«Следующая станция –
Плявиняс»
Жизнь – это всегда ожидание того часа,
когда дальнейшее зависит от твоих
решительных действий.
П.Коэлью
В Латвии, на берегу её главной водной артерии стоит небольшой городишко с поэтическим названием, напоминающим имя какой-нибудь русской деревушки – Плявиняс, что значит «Лужки». При этом станция этого городка тоже расположена на главной артерии, но уже железнодорожной, нашей маленькой страны, и любой россиянин или латвиец, отправляясь в Москву или в Ригу на поезде «Латвияс экспресис», неизменно проезжает через городок, даже не успев зафиксировать его в своём сознании. Остановки в нём, естественно, нет.
Плявиняс… Почему я часто вспоминаю об этом маленьком городе на Даугаве? Мысленно я стараюсь вглядеться туда, в ту далёкую осень… И слышу поначалу шум дождя за окнами веранды, выходящей в сад. Что-то было связано у меня с этим городком. Ах, да – Али! Высокий красивый блондин с арабским именем, которое, разумеется, не было настоящим, потому что он его сам себе дал, но за незнанием другого, реального, я и буду его звать так, как знала.
Как и все красавцы, пока не нашедшие себя в жизни и временно прозябающие в родной провинции, он рано пристрастился к алкоголю. Под градусом он становился не вполне адекватным – чрезмерно нежным, чувствительным, мог поднять меня на руки и нести довольно долго, целуя шею, руки, кончик платья. Мог просто упасть на колени и шептать: «Ты – моя мадонна. Знаю, не встречу больше такую, но ничего не могу с собой поделать».
Меня поначалу забавляли его эксцентричные выходки, но потом я стала побаиваться их. Мало ли что ещё взбредёт ему в голову? В конце же картофельной страды, на которую нас, студентов второго курса Латвийского университета, бросили в далёком 197… году, они, эти выходки, уже раздражали меня. Али, почувствовав это, ретировался, и до меня дошли слухи, что он запил.
Я очень обрадовалась, когда за нами прибыл автобус и мы начали прощаться с местными ребятами. Только автобус отъехал, как кто-то из студенток воскликнул:
- Посмотрите, кто-то бежит.
Я оглянулась: ну, точно, за не успевшим набрать скорость в лабиринте узких улочек городка стареньким автобусом мчался он, Али; огромный красавец уже почти догонял медлительный «пазик».
- Не уезжай! – кричал он. – Зачем? Ты же знаешь, я полюбил тебя.
Девчонки засмеялись, а я думала: «Милый Али! У тебя своя жизнь, а у меня своя. Так что, прощай! Не поминай, как говорится, лихом».
Вскоре автобус выкатил на шоссе, ведущее в Ригу, и фигура Али осталась за поворотом.
- А всё же красивый он, этот Али, - сказала одна из наших. – Похож на Олега Видова.
- Да нет, - возразила другая, - пожалуй, Али покрасивее.
Я же, смежив глаза, сделала вид, что дремлю, и никак не отреагировала на эти слова, хотя они явно были адресованы мне.
***
Под гудение мотора старенького автобуса я и впрямь задремала, но полностью сон не овладел мною, и я сквозь дрёму вспоминала картины совсем недавнего прошлого.
Однажды мы с Наташей, моей лучшей подругой, и ещё одной студенткой, Татьяной, по приглашению Али зашли к нему в сад, чтобы набрать яблок для всей группы. Яблоки были крупные и сочные – видно, ухаживали за ними хорошо. Мы нагрузили большую сумку антоновкой, отходящим уже белым наливом и грапштейном.
На крыльцо вышла его мать, небольшого роста женщина, немного полноватая для своих сорока лет (Али был двадцать один год, а нам же всем по 18-19), улыбнулась и сказала:
- Голодаете, поди, девочки? Сами-то что приготовите? В магазинах если брать, то дорого обойдётся. Вы заходите. Лапши куриной отведаете. Вчера Али курочку зарезал, а я лапшу вкуснющую делаю, домашнюю.
У нас с Натальей слюнки потекли, но, представив, как Али лишает жизни курицу, мы содрогнулись.
- Нет, нет, спасибо, мы не голодны, - поспешила ответить я, - как-нибудь в другой раз.
Мы распрощались, ещё раз поблагодарив хозяев за яблоки, сославшись на то, что нас ждут девочки.
- Ты чего это, Валентина, за других решаешь? – возмутилась Наталья, - я, может, курятинки свежей поесть не отказалась бы.
- И ты смогла бы есть, прослушав рассказ о том, что Али проделал с несчастной птицей, прежде чем она облагородила это их коронное блюдо – лапшу?
- Ну, и что? Такова участь всех домашних животных.
- Да, но когда не знаешь – это одно, а если знаешь, как да что, – кусок в горло не полезет.
- Ну, ты, как хочешь, а я с кем-нибудь напрошусь к ним в гости. Видно, неплохо они живут, всего вдосталь.
- Ещё бы: у него папаша – директор рыбного хозяйства, а Али у них один. Только вот отец дома редко бывает, женщина, говорят, у него другая есть, помоложе. Али это переживает тяжело, вот и куражится, как может. Вроде как чувство уязвлённого самолюбия затушевать пытается. Или комплекс собственной неполноценности у него развился от этого.
- Да, чужая душа – потёмки.
- Нет, своя собственная – гораздо темнее.
- Кто же тебя такой премудростью наделил?
- Одна умудрённая жизненным опытом женщина.
***
Как-то решили мы сварить уху. На костре, в котле – по-настоящему! Командировали нас с Наташей, а ещё старосту Таню в местный рыбхоз. Дорога была неблизкая. До леса нас подвёз местный парень, Сергеем его звали. (Надо сказать, что в 1970-х годах русскоязычные жители составляли почему-то большинство населения этого городка, расположенного в латвийской глубинке). У него был не первой свежести «москвич», и именно у его тёти мы официально столовались.
- Пойдёте по тропе, - давал он нам наставление, высадив у леса, - слева дом большой увидите. Это новый дом директора рыбхоза, а чуть далее – контора и само хозяйство увидите.
Пошли мы. До дома было с километр пути. Дом действительно оказался очень большим. Построен он был из брёвен, имелся мезонин. Окна были большие, всюду цветы. Во дворе песочница и качели. С крыльца сошла молодая женщина лет двадцати восьми с маленькой девочкой на руках. Девочке, на наш взгляд, не было и трёх лет.
- Вы куда спешите, девочки? Может, заблудились?
- Да нет. Мы студентки, идём к директору рыбхоза рыбки попросить, по ухе соскучились.
- Вы заходите в дом, а мой брат сбегает и принесёт вам рыбы.
Она вошла в дом, а оттуда выбежал паренёк. Он уже держал в руках ведро и рюкзак. Вскочив на велосипед, он уехал по тропе дальше, в сторону прудов.
- Меня зовут Татьяна. Я – гражданская жена Петра Ивановича, директора рыбхоза, а это Ксюша, наша дочь. Пётр Иванович оформляет развод с бывшей женой, она в Плявиняс живёт.
Мы догадались, что речь идёт о матери Али.
- Вы проходите. Муж скоро вернётся – отобедаете, а потом он отвезёт вас в ваш совхоз. Уху-то к вечеру или утром варить будете?
- Вечером, к завтрашнему ужину.
- Тогда почистить рыбу надо обязательно сегодня, и присолить не забудьте.
- Да-да, мы знаем.
Мы поиграли с девочкой, пока хозяйка суетилась на кухне. Запахи оттуда шли – трудно передать какие.
- Проходите, девочки. У нас сегодня украинский борщ, а на второе жаркое из утятины. Есть ещё карасики в сметане и свежий салат. На третье – соки, ежевичный кисель. На выбор, в общем.
Скоро приехал брат Татьяны с ведром, закрытым марлей, и рюкзаком, в котором были распотрошённые уже карпы. А вслед за парнишкой подъехал на «газике» и «сам», мужчина лет сорока двух. Он подхватил на руки Ксюшу, чмокнул в губы хозяюшку. Та зарделась. Разница в годах между ними была явственно видна, но бросалось в глаза и то, что они с любовью относились друг к другу, и эта любовь была взаимной.
Обед был великолепным. Все ели и хвалили мастерство поварихи. После еды она поставила на стол сладости, но нам было уже не до них.
- С собой возьмёте, к чаю вам пригодится.
Мы хотели сразу отправляться в путь, но осоловели от еды, нас окончательно разморило, поскольку сентябрьский день был очень тёплый, а воздух лесной – свежий, ядрёный. Хозяева, заметив это, предложили нам отдохнуть у них, поспать часика полтора, а к вечеру Петру Ивановичу надо было ехать в город, и он брался доставить нас домой.
Девочки заснули, я же пошла к колодцу за водой – жажда замучила после такого обеда. Окно в спальню супругов, судя по всему, выходило как раз на колодец. Оно было раскрыто настежь, но прикрыто занавеской, из-за которой раздавались нежные увещевания Петра Ивановича, обращённые к жене.
- Танечка, любимая, иди сюда, соскучился так, что не могу уже, два дня с тобой не был.
- Неудобно, Пётр. Вдруг услышат? Да и Славка где-то поблизости болтается.
- Да перестань, они же дети ещё. А если и услышат, то что?
- Да разве ж я железная?
Раздались вздохи, ахи, шёпот – и я поспешила ретироваться.
***
На следующий день, к вечеру, часов в пять, мы разожгли «среди долины ровныя» большой костёр и с помощью Сергея, хозяйского сына, водрузили приспособления для подвески чугунного котла. В ведёрке, которое дал нам Татьянин муж, было три больших линя и несколько карасей размером поменьше. Их и предназначили для ухи. Было там ещё два угря, которых Пётр Иванович где-то выловил и подарил нам – в его хозяйстве таких, разумеется, не было. Сергей уже с утра коптил их, обещая подать к вечернему пиру.
В рюкзаке оказалось много карпов из рыбхозовского пруда, которых мы вчера ещё отдали хозяйке для жарки и запекания в духовке.
Почистив картошку и немного моркови, мы порезали овощи и бросили в котёл. Кто-то подсказал, что следующей на очереди должна стать рыба, а уж потом в варево можно было отправлять зелень, репчатый лук и специи, напоследок насыпав соли по вкусу. Уха, точнее, рыбный суп, варилась минут сорок после закипания – рыба-то ведь была свежая и нежная. Запах стоял потрясающий. Из дома вынесли лавки, соорудили импровизированный стол, а сами расселись кто как смог – на коленях, по-йоговски, на корточках, просто на траве, кто-то просто стоял с кружкой и ложкой в руках.
От костра шёл жар, искры уносились в ночь – это было красиво и романтично. А тут и уха поспела. Повар, Татьяна, черпаком с длинной ручкой разливала суп по керамическим кружкам, которые мы ей подставляли, приговаривая:
- Кружки хозяйка дала не случайно: уху надо пить, а не есть ложками, тогда она вкуснее во сто крат.
Мы так и делали, спрятав ложки – пили рыбный бульон вместе с разварившейся овощной жижей, а рыбу, выложенную на блюдо, ели после, отламывая по кусочку кто чем мог.
Уха была потрясающей, никто из нас ни до, ни после ничего подобного не едал. Пахла она дымком и свежим осенним воздухом, которым мы тоже упивались.
Наелись ухи – и, вроде, сил у нас поприбавилось. Устроили что-то типа игрищ-забав.
- Что это с ними, мать?
- Я же тебе рассказывала, что уха настоящая силы прибавляет. Вот им её и деть куда-то надо, после ушицы-то.
Я подошла поближе, чтобы послушать рассказ о свойствах ухи.
Да, по-царски угостил нас директор рыбного хозяйства, отец моего поклонника Али.
***
По вечерам, после ужина, мы обычно прохаживались по тихим пожелтевшим и побагровевшим аллеям, ещё наполовину зелёным. Я обычно гуляла с Наташей или Таней, иногда с Лидой. В тот сентябрьский вечер мы гуляли с Таней. Она как-то быстро освоилась в этом городке, перезнакомилась со многими девушками и парнями, даже знала, кто где живёт, бывала у них в гостях. Мы только диву давались такой расторопности и коммуникабельности.
Свернув на тихую полусельскую улицу, утопающую в садах, и немного пройдя по ней, мы увидели впереди ленту реки. Она была неширокая, но извилистая. Было ещё светло, но кое-где уже горели фонари.
- Подойдём к реке. Это наверняка приток Даугавы. Купаться уже нельзя, но подышим речным воздухом. Там часто кони пасутся, любо-дорого на них посмотреть, - предложила я Тане.
- Пойдём, - согласилась она и добавила: - Кстати, помнишь тот большой дом у реки, где живёт Али? Помнишь, как за яблоками к нему ходили?
- Да, хорошо там. Только вот странный он какой-то. И к алкоголю пристрастился рано. А так – видный он, красивый даже. Посмотри, за его домом скамейка под яблоней стоит. Давай, присядем.
- С удовольствием, а то что-то ноги загудели.
- Ещё бы! Столько картошки сегодня перетаскали.
Присели мы и замолчали. На реку смотрим, тишиной наслаждаемся. Вдруг видим – кто-то с другой стороны шмыг в калитку.
- Вот это да! – удивилась Татьяна. – Сестра нашей хозяйки Вера проскочила. Никак, к Али прибежала.
- И как ты разглядела! – удивилась я, - темно же ведь уже.
- А чего не разглядеть? Я её и рост, и походку знаю, да и платье это в красный горошек знакомо.
- Постой, - перебила я её, - ей же за тридцать. И муж есть.
- Да муж-то у неё старше намного, к тому же инвалид. А ей, видишь, молодого подавай, да ещё такого красавчика.
Возле калитки снова послышался шорох, она скрипнула, и мы увидели, как Вера с Али вышли за забор. Повернув налево от нас, они сели на другую скамейку, совсем недалеко от нас, а между нами теперь были только ветви яблони, склонившиеся почти до земли, и заборчик. От яблок на дереве пахло особо, по-антоновски.
Скучать нам с Таней не пришлось: скоро мы обе обратились в слух.
- Не ходи ты ко мне, Вера, - раздался голос Али в темноте, - у тебя ведь муж есть.
- Ты потому так говоришь, что старше я тебя, да, Али?
- Это не главная причина. Просто умом я понимаю, что и красива ты, и фигурой вышла, но душе-то не прикажешь. А душа молчит, о другой девушке тоскует.
- Это из студенток, что ли?
- Да. По одной из них.
- Ну, а уедут они – и тогда меня прогонишь?
- А мне и самому об учёбе надо подумать. Года идут.
- Ладно, Али, знай: если что – у меня ты всегда утешишься. Люблю я тебя, парень. А сейчас домой побегу.
Сорвавшись с места, она быстро скрылась во тьме.
***
Али постоял ещё, покурил.
- Алёша, сынок, ты здесь? – послышался голос его матери, и только теперь я узнала его настоящее имя.
- Да, мама.
Мать подошла к калитке.
- Кто приходил-то?
- Да Верка пробегала мимо, ну, и подошла.
- Ты, сыночек, держись от неё подальше. Старше она тебя намного, муж инвалидом стал, вот она и бегает за всеми. Говорят, недавно косари в поле видели, как она из леска с Гунаром-трактористом выходила, юбку поправляла, а он её всё за груди сзади лапал. А Гунару, поди, лет сорок уж будет. Эх, уехать бы тебе, Алёшенька. За учёбу взяться, со спиртным расстаться, девушку хорошую встретить да и жениться годика через два-три.
- Возможно, мама, я так и сделаю, а сейчас давай-ка спать пойдём.
- Пойдём.
Но Али спать не пошёл, только изобразил: он тихохонько вышмыгнул через пару минут в сад, держа в руке какую-то бутылку и стал понемногу попивать из неё, закусывая свежепросоленными огурчиками и чем-то копчёным, о чём можно было догадаться по запаху, который ветер доносил до нашей скамейки, где мы по-прежнему сидели затаившись. Странно, что Али нас до сих пор не заметил.
Мы уже хотели потихоньку встать и уйти: пьяный Али интерес для нас не представлял, но тут раздался окрик:
- Ты ли это, Али?
И к нему, шатаясь, направилась с дороги девушка нашего возраста, но, похоже, рано пристрастившаяся к выпивке.
- Откуда тебя, шалаву, принесло?
- Ха-ха! Да ты, Али, как я понимаю, чувство юмора не потерял ещё. Может, помнишь, как меня шестнадцатилетней взял, а потом к другой сразу переметнулся. Ну, да я незлобивая. Живу в Екабпилсе, маляром на стройке работаю. Вашего брата там хватает. Только вот по ночам мне ты, Алёха, снишься.
И, подойдя поближе, она плюхнулась к нему на колени.
- А напилась-то с чего?
- Да так, захотелось.
- Ты что, пьёшь, что ли?
- А ты, мальчик, как я вижу, соску сосёшь?
- Я мужчина, а тебе не годится. Бабы, говорят, быстрее спиваются.
- Так возьми же меня, как тогда. Может, и пить перестану. – И она, крепко обхватив его за шею, стала искать его губы.
- В другой раз, Светка, я сейчас не в форме, день был тяжёлый.
И он пошёл к дому, слегка пошатываясь.
Светка, как назвал её Али, постояла немного, закурила и поплелась восвояси. Наконец-то и мы, облегчённо вздохнув, могли теперь отправиться спать.
- Ну, и сели же мы с тобой, такого насмотрелись – как в театре на спектакле: явление первое, явление второе…
- Да-а, ни к чему нам всё это было. Но выдавать себя ведь не хотелось.
***
Али проснулся в скверном настроении: всё складывалось отвратительно. Он испытывал похмелье души. Понравившуюся ему девушку-студентку, похоже, он упускает. Вместо неё клеится эта разбитная бабёнка Верка. Хорошо хоть она собой не дурна. А ещё эта Светка без царя в голове, которая хотела вчера попользоваться им по старой памяти, изображая из себя опытную «куртизанку». Пожила в городе полтора года – и вот что собой сейчас являет. Впрочем, она и в школе такой была. Ну и дела!..
Али встал, выпил заботливо принесённого матерью квасу из кувшинчика.
- Уф, до чего ж хорош! Аж до костей пробрало!
Для возвращения веры в жизнь ему хотелось чего-то чистого и романтичного. И он вспомнил о Валечке. Раз пять падал он перед ней на колени – не трогало её это, хотя он видел, что она иногда искоса смотрела на него, а кто-то из её подружек даже передал ему, что она считает его красивым. Считать-то считает, а полюбить вряд ли сможет.
И тогда он решил завязать со спиртным и другими методами обхаживания и снова стать самим собой – приодеться и пригласить Валечку в ресторан по поводу выдуманного дня рождения. Два дня понадобилось ему на то, чтобы преобразиться, войти в хорошую форму и пойти к ней.
- Али, Ты куда это собрался? И франтом таким! – крикнула ему Вера, шедшая с хромым своим мужем, чуть заваливающимся набок, в магазин. – Если к студенточкам, то напрасно: уезжают они сегодня, с сумками во дворе сидят, автобуса ждут. На новую неделю метеосводка плохая - конец бабьему лету, циклон, сплошные дожди – вот их и отзывают на учёбу. И так три недели отпахали студенточки со своими тремя парнями. Подустали с непривычки, наверно.
Она говорила ещё что-то, но Али не слушал. Со всех своих длинных ног он помчался к месту обитания рижских студентов, чтобы хотя бы попрощаться, адресок или телефон попросить.
«Успею или не успею? – думал он в панике на бегу. – А вдруг уже уехали? Как же так – даже не попрощаюсь с ней!..»
Верка, оставив мужа на скамейке перед магазином, побежала вслед за ним, благо туфли были не на каблуках. Она кричала ему вслед, отбежав подальше от магазина, где людей уже не было:
- А ты не горюй сильно. Приходи на сеновал сегодня, утешу. Придёшь?
- Приду, - буркнул Али, оглянувшись, и побежал ещё быстрее. «Не везёт мне сегодня. Эта ещё привязалась. Теперь точно не успею».
***
Мы уезжали из Плявиняс 24 сентября, отработав ровно три недели, вместо четырёх. За это время мы окрепли, сдружились. Городок у Даугавы провожал нас буйством осенних красок, зеркальными лужицами, в которых плавали разноцветные листья, запахами переспелых яблок, которые почему-то никто не удосуживался снять с деревьев, и пожухлой травы – лебеды и репейника.
Я всё вглядывалась в окошко, пытаясь увидеть некую стройную фигуру высокого блондина в потёртых джинсах и кожаной куртке. И вот, наконец, эта фигура возникла из-за поворота, когда автобус уже с натугой сдвинулся с места. Но Али почему-то был не в привычном для меня облике, а в классическом костюме-тройке, чистой сорочке и галстуке, а на ногах у него были не кеды, а чёрные лаковые туфли.
Увидев такое чудо, все девочки высунулись из окна – большинство-то ведь знало его.
- Наверно, он куда-то тебя пригласить хотел, Валентина, - высказалась прозорливая Татьяна, - а мы вот с места сорвались раньше времени. Не судьба, значит.
Я молчала, да и что говорить было? Фигурка Али становилась всё меньше и меньше – как ни старался, он не мог догнать набирающий скорость автобус. Странно, но мне было досадно. «Ага! - уличала я самоё себя. – Не оставил тебя к себе равнодушным любитель спиртного Али? Ты же пьющих не любишь! Так в чём же дело?»
Я не знала, в чём дело. Просто он был красив, а я в жизни любила всё красивое. Иногда был дерзок – я и таких любила. А в чём-то был наивен и прост. В общем, если бы не тяга к алкоголю, хороший бы парень был во всех отношениях этот Али.
Мне было немножко грустно: из моей жизни уходил ещё один интересный эпизод, занимавший, соотносительно с ней, очень маленький отрезок пути, но, тем не менее, значимый и, как оказалось, на всю жизнь запомнившийся.
А мы ехали в Ригу начинать новый курс и мысленно прощались со многими иллюзиями. Впереди нас ждала напряжённая учёба – лекции, семинары, коллоквиумы, зачёты, экзамены, любимые и нелюбимые преподаватели, новые друзья и впечатления. Мы возвращались к ставшей уже привычной жизни, которая не была лёгкой прогулкой, но она была какой-то упорядоченной, хотя и разнообразной. У всех было одно стремление, и мы шли, как говорили древние римляне, «через тернии к звёздам». А до конца этого важного периода жизни ещё было ох как долго по меркам восемнадцатилетней девушки – аж четыре учебных года! И мы в прошлое не смотрели, никакой ностальгии – только устремлённость в будущее.
***
Однажды, уже на пятом курсе, будучи замужем, я ехала к подруге в город Резекне. Дело было в начале сентября. Как это обычно бывает в поездах, я стала поклёвывать носом под мерный стук колёс. Сквозь полудрёму я услышала: «Следующая станция – Плявиняс», и окончательно погрузилась в сон, из объятий которого меня вырвал резкий толчок. Кто-то то ли по необходимости, то ли нарочно нажал на стоп-кран.
Пока разбирались, в чём дело, я выглянула в окошко и прочитала название станции – Плявиняс. И мгновенно вспомнила нашу картофельную эпопею и всё, что связано у меня с этим городком.
Народу на платформе станции было немного. Из соседнего вагона нашего поезда вышел мужчина с двухлетней на вид девочкой на руках. Он был в плаще и кепке, ребёнка он нёс бережно, как хрустальный сосуд. А она и впрямь была, как кукла: нежное личико в обрамлении белокурых волос, выбивающихся из-под вязаной шапочки голубого цвета. На ней была голубая же курточка и тёплые рейтузы, заправленные в белые сапожки. Мне удалось так хорошо рассмотреть её, потому что она восседала на согнутой руке отца на одном уровне с моим окном, а личико младенца было повёрнуто ко мне.
Эту парочку встретила полная женщина, лицо которой показалось мне знакомым. «Да мало ли лиц, похожих одно на другое!» - подумалось тут же. Но вот мужчина, передав ребёнка женщине, обернулся на чей-то зов, и я обомлела, узнав его.
Это был Али, бесшабашный романтический герой маленького провинциального города, который по красоте и стати намного превосходил многих известных в то время киноактёров. К нему подошёл мужчина пониже его ростом, и они, обнявшись, стали о чём-то оживлённо говорить.
Я всматривалась в его знакомые черты: так же красив, только немного возмужал и, как видно, остепенился. Мужчина постарше говорил с ним уважительно и, попрощавшись, крепко пожал ему руку. Тогда Али снова подхватил девочку на согнутую руку, чемодан взял в другую и что-то сказал матери – да-да! Я теперь узнала его маму.
Мужчина, проводивший Али из поезда, видно, постучал в окно трогающегося состава, и тот оглянулся. Мимолётно взгляд его скользнул и по мне. Он опустил глаза, стараясь что-то вспомнить. Но тут локомотив набрал ход – и все трое быстро исчезли из моего поля зрения.
«Да, - думала я, - судя по одежде и облику, Али тоже живёт в Риге, наверное, женат, у него прекрасная дочка, а приехал он к маме на праздник осени – ведь у них был такой большой сад. Наверно, он давно уехал в столицу, возможно, сразу после нас, закончил какое-нибудь училище и работает по специальности на каком-нибудь заводе или… Да мало ли где! Женился он сразу, раз дочке на вид уже два годика. Молодец Али!»
Я была рада за него. Что-то и тогда, три года назад, подогревало мой интерес к нему. Да, интерес, не более того. А он был по-настоящему влюблён в меня. И если бы всё сложилось по-другому, кто знает… Мне было тогда восемнадцать, ему двадцать один. Теперь двадцать один год был мне. Быстро всё-таки летит время!
Больше мы никогда не встречались с ним на дорогах жизни, хотя, возможно, до сих пор живём в одном и том же городе, только совсем в другой стране, даже мире.
Всё же не такая уж и короткая, эта госпожа Жизнь. Много разных перипетий сулит нам она. А её непредсказуемость?.. Вечером лёг спать в одном государстве, а проснулся в другом. И захватывающая какая – просто диву даёшься иногда.
27.4.14