Власть российская подарила мне Крым. Не только мне, но радоваться, казалось бы, надо каждому. Мне, побывавшему там восемь раз – казалось бы, особенно.
Но подарок почему-то горчит. Как чекушка водки «из ствола» на подростковые именины в компании дружбанов-хулиганов. Всего-то чекушка, но та власть не чета нынешней – о «ноль пяти» в пятнадцать лет даже хулиганам подумать страшно. Одарила братва, надо пить, а то невежливо… Ты чо, не понял… Да мы полшколы обтрясли, чтобы… Спокуха, понятка полная, спасибо, братва! О, Витёк, челове-ек, пей до дна, пей до дна, пей до дна! Челове-ек! «Василий-су, Государь великий жалует тебя чашею!» (что из «Князя Серебряного»). Страх и отвращение захлёбываются удалью молодецкой – а, вот, смог таки!
Удаль недолга – тайная горловая точка горечи разрастается, заполняет сперва мозг, потом все внутренности, хочется мучительно кашлянуть, кое-как отбегаешь от потустороннего гомона – и финита… «Боярин пьян, вынесите его вон» (что оттуда же). Обчищенные школяры могут издеваться и таить вечный камень за пазухой. Поделом.
Вот и не пьётся подарок нынешний.
К тому же пил я его уже – да в основном культурно, по капельке! И от каждой капельки этой – Массандры ароматной, Чёрного Полковника духовитого (Доктор дорог), даже тайного армейского пива – разве та была дурья удаль?
Капелька первая – ЕВПАТОРИЯ. 1966-й и всего-то три года мне, сознание только оживает. Но комната, что бабушка сняла, уже тесная и уютная, и так мне хорошо в ней, и бабушка баюкает меня, и хозяйка такая добрая (бабушка ведь и шлёпнет порой – а она всегда с улыбкой). Термос на окне, за которым дорога к морю, а по дороге мост и поезда по нему бегут так весело. А моря и не помню, и города не помню, и никаких «грязей евпаторьячих» по Маяковскому – не до этой суеты мелкому.
Капелька вторая – СУДАК. Всего год спустя – а четыре года уже не три. И кто угодно мне теперь доказывай, какое место в Крыму самое-самое – ничего не докажет. Для меня с тех пор лучшее место в Крыму – Судак! И точка.
Начальное украинство – пансионат называется «Львiвский залiзничник» (дед в системе МПС). Папина взрослая компания, странное дело, потешается над этим названием «совсем по-детски», а папа возит меня по морю на спине, опустив в воду голову в маске-трубке и работая ластами. Кинокамера. На той же спине и поход в Новый Свет, дегустация компанией всего и вся – но папы и на обратный путь хватает. Весело! Горы кругом прыгают, я смеюсь, папу шатает – но не-ет, не уронит он меня, не уронит! Весело запоёт: «А, ну-ка, песню нам пропой, весёлый Витя, весёлый Витя, весёлый Витя!» Компания подхватит – мне далеко ещё до Панкрата. Мама бегает вокруг: «Осторожно! Ребёнок же!» Ребёнок ржёт жеребёнком, от маминой тревоги ещё веселее – а тут и таинственная Генуэзская крепость за поворотом запрыгала! Ура, пансионат прямо под ней! Там весёлая вечерняя музыка, танцы прямо на крыше корпуса, юбки-колокола и причёски-телебашни, как у мамы. Меня уже один раз взяли «на крышу», я горд неимоверно и второй раз не рвусь – это ж реветь да скандалить надо. Зачем, когда так чудесно вокруг! Можно и к маме теперь с её долгожданным: «Девять часов, спатьки».
Крепость и город рассматриваю уже в следующий визит к «залiзничникам», уже в десять лет, в 1973-м. Уже на правах старожила, уже гордо повествую во взрослых компаниях, что был здесь шесть лет назад! Да, крепость прямо над пансионатом, рядом чудный дикий пляж на месте средневекового порта, до сих пор охраняемого отдельной башней Астагвера и благословляемого остатками Храма Двенадцати апостолов. «Мам, а кто это двенадцать «асталопов»?» Хохот. Юмор в коротких штанишках. «Читай не спеша, особенно незнакомые слова!» (эх, и сейчас-то не всегда маму слушаю…) Потом серьёзное лицо и первые мои познания о Библии и Христе, первое Слово в безбожной стране.
Несколько раз взбираемся на крепость, детское сердце полно романтики, обрыв над морем жутчайший, исторические генуэзцы с турками предстают ковбоями да индейцами. Из крепости спуск уже к большому городскому пляжу, где музыка не смолкает весь день, и откуда стартуют морские трамвайчики. Один из них однажды унесёт к третьей капельке, к КАРАДАГУ – и сердце ринется к чёрным вулканическим обрывам, к Золотым воротам и скале Иван-разбойник, к столь же милому, как и Судак, посёлку Планерское, что только через много лет станет Коктебелем.
Тут и четвёртая капелька – БАХЧИСАРАЙ. Пансионный матюгальник зовёт на экскурсии во все уголки Крыма. Начинаю виснуть на маме, услыхав «город-герой Севастополь»: я уже всем ребятам пример и по истории у меня пять. Но беспартийная мама несознательна: нет, только Бахчисарай, к героям всегда успеешь. Канючу недолго, но остаётся обида – ну что мне эти татары, до которых школьная история так и не дойдёт? Потому ханский дворец с пушкинским Фонтаном слёз да пещеры Чуфут-Кале «в знак протеста» пытаюсь в юное сердце не пускать. Но они, посланцы иных времён, иной культуры, трагической татарской тайны – пролезают, заставляют думать «не о героях». Антисоветская пропаганда начинается с «идейной слепоты» застойных брежневских гидов. А всего-то было бы маме уступить мне, согласиться с моим душевным выбором города-героя против «города-антигероя»...
Пять лет спустя, в 1978-м – школьный поход; и пятой капелькой оказывается крымская столица СИМФЕРОПОЛЬ. Сойдя с поезда, ночуем в местной школе, в спортзале на матах. В тургруппе кое-кто из моих дружбанов, так что местные улицы запоминаются лишь «самоволкой» за портвейном втайне от нашей «физручки». Конец марта, неожиданный снег ложится на кипарисы, быстро тает, но настроение паршивое – чего не в Феодосию сразу? Что за дурацкий маршрут?
ФЕОДОСИЯ шестой капелькой упадёт лишь на следующий день. Автобус, другая школа, другие маты в другом спортзале. Уже не снег, уже солнце, гуляем всей группой, без «физручки», но и без портвейна. Пустынный весенний пляж с ревущими вдоль него тепловозами «не цепляет», идём в местную Генуэзскую крепость. Не чета она судакской, жалкие остатки – но по стене идём долго, пока нас не окликает какая-то охрана. Шухер, бежим! По-моему, никто не гонится за нами – мы неуловимые Джо, на хрен никому не нужные – но запыхаемся неслабо. Отдышавшись, я вдруг заматерюсь, забыв, что с нами и параллельная отличница-комсомолка-некрасавица – ка-ак приложит она меня по шее! Побоялась реально дать пощёчину – так чего ж бить? Чего ж ты хотела – с хулиганами, да по древним стенам носиться, почти китайским?
Но всё ерунда – назавтра ждёт КАРАДАГ. Мне, оценившему его с моря пятилетку назад, теперь предстоит на него забраться! От Планерского, от автобуса тяжело – на мне не только рюкзак, но и общественный газовый баллон в руке для походной плитки (костры запрещены). До самого древнего кратера буду мучиться, красоты оценю только на другой день, из палатки высунувшись. Оттуда уже прогулки налегке к морским обрывам, а по вечерам нескончаемые песни «а-капелло» вокруг легчающего моего баллона, «гитареро» среди нас ещё нет. Зато где-то рядом, по соседству с домом Волошина в Планерском, Василий Аксёнов уже кропает антисоветский, но пророческий «Остров Крым», задевая Карадаг лишь походя – серьёзнее он его заденет лишь в «Таинственной страсти», в следующем веке, на пороге вечности. Ничего мы про это не знаем и не можем знать – но у нас уже своя таинственная страсть.
Карадагские дни коротки – возврат намечен через ЯЛТУ, седьмую капельку. Но она стремительна – в ней мелькают только троллейбусная станция, набережная и Поляна сказок. Ещё быстрее, ещё стремительнее капелька восьмая – в долгожданном герое СЕВАСТОПОЛЕ успеваем только перекусить у вокзала. Я, единственный, беру «неудачные» несвежие советские котлеты и успеваю доехать в поезде до Сиваша. По выезде с полуострова меня начинает выворачивать, «уборная всегда полным-полна», мучаюсь и в грохочущем межвагонье. «Физручка» сперва подозревает портвейн и швейковские таланты – но потом паникует, раскладывает аптечку и готовится бежать к начпоезду за мелитопольской скорой. Обходится, но конец похода смазан, безнадёжно испорчен остатками «героических» котлет.
Бывает. Иной подарок – троянский конь.
Но лети, комсомольская юность, скачи пятилетками! Забывай старые неприятности в поисках новой романтики на свою задницу!
1983-й, лето, я только что правильно женился на девушке с «Москвичом». Рулит им, конечно, мой новоиспечённый тесть, но и она уже имеет права – всего-то с третьего захода сдала экзамен в ГАИ. Я его сдам с первого, но позже – и правильно женат до сих пор, кстати. Пока же я пассажир, жена сменяет тестя, но мало – а едем мы о-го-го каким маршрутом: из Москвы через Ростов-Дон на Минводы, потом Военно-Грузинской дорогой в Тбилиси, потом в Ереван мимо Севана, потом на родину безумного усача в Гори, потом в Батуми, а от него по всему побережью мимо Сухуми – Нового Афона – Сочи – Туапсе – Анапы до самого Керченского пролива.
И вот перед нами «архиважный» нынче КЕРЧЕНСКИЙ ПАРОМ – капелька девятая. Очередь на косе Чушка «всего» часа на три – но Крым за проливом и за это время успевает примелькаться. У портовых ворот навстречу прёт грузовик, жена вынуждена его пропустить, взять в сторону. А назад вывёртывает медленно – и «задний» не выдерживает, обгоняет (кто ж не обгонит, когда баба за рулём?). За ним в ворота устремляются и остальные. Всё! Совковый ужас: потеряли очередь! Назад не пускает никто – со стороны мы наглецы, а наш свидетель наш же и обидчик.
И я впервые пригождаюсь. Не пускают мою жену – кидаюсь наперерез прущей моторизованной общественности. Встаю перед бампером – ну, дави! Дави! Матерщина. Объяснять бесполезно. Нас рать, так что-ли? Нас – рать! Жена, наконец, въезжает в ворота. С монтировкой при народе не лезет никто – ещё не 90-е. Плывём. Плывё-ём! «Москвич» на рандеву двух морей, солёный ветер – красота!
Не так ли и Россия нынче влезла в Крым? С полным сознанием своей правоты – и с полным бессилием объяснить её «мировому сообществу»? Кто знает…
Но тогда вокруг ещё неважно какая ССР, и с парома сразу в ФЕОДОСИЮ, где вновь наглеем. «Нет мест на стоянке на пляже, даже за деньги», – да, врёшь ты, парень! Отвернулся ни минутку – пролазим безо всяких денег. Но пляж тесен, тепловозы никуда не делись, удобства далеко – хватит и одной феодосийской ночи. Утро тоже не выходит культурным – музей Грина предстаёт сущим мавзолеем вместе с совобщепитом, на узких улицах толпы пионеров и школьников. Тесть изнемогает. Куда?
Да в СУДАК – отвечаю. Только в Судак!
И старый мой знакомый не предаёт: не «Залiзничник» – так бухта Капсель, шикарная автостоянка для нас «палаточников». Огромная долина, полого спускающаяся к морю, вмещает всех даже на пике сезона. Ну, двести метров до воды – так не триста же. Море. Мо-о-ре! Палатка. Бензиновый примус. Магнитофон. Турецкое радио не глушат – что поймёшь, кроме Моцарта на заставку? На «КПП» дежурит милый старикашка, то и дело оглашающий долину своим занятным матюгальником. «Товарищи, ну, объясните этой дамочке на «Запорожце», что плата со всех одна! А то она ругается, хочет морду мне сковырнуть!» Одессит, не иначе. «Внимание! Тут подъехал грузовик, предлагает свежего мяса по рыночной цене! Гнать его или как?» Во-во, именно по рыночной, при СССР это ругательство – но тесть срывается, он кандидат экономических наук, вражий рынок его «тема». Он не один, нетрудовые доходы уже подтачивают народное хозяйство, грузовик мигом уполовинят, бензина на примус тоже уйдёт немало. Сытный ужин с местным столовым вином. Магнитофон поёт голосом Визбора про лыжи у печки. «Антисоветчик!» – тесть авторитетен. – «Разит от него, как от нашего сортира. Борман и есть партайгеноссе». Не понимаем. Лезем на гору Алчак, господствующую над долиной. Потом и долгий поход к крепости – тут уж заслуженным гидом Крымской области УССР становлюсь я. С удивлением лицезрим среди экскурсантов двух мужиков в шортах – ну и ну, до чего дошли! «Благословенная земля вокруг залива Коктебля…» Через десять лет в Гурзуфе с таким же недоумением будем лицезреть мужиков НЕ в шортах.
После Судака нам надо в город-герой – навестить одного моего дружбана, служащего на флоте, пока он в плавание не ушёл. По попытка осесть где-нибудь у Ялты на корню пресекается доблестным ГАИ – «некрымских» разворачивают у Алушты, не спасает даже потирание тестевых пальцев. «Постановление исполкома»! Уж не товарищ ли Андропов исполкомом этим лично руководит? Объезд через Симфи, рвёмся упорно к героям и дорываемся: на въезде уже не ГАИ, уже сослуживцы дружбана. «В районе учения!» Третью причину я бы и сам уже придумал. Вот, и самооборона тридцать лет спустя…
В итоге – нежданный БАХЧИСАРАЙ! Как и Судак – спустя десять лет. Даже вшивенькая советская гостиница нам рада – не татары, не на море, и чудно. Про татар уже известно почти всё – и ханский дворец предстаёт опустевшим, выхолощенным при всех своих экскурсантах. Фонтан слёз – уже известно каких. А по дороге к Чуфут-Кале внизу, в ущелье, расположилась психушка – оттуда несётся бесконечная заунывная песня страдальца «Когда б имел златые горы» (пейзаж способствует), порой прерываемая женским истеричным «не пойду!». На обратном пути уставшая жена присядет на камень: «Вот сейчас тоже так заору!» Не заорёт, отдохнёт – и дойдём до отеля нашего. Мы счастливы, нам на двоих сорок, двое детей и куча путешествий впереди!
Живя в отеле, в СЕВАСТОПОЛЬ дважды съездим на электричке. Вот тут уже развернёмся, увидим все памятники и музеи, доберёмся до Херсонеса, а на Малаховом кургане проведём с дружбаном всё его увольнение, прячась от бесчисленных патрулей и попивая тайком «сухач». Ну, не водку же в жару – да и ему неохота на «гауптическую вахту». Ему скоро на боевое дежурство в Средиземку – а нам домой, неимоверное путешествие близится к концу.
Два года спустя дружбан уже вернётся из плавания, но будет ещё дослуживать, когда для меня десятой капелькой станет «город ЭНСК», что неподалёку, но увидеться уже никак. Точнее не скажу – вдруг опять старая ржавая гостайна?
Военные сборы. «Экскурсия в армию» на месяц для студентов с военной кафедры. Крым, да в августе – «форменное» издевательство в прямом смысле. «Полузащитники отечества» одеты в гимнастёрки без погон, хотя присягу уже приняли. Никакой «дедовщины», разве свои «служилые» однокашники, поставленные командирами отделений, слегка борзеют. Остальное, видно, похоже на армию – ежеутреннее «рота-подъём», физо, кирза, портянки, тактика, противогаз, марш-броски, колупание каменистой земли «сопаткой лапёрной», диверсанты со взрывпакетами, десяток боевых патронов на стрельбище, тупое дневаленье «на тумбочке», письма неимоверной скорописью, в «чипок» не вырваться, в столовке тошнейший «бигус» с редким мясом и щедрым красным перцем по приказу батяни комбата («дизентерия кругом, мать вашу!»), глухая вражда «настоящих» соседей. Наконец, итоговый экзамен – «строевая пять, уставы пять, матчасть два, итого четыре, свободен, товарищ лейтенант запаса!» «..жу! …етскому!… юзу!» (матчасть тоже не АКМ). День до отъезда в подшефном совхозе на яблоках, там подсуетимся на пивко – а уже «минеральный секретарь», всеобщее искоренение. Самые жадные возьмут и с собой на «дембельский поезд» – напрасно. Батяня-садист перед строем заставить вылить прямо на плац под палящим солнцем! Через год услышим про него: получит срок за самогоноварение, за крымскую чачу, хоть и условный, но из армии попрут.
А моря в этот раз не увидим. До него 20 км, самым жаждущим предлагается внеплановый марш-бросок за три часа. «Пять минут на купание, может, и выгорит». Ну, точно садист – это в реальном бою куда ж без него… Зря выгнали…
В реале послужить СССР даже в запасе успеваю мало. Следующая, одиннадцатая капелька – уже незалежный ГУРЗУФ в 1993-м. Демократия и суверенитет, купоны с трезубцем Володимира Червоно Сонце (гривны поспеют только через год), бушующая дискотня «Республики Казантип», «Остров Крым» уже в подсознании, советское былое переосмыслено. На станции Джанкой вспоминается экранный булгаковский «Бег», 1920-й, Белая гвардия за обречённым Перекопом, под крылом безумного генерала Хлудова. «Есаул, предъявите арестованных господину товарищу министра торговли!» Есаул предъявляет непустые виселицы. «Вы же Генерального Ш-штаба, Ваше Превосходительство!» «Молчать…» «Так точно! Шакал!» «Поговори, солдат… Не молчи…»
Ай, чего там! Троллейбус из Симфи хоть бы и незалежный, лишь бы ходил. Невероятно – ходит. В Гурзуфе уютный татарский домик с русской хозяйкой, сосватанной дружбанами – а татары где-то уже рядом, в глазах беспокойство, цо то бендзе, цо то бендзе. С хозяйкой надо дружить так, как мы не умеем, оторвались от народа, гнилые интеллигенты, радуйтесь, радуйтесь, недолго вам радоваться. Ай, я вас умоляю – море! Мо-о-ре! На набережной поднят на постамент старый крылатый «Метеор», на фоне Аюдага маячат скалы Адалары, народу ещё мало, начало июля. Чёрт, какая ж холодная вода – выскакиваю дельфином! Ну, штормило, ну, нагнало глубинной воды – в Крыму обычное дело. Неделя – и прогреется. А что приехали всего на десять дней – так сказано ж, гнилые интеллигенты. Всё у вас не как у людей. Хоть ты сто раз уйди из инженеров в таксисты-извозчики (на том самом тестевом «Москвиче») – а на лбу у тебя как было дцать классов, так и осталось.
Ну, и что? Свобода, невиданная свобода! Все в шортах. В историческом Артеке «новые пионеры» без красных удавок на шее. Куча кафешек, никаких мавзолейных очередей. Старый Ильич на лавочке в парке – и тот улыбается так же широко, как и местные бандиты, как и добрейшие напёрсточники-лохотронщики. Отдыхающим рады все! Совок умер – за здравствует совок! Даже холодное море – по колено! Вот потеплеет, хотите, на Адалары сплаваю? Ай, не надо – морские трамвайчики бегают, чёрт, не по-советски частят…
А вот и старая слегка знакомая ЯЛТА! Ну, теперь уж познакомимся поближе – и с набережной, и с «ассовской» канаткой, и с былой модной шхуной, воспетой Макаревичем. И к Ласточкиному гнезду сплаваем, и Массандры попьём, и в Ботаническом саду отдохнём от жары, пока море прогревается. Что мне развал экономики, галопирующая инфляция и глухие призраки грядущего кровавого Октября – своя у меня экономика и своя инфляция, а мешающих мне так и долой в самом деле… Живи, радуйся свободе! «Пошью костюм с отливом – и в Ялту!» Ну, на фига мне этот костюм теперь, когда бери этого барахла, бывшего дефицита, сколько угодно на каждом углу, на любой кошель? Почти на любой… Незалежный троллейбус всё ж подводит – как нам на обратный поезд, так обрыв провода – но и тут любой собрат-извозчик рад что «тризубам», что «триколорам».
А дальше – всё свободнее и свободнее. У меня уже престижное звание аудитора (на лбу не зря всё написано), и что мне теперь этот Крым, когда открыты куда более захватывающие дали! Но свобода – она во всём, она предполагает порой отдых и «на грешной земле нашей». Вот и в 2002-м оторвётся последней, двенадцатой капелькой ностальгический КОКТЕБЕЛЬ, так и не рассмотренный пристально в прошлом веке.
Приедем в него уже не на «Москвиче», но ещё не на «Форде». На пляж въезжай – не хочу, никаких денег – тут «девятка» наша и застрянет в мелких камешках. Но свобода свободой, а советская взаимовыручка никуда не делась, неразумных москалей дружно вытаскивают обратно на набережную, где и стоим неделю среди фанерных татарских кафешек. Нетатарских, кажется, уже нет – иначе чего ж так грустит подпивший сосед: «Я, понимаешь, из Харькова. Я, понимаешь, из так называемых бандитов». Понимаю, не был бы «так называемым» – была б кафешка твоя. Но, видать, стрёмно. У барной стойки плакат зазывает в «крымско-татарский этнографический музей». Море под Карадагом тёплое, хоть и дожди, о незалежности напоминает только Мазепа на украинском червонце (булгаковский «Лебiдь-Юрчик на текущие расходы»?), свобода отжигает праздником Нептуна, по пляжу скачут голые разрисованные женщины от семи до семидесяти – ну, уже и не такое видали.
Наконец, и дом Максимилиана Волошина открывает нам двери, и таинственная Черубина де Габриак смотрит Джокондой обеих Пальмир (одесситы, сорри!), а от неё тут же и на причал, да снова вдоль Карадага морем, снова Ваня-Разбойник убегает от Золотых ворот с мешком добра народного. А напоследок и Карадагский дельфинарий на старой биостанции, где в далёком 1978-м на автобус садились. Питомцы скачут под музыку через обручи, потом рисуют на листах ватмана «абстракцию» зажатыми в зубах фломастерами. Видеокамера. Аукцион: «Пятьдесят гривен, кто больше? Шесть… Семь… Сто гривен! Сто гривен раз… Сто двадцать! Сто пятьдесят! Двести! Двести гривен ра-аз! Двести гривен два-а! Двести гривен три!!! Продано!!! Дельфиний шедевр отправляется… Куда?.. Куда, куда?... В столицу!! В Москву-у-у!!!»
А я-то думал, в Киев… Зря думал…
Вот, и все капельки. Будут ещё?
Не знаю. Хорошо русским жителям Крыма, хоть и грубо, но «сбывшим» свою мечту. А как мне быть с этим подарком – не знаю. Душа разбита. Украина за «новые капельки» грозит тюрьмой, но её – всё более далёкую и всё более близкую – жалко. Моя Россия скоро будет грозить тюрьмой за одну только жалость к Украине – но её за это будет ещё жальче.
Зову на помощь строки Волошина, в Коктебеле и сочинённые.
«И там, и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас – тот против нас.
Нет безразличных: правда с нами!»
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других».
Волошин «на той единственной гражданской» прятал в своём доме и белых, и красных при разных властях. Но ему ещё повезло: взялся бы он прятать в Великую Отечественную «и партизан от немцев, и немцев от партизан» – прощения не было бы и сейчас.
Что ж, будем гадать про войну с Украиной? Гражданская она будет или отечественная?
Так правильный ответ – никакая! И за неправильный ответ – самая правильная тюрьма!
На фото: Крым, Судак, Генуэзская крепость.