глаза и приятно улыбаясь, он произнес пару комплиментов в мой адрес, на которые я не обратила никакого внимания. А потом попрощался с бароном, пообещав поддерживать с ним связь, улыбнулся мне, выразив свою бурную радость от знакомства со мной, и исчез восвояси.
- Алина, присаживайся, - устало произнес дядя. – Нам с тобой необходимо обсудить еще один вопрос. Что если я сделаю тебя наследницей поместья, а твой брат получит мой бизнес? Стоимость у них примерно одинаковая, а мне так  будет спокойнее. Я думаю, что твоего брата тоже устроит этот вариант.
Мои мысли были заняты оставленным в одиночестве Лешей и скорым отъездом домой, поэтому я мгновенно согласилась. Если бы я знала, что повлечет за собой это скоропалительное решение, я бы сто раз подумала, прежде чем дать свое согласие!
- Ну что ж, - повеселел дядя, - теперь можно и обедать.
Он сделал приглашающий жест, и мы отправились в столовую. Отказаться я не посмела.

Войдя в столовую, я удивилась. На столе стоял кофейный сервиз, тарелки с пирожными и печеньем. – Это обед?  - недоумевала я. Леша спокойно сел за стол, обреченно вздохнув. Дядя, увидев мою растерянность, улыбнулся.
- Понимаешь, Алина, - сказал он, у немцев, свои причуды. У нас сначала гостям подают чай или кофе, а потом только обед.
- Это чтобы гости меньше съели? – съехидничала я.
Дядя расхохотался.
- Мне никогда такое в голову не приходило. Интересные вы, русские, люди! Вы иногда бываете искренни и непосредственны как дети, хотя потом оказывается, что палец вам в рот не клади.
- Дядя, - продолжала я, - у меня возник один вопрос.
- Слушаю тебя.
 Мне показалось, или в его голосе, и правда, проскользнула настороженность?
- Понимаете, я никак не могу понять, как вам удалось сохранить поместье в годы коммунистического режима.
- А это…, - облегченно вздохнул он. – Понимаешь, нам просто повезло. В те годы наш дом и сад приглянулись кому-то из руководителей нашего региона. Уж не знаю, как они узнали о нем, может быть кто-то был на приеме у деда. Короче говоря, они решили устроить на базе нашего поместья  что-то вроде санатория для своих сотрудников. Поэтому за домом и садом был надлежащий уход, да и мою семью оставили здесь жить, чтобы приглядывать за персоналом. Ответил я на твой вопрос? – улыбнулся дядя.
- А потом? – продолжала допытываться я.
- Потом?  После объединения Германии поместья стали возвращать бывшим владельцам. Я в то время жил в Дрездене и заведовал адвокатской конторой. Как только представилась возможность, я получил ее в собственность, дела пошли в гору, ну и так далее.
Дядя повернулся к Леше.
- Алекс, налейте нам, пожалуйста, вина, вон из той бутылки.
Леша взял бутылку с длинным горлышком и разлил вино.
- Ну что ж, - сказал барон, - с грустью глядя на меня, - я рад, что успел познакомиться с тобой,  Алина. Выпьем за ваше счастливое будущее.
Мне стало не по себе. Я и подумать не могла, что за несколько дней смогу так привязаться к барону…,  нет - дяде, именно дяде. Я не глядя, глотнула вина и чуть не поперхнулась, вино оказалось неожиданно крепким и сладким. Дядя довольно засмеялся.
- Этому десертному вину больше пятидесяти лет, я берег его для встречи с отцом, - сказал он, вздохнув. – Надеялся, что когда-нибудь встречусь с ним.
Стараясь не смотреть на барона, я взяла пыльную бутылку и стала ее рассматривать. На этикетке были изображены два крылатых коня, опирающихся передними копытами на рюмку.
«Ну, прямо, два Пегаса – алкоголика», - мелькнула шальная мысль. Я сделала еще глоток. Густая золотистая жидкость с фруктовыми нотками, пахла медом, в ней чувствовался привкус чернослива, и еще чего-то очень знакомого. Вино было необыкновенно вкусным.
- А как оно называется?
- Трокенберенауслезе, - сказал Леша.
- Трокен… что? – запнулась я.
- Я потом тебе скажу, - улыбнулся он.
Интересно, откуда у него такие познания? И вообще, откуда он так хорошо знает немецкий?

Пришла пора расставаться. Я уже  говорила, что не люблю прощаний. Барон выглядел уставшим, его лицо посерело, черты заострились. Довольна, похоже, была только Луиза. Весь штат прислуги выстроился у особняка, провожая нас. Ганс завел машину, я поцеловала дядю, и мы тронулись в путь. Могла ли я еще совсем недавно предположить, что буду уезжать из этого далекого чужого городка владелицей шикарного поместья? Обрету родственную душу, чтобы  потерять так скоро? Найду любовь? - А как же ножницы? – мелькнула запоздалая мысль. Но я прогнала  ее.

Самолет плавно набирал высоту. Через несколько часов будем дома. Как, интересно, воспримут  неожиданные новости мои родственники? И как рассказать обо всем бабушке? Да, мне ведь надо еще расспросить Алексея.
- Леша, откуда ты так хорошо знаешь немецкий?
- Мой отец из поволжских немцев, - вздрогнув, ответил он.
- А мать? Расскажи мне о себе, я ведь ничего о тебе не знаю.
Леша вздохнул.
- Милая, давай отложим этот разговор, нам надо отдохнуть. У тебя глаза слипаются от усталости. Поспи немного.
Да уж. Он прав, спать нам за эти дни почти не удавалось. Но зато, какие это были дни, и не только дни, но и ночи! Я привалилась к теплому и такому надежному плечу любимого и …отошла в царство Морфея.

Алексей прикрыл глаза и  попытался уснуть, но сон не шел. Слишком напряженными были последние дни. Хотя ему не привыкать к трудностям. Вопрос Алины всколыхнул воспоминания. Тот день, который он так старался забыть, снова всплыл в памяти…
…Ему шестнадцать лет, только что закончился учебный год. Впереди целое лето! И проведет он его с друзьями и любимой девушкой.  Маленький городок недалеко от Оренбурга, где они жили, стоял на большой реке. Каждое лето они своей небольшой дружной компанией проводили на воде: купание до посинения, рыбалка, вечера с друзьями у костра. Что может быть лучше для подростка! Отец и мать доверяли ему, хотя очень беспокоились, как и все родители. Но он давно был самостоятельным. Его отец работал инженером на заводе, том самом, где в последние годы жизни вкалывал и его дед. Деда он помнил смутно, но рассказы отца о нем навсегда врезались в детскую память. Семью деда выслали из Поволжья осенью 1941-го, когда вышел указ о переселении поволжских немцев в Сибирь и Казахстан. Тем самым советское правительство признавало всех немцев, проживающих в СССР, пособниками фашистов. Дед был не годен к военной службе, на фронт его не взяли, но вот в так называемую Трудармию, он попал. И по возвращении из нее в 47-ом году был на спецпоселении, где сразу же и женился, тоже на немке. А в 1956-ом, им было разрешено поселиться в этом городке. Жили они в деревянном бараке на окраине города.  Отцу, правда, повезло  больше  -  в шестидесятые, в годы хрущевской оттепели, он сумел поступить в ВУЗ. На третьем курсе он познакомился с матерью, студенткой педагогического. В то время, когда интеллигенты до хрипоты спорили, кто важнее – физики или лирики – были модными совместные студенческие тусовки политеха и педвуза. Мать училась на немецком отделении, оба любили поэзию Гёте, так они и нашли друг друга. Потом отец получил двухкомнатную квартиру в хрущевке. Сколько радости было, когда они наконец-то уехали из барака, где за картонными стенами ночи напролет орали то малые дети, то алкоголики, а то и те и другие одновременно!
Здесь он и встретил своих друзей – Сашку с Ваней и Валю.  Первая их встреча была на школьной линейке в первом классе. У Вали в руках был большой букет гладиолусов с какой-то длинной травой с резными узкими листиками. Эта трава постоянно лезла, стоящему рядом с ней Сашке, в глаза. Наконец он не выдержал и, наклонившись, сердито прошептал:
- Убери свой укроп!
- А то что? – не смолчала  шустрая девчонка.
- А то получишь в глаз!
И получила бы, если бы не вмешался Леха. Началась потасовка, и неизвестно чем бы она закончилась, но рассудительный Ваня разнял всех. Так началась их дружба. Неразлучная четверка проводила все свободное время вместе. Учились они, правда, хорошо, и все благодаря Вале, которая с первого класса мечтала стать учительницей. Она постоянно проверяла у мальчишек домашние задания, и если кто не был готов к уроку – получал от нее по полной программе! А в тринадцать лет Валентина вдруг из угловатого подростка превратилась в красавицу. Длинные русые волосы и насмешливые карие глаза сводили мальчишек с ума. Но она выбрала Лешу, и Саша с Ваней быстро смирились.
В тот злосчастный день, который перевернул всю его жизнь, они поехали на рыбалку с ночевкой. Разбили палатку на своем любимом месте на высоком берегу. Сашка и Ваня сразу же ушли, надо было заранее прикормить рыбу. А Валя и Леша остались у палатки, пообещав подойти позже. Им не терпелось остаться наедине. Сидя у костра, обнявшись, они смотрели на звездное небо, выискивая падающие звезды и загадывая желания. Стояла теплая июньская ночь, ароматы трав и цветов дурманили голову. Впереди была долгая счастливая жизнь!
Вдруг послышался звук мотора, из леса выехал «Москвич» и остановился рядом с их палаткой. Из машины вышли трое – три пьяных в стельку бугая - и направились прямо к ним.
- Слышь, мелюзга, освобождай место, мы приехали, - заржал самый высокий из них.
Леша поднялся, сжимая кулаки.
- Это наше место, найдите себе другое, - звенящим  от напряжения голосом произнес он.
- Заткнись, падла, - прошипел второй – вертлявый отморозок лет двадцати. Он схватил Лешу за грудки. – Или жизнь надоела?
Валя взвилась со своего места и повисла на руке бандита.
- У-у, курва, руку прокусила, - взвыл вертлявый.
Третий, здоровый амбал  лет тридцати, подошел к Вале, схватил ее за руку и развернул к себе.
- Какая телка! - восхищенно протянул он. - А ну, Толян, тащи ее в палатку, щас развлечемся.
Леша рванулся вперед, но его схватили за руки и поволокли к высокой березе, одиноко стоящей у обрыва. Вертлявый притащил из машины веревку. Крепко привязав его к дереву, они скрылись в палатке, откуда доносились крики Вали, его Вали!
Что было дальше – он помнил плохо. Помнит, что кричал, звал Сашку и Ваню на помощь, потом его ударили по голове, и он отключился.
Когда он пришел в себя, над ним склонились Саша и Ваня. Занимался рассвет. Машины не было, не было и Вали. Они долго искали девушку, но  так и не нашли.
Ее тело обнаружили в реке через неделю, в десяти километрах ниже по течению. Было возбуждено уголовное дело, но преступники как в воду канули, видно, это были «залетные».
А он никак не мог простить себя! Понимал, что его вины нет, и все же! Осенью он записался в секцию самбо, и занимался с таким рвением, даже остервенением, что к окончанию школы уже имел первый разряд. Его тренер, Никита Платонович, только крякал и потирал бороду, глядя на его усердие. Поступать в институт он не стал, а подал документы в знаменитое Рязанское военно - десантное училище…

Алексей повернулся к Алине. Она сладко спала, прижавшись к нему и причмокивая во сне, как ребенок. Он улыбнулся. Как они все-таки похожи с Валей! Нет, внешнего сходства у них нет, но вот характер! Обе немного взбалмошные, напористые, но такие искренние, настоящие, готовые прийти на помощь в любую минуту! Не то, что эти куклы, которые последнее время липнут к нему, ахая и причитая:
- Ах, Алекс, как же вы похожи на Дэниэла Крейга, ну, прямо, как две капли воды!
Сдался же им этот  голливудский «супермен», который свел с ума все женское население планеты. Хотел бы я посмотреть на него в настоящем деле!
Алина зашевелилась, открыла глаза.
- Что мы уже подлетаем? – сонно пробормотала она.
Алексей осторожно взял ее руку в свою:
- Спи, любимая, спи, еще рано. Он опустил спинку сиденья, закрыл глаза, но сна так и не было…
…В 1994-ом он закончил училище, и получил направление в небольшой городок на юге страны. Отца уже не было в живых, он умер весной от инфаркта.  Отпуск Леша провел с матерью в ее родной деревне. Мать, оренбургская казачка, веселая и неугомонная, очень сдала после смерти отца, появились проблемы с сердцем и давлением.
 А в сентябре началась война в Чечне, та самая, которую сейчас называют первая чеченская. Его откомандировали в  воздушно-десантный полк, и сразу после Нового года им было приказано блокировать Грозный со стороны Аргунского ущелья.  До них  там уже пытались прорваться бойцы Майкопской бригады, большая часть из которых были новобранцы. Но  бронетехника в городских условиях  не помогала, а молодым салагам противостояли обученные и вооруженные до зубов головорезы. Кроме того, в войсках, как всегда, царила неразбериха и пофигизм. Не было нормальной связи  и даже карт города.
Леша вздохнул, вспомнив ту свистопляску. Штурмовым группам десантников был дан приказ прорваться к Президентскому дворцу. Тот ад, что творился на улицах Грозного, он будет помнить до самой смерти! Горящие здания, смрад, дым и копоть! Канонада нашей артиллерии и сплошной минометный огонь! Бои шли за каждую улицу, каждое здание. Он, как наяву, услышал голос своего бойца, веселого неунывающего Василия Кочевого:
- Командир, прикрой меня!
Василий поднялся с гранатой в руке, и тут раздался залп! Всю жизнь Леша  будет с благодарностью вспоминать Платоныча за ту первую науку и его слова: «Вы должны научиться, как дикие звери, кожей, всем нутром чувствовать опасность». Он еле успел отскочить за стену дома. Если бы не молниеносная реакция спортсмена, лежать бы ему сейчас на кладбище.
Он посмотрел на зашевелившуюся Алину и вздохнул. Хороша девочка, да не для нас. Что знает она о жизни? Что видела? Да и не это главное. Главное то, что она богатая наследница. В этом вся загвоздка. Он ведь знает себя. Значит расставание неизбежно. А она, кажется, и правда, влюбилась в него.
На табло появилась надпись, продублированная звонким голосом стюардессы: «Пристегните, ремни, пожалуйста». Самолет вздрогнул и стал заходить на посадку.
Часть 2

Глава 1

Всю жизнь мы идем к какой-то цели. Кто-то тупо и целеустремленно, готов прошибить лбом стену ради мечты всей жизни. Редко кому удается осуществить ее.  А большинство из нас мечутся в поисках смысла жизни и, не находя его, смиряются; начинают подшучивать над собой, а чаще над другими. Так уж устроен человек. Всегда легче найти кучу оправданий для своих неудавшихся попыток, чем признать, что потерпел фиаско. И кто из нас счастливее, тот, кто ценой неимоверных усилий достиг своей цели, и вдруг  понял, что она была выбрана неверно? Или тот  кто, считая, себя неудачником, плюет на все, и начинает просто жить? И что такое счастье? Краткий миг, заставляющий нас всю жизнь ностальгировать по нему?
Рассуждая таким образом, я поднималась на лифте в квартиру бабушки. Мне предстояла нелегкая задача – рассказать своим родным о том, что произошло в Германии. Я намеренно не сказала ни слова даже маме, она, видимо, обиделась на меня.
В квартире было тихо. Встретившая меня в прихожей тетя, укоризненно взглянула на меня, и кивнула на дверь гостиной. Ладно, прорвемся, вспомнила я любимую поговорку брата, открывая дверь.
Все семейство было в сборе. Даже Саша отложил свои дела и в кои-то веки явился проведать родственников. Собравшись с духом, я начала свой рассказ.
Рассказывая, я наблюдала за реакцией родных. Мамино лицо, становилось все бледнее, так что я даже испугалась за нее. Глаза тети  потемнели. Саша был невозмутимее всех, да это и понятно – основное он уже знал. А бабушка сидела молча, низко опустив голову и теребя край скатерти. Когда я закончила, она подняла голову, и, не глядя на нас, спокойно произнесла:
- Я знала о Марте.
От неожиданности мы замерли.
Бабушка тяжело вздохнула и начала рассказывать…
…Свадьбу сыграли 1-го мая. Шел 1947-ой год, голодный год. Мало было  такой страшной войны, так еще после нее два года подряд была засуха. Корову и ту пришлось продать – нечем было кормить. Так что на свадебном столе был только  винегрет, овощи для которого собирали по родным, блинчики из темной муки, которую в качестве свадебного подарка принесла тетка – да две бутылки спирта. Гостей всего десять человек: близкие родственники и свидетели. Но  подружки все равно обзавидовались,  жених – боевой офицер в кожаном пальто! И ничего, что он свой деревенский, вон ордена и медали звенят на груди. Руки, ноги целы, где сейчас найдешь такого. Да еще Катька теперь поедет за границу  – посмотрит мир!
А через два дня молодой муж отбыл в Германию. Катя осталась дома. По прибытии к месту службы Владимир должен был прислать ей вызов, а потом долгая процедура проверки и оформления документов. Наконец в конце августа она выехала, сначала в Москву, потом в Брест, а оттуда  уже в Берлин. Как добираться, у нее записано на бумажке, немецкий она немного знала  – спасибо школьной учительнице Эмме Федоровне.  Да и что ей трудности, молодость не боится никаких преград! 
В Москве в ожидании поезда Катя присела на скамейку. Рядом худенькая рыжеволосая девчонка, пристроив на коленях маленький фанерный чемоданчик,  ела хлеб с тонким куском сала.  Катя сглотнула слюну, она не ела со вчерашнего обеда. Девчонка внимательно посмотрела на нее, и молча протянула бутерброд.
- Как тебя зовут?
- Катя, а тебя?
- А я Женька, - весело засмеялась девчонка. – И куда ты едешь?
- К мужу в Германию.
- А в какой город?
 Катя назвала город.
- Иди ты! - оторопела  Женька, - я тоже еду в этот город, и тоже к мужу.  Покажи проездные, - не поверила она.
Посмотрев ее документы, Женя повеселела.
- Вот здорово! Вместе - то веселее! – принялась она тормошить Катю.

В вагоне они долго искали свободные места.
- О! Девчонки! – радостно воскликнули два молодых офицера. – Давайте к нам. Повезло нам с попутчицами!
Они быстро сбегали в вагон - ресторан, притащили колбасы и хлеба. Девушки набросились на еду. Офицеры, красуясь перед молодыми попутчицами, проявляли чудеса щедрости, таская им продукты и развлекая рассказами о своих фронтовых подвигах. Правда, не доезжая  Бреста, они сошли, пожелав девушкам на прощание счастливой семейной жизни.
Оглядываясь на платформе в Берлине, Катя приметила аккуратного старичка, спокойно стоящего  в стороне. Владимир рассказал ей, что немецкие старики встречают поезда и помогают пассажирам добраться на метро по нужному адресу. Так они пытаются хоть как-то заработать на жизнь. Володя дал ей немного марок, но что было гораздо лучше - он дал ей четыре пачки сигарет.
- Что желают фройлен? Куда едем? - вежливо осведомился старичок, подходя к растерявшимся девушкам.
- Вам нужен Ангальский вокзал, - сказал он, услышав название городка. – Идите за мной.
Они спустились в мрачное метро, проехали несколько станций, и вскоре, облегченно вздохнув, вышли наверх. Здание вокзала лежало в руинах. Ловко лавируя между грудами камней, старик привел их на платформу и велел им здесь ждать поезд. Получив две пачки сигарет и благодарно кланяясь, он все повторял: «Roten wagen, roten wagen». Так и не поняв, при чем здесь красный вагон, девушки, увидев сержанта с рюкзаком за плечами, обрадованно бросились к нему. Оказалось, что для русских военных выделяют в каждом составе отдельный вагон, который немцы называют «красным».
Было два часа ночи, когда они наконец-то приехали. Поезд, натужно гудя, отправился дальше, а Катя и Женя остались стоять на плохо освещенной платформе - их никто не встречал. Вдруг у здания вокзала они увидели офицера с семейством, и побежали к ним. Услышав номер воинской части, летчик показал им улицу и объяснил, что им надо идти по ней вверх, там они увидят КПП. Спотыкаясь на булыжной мостовой чужого города, девчонки притихли. На душе скребли кошки. Даже неугомонная Женька замолкла. Наконец в конце улицы они увидели будку с часовым, и бросились к нему, как к родному. Солдат позвонил  по телефону, и вскоре, позевывая и застегивая на ходу гимнастерку, к ним подошел пожилой заспанный старшина. Оказалось, что полк на учениях, и вернутся все только через несколько дней. Он повел их к громадному серому зданию. Комнаты, где жили их мужья, по счастливой случайности,  были в одном подъезде, только на разных этажах. Женька осталась на первом этаже, а Катю дядька повел выше. Старшина включил свет, и Катя, не сдержавшись, ойкнула. Комната была абсолютно пустой! Посредине на полу была расстелена офицерская шинель, а вокруг нее рассыпаны золотистые пуговицы.
- Это…, - поскреб затылок старшина. – Завтра я пришлю бойцов, они принесут вам кровать, стол, ну и… все такое. А пока придется так.
Он потоптался и ушел, а Катя бросилась на шинель и разрыдалась. После свадьбы Владимир рассказывал ей, что он живет в доме профессора, где есть вся мебель, много картин, и даже пианино. Она не знала, что летом бывшие кайзеровские казармы были отремонтированы и, расквартированных по домам немцев офицеров, перевели жить в них.
Утром солдаты притащили железную кровать, стол, и два колченогих стула. «Все такое» оказалось матрасом, растрепанной подушкой и солдатским полинявшим одеялом. Постельного белья не было. Старшина принес несколько банок рыбных консервов и две банки сливового компота. А на подоконнике Катя нашла тридцать пачек сигарет. На следующий день они с Женькой поехали в Лейпциг, и прямо на вокзале Катя обменяла у немцев сигареты  на постельное белье и скатерть. Так началась ее семейная жизнь…
Бабушка замолчала.
- А Марта? - тихо напомнила я.
Марта.…Всю жизнь она пыталась забыть о ней! И так и не смогла.
…Перед самым Новым годом они с Женькой решили обменять часть сэкономленных продуктов из пайка на одежду. В клубе  устраивали вечер для семей офицеров, и девчонкам хотелось принарядиться. Катя взяла пару килограммов  муки, бутылку растительного и брусок сливочного масла, и они отправились за проходную, где уже ждали немцы. Женька сразу же куда-то умчалась, а Катя медленно шла мимо стариков и женщин, разглядывая одежду в их руках, и надеясь найти красивое платье. Вдруг она услышала тихий женский голос: «Milch,  milch! (Молоко, молоко!). Катя подняла голову,  и увидела молодую худенькую немку в темном пальто и старенькой шляпке. Ее большие голубые глаза умоляюще смотрели на нее. Катя развела руками, молоко давали только тем, у кого были маленькие дети. Потом она открыла сумку и стала показывать немке продукты. К ней потянулись сразу несколько рук. Но молодая немка крепко ухватилась за сумку; она что-то быстро произнесла, и, сунув Кате в руки какую-то коробочку, бросилась бежать. Тут,  наконец - то появилась Женька.
- Что она тебе сказала? – налетела она на Катю.
- Ничего, - растерялась Катя.
- А это что?
Женька выхватила у нее из рук коробочку и открыла.
- Ох, ни фига себе! – растерянно пробормотала она.
В футляре на красном бархате лежал кулон с большим зеленым камнем. Камень засиял под лучами солнца! Даже неискушенной деревенской девушке было понятно, что это очень ценная вещь. Катя выхватила у Женьки коробочку и бросилась за немкой. Но Женька остановила ее.
- Ты хоть знаешь, кто это? – тихо спросила она. - Это бывшая любовница твоего мужа. Пойдем ко мне,  - сказала она, внимательно взглянув на подругу.
Но Кате не хотелось никого видеть. Полдня она проплакала, уткнувшись в подушку, а потом встала,  вытерла  слезы, и спрятала кулон на дно своего чемодана. Владимир так никогда и не узнал о нем…
…Бабушка встрепенулась и бодро произнесла:
- Мила, открой шкаф.…
Не успела она договорить, как тетя встала, подошла к шкафу, и достала обувную коробку.
- Откуда ты знаешь…? - удивилась бабуля.
Тетя хмыкнула:
- Да мы с Лерой уже давно нашли его.  Все ждали, когда ты расскажешь, откуда он у тебя.
«Ну и родственнички у меня! - растерянно подумала я.- Всю жизнь хранить такую ценную вещь и даже не заикнуться о ней!»
Бабушка, словно подслушав мои мысли, тяжело вздохнула:
- Не могла я вам отдать кулон, не принес бы он вам счастья.  Вот теперь, когда вы так неожиданно стали законными наследниками – другое дело.
Она открыла футляр, и  мы увидели поразительной красоты изумруд. Я поняла, что кулон из того же гарнитура, что и перстень.

На семейном совете мы решили, что Саша на следующей же неделе поедет в Германию к барону. Дядя просил приехать и сестер, но бабушку нельзя было оставлять одну, поэтому, а может по каким-то еще причинам,  мама с тетей Милой ехать отказались. Услышав, что я намерена отправиться в Бакшу, бабуля вздохнула.
- Брата Владимира звали Анатолий, но его уже давно нет в живых.
- А жена, дети? Дети у него есть? - допытывалась я.
- Жену Анатолия звали  Эля, Элеонора. У них был сын, Валерий, вот только где он и жив ли – не знаю. А Эля после того, как они уехали из Воркуты,  жила в Бакше. Жива ли она?  - задумалась бабушка.
Она стала рассказывать о родственниках деда.

Глава 2

Занимался рассвет, когда мы с Юрием Сергеевичем выехали в Бакшу. Юрий Сергеевич, солидный, медлительный пожилой мужчина был сослуживцем Арсения Петровича, который посоветовал мне отправиться в родное село деда на машине, порекомендовав своего хорошего знакомого в качестве водителя. Поразмыслив, я поняла, что он прав, на машине будет гораздо удобнее, тем более  что ехать было недалеко – всего каких-то четыреста километров. У меня были водительские права, был раньше и автомобиль, но жила я в пяти минутах ходьбы от станции метро, а московские пробки достанут кого угодно. Поэтому я с легкой душой рассталась с машиной, которая  и так большую часть времени ржавела во дворе из-за моих постоянных командировок.
Поглядывая на дорогу, я  завела, было, разговор с водителем, но он отделывался односложными ответами, и я замолчала, поняв, что Юрий Сергеевич к разговору не расположен, или вообще не разговорчив. Обидно, дорога дальняя, но мне не привыкать. Прикрыв глаза, я попыталась уснуть.
- Алина, - услышала я сквозь дрему тихий голос водителя, - не хотите размяться?
Я открыла глаза – машина стояла на обочине у импровизированного маленького  рынка. Вдоль трасс в российской глубинке всегда торгуют, чем придется, чаще бабушки своей огородной продукцией, грибами, цветами, но иногда бывает и интересный товар, народными умельцами еще богата наша земля. С любопытством разглядывая местные дары, я медленно пошла вдоль рядов.  Завидев потенциальных покупателей, старушки загомонили:
- Иди сюда, дочка, посмотри какие огурчики! Свеженькие, в пупырышках! Дешево отдаю, - ласково заглядывала мне в глаза аккуратная бабулька в белом переднике и таком же белом платочке. 
- Да они у тебя горькие, Петровна, чего людей обманываешь? – возмутилась пышнотелая молодая женщина  – Попробуй  лучше мою землянику, сладкая, как поцелуй любимого, - задорно рассмеялась она.
- А ну, бабы, цыц! Хорош базарить! - раздался зычный мужской голос.
 И женский хор сразу стих!
Я подняла глаза и увидела,…нет, не былинного Добрыню Никитича, и не качка - рэкетира. За прилавком стоял, скорее, Дед Щукарь:  прищуренные маленькие глазки под грозно сомкнутыми кустистыми бровями сверлили меня строгим взглядом, дешевая китайская толстовка топорщилась на его щуплой фигурке, а редкая задранная вверх бороденка,  нелепо смотрелась  на маленьком морщинистом личике. Стараясь не рассмеяться, я опустила вниз голову…и замерла от изумления! Перед старичком на расстеленной мятой газетке расположились вырезанные из дерева фигурки сказочных героев: Иван - царевич на Сером волке, Василиса Прекрасная с лягушачьей шкуркой в руках, Емеля-дурачок на печи. Фигурки были настолько искусно вырезаны и живописны, что у меня перехватило дыхание.
- Сколько? – ошарашенно проговорила я.
- А сколько дашь? – язвительно произнес старик.
- Триста хватит?
- А все возьмешь?
- Конечно.
-Тогда хватит, - милостиво согласился он.
Я расплатилась с дедком, бережно завернувшим свои поделки в газету, но уходить не хотелось.
- А еще что-то подобное у вас есть?
- Что, понравились? – довольно рассмеялся он. - Это мой внук их вырезает.
- Сколько лет внуку-то? – поинтересовалась я.
- Пятнадцать стукнуло, - тяжело вздохнул он.
Ничего себе!
- Так он у вас талант! Его в художественную школу отдавать надо, - принялась я горячо уверять старика.
Дед помрачнел.
- Небось, из Москвы едешь? Ты глаза-то раскрой – где тут в нашей дыре художественная школа? Да и калека он у меня. Его в прошлом годе вот такая же машина здесь сбила, без ног парень остался. Эх! - махнул он рукой, - что с вами говорить-то. Вы в своей Москве с жиру беситесь!
Я молчала, да и что можно сказать в такой ситуации, не начинать же оправдываться, в самом деле!
- Ладно, - смилостивился дед, - если еще что надо, то могу сбегать, принести, я тут рядом живу.
Я оглянулась на Юрия Сергеевича, курившего в сторонке. Вряд ли он согласится ждать пока дед сходит домой.
- Давайте так. Я даю вам тысячу рублей, а завтра после обеда вы будете ждать нас здесь со своим товаром. Идет?
- Идет, идет, не сумлевайся, буду, как штык,- засуетился дедок.
- Зря вы так, - неодобрительно сказал водитель, подходя ко мне, - слышал я ваш разговор,  пропьет он ваши денежки и дело с концом. Эх, Россия – матушка!
Он затоптал окурок  и направился к машине.

Ровное гудение мотора убаюкивало, я покрутилась, но уснуть так и не смогла.  В голову полезла всякая ерунда, и я погрузилась в размышления. Больше всего меня волновали наши отношения с Лешей, я понимала: что-то было не так. Но что? Я чувствовала, что он меня любит, в этом я была уверена, но вместе мы бывали редко. И дело было не только в его работе и постоянных командировках. Сразу после нашего возвращения из Германии у него умерла мать. Повторный обширный инфаркт не оставлял надежд на выздоровление. Я изо всех сил пыталась поддержать его, но Алексей замкнулся. И виной была не только смерть матери, что-то еще мучило его, но что - я не могла понять. Вот и сейчас, просмотрев почту, я не нашла ответа на свое письмо.
- Ну вот, - услышала я довольный голос Юрия Сергеевича, - скоро будем на месте.
Машина свернула на проселочную дорогу, и я ухватилась за ручку двери – родные российские дороги давали о себе знать.
За окном замелькали луга и перелески, теплый летний воздух врывался в салон, картина сельского пейзажа была намного привлекательнее того, что я увидела в первый свой приезд. Я с теплотой вспомнила Дениса, может он сейчас тоже везет очередного пассажира, кляня раздолбанные дороги.
Село я не узнавала, зеленый убор деревьев и цветов в палисадниках скрасил убожество домов и дворов. Мы проехали по центру: у двухэтажного здания администрации были разбиты цветники, за деревьями виднелся купол нового храма, магазины были «украшены» рекламными щитами, а редкие прохожие с интересом оборачивались нам вслед.  Центральная улица, в конце которой стоял дом прабабушки, была довольно широкой. Я боялась, что не узнаю дом за зеленью деревьев, но у забора я вдруг увидела бабу Аню с ведром воды. Приставив ладошку ко лбу, она смотрела на нас.
Я выскочила из машины и направилась к старушке:
- Баба, Аня, вы не узнаете меня?
- Да как же тебя забудешь, сердешная моя. Рада, Алина, что ты приехала. По какой надобности теперь? – зачастила старушка, обнимая меня. - Пойдем, однако, в дом, там все и расскажешь. А это твой отец, что ли? – с любопытством взглянула она на водителя.
- Это…- начала, было, я, но Юрий Сергеевич неожиданно опередил меня.
- Здравствовать вам, мамаша, долгие годы, - широко улыбаясь, заговорил он. - Я знакомый Алины, зовут меня Юрий Сергеевич, а для вас, просто, Юра.
- Спасибо, милок, на добром слове, давай уж я тебя лучше по батюшке величать буду.
- Баба Аня, мы к вам с ночевкой, можно Юрий Сергеевич поставит  машину во дворе?
- Да чего же ты спрашиваешь? – засуетилась старушка, - конечно, можно. Давай, Сергеич, заезжай в ворота.
 Она открыла широкие ворота в конце забора.
- Здесь раньше скот загоняли, вот, вишь, ворота и остались, правда, жерди уже подгнили, - озабоченно закачала она головой.
- Показывайте, мамаша, куда подарки тащить, - сказал водитель, открывая багажник. Он стал доставать портативные баллоны с газом, которые мы купили по дороге, мешки с сахаром и мукой и прочие такие обыденные для горожан товары,  но дорогой подарок для пенсионеров из далекого российского села.
- Ой, уж как вы угадали, милые мои, я ведь без газа уже, почитай, второй месяц сижу, - запричитала старушка. - Алинка, да ты ведь разоришься с такими затратами, небось, тыщи истратила?
- Ничего, баба Аня, я гонорар получила, - смеясь, успокоила я ее.
Я, конечно же, не собиралась никому рассказывать о наследстве и дяде - бароне. Да и бабушка предупредила меня:
- Ты не знаешь деревенских. Это в городе день – два поговорят, да и забудут, сраженные другими шокирующими новостями. Вон по телевизору каждый день, какие страсти показывают, хоть не включай его. А ведь это все в нашем городе происходит. А в деревне народу мало, скучно, потом годами будут говорить:
- Это какая такая Алина? Внучка Володьки, который после войны завел в Германии  хахальницу – немку, а потом ее миллионы прикарманил?
Юрий Сергеевич, затащив в сени мешки и баллоны, пошел к машине, а я прошла в комнату.  На столе стоял букет кипрея, его розовые свечки распространяли слабый приятный аромат, пахло чаем и нагретым деревом. На душе стало спокойно и радостно, как в детстве.
Баба Аня суетилась, собирая обед, и я вызвалась ей помочь.
- Щас мы с тобой окрошечку быстро сварганим, - смеясь, подмигнула она мне, - я как раз все к ней приготовила. А картошка уже варится.
- А мне что делать?
- Ты давай облупи яйца и поруби их, а я пока зелень потолку.
Она достала большую миску, порезала  зеленый лук и укроп и стала толочь их толкушкой.
- Вот завсегда так делай, и окрошка у тебя будет не только вкусная, но и духовитая, -  весело приговаривала старушка.
- Баба Аня, я не поняла, почему у вас нет газа, что, Денис его больше вам не привозит?
- И-и, милая, да ты ведь не знаешь ничего. Денис-то давно уехал в Москву.
- А как же его бабушка?
Баба Аня тяжело вздохнула.
- Померла Лиза, месяца три, как померла. У нее ведь удар был, ну, этот, как его…
- Инсульт, - подсказала я.
- Во- во, он самый. Она почти год лежала. А Денис за ней ухаживал. Он ведь до ее болезни в Москве жил.
 Она вытерла руки фартуком и присела на лавку. Поправив выбившуюся прядку волос, продолжала:
 - Денис, не гляди, что деревенский, он парень не простой. Его мать шалопутная была, не сказать хуже. Она у Лизы одна была, не дал им Бог детей больше, вот Лизка ее и избаловала. Правда, девка красивая удалась: густая коса до пояса - это уж потом она ее обрезала - большие серые глаза. И фигурой не обижена, все при ней. Денис-то на нее похож, - вздохнула она. Ну, и решила она счастья в Москве попытать, поехала в институт поступать. А учиться не особо хотела, все хвостом перед парнями мела. Вот и не поступила, но домой не вернулась. Родственница у них в столице жила, приютила ее, да и на работу устроила в министерство  какое-то. Сначала она кульершей работала.
- Курьершей, - тихонько поправила я ее.
- Да, верно, а потом в секретарши выбилась, приглянулась она там какому-то начальнику. Ну, он девку и обрюхатил, а жениться-то не собирался, жена у него уже была.  Вернулась Танька домой, родила, да через месяц мальчонку и бросила.
Баба Аня замолчала, задумавшись.
- А дальше что было? – заинтересованно спросила я.
- Они ведь мне дальней родней доводятся, - задумчиво пробормотала она, потом встрепенулась и продолжала: - Татьяна умелась с очередным хахалем в Мурманск, туда многие наши  подались за длинным рублем. Вот с тех пор о ней никто и не слышал. Уж как Лизка ее искала, и в розыск подавала, и всех кто оттуда приезжал, расспрашивала, да только девка как в воду канула. Ну и пришлось Лизе самой мальчишку тянуть, муж ее к тому времени уже умер. Трудно ей было, ох, как трудно, да и мужа она очень любила, извелась вся. Мы помогали ей как могли. Денис- то хорошим мальцом рос, хулиганил, конечно, по мелочи, мальчишка же. Но он добрый очень, и бабку любил. Да и учился хорошо. А как школу закончил, тут его отец и нашел. Объявился! –  усмехнулась она. - Оказывается, его жена к тому времени умерла, а детей у них не было, вот он и разыскал сына. Денис сначала-то его признавать не хотел, но бабка уговорила, понимала она, как парню повезло.  Ну вот, Денис уехал в Москву, выучился там на экономиста, и стал работать у отца в этой, как ее…
- Фирме, - тихо подсказала я.
- Точно, в его фирме, но к бабке-то часто приезжал, и помогал ей все время. Все звал ее в Москву, но Лиза не соглашалась переезжать. Она к тому времени уже в районном центрее жила, Денис уговорил переехать. Ну, больницы-то у нас нет, а он боялся за нее, давление, да все такое.  Вот,… как в воду глядел. А когда она заболела, то он все бросил и приехал сюда.  Перевозить ее нельзя было, врачи запретили, вот Денис и остался с ней. Вот ведь какой мужик хороший! И красивый, и умный, образованный опять же, а счастье не дается. Женат-то ни разу не был, - тоскливо протянула старушка. - И что этим девкам надо? – с укоризной произнесла она, качая головой.
- Да может он сам не хочет жениться, - вступилась я за прекрасную половину человечества.
Баба Аня, хитро прищурившись, взглянула на меня.
- А ведь он, Алина, тебя все время вспоминал. Приедет ко мне, и обязательно хоть разок тебя вспомнит, да все вздыхает при этом. Видать, запала ты ему в душу. Ты бы разыскала его в своей Москве, ведь такими мужиками не разбрасываются.
- Да где же я его найду, Москва ведь не деревня, - попыталась я вразумить старушку.
-А я тебе адресок его дам, дал он мне его на всякий случай.
Добрая старушка смотрела на меня с такой надеждой, что я не отважилась отказать ей. Объяснять, что у меня уже есть любимый мужчина, я тоже не стала. Зачем? Я вздохнула и записала  адрес Дениса, может, и правда, пригодится когда-нибудь.

Глава 3

 Пообедав и насладившись окрошкой с вкуснейшим квасом, мы быстро убрали со стола. Юрий Сергеевич вызвался починить подгнившие ступеньки крыльца, а баба Аня усадила меня за стол и приступила к расспросам.
- Давай - ка, дева, рассказывай, как на духу, зачем приехала в этот раз.
Услышав мой ответ, она призадумалась.
- Знала я Эльку, как же не знать, деревня ведь, не город. Да и жила она на нашей улице, тут недалеко. Только померла она, года два, как отмучилась. Ох, непутевая баба была, - закачала головой старушка. И как это Анатолия угораздила связаться с ней, они ведь в тюрьме встретились. Эх, судьба – судьбинушка! Правильно люди говорят: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».
…Эля горько плакала, лежа на убогой постели в выгороженном углу ветхого деревянного барака, за стенкой которого завывала февральская вьюга. Рыжие кудри разметались по подушке. Стукнула дверь, в комнату ворвался морозный воздух, послышался топот валенок, хлопанье рукавиц, и хриплый женский голос произнес:
- Ну и чё рыдаем, подруга? Чё приключилось-то?  Страшнее этого ада, в котором мы с тобой скоро окачуримся, уже ничего быть не может.
Эля села на постели, вытирая слезы и продолжая всхлипывать, она пробормотала:
- Петька мой опять в зону угодил. Просила ведь не связываться с этим вертухаем, нет, решил подработать перед освобождением. Не сиделось ему на вольном поселении. Вот и заработал! – завыла она, снова повалившись на постель.
 Нинка, коренастая крепкая баба с испитым лицом, подошла к ней и, положив  руку на хрупкое плечо товарки, с неожиданной нежностью сказала:
- Плюнь и разотри. Петька твой – рецидивист, он за забором с колючей проволокой всю жизнь проведет, а тебе скоро на волю. Ты лучше вот к другому парню присмотрись.
- Кто такой? – заинтересованно спросила Эля. Слезы сразу высохли.
- Вот увидишь, жизнь еще повернется к нам лицом, а не жопой - хрипло засмеялась Нинка. – Толька это, Анатолий Хворостов, ну, Хворост, не знаешь что ли?
- А, этот, - разочарованно прошептала Эля,  - теленок он, зачем мне такой?
- Не скажи, подруга, - с чувством сказала Нинка, - парень, просто, еще зеленый. Он ведь сюда угодил, когда ему только восемнадцать исполнилось. В армию, фраер, собирался, да на проводах по пьяной лавочке ножичком кого-то невзначай чиркнул, - глумливо ухмыльнулась товарка.  - Терпила - то легко отделался, а Толян сюда загремел. А потом, - вразумляла подругу Нинка,  - в Москву тебе теперь дорога заказана, а у Тольки мать в большом богатом селе живет, и от Москвы недалеко, всего шесть часов на поезде.
- Да откуда ты все это знаешь? – удивленно воскликнула Элеонора.
- Так мы с Толькой вчера на заготовке дров были, пока ты тут болела, вот и побазарили. А он-то тебя приметил, - заверяла Элю Нинка, - все расспрашивал о тебе. Так что давай, девка, не теряйся, куй железо пока горячо, - похлопывая подругу по плечу, подытожила она. - А теперь бери гитару, да спой что-нибудь душевное, а то завоем скоро на луну от такой собачьей жизни.
Эля сняла со стены гитару и запела низким приятным голосом: - Вот кто-то с горочки спустился… - Нинка привалилась к ней и подхватила песню: - Наверно, милый мой идет…- Вьюга за окном, завывая, вторила им.

Анатолий оказался слабохарактерным деревенским увальнем. Эля вертела им, как хотела, а он только вздыхал и безропотно выполнял все ее капризы.  Вскоре они расписались, а через два месяца освободились и уехали в Бакшу к его матери. Мать, высокая костлявая баба с преждевременно постаревшим, изрытым оспинами лицом, встретила невестку неприветливо. Но Элю это не смутило. В конце концов, она законная жена, пусть радуется, что на ее сына – колхозника  обратила внимание такая женщина! Да уж, радоваться Матрене было чему! Ненавистная невестка целыми днями валялась в постели и бренчала на гитаре. На работу она и не думала устраиваться.
- И куда я пойду? – свысока глядя на свекровь, холодно вопрошала она. - В колхоз, коровам хвосты крутить? Не дождетесь, я и так на севере навкалывалась!
«Конечно, - злорадно думала Матрена, - проворовалась в своей Москве, а теперь из себя царицу корчит». Сын как-то по пьяни проговорился матери, что невестка, работая буфетчицей, растратила  казенные деньги. За что и сидела. Сколько сил  вложила Матрена в любимого сыночка, даже фамилию ему свою девичью дала! И дождалась! И ведь что за горькая судьба! Родилась-то она в нормальной зажиточной семье. Отец владел мельницей, Матрена училась в школе, и хорошо училась. Да только в двенадцать лет приключилась с ней беда – заболела черной оспой. Две недели провалялась девочка в бреду, а потом отпустило. Вот только лучше бы уж ей умереть! Когда глянула в зеркало – а лицо все в глубоких ямках, следах от оспы. И так не красавица, а тут.… И жених ей, поэтому достался плохенький, сирота, голь перекатная. Да еще моложе ее на два года. И хоть она работала на почте телеграфисткой -  выучил ее отец -  муж ее в грош не ставил. Напьется горькой и гоняет ее по всему селу, людям стыдно в глаза глядеть. Ушел он на фронт, и, грех говорить, но она вздохнула свободно. А как похоронка пришла, отвыла положенное, да и стала пылинки с сыночка сдувать. Лучший кусок – ему. Вот и добаловала. Угодил в тюрьму. Владимир, тот отрезанный ломоть, как ушел на фронт в восемнадцать лет, так и с концами. Приезжает только в отпуск, да и то не каждый год. Но ничего, думала, вернется Толя из тюрьмы и образумится – молодой ведь совсем - женится на хорошей девушке, пойдут у них детки. А оно вон как повернулось! И откуда только эта басурманка взялась на нашу голову!
 А потом еще хуже стало. Мало того, что оба не работают, сели на ее шею, так еще пить начали по-черному. Матрена терпела, терпела, но и ее терпению пришел конец -  выгнала она невестку с сыном из дома. А они уехали назад в Воркуту. Через пять лет, правда, вернулись, да уже с сынком. Матрена обрадовалась, может, за ум взялись. Но скоро все началось сызнова – пьянки-гулянки, песни под гитару. В маленькой избенке не было покоя ни старухе, ни ребенку.  Валерка рос хилым, забитым мальчишкой.  Когда Матрена, не выдержав, в очередной раз  закатила им скандал, невестка с сыном уехали, и больше не возвращались…
- Баба Аня, а как же они опять оказались в Бакше? - удивилась я.
- Развелись они в своей Воркуте, - негодовала старушка. - А тут и Матрена померла. Анатолий приехал на похороны, да и остался жить в доме матери. Вскоре сошелся с Клавкой-пьянчужкой, пили они пили, а  потом он и помер, заснул вечером, да и не проснулся. Легкую смерть заготовил ему Господь, - покачала она головой, - видать, чем-то все-таки заслужил его милость. Неисповедимы пути твои, Господи, - перекрестилась она, повернувшись к иконам.
- А как же Эля и Валерий? – не отставала я.
- Эля переехала в Бакшу, когда Валерка уже вырос. В Москве-то у нее никого не осталось. А сын остался на севере, ни разу не приехал к матери, а потом и пропал.
- Как пропал? 
- Да кто ж знает как. Может, угодил в плохую компанию, Элька его искала, запросы посылала. Ну, потом ей бумага пришла, что нашли его труп в какой-то заброшенной шахте. Порезали его, вроде.
Я молчала, пораженная услышанными новостями.
- Да ты в голову-то не бери, - старушка погладила меня по руке, - я понимаю, они твои родственники. Но у нас таких искореженных судеб знаешь сколько! Одно слово, Расея – матушка, - горько вздохнула она.
На пороге появился Юрий Сергеевич, ополоснув руки под рукомойником, он нерешительно напомнил:
- Алина, вы, помнится, хотели посмотреть, где жили ваши родственники.
- И правда, - спохватилась старушка, - заболтались мы тут с тобой, а уж  вечер на дворе.
Устроившись на переднем сиденье автомобиля, баба Аня рассказала мне, что старый дом Матрены давно «завалился», и соседи разобрали его по бревнышку, но рядом живет женщина, которая была ее соседкой и хоть плохо, но помнит ее. А еще эта женщина дружила с Элей, и, когда та слегла, ухаживала за ней.
Родная улица деда производила удручающее впечатление, редкие с потемневшими бревнами избы выходили фасадом прямо на поросшую гусиной травкой обочину дороги. Ни заборов, ни палисадников перед домами. Правда, за огородами виднелись высокие деревья. А в конце улицы высился кирпичный двухэтажный дом.
- Фермер там живет, вон его поле, - кивнула головой баба Аня на противоположную сторону дороги, за которой виднелось засеянное поле. – Только, похоже, сбежит он скоро от нас, - тяжело вздохнула она.
- Почему? – удивилась я. – Здесь плохая земля?
- Да земля-то у нас, как говорится: «Режь, да ешь», сплошной чернозем, - грустно рассмеялась она.
- Видно, аборигены жить не дают, - вмешался Юрий Сергеевич.
- Верно, Сергеич, эти, как ты говоришь, абогирены только водку жрать хорошо умеют, а если кто захочет работать, как следует, да еще вдруг богатеть начнет, то они от злобы и зависти, что хошь натворят. Уже «красного петуха» пускали этому фермеру, - злилась старушка. – А уж как хорошо могло быть, - мечтательно вздохнула она. - Фермер этот нам молоко да масло стал продавать, а пенсионерам, так даже по сниженным ценам.
- А куда же полиция смотрит? – возмутилась я.
- Да где у нас тут полиция?  - всплеснула руками баба Аня. – Санька, участковый? Так он сам от пьянок не просыхает, вместе и пьют. Вот здесь останавливай, Сергеич, приехали, - быстро проговорила она.
За окном я увидела старенький деревянный домик с полуразбитыми рамами, правда, наличники были резными, а дверь обрамляли почерневшие доски с затейливо вырезанным рисунком. Видно, дом знавал лучшие времена.
- Есть кто живой? - заколотила в дверь баба Аня.
В доме было тихо. Она постучала еще раз, раздались шаркающие шаги, и дверь со скрипом отворилась. На пороге стояло странное существо: закутанная в какие-то тряпки фигура, то ли женщина, то ли мужчина – так сразу и не поймешь.
- Ты что ль Петровна? – осипшим голосом пробормотало оно.
- Я, я это, Пелагея, аль не узнаешь?
- Я скоро никого не буду узнавать, - хрипло рассмеялась баба. – Болею я, видать, помру скоро. Заходите, раз уж пришли, гостей я не ждала, так что не обессудьте.
Она пошла в избу, приглашающе махнув нам рукой. В полутемных, заваленных хламом, сенях пахло мышами и застарелой пылью. Юрий Сергеевич зачертыхался, споткнувшись обо что-то. В маленькой комнатке с русской печью едва можно было повернуться. В углу стояла деревянная кровать, на ней свалена груда тряпья, а в изголовье  виднелась скомканная подушка в застиранной цветастой наволочке. Две шаткие табуретки не вызывали желания присесть, а спертый воздух пропах лекарствами.
- Это…, я, пожалуй, пойду, покурю, - пробормотал водитель и выскочил из избы. Я с завистью посмотрела ему вслед.
- А где же твой архаровец? – строго спросила баба Аня, осторожно садясь на табурет.
- Ванька - то? Так лазит где-то, черти его раздери, все никак не налакается. Нет, чтобы о матери вспомнить. - Пелагея присела на кровать, вытирая ладонью глаза. – А кто это с тобой, Петровна, - с любопытством взглянула на меня баба.
- Да как тебе сказать, - помедлила баба Аня. - Это родственница твоей соседки Матрены, внучка ее сына Владимира. Вот решила узнать о родственниках своего деда.
- А-а, - равнодушно протянула Пелагея. - Только чё уж теперь-то, раньше надо было, померли уж все давно.
- Молодая она, не видишь что ли, не могла раньше, заняты они всё.
Я прервала неприятный разговор.
- Пелагея, что вы можете рассказать о Матрене и ее родных?
- Да я ведь девчонкой была, когда Матрена померла, - тихо начала она. - Я помню только то, что мне мать рассказывала. Несчастная Матрена была баба, да мы здесь все такие, - тяжко вздохнула  Пелагея. - Мать рассказывала, что  ее муж, Григорий, любил другую девушку, а тетки женили его на Матрене, им надо было его поскорее сбагрить, да получше пристроить. А та девушка бедная была, ни кола, ни двора. Вот он и стал пить, а ведь очень хороший сапожник был, такую славную обувку шил.  Я материны туфли его работы в сундуке нашла, ох и долго их носила, такие удобные, совсем на ноге не чувствуешь. Беда эта любовь, одна беда от нее, - приговаривала она, качая головой. – А Матрена-то в религию ударилась. Когда церковь у нас большевики разорили, наши верующие стали собираться в одном доме на службы. Матрена у них в хоре пела, певчая была, значит. Да и икон у нее много было, цельный иконостас.
- А я слышала, что у Эли было несколько ее икон, - вступила в разговор баба Аня. – Не оставила ли она тебе чего? – буравила она ее взглядом.
- Были иконы, были, - подтвердила Пелагея, - но мне только одна досталась, да вот чудеса- то, подевалась она куда-то. Я уж обыскалась, все обшарила, а она, как в воду канула.
- Мать, ты где?
Открылась дверь, и в комнату ввалился здоровый мужик. Редкие спутавшиеся волосы, непонятно какого цвета, были давно не мыты, заросшее щетиной лицо украшал длинный красный нос, а бегающие маленькие глазки шарили по избе.
 – У тебя, чё, гости? А почему я не в курсах, - заржал он, подтягивая пузырящиеся на коленках куцые треники. – Зрассьти, баба Нюта, - кланяясь, паясничал он. - А чья там машина перед избой, ваша? – повернулся он ко мне. – Классная тачка! – выпалил он, ощупывая меня взглядом.
- Ванька, эта девушка родственница бабы Матрены. Ты, паразит, стибрил у меня икону, которую мне Элька дала? – гневно закричала на него Пелагея.
- Да ты чё, мать, не брал я ее. Христом богом клянусь! Вот те крест, - размашисто перекрестился он.
-Ах ты, богохульник, еще и крестится, окаянная твоя душа, - замахнулась на него Пелагея. – Иди с моих глаз долой, - она закашлялась, прикрывая рот рукой.
Мужик вывалился в дверь, забыв закрыть ее.
- Ладно, поправляйся, Пелагея, - сказала баба Аня вставая, - пойдем мы. А я к тебе на днях загляну, - пообещала она.
- Прощай, Петровна, - равнодушно произнесла  Пелагея, - даст Бог, свидимся. А и не придешь – не обижусь, привычная я.
- Выздоравливайте, - пожелала я ей.
- И вам не хворать, - улыбнулась на прощанье несчастная женщина.
Выйдя на улицу, я остановилась у крыльца, решив хоть немного глотнуть свежего воздуха  -  от духоты у меня закружилась голова. Вдруг за углом дома я заметила Ваньку. Расплывшись в улыбке, он манил меня к себе.
- Я сейчас, - сказала я Юрию Сергеевичу и направилась за угол.
- Слышь, - свистящим шепотом проговорил он, - тебе, чё, нужна та икона?
- А тебе-то что? – усмехнулась я.
- Да есть она у меня. Не хотел при матери говорить, - пробубнил он.
- Спер все-таки? – не выдержала я.
- А тебе не все равно? – окрысился он на меня. - Если нужна – то приходи вечером, как стемнеет вон туда в проулок. Только одна придешь, - угрожающим шепотом произнес он.
- Не дождешься, - гневно выпалила я, - икону  в темноте я как разгляжу? Тебе надо, значит, придешь к бабе Ане,  а не придешь – жалеть не буду.
Я повернулась и пошла к машине.
- Чего он хотел? – обеспокоенно спросил меня Юрий Сергеевич.
- Ничего, - ответила я, совершенно уверенная, что Ванька решил меня развести.
- Юрь Сергеич, а может, мы к фермеру заглянем, рядом ведь? - спросила баба Аня, неловко забираясь в машину, - творожку у него возьмем, молочка, как раз и поужинаем.
- Как, Алина? - оглянулся на меня водитель.
- Поехали, конечно.
Добротный дом фермера стоял за высоким крепким забором. Во дворе заливался злобным лаем огромный пес. Но у калитки был звонок, баба Аня нажала на него и на крыльцо выскочила, вытирая фартуком руки невысокая, крепко сбитая женщина.
- Цыц, Полкан, - крикнула она, привязывая собаку. - А-а, это ты, Петровна? За молоком пришла?  Проходите, прошу вас, - приветливо улыбнулась она, с любопытством оглядывая меня - А это твои родственники?
- Родственники, родственники, в гости приехали, вот парным молочком да творожком угостить хотела дорогих гостей, - зачастила старушка.
- Кто там, Рита? – раздался громкий голос и на крыльцо вышел высокий плотный  мужчина лет пятидесяти.
- Покупатели это, Степа, вот пришли за молоком.
- А вы, похоже, не местные? - с интересом взглянул на нас мужчина.
- Из Москвы они, Степан Ильич, - вот решили твоим молочком побаловаться, уж больно вкусное оно у тебя,- залебезила баба Аня.
- Проходите в дом, гостями будете, - радушно пригласил нас хозяин.
В большой комнате с тремя не по-деревенски большими окнами я не увидела ни полированной стенки, ни ковров. Простые деревянные стеллажи с книгами и безделушками соседствовали с большим плазменным телевизором, напротив которого стоял угловой диван, обитый кожей кофейного цвета. В центре комнаты расположился круглый стол под белой скатертью, за который нас и пригласили.
- Ну что ж ты стоишь,  Рита, давай накрывай на стол, - поторопил хозяйку Степан Ильич. - Мне еще в коровник надо.
Рита стала накрывать на стол, баба Аня вызвалась ей помочь. Вдвоем  они принесли тарелки с творогом, политым густой сметаной, появилось жаркое в большом блюде, салат из огурцов с редисом. Остро запахло свежей зеленью.
- Принеси квасу, - велел хозяин. – Горячительного не предлагаю, не обессудьте, - хмуро добавил он. – Свою цистерну я выпил в молодости, а сейчас борюсь с этим злом, да, видно, зеленый змий в России непобедим.
- Степан Ильич, - заискивающе сказала баба Аня, - люди болтают, что ты вроде уезжать от нас собрался. Правда  ль это?
- Не слушай никого, Петровна. Не запугают они меня, - устало произнес фермер. – Эх, мне бы хоть одного единомышленника в помощь, развернулись бы мы тут! А то ведь такие земли пропадают! Вот можете вы мне объяснить,- повернулся он ко мне, - что происходит в стране? Почему, нам, выросшим на этой земле, не дают нормально работать на ней? Отбивают у людей последнюю охоту обихаживать землю - матушку. А всякий приезжий люд, которому наплевать на эту страну, экологию, вообще на все, получает карт-бланш! В соседнем районе уже появились чужаки, даже не поймешь, кто они по национальности, а после них земли восстановить невозможно, - с отчаянием произнес он, ударив по столу кулаком.
- Что это ты, Степан пристал к людям, - укорила его жена, - они-то здесь при чем.
 «Да мы все ни при чем, - с горечью подумала я, - наверное, поэтому и живем так. Людям, не помнящим родства, наплевать на все! Наш главный принцип – после нас хоть трава не расти! И ведь совсем скоро расти ничего и не будет. В прямом смысле слова!»

Глава 4

Было уже почти темно, когда нагруженные продуктами, мы шли  по дорожке к дому бабы Ани, оставив Юрия Сергеевича возиться у машины. Вдруг от стены дома отделилась темная фигура, и направилась к нам.
- Батюшки-светы, никак ты, Ванька? - испуганно воскликнула баба Аня. – Ох, напугал, ирод! Чего шляешься в темноте, людей пугаешь.
- Да я вот к ней, - он мотнул головой в мою сторону, - перетереть надо.
- И язык-то у них какой-то тарабарский, словно и не русские вовсе, - ворчала старушка, - иди уж в дом, неча здесь глаза мозолить.
Баба Аня осталась во дворе, а мы с Ванькой пошли в дом.
- Присаживайся, - я показала ему на лавку. Вошел Юрий Сергеевич, и, молча, стал в дверях, оказавшись у мужика за спиной. Ванька заерзал.
- Ты это…, командир, шел бы себе, мне с ней поговорить надо.
- Говори, я тебе не мешаю, - спокойно возразил ему водитель.
Ванька вздохнул, и, положив на стол сверток, придвинул его ко мне. Я развернула газету. Передо мной оказалась небольшая икона в окладе из серебряной фольги. Освободив икону от фольги, я увидела, что она была написана на очень старой, довольно толстой доске. С нее на меня строго смотрел темный лик Спасителя. Икона была грязной, на ней виднелись следы копоти, но краски все равно сияли первозданной чистотой. Я не очень разбираюсь в иконописи, но лежащий передо мной раритет, несомненно, был ценным. А главное,  это была единственная память о моей прабабке.
- Сколько? – тихо спросила я.
- Тыща. - выпалил Ванька и, видимо, сам испугавшись своей смелости,  добавил охрипшим от волнения голосом - баксов.
- А тугриков не хочешь? – разозлилась я.
- Каких еще тугриков? - опешил он.
- Монгольских!
- Не надо мне никаких тугриков, - забубнил он, - зелень давай.
- Тысячу рублей тебе, остальные твоей матери, - отчеканила я. - А не хочешь – мы завтра напишем заявление о краже, и не здесь, а в районной полиции.
- Ну, ты и падла! - завопил он, вскакивая, но Юрий Сергеевич железной рукой усадил его на место, добавив:
- Сидеть! У меня ведь не только монтировка  имеется, но и кое-что посерьезнее. Он достал из кармана небольшой пистолет, и направил его на мужика.
- Да вы чё, москвичи, оборзели ваще! Убери пукалку-то, - трясясь от страха, закричал Ванька. – Понял я, все понял, - замахал он руками.  - Нет базара. Гони тыщу, и меня нет. - Он схватил купюру, которую я достала из кармана, и ломанулся в дверь, чуть не сбив бабу Аню с ног.
- Чёй- то он, выскочил, словно ошпаренный, - проворчала старушка, входя в комнату. -  Гляди - ка красота какая! – воскликнула она, беря в руки икону, и, крестясь на нее. - Украл-таки у матери, оглоед!
- Баба Аня, у меня к вам просьба.  Вот тридцать тысяч, - я положила на стол купюры, - это для Пелагеи, за икону.
- Да ведь Ванька все равно отымет их у матери, - всплеснула она руками.
- А вы их ей не отдавайте, - сказала я.  – Вы можете покупать ей продукты и лекарства? Может кто-то из подруг вам поможет?
- Да сделаем, не боись, мы над ней шефство возьмем, - довольно засмеялась она. – Живо поставим бабу на ноги.
- Юрий Сергеевич, - тихо спросила я, подойдя к водителю, - а откуда у вас пугач? Вовремя вы его достали.
- Да не пугач это, Алина, - так же тихо ответил он мне, это боевой наградной пистолет. Он у меня еще с Афгана.
Баба Аня, бережно собирающая фольгу со стола, вдруг вскрикнула.
- Алина, глянь-ка, что я нашла.
В руках у нее я с удивлением увидела небольшую фотографию. Я взяла ее у старушки. На пожелтевшем от времени черно- белом снимке были изображены двое: молодой мужчина в косоворотке, брюках-галифе и сапогах сидел на стуле, закинув ногу на ногу. На хмуром лице темнели лихо закрученные усы. Рядом с ним, положив руку на спинку стула, стояла высокая худая женщина. Удлиненный овал лица, небольшие, глубоко посаженные глаза и довольно большой для женщины нос убедили меня, что мой дед и его сын, как две капли воды похожи на Матрену. На моей прабабке было надето длинное до пола  платье с воланами. Глухой ворот был отделан рюшами, а на груди висел медальон.
- Да тут еще что-то, - услышала я радостный голос бабы Ани.
Она развернула фольгу, и из нее выпал старинный серебряный медальон. Я открыла его,  внутри были две крошечные детские фотографии, на одной, как я поняла, был мой дед, на второй – его брат.
 Поздно вечером я отправила барону фотографии, сопроводив их письмом с рассказом о родственниках его отца

Солнце заглянуло в окно напротив кровати, где я спала. Я открыла глаза, не сразу поняв, где нахожусь. Во дворе раздавались веселые голоса бабы Ани и Юрия Сергеевича, который ночевал в машине, убедив нас, что от местных жителей можно ожидать любых сюрпризов. Так что лучше уж перестраховаться. Вскочив с кровати, я, быстро натянув джинсы и футболку, вышла на крыльцо.
- Проснулась? – ласково пропела баба Аня. – Давай умывайся, да будем завтракать.
Позавтракав фермерскими дарами, мы стали обсуждать дальнейший план наших действий. До отъезда  нужно было еще заглянуть на местное кладбище – я обещала бабушке, что посмотрю, в каком состоянии находятся могилы родичей.
- Ну, вот и хорошо, - одобрила баба Аня, - и я с вами прокачусь, навещу своих.

Я ожидала, что сельское кладбище будет такое же запущенное, как и все вокруг, но к моему удивлению оно имело вполне пристойный вид, если только так можно выразиться  о последнем приюте. Старый забор был покрашен, также как и железные ворота. Дорожки почищены, а ближайшие к воротам могилы, - ухожены. Сбоку от ворот стояла небольшая сторожка, похоже, там кто-то жил.
- Здесь не так давно поселился новый сторож, - объяснила баба Аня. - Не нашенский он, инвалид, но мужик хороший, не то, что наши алкоголики.
Из сторожки вышел коренастый мужчина и, прихрамывая, направился к нам. Камуфляжная форма, ловко сидящая на его ладном теле, была чистой, а на голове красовалась зеленая бейсболка с логотипом Адидас. Из-за забора раздался оглушительный собачий лай. Я испуганно отскочила в сторону.
- Тише, Рекс, тише, это свои, - успокоил пса сторож. – Не бойтесь, он днем на цепи сидит, - сказал он, окинув нас внимательным взглядом.
- Михаил, ты что ли? - неуверенно произнес Юрий Сергеевич.
- Командир?  -  глаза сторожа округлились.
Они бросились обниматься, похлопывая друг друга по плечам. Полились несвязные фразы:
- Какими судьбами…?
- А кто из наших ребят…?
Когда воспоминания стихли, мы присели на скамейку у забора, и Юрий Сергеевич стал расспрашивать своего сослуживца как он, москвич, оказался в российской глубинке.
 - Да, понимаешь, командир, - неохотно начал сторож, - сын мой женился, и жить они стали у меня. Я, дурак, сам настоял, типа, чего лишние деньги на съем квартиры тратить, ну и думал, что  мне с молодежью повеселее будет. Да только, как говорится, рисовали на бумаге, да забыли про овраги, - ухмыльнулся он. - Невестка, та еще стерва оказалась. Стала закатывать скандалы из-за любой ерунды: то я вещи раскидал, а то воду в ванной разбрызгал. В общем, что говорить не стало мне житья в собственном доме, - шумно вздохнул он. - А тут тетка моя заболела. Она из этих краев, в соседней деревне жила. Ну, я и надумал сюда переехать. Ухаживал за ней, думал, она мне домик свой завещает, да только, как она умерла, объявился ее пропащий сын, ну, хата и отошла ему.
- А как же завещание? – влезла я в разговор.
- Не успела она завещание написать, - неохотно проговорил мужик, разминая в руках сигарету. – А может, не захотела, сын все-таки. Ну, я приехал сюда в храм, решил в последнюю инстанцию за помощью обратиться, - невесело улыбнулся он. - Местный батюшка подошел ко мне, стал расспрашивать, видно, понял, что я на краю. Хороший мужик, душевный. Вот я и оказался здесь.
– А на что же ты живешь? - хмуро поинтересовался Юрий Сергеевич.
- Так у меня же пенсия по инвалидности. Да и с похорон перепадает кое-что, грех жаловаться. А ты, командир, какими судьбами здесь?
- Да вот знакомую привез, - кивнул на меня Юрий Сергеевич. - У нее родственники здесь похоронены.
- А-а, - протянул сторож, - окидывая меня  взглядом. – Тогда пойдемте, поищем ваших родичей, - поднялся он со скамьи. Мы потянулись за ним, а баба Аня, выскочив вперед, скороговоркой стала объяснять ему, куда следует идти.
На кладбище стояла тишина, только кузнечики звенели в траве, да кружились бабочки. Первой мы нашли могилу Эли. Небольшой холмик с простым деревянным крестом.
- Я тут поправляю некоторые могилки, - проронил сторож, - ну, те, к которым никто не приходит. Только руки еще не до всех дошли.
 - А не страшно вам рядом с покойниками жить, - зябко повела я плечами.
- Бояться, как выяснилось, надо живых, рядом с мертвыми-то безопаснее жить, - засмеялся Михаил.
Следующей была могила бабушкиного брата, который умер  восемнадцать лет назад.
- А вот здесь давно никто не был, - произнес сторож. Я на эту могилку обратил внимание, потому что мужик этот мой полный тезка, да и похожи мы с ним.
Могила была ухожена, четкий  прямоугольник памятника был чистым, а у подножия лежал букет полевых цветов.
- Вон там дальше, - показал рукой Михаил, - старые захоронения, только там уже мало что разберешь.
 Мы долго бродили в поисках могилы Матрены, пока, наконец, под высокой березой я не заметила два почти сравнявшихся с землей холмика с покосившимися крестами. Это и были могилы Матрены и Анатолия. Мать и сын лежали рядом.
У выхода с кладбища баба Аня направилась к свежей могилке с  цветами.
- Вот здесь Лиза-то похоронена, бабка Дениса, - запричитала она. – Только кто ж это живые цветы сюда приносит? - недоумевала старушка. – Не осталось же никого у нее здесь.
- Я это, - смущенно произнес сторож. - Ее внук дал мне денег, чтобы я ухаживал за могилкой в его отсутствие.
Я отвела Михаила в сторону, и завела нелегкий разговор.
- Понимаете, Михаил, в этом селе не осталось в живых никого из моих родственников, а за могилами нужен уход.
- Это точно, - поддакнул он.
 - Поэтому я хочу попросить вас приглядывать за захоронениями.
Я вынула деньги. Перед отъездом барон положил на мой счет круглую сумму.
- Не возражай, - сказал он, - эти деньги могут тебе понадобиться.
И оказался прав.
- Вы не переживайте, - убеждал меня сторож, - я буду ухаживать как положено.
- Будет, будет, - пробасил, подходя к нам, Юрий Сергеевич, - это человек надежный.  Михаил, а может назад в Москву, а? Поднимем наших ребят, они помогут тебе с жильем.
- Спасибо, командир, только я уж лучше здесь останусь. Места здесь красивые, - мечтательно произнес он.  - Грибов тьма. Да и ближе к земле-  как-то надежнее.

Через два часа мы выехали в Москву. Баба Аня, провожая нас, всплакнула,  Юрий Сергеевич обнял ее:
- Не переживай, Петровна, - бодро проговорил  он, - даст Бог, еще свидитесь.
- Твои бы слова да Богу в уши, - всхлипнула добрая старушка.
Только мы выехали на трассу, как пошел сильный дождь.  Он барабанил по крыше, навевая грусть.  Я молчала, уйдя в свои невеселые мысли.
- Смотри-ка, а дедок-то наш стоит! Вот чертяка! – услышала радостный возглас водителя.
Подняв голову, я увидела у дороги, закутанную в дождевик одинокую фигуру, сгорбившуюся за мокрым прилавком.
Юрий Сергеевич подрулил к рынку и крикнул, приоткрыв окошко:
- Эй, на пирсе, греби сюда, хватит ворон пугать.
Дед, увидев нас, радостно подхватился с места, собирая, заботливо укутанный в целлофан товар с мокрых досок.
 Сняв дождевик, он ввалился в машину.
- А я уж думал – не приедете, - зачастил он. – Погода-то, вон какая, разверзлись хляби небесные, теперь надолго зарядит. Товар будете смотреть?
- Юрий Сергеевич, давайте подвезем дедушку до дома, - решила я. – Там и посмотрим.
- Вот хорошо-то, обрадовался дед,-  а то я уж тут озяб. А как тебя зовут, добрая душа?  -  обратился он ко мне.
- Алина я, а вы?
- Ну, а я Никанор Федосеич, видал какое имечко у меня, в честь деда назвали.
Мы остановились у добротного дома на краю узкой улочки.
- Дом-то у тебя, дед, хороший, - сказал водитель.
- Сын строил, - грустно вздохнул Никанор Федосеевич. – Он у меня плотник от Бога был. Да вот погиб два года назад. За девчонку вступился, к ней хулиганы пристали, а он мимо пройти не смог. Они его ножиком и пырнули, - едва слышно закончил он. – Пошли в дом, - встрепенулся дед, - чаем вас угощу, - что мы, не русские что ли. Поди, притомились в дороге-то?
В большой светлой комнате было пустовато. В углу стоял старый продавленный диван, перед ним – небольшой цветной телевизор. На окнах занавесок не было, а в центре комнаты громоздился  крепко сбитый деревянный стол, заваленный обрезками дерева. За ним сидел худенький большеглазый подросток. Он хмуро уставился на непрошеных гостей.
- Дима, это покупатели, о которых я тебе говорил. Давай, показывай свои поделки, а я пока чай заварю. Да вы садитесь, в ногах правды нет, - добавил дед.
Лицо подростка посветлело.
- Здравствуйте, - довольно приветливо сказал он. – Вот смотрите, - он вывалил из большого пакета игрушки.
- Ну, вы смотрите, - бодро произнес Юрий Сергеевич, а я пока в магазин смотаюсь, видел я тут один неподалеку.
Я рассматривала поделки: серьезный Гарри Поттер в больших роговых очках, неунывающая выдумщица Гермиона, рыжеволосый Рон – все игрушки были сработаны самобытным и, несомненно, талантливым автором.
- Ты нигде не учился? - спросила я Диму.
- Нет, - спокойно ответил он, - смотрел пару раз по телевизору передачу, где один дядька показывал, как вырезать из дерева. Ну, и стал пробовать.
- У тебя компьютера, наверное, нет? – осторожно поинтересовалась я.
- Нет, - насупился подросток, - но я заработаю на него. У моего друга, Сереги есть комп, он иногда дает мне поюзить.
Вернувшийся Юрий Сергеевич, вывалив на стол продукты, стал разглядывать игрушки, потом покачал головой и восхищенно произнес:
- Ну, ты даешь, парень! Молодец!
Мальчишка радостно заулыбался:
- Я еще не то могу. Хочу вот сделать серию игрушек для мультяшки, но для этого много времени нужно, а мне надо деньги зарабатывать.
- А где же твоя мать? – заинтересовался водитель.
Димка помрачнел:
- Не нужен я ей.
- В бега баба ударилась, - недовольно пробурчал Никанор Федосеевич, внося чайник. – Как поняла, что за сыном уход нужен, так и сбежала. Такие вот теперь матери!
Юрий Сергеевич отвел меня в сторону, и горячо зашептал:
- Алина, давайте поможем парнишке, пропадет ведь талант. Я состою в совете ветеранов - афганцев, мы сможем ему инвалидное кресло раздобыть, вот только этого мало, - озабоченно потер он подбородок. - Надо бы им еще деньжат подбросить.
- Я постараюсь помочь.
У меня самой уже созрела мысль, как им можно помочь. Деньги, которые дал мне дядя для родственников остались нетронутыми, можно было бы пустить их на благое дело. А сначала надо приобрести для Димки мобильный телефон. Но оказалось, что телефон у мальчишки уже есть, старенькая простенькая модель, но вполне пригодная.
- Не надо мне ничего, - пробурчал подросток, - сам заработаю.
«Вот это характер! – невольно восхитилась я. – Ладно, ограничимся денежными вливаниями на счет, дальше будет видно».
Выпив чаю и скупив все игрушки, мы попрощались с новыми знакомыми, договорившись поддерживать связь. Дождь все продолжал моросить, смеркалось. Москва была уже недалеко. Вдруг из леса выскочило на дорогу  какое-то огромное животное и метнулось под колеса машины. Юрий Сергеевич ударил по тормозам. Если бы не моя, доведенная в частых поездках до автоматизма привычка пристегиваться, я бы точно влетела головой в стекло. Не успев испугаться, я замерла – прямо перед капотом, покачивая гордо посаженной головой с ветвистыми рогами и кося на нас огромным влажным глазом, стоял олень. Тело животного подергивалось. Потом он одним прыжком соскочил на обочину и исчез в лесу!
Мы вышли из машины, Юрий Сергеевич дрожащими руками вытащил из пачки сигарету и затянулся. Меня проняла дрожь, только теперь я осознала, что нам грозило.
- Плохая примета, плохая, - бормотал водитель.
Сердце у меня сжалось, что еще должно случиться?

Глава 5

Я вбежала в подъезд своего дома, у меня было только одно желание – поскорее принять горячую ванну и оказаться в постели! Но меня окликнула консьержка Вера Ивановна – могучая женщина семидесяти лет с руками боксера и зычным голосом. В советские годы она работала контролером на проходной какого-то оборонного завода, поэтому в нашем подъезде мимо нее не мог не то что пройти, а даже проползти ни один чужак. Она знала не только фамилии и имена всех жильцов, но была в курсе всех их семейных событий.
- Алина, - услышала я, вздрогнув от неожиданности, ее громовой голос. – К тебе тут твой приходил, я ему сказала, что ты уехала, а он молча прошел к почтовым ящикам и опустил туда письмо. Сурьезный такой.
Я подбежала к ящику, открыла его дрожащими руками и, вытащив письмо, бросилась к лифту.
- К тебе мама пришла, - крикнула мне вдогонку Вера Ивановна.
Забежав в квартиру, я швырнула на пол сумку и, сев в прихожей на пуфик долго смотрела на  конверт, не решаясь открыть. Потом одним движением разорвала его. В нем я нашла всего один листок. Вот что там было:
Алина!
Прости, что пишу тебе вместо того, чтобы встретиться и поговорить лично. Обстоятельства складываются так, что я должен срочно уехать из страны, навсегда.  Не ищи меня и не проклинай. Просто прими, что мы не можем быть вместе. И в этом нет ни моей, ни твоей вины. Я старый вояка с израненной душой. Что я могу тебе дать? Помнишь, я рассказывал тебе о моей первой и единственной любви? Так вот, я понял, что ни одна женщина не сможет мне заменить ее. Прости меня и забудь. Ты еще будешь счастлива!
Прощай,
Алексей.

Из кухни, вытирая фартуком руки, вышла мама.
- Приехала? – ласково произнесла она. – А я и не слышала.
Не отвечая, на ватных ногах, я прошла в комнату и рухнула на постель. Письмо плавно спланировало из моих рук на пол. Мама подобрала его, и, пробежав глазами текст, пошла на кухню. Через минуту она появилась со стаканом в руках.
- Выпей, это поможет, - тихо сказала она, поднося к моим губам какую-то пахучую дрянь.
- Мама, я прошу, уйди, оставь меня, оставьте меня все в покое,  - закричала я. – Могу я остаться одна?
Мама тихонько вздохнула и вышла, через пару минут я услышала звук закрывающейся двери, и дала, наконец, волю слезам.
Утром следующего дня, я еле встала после бессонной ночи, в голове было пусто. Подойдя к зеркалу, даже не среагировала, увидев в нем свое опухшее лицо и красные, как у кролика глаза. Ну и пусть, все равно я никому не нужна, злорадно подумала сама о себе, и предательские слезы тут же опять подступили к глазам. Я долго стояла под прохладными струями душа, пока, наконец, не почувствовала облегчение. Ну что же, жизнь продолжается, хотя бы и без любви. Видно, мне не суждено быть любимой. И тут меня осенило! Ножницы! Как же я могла забыть о них! Как утопающий хватается за соломинку, так и я ухватилась за спасительные ножницы, вернее, за факт их отсутствия. Где же мне их все-таки искать?
Вечером мы опять собрались у бабушки. Саша, только что приехавший из Германии, был хмур и задумчив. Дядя был совсем плох. Пока решались вопросы о наследстве, он еще держался. Он сам предложил брату оформить дарственные на имение и адвокатскую контору, соответственно на меня и брата.  – Так у вас будет меньше хлопот, - решил барон. Опустив голову и барабаня пальцами по столу, Саша произнес, тяжело вздохнув: - Он очень похож на деда, очень. - Бабушка молчала. Тогда я решила разрядить обстановку.
- Бабуля, ты все-таки постарайся вспомнить, было ли у вас что-то интересное, связанное с ножницами?
- Ну ладно, я пойду, - поднимаясь, недовольно буркнул брат, - мне некогда сказки слушать.
Бабушка задумалась.
- Знаешь, я сегодня ночью не спала, все перебирала свою жизнь, - она протяжно вздохнула, - и вдруг вспомнила, что у нас были одни очень интересные ножницы. Небольшие, черные, и очень старые. На них были выдавлены какие-то непонятные знаки. Мать нам, детям, эти ножницы не давала, но однажды, когда я работала в швейной мастерской, мои ножницы сломались. Шла война, мы шили солдатские шинели, и матери пришлось мне их дать, пока мне не выписали новые.
- Ну и где же они? – заволновалась я.
Бабушка развела руками.
- Не знаю, они куда-то пропали, может быть, их украли. Помню, мать очень ругала меня.
Я только тяжело вздохнула.
 Выйдя из дома, я побрела к метро. Летний вечер опустился на город, нагретый  за день асфальт, отдавал свое тепло. К привычному запаху бензина и выхлопных газов примешивался запах пыльной листвы деревьев и кустарников. Я старалась не замечать влюбленные парочки, тут и там встречающиеся на моем пути. Нужно заняться делом, нельзя раскисать, как заклинание повторяла я про себя. Придя домой, я села писать статью о Димке. Вот у кого нужно учиться мужеству и любви к жизни!

Пока статья готовилась в печать, я решила не терять зря времени. У меня был один старый знакомый – довольно известный в среде московского бомонда  скульптор Аристарх Разгуляев. Подозреваю, что это замечательное имечко он придумал себе сам. Я позвонила ему в надежде, что он в Москве, а не где-нибудь на Бали или Мальдивах.
- На проводе, - услышала  примечательный фальцет.
- Арик, это Алина, ну помнишь…
- Конечно, помню, душа моя, - промурлыкал он. -  Вот как раз думал пригласить тебя на мою выставку, ты в курсе, что я скоро выставляюсь?
- Да вся Москва только и говорит о твоей выставке, - горячо заверила я его, и, представив, как он, раздуваясь от гордости, выпячивает свою цыплячью грудку, чуть не прыснула в трубку. – У меня к тебе просьба – есть один замечательный пацан, совсем еще мальчик, но очень способный…
- Хочешь, чтобы я ему покровительствовал, - напыщенно произнес он. Что ж, я  люблю способных мальчиков.
- Этот мальчик – инвалид, - выкрикнула я в трубку, - и если ты ему поможешь, то я в долгу не останусь, ты меня знаешь. Я привезу тебе его работы.
- Окей, так бы сразу и сказала, - недовольно пробурчал он. – Подгребай прямо сейчас, а то я потом буду занят. И запомни – с тебя статья о моих гениальных работах.
- Будет тебе статья, - устало произнесла я, и пошла, собирать Димкины игрушки.
В небольшой студии Аристарха, заставленной бюстами, заготовками и заваленной всяким хламом было полутемно. Темные плотные шторы были опущены. Аристарх, одетый в цветастый шелковый туркменский халат и турецкую полосатую феску, встретил меня с распростертыми объятиями. Маленькое личико с нафабренными усиками-щеточкой сияло улыбкой.
- Дай-ка клюну тебя в щечку, - проворковал он,- ах, как сладко ты пахнешь, душа моя. Диор, Живанши? – тут же сменив тон на деловой, произнес он.
-Диор, Диор, - засмеялась я. 
Он схватил своей цепкой лапкой мою руку в локте, и повел меня к окну. Раздвинув шторы, стал внимательно разглядывать работы Димки, потом задумчиво произнес:
- Что ж у мальчика и, правда, талант, яркий, самобытный. У тебя чутье на таланты, - польстил он мне.– И что же ты от меня хочешь?
- Понимаешь, его нужно вытащить из той дыры, где он живет. Кроме таланта у него еще бойцовский характер, но живут они вдвоем со старым дедом, у мальчишки даже инвалидного кресла нет.
Аристарх вопросительно посмотрел на меня.
- И-и? – протянул он, приподняв бровь. – Ты хочешь, чтобы я купил ему кресло?
- Кресло мы ему раздобудем сами. – Я заколебалась. – Ты можешь взять его работы на выставку? - Арик, всего один маленький стенд, - я умоляюще посмотрела на него. - Понимаешь, к нему нужно привлечь внимание нужных людей Мне самой пока что не под силу перетащить его сюда. Я уже написала о нем статью, но этого, как ты понимаешь, мало.
- Ты знаешь, сколько мне стоит арендовать один зал? – тихо спросил он меня.
- Я заплачу, я все уплачу, - принялась я уверять его. – И потом, ты можешь назвать его своим учеником.
Он задумался.
- Ну ладно, что с тобой сделаешь. Только  наш уговор остается в силе – ты пишешь хвалебную статью о моих работах.
Он опять подхватил меня под локоток, и повел смотреть свои работы.

С Аристархом все было улажено. Выставка должна была открыться через месяц. Я развила бурную деятельность. Прежде всего, я открыла расчётный счет на Никанора Федосеевича, указав его номер и дату выставки в своей статье. Номер журнала уже должен был вот-вот выйти. Юрий Сергеевич обещал достать  инвалидное кресло в ближайшее время, он же вызвался доставить Димку с дедом в Москву. Загвоздка была в одном: нужна была квартира для них. Но тут подключились Арсений Петрович и мама. Арсений Петрович был готов предоставить на время свою квартиру для благого дела, Мама пригласила его пожить у себя. Я ликовала. Все складывалось самым замечательным образом. Может, это подтолкнет их к совместной жизни, и таким образом удастся убить сразу двух зайцев?
Зря я так радовалась, вечером раздался звонок из Германии, звонила Луиза. Прерывающимся от волнения голосом она сообщила мне, что дядя скончался, похороны  через три дня.

Похороны  барона были назначены на двенадцать часов. К этому времени в маленькой капелле на городском кладбище собралось много народа. Мы с Сашей не ожидали такого наплыва. Люди все шли и шли, многие приехали из Дрездена. Дядя, оказывается, был очень известным человеком. К нам подходили совершенно незнакомые люди, пожимая руки, выражали  свои соболезнования. Пастор прочитал молитву, потом долго и нудно рассказывал биографию барона. Сидящая рядом со мной в широкополой шляпе и вуали Луиза, не сдержалась. Я видела, как она тихонько всхлипнула, украдкой вытирая слезы. Плакать на похоронах у немцев не принято, покойный должен отойти в иной мир спокойно. Когда гроб опускали в могилу, я не выдержала и разрыдалась, вспомнив, как добр был ко мне дядя. В нашей маленькой семье не хватало мужчин. Отец жил далеко, виделись мы с ним крайне редко, а брат был постоянно занят. Саша подошел ко мне и обнял, лицо его побледнело. Нам поднесли ведерко с песком и совочком, я бросила горсть песка и розу из стоящего рядом ведра с цветами.
- Прощай, дядя, пусть земля тебе будет пухом, - тихо произнесла я, - а я тебя буду помнить.
 К нам стали снова подходить, говорить ободряющие слова, Луиза приглашала всех помянуть покойного. Потом все вдруг повернулись и пошли к выходу. Я недоуменно взглянула на Луизу, могила осталась не засыпанной. Луиза  взяла меня под руку:
- Здесь все сделают без нас, - спокойно сказала она. – Мы придем сюда позже и все посмотрим.
После поминок, совершенно не похожих на наши, где не было никакого спиртного, только кофе и выпечка, я поднялась к себе в комнату, и, упав на постель, уснула, и проспала до самого утра. Слишком много было волнений для одного дня.
Ветер шумел в кронах деревьев, свинцовые облака неслись по низкому небу, когда мы с Луизой сиротливо стояли у могилы дяди. Сзади переминался с ноги на ногу Ганс. Могила была тщательно оформлена и обложена венками и цветами. Все было сделано с немецкой аккуратностью. Саша утром улетел, а я должна была задержаться, во второй половине дня должен был приехать Томас Шнитке, вести переговоры о продаже имения.
Поздно вечером я сидела в кабинете барона и разбирала его архив. Шнитке так и не соизволил прибыть. Луиза сказала, что за день до смерти дядя получил какое-то письмо, которое его очень расстроило. Письмо принес ему Ганс, так что ей было неизвестно от кого оно. Ганса в доме не было, он ушел в город, думаю в бар, смерть барона выбила из колеи его старого слугу. Я выдвигала ящики  стола, вороша бумаги, ничего особенного там не было. Осмотрела стол - пусто, мой взгляд упал на чернильный прибор. Я схватила его и, открыв крышку чернильницы, заглянула туда. На дне ее лежал маленький золотистый ключик. Я повертела его в руках. Что он должен открыть и почему дядя ничего мне не сказал о нем. Погоди, погоди, ведь за этими печальными событиями  я совсем забыла просмотреть свою электронную почту. Я схватилась за телефон, так и есть – письмо от дяди! Но оно было  совсем коротким: «Алина! Опасайся…» И все. Похоже, дяде стало плохо и он не смог дописать письмо. Кого я должна опасаться? Ах, дядя, дядя, кто же ускорил твою смерть? Я заглянула под стол – ничего, вдруг я заметила, что прямо под крышкой стола есть небольшой узкий ящичек с маленьким отверстием посредине. Я схватила ключик, вставила его в отверстие и повернула. В ящике лежал конверт! Дрожащими руками я вытащила письмо, развернула, и начала лихорадочно читать:
Любимый мой, единственный!
Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет в живых, я попросила своего поверенного отправить это письмо сразу после моей смерти. Знай, что всю жизнь я любила только тебя одного. В тот день, когда нас с тобой разлучили, я была сама не своя от горя, и сгоряча дала согласие на брак с человеком, который уже давно добивался меня. Тогда мне было все равно, что будет со мной. Вот только я совершенно не знала своего мужа. Более жестокого и неуравновешенного человека я не встречала. Кроме того, он пил, и, когда напивался, превращался в дикого зверя. Он узнал о нас с тобой и ужасно ревновал меня. В один из дней, когда он в очередной раз напился и стал донимать меня подозрениями, я в запальчивости выкрикнула ему в лицо, что любила и люблю только тебя одного. Он жестоко избил меня. Уйти мне было некуда.  К родителям, ты знаешь, я вернуться не могла. А вскоре я забеременела от этого животного, и решила, что теперь мне есть ради кого жить. Но он продолжал избивать меня, когда напивался, и ребенок у меня родился недоношенным. Мой сын стал единственной отрадой в моей жизни, на мужа я теперь не обращала внимания, я только молила Бога, чтобы он избавил меня от него. И вскоре Бог услышал мои молитвы и прибрал его. Мой муж, несмотря на его характер, оказывается, был удачливым дельцом. Он знал, кому из местного начальства и как угодить, так что  они уже не могли обходиться без него. Не знаю, какие махинации они проворачивали, но муж стал богатым человеком, и когда он умер, я с  удивлением узнала, что мы наследники огромного состояния. Все было бы хорошо, вот только я все чаще замечала, что мой сын - моя надежда и опора – начинает все больше походить на своего отца. Он получил хорошее образование, у него были деньги и свой бизнес, и все-таки он все чаще пил, а напившись, становился  неуправляемым, как отец. Больше того, он каким-то образом узнал о тебе и решил, что ты его настоящий отец. Я пыталась вразумить его, но он ничего не хотел слышать. Он решил мстить тебе за то, что ты, якобы, от нас отказался. Ульрих, дорогой, я боюсь за него и за тебя тоже. И я умоляю тебя: ради нашей любви (а я знаю, что ты любил меня) не оставляй его! Помоги моему сыну! Ему нужно лечиться. Он сменил свое имя, чтобы ты не узнал его. Его зовут... 
Я хотела перевернуть страничку, чтобы узнать имя этого урода, но вдруг услышала шум и крики в гостиной. Дверь кабинета была приоткрыта, так что мне было все хорошо слышно.
- Не прикасайтесь ко мне. Что вам нужно? - кричала Луиза?
В ответ раздался хохот, и грубый мужской голос прокричал:
- Избавиться от тебя, старая курица, иди, посиди в холоде, приди в себя.
Я вскочила с места и распахнула дверь. Гостиная была  ярко освещена. У входа в подвал я увидела высокого мужчину, который заталкивал туда сопротивляющуюся Луизу.
- Кто вы такой? Что вы творите? Я сейчас вызову полицию, - в ужасе закричала я. Он повернулся - всклокоченные волосы упали на лицо, пиджак расстегнут, рубашка выбилась из брюк, а галстук съехал на бок. Мужчина встряхнул головой, и я увидела его искаженное злобой лицо. Это был…Томас Шнитке.
- А-а, вот и она! Ты-то мне и нужна, русская дрянь! - завопил он.
В руках у него блеснул нож! Воспользовавшись моментом, Луиза попыталась проскользнуть в дверь, но Шнитке толкнул ее вниз и закрыл подвал на ключ. Сейчас он ринется за мной! Я захлопнула дверь, надо поскорее запереть ее, но ключа в замке не было! На подкашивающихся ногах я рванулась к двери, которая вела в спальню дяди. Слава Богу, в ней торчал ключ! Трясущимися руками я заперла дверь с обратной стороны, проскользнула в библиотеку, и стала лихорадочно вспоминать, планку какого шкафа нужно нажать, чтобы попасть в подвал. Шнитке уже ломился в дверь, сейчас он ее выбьет!  Да была, не была! Я  стала нажимать на средние планки всех шкафов подряд, и, наконец-то один из них поехал в сторону. Я понеслась вниз по ступенькам, чуть не сломав ноги. Вот и дверь, ведущая наверх. Она была распахнута, значит, Луиза уже в саду.
 Выбравшись из люка в сад, я огляделась. Темно. Нет, эта часть сада мне совершенно незнакома. Но тут я вдруг заметила, что  справа светятся невысокие фонари, и побежала в ту сторону. Что это? Какая-то беседка в форме пагоды, около нее небольшой прудик, а вокруг него горят китайские фонарики. Я чуть не упала, споткнувшись о валун. Да ведь это японский садик! Сзади раздался крик, больше похожий на рычание, значит, Шнитке уже в саду. У беседки я заметила небольшой арочный мостик, раздумывать было некогда, и я побежала к нему. На верхних ступенях мостика я поскользнулась и поехала вниз, гремя каблуками. Уф! У подножия мостика стоял какой-то огромный белый камень, за который я успела судорожно ухватиться, обняв его.  Я подняла голову. Это был не камень! На меня смотрело улыбающееся лицо японки, волосы забраны в высокий пучок, широкая складчатая одежда. Ее раскосые мудрые глаза, казалось, говорили: «Ну и влипла же ты, девочка!» Привлеченный шумом, Шнитке рванулся в мою сторону и  заорал на весь сад:
- А, вот ты где! Ну, теперь ты у меня в руках!
- Помоги мне, японская мама! – в отчаянии прошептала я.
И тут мои руки нащупали какую-то впадину на задней поверхности камня. Я заглянула за статую и - о боже! – она оказалась полой! Внутри статуи была довольно большая ниша, в которой, я с трудом, но поместилась. Шнитке уже стоял на мостике.
- Где же ты, русская свинья? - процедил он сквозь зубы, добавив пару ругательств.
Я сидела, сжавшись в комок, сердце стучало так, что, казалось, сейчас он услышит и поймет, где я. Но тут темноту прорезал свет фар и сад огласился гудками полицейских машин. Шнитке, ругнувшись, побежал куда-то в сторону, но его уже заметили. Я выбралась из своего укрытия и погладила японку по щеке: - Спасибо тебе, японская богиня, и … тебе, дядя. - Вдохнув полной грудью свежий ночной воздух, я медленно пошла к Луизе, которая уже звала меня.
Луиза бросилась ко мне.
- Вы живы, фройлен Алина! Слава Иисусу, вы живы! Я так боялась за вас! – Она взяла мои руки в свои, и стала ласково поглаживать их, заглядывая мне в глаза.
- Все хорошо, Луиза,  все хорошо - успокаивала я ее, а больше себя.
 Из Германии я уехала только через десять дней. Сначала вызовы в суд, потом одна супружеская пара из Дрездена вызвалась посмотреть усадьбу, но их что-то задержало, и приехали они только через неделю после описываемых событий. Они оба мне сразу понравились. Низенькая полная, но подвижная как ртуть немка, лет шестидесяти, и высокий поджарый супруг были полной противоположностью друг друга. У фрау рот, казалось, не закрывался никогда. Держа меня за руку и заглядывая в глаза, что было, в общем-то, не свойственно сдержанным немцам, она готова была изложить мне весь курс ботаники за один раз. И что  удивительно, это совершенно не раздражало ее молчаливого мужа! Оставалось только позавидовать их семейному союзу  и мудрости отношений. Но самое главное – они оба любили цветы! Любили, не совсем верное слово, оба были фанатами цветоводства. Когда они увидели сады и цветники барона, оба пришли в неописуемый восторг, и тут же объявили о готовности купить поместье. Через три дня сделка была  совершена и я с легкой душой покинула  Германию. Слово, данное дяде, я сдержала,  возвращаться сюда мне больше не хотелось. Жалко было только расставаться с Луизой, за эти дни мы привязались друг к другу. Но я была спокойна за нее, барон купил ей хорошую квартиру в Лейпциге, и у нее была цель в жизни – дождаться возвращения сына. Хотелось бы, чтобы он оправдал надежды матери.
Возвращалась я из Германии другим человеком. За какие- то полгода я объездила так много мест, встретила людей, ставших мне по-настоящему дорогими: барон, Леша, баба Аня,  Денис, Луиза. Я по-новому взглянула на своих родственников, узнала много интересного о своих предках, нашла и потеряла двух близких мужчин. И трижды чуть не рассталась с жизнью!  Я вздохнула, взглянув на гранат в своем перстне, и вспомнив старую цыганку и ее слова. Видимо, этот мир гораздо древнее и сложнее, чем мы привыкли думать. И не только каждый человек,  но и все, что нас окружает, имеет свою  судьбу и свое предназначение. А мы, возомнившие себя богами в век компьютерных технологий, погрузившись в мир виртуальный, перестали замечать то, что действительно имеет ценность. Стоит ведь только поднять голову, взглянуть на мир  и увидеть, как он прекрасен! Он ждет нашего внимания и нашего понимания! Где и на каких скрижалях записаны наши судьбы?!

Глава 6

Незаметно подкралась осень. Мокрые ветки деревьев гнутся на ветру, мелкий дождь стучит в окно, навевая грусть. Сама природа, кажется, плачет, вспоминая теплые летние деньки. Редкие прохожие скачут через лужи, выставляя зонты, как щиты, пытаясь защититься ими от порывов ветра. «Унылая пора!..». Да уж! На «очей очарованье» совсем непохоже.
- Алина, ну где же ты? Завтра открытие выставки, а у нас еще конь не валялся! – услышала я раздраженный голос Аристарха. Вздохнув, я отошла от окна. Надо помочь ему, иначе он раньше времени доведет и себя и меня своими стенаниями. А завтра трудный день, как-то все пройдет? Вроде бы я все предусмотрела. Надо еще раз проверить список приглашенных, не забыла ли  кого. И обязательно забежать к Димке, приободрить его.
Утром я стояла у входа в большой выставочный зал, встречая гостей. «Суббота, народ уже должен появиться», - взволнованно думала я. Выставка называлась «Колесо жизни». В ней кроме Аристарха принимали участие еще два скульптора – анималиста. Я осмотрела их работы, но, увы, они меня разочаровали. Ни грации, присущей животным, ни любви  к ним я не обнаружила. Работы Аристарха были на порядок выше.  Напротив входа была установлена центральная скульптура его экспозиции - и, несомненно, лучшая - под названием «Вечное притяжение». Скульптура представляла собой металлическое кольцо, установленное на  стержне. Внутри кольца были укреплены фигуры женщины и мужчины, в едином порыве рвущиеся друг к другу. Особенно хороша была женщина: лицо, обращенное к любимому, светилось любовью;  волна откинутых волос, согнутая в колене в прыжке нога – все было полно движения и экспрессии! Она рвалась навстречу…чему? Стоило задуматься, ведь обе фигуры были заключены внутри кольца. Сольются ли когда-нибудь их губы в поцелуе?
Первыми в зале появились мои коллеги во главе с Глебом.  Я обрадовалась, поддержка мне сейчас очень нужна.
- Ну, давай, веди нас к своему вундеркинду, - пробасил Глеб.
Димка, одетый в белую рубашку, заправленную в черные брюки, аккуратно подстриженный, сидел в удобном инвалидном кресле за небольшим столом, на котором были разложены куски дерева и инструменты. – Я буду работать, - упрямо нагнув голову, заявил он нам накануне. - Мне так привычней. - Нам с Аристархом ничего не оставалось, как согласиться.  Вот и сейчас он, не обращая ни на кого внимания,  ловко орудовал стамеской. Никанор Федосеевич рядом с ним с любопытством поглядывал по сторонам.
- Здравствуй, Дима, - ласково поздоровался с ним Глеб. – Я коллега Алины. Мы все ее друзья, - обвел он рукой нашу маленькую компанию. – Покажи нам, пожалуйста, свои работы.
Щеки подростка зарделись, но голос звучал твердо. Он показал свои игрушки на соседнем столе, давая пояснения.
- А в руки их брать можно? - весело поинтересовалась Светлана, секретарь Глеба.
- Конечно,- снисходительно ответил подросток, - ведь это игрушки.
Прислушиваясь к восхищенным голосам коллег, я успокоилась, все идет нормально. Гости все прибывали, вот появились и знакомые Аристарха. Арик, в ярко- синем пиджаке и желтом шейном платке порхал по залу, воодушевленно рассказывая что-то. Издалека мне махнула рукой мама, они стояли с Арсением Петровичем и Юрием Сергеевичем в окружении подтянутых седовласых мужчин, на их пиджаках блестели ордена и медали. «Афганцы», - догадалась, я, и уже направилась, было, к ним, но мое внимание привлекла другая группа. У центральной скульптуры, разглядывая экспонат, оживленно беседовали трое: мужчина и две девушки. Что-то знакомое почудилось мне в очертаниях фигуры мужчины. Вот он повернулся ко мне лицом. Да ведь это Денис! Его русые волосы отливали золотом, к  серым глазам очень шел темно-синий костюм-тройка, великолепно сидящий на его спортивной фигуре. Девицы чуть не висли у него на руках, заглядывая ему в лицо, и перебивая друг друга, они наперебой пытались привлечь к себе его внимание. Я почувствовала укол ревности. Но вот он, наконец, заметил меня.
- Алина!
 В его голосе звучала неприкрытая радость. Он двинулся ко мне, забыв о своих спутницах. Девушки покосились в мою сторону и, взявшись за руки, отошли. 
- Я так рад тебя видеть, - выдохнул он.
Его глаза сияли. Мои руки вдруг вспотели от волнения, я  с удивлением поняла, что стоящий передо мной мужчина мне не безразличен. И дело было не в том, что этот красавец выглядел, как сошедший с обложки модного журнала плейбой. Передо мной стоял родной и близкий человек!  Я молча схватила его за руку и потащила к маме.
- Мама, познакомься, это Денис, я тебе рассказывала о нем, - на одном дыхании выпалила я.
Мама с интересом разглядывала Дениса. Ее пристрастие меня не удивило, хотя меня, в общем-то, не особо волновало понравится он моим близким или нет. Но вот она улыбнулась, протянула ему руку и назвала себя. Значит, все в порядке.
- Пойдем, Денис, я познакомлю тебя с Димой.
Вокруг Димкиного стола уже собралась небольшая толпа.  Вдруг я заметила несколько человек, которые направлялись к нему. Впереди  размашисто шагал крупный мужчина средних лет. Короткие седые волосы, небольшая аккуратная бородка, дорогой костюм, очки в модной оправе. Уверенная поступь состоявшегося человека и властный взгляд  выдавали в нем успешного руководителя. За ним увивался Аристарх, что-то нашептывая ему через плечо.  Он остановился перед Димкой и повертел в руках его игрушки. Димка продолжал работать, не обращая ни на кого внимания. Несколько минут он наблюдал за его работой, потом взял со стола деревянную болванку, протянул ее Димке и спросил:
- Что можно из этого сделать?
Парень повертел в руках заготовку и задумчиво пробормотал:
- Да можно белого медведя вырезать, видите какая белая древесина, ни одной червоточины. И форма подходящая.
- Ты всегда учитываешь цвет, форму и фактуру материала?
- Ну, а как же! – оживился Димка. – Вот смотрите. – Он взял со стола корягу и показал ему. – Видите, это же олень. Вот его рога, вот ноги, да и цвет подходит. – Взяв в руки инструмент, он несколькими точными движениями отсек лишнее, и перед нами, действительно, оказался олень!
 Мужчина задумчиво теребил бородку.
- Ты уже закончил девять классов?
- Да, - растерялся Димка.
-  И какие у нас оценки?
- Хорошие, троек нет, - гордо ответил он.
- Тогда подавай документы в наш колледж при Строгановке. Слышал о таком?
И тут до меня дошло! Это же был директор одного из самых престижных художественных учебных заведений страны.
Аристарх выскочил вперед и, подтолкнув  меня, сказал:
- Виктор Иванович, а это его покровительница.
 Директор внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и произнес:
- Вот и хорошо! Обратитесь в приемную комиссию. – Я открыла, было, рот, собираясь сказать, что учебный год ведь уже начался, но он опередил меня. - Препятствий для зачисления не будет. Но на всякий случай вот вам моя визитка, звоните, если возникнет необходимость. Желаю удачи!
Он развернулся и пошел к выходу, его свита потекла за ним.
Вечером мы все вместе праздновали нашу победу в ресторане. Я была счастлива, у нас все получилось, и… мне было с кем поделиться своей радостью!


- Алина, как себя чувствует твоя бабушка? – спросил меня Денис.
Я вздрогнула от  неожиданности, надо же, как у нас совпадают мысли, я как раз думала о бабушке.
- Неважно.
- Ее выписали из больницы?
- Да, она уже дома.
- А что говорят врачи, она сможет ходить?
Я вздохнула, три недели назад бабуля упала и сломала шейку бедра. Перелом оказался сложным, кость была раздроблена.
- Прогнозы неутешительные, ходить она вряд ли сможет.
- А операция? Можно привлечь лучших специалистов, у меня есть знакомые…, - воодушевился он.
- Возраст, Денис, возраст. Операцию делать нельзя, да, если бы и можно было, она в этом случае не поможет.
Он задумался.
- Ты, знаешь, мне надо поговорить с ней.
- Тебе... с ней? – удивилась я.
- Да, - твердо проговорил он. – Когда это возможно?
- Не знаю, - заколебалась я. - Надо спросить тетю Милу.
- Узнай, пожалуйста, и сразу сообщи мне. А сейчас давай выпьем за здоровье твоей бабушки.
Мы сидели в ресторане. На столе стоял большой букет моих любимых роз – кремовые, с розовым оттенком.  Вот уже несколько  месяцев, как мы встречались с Денисом. Не могу сказать, что мы были вместе, жили мы каждый у себя. Денис настаивал, чтобы я переехала к нему, но я отказалась, пока. Мои поездки продолжались, да и он пропадал на работе допоздна. Тем радостнее были наши встречи. Оркестр заиграл вальс, это был «Последний вальс» Энгельберта Хампердинка, любимая песня мамы. Не ожидала услышать ее здесь, хотя в этом ресторане публика солидная, все больше бизнесмены, и, судя по прикиду, не мелкие. Да и оркестранты, похоже, из какого-то солидного оркестра, подхалтуривают по вечерам.
- Ты умеешь танцевать вальс? – спросила я Дениса, и, не дожидаясь ответа, потащила его к в круг танцующих. Денис прекрасно вальсировал, интересно, где научился? Настроение у меня сразу поднялось. Чудесная старая мелодия теплым облаком обволакивала меня, влюбленный взгляд Дениса, казалось, проникал в самые глубины души. Его руки, такие сильные, бережно и нежно обнимали меня. Мне сразу захотелось оказаться с ним наедине. Никто и никогда не любил меня так сильно и так трепетно как Денис.  Он боготворил меня, я купалась в лучах его любви, как малое дитя. Я вспомнила наши ночи, и меня сразу бросило в жар.  Сравнение с любовью к детям вряд ли уместно, хотя ведь и любимое чадо родители  зацеловывают.… Я с упоением кружилась в вальсе. В памяти всплыли слова песни: «The last waltz should last forever! (Последний вальс будет длиться вечно!) Нет, жизнь все-таки прекрасна!

Через два дня мы пришли к бабушке.
- Бабуля, как ты себя чувствуешь?
- Нормально, внучка, вот только боли мучают.
- Врач ведь сказал тебе, что боли будут продолжаться долго, дать тебе болеутоляющее? – вмешалась тетя Мила.
- Не хочу я ваших таблеток, я уж лучше потерплю, - проворчала бабушка. – А кто это с тобой, вижу-то я плохо.
Денис подошел ближе.
- Николай? - отпрянув, в ужасе прошептала бабушка.
 Ее и так бледное лицо стало белым как бумага. Я испугалась, тетя Мила говорила, что при таких переломах бывает помутнение сознания. Но вроде бы уже все самое страшное позади. Денис взял руку бабушки  и поцеловал.
- Меня зовут Денис, - сказал он. Николай был моим дедом. Мне говорили, что я очень похож на него.
- Так ты внук Лизы?
- Да.
- Лиза жива?
- Нет, она умерла.
Бабушка откинулась на подушки и прикрыла глаза. Денис вопросительно посмотрел на тетю Милу. Она ободряюще  кивнула ему и подала стул. Бабушка вновь открыла глаза и твердым голосом произнесла:
- Говори, что ты хочешь мне сказать. Ты ведь за этим пришел?
Денис вздохнул.
- Перед смертью бабушка все рассказала мне. Ведь вы с моим дедом любили друг друга…
…Николай был первым красавцем на селе, девчонки вились за ним гужом. Но он вздыхал по Кате, а признаться боялся, вроде бы и не такая уж красавица, но парней у нее было хоть отбавляй. Бойкая, за словом в карман не полезет, да и одевалась она хорошо. Несмотря на нищету, на ней всегда была какая-нибудь обновка. Ее тетки жили в Москве, и, приезжая в родное село, одаривали любимую племянницу отрезами тканей. А шила она хорошо. И вот однажды в клубе он решился пригласить ее на танец, потом они гуляли до утра. Так все и закрутилось. А потом грянула война, Николая забрали на фронт через полгода, когда ему исполнилось восемнадцать. Катя обещала его ждать. И дождалась. Звеня наградами, он появился перед ней только в конце сорок шестого, пришлось и с японцами повоевать. Сразу же позвал замуж, но Катя не спешила. Он понимал – на ней вся семья, ей трудно решиться, и готов был ждать. Их встречи продолжались. Характер у девушки был крутой, а он был обидчив, поэтому и размолвки бывали.  И вот однажды они в очередной раз повздорили. А тут и лучший друг Владимир приехал в отпуск из Германии. Ну, посидели за столом, немного выпили, вспоминая войну и погибших товарищей. Владимир рассказал, что приехал жениться, надоело одному, да и командование холостяков не поощряло. - Пойдем в клуб, -  предложил Николай, - сейчас быстро выберем тебе невесту. - Они отправились в клуб на танцы. Увидев весело танцевавшую Катю, Николай помрачнел, и пригласил на танец первую подвернувшуюся девушку. Ею оказалась Лиза, уже давно тайно вздыхавшая по нему. Владимир был нарасхват, девчонки липли к нему, как мухи на мед. Как же! Бравый офицер в  форме с иголочки,  начищенные до блеска сапоги сияют. Налетай – не зевай! Одна из танцевавших с ним девчонок, кивнув на мрачного Николая, рассказала ему о ссоре друга с невестой, и предложила помирить их. Катю Владимир знал, в школе учились вместе. Хорошая девчонка, с характером, правда, но ему такие нравились. Да и друга было жалко. После танцев, Владимир, улучив подходящий момент, подхватил Катю одной рукой, другой – Николая, и весело произнес:
- Ну, вот что, ребята, хватит дуться. Пора мириться. – Он свел их вместе, чуть не столкнув лбами, но Николай вырвался и ушел. Владимир развел руками, и пошел провожать девушку, не оставлять же ее одну на улице. По дороге они весело болтали, задорная девушка очень понравилась Владимиру, и, когда они подошли к ее дому, он неожиданно спросил:
- Пойдешь за меня замуж?
- А вот и пойду, - топнула ногой Катя. – Не пожалеешь, что спросил?
Владимир с интересом смотрел на нее. А ведь такая будет надежной спутницей жизни.
На следующее утро он явился в дом Кати со сватами. А вечером к ним пришла Матрена договариваться о свадьбе. Свадьбу сыграли через два дня, жених торопился, ему нужно было ехать к месту службы. Все было бы хорошо, но вот только лучший друг подвел, посмел явиться на свадьбу. Увидев, что Катя куда-то вышла из-за стола, Владимир почувствовал неладное. Он нашел их за углом дома, они стояли, обнявшись и плакали. Развернув бывшего друга к себе лицом, он ударил его.
- Чтобы я больше не видел тебя рядом с ней. Понял? А ты иди к гостям, - повернулся он к Кате, - ты теперь моя жена,- с ударением на словах «моя жена» произнес он. Катя молча повернулась и пошла в дом. Николая с тех пор она видела только издалека. Через две недели она узнала, что он женился на Лизе…
- Понимаете, - начал Денис, бабушка рассказала мне, что дед любил вас всю жизнь, хотя он никогда не признавался ей в этом. Но перед смертью в бреду он все время повторял ваше имя.
Бабушка отвернулась к стене и заплакала.
- Что же мы наделали? – всхлипывая, проговорила она. Вот  и Владимир любил свою Марту, а не меня.
Сердце у меня заныло, мне стало ужасно жалко бабулю. Я  уже хотела сказать ей ободряющие слова, но она меня опередила.
- Это я во всем виновата, я ведь знала, что он очень ранимый, и все равно наговорила ему много обидных слов.- Она помолчала. - А еще эта война! Если бы был жив отец! Я ведь думала, что выйдя замуж за Владимира, смогу больше помогать своим. Так хотелось вырваться из нищеты! Да и сама я молодая была, хотела другой жизни.– Она вздохнула и продолжала: - Из Германии я им постоянно посылала продовольственные посылки, экономила продукты, а еще выменивала их у холостяков на сигареты. Хорошо хоть Володя не возражал, понимал он.  А когда мы приехали в первый раз в отпуск, то привезли с собой целый мешок макарон. Хотели вечером пойти к матери и отнести гостинцы. Но тут пришли Володины друзья, родственники и мы просидели за столом до позднего вечера. Решили, что навестим их утром. Только прибежал маленький братик, голодными глазенками уставился на стол, говорит, что все нас ждут, а сам слюну сглатывает. Я его накормила, и мы пошли  к моим. А они не спят, ждут меня. Так мать уже ночью варила эти макароны и кормила детей.
Она замолчала, уйдя в воспоминания. Денис погладил ее руку, и произнес:
- Я еще не все сказал вам. – Он повернулся ко мне: - Алина, помнится, ты спрашивала бабу Аню про какие-то ножницы?
Я подалась вперед.
- Так вот. Бабушка рассказала мне, что однажды она случайно подслушала разговор вашей матери, Екатерина Семеновна, с ее матерью…
… Лиза прибежала домой с работы усталая и голодная. Голова гудела, из носа текло, похоже, она подхватила простуду.
- Ма, - крикнула она, открывая  дверь в комнату, но ей никто не ответил. Странно, мать уже должна быть дома. Она подбежала к печке и, прислонившись к ее теплому боку, постояла пару минут. Тепло проникало в тело, согревая его, так бы и стояла, но есть хотелось нестерпимо, а сил открывать заслонку, и лезть в печку не было. Она схватила со стола холодную картофелину и краюху хлеба и полезла на лежанку. Найдя там вязанку лука,  кое-как очистила луковицу и, быстро поев, вытянулась на теплой лежанке, закрыв занавеску. Сейчас прогреюсь, и все пройдет, думала она, засыпая.
Проснулась она от громкого разговора. За окном уже стемнело. Мать сидела за столом с какой-то женщиной. Тетя Маруся, узнала она голос Катькиной  матери. Неожиданно накатила злоба. Вот везет же Катьке, нищета-нищетой, лаптем щи хлебают, а приворожила такого парня. И как ей  это удалось? Она ведь и дружить с ней стала только чтобы быть поближе к Николаю. Лиза стала прислушиваться к разговору.
- Ты не сомневайся, Маруся, верну я тебе эти ножницы. Вон они какие занятные. Старинные, видно. Вензеля какие-то на них.
- Да, не забудь уж, соседка. Ножницы-то эти не простые, - вздохнула  тетя Маруся. - Их у нас в роду берегут, передают из поколения в поколение. Мне мать много про них рассказывала.
-  Да что ж в них такого особенного, кроме старины-то?
- Заговоренные они на любовь.
- Как это? – оторопела мать.
- Да зачем тебе это? – вздохнула тетя Маруся, поняв, что сказала лишнее. -  Да и правда ли это? Вон мужа-то я потеряла, не помогли они мне. Ладно, пойду я, дети меня ждут. Не забудь уж.
 Она встала и ушла, а Лиза еще долго лежала в своем укрытии. Так вот, значит, в чем все дело! Ну, держись, Катька! Отниму я у тебя твои ножницы, и Николенька будет мой...
Бабушка протяжно вздохнула.
- Значит, это Лиза украла у меня ножницы. Только не помогли они ей.
- Вот и моя бабушка так сказала. Она просила у вас прощения.
Денис вспомнил слова бабушки: «Если увидишь Катю - попроси у нее прощения, не помогли мне ее ножницы. И Николай меня не любил, и дочку, которую я так долго не могла родить, мы потеряли. Да и ты вот один, не женишься никак. Видать, эти ножницы и, правда, заговорены на один род».
- Сами во всем виноваты, чего уж теперь, – пробурчала бабушка.
- А где же ножницы? – спохватилась я. – Ты их принес?
Денис повернулся ко мне:
- Не нашли мы их. Видно, они пропали еще, когда мы переезжали из Бакши в райцентр. С тех пор бабушка их не видела.
Я разозлилась. «Вот это пердимонокль!»  - вспомнилось выражение  Ольгиной бабки. Сколько же можно гоняться за этими ножницами! Нет, пора о них забыть!

Глава 7

- Де-е-н-и-с, завтрак готов, - крикнула я через всю квартиру. Да, пожалуй, в таких апартаментах он вряд ли меня услышит. Но Денис уже шел ко мне, свежий после душа, щеки гладко выбриты. Вот только лицо, всегда сияющее при виде меня, сегодня чем-то озабочено. 
- Милая, мне надо поговорить с тобой.
 «Ну вот, почему мужчины всегда готовы все испортить своими деловыми разговорами», - разочарованно подумала я.
- Понимаешь, пока ты была в поездке, я ездил в Бакшу.
- Зачем? - удивилась я. - Мы же собирались с тобой поехать туда летом.
- Я встречался со Степаном Ильичом.
Так. Что-то не нравится мне все это.
- Мы решили с ним объединить наши усилия, надо поднимать село, дальше ждать нельзя.
- И как вы это представляете? – повернулась я к нему. Нет, я не сказала, что меня обидела секретность,  с которой он все это проделал. Почему ни словом не заикнулся мне? Я что, ничего для него не значу? В это я не верила. Значит, оберегает меня. От чего, хотелось бы знать?
- Планы у нас грандиозные, но это все в перспективе, об этом еще рано говорить, - загорелся он. - А пока надо организовать мужиков. Я понимаю, что это очень трудно. Народ уже давно ни во что не верит.
- Как точно  подмечено! – раздраженно заметила я.
- И все-таки несколько сторонников у нас уже есть, - настаивал на своем Денис. – Я понимаю твое неверие, но пойми и ты меня. Я родился и вырос в этом селе и мне не все равно, что там происходит. Когда терпение народа лопнет, страшно подумать, что может начаться. Вспомни Октябрьскую революцию. Ты же не знаешь истории села. Да и взять весь наш район. Какие  имения там были до революции в каждом селе! И кто ими владел! Дашковы - Воронцовы, Гагарины, Нарышкины, Волконские! В усадьбе в Бакше хранились архивы и богатейшая коллекция государственного и политического деятеля девятнадцатого века, исследователя Ближнего Востока Бориса Мансурова.
- И все это пропало во время революции, - язвительно сказала я.
- Это как раз сохранилось. Архивы и коллекция хранятся в музее в районном центре. Но ты права, -  опустив голову, произнёс Денис, - усадьба была разорена и разграблена.   А какие в дворянских имениях были парки! – восторженно продолжал он. - И в нашем селе тоже. Каскады прудов, экзотические растения, аллеи голубых елей! Часть этих деревьев сохранилась до наших дней. И ведь это все можно восстановить, было бы желание. Ты знаешь, внук владельца нашего имения был известным поэтом Серебряного века. О нем очень хорошо отзывались Анна Ахматова, Гумилев, Мандельштам. У него есть поэма, посвященная нашему селу. Хочешь, прочитаю тебе несколько строк? Он начал читать тихим проникновенным голосом:
В лес ухожу бродить, в соседние поля…
Листом орешника налипшая земля
Душистой сыростью и грязью черноземной
Волнует сердце мне. Лесистый и огромный
Простор, и в зелени не видно деревень.
- И в конце поэмы, - поспешно добавил он, словно боясь, что я не захочу дальше слушать:
Тропинка тянется через мохнатый луг,
И носится кругом пьянящий сердце дух,
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
- Только нет больше той белой церкви, прекрасного собора Вознесения, разрушили его большевики.
Денис замолчал. Я подошла к нему и, обняв, тихонько сказала:
- Ну, хорошо, поезжай, я не возражаю. Но как же твоя фирма?
- Отец справится сам, я уже говорил с ним.
 Он поднял на меня глаза. В них было столько радости, что я не решилась спросить, что же будет с нами. Как будут продолжаться наши отношения, если он уедет? Ладно, поживем – увидим.

Жизнь без Дениса стала скучной и неинтересной. Я стала чаще бывать в редакции; навещая маму, каждый раз заходила к Димке. Он преобразился, учеба в колледже очень нравилась ему, он с восторгом рассказывал мне о нем. Вот только добираться до колледжа было не так-то просто. Афганцы помогали с транспортом как могли. Но проблему нужно было решать кардинально. Парню необходимо провести полное медицинское обследование и заказывать протезы. Обследование можно пройти и у нас, найдем хорошую клинику, а вот протезы… Их нужно заказывать за границей. Значит, летом нужно опять лететь в Германию. Деньги на благотворительный счет поступили немалые, а если вдруг не хватит – добавлю свои. Ну что ж, будем надеяться, что все крутые повороты судьбы я уже проскочила.
Денис приехал через три недели. Выглядел он плохо: посеревшее лицо, ввалившиеся глаза, обведенные черной каймой – все говорило о крайней степени усталости. Но было что-то еще, что не давало ему покоя. И вскоре он проговорился.
- Понимаешь, Алина, эти… барабашки, - он стиснул зубы, так что желваки заиграли на скулах, – хотел бы я назвать их по-другому, да жаль твои ушки – так вот, они ставят нам палки в колеса, как только могут. И наши-то местные еще ничего, видно, понимают, что дальше так жить нельзя. И потом, они ведь свои, родились и выросли на этой земле. А вот те, что выше…-  Он замолчал.
- Ну, а что же ты хотел?  Думал, они встретят вас с распростертыми объятиями? Вы ведь у них хлеб отнимаете.
- Но они же наши, русские! – он ударил кулаком по крышке стола так, что посуда, стоящая на нем, подскочила.
- Денис, тебе надо отдохнуть, побудь со мной, не уезжай. - Я обняла его, прижавшись к его теплому плечу.
- Не могу, любимая, не могу. Скоро весна, посевная, да и все документы, расчеты, хождения по инстанциям - все это на мне, ты должна меня понять. – Он оживился. – Ты знаешь, я купил несколько участков земли в соседнем селе, оно рядом с нашим, за мостом через речку. Можно сказать, что одно село перетекает в другое. Так вот, один из участков, оказывается, принадлежал твоему предку, деду твоей бабушки. Мне баба Аня сказала, она знает все и про всех. – Денис засмеялся. - Тебе от нее большой привет.
«Заговаривает мне зубы, - вздохнула я. Но сделать, я, похоже, ничего не могу».
- Когда ты уезжаешь?
- Завтра.
- А, давай, я поеду с тобой? – загорелась я. - Я могу сейчас поехать. Денис, ну, правда, возьми меня с собой. – Я умоляюще сложила руки на груди.
- Нет, Алина, нет и нет. И хватит об этом.
Я выскочила в прихожую, схватила куртку и, выкрикнув: - Ну и вали в свою Бакшу, - выскочила из квартиры.

Прошла неделя. За это время Денис звонил мне два раза, но оба раза разговор как-то не получался. Я еще сердилась на него, и он это чувствовал. В субботу я поехала проведать бабушку, надо расспросить ее о моем прапрадеде.
Бабушка, услышав, что Денис купил  землю, где жил ее дед, обрадовалась. Слезы выступили на глазах старушки.
- Знаешь, Алина, - сказала она, - чем дольше человек живет, тем ярче становятся воспоминания детства и юности. Я очень хорошо помню моего деда. Он был очень интересным человеком.
Мама и тетя пришли из соседней комнаты и, усевшись поудобнее, тоже  стали слушать. …
… Федя, черноглазый шестилетний малец, лежал на печке и, подперев голову кулачками, слушал рассказ прабабки. Уже не в первый раз она рассказывала ему, как влюбилась в красавца-князя.
- Вот, внучок, запоминай, что я баю. Любовь – штука занятная, настигнет – не минуешь. Захочешь, да не избавишься.
Мальчишеское воображение рисовало богатый барский дом…
… Настена  выскользнула из шелковых простыней. Светает, пора уходить, этой ночью она последний раз была со своим князем. Рано утром его отправляют в столицу. Как же она будет жить без него? Поспешно одевшись, она подошла к изящному туалетному столику и взглянула в зеркало. В нем отразилась семнадцатилетняя красавица, русая коса вилась по спине, большие синие глаза были подернуты грустью. Она взяла в руки, лежащие на столике ножницы. Должно же хоть что-то остаться ей на память о любимом. Накануне вечером подруга уговаривала ее сходить к знахарке, чтобы сделать приворот. Но Настя отказалась. – Я верю в Бога, а приворот это грех, - твердо заявила она. - Я сделаю все сама, - решила она, - мою любовь он не забудет. - Она подняла ножницы к глазам и, пристально глядя на них, шепотом три раза произнесла молитву. Перекрестившись, она подошла к спящему Кириллу, наклонилась, и осторожно отрезала прядь его  волос. Но в этот миг она услышала шум и голоса в соседней комнате.
- Будите его, - приказывал властный голос барина, - карета уже готова.
Настя опрометью бросилась к французскому окну, осторожно открыла его и выскользнула в парк. Ножницы она в спешке положила в карман фартука вместе с прядью волос своего любимого…
- Береги эти ножницы, внучек, как зеницу ока, пригодятся они против чар злодейки. Передашь их своей старшей дочери, а та дальше.
- А если у меня будут только сыновья? – задал резонный вопрос мальчик.
- Значит, отдашь старшему сыну. Главное, не потеряйте их.
 «Вот вырасту, разбогатею, и не нужны мне будут никакие ножницы», -упрямо думал малыш.
Федя рос не по летам смышленым.  В семь лет он упросил отца отдать его в церковно- приходскую школу, и быстро стал там лучшим учеником. Но на следующий год отец не пустил его.
- Баловство это, - веско заявил он. – Читать – писать научился, и будя. В хозяйстве кто поможет?
Но пытливый ум мальчика жаждал знаний. Улучив свободную минутку, он убегал к сельскому дьячку. Тот, видя старания способного отрока, учил его всему, что знал сам. А знал он немного, и уже подросший Федя все чаще, отправляясь с отцом работать на барский двор, прислушивался к указаниям управляющего, и присматривался, как ведется хозяйство. Как-то барин, будучи у соседского помещика в гостях, похвастался умным и расторопным парнем, и вскоре узнал, что сосед взял Федора к себе управляющим имения. Известие неприятно поразило его. Он ведь сам собирался поставить Федора присматривать за своим хозяйством взамен вороватого старого управляющего. Он решил переманить Федора, предложив ему большее жалованье, но  к его удивлению Федор отказался, заявив, что негоже нарушать данное обещание. Такая  порядочность, не свойственная простолюдину, поразила дворянина, и он оставил его в покое, не забывая при встрече выказывать ему свое уважение. А Федор женился на красавице  Дарье, у них родилось немного немало тринадцать детей! Правда, двое умерли в младенчестве, но и этих надо было поить – кормить - одевать. И все же он понемногу, но откладывал деньги. Он мечтал поставить новый просторный дом вместо старой избы. Да и о детях он думал, прикидывая как их всех вывести в люди, дать хорошее ремесло в руки. Старшую и любимую дочь Марию он хотел выучить на швею, отправив ее учиться в уездный город. А там, глядишь, и мастерскую он ей прикупит. Но тут началась  революция! И все его деньги превратились в кучу никому ненужных бумажек. Сгоряча он оклеил царскими ассигнациями большой сундук, изредка открывая его, чтобы «полюбоваться» на осколки своей  мечты. Но духом он не упал, не тот характер.
Федор был рачительным хозяином. Все в его доме и во дворе было в полном порядке. Любая вещь -  будь то  инструмент или упряжь - знала свое место. Водку он не пил, презирая пьяниц и лодырей. И хозяйка его была ему под стать, все у нее в руках горело, изба сияла чистотой, да и дочерей она приучила к хозяйству, научив их  всему, что знала сама.  Летом они собирали грибы и ягоды. На огороде работали не покладая рук. В погребе стояли кадки и кадушки с солеными груздями, рыжиками, чернушками, бочки с солеными огурцами, помидорами, мочеными яблоками и терном. Летний день год кормит, только не ленись. Да и хозяйство было приличное: две лошади, корова, теленок, не считая кур, гусей и прочей мелкой живности. Да еще до десятка овец. И зерно у него всегда было крупное, полновесное. «Никак ты, Федор, с дьяволом в сговоре?» - завистливо говорили мужики. А какой тут сговор, работай – не ленись да приглядывайся к матушке - природе, вот и весь секрет. Зато, как говорится, и дети у него всегда здоровы и сыты, и  на праздник есть лишний кусок. Даже в пост у них на столе были разносолы: грибы, огурцы, капуста – это он и за еду не считал, а еще гороховый и овсяный кисели, пушистая гречневая каша, темные пироги, каждый день с разными начинками. Тут тебе и ягодные и грибные и «гороховики», мед да моченые ягоды, пареные репа и тыква для детей. Все бы хорошо, да вот только пришли большевики, и все пошло прахом. Начали организовывать колхозы. Долго держался Федор, кивая на свой солидный возраст, но когда отобрали наделы, пришлось и ему записаться в колхоз. Да еще и любимая дочь подвела. В двадцать третьем году решил он ее выдать замуж, нашел богатого жениха. Приехали ее сватать на тройке лошадей с бубенцами, сват и жених в новых дубленых полушубках, сапоги – гармошкой, а Мария  возьми да и откажи им. И ведь не постеснялась заявить отцу при всех, что у нее уже есть жених, и пойдет она только за него. Рассвирепел Федор и в сердцах крикнул ей, что пусть выходит хоть за черта, а он ей больше не отец, и ноги  его не будет в ее доме. Правда, на свадьбе он все-таки был – жена уговорила. «Постыдись людей, Федор», - сказала она ему. Он сидел за столом, оглядывая тесную избенку и украдкой вздыхал.  Вот и Семка, ее муж, что-то уж больно часто прикладывается к рюмке, а его дочь ничего не замечает, не сводя с него влюбленных глаз. «Эх, пропала, девка!», - невесело думал он. Больше он к дочери не приходил и не помогал ей, даже, когда ее мужа забрали на фронт. Мучился по ночам, не спал, но пересилить себя так и не смог…
Бабушка задумалась.
- У нашей матери был такой же характер как у ее отца. Маленькая худенькая, глаза в пол-лица, а характер – кремень. Я видела ее плачущей всего два раза. Первый раз – когда отца забрали на фронт, а второй - когда мы получили на него похоронку.  Я тогда как раз с работы пришла, закрываю калитку, а тут наша почтальонша Люба подошла и, молча протягивает мне конверт. Я конверт  открываю, а у самой руки трясутся, похоронки они приметные были.  Вскрыла конверт, прочла и схватилась за голову, а мать у окна стояла, она сразу все поняла и упала замертво, потеряв сознание. А ночью я проснулась, а она сидит на кровати, раскачиваясь, и тихонько плачет, чтобы дети не услышали и не испугались. А ведь ей тогда всего тридцать семь лет было!
Бабушка замолчала, а меня не покидала одна мысль: «Остаться в тридцать семь лет одной с кучей детей на руках в такое трудное и голодное время, вырастить их, выучить, двое даже получили высшее образование. Какой нравственной силой надо обладать! И сколько таких женщин, совершивших свой тихий незаметный подвиг, было в нашей стране!»

- Пойдем ко мне, - сказала мне мама, когда мы уходили от бабушки. – Попьем чаю, я блинчиков напекла. Да и Шнурок по тебе соскучился.
- А Арсений Петрович?
- Он целыми днями пропадает на работе, дела у них все какие-то.
Шнурок и, правда, соскучился, он терся о мои ноги, мурлыча и просясь на руки.
- Какой же ты стал холеный, красивый,  - почесывая кота за ушком, ласково приговаривала я.  – А ведет он себя хорошо?
- Да он у нас молодец, - откликнулась мама, накрывая на стол. – Вот только коврик в туалете пришлось ликвидировать, - засмеялась она. – Ты же знаешь, какой он чистюля, даже свой запах не переносит. Сделает в туалете свои важные дела, а потом носится по квартире, выпучив глаза. С ног может сбить. А последнее время еще чище придумал, стал на лоток затаскивать коврик после того как сходит, пришлось его выкинуть. Правда, Шнурок?
Котик вяло мяукнул и отвернулся от мамы, подставив мне другое ушко.
Я рассмеялась, представив эту картину.  И тут зазвонил мобильный.
- Странно, это отец Дениса, - пробормотала я. Сердце почему-то предательски дрогнуло.
-Алина, вы дома? – Его тихий, совершенно бесцветный голос испугал меня.
- Нет, я у мамы.
- Это хорошо. Скажите адрес, я сейчас приеду.
 У меня затряслись руки.
- Что-то случилось, Валерий Николаевич?
- Дениса убили.
Он коротко всхлипнул и отключился…

…Денис вышел из маленького  кабинета Степана Ильича, устроенного им в коровнике рядом с душем. Болела голова, наверное, от духоты. Он постоял немного, пока глаза привыкли к темноте, а потом направился к  калитке.
- Денис, подожди меня, - выглянув в дверь, крикнул ему вдогонку  Степан. – Я сейчас порешаю один вопрос и пойдем домой.
Вот уже вторую неделю он живет у Степана.  - Перебирайся к нам, вон места сколько, - сказал он ему. – А как же Павел, твой сын, ведь он скоро приедет со всем семейством? – Ну, приедет, тогда будет видно. Да и хозяйка моя тебя немного подкормит, а то ты отощал совсем, - засмеялся Степан.
Денис вдохнул полной грудью сырой мартовский воздух. Уже стемнело, а то было бы видно проталинки под деревьями. И первая зеленая травка уже начинает пробиваться. Скоро, совсем скоро весна! Душа наполнилась радостью, наконец-то все пошло на лад, даже не верится.  Последнее время его мучили дурные предчувствия. Но теперь с ними покончено  Сегодня на  собрании жителей села было решено организовать общее хозяйство, как оно будет называться, кооператив, товарищество или еще как, не суть важно. А там может, и до агрохолдинга дотянем. Почему нет? Было бы желание. Главное, сельчане поверили им. Хотя и раздавались отдельные выкрики, типа: «Кому вы верите, мужики? Москвичу? Да он завтра же сбежит от вас», народ  все-таки пошел за ними, и это была победа! Денис потянулся, ощущая усталость во всем теле. Он не заметил, как от забора отделилась черная тень. Подкравшийся сзади пьяный мужик в распахнутой куртке, занес над ним кол и со всей силы обрушил на его голову. Денис упал как подкошенный, лицом вниз. Он вдруг увидел луг, заросший ромашками, он, маленький мальчик, сидит на траве, а к нему бежит молодая и красивая мама в белом платье. Она радостно улыбается сыну, протягивая к нему руки. – Мама, - прошептал он холодеющими губами, и свет померк. Он уже не видел, как от коровника бежали к нему люди, как вмиг протрезвевший мужик  сидел под забором, обхватив руками голову. Раскачиваясь из стороны в сторону, он выл по-звериному. Когда Дениса перевернули на спину, на его залитом кровью лице, застыла счастливая улыбка…
 Похоронили Дениса на старом кладбище родного села рядом с  его бабушкой. Похороны я помню плохо. В памяти остались какие-то обрывки, как разорванная на куски картинка. Мама и Арсений Петрович, стоящие по обе стороны от меня, почерневшее от горя лицо Валерия Николаевича, его дрожащие бледные губы. Толпы селян, пришедшие проститься с Денисом.
Время остановилось. Я не хотела никого видеть, не могла писать. Глеб предложил мне взять творческий отпуск на полгода, якобы, для работы над книгой. Я, усмехнувшись, равнодушно согласилась. Какая уж тут книга, если я забыла, когда в последний раз включала компьютер.  Меня не покидало острое чувство вины. Я вспоминала, как любил меня Денис, как вспыхивали его глаза при встрече со мной! Разве я любила его так же сильно? Нет, я просто, эгоистично принимала его любовь.  И эта наша размолвка в последний его приезд! Ну почему я не поехала вслед за ним?! Я бродила по квартире, не находя себе места. В один из таких бесконечных дней я решила поехать к нему домой. Вряд ли мне станет от этого легче, но сидеть в четырех стенах уже становилось невыносимо. Нужно забрать свои вещи и отдать ключ его отцу. Пора наконец-то возвращаться к нормальной жизни. Я открыла дверь его квартиры и, войдя, остановилась в дверях. Все здесь было, как в мой последний приход. Все напоминало о Денисе. Я прошла по квартире, собирая свои вещи. На письменном столе заметила открытую книгу. Взглянув на нее, увидела, что это был томик стихов французского поэта  начала двадцатого века Гийома  Аполлинера. Это была моя книга. Увидев ее у меня, Денис попросил ее почитать. Помню, я рассмеялась:
- Не знала, что ты любишь стихи.
- Ты еще многого обо мне не знаешь, - серьезно сказал он.
Я хотела закрыть  томик, но мой взгляд выхватил отмеченное карандашом стихотворение. Оно называлось  «Прощание».
Срываю вереск, осень мертва.
На земле, ты должна понять,
Мы не встретимся  больше.
Шуршит трава, но встречу
Я буду ждать,
Я буду ждать…
Так вот в чем дело! Значит, он понимал, что с ним могут расправиться, поэтому и не хотел, чтобы я ехала с ним! Он предчувствовал свою смерть!
Я опустилась на стул и горько заплакала. Это были мои первые слезы со дня смерти Дениса.
Ночью он мне в первый раз приснился. Мы стояли в большой пустой комнате без окон. Было темно, я не видела его лица, но была твердо уверена, что он рядом. Я физически ощущала его тепло. Я услышала его голос:  «Любимая, не кори себя, ты ни в чем не виновата. Помнишь, я как-то сказал тебе, что моей любви хватит на двоих? Помни это! Ты еще будешь счастлива, верь мне». Я проснулась в слезах, села за стол и написала первые в своей жизни стихи.
Где есть начало – есть конец,
Не может счастье длиться вечно.
И хоть хотела б я забыть
В житейском море бесконечном
Все муки бытия,
но
Не дает любовь покоя.
Такая грешная, земная
Не открывает двери рая
она.
И  все же я кричу, зову,
«Не уходи!» - ее прошу.
Я о прощении молю
тебя!
Но ты молчишь…

Глава 8

- Алина, - ну, сколько же можно мучиться, - с укоризной глядя на меня, произнесла мама. – Разве это понравилось бы Денису? Ну, съезди что ли куда-нибудь. Да вот хоть к Ольге! Ты же любишь Лондон.
Я равнодушно водила пальцем по скатерти.
- Не хочу я никуда ехать, давай не будем об этом.
Я хлопнула рукой по столу, закрывая тему. Плохо, однако, я знала свою маму. Через два дня раздался телефонный звонок.
- Привет, подруга! Как жизнь? Все рвешь на себе волосы? – услышала я бодрый голос Ольги.
Да, хирурги народ  рациональный, эмоции не их сфера.
- Ты знаешь, - как-то смеясь, заметила Ольга, - копаясь в человеческом теле, я ни разу не наткнулась на место, где прячется душа. А что такое любовь? Ведь ученые уже доказали, что это просто результат определенной химической реакции, происходящей в нашем организме.
Конечно, она сказала это, шутя, и все-таки меня это тогда покоробило.
- Я жду тебя в гости, - продолжала подруга, - и отказа не принимаю, потому что у меня есть для тебя сюрприз. А если откажешься, то не только много потеряешь сама, но и сильно подведешь меня. Запомни, не позже чем через неделю ты должна быть у нас. Да, и вот еще что. Прихвати свои изумруды, ну те, что достались тебе от дяди. Помнишь, ты показывала мне их по скайпу. Все, отключаюсь. See you so-o-n! (До скорого свидания!) – пропела она, и в трубке пошли короткие гудки.
Ольга была моей единственной подругой. Нет, не подумайте, что я по характеру отшельница, иначе я не пошла бы в журналистику, моя профессия не предполагает подобного. Просто, когда моя лучшая подруга на втором курсе универа увела у меня парня, я решила больше подруг из принципа не заводить. А с Ольгой мы дружили еще со школы, сидели несколько лет за одной партой. Мы с ней были очень похожи. Не внешне, нет, здесь мы были противоположностями.  Оля - маленькая хрупкая блондинка, но характеру этой с виду субтильной девушки, мог позавидовать любой мужчина. Когда мы учились в девятом классе, у нее умерла мама. Никогда бы не подумала, что в наше время сорокатрехлетняя цветущая женщина может умереть от банальной гипертонии.  Тем не менее, это случилось, и не с кем-нибудь чужим, а с мамой моей подруги, смешливой  и никогда не унывающей женщиной. Думаю, именно поэтому Ольга после девятого класса поступила в медицинское училище, и с отличием закончив его, подала документы во второй Мед. Четыре года училища, шесть лет института и интернатура – это вам не кот начхал! Был еще один случай, характеризующий мою подругу. Оля была единственным ребенком в семье, ее две бабушки жили в ближнем Подмосковье. Обе души не чаяли во внучке, каждая оспаривала свое право на нее. И вот, когда она однажды ехала навестить одну из бабушек в переполненной по случаю пятницы электричке, к ней в толчее «пристроился» сзади подвыпивший мужик. Он решил,  используя удобный случай, для полного кайфа частично реализовать еще и свои сексуальные потребности. Девушка молоденькая, тщедушная, такая не будет поднимать шум, привлекая внимание чужих людей. Не тут-то было! Ольга не стала взывать к помощи пассажиров. Повернувшись к мужику, совершенно не ожидавшему отпора, она резким движением вверх двинула острым локтем ему в лицо и сломала ему нос! Мужик заорал от боли, заливаясь кровью. Мгновенно нарисовался откуда-то взявшийся страж порядка - электричка уже подходила к конечной станции - и повел Ольгу и ее несостоявшегося обидчика в линейный отдел милиции. Хорошо, что одна из пассажирок, пожилая боевая женщина, видимо, в молодости попадавшая в подобные ситуации, вызвалась  быть свидетелем. Когда выяснилось, что произошло, посмотреть на девчонку, чуть не искалечившую здорового мужика, собрались все, кто работал в здании вокзала. Еще долго не смолкал хохот в крошечной комнатке!
После института Ольга попала в неплохую клинику, но жила она вместе с отцом в маленькой двухкомнатной квартире, а отец надумал жениться на женщине с ребенком, не имеющей своего жилья. Знакомая ситуация для многих, и неразрешимая. Снимать квартиру на жалкие гроши интерна она не могла. И тут судьба сжалилась над ней и подбросила  вариант. Она познакомилась по Интернету с англичанином. Вернее, первой познакомилась с ним я, но меня Стив, так его зовут, не впечатлил, а подруга ухватилась за него. Стив ничего особенного собой не представлял, ни внешне, ни в духовном, ни в материальном плане. Длинный как жердь, с худым лошадиным лицом, в круглых очках, он был еще и застенчив. Но, видимо, противоположности, и правда, притягиваются. Работал он в небольшой фирме секретарем у босса, и имел соответствующую зарплату. Конечно, она была несопоставима с нашими, но  для Лондона  это был очень скромный доход. Правда, у него была небольшая квартира-студия в пригороде города. В общем, моя единственная подруга вскоре укатила в Лондон, а через год стала миссис Коллинз. Но на этом она, естественно, не остановилась. Изучение английского языка на курсах далось ей, я знаю, нелегко, а потом она еще подтверждала свой диплом. Зато теперь моя «вечная студентка» преуспевающий хирург в солидной клинике с хорошим, даже по английским меркам, окладом. 

На Лондон обрушилось лето.  Пока я добиралась из Хитроу в город, погода менялась несколько раз, сначала вовсю светило солнце, согревая своими живительными лучами окрестности. Потом набежали тучки, и брызнул веселый дождичек, и тут же прошел, а на смену ему подул довольно холодный ветер. Я улыбнулась, все в порядке, мой любимый город ведет себя как всегда.
 Сейчас мне больше всего необходимо было побыть в одиночестве, но в то же время среди людей. Мой родной город не мог мне в этом помочь. Хотя Москва и является огромным мегаполисом с все увеличивающимся населением не русского происхождения, москвичи еще не отвыкли откликаться на людское горе. Увидев мою опечаленную физиономию, ко мне обязательно подошла бы какая-нибудь сердобольная старушка, и пристала с расспросами.  А вот Лондон - другое дело, Несмотря на огромное количество людей ежегодно прибывающих сюда со всего мира  в поисках лучшей жизни, это - город для индивидуалистов. Каждый здесь прячется в толпе, отгораживаясь от мира, кто наушниками, а кто просто отрешенным взглядом.
В  небольшой гостинице, в которой я уже останавливалась раньше, меня встретили приветливо. Отель, располагавшийся в старинном здании, прятался за кронами вековых деревьев на узкой мощеной булыжником улице. Но находился он в центре города и  был не из разряда дешевых. Уединенность и тишина в огромном мегаполисе в наше время стоят ничуть не меньше, чем современность и комфорт. Тем более что совсем недавно в здании был сделан капитальный ремонт, к которому хозяева подошли с большим вниманием и осторожностью. Внешний облик старого викторианского особняка требовал и соответствующего внутреннего убранства. В результате очарование старины здесь превосходно сочеталось с уютом и комфортом.
В маленьком лобби стояла мягкая мебель в стиле ампир, обитая шелком в бежевую и красную полоску, красивые удобные кресла так и манили гостей присесть. Стены были оклеены солнечными обоями под шелк, с нежным растительным орнаментом. Перила широкой темно-коричневой лестницы, ведущей наверх, казалось, были отполированы руками не одного поколения. Старинные камины тоже были сохранены, хотя  в здании было проведено центральное отопление. В  отеле меня устраивало все: довольно большой номер, обставленный старомодной английской мебелью, с окнами,  выходящими в патио, удобная широкая кровать с отличным ортопедическим матрацем, а также симпатичная ванная комната, оборудованная  высококлассной сантехникой.
Я позвонила Ольге, но оказалась, что встретиться мы можем только через три дня, так как она занята на работе. Ну что ж, мне это даже на руку, буду гулять по городу. И я гуляла! Два дня я бродила по тихим викторианским улочкам,  прогуливалась вдоль набережной Темзы, упиваясь видами города и слушая печальные крики чаек. На третий день я отправилась в любимый мною Риджентс парк. Медленно шагая по его аллеям, я любовалась свежей зеленью газонов, цветочными коврами под деревьями, кормила с рук белок, недоверчиво взирающих на меня бусинками черных глаз, наблюдала, как плавают в озере лебеди. Все здесь радовало взор: каменные чаши с благоухающими цветами, искрящиеся струи фонтанов, причудливо стриженые туи и кусты самшита. Жаль только, что розы в Саду королевы Мэри еще только набирали цвет. Я не обращала внимания на толпы туристов, впрочем, мой маршрут проходил в стороне от них. Заходила в кофейни подкрепиться, причем это были и уютные крошечные семейные кофешопы, где кофе и закуски подавали в простой керамической посуде, и большие сетевые заведения, где был огромный выбор свежайших фруктовых и овощных салатов, суши, выпечки на любой вкус. Все под девизом «Сделано и  продано в один день». Лондон, к моему удивлению, переживал настоящий кофейный бум. И это меня радовало. К концу третьего дня я почувствовала, что душевное равновесие и  хорошее настроение возвращаются ко мне.

- Алина, как я рада тебя видеть! – воскликнула моя мало эмоциональная подруга, набрасываясь на меня с поцелуями. И я сразу насторожилась.
- Оля, у тебя все в порядке? – осторожно спросила я.
- Неужели так заметно? – вздохнула она.
 Мы устроились в уютных креслах крошечного лобби-бара в моем отеле.
- Давай сначала выпьем кофе. Знаешь, в Лондоне стали варить отличный кофе. - Ольга опустила глаза и тихонько добавила: – Мой брак, подруга, похоже, разваливается, трещит по всем швам.
Я молчала, давая ей возможность выговориться.
- Мы оказались совершенно разными людьми со Стивом. Блин, молодой мужик, а его ничегошеньки абсолютно не колышет! Работа, по выходным – паб, да изредка поездки к родителям, вот и все. Мы живем как старички. Знаешь, я устала от такой жизни. Я кручусь как белка в колесе, устаю как собака, а ему все по барабану! Секретут несчастный!
- Ты случайно не влюбилась?
- Если бы! – Она вздохнула, потом тряхнула головой, и продолжала уже другим тоном, весело и беззаботно.
- Но надеюсь, такой шанс появится. Завтра мы с тобой отправляемся на бал.
- К-у-да? – опешила я.
- Да, подруга, ты не ослышалась, мы идем на бал! Конечно, это не «Война и мир» графа Толстого-Милославского, но все-таки это самый настоящий бал. Понимаешь, у меня есть русский пациент, богатенький буратино. Пожилой дядька, но о-ч-е-нь приличный. Представляешь, они с женой вместе уже целых тридцать лет! Она так трогательно ухаживает за ним, приходит каждый день, и сидит около него до вечера. Можно только позавидовать, - вздохнула моя несчастливая подруга. – Они приехали в Лондон погостить у детей, и он ухитрился попасть в серьезную аварию, - продолжала она, - я его буквально по кусочкам собирала. Так вот, они решили отблагодарить меня, ты же знаешь наших, они без этого не могут. Хотя его лечение обойдется им в приличную сумму, страховки-то нет. Деньги я отказалась брать, а билеты на бал взяла, все равно ведь пропадут. А нам с тобой развлечение, когда еще попадешь туда, да и попадешь ли вообще. На  этом балу будет элитная публика: русские эмигранты - все эти графья, князья, наши крупные бизнесмены, дипломаты, короче – сливки общества. Так что нам с тобой понадобятся соответствующие вечерние платья и все, что к ним прилагается. Так куда отправимся за экипировкой? На Оксфорд  стрит?
- Нет, только не туда. Там же толпы народа!
- Ну, тебе, конечно, можно и в Хэрродс, ты у нас теперь дама богатая. А мне он не по карману.
- Нашла даму, - засмеялась я. – Да и в Хэрродс зевак полно.
- Тогда, может, в Вестфилд? А что, вполне подходит и мне, и для тебя там элитных бутиков хватит.
- Ой, вот только не прибедняйся, дорогая, - съязвила я. Ты теперь тоже можешь себе многое позволить.
- Ладно, поехали, там будет видно, - подвела итог Ольга.

- Все, я больше не могу!
Я плюхнулась на стул около одного из бутиков всемирно известного универмага. Ольга пристроилась рядом, устало откинувшись на спинку стула.
- Ну, что ты переживаешь, сейчас отдохнем и пойдем дальше.
- Хорошо тебе говорить, ты уже все купила, - проворчала я.
- Ну, положим, еще не все. Сл-у-шай,  - протянула она, бросив взгляд на вывеску, - так это же то, что нам нужно. Смотри, какой приличный бутичок!
- Да уж,  - откликнулась я, увидев вывеску Nina Ricci, - ты умеешь выбирать.
Ольга уже входила в салон и, тяжело вздохнув, я последовала за ней.
- Могу я вам помочь?- подошла к нам мило улыбающаяся продавщица. 
Чему другому, а профессионализму и вышколенности персонала английских магазинов можно только позавидовать. Таких бы в Москву.
-  Мисс необходимо вечернее платье, - защебетала Ольга.
 Девушка подвела нас к стойке и, окинув меня внимательным взглядом, мгновенно вытащила вешалку с платьем.
 – Примерьте это, мисс, я уверена, оно вам понравится. Это платье из последней коллекции.
Платье было очень красивым. Легкий шелк цвета антрацита струился,  переливаясь всеми оттенками – от темно-серого до черного. Платье было в стиле «принцесса», плечи и руки  полностью открыты.  По линии декольте оно было отделано атласными планками черного цвета. Довольно широкая юбка длиною в пол спадала мягкими складками. На талии - широкий черный атласный пояс, а сбоку – разрез до середины бедра.  К платью прилагался широкий шарф из той же ткани, что пояс и планки.
- Ну вот, - удовлетворенно промурлыкала Ольга, - это то, что надо. Твои изумруды сюда прекрасно подойдут.
Воодушевленные покупкой платьев, мы быстро прикупили туфли, белье и сумочки-клатч, и с довольным видом отправились в кафе.
- Алина, а как дела у твоего брата Саши, - смакуя эспрессо, спросила  меня Ольга.
- Да, все у него нормально.
- Он не женился?
- Эй, подруга, ты это к чему спросила, - засмеялась я.
- Да просто так. Что уже спросить нельзя? Я ему очень благодарна за совет, передай ему от меня огромное спасибо.
Почти сразу после свадьбы у Оли умерла одна из бабушек, оставив ей по завещанию свой дом и землю. Домик был старенький, а вот участок в двадцать соток в ближнем Подмосковье стоил дорого. Через полгода, вступив в права наследования, она решила продать землю, и попросила моего брата подобрать ей надежную фирму. Она хотела купить большой коттедж в пригороде Лондона, уговорив мужа продать и его квартиру. Саша посоветовал ей не торопиться. – Тебе что негде жить? – спросил он. – А если ваш брак  будет неудачным? Тогда вам при разводе придется делить все поровну, и ты останешься без жилья. Не торопись, земля в Подмосковье, да еще в элитном поселке западного направления дорожает с каждым годом. Ты только выиграешь, придержав землю.
Я вздохнула, вспомнив брата. Мы все реже виделись с ним. Саша не стал сразу продавать фирму дяди в Германии. Больше того, он все чаще ездил туда. Я не могла понять зачем, пока меня не просветила мама. Оказывается, Генеральным директором  адвокатского бюро дяди была молодая женщина, родители которой, немцы по происхождению, эмигрировали из России в девяностых годах и осели в Дрездене. Она окончила Берлинский университет и устроилась к дяде на работу. Образованная, знающая несколько языков, она быстро сделала карьеру, завоевав доверие дяди. По крайней мере, с его слов я знала, что фирма процветала. Похоже, брат влюбился, и серьезно. Он строил планы по созданию международного бюро.  Я буду только рада, если у него все сложится.
Проведя в магазине почти весь день и оттоптав ноги, мы  весь вечер провалялись в постели. Заказали ужин в номер и оторвались на полную катушку, вспоминая школьные годы. Я хохотала до слез, глядя на свою подругу, уморительно изображающую своих зануд - коллег. На следующее утро мы отправились в косметический салон «чистить перышки».  Ольга решила сделать высокую прическу, а я подумала, что мне лучше оставить волосы распущенными, уложив их в локоны, благо длина их доходила мне до самых плеч.

Выйдя из такси, мы огляделись. К сияющему огнями громадному старинному зданию, подъезжали блестящие лимузины, из которых выходили серьезные мужчины в смокингах и бабочках и, подхватив под руки увешанных драгоценностями дам, поднимались по широкой лестнице. Не хватало только красной дорожки! У входа улыбающийся швейцар, одетый в ливрею с золотыми пуговицами, предупредительно открыл перед нами дверь, сообщив, куда нам следует направляться.
В огромном освещенном большими люстрами зале, которые висели под расписным высоким потолком, с двух концов стояли столы, сервированные для ужина. В середине зала была танцевальная зона. Рядом с ней на небольшом возвышении для оркестра устроители разместили все для благотворительного аукциона. Гости расселись за столики, аукционист ударил молотком, и торги начались. Лоты были самые разные: украшенная драгоценностями ручка, какие-то статуэтки, небольшие картины.
- Ты не хочешь принять участие? – шепотом спросила меня Ольга. - Средства от аукциона пойдут на помощь русским сиротам.
- Я предпочитаю оказывать адресную помощь, без посредников, - сердито ответила я, представив какие суммы, прилипнут к рукам чиновников.
Вопрос Ольги заставил меня задуматься о судьбе Димки. Оля объяснила мне, что с протезами могут быть проблемы. В подростковом возрасте, когда идет активный рост, нежелательно делать протезы, нужно подождать. Значит, придется  искать другое решение проблемы. Жаль, что обнадежила парнишку, у которого уже появилась девушка.
После аукциона был небольшой перерыв, официанты стали разносить блюда, а дамы отправились в туалетную комнату поправить макияж. Вернувшись в зал, мы увидели, что оркестр уже занял свои места, раздались первые аккорды, вышла итальянская певица, и запела арию Тоски из одноименной оперы, но ее никто не слушал. Страдания бедной Тоски никого не волновали. Публика активно пила и жевала, кое-где раздавались звонки мобильных телефонов – у бизнеса не бывает выходных. Слышался стук столовых приборов и звон бокалов, в зале стоял гул от несмолкаемых разговоров. Наши соседи по столу завели какой-то совершенно бессмысленный разговор, одна дама в бриллиантах по размеру больше похожих на булыжники, беспрестанно смеялась. Я сидела, уставившись в свою тарелку. Есть мне совершенно не хотелось. На столе стояли блюда «а-ля рюс»: салат «Оливье» с креветками и крабовым мясом, бульон из петухов с расстегаями, блины с красной икрой, и даже графин клюквенного морса. И все это, разумеется, пол водочку «Смирнофф». Выпив бокал шампанского, я попыталась прислушаться к музыке, певица показалась мне интересной, но напрасно. Шепнув Ольге: - У меня разболелась голова, я на минутку,  - я вышла из зала. Голова, и правда, раскалывалась, тупая боль билась в виске. В коридоре я налетела на какого-то мужчину. Не поднимая головы, я пробормотала: - Sorry (Извините) -, и уже хотела продолжить путь, но, услышала: - Any problems? Can I help you?  (Какие-то проблемы? Могу я вам помочь?) -  Приняв его за обслугу, я уже хотела ответить: «No, thank you (Спасибо, не нужно)», но меня удивил его мягкий участливый голос. Я подняла голову и увидела перед собой молодого высокого мужчину. «Как странно, - подумала я, - англичанин - аристократ заговаривает с незнакомой женщиной. Или я чего-то не знаю о современных аристократах?» Почему я приняла его за аристократа - иностранца, я и сама не поняла. Я пробормотала слова благодарности и отправилась в дамскую комнату. Проглотив таблетку аспирина, прислонилась к холодной стене и, прикрыв  глаза постояла так, пока не почувствовала, что головная боль проходит.  Вернувшись  в зал, я увидела, что  танцы уже в разгаре. Оркестр играл вальс Штрауса, моя подруга весело кружилась в паре с каким-то молодым человеком. Музыка смолкла, Ольга с шумом опустилась на стул и прошептала:
 - Посмотри, какой мужчина! Вон там. Да не туда ты смотришь, через два стола от нас. Вот это экземплярчик! Настоящий мачо!
Я посмотрела, куда мне указывала Ольга и увидела, что это был тот, кто предлагал мне помощь. Стараясь не привлекать к себе внимания, я стала рассматривать его. Длинные черные, как смоль волосы легкой волной падали с двух сторон на его скулы, высокий бледный лоб пересекала глубокая складка. Классический римский нос с горбинкой, четко очерченные губы и решительный подбородок – черты его лица были немного резковаты, но их смягчал блеск живых карих глаз и  неожиданная ямочка на подбородке. Широкие плечи плотно облегал черный смокинг, а ослепительно белая рубашка и такая же бабочка подчеркивали бледность лица и белизну зубов. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и, улыбаясь,  снисходительно поглядывал на блондинку в алом платье, которая что-то говорила, не сводя с него влюбленных глаз. - Вот ему я бы отдалась, не задумываясь,- услышала я шепот подруги, задумчиво  постукивающей указательным пальцем по своей верхней губе. Я знала этот ее жест с детства, когда она непременно хотела чего-то добиться, она всегда так делала. Оркестр стал наигрывать знакомую мелодию, передо мной возник кавалер, приглашающий меня на танец, и я отправилась танцевать, оставив Ольгу наедине с ее мечтами. Мелодия вальса, а это был «Последний вальс» Хампердинка, унесла меня в недавнее прошлое. Я вспомнила, как мы танцевали его с Денисом. Музыка подходила к концу, и память предательски подсказала последние слова песни: «It’s all over now, nothing left to say, just my tears and the orchestra play…» (Все кончено, не осталось ничего, кроме моих слез и музыки оркестра…). Глаза помимо моей воли наполнились слезами, партнер удивленно взглянул на меня, и, поблагодарив, отвел на место.
 – Ну, ты чего, подруга? – тормошила меня Ольга. – Возьми себя в руки, веселись, мы для этого пришли сюда. Вон, слышишь, заиграли танго. Помнишь, как вы танцевали его с Колькой Звягинцевым на выпускном? Весь класс умирал со смеху! А Зинуша, наша классная, помнишь, мы звали ее Зинуша-чинуша, наверно, до сих пор скрипит зубами, вспоминая, как вы ей отомстили.
Я вытерла глаза и улыбнулась, вспомнив наш выпускной вечер, на котором мы с Колькой решили выдать страстное танго в отместку нашей классной, весь год доводившей всех своими придирками.  Она постоянно жаловалась на нас директору, трепала нервы родителям. А причина была банальна: мы мотались по подготовительным курсам, и естественно, пропускали часть занятий, хотя это никак не отражалось на успеваемости. Вдруг я услышала растерянный голос Ольги: - Упс, а вот и мы! – Я подняла голову и увидела Его, он приглашал меня на танец. Растерявшись, я хотела, было, отказаться, но Ольга подтолкнула меня в спину, прошептав:
 - Иди уже, не упусти свой шанс.
Мой партнер танцевал как бог!  Несмотря на его рост и, судя по его атлетически сложенной фигуре, довольно внушительный вес, он двигался легко и стремительно. Я летала как пушинка в его руках. На нас стали обращать внимание, подбадривая аплодисментами. Страстная мелодия танго все больше увлекала меня. Когда он прижался своей щекой к моей, я поняла, что моя подруга была права, от него волнами  исходила сексуальная энергия. Похоже, этот жуир знал о силе своего обаяния. Его губы изогнулись в иронической улыбке, во взгляде засверкала откровенная насмешка. Ну что ж, я принимаю вызов, посмотрим кто кого! Он закружил меня, а потом бросил на свою руку, низко склонившись ко мне. На какое-то мгновение мне показалось, что его губы коснулись моих. «А вот это зря», - злорадно подумала я. Я обвила его ногу своей, провоцируя его, и когда он опять хотел бросить меня на руку, сделала крутой виток, и, упав ему на плечо, хлестнула его по лицу волосами. Рукой я снисходительно похлопала его по щеке. В зале раздались короткие смешки. Музыка внезапно оборвалась, я рванулась к своему месту, схватила сумочку и, буркнув Ольге: - Уходим! – побежала к выходу. Ольга еле поспевала за мной, ворча на ходу:
- Зачем нам уходить? Ты, вообще, на что обиделась? Ведь это танго! Ты что пансионерка из девятнадцатого века? Какого мужика упустила!
- Не наш размерчик, - хмуро пробормотала я, сунув чаевые швейцару, который уже подзывал такси. 
- Ну и дура, - прошипела Ольга, садясь в такси, - ни себе, ни другим. Вон, смотри, он бежит за тобой.
В дверях показался мой партнер, на его лице я заметила растерянность. Я тихонько вздохнула, наверное, не суждено мне счастье!

Через день я улетала в Москву. Прежняя энергия вернулась ко мне, я чувствовала себя полной сил. Спасибо тебе, Лондон! Ольга провожала меня.  Она  стояла у аэровокзала, нахмурившись, отворачиваясь от порывов холодного ветра, трепавшего ее волосы.
- Соскучилась по Москве, хочу домой, - тихо произнесла она. – Так что жди меня в гости.
Я поцеловала ее, и пошла к входу.
- Не дрейфь, пятачок, мы еще будем счастливы, - крикнула она мне вдогонку.

Глава 9

Жизнь снова покатилась по наезженным рельсам, я возобновила свои поездки, стараясь как можно больше загружать себя, чему конечно, несказанно радовался Глеб. Вскоре после моей поездки в Лондон, приехала Ольга. Я провела с ней два дня. В первый - мы побродили по нашим любимым местам, посетили несколько выставок. Второй день мы провели у ее бабушки, помогали старушке на огороде, радуясь теплому летнему дню и ласковому солнышку. Вот только толку от нас было мало. Мы умилялись каждому овощу, таская тайком морковку и огурцы, и поедая их прямо с грядки. Старушка, весело поглядывала на нас, и делала вид, что ничего не замечает. Потом мы бродили по лесу, лакомясь пахнущей летом и солнцем земляникой, собирали сыроежки, изредка нам попадись белые  грибы, и мы как дети приходили в полный восторг. Бабушка Оли сварила замечательный суп, от которого шел запах детства, такого беззаботного и такого далекого!
Ольга осмотрела Димку, и приободрила его, правда, как всегда в своей оригинальной манере.
- Ничего не попишешь, дорогой, - сказала она ему, - придется подождать. Ты мужик, терпи. Перспективы у тебя неплохие, да и медицина не стоит на месте, так что время работает на тебя.
А «мужик», упрямо нагнув голову, и не собирался сдаваться. Рядом с ним теперь была любимая девушка, ради нее он готов был горы свернуть. Лена, так звали эту миниатюрную девушку с копной льняных волос и широко распахнутыми глазами, не переставала удивлять меня. Она училась вместе с Димкой, ее отец был очень богатым человеком. Девочка могла учиться в Лондоне или Париже, как большинство детей наших богатеев, а вместо этого она пошла в художественный колледж. Из под ее тоненьких пальчиков выходили поразительные по мироощущению лаковые миниатюры. Мир, который, кажется, уже давно канул в Лету, представал в ее работах во всем великолепии, поражая своей чистотой и многообразием. Откуда взялся этот талант у городской девушки, можно было только гадать. Они с Димкой очень подходили друг другу, и от этого было еще страшней за их судьбу. Лена не сводила с Димки влюбленных глаз, тормоша и будоража его, она не давала парню и минуты задуматься над тем, что же будет с ними дальше. Да, кажется, они и не думали об этом. Они были счастливы, здесь и сейчас, и это было главное. Лена в одно мгновение решила проблему транспорта для Димки, которая так мучила меня. Она просто стала возить его на машине отца. Собственно, с этого и началось их знакомство. Матери у Лены не было, она никогда не говорила о ней. Какая трагедия скрывалась за этим, я не знала. Отца девушки я ни разу не видела, но судя по ее рассказам, да и поступкам, человек это был  незаурядный. Уже  одно то, что он позволил своей дочери так тесно общаться с бедным парнем-инвалидом, говорило в его пользу. Хотя… Жизнь уже не раз учила меня, преподнося сюрпризы.

Вот и промчались новогодние праздники с их сытным застольем, расслабляющим бездельем, когда лень даже пошевелиться, и  самое большое усилие - это переключать кнопки телевизионного пульта. Я привела в порядок квартиру, навестила всех своих родственников, и к концу этого небольшого отпуска, озверев от ничегонеделания, снова захотела уехать, куда глаза глядят. Я, следуя российской привычке удлинять предоставляемые правительством праздничные дни, заранее взяла на конец месяца билеты в Луксор, рассчитывая, как и все соотечественники урвать побольше солнца и тепла, чтобы дожить до их появления в наших широтах.  А мир в это время сотрясался от перемен. В Египте началась революция, и мне захотелось туда вопреки здравому смыслу. Поэтому я без труда и особых раздумий поменяла билеты, решив лететь в Каир. Посмотрю, что там происходит, а потом уже поеду на курорт. Не была бы я журналистом, если бы упустила такую возможность.
- Ты хорошо все обдумала? – затаив дыхание, спросил меня Глеб.
Я только усмехнулась. Мы понимали друг друга не то что с полуслова, но даже с полувзгляда. Конечно, он волновался за меня, но журналистский зуд был сильнее. Получить материал из первых рук – это ли не заветная цель для редактора!
Наша, так горячо и часто без всяких на то причин – так, просто, по привычке - охаиваемая обывателем пишущая братия, иногда совершала настоящие подвиги, добывая информацию для того же обывателя. Конечно, среди нас, как, впрочем, и во всем нашем обществе, много и рвачей и приспособленцев, преследующих свои личные цели, и тех для кого «жареные» факты - суть их работы. И все-таки большинству из нас, я уверена в этом, очень нелегко дается добываемая информация. Вот только в каком виде доходит она до людей, зависит не только от нас. Помню, мне однажды представилась возможность перейти на один из главных каналов телевидения. Я загорелась, и решила встретиться со своим бывшим однокурсником, работающим там, чтобы подробно разузнать все.
- Зачем тебе это змеиное гнездо? - тяжело вздохнув, спросил он меня. – Ты не представляешь, какой это гадюшник! Сидишь в своем журнале, имеешь возможность высказывать более или менее откровенно свое мнение – ну и радуйся. А это…, - он обреченно взмахнул рукой, - предоставь нам, мужикам, разгребать дерьмо. Это для нас работа – главное в жизни, а тебе еще детей рожать и воспитывать.
 И я послушала совета, умудренного опытом товарища, и никогда не пожалела об этом.

- Смотри, смотри – под нами пирамиды! – раздался восторженный женский голос, и все пассажиры нашего авиалайнера прильнули к иллюминаторам. Я не была исключением. В Каире я была на экскурсии, когда отдыхала на курорте. Помню, меня поразил своими контрастами этот город с двадцатимиллионным населением. Богатые особняки, утопающие в зелени, стройные пальмы, модно одетые раскованные египтянки, красивейшие древние мечети с их высокими резными минаретами. А рядом - стоит только чуть углубиться в сторону – жуткая нищета: узкие улочки  с сидящими прямо на асфальте бедно одетыми стариками, с отсутствующим взглядом раскуривающими кальян; развешенным на улицах ветхим бельишком, и всюду грязь и мусор. А еще толпы торговцев, включая мальчишек, пристающих к туристам, и втюхивающим им свой товар по заоблачным ценам. На одной из улочек я заметила женщину в парандже, кормящую целый выводок разномастных кошек. И, конечно, здесь же всемирно известный Каирский музей с его саркофагами и золотой маской Тутанхамона. Город - колыбель цивилизации, не оставляющий никого равнодушным!
На въезде в город нас остановили у блокпоста, проверяли паспорта и визы, и это сразу вызвало беспокойство и озабоченность среди туристов. В моем отеле, который находился недалеко от главной площади города Тахрир, в глаза бросалась увеличенная охрана. Я заметила, что в гостинице было много моих коллег: сновали операторы с зачехленными видеокамерами, в холле стоял  разноязыкий гомон. «Приму душ и немного отдохну, - решила я, - а к вечеру отправлюсь на площадь».
 Меня разбудил шум в коридоре,  какой-то мужчина возбужденно кричал, похоже, на итальянском, его урезонивал спокойный женский голос. Я быстро натянула джинсы и футболку, схватила в охапку ветровку и сумку и вышла из отеля. Уже начинало темнеть. Мне надо было взять такси, но это оказалось не так просто. Услышав, что надо ехать до Тахрир, водители испуганно смотрели на меня и, молча, жали на газ. Наконец, один из них согласился, увидев у меня в руках купюру с портретом президента Франклина. Еще не доезжая до площади, я услышала гул многолюдной толпы. Водитель остановил машину, и на плохом английском, помогая себе жестами, объяснил мне, что дальше он не поедет. Я и сама уже поняла, что это невозможно. Проезд к площади был перекрыт. Я пошла пешком, пробираясь сквозь людской поток. Чем дальше я шла, тем агрессивнее становилась толпа. Мужчины разного возраста, но больше молодых, держащие в руках национальные флаги и самодельные плакаты, скандировали какие-то лозунги, потрясая кулаками. Женщины, которых было гораздо  меньше, держались за своих спутников. Несколько женщин  в хеджабах и паранджах разбирали мостовую, собирая камни в мешки и ведра. Неожиданно впереди меня схватились две группировки. Разъяренные арабы, бросавшиеся друг на друга, были страшны в своем гневе. Началась потасовка. Раздался сдавленный крик и молодой парень схватился за руку, рукав его куртки окрасился кровью.  Я испугалась, поняв в какую авантюру ввязалась, но было поздно. С трудом пробравшись к стене какого-то здания, я остановилась, и, вынув из сумки портативную камеру, включила ее. Дальнейшие события развивались так стремительно, и так четко отпечатались в моей памяти, что даже сейчас, когда прошло много времени, я помню все до мельчайших подробностей. Заметивший у меня камеру пожилой мужик, завопил во всю глотку что-то гортанное, ко мне рванулись десятки рук, не знаю, как я удержалась на ногах, не упав. Камера полетела на асфальт, раздался хруст, сотни сверкающих гневом глаз остановились на мне. Толпа замерла на мгновение, но это было только мгновение. Поняв, что меня сейчас растерзают, я начала кричать: «Я русская журналистка! Я русская журналистка!». Но это было ошибкой, потому что все поняли только слово «журналист». Вдруг из толпы отделился высокий мужчина в джинсах, черной куртке и надвинутой на глаза бейсболке, и выставив перед собой, как щит, руки с  каким-то удостоверением, стал пробираться ко мне. Я услышала его голос: - Я корреспондент CNN, это моя коллега. Оставьте ее в покое. - Лучше бы он этого не говорил! Многоголосый рев был ему ответом. Я различала отдельные крики на английском: - Это вы, вонючие журналисты, во всем виноваты! Вы все врете в своих репортажах, а весь мир верит вам! -  В руках одного из толпы что-то сверкнуло, прогремел выстрел, и мой защитник упал, держась рукой за бедро. Послышался звук мотора и на площадь влетел небольшой грузовик с открытым верхом, из которого  посыпались военные в хаки с автоматами в руках. Толпа испуганно ухнула и, отхлынув  назад, стала рассасываться. Я бросилась к раненому. Из его раны в верхней части бедра толчками выходила кровь, ее было много, штанина была залита кровью, видно, пуля попала в крупный сосуд. Дрожащими руками я вытащила из джинсов  кожаный ремень, приговаривая, больше для своего успокоения: - Потерпи, миленький, потерпи, сейчас все будет хорошо, -  и перетянула ногу выше раны. Потом я достала из сумки белый шарф из тонкого хлопка и перевязала рану.
- Это ты, - услышала я его слабый голос, он говорил на чистом русском языке, - ты русская. Как хорошо!
Я  всмотрелась в его бледное лицо – это был мой лондонский партнер по танго!
Боковым зрением я заметила около себя грубые солдатские ботинки. Я медленно подняла голову – передо мной, широко расставив ноги, стоял невысокий плотный араб. Наклонив голову, он внимательно разглядывал меня. Его вид не предвещал ничего хорошего. Он что-то скомандовал, к нам подскочили два солдата и, подхватив меня под руки, бросили в грузовик. Я начала кричать, но мне заткнули рот грязной тряпкой и натянули на голову пыльный вонючий мешок. Услышав тихий стон, я поняла, что раненый тоже здесь. Я облегченно вздохнула и… потеряла сознание.
Я пришла в себя от жуткого холода, грузовик петлял среди огромных барханов, в воздухе стоял запах пыли, на зубах скрипел песок. Кромешная тьма была вокруг, стонов раненого слышно не было, но я чувствовала, что он рядом. Машина остановилась, мне снова натянули на голову мешок, и потащили куда-то. Заскрипела открываемая дверь, мешок сдернули и толкнули меня в спину. Мои глаза медленно привыкали к темноте. Дверь снова открылась, два солдата затащили раненого и бросили его на солому. Я  рванулась к нему. Он был без сознания, хорошо хоть, что эти вояки догадались снять ремень, которым я перетянула его ногу. Я встала и постаралась разглядеть при скудном свете луны, заглядывающей в окно, где мы находимся. Мы были в маленьком грязном сарае. Глинобитные стены, вверху под самым потолком узкое оконце, в одном углу охапка грубой соломы, где лежал раненый, в другом – помятое жестяное ведро. Дощатая дверь приоткрылась, и чья-то руки поставили  два кувшина, плоскую тарелку и большой фонарь. Дверь закрыли, загремел засов. В одном из кувшинов с узким горлышком я обнаружила воду, в другом была какая-то белая густая жидкость. Я осторожно попробовала ее, это был приятный на вкус кисломолочный  напиток, похоже, из верблюжьего молока. На тарелке лежали две лепешки.
Я взяла фонарь и подошла к раненому. Повязка на его ране пропиталась кровью, я стала осторожно снимать ее, стараясь не причинять ему сильной боли, но повязка прилипла. Достав из сумки маникюрные ножницы, я разрезала штанину, водой из кувшина осторожно смочила повязку и сняла ее. Рана, слава Богу, не загноилась, но что будет дальше?  И как вытащить пулю? Этого я при всем желании сделать не смогу. Я промыла края раны водой, стащила с себя футболку, и кое-как раскромсав  ее маленькими ножницами, наложила тугую повязку. Раненый пришел в себя и тихонько застонал.
 - Как тебя зовут? – пересиливая боль, проговорил он.
- Алина, а тебя?
- Я Виктор. Ты знаешь, кто они и что собираются с нами сделать? Это исламисты, пытающиеся прийти к власти, они хотят обменять нас на своих заключенных.
- Откуда ты знаешь?
- Я слышал их разговор в машине.
- Ты знаешь арабский? – удивилась я.
- Знаю, - коротко бросил он и замолчал, сжав челюсти.
Я поняла, что ему больно.
- Тебе не нужно разговаривать, отдохни, побереги силы, - ласково сказала  я, хотя мне хотелось задать ему тысячу вопросов. Я плотнее закуталась в ветровку и прилегла рядом, мне тоже надо отдохнуть.
Когда я проснулась, солнце заглядывало в окошко, Виктор лежал с закрытыми глазами. Его лицо было еще бледнее, под глазами залегли темные тени. Я тихонько поднялась, стараясь не побеспокоить его, и плеснув воды из кувшина, умылась. «Надо дать ему воды, как же я не подумала, ведь он потерял много крови», - спохватилась я. Я тихонько позвала его, но он не ответил.  Я позвала еще раз, уже громче, но он молчал. «Он умер, пока я спала здесь!», - запаниковала я. Я опустилась на солому и зарыдала от горя и безысходности.
- Алина, что с тобой?  - услышала я его слабый голос.
- Ты жив? Ты жив! – рванулась я к нему.
- Конечно, жив, - он облизал пересохшие губы, - мы еще станцуем с тобой, и не только танго, правда?
- Выпей воды, тебе надо пить.
Я поднесла к его губам кувшин. Он приподнялся, застонав, но воду выпил. Я сняла повязку, края  раны покраснели и припухли. Вокруг нее тоже было покраснение. «Плохо дело, - подумала я. - Надо что-то делать». Я заново перевязала рану, потом подбежала к двери и заколотила в нее кулаками.
- Откройте дверь, мне надо к вашему командиру, - кричала я по-английски.
Никто не откликался. Я стала бить в дверь ногами. Но вот кто-то подошел и стал открывать засов.
- Чего тебе? – услышала я грубый голос.
- Мне надо сообщить что-то важное вашему командиру, - закричала я.
Дверь заскрипела, меня грубо подхватил под руку часовой и повел через небольшую площадь к серому приземистому зданию. Я осторожно оглядывалась вокруг. Похоже, мы находились в небольшой деревушке, расположившейся в оазисе. За зеленью каких-то зарослей просвечивала вода, жалкие глиняные лачуги окружали высокие уходящие в небо финиковые пальмы. Бегали голые дети, женщины в хеджабах, но с открытыми лицами с любопытством смотрели на меня. Часовой постучал в дверь и, распахнув ее, втолкнул меня в комнату.

Глава 10

В маленькой грязной комнате за грубо сколоченным столом стоял высокий стройный араб в полевой форме. Но он совершенно не был похож на араба! Светлая кожа, темно-русые слегка вьющиеся волосы, голубые глаза – это что, европеец - наемник? Его возраст  было трудно определить, может быть, он был немного старше меня. Он сделал часовому знак выйти, и, усевшись за стол, и буравя меня взглядом, спросил на чистом английском:
- Что ты хочешь мне сообщить?
Я вытащила из ушей сережки с рубинами, сняла с пальца гранатовое кольцо и положила перед ним на стол.
- Раненый англичанин мой жених, - твердо сказала я. – Ему необходима медицинская помощь, иначе у него начнется гангрена.
Он взглянул на меня, усмехнувшись, и взял в руки кольцо. Потом подскочил со стула как ужаленный, его лицо исказилось от гнева.
- Где ты взяла это кольцо? – заорал он во всю глотку. – У кого ты его украла?
Я не на шутку испугалась, но ответила как можно спокойнее:
- Ни у кого я его не крала, это кольцо мое, его привез мой дед из Алжира.
 - Ты русская?
«Интересные дела, - раздраженно подумала я, - на столе у него лежат изъятые из моей сумочки вещи: паспорт, мобильник, кошелек и кредитка, а он хочет сделать вид, что не знает кто я по национальности!» Но вслух я спокойно ответила:
- Русская.
Кажется, он стал немного  успокаиваться.
- А жених англичанин?  - он недоверчиво посмотрел на меня.
А что это невозможно в наше время? – с вызовом спросила я.
- Садись, -  он показал на стул напротив себя. – Как зовут твоего деда?
Я ничего не понимала. Зачем ему это? Но все же ответила.
- Владимир Костомаров.
Имя деда произвело на него странное впечатление: он бессильно опустился на стул, бормоча: - Коста, Коста. Его поведение так поразило меня, что я потеряла дар речи. Я почувствовала, что реальность ускользает от меня, превращая в персонаж какого-то фантастического романа. Минуты две мы оба молчали, потом он опять подозрительно взглянул на меня и задал второй вопрос:
- В каком году твой дед был в Алжире?
Я стала лихорадочно соображать. От моего ответа зависело слишком много, может быть сама наша жизнь. Так. Мама говорила, что дед уехал в Алжир, когда она оканчивала школу, а приехал, когда она перешла на второй курс. Значит, это был… 66-ой  или 67-ой год. Какой же лучше назвать? Я закрыла глаза и выпалила: - В 1967-ом. - Его лицо сразу просветлело, он расслабился и начал рассказывать. Это был самый удивительный рассказ в моей жизни:
Я из рода туарегов, одного из берберских племен - кочевых племен Сахары. В наших племенах женщины играют важную роль, а матери пользуются особым авторитетом. Хотя мы исповедуем ислам, наши женщины не закрывают лицо, вместо них это делают мужчины. Как только юноше исполняется восемнадцать лет – он обматывает голову тканью, закрывая почти полностью лицо, и оставляя открытыми только глаза. Женщины сами выбирают себе женихов, они же имеют приоритет при получении образования. Хотя бывают и исключения. – Он прервал свой рассказ. – Ты сейчас поймешь, зачем я все это тебе рассказываю. - Так вот, в наших племенах строгая иерархия. Я из племени, стоящем на высшей ступени иерархии - чистокровных туарегов-воинов. Мы, - он гордо распрямил плечи, - аристократия народа. Поэтому не удивляйся, что я не похож на араба, наши далекие предки были европеоидной расы. Мой дед был аменокалем, ну это, по-вашему – королем, всей конфедерации подчиненных племен, - он вздохнул. - Но сейчас это уже все в прошлом, а я…, да ладно, об этом потом. В начале  шестидесятых годов прошлого века мои соплеменники пришли в столицу Алжира, и осели в деревне недалеко от города. Моя мать была единственным ребенком в семье, бабушка рано умерла, а многоженства в наших племенах нет, дед хоть и был королем, но второй раз не женился. Когда матери исполнилось шесть лет, она заболела, что-то с ногами. Похоже, это был полиомиелит. Наши знахари не могли ее вылечить, и дед решил везти ее в город, в больницу. Но перед этим они должны были заехать на базар, чтобы продать наши знаменитые ковры ручной работы – они не знали, сколько денег потребуется на лечение. Девочку повез прадед и наши слуги. Когда они приехали на базар, прадед пошел проконтролировать  разгрузку ковров, а служанка, которая должна была приглядывать за ребенком, заболталась с соседками. Девочка, с любопытством разглядывающая все вокруг, оказалась предоставленной сама себе. Вдруг она увидела красивую куклу с белыми волосами, выглядывающую  из-за соседнего прилавка. Девочка, как зачарованная пошла за ней, кукла спряталась, потом показалась опять, но уже немного дальше. Она так увлеклась, что не заметила, как отошла от своих родных. Ее схватили чьи-то сильные руки, и, закрыв  рот, потащили к выходу…
…Владимир шел по узкой улочке к базару. Как удачно все получилось, радовался он. Вчера по случаю Дня Советской Армии, они хорошо «приняли на грудь». Он сидел рядом со своим «куратором» из КГБ, подливая ему, как только тот опрокидывал свою рюмку. И вот теперь он идет по городу один, как белый человек, без этого постоянного соглядатая, и радуется свободе. Сегодня он решил прогуляться по рынку и посмотреть товар. Домой только через полгода, но он уже начал  подумывать о подарках для своих родных. «Соскучился по дочкам», - вздохнул он. Да и хотелось какой-то нормальной еды. Вчера только они вспоминали как хорошо бы под водочку соленых огурчиков, и квашеной капустки. И сала, украинского сала « со слезой»! Владимир любил мясо. Он даже поговорку про себя сочинил «Люблю витамин С – сальце, мясце, колбасце».  Но верблюжье мясо, которое им здесь подавали, больше походило на подошву, такое оно жесткое и невкусное. «Сейчас похожу по базару, а потом пойду в один ларек, где готовят кус-кус, но не с сорго, а с пшеном и бараниной, - подумал он. Очень даже похоже на наш кулеш». Он уже повернул в полутемную длинную арку, ведущую к входу в  базар, но тут на него выскочил араб в одежде бедуина, на голове - тюрбан, лицо закрыто, видны одни только блестящие разбойничьи глаза. Под рукой он тащил маленькую девочку в белом одеянии, закрывая ей рукой рот. Глаза крошки молили о помощи. Он слышал, что бедуины воруют девочек и увозят в пустыню в качестве невест для своих юношей. В отдаленных племенах процветало кровосмешение. Как же быть? На партийных собраниях им постоянно напоминали, что во внутренние дела страны вмешиваться нельзя. Если узнают – выпрут из страны за двадцать четыре часа, да хорошо еще, если ограничатся только этим. И тогда как же его мечта – новая «Волга», которую он собирался купить на сертификаты, когда вернется домой. Но ведь это маленький ребенок, какое будет горе для родителей! У него тоже две дочки. Все эти мысли пронеслись в его голове за одно мгновение. Владимир посмотрел по сторонам – никого. Он бросился к арабу, подставил ему подножку, и подхватил ребенка. Он поставил девочку на землю, она  благодарно смотрела на него во все глаза. С рынка к ним уже бежали люди. Владимир легонько подтолкнул девочку в спину, показывая ей, чтобы она шла к своим. Оглянулся,  вроде бы никто не заметил. Бедуин уже скрылся, и Владимир  спокойным шагом направился назад к гостинице, где он жил. Он не заметил внимательного взгляда, которым его проводил старик, дед девочки…
Туарег, как его звать я не знала, замолчал. Почему я сразу и безоговорочно поверила ему? Ну, во-первых факты были налицо, он знал фамилию деда и узнал кольцо. И потом, я вспомнила записи мамы. Когда они жили в Славуте, у них были соседи по коммунальной квартире. Капитан – сосед был очень маленького роста, и остроумные офицеры прозвали его «китель, китель – сапоги».  Однажды поздно вечером дед возвращался со службы, путь из казарм проходил по той самой поляне, о которой я уже рассказывала. Вдруг он увидел впереди кучу копошащихся тел и услышал возбужденные голоса. Дед, конечно, рванул на крики. Разметав в стороны подростков, а это оказались именно они, он увидел своего соседа, помятого, но целого и почти невредимого, за исключением нескольких синяков. Тут подоспели и другие офицеры, и нападавшие были благополучно доставлены в отделение милиции. Оказалось, что эти с виду безобидные юноши были членами банды, которой руководил матерый рецидивист. Это были шестидесятые годы, а в западной Украине еще орудовали молодежные группировки, вдохновляемые на «подвиги» бывшими бандеровцами. Они нападали на советских офицеров, и даже убивали учителей. Потом в Доме Офицеров состоялось выездное заседание суда, где мой дед выступал свидетелем. Я улыбнулась: «Видимо, в этом мы с братом были похожи на деда, чего-чего, а способностей выискивать приключений на свою голову, у нас обоих в избытке».
Араб продолжал:
Теперь ты понимаешь, что значила для нашего рода кража единственного ребенка, да еще девочки, ведь в наших семьях матрилинейная родословная. Прадед узнал, кто был спасителем его внучки, отблагодарить, как полагается, он его не мог, он видел, что русских всегда сопровождает очень подозрительный человек. Поэтому все, что они смогли, это улучив подходящий момент, вручить ему дешевое колечко. Кольцо это серебряное с позолотой, материальной ценности оно не представляет. Мы не носим украшений из золота, у нас золото считается нечистым, приносящим несчастья, именно поэтому с давних времен туарегов нанимали сопровождать караваны с золотом через пустыню. Но дело в том, что кольцо это непростое, вы, европейцы не верите в мистические способности вещей, а зря! Это колечко охранное, оно передавалось у нас из поколения в поколение, видишь какие на нем знаки. – Он показал мне на рисунок, выгравированный на поверхности кольца. Я его и сама уже видела – чередование простых треугольников в разных ракурсах с причудливыми по рисунку крестами. – Главное, - продолжал он, - заключается в этом рисунке. Но это еще не все. – Он нажал на какую-то точку на перстне, и с правой стороны  от камня открылось крошечное углубление. – Пусто, - сказал он, - но мы сейчас это исправим. Наши женщины обычно прятали здесь благовония, но мы сделаем по-другому. -  Он достал из нагрудного кармана маленькую плоскую коробочку и открыл ее. Я заглянула в  нее, в коробочке было два отделения: в одном лежал какой-то коричневый порошок, в другом – белые похожие на крупный сахар кристаллы. Он насыпал порошок в углубление, и сказал:  – Сейчас покажу, как действует этот порошок.  - Потом подошел к плошке, стоящей в углу, насыпал в еду немного порошка, перемешал, открыл дверь и позвал собаку. В комнату вбежала борзая и бросилась к плошке. Через минуту плошка была пуста, а еще через минуту собака свалилась замертво.
- Зачем ты убил собаку?  - закричала я, вскакивая с места.
- Ничего с ней не случится, - засмеялся он, - скоро придет в себя. – Это нервнопаралитический препарат растительного происхождения. У нас его называют «Коричневая смерть Сахары», но на самом деле он совершенно безобидный.  Он  незаменим, когда тебе необходимо на какое-то время вырубить противника. Через час - два собака оклемается и будет как новенькая. А теперь посмотрим сюда, - он открыл второе углубление уже слева от камня, и разочарованно произнес: - Тоже пусто. – Он опять открыл коробочку и осторожно положил из нее в углубление несколько белых крупинок.
- А это что? – подозрительно глядя на него, спросила я.
- Это вещество помогает очень быстро восстановить силы. Достаточно одной крупинки, чтобы выбившийся из сил человек обрел второе дыхание.
- Это наркотик?
- Нет, конечно, хотя оно довольно сильное и прибегать к нему надо только в крайнем случае. Главное  - не перепутай порошки. Срок их годности – не меньше пяти лет. А теперь смотри, как открываются эти отверстия. Поняла?
Мне захотелось ощупать себя, чтобы  поверить в реальность происходящего. Я, правда, не в сказке, а? И потом, могу ли я ему полностью доверять? Туарег посмотрел на меня и, угадав мои мысли, весело расхохотался:
 - Неужели ты думаешь, что я могу навредить внучке человека, спасшего мою мать? Да у меня и свой интерес есть. – Он помрачнел. - Понимаешь, надоело мне все. Это не моя страна и не моя война. Я здесь оказался случайно. – Он помолчал, потом продолжал, опустив голову: - Я провинился перед матерью и в восемнадцать лет ушел из дома. Дед меня, правда, поддерживал, материально. Я поехал в Европу и, окончив университет, стал врачом, а мать мечтала увидеть меня ученым. Но я был твердо уверен в своей правоте, нашему народу нужны врачи, а не знахари, время не то. Хотя, одно другое не исключает.  Я хотел открыть свою клинику. Ну, а потом я совершил более серьезный проступок, нарушив обычаи нашего племени. Дед к тому времени уже умер. Да ладно, это неинтересно, - он махнул рукой, - Вот так я оказался здесь - для людей пустыни не существует границ.   Я думал помочь родственному народу обрести свободу, я ведь воин. А теперь я вижу, как наивен я был. Мои соратники скоро придут к власти, но народ и его чаяния интересуют их меньше всего, впрочем, как и любых правителей. Власть и деньги, большие деньги – вот их цель. А теперь поговорим более конкретно. Ваша судьба еще не решена, все закрутилось так быстро, что им просто не до вас. Вот-вот нам придет приказ выступать в столицу, час пробил. Поэтому вас, скорее всего, просто уберут, никто и знать не будет, пропали и пропали.
У меня мороз пошел по коже. Он бросил на меня внимательный взгляд и, кажется, все понял.
- План такой: сейчас мы пойдем к твоему жениху, и я извлеку пулю. Ты будешь мне помогать. Я оставлю тебе лекарства. Уколы делать умеешь?
Я быстро закивала головой: - Приходилось, - выдавила я.
- К вечеру ты должна поставить его на ноги. А ночью мы уйдем. Я довезу вас до въезда в Каир, дальше сами доберетесь. А я… - он вздохнул, - отправлюсь домой, я нужен своему народу. Когда моя мать узнает, что я спас внучку Косты, она простит меня. Вот только…, - он задумался. – Мать никогда не говорила, как выглядел Коста, поверит ли она мне?
«Да, видно, ты очень провинился перед своим народом», - не без злорадства подумала я.
- Может, у твоего деда были какие-то особые приметы? – с надеждой в голосе спросил он, и добавил, - это мой последний вопрос тебе.
«Так, сказки Шехерезады закончились, русские народные продолжаются  - вздохнула я. Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что, да еще отгадай три загадки. Эврика!»– я чуть не ударила себя по лбу.
- У моего деда была лысина! – с жаром выпалила я.
 Араб недоуменно посмотрел на меня.
- Многие мужчины с возрастом лысеют, ты не знала, - ехидно заметил он.
- А, ну да, конечно, я неправильно выразилась, – засмеялась я. - Понимаешь, он был совсем лысый. Последствия контузии во время войны.
Туарег оживился.
- Вот и хорошо. Аллах да поможет нам! А теперь тебя отведут назад, расскажи все своему жениху, а я приду немного позже. – Он крикнул часовому, и меня отвели назад в нашу темницу.
В сарае я заметила, что Виктор вставал, солома была разбросана, дорожка из нее вела к ведру. Как же он смог добраться туда? Я наклонилась к нему, его лицо пылало, у него был жар.
- Потерпи, дорогой, скоро тебе будет лучше, - прошептала я.
Виктор открыл глаза:
- Алина, где ты была? Они не причинили тебе никакого вреда? – с усилием произнес он.
- Со мной все в порядке. Сейчас я напою тебя, а потом ты постарайся внимательно выслушать меня.
Когда я закончила свой рассказ, Виктор бессильно откинулся назад, и проговорил:
- Я все вытерплю, не сомневайся, мы вырвемся отсюда, если только этот араб нас не обманет.

Туарег пришел через полчаса, в руках у него был  медицинский чемоданчик.  Открыв его, он подозвал меня:
- Будешь подавать мне инструменты, смотри - вот это скальпели. Это ранорасширители, а  это зажимы. Здесь тампоны, а вот -  пинцеты. В общем, сообразишь по ходу. На вот, пока протри руки спиртом и натягивай перчатки.
У меня затряслись от волнения руки. Хорошо сказать - сообразишь по ходу! Конечно, всю жизнь только и делала, что ассистировала хирургам!
Он опустился на колени, наклонился к Виктору, что-то спросил у него, а потом влил ему в рот полстакана спирта. К моему удивлению мой «жених» даже не поперхнулся. Потом араб (черт, как же я не сообразила спросить, как его зовут) скрутил жгут из большой салфетки и вложил ему в рот.
- Сожми ее зубами, - сказал он ему. - Анестезиолога у нас нет, - усмехнулся он, - а местное обезболивание не получится, он не переносит новокаин, а у меня другого ничего нет. Так что придется потерпеть.
Он наклонился к ране, и одним движением снял повязку. Я старалась не смотреть туда.
- Ну, теперь будь внимательна, - сказал он мне. – Ты в обморок-то не грохнешься? Смотри-ка, а твой жених отключился, вот и хорошо. Вынь салфетку у него изо рта.
 Он обработал рану, и быстро бросил мне:
- Скальпель, вон тот с острым концом.
Я подала скальпель и отвела взгляд.
- А теперь расширитель. Черт, тебе придется помочь мне, один не смогу. Возьми расширитель с зазубринами, так, ухвати ткань вот здесь и держи. А сейчас подавай мне вон ту пластинку с загнутыми концами. Хорошо, молодец, можешь убирать расширитель.
 Я почувствовала, как к горлу стал подкатывать комок. Араб взглянул на меня.
- Держись, девочка, держись! Дыши глубоко. Тебя как зовут? Алина? Красивое имя! А я Ахамук, впрочем, зови меня коротко – Аха. Видишь как все просто. Теперь надо посмотреть, где наша пуля. Ах ты, дьявол! Кровотечение! Быстро подай мне вон те маленькие ножницы, я зажму сосуд. Теперь иглу. Так, ну вот и порядок. Будем сушить. Тампоны, подавай тампоны. А вот и наша пуля. Дай-ка мне корнцанг, ну, вон те изогнутые ножницы. Видишь, какая забавная игрушка? Так, красавица, так, сейчас мы ее подденем. Не так все просто, - пробормотал он, пуля задела кость, правда не сильно, с краю.  Придется удалять обломки, но их тут, хвала Аллаху, немного.
 Я отвернулась, ноги у меня затекли, а руки продолжали трястись. Мне было невыносимо страшно, а тут еще он со своей болтовней. Много позже Ольга объяснила мне, что хирурги не просто так болтают во время операции, привыкнуть  к кровавому месиву внутри человеческого тела невозможно. Особенно это непереносимо для новичков.
 – Вот почти и все, - услышала я его радостный голос. – Осталось совсем чуть-чуть. Подавай-ка мне еще тампоны. Сейчас  почистим, и будет как новенький.
 Но тут Виктор застонал.
  – Он приходит в себя, - запаниковала я.
 – Ничего, ничего, - успокаивал меня Аха.  - Давай отвлекай его, расскажи ему, как ты его любишь, ему будет легче, а я буду в это время зашивать рану.
Я растерялась. Виктор открыл глаза и стиснул зубы так, что у него побелели скулы. Он замотал головой, но при этом молчал! Я опустилась перед ним на колени.
- Любимый мой, дорогой, - начала я…, и полились слова любви, которые я, кажется, никому и никогда не говорила. Да и знала ли я раньше эти слова?! Откуда они у меня взялись?! Я наклонилась к нему, гладила и целовала его руки, по моим щекам текли слезы, а я продолжала, уже не замечая ничего и никого вокруг! Ни этого убогого сарая посреди огромной безжизненной пустыни за тысячи километров от моего дома, ни безмолвного туарега  с инструментами в руках. Неужели это та самая Любовь, которую я ждала всю жизнь, о которой говорил мне дядя? И мне уже абсолютно все равно, кто этот беспомощный человек, распростертый передо мной на грязной  соломе, о котором я не знала ровным счетом ни-че-го!  Ни его национальности, ни местожительства, богат он или беден, женат или нет, я даже фамилии его не знала! И как долго я шла к этой любви! Если бы сейчас на небесах раздалась музыка, я бы ничуть не удивилась. И это был бы мой любимый второй концерт Рахманинова - гимн человеку, идущему сквозь бури, навстречу ветру и непогоде. Преодолевающему все преграды на своем нелегком пути! Значит, права была старая цыганка, когда сказала, что я еще встречу свою любовь, только мне надо не упустить ее! Вдруг я услышала слабый голос Виктора:
- Алина, любовь моя!
Ахамук поднялся с колен и задумчиво произнес:
- Поехать что ли в Россию за невестой?
 И этот его недоуменный вопрос, обращенный к самому себе, разрядил обстановку. Я рассмеялась, вытирая слезы, а на губах Виктора появилась слабая улыбка.

 В течение всего дня я делала Виктору уколы. Краснота и отек спали, самочувствие его улучшилось, но на ногу он, конечно, наступать не мог. Аха дал ему снотворное, и он большую часть дня проспал, ему нужно было набраться сил перед трудной дорогой. Когда он просыпался, то расспрашивал меня о Москве, моих родных, работе. Мы говорили обо всем на свете, но о себе он почти ничего не рассказывал. Я только узнала, что по линии отца он – русский, его предки эмигрировали из России во время Октябрьской революции.
Ахамук появился, когда наступила ночь, и в деревне затихли все звуки, даже собаки улеглись спать.
- Охрана спит, - сказал он, - я подсыпал им в еду снотворное, но машину я оставил на всякий случай за деревней, так что идти нам далеко. Положи руки нам на плечи, - сказал он Виктору.
«Господи, только бы не споткнуться в этой зловещей тьме», - думала я, поддерживая Виктора.  До машины мы добрались довольно быстро и без приключений. Это был джип с открытым верхом. Было так холодно, что у меня зуб на зуб не попадал.
- Давайте быстрее, вдруг кто проснется, - торопил нас Аха.
Усадив Виктора, я укрыла его одеялом, которое лежало на заднем сиденье, и, прижавшись к нему, закуталась сама. Машина шла медленно, но дорога была твердой, как Ахамук угадывал в темноте куда ехать, осталось для меня загадкой, навигатора у него не было. Трудно сказать, сколько мы ехали, поездка казалась мне бесконечной. 
- Нам осталось недолго ехать, - предупредил Аха. – Алина тебе придется надеть паранджу, мало ли кто нам встретится. Она лежит у тебя в изголовье.
Я натянула воняющую верблюдом пыльную паранджу, и мне сразу стало теплее, я даже задремала.
Но вот джип остановился, послышались голоса. Мы стояли у блокпоста. Занимался рассвет. Я натянула одеяло Виктору на голову, шепнув ему: - Молчи, милый. - Сердце забилось пойманной птицей. Аха вышел из машины и пошел к часовым. Послышались веселые голоса, смех. Но вот он идет назад… один, значит все в порядке.  Я успокоилась. Машина тронулась, минут через десять раздался веселый голос туарега:
- Все, господа, приехали. Теперь будем ждать попутную машину для вас, авось повезет, - засмеялся он.
И нам повезло, вдали показался легковой автомобиль, оказавшийся  старой облупленной развалюхой, но это было даже к лучшему. Водитель, увидев заветные зеленые бумажки, сразу же согласился  подвезти нас. Ахамук что-то долго говорил ему, потом повернулся ко мне.
- Ну, прощай, девочка, - грустно сказал он, - желаю тебе счастья.
Я вынула визитку и протянула ему.
- Держи, может и правда, окажешься когда-нибудь в наших краях.
- Ты тоже запомни мое полное имя, меня зовут Ахамук аг Мажи.
Он пожал мне руку и, повернувшись к Виктору, строго произнес:
- Береги ее, англичанин, тебе крупно повезло. – Потом развернулся и зашагал к джипу. Мне почему-то стало грустно. Машина тронулась и довольно скоро я увидела железные решетки забора английского посольства.
- Останови машину, - велел водителю Виктор. Он повернулся ко мне: – Алина, тебе не надо там показываться, я не хочу тебя в это впутывать.
- Но ты сам не дойдешь, - возразила я.
- Помоги мне добраться до ворот, а потом уйдешь, а водитель пусть подождет тебя.
Мы выбрались из машины, Виктор обнял меня и запрыгал на одной ноге. До ворот было метров сто.
- Обопрись на меня сильнее, тебе так будет легче, - предложила я.
- А я не раздавлю тебя?
- Какой у тебя рост? - спросила я, чтобы отвлечь его.
- Шесть футов и три дюйма, - заученно ответил он. Потом спохватился:  - Метр девяносто.
- А вес? Если ты сейчас скажешь в фунтах, я …укушу тебя, - грозно добавила я.
Он расхохотался: - Девяносто один килограмм.
- Всего-то! - храбрилась я.
 Но вот и ворота. Неужели сейчас я расстанусь с ним?! Сердце заныло. Виктор прислонился к забору. Черты его лица заострились, видно, нелегко ему далось это путешествие.
- Алина… - начал он.
Я испугалась, мне показалось, что он сейчас скажет что-то ужасное, что разрушит мое и так хрупкое счастье.
- Не надо, не говори ничего, - прошептала я, - я не хочу ничего слышать. Просто… поцелуй меня на прощанье.
Он наклонился ко мне, и я увидела его измученные болью глаза! Глаза, в которых был свет любви! Неужели я не ошибаюсь? Он притянул меня к себе, и я ощутила его твердые теплые губы на своих губах. Я прижалась к нему всем телом, потом оторвалась от него, сунула в руку визитку, и побежала к машине. Рыдания душили меня.
- Я найду тебя, Алина! – услышала я его голос.

Глава 11

Потянулись тоскливые, полные ожидания дни. Я не написала статью о событиях в Египте, и не стала ничего объяснять Глебу. Он наскакивал на меня с расспросами, грозился принять против меня меры, но я молчала, и он, в конце концов, отстал от меня, и только иногда я замечала на себе его недоумевающий взгляд. Мои родственники тоже не могли  понять, что же со мной происходит. Мама попыталась вызвать меня на откровенный разговор, но у нее ничего не вышло. Да и ей было не до меня. Саша назначил день свадьбы, она должна была состояться в Москве, хлопот и забот хватало всем. И обо мне на время забыли. И только бабушка смотрела на меня все понимающими глазами, но вопросов не задавала, за что я была ей благодарна.
Прошла неделя, за ней вторая, третья. Мы отгуляли на Сашиной свадьбе. Его жена, ее звали Наталья, мне очень понравилась. Живая, непосредственная, и в то же время серьезная и деловая, она, похоже, была по уши влюблена в моего брата. Я была рада за них, хоть кто-то из моих близких будет счастлив.
Но вот прошел еще месяц. Пришла весна. Ее уверенная поступь радовала отвыкших за долгую зиму от тепла москвичей, на их лицах наконец-то стали появляться улыбки. Улицы и бульвары украсили клумбы с разноцветными тюльпанами, газоны зеленели свежей травой, а я все ждала, когда же объявится мой любимый. Эта любовь стала для меня наваждением. Я засыпала и просыпалась с мыслями о нем, на улицах я видела его в толпе, бросалась за ним, а потом извинялась перед прохожими, объясняя, что обозналась. Так прошумела весна, и мы дождались лета.
И вот однажды я шла по улице к метро, это был центр города, и обратила  внимание на небольшой храм. Я часто бывала в этом месте, но почему-то думала, что эта старая маленькая церковь, прячущаяся за высокими деревьями,  недействующая, возможно, там был какой-нибудь музей. А сейчас я вдруг увидела священника, который входил в храм, и решительным шагом направилась к нему. Мое отношение к Богу и вере было, наверное, как и у многих моих ровесников, неоднозначным. По правде  говоря, я не считала себя верующим человеком. Нет, я надеялась, что Христос есть, что Он жил на Земле. Как-то теплее становилось на душе от мысли, что Он, будучи  Богом, был еще и человеком, жил среди людей и испытывал те же чувства, что и мы. А познав людские страдания, Он мог лучше понять нас и в трудную минуту прийти на помощь. От этого Его образ становился ближе и понятнее. Однако в храмах я бывала редко, а, находясь там не испытывала тех светлых чувств, о которых говорили другие. На меня угнетающе действовала обстановка, царившая там: обилие темных ликов святых, строго взирающих с высоты своей святости на нас, грешных, полутемные помещения, и даже уходящий ввысь купол не вызывал чувства облегчения. А может, это мои грехи придавливали меня?
 Я вошла в храм и оказалась в маленьком круглом пространстве, полном света и, как ни странно, воздуха. Старенькая прислужница возилась за стойкой, перебирая книги, в дальнем углу молодой священник болтал по мобильнику, а больше в храме никого не было. Я купила свечу и подошла к самой большой иконе с изображением Святителя. Зажгла свечку, поставила ее, и задумалась. Молитв я не знала, поэтому я начала так: «Господи Иисусе Христе, прости мне мои грехи тяжкие! Я, заблудшая раба Твоя, обращаюсь к Тебе только в самые трудные минуты моей жизни. Прости, и помоги, потому что кроме Тебя мне никто не может помочь! – Чем дальше я молилась, тем горячее становилась моя молитва. - Прошу Тебя, Господи, помоги мне хоть раз увидеть моего любимого! Если мне не суждено быть с ним, я смирюсь и постараюсь пережить это. Но я должна увидеться с ним! Эта любовь измучила меня, и если я не увижу его, я сгорю в этом костре полыхающих чувств! Прошу, не оставь без внимания мою просьбу!». Я перекрестилась, и  с чувством облегчения и с надеждой в сердце покинула храм.
Однако время шло, а в моей жизни ничего не менялось, и мои надежды на встречу с любимым стали угасать. «Ну что ж, - думала я, - видно, я, и правда, не заслужила Божью милость, и у Него, несомненно, много других более важных дел, чем моя ничтожная просьба».

Как-то утром, когда я еще спала, просидев полночи в Сети, раздался телефонный звонок. Это был Глеб:
- Хватай свой «тревожный» чемоданчик и бегом в редакцию, - без всяких предисловий скомандовал он.
- Да что случилось? Ты можешь толком объяснить?
- Придешь – узнаешь. Я сказал бегом! – прокричал он в трубку.
«Да вот так прямо и побежала! – разозлилась я. Я вам что, раба на галерах?!» Я приняла  душ, выпила кофе и, схватив свою дорожную сумку, отправилась в издательство. Перед кабинетом Глеба меня остановила секретарша:
 - Алина, тебе придется подождать, у него посетитель, - извиняющимся тоном сказала она.
- Света, ты знаешь, кто у него?
- Ой, не знаю, Алина, но, походу, важная птица, он прямо рвет и мечет. Я уже два раза кофе приносила.
Глеб, видно, услышав мой голос, выскочил из кабинета, как ошпаренный, что было совсем на него не похоже, и, подскочив ко мне, зашипел:
- Ну, где ты ходишь? Сколько можно тебя ждать?
«Интересно, что же все-таки за «шишка» у него в кабинете, что он так бесится», - улыбнувшись, подумала я.
Я вошла в кабинет вслед за Глебом. У окна спиной ко мне стоял высокий атлетически сложенный мужчина. Сердце тревожно забилось.
- Знакомься! – сказал Глеб, - это наш коллега из лондонского бюро CNN, Виктор Пронский.
Он повернулся, и я увидела его лицо. Он улыбался так светло и радостно, что мое сердце наполнилось надеждой, а глаза…  в его глазах… была любовь! Неужели я дождалась его, и он меня любит? Меня охватили такие сильные чувства, что я, словно окаменев, не могла сдвинуться с места! Он подошел ко мне, осторожно положил мне на плечи руки, и, заглянув в глаза, тихо произнес:
- Здравствуй, Алина!
Глеб, удивленно смотревший на нас, проговорил: - Так вы знакомы? – Он собрал со стола бумаги и ринулся из кабинета, бормоча на ходу: - Я сейчас… Мне нужно…
Я не могла  вымолвить ни слова. Слезы, хлынувшие из моих глаз, перешли в рыдания. Я судорожно всхлипывала, размазывая их по щекам и не сводя с него взгляда.
- What’s  the matter, baby? (В чем дело, детка?) - Перешел он на английский, доставая из кармана платок и вытирая им мое лицо. Злость охватила меня.
- Какая я тебе бейби, чертов иностранец! - Я заколотила кулачками по его широкой груди. – Где ты пропадал так долго?
Я прижалась к нему, обхватив его за шею, и заревела белугой. Он облегченно рассмеялся:
- Слава Богу! Я так боялся, что ты забыла меня!
Дверь приоткрылась, и, выглянуло растерянное лицо Глеба.
- Да входи уже, хватит скрываться, - засмеялась я, вытирая слезы.
- Ну, вот и хорошо, - довольно сказал он, подходя к нам.
- Не поняла, что хорошо, - подозревая подвох, спросила я.
- Машина готова, стоит у подъезда, водитель уже ждет вас, так что можете отправляться.
Я перевела взгляд на Виктора.
- Благодарю, вас, Глеб, - сказал он, пожав ему руку.  Он повернулся ко мне, - Я все объясню тебе, пойдем, - он подхватил мою сумку, и, взяв меня под руку, повел из кабинета.

- И куда же мы едем? – первым делом спросила я Виктора, когда он усадил меня в машину.
Он кивнул на водителя, и сказал по-английски:
- Я не хочу, чтобы нас слышали чужие уши, так что перейдем на мой язык.
Я бросила взгляд на водителя. Его звали Роман, я немного знала этого смазливого парня, ловеласа и неисправимого сплетника, все свободное время болтающего с нашими девицами. Досужих пересудов мне все равно не избежать, да я их никогда и не боялась, но и поставлять новую информацию любителям почесать языки я не собиралась. Поэтому я спросила по-английски:
- Ты можешь мне все объяснить? Я ничего не понимаю.
- Для этого я должен тебе немного рассказать о себе.
«Да уж давно пора, - подумала я. - Вот только к чему мне готовиться, к хорошему или плохому? Но мне, собственно, все равно, я готова услышать все что угодно». Я припала к нему, не обращая внимания на любопытный взгляд Романа, и приготовилась слушать.
- Я тебе говорил, что мои предки родом из России. Моя прабабушка - княжеского рода, впрочем, как и мой дед. Родители прабабушки жили в Петербурге, а еще у них было большое имение недалеко от столицы. Во время революции они эмигрировали, сначала в Париж, потом переехали в Лондон, потому что там у них были родственники. – Он вздохнул, - моя прабабушка была замечательной женщиной. Она очень любила Россию, и очень тосковала о ней, когда ее увезли, ей было семнадцать лет. Это она привила любовь к вашей, - он поправился, - нашей стране не только своей дочери, но и мне. Да-да, не удивляйся, она прожила долгую жизнь и умерла в девяносто два года. У нас в роду все долгожители, надеюсь, и я проживу не меньше. – Он засмеялся.
«Как интересно! - подумала я. - Мои предки по маминой линии тоже долго живут, прабабушка Мария, несмотря на свою трудную судьбу, умерла в девяносто четыре года. Да и бабушке уже перевалило за восемьдесят пять».
- А сколько тебе лет? - беззаботно спросила я.
- Тридцать пять, - быстро ответил он, а потом рассмеялся, - ах ты, хитрюга!
- Ну, ты же не девушка, чтобы скрывать свой возраст, - резонно заметила я, а потом спохватилась, - так куда же мы все-таки едем?
- В Бакшу!
- Куда???  - Я в ужасе отпрянула от него. - Так ты… - слова застряли у меня в горле, - ты приехал не ко мне? И почему в Бакшу?
- Так я и знал, - вздохнул он. – Успокойся, пожалуйста, - он ласково обнял меня и притянул к себе. – Не хотел тебе рассказывать раньше времени, но видно придется. – Понимаешь, моя бабушка … она вырастила меня. – Он помолчал, опустив голову. – Моя мать – англичанка, знатная дама, все свое время она посвящает светской жизни. Допускаю, что она любит меня, я ведь ее единственный ребенок, но… в детстве я очень редко видел ее, моим воспитанием занимались отец и бабушка. Отец умер, когда мне было двенадцать лет, через год мать вышла замуж за очень богатого человека, пэра Англии, и ей совсем стало не до меня. Я переехал жить к бабушке, - он помедлил, - ей я обязан всем хорошим, что есть во мне. Но еще больше я обязан прабабушке.  Она научила меня русскому языку, привила любовь к России и ее культуре. – Он вздохнул, - теперь ты понимаешь, что они значат для меня. Так вот, три года назад мы с бабушкой были в России, в Петербурге. - Он оживился. – Мне очень понравился этот город, знаешь, я много ездил по миру, но, если бы меня спросили, где я хотел бы жить, я бы остановил свой выбор именно на этом городе. – Он весело рассмеялся, - а может, это просто зов крови?
- Ты говорил о бабушке, - напомнила я.
- Да, она была в восторге от поездки, но ее мать все время вспоминала большое русское село, где она часто гостила у родственников, и бабушка очень хотела побывать там, но в тот раз у нас не получилось.
« И очень хорошо!», - подумала я, а вслух спросила: - Почему же ты сейчас не взял ее с собой?
- Она сильно ослабла в последнее время, боюсь это серьезно. Поэтому, как ты понимаешь, я должен выполнить ее просьбу и побывать в этом селе. Не знаю, чем уж оно им приглянулось, - улыбаясь, добавил он.  – Но поверь, главное для меня – это ты! Я нашел тебя, а когда попросил Глеба, чтобы ты  сопровождала меня в поездке, с удивлением узнал, что твои предки родом из этого села. Алина, прошу тебя, не отводи взгляд. Мне так нравятся твои глаза! Когда я впервые увидел тебя, эти волшебные глаза, которые  соперничали по блеску с изумрудами в твоих ушах и на шее, и были такими непокорными, очаровали меня, навсегда! Я грезил ими все долгие месяцы, пока, наконец, снова не увидел тебя…, чтобы в очередной раз потерять.
Он задумался, на лицо набежала тень, а складка на лбу стала еще глубже.
«Как странно он говорит! – думала я. - Какой непривычный, несовременный язык! Да, но ведь русскому его учила прабабушка, а она была воспитана на  русской классике и поэтах Серебряного века. Но как мне нравятся эти чарующие, ласкающие слух слова. Может, о любви именно так и нужно говорить? Вот и я заговорила на том же языке», - усмехнулась я. Но тут другая мысль омрачила меня:
- Как долго ты пробудешь здесь? – с замирающим от недоброго предчувствия сердцем, спросила я.
Он нахмурился: «Я улетаю завтра в полдень, но поверь мне, - он развернулся ко мне всем корпусом, и горячо продолжал: - Я скоро вернусь, верь мне, любимая!
Я взяла его большую сильную руку и прижалась к ней щекой.
- Как долго я ждала тебя! -  вздохнула я. – Что ж, подожду еще.

Мы проговорили всю дорогу, и я очнулась только, когда машина свернула с трассы и запрыгала по ухабам проселочной дороги. Я подумала, что мне нужно подготовить моего любимого к тому, что он сейчас увидит.
- Витя, - начала я, - боюсь, что тебя разочарует это село. Понимаешь…
- Алина, можешь не продолжать, я слежу за вашей периодикой и дискуссиями в Интернете. Поэтому я в курсе ваших проблем в сельском хозяйстве.
«Да, но ты не видел этого воочию, - с горечью подумала я. - Ну, что ж предоставим тебе такую возможность. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».
Я попросила Романа остановить машину у здания администрации. Мы прошли мимо него к зарослям густого терновника и каких-то молодых деревьев, обошли их стороной, и вышли на открытое пространство.
- Вот здесь был большой барский, как его до сих пор называют, парк, за ним - сад, - сказала я. - Некоторые усадебные постройки дожили до наших дней, и в них размещаются разные учреждения. От парка осталась только аллея голубых елей слева от нас.
С правой стороны в соснах, сверкающих на солнце медовой корой, виднелось старое двухэтажное здание. Недалеко от него сиял купол нового храма. Вдали перед нами местность шла под уклон, там как говорил мне Денис, раньше были каскады прудов. А дальше она поднималась, и виднелась кромка могучего, простирающегося на весь горизонт леса. Этот среднерусский пейзаж был прост и незатейлив, как и голубое, словно выцветшее небо с белыми перистыми облачками, проплывающими над нашей головой, но в этом и была его прелесть. Я представила, как красиво было здесь раньше, и поняла, почему прабабушка Виктора всю жизнь вспоминала это место.
Виктор задумчиво оглядывал окрестности, а потом вдруг тихо произнес:
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
Я вздрогнула.
- Откуда ты знаешь эти стихи?
- Их написал мой родственник, поэт, который жил здесь в детстве у своего деда в начале прошлого века. – Он повернулся ко мне и неожиданно спросил: - Где-то здесь недалеко было еще одно имение, где хранились архивы Бориса Мансурова. Он был управляющим делами Палестинского комитета. Этот комитет занимался подбором участков в Иерусалиме, для приобретения их в вечную российскую собственность. Он работал под эгидой великого князя Константина. Ты что-нибудь знаешь об этом?
- Я слышала о Мансурове и его архивах. У него еще была большая коллекция. Но от этой усадьбы не осталось и следа, как и от усадебной деревни. А архивы и коллекция, которые относятся к его поездкам в Палестину и Ближний Восток, хранятся в районном музее, но я там не была. Говорят, что там есть несколько портретов из Бакшинской усадьбы, и на одном из них, предположительно, изображен сам Мансуров.
- А далеко до этого города? – спросил Витя, а потом разочарованно добавил, - Все равно мы туда сегодня не успеем. Ладно, отложим до следующего раза. Мне обязательно надо увидеть эти документы. А где твое родовое гнездо, оно не сохранилось? – заинтересованно спросил он.
Я улыбнулась. - Ну что ж, поехали.
Что-то неуловимо изменилось в облике знакомой мне улицы, по которой мы ехали, сначала я не поняла, что именно. Но, приглядевшись, увидела, что заборы в некоторых усадьбах отремонтированы, кое-где дома сверкали новой кровлей. Даже старый колодец с «журавлем» напротив нашего дома украшал новый сруб. Неужели что-то стало меняться к лучшему?
Баба Аня возилась на огороде. Я пошла к ней, пока Витя с интересом оглядывал округу, надо было предупредить ее о появлении в моей жизни Виктора.
- Алинка,- заулыбалась она. - Как я рада, что ты приехала! А кто это там во дворе? – она взглянула на меня и, кажется, все сразу поняла.  -  Значит, забыла Дениса, - грустно произнесла она. - И-их, а он-то как любил тебя! – она укоризненно покачала головой, потом вздохнула. – Ну да ладно, что ж теперь поделаешь. Ты уж прости меня, старую дуру, Денис был мне как сын. Его нет, а ты молодая, тебе нужно дальше жить. Пойдем уж, познакомишь меня со своим женихом.
Она направилась к дому, подошла к Вите и, строго взглянув на него исподлобья, протянула ему узкую ладошку. 
- Анна Петровна, - поджав губы, сказала она.
Виктор ласково посмотрел на нее, бережно взял ее сухую натруженную ладонь в свои руки и поцеловал. Баба Аня смутилась, но виду не подала.
- Меня зовут Виктор, - сказал он. – А вы родственница Алины?
- Никакая я ей не родня, - пробормотала она, - но люблю ее как родную, так что не думай ее обижать, чужестранец.
Как она догадалась, что перед ней иностранец, я не поняла до сих пор.
- Пойдемте в избу, что на дворе-то торчать, - пробурчала баба Аня, и мы пошли за ней в дом.
В комнате было светло и чисто, на недавно вымытых полах лежали солнечные блики, на столе стоял букет полевых ромашек, а в открытое окно заглядывала ветка клена, сквозь которую пробивались лучи  солнца. Пока Виктор с интересом  рассматривал русскую печь, обходя ее со всех сторон, я достала гостинцы для бабы Ани. 
- А мне вас и угостить нечем, - смущенно проговорила она, - не варила я сегодня ничего, но я сейчас… - засуетилась она.
- Ничего не нужно, не беспокойтесь, - успокоила я старушку, - мы ненадолго, только посмотреть дом.
- Сколько же лет этому дому? – удивленно спросил Виктор.
- Да уж скоро сто будет. А когда свадьбу-то играть будете? – простодушно выдала она.
- А вот это мы сейчас и узнаем, - улыбнулся Виктор. – Как раз подходящее время и место тоже.
Он встал передо мной на одно колено, достал из кармана кольцо и, не сводя с меня глаз, произнес:
- Алина, я люблю тебя! Ты согласна стать моей женой? Обещаю, что буду предан тебе до конца своей жизни! - Он протянул мне кольцо.
Я молчала, задумавшись. Вот сейчас, наконец, исполнилось мое заветное желание, любимый человек, которого я так долго искала и ждала, сделал мне предложение. Готова ли я принять его? Ведь он знатного рода, он из чужой страны! А я? Смогу ли я полноправно войти в его семью? Понять и принять их образ жизни с моим непокорным характером будет совсем нелегко. И как он отнесется к моим родным? Что если наступит миг, когда он напомнит мне о разнице в нашем происхождении, или… хуже того, не скажет ни слова, но я прочту в его глазах немой укор или даже…презрение? «Вот и тебя, дитя двадцать первого века, накрыл пресловутый мезальянс, – мысленно усмехнулась я. Хорошо хоть, что благодаря дяде у тебя есть состояние, и ты не будешь зависеть от мужа». Вовремя я вспомнила дядю, все сразу стало на свои места. Я посмотрела на любимого и увидела в его глазах тревогу и боль.
- Я, кажется, знаю, о чем ты думаешь, - сказал он.-  Мое происхождение и знатность моего рода не принесли мне ни любви, ни счастья. Неужели ты думаешь, что я променяю тепло любви и преданность на пустоту титулов и званий? Да и время сейчас другое.
Я взяла его за руку, и, улыбнувшись, громко сказала: - Да! Я согласна!
Он надел на мой палец кольцо, подхватил меня на руки, и закружил по комнате. Эмоции захлестывали нас обоих, и мы не могли выговорить ни одного связного слова. Баба Аня подошла к иконам, сняла одну из них и изрекла:
- Алина, я хоть и не твоя мать, но это дом твоих предков, поэтому я хочу тебя благословить. Она перекрестила нас с Виктором иконой и  торжественно произнесла: - Любите и берегите друг друга и… побольше вам деток!
 Моя милая старушка вытерла слезы краем платка и вышла из комнаты. Когда она вернулась, я, увлеченная разговором со своим любимым, не сразу заметила у нее в руках какой-то предмет, завернутый в ткань. Она положила его на стол, развернула и позвала меня.
- Алина, ты искала какие-то ножницы?
Я оторвалась от Виктора и подошла к ней. На столе, на куске плотной ткани лежали небольшие, почерневшие от времени ножницы. Я взяла их в руки и щелкнула лезвиями. Старинная вещь оказалась в рабочем состоянии. У основания лезвий я заметила какие-то выдавленные знаки. Я стала их рассматривать. Виктор заглянул мне через плечо, а потом вдруг хрипло произнес:
- Можно мне посмотреть?
Он поднес ножницы к глазам, лицо его побледнело.
- Откуда они у тебя? 
- Эти ножницы принадлежат нашему роду, их передавали у нас из поколения в поколение, не знаю, как память или реликвию. Но во время войны они пропали, и я их разыскивала. Баба Аня, а где вы их нашли?
- Да не нашла я их, - откликнулась старушка. – Мне их недавно принесла одна бабенка с нашей улицы. Про эти ножницы уже все село знает. Она сказала, что украла их у Лизы, когда помогала им собирать вещи перед переездом в райцентр. Все болтают, что эти ножницы заколдованные, и приносят любовь. Вот бабы и помешались на них. Но только не помогли они никому, вот она и решила их вернуть, - она опустила голову, - когда с Денисом беда приключилась.
Я молчала. Неужели все это мне не снится, и этот последний артефакт, который я так долго искала, нашелся именно сейчас!
Виктор, продолжая внимательно разглядывать ножницы, тихо сказал:
- Они принадлежат нашему роду. Видишь эти знаки? Это наше родовое клеймо, у нас сохранилось несколько вещей с ним. – Он замолчал, пораженный какой-то мыслью. – Так, значит, она это имела в виду? – пробормотал он.
Я ничего не понимала. Он взял меня за плечи, и, глядя мне прямо в глаза, произнес:
- Когда я уезжал сюда, бабушка сказала мне, что в России я найду девушку, которая станет моей женой, и она будет нашего рода. Я еще подумал тогда, что, видно, у старушки совсем плохо со здоровьем, ну, ты понимаешь, что я имею в виду. А, оказывается, она была права. – Он опять задумался.
До меня стал доходить смысл его слов.
- Так ты… - пробормотала я.
- Я прапра…внук того князя, который влюбился в твою прапра…бабку. Эту историю у нас передавали из поколения в поколение, правда, шепотом. И однажды я, маленький мальчик, подслушал, как прабабушка рассказывала ее своей дочери. Тот бедный князь, которого звали Кирилл, так и не разлюбил свою крестьянку. Он нарисовал ее портрет, и, когда он умер, портрет нашли у него под подушкой. Говорили, что та синеглазая девушка была очень красива.
«Вот так история!  - думала я. - Кому расскажешь – не поверит, поэтому лучше уж ничего не говорить. Правда, от родных это все равно не скроешь. Ну и бабушки у нас!»
Мы попрощались с бабой Аней и отправились дальше. Мне нужно было повидаться со Степаном Ильичом, да и хотелось показать Вите, что не все в этом селе так плохо, есть и перемены к лучшему.

Глава 12

Скотный двор, к которому мы подъехали, был обнесен новым забором, рядом со старым коровником строился новый, просторнее и выше старого. Широкие ворота украшала вывеска «Сельхозобъединение имени Дениса Карева». Я вздохнула, увидев ее. Степана Ильича мы нашли в офисе, как назвал его сторож. Это был новый дом из свежеструганных бревен. Фермер поднялся мне навстречу, широко улыбаясь.
- Алина, добро пожаловать к нам!
Дверь открылась, и в нее протиснулся высокий крупный мужчина. Он поднял голову, и я увидела копию Степана Ильича, только моложе и гораздо массивнее.
- Отец! – энергично начал он, но, увидев нас, замолчал. Он повернулся ко мне и без предисловий бухнул:
- Ну, вот и довелось вас увидеть вживую, а не только по скайпу!  Здравствуйте, Алина! - он улыбнулся так широко и по-детски радостно, что я тоже заулыбалась, подавая ему руку. – А это Виктор – мой жених,  - представила я любимого.
- Павел, - обратился к сыну Степан Ильич, - покажи гостям нашу ферму, а меня прошу извинить, у меня тут неотложные дела. А через часок прошу вас к нам в дом, мы гостям всегда рады, а таким тем более.
Ферма поразила меня чистотой и порядком, коров не было, они были еще на пастбище, но доярки уже готовили аппараты к дойке, скотники раскладывали траву по кормушкам. Все работники были в чистых синих  комбинезонах. Виктор с любопытством разглядывал все вокруг, Павел, размахивая руками, воодушевленно рассказывал об их последних успехах. К нам подошла его жена, миловидная изящная женщина, которая, как, оказалось, была зоотехником, и пригласила нас посмотреть телят. Ясли, как их назвала Валентина, были больше похожи на большую больничную палату, разделенную на секции. Маленькие бычки и телочки, лобастые и ясноглазые, ласково, но энергично толкали мордочками Валентину в руки и живот, откликаясь на появление своей любимицы.
Умиротворенные и уставшие мы отправились к фермерскому дому, где нас встретила улыбающаяся Зоя, и пригласила в гостиную к столу.
- Отведайте нашего угощения. Чем богаты – тем и рады, - смущенно  проговорила она, теребя фартук.
Глаза Вити округлились, когда он увидел большой стол, весь заставленный тарелками и блюдами с едой.
- И вы говорите, что плохо живете?! – удивленно воскликнул он. – Здесь же можно накормить десять человек!
- Большому куску рот радуется! – засмеялся Павел, шумно усаживаясь за стол. - А на Руси испокон веков работника сначала кормили, а потом уж, поглядев, споро ли он ест, брали на работу. А мы и работники хорошие, и пожрать не дураки! – захохотал он, накладывая себе полную тарелку.
- Давайте помянем Дениса, - поднимая рюмку, произнес Степан Ильич. Если бы не он – ничего бы у нас не получилось.-  Мы молча выпили, и стали закусывать. Степан Ильич наклонился ко мне.
- Спасибо вам, Алина, за деньги, они нас очень выручили, ведь эти кредиты разорят кого угодно.
- Не стоит благодарности, Степан Ильич, это деньги Дениса, а его мечтой было помочь землякам поднять село.
 Здесь, дорогой читатель, я должна кое-что пояснить. После смерти Дениса выяснилось, что он завещал мне свою квартиру и участки земли в Бакше. Квартиру я продала и перевела деньги на счет сельхозобъединения.
- А какие у вас планы на будущее? - вдруг спросил Виктор.
Степан Ильич вздохнул:
- Планов-то у нас громадье, как говорил наш известный поэт, да вот осуществить их дело трудное, почти невозможное.
- Да ладно тебе, батя, прорвемся, не впервой, - успокоил его сын, налегая на закуски.
Мне все больше нравился этот неунывающий богатырь, который, как я знала, был отличным агрономом. Его энергичная натура очень хорошо дополняла степенного и расчётливого Степана Ильича.
- Почему бы вам не заняться агротуризмом? – продолжал Витя. Во всем мире это процветающий бизнес, пользующийся все большей популярностью.
- А что, отец, ведь это отличная идея! – воскликнул Павел. -  Я немного читал об этом. Привлечем наших женщин и старух. Нечего им сплетни по селу разносить, пусть лучше делом займутся. А всякого старья у нас по амбарам да сараям сколько валяется! Я вот не раз пытался выбросить этот  хлам, деревянные прялки и веретена, да мать не дает. Если их отремонтировать да подновить, они как раз могут пригодиться. А натуральное хозяйство сейчас и для наших горожан экзотика, а уж для иностранцев…. Да и потом, агрохолдинги в нашем районе и области  уже есть, а вот это дело совсем новое, мы будем первые. К нам поедут туристы со всего света! Представь, какие перспективы перед нами откроются!
 Степан Ильич нахмурился.
- Прялки, веретена, э-эх! – передразнил он сына. – Да ты хоть понимаешь, что говоришь! Туристы со всего света! Где твои избалованные туристы будут мыться? В нашей общественной бане? А ходить они будут в нужники во дворе? А потом фотографии «очка» появятся в вашем Интернете! Вот красота-то будет! Ты еще о наших дорогах забыл!
- А что дороги? – возразил присмиревший, но не сдающийся  Павел. - Пусть наши дороги сначала тоже будут экзотикой для туристов. А потом, когда, мы немного заработаем, и до них руки дойдут. И еще, когда наши чиновники увидят, что к нам едут иностранные туристы, они же испугаются, и, наверняка, помогут нам построить дороги. Это же психология, отец. Вот только реклама, - он задумался.
- С рекламой я могу помочь, - подал голос Витя.
- Так это ж совсем другое дело! – обрадовался Павел.
 Степан Ильич не отступал, он нагнул голову, а потом уверенно произнес:
- Нам сейчас это не потянуть, можешь ты понять? Надо строить новые дома, бурить скважины. Если уж вы хотите заманить туристов экзотикой, то нужно рядом с ними строить русские бани. А чтобы они попали в лес по грибы да по ягоды, да с удочкой на зорьке посидели - нужно еще и мост через реку менять, наш-то старый совсем развалился.  Да и кто этим всем займется, ведь это не простое дело, здесь все нужно рассчитать. Специалисты нужны! Эх, был бы жив Денис! – Он повернулся ко мне,  - А что вы об этом думаете, Алина?
У меня уже появилась одна идея, но озвучивать ее пока было рано. Поэтому я сказала:
- Я тоже думаю, что пока это преждевременно. Но идея действительно очень интересная, и я постараюсь вам помочь. Обещаю, что в самое ближайшее время обязательно подумаю над этим.
Виктор встал из-за стола и сказал, улыбаясь:
- Дорогие хозяева, благодарим за радушный прием и щедрое угощение, но нам пора ехать. - Он выразительно посмотрел на меня.
Все шумно поднялись и пошли к выходу, Павел, похлопывая Витю по плечу, рассказывал ему какой-то анекдот, и сам же над ним громко смеялся. Мы подошли к машине, где нас уже поджидал довольный Олег, которому Зоя накрыла ужин в саду под старой яблоней, и, попрощавшись с хозяевами, сели в машину.
- Слушайте, - захлебываясь от восторга, начал Олег, - какие же у них вкусные молочные продукты! Я такого молока никогда в жизни не пробовал! Живут же люди!
- А ты знаешь, сколько они работают?! – не выдержала я.
Витя наклонился ко мне и, тревожно заглядывая в глаза, спросил:
- Милая, кто такой Денис? И кем он был для тебя?
Я растерялась, нет, я не собиралась от него ничего скрывать, и все-таки сейчас я не была готова рассказать ему обо всем.
- Ты любила его?
«А-а, значит, ты ревнуешь меня», - удовлетворенно подумала я. - А кто тебе та блондинка, которая была с тобой на балу?
- Какая блондинка? – напрягся он.
- Ну, та, с которой ты сидел за столом?
-А-а, так это Джуди, моя дальняя родственница. Ты ревнива? – рассмеялся он. – Успокойся, дорогая, я люблю только тебя.
- А я тебя, - твердо ответила я.
Он помолчал.
- Мы с тобой взрослые люди и у каждого есть свое прошлое. Расскажешь о Денисе, когда захочешь, и… если захочешь, - добавил он, и, обняв меня, притянул к себе.
Я прижалась к нему, вдыхая его запах. Когда же мы останемся, наконец, наедине?! За окном темнело, по обе стороны от дороги тянулся лес. Вдруг мотор «чихнул» раз, потом второй, Роман заерзал на своем месте, бормоча что-то под нос. Машина дернулась и остановилась. Водитель вышел из машины, открыл капот, и стал копаться в моторе. Виктор вышел к нему. Они оба заглядывали под капот, что-то оживленно обсуждая. Потом Витя вернулся ко мне и мрачно произнес:
- Похоже, мы приехали.
- И что мы будем делать?- спросила я, вернувшегося в машину Олега.
Он повернулся к нам.
- Нам остается только ждать. Я выйду на дорогу и буду «голосовать». Нам нужен буксир.
Минут через пятнадцать появилась большая фура. Водитель прицепил трос, повеселевший Роман уселся за руль, и объяснил нам, что здесь недалеко есть придорожный мотель для дальнобойщиков, куда мы и направляемся.
Мотель стоял метрах в двадцати от дороги. Хотя мотелем его даже с большой натяжкой было трудно назвать. Ветхое деревянное здание в два этажа, казалось, было построено еще при царе Горохе.  У здания были припаркованы почти вплотную друг к другу грузовые машины всех размеров и марок. Около них группами стояли водители. Они с интересом смотрели, на нашу машину. Роман повернулся к нам:
- Вы идите в гостиницу, а я сейчас пойду к водилам, они помогут починить мотор. – Он замялся, вот только денег у меня… - Витя полез в карман, и вынул две бумажки по пятьдесят евро.
- Хватит?
- Да хватить-то – хватит, - обрадовался тот, вот только помельче бы.  Виктор вынул еще несколько купюр в двадцать и десять евро.
- Держи, - протянул он их ему. - Но учти, что ночевать тебе придется в машине, мало ли что. А рано утром мы должны отправиться в путь.
- Конечно, конечно, все будет окей, не сомневайтесь.
Администратора мы нашли на втором этаже, поднявшись по шаткой деревянной лестнице, сбитой из старых разъезжающихся под ногами досок. Это была статная баба лет сорока, с густыми темными волосами, небрежно заколотыми на затылке. Одетая в черный рабочий халат, она мыла полы в коридоре, видимо, выполняя еще и обязанности горничной. Она сняла халат, под которым оказалось обтягивающее ее выдающуюся фигуру цветастое платье с глубоким вырезом, и повела нас вниз к столу, заменяющему стойку. Строго взглянув на нас, она потребовала паспорта. Виктор полез в карман, но я остановила его. Мне совсем не хотелось, чтобы в этом месте, где собирается такой разношерстный народ, узнали, что Виктор иностранец.
- Вот мой паспорт, - сказала я, доставая его из сумочки, - а он, - я многозначительно взглянула на Витю, - свой забыл. – Ну, вы же знаете мужчин…
Она понимающе посмотрела на меня и, скользнув взглядом по Виктору, спросила:
- Муж что ли? – Потом вздохнула и пробурчала: - Везет же некоторым! Но порядок есть порядок, - строго продолжала она. – Кто вас знает кто вы такие, меня полиция постоянно проверяет, может, вы преступники.
Я поняла ее, и, молча положила на стол две тысячные купюры, которые тут же исчезли в ящике стола. Виктор с интересом наблюдал за нами.
- Нам бы что-нибудь получше, - сказала я.
- Люксов у нас нет.
Вот насмешила! Можно подумать, что я ожидала увидеть в этой дыре люкс.
- Ладно, будет вам лучший номер, - хитро прищурившись, заявила она. – Но учтите - кровати там односпальные. И еще. Удобства у нас во дворе, за углом дома. Там и летний душ есть. В общем, найдете, - хлопнув рукой по столу, завершила она разговор, и повела нас к нашему номеру.
Открыв ключом хлипкую фанерную дверь, она окинула взглядом номер, проверяя все ли на месте, потом развернулась и, покачивая бедрами, удалилась. Виктор зашел в комнату, а я осталась стоять в дверях. Да…, лучший номер оставлял желать лучшего. Два небольших окна с пыльными  синтетическими шторами еле пропускали свет, такие они были грязные. Двустворчатый обшарпанный шкаф грозил  завалиться на бок при первом прикосновении, а в углах две допотопные деревянные кровати, разделенные тумбочками, были покрыты потертыми гобеленовыми покрывалами. Витя сбросил футболку и, подойдя к кроватям, стал сдвигать их. Не тут-то было!
- Не понял, - проговорил он, и, наклонившись, стал разглядывать ножки. – Да они прикручены к полу! – растерянно произнес он. Он поднял ко мне лицо, на котором отразилось недоумение. Я, не выдержав, рассмеялась, и подумала: «Нелегко тебе дается знакомство с родной землей». С трудом отведя взгляд от его накачанной фигуры, я пробормотала: - Отвернись, мне надо переодеться.
Он улыбнулся, но отвернулся. Я быстро сняла джинсы и кофточку и натянула легкий сарафан.
- Я в душ.
- Подожди, я с тобой, - остановил он меня. - Я не доверяю этим… водилам. Да и мне тоже надо принять душ.
На улице уже стемнело. Мы пошли по протоптанной тропинке за угол дома. Дорожка вилась мимо старого дерева, под которым стоял большой стол, где при свете фонаря мужики резались в карты. Когда мы проходили мимо них, разговор за столом смолк, и я услышала за спиной тихий голос: - Какая телка! Спинку не потереть? – Раздался приглушенный смех. Виктор мгновенно развернулся в их сторону, его кулаки сжались, мощный торс с напрягшимися мышцами в свете фонаря выглядел угрожающе, а глаза метали молнии. Мужики стали медленно подниматься из-за стола. Их вид не оставлял сомнений в том, что сейчас может произойти. Но тут самый старший из них примиряюще выставил вперед ладони и проговорил:
- Тихо, паря, тихо. Не кипешуй! Видишь, они просто завидуют тебе, правда, мужики? – он бросил на них красноречивый взгляд.
Мужики медленно опустились на лавку и снова взялись за карты. Я схватила Витю за руку и увела от этого опасного места.
Мы вернулись в номер освеженные и притихшие. За тонкой стенкой было слышно, как в соседней комнате шоферы стучат костями, играя в домино.- Рыба, - заорал один из них, так что я вздрогнула. Витя выключил свет и подошел ко мне.
- Любимая! - услышала я его прерывистый шепот. Его горячее дыхание коснулось моей щеки. Он стал расстегивать мой сарафан, путаясь в пуговицах, потом одним рывком стянул его, подхватил меня на руки и понес к кровати. Он опустил меня на постель, наклонился ко мне, но не успели мы улечься, как кровать заскрипела и «запела» всеми своими старыми пружинами. Раздался дружный хохот, и соседи за стеной стали отпускать соленые шуточки.
- Давай, парень, …люби ее, покажи ей небо в алмазах, - выкрикнул чей-то молодой голос.
- У вас что, специально такие стены делают, чтобы все было слышно? – недовольно произнес Витя.
- Ага, - расхохоталась я, - нас еще большевики приучили ничего не скрывать друг от друга. - И с болью в сердце подумала: «Как много тебе еще предстоит узнать о земле своих предков!»
Виктор сбросил на пол одеяло и подушки и прошептал: - Иди ко мне! - Я скатилась с кровати прямо в его нетерпеливые руки, зацепив свою сумочку, из которой нам на головы посыпались всякие мелочи, но мы уже ни на что не обращали внимания, не слыша ни скабрезностей за стеной, ни гудков машин за окнами. Мир подернулся дымкой и исчез! На этой грешной земле нас было только двое – Мужчина и Женщина! Небо приблизилось, и звезды засияли как алмазы!
Мы уснули только под утро. И мне приснился сон.
На зеленом лугу у реки группами стояли и смотрели на меня мои предки. Вот слева – прабабушка Мария с дочерью Надей. Рядом с ними прадед, он был такой же, каким я увидела его во сне на поле боя. И их сын Михаил, белозубый, с густой черной как смоль бородой. За ними – их родня, лица которых мне были незнакомы. Справа от меня стояла Матрена с мужем, молодые и серьезные как на фото. Перед ними - мой дед Владимир и Анатолий, его брат. А вдалеке у самой воды я увидела девушку в старинном сарафане с русой косой до пояса, ее обнимал молодой улыбающийся князь. Они держали за руки маленькую девочку в крохотных лапотках и с венком из ромашек на голове. Девочка помахала мне рукой. Картина дрогнула и исчезла.
И я услышала голос Дениса:
- Я же говорил тебе, любимая, что ты еще будешь счастлива. Лови, лови краткий миг счастья, не упусти его! Наши души, они как птицы в клетке – рвутся на свободу, бьются, бьются, ломая крылья! И вот, когда они, наконец, обретают свободу, то наступает…
Его голос стал слабеть и удаляться.
- Что наступает, Денис, что? – заметалась я.
- Блаженство, блаженство… - эхом раздалось сверху, и голос растаял.

Через месяц мы с Виктором поженились. А еще через восемь месяцев у нас родилась дочь. Мы назвали ее Мария. Когда она немного подросла, я поняла, что она как две капли воды похожа на ту маленькую девочку из моего сна.
Хэппи Энд! Хэппи энд?