\фантастика\
Ветер гудел на разные голоса. Пыльные зловонные смерчи неслись серединой улицы, завиваясь на углах причудливыми фигурами похожими то на деревья, то на химер из сумасшедших снов.
Ограда сада колыхалась в жарком мареве исходившем от мохнатых деревьев, матовых стен домов, от прозрачного и раскалённого, кое-где пробитого красной травой, асфальта. В конце аллеи на громадной чёрной скамье, завешенной волосатыми лапами рашателя, сидел фиолетовый Пупс.
Одна нога Пупса, гладкая, с растопыренными пальцами, висела на пестрой вытянутой резинке, глухо стучала при порывах острого ветра и причиняла Пупсу большое неудобство. Он покачивался, грозя свалиться в оранжевую траву и глаза его, выгоревшие на солнце, ярко, безумно белели, а руки сведённые в полукруг, были протянуты неизвестно к кому с немым вопросом.
Раздался мелодичный звон. В аллее показалось маленькое четырёхрукое существо. Оно весело подпрыгивало, грызя на ходу рашателевые орешки. Нежный розовый пух на большой голове был собран в пучки, напоминающие миниатюрные фонтанчики, а тонкие зелёные губы то и дело расплывались в счастливой улыбке.
Последний прыжок особенно удался малышке и, качнув волосатые ветки горячего дерева, она внезапно оказалась перед фиолетовым Пупсом. Звонко икнув от испуга, Четырёхлапка некоторое время ошеломлённо вглядывалась в безжизненные глаза Пупса, в оранжевую траву, жадно лизавшую полуотторгнутую ногу и вдруг жалобно зазвенела – заплакала.
Чёрная скамья прогнулась, приглашая сесть, но Четырёхлапка отошла подальше к мягкой ограде и оттуда, выразительно шевеля ушами, продолжала наблюдать за фиолетовым чудом. Неожиданно из-за угла вынырнул раскалённый пыльный столб похожий на средневековую палицу и, жутко раскачиваясь, двинулся к скамье.
Ограда сада дёрнулась, как нервная лошадь и Четырёхлапка, пискнув, упала в траву. Когда она поднялась, приглаживая розовые фонтанчики, на скамье под рашателем никого не было. Да и само дерево выглядело странно: казалось, его ветви обсели тысячи навозных мух: листья исчезли совсем, а кора пузырилась, шевелилась и переливалась тревожным чёрно-изумрудным светом.
Совсем близко от себя, Четырёхлапка увидела обломок прозрачного асфальта с приставшим скелетиком листа. Она залюбовалась крошечной радугой дрожавшей в нём и испускавшей колкие лучи. Наконец, очнувшись, она заметила новые перемены: с дерева капало, очевидно что-то очень ядовитое – на скамье и под скамьей уже набрались большие лужи.
Пупс, опираясь на руки и здоровую ногу, вперив выкатившиеся от неудобной позы (а, казалось, от ужаса) глаза в умирающую траву, застыл в напряжённой позе под скамьей, не в силах двинуться с места. И вот уже первая, горячая, как кипящая смола, капля упала на блестящую, по-детски пухлую спину Пупса. Образовалась дыра величиной с орех и удушливый запах перекрыл благоухание цветов рашателя... Затем капли стали падать чаще, гуще – вот они съели весь затылок и половину руки Пупса; повреждённая нога попала в лужу и сварилась в комок, а бесполезная резинка скрутилась и запеклась.
Пупс страдал, по крайней мере так казалось маленькой Четырёхлапке, ещё не знавшей, что перед ней всего лишь кукла и бледневшей всякий раз, когда очередная капля попадала в цель. Спина уродца уже чернела большой дырой, толстые руки подогнулись, а беспокойные глаза навсегда исчезли в траве... И тут, Пупс закричал!
Четырёхлапка, звеня от ужаса, в три прыжка одолела расстояние до чёрной скамьи и протянув двенадцать зелёных дрожащих пальцев, схватила изуродованное пищащее тело. С тяжкой, пугающей своим видом ношей, она дотащилась до входа в парк и не выдержав, разжала пальцы: кукла упала и развалилась.
Дымясь, чёрно-фиолетовые осколки впились в размякший асфальт, а над центром этой бесформенной кучи вдруг возникло перламутровое облачко – ни то пара, ни то света. Оно подержалось несколько секунд и, с едва слышным вздохом, испарилось.
Сердце Четырёхлапки сначала безумно сжалось, став не больше орешка рашателя, а потом стало расширяться, как бы впуская в себя перламутровое облачко и ей захотелось унести его в себе, качать и баюкать, говорить ласковые слова, радоваться и плакать. Горе отпустило её и подняв прозрачный кусок оплавившегося асфальта, в котором застыла маленькая разноцветная радуга, Четырёхлапка, звеня и подпрыгивая, исчезла за поредевшей оградой.
И невдомёк было ушастому, зелёному, покрытому розовым пухом, существу, что похожий на дитя Пупс, вовсе не молодой, а даже очень, очень старый, что сотни детских рук ласкали его до неё и, что, если все слёзы, пролитые над ним соединить в одно целое, получился бы солёный водопад. Что все эти охи, вздохи, смех и горе детей, все страстные излучения чистых детских сердец не прошли даром для Пупса – он собрал и сохранил их, пронёс сквозь века и, наконец, передал так не похожему на него, малышу нового времени.
1975