Глава 6
Через несколько дней, отдохнув от поездки, я решила брать билеты в Беларусь. Но бабушка убедила меня, что сначала надо ехать в Бакшу, потому что потом начнет таять снег, дороги развезет, и я туда не попаду. Ну что ж, в Бакшу так в Бакшу!
На нужную мне станцию я приехала рано утром. В поезде долго читала тетрадь мамы, где было и описание Бакши:
«Старинное русское село, первое упоминание о нем было в семнадцатом веке… Широкие улицы, бревенчатые дома, есть и кирпичные, с кирпичными же амбарами под почти плоскими четырехскатными железными крышами… Деревья-великаны…» И дальше все в таком же духе. Восторженное описание русской деревни пятидесятилетней давности, основанное на воспоминаниях девочки, меня не вдохновило. Я настраивалась на худшее. А вот военные действия: оборона Москвы, битва за Вязьму, в которой принимали участие и погибли оба мои прадеды – меня поразили. Битва за Москву - это отдельная тема в истории Второй мировой войны. Ее значение трудно переоценить. Черчилль, премьер-министр Великобритании, перелетал линию фронта, чтобы лично убедиться в том, что русские остановили победное шествие фашистов по Европе перед своей столицей.
Рассказ мамы основывался на воспоминаниях советских полководцев и книге Сергея Михеенкова «Армия, которую предали». Вот он в моем более кратком изложении.
Когда завершалась битва за Москву, наше командование, окрыленное первым успехом, решило ликвидировать опасные вклинения немецких войск к западу от Москвы, которые позже были названы Ржевским трезубцем. Сталин одобрил этот план. Западному фронту, которым командовал Г. К. Жуков, передали дополнительно три армии, но этого, естественно, было мало. Фашисты, хотя и были порядком измотаны, но имели преимущество и в численности, и конечно, в вооружении. В начале войны не у каждого из наших бойцов была и обычная винтовка.
В январе 1942-го года наши войска пошли в наступление. В центре фронта находились три армии, одна из них 33-я, в которой воевали мои прадеды. Тридцать третьей армией командовал легендарный генерал-лейтенант Михаил Григорьевич Ефремов, одаренный полководец, проявивший себя еще в Гражданскую войну. Ему покровительствовал сам Сталин.
Тридцать третьей армии и первому кавалерийскому корпусу генерала П. А. Белова вместе с десантниками и партизанскими отрядами было приказано овладеть городом Вязьма. Корпус Белова прорвался южнее Юхново. Ударная группа 33-ей армии (три дивизии), которой руководил сам генерал Ефремов, тоже начала стремительно продвигаться к Вязьме, но противник отсек группу от ее тылов в районе реки Угры, и ефремовцы попали в окружение. Корпус Белова тоже был окружен, десантники же, которым была поставлена задача перекрыть железную и автомобильную дороги, по ошибке были распылены на большой территории и тоже не смогли помочь Ефремову.
К тому времени немецкое командование перебросило в район Вязьмы крупные резервы и прорвать оборону противника наши так и не смогли. Никто не мог помочь попавшим в окружение. Но несмотря ни на что, и беловцы и ефремовцы, также как десантники и партизаны, находясь в окружении в течение двух месяцев, продолжали ожесточенно сопротивляться, нанося врагу довольно ощутимые удары.
В феврале 1942-го года, когда 8-ая воздушно-десантная бригада и партизаны заняли район Моршаново- Дягилево, с окруженными войсками была установлена радиосвязь. Им стали сбрасывать с воздуха продовольствие, боеприпасы и медикаменты. Но это была лишь капля в море!
Потом с ними было налажено и воздушное сообщение. Тяжелораненые были вывезены на самолетах. За Ефремовым по распоряжению Сталина тоже прислали самолет, чтобы вывезти его из окружения. Но генерал отказался. Он сказал: «Я с солдатами пришел, с солдатами и уйду».
Начался вывод войск из окружения. К моменту выхода из окружения все три дивизии из армии Ефремова были отрезаны друг от друга. Генерал Ефремов обратился в Генштаб за разрешением прорваться по кратчайшему пути через реку Угру, так как войска его были измотаны. Сталин разрешил.
Начало апреля 1942-го года. В пойме реки Угры – болота, мелколесье, овраги. Зимой того года выпало очень много снега. Снег превратился в тающую кашу, по которой измученные, голодные бойцы (ели ивовую кору!), без сапог, в опорках из последних сил пробивались из окружения. По прямой до реки Угры для соединения с нашими войсками было всего десять километров! Жуков приказал двум армиям подготовить плацдарм на реке Угре для выхода ефремовцев (у них было больше двух тысяч раненых). Но там 33-ю армию никто не ждал. Почему?
При отходе из окружения немцы встретили ефремовцев пулеметным огнем в Шпыревском лесу. Появились танки. Они утюжили гусеницами раненых, сани, лошадей. При отступлении была дана негласная инструкция на отход войск, в последнем пункте которой говорилось, что командиры несут строжайшую ответственность за каждого солдата, также как и солдаты за командира. Если какая-то группа видела невозможность выхода из прорыва, командир стрелялся, а солдаты вешались на ремнях!
Гитлеровцы отмечали очень высокий моральный дух воинов Ефремова. Отстреливались до последнего, хотя боеприпасов было мало. Шпыревский лес до сих пор называют в народе Чернолесом. Угрюмый, непроходимый, загадочный лес! Местные жители не ходят туда, справедливо считая его одним большим кладбищем, где лежат кости не только солдат 33-ей армии, но и местных жителей, которые уходили с ними, понимая, что им не остаться в живых. За помощь нашим немцы их расстреляли бы.
Ефремов был ранен, но еще шел. Немцы охотились за ним, зная, что он был любимцем Сталина. Командарм собрал оставшихся в живых из штабной группы, попросил у них прощения за то, что не смог вывести их из окружения и разрешил уходить самостоятельно отдельными группами. Потом генерал Ефремов был ранен еще раз, идти сам он не мог. Немецкие автоматчики по пятам преследовали их от самого Шпыревского леса. Когда автоматчики стали подходить ближе, Ефремов застрелился.
Похоронили командарма Михаила Ефремова в ближайшей деревне… немцы! По словам очевидцев, его похоронили со всеми воинскими почестями. При захоронении присутствовал какой-то немецкий генерал. Он обратился к своим солдатам со словами: «Сражайтесь так, как сражался генерал Ефремов за свою Родину!».
Оба моих прадеда прошли весь этот ад и погибли в самом конце выхода из окружения. Похоронены они в братской могиле, куда были перенесены останки семи с половиной тысяч бойцов. О месте захоронения мои родственники узнали только в 2005-ом году, когда в Интернете была выложена Книга Памяти.
В своих воспоминаниях Г. К. Жуков, перечисляя причины провала Вяземского наступления, признает, что кроме объективных были и субъективные причины неудачной попытки ликвидации Ржевского трезубца. Вот что он пишет: «Мы переоценили возможности своих войск и недооценили противника. Орешек там оказался более крепким, чем мы предполагали».
В начале 1943-го года, когда началась подготовка к Сталинградской битве, была предпринята еще одна попытка ликвидации Ржевского треугольника. Ее целью было отвлечь войска противника от Сталинграда, создать впечатление, что именно здесь готовится большое наступление. И это, в конце концов, удалось сделать. Только какой ценой! За полтора года в боях за Ржевский выступ в общей сложности погибло около полутора миллионов наших дедов и прадедов! Светлая им память!
Выйдя из поезда, я пошла к вокзалу - нужно оглядеться, прикинуть, как добраться до моего села. Увидев вывеску «Буфет», решительно открыла дверь. В лицо мне пахнуло перегаром. Воздух был сизым от сигаретного дыма. Я направилась к буфетной стойке.
Разбитная бабенка лет сорока пяти, в кокетливом переднике и белой наколке на пережженных перекисью волосах, хмуро буркнула, возя грязной тряпкой по стойке:
- Чего тебе?
- И вам здравствовать, мадам! – приветливо улыбнулась я. Улыбка подействовала.
- Какая из меня мадам, Римма я, - повернулась ко мне буфетчица.
Ну вот, теперь можно и беседу начинать.
- Кофе как хочется! – мечтательно протянула я.
- Ишь ты! - Она окинула меня недобрым взглядом. - Москвичка! Кофе ей, - продолжая бурчать, она достала с полки банку растворимого кофе и со стуком опустила ее на стойку. «Интересно, как она определила, что я москвичка? У меня что, на лице написано, откуда я. Неужели придется пить эту бурду под названием «кофе». Разочарованно вздохнув, я достала две сотенные бумажки, и положила их на прилавок. Проворно смахнув купюры в карман, Римма полезла под прилавок, достала оттуда пачку прекрасного молотого кофе известной мне марки, и – о Боже! – кофемашину.
- Для особых гостей держим, - подмигнула она мне.
С наслаждением выпив две чашки, я спросила у Риммы, как мне лучше добраться до села Бакша.
- Бакша? – переспросила буфетчица. - Ну, это тебе не повезло. Автобус туда уже ушел, а следующий будет не скоро.
- А такси туда можно взять?
- Такси? Погоди, есть тут у меня знакомый, почти родственник, у него – машина, он на ней «бомбит», когда случай подвернется.- Эй, Петюня! – крикнула она. – Глянь-ка, Денис на площади есть?
Из-за стола, где местные мужики резались в карты, поднялся детина двухметрового роста и, молча, двинул к выходу.
- Ничего себе Петюня! – не выдержав, рассмеялась я.
Минут через пять он появился на пороге со среднего роста молодым мужчиной примерно моего возраста. Русоволосый, простое симпатичное лицо, большие серые глаза, одет в простого покроя, но явно дорогую куртку. Весело взглянув на меня, он обратился к буфетчице:
- Ну чего тебе, Римм? Зачем звала? Смотри, какие кадры! Познакомить хочешь?
- Язык-то попридержи. Не видишь – серьезная девушка, москвичка, - пристыдила парня Римма. – Ей в Бакшу надо, свезешь?
- Отчего ж нет, это мы завсегда рады. Только вот дорога туда, ой-ой-ой!
- Хватит придуриваться, - нахмурилась Римма. – Заработать, что ли не хочешь?
- Да ладно, Римм! Это я так, - серьезно произнес он. – Денис я, - обратился он ко мне.
Денис мне сразу понравился, и внешне и манерой поведения он напомнил мне актера Леонида Куравлева из старого фильма «Живет такой парень», который я недавно с удовольствием посмотрела.
Сразу за зданием вокзала был припаркован черный чисто вымытый «Ленд Ровер» Дениса. Мы сели в машину и отправились в путь. «Интересно, кто этот парень? – подумала я. - Имея дорогую машину и непростой прикид, подрабатывает извозом?» Стоило нам выехать за город, как автомобиль запрыгал по ямам и колдобинам. Глядя на мелькавшие за окном деревья и поля, я спросила Дениса, что он знает о Бакше. Оказалось, что его бабушка прожила там почти всю свою жизнь, и в детстве он жил у нее. Рассказывая, он осмелел, воспоминания оживили его лицо.
- А знаешь, какие в Бакше черемухи? Нигде таких не видел! Ягоды крупнющие; как созреют, все ребятишки висят на деревьях, лакомятся ягодами.
- Знаю, - вспомнила я записи мамы.
Узнав, что я правнучка Марии Большаковой, и еду навестить ее старый дом, Денис присвистнул, удивленно глядя на меня.
- Послушай, так о бабе Мане я знаю, - растерянно произнес он.
- Откуда? – удивилась я.
- Ее старшая дочка Катя была подругой моей бабушки. Бабка мне о них рассказывала. У них же детей было много, семь или восемь.
- Семь, - уточнила я.
- Ну, так вот, - продолжал Денис, - отец у них погиб в войну, да ты же, конечно, в курсе; и голодали они. Мне бабка рассказывала, - продолжал он, - как они с Катей по ночам ходили на спиртзавод воровать барду для коров. Да ты ведь не знаешь, что такое барда. Это отходы от перегонки спирта. Коров надо было чем-то кормить. Ходили по ночам, таскали ведрами, а барда эта тяжелая. Да еще поймать могли. А в сталинские времена сажали и за меньшее. Эх, - вздохнул он, - корова-то была кормилицей для всех, особенно для детей. Не то, что сейчас, коров никто не держит, дети их только на картинках и видят, да и какие здесь дети!
- Почему? – удивилась я.
- А ты взгляни в окно! – буркнул Денис. – Лицо его стало хмурым, жесткая складка залегла у рта.
Я посмотрела в окно. Мы въезжали в деревню. Дорога стала еще хуже, колдобина на колдобине, появились первые дома. Только что это были за дома! Покосившиеся, почерневшие от времени, с заколоченными окнами, а то и полуразвалившиеся. Редко, где дом имел жилой вид. У почти упавшего на землю забора, древняя бабка, опершись о клюку и приставив ладонь к глазам, смотрела на нас, да вороны галдели в верхушках деревьев. Денис остановил машину.
- Приехали, - сказал он. – Сейчас в доме твоей прабабки живет одна старушка. Хорошая женщина, - добавил он.
Я вышла из машины и осмотрелась. Забор старый, но целый. В глубине участка за большим деревом виднелся маленький, как будто вросший в землю дом.
«Вот и родина моих предков», - вздохнула я.
К нам уже семенила маленькая старушка в наброшенном на плечи платке.
- Денис, ты что ль? А это кто с тобой? – ласково улыбаясь, старушка взглянула на меня.
- Знакомься, баба Нюра, это Алина, правнучка бабы Мани, прежней хозяйки этого дома. Она приехала из Москвы, - тараторил Денис.
- Знаю, знаю, кто такая Маруся. Хорошая была баба, правильная. Да, хозяйка-то, какая! А и пошли в дом, милая, что ж мы тут стоим, - продолжала старушка. – А ты, Денис, сумку занеси.
Я вошла в дом. Сени, пахнущие травами, дверь в комнату. Остановившись в дверях, оглядела комнату. Справа – русская печь, у окна слева за столом – еще одна печка, поменьше. За русской печью – высокая деревянная кровать с горой подушек. Напротив двери в простенке между окнами пристроился небольшой столик под белой скатертью. А в левом углу, по диагонали от русской печки, как и положено в русских селах – иконы. (Я вспомнила свою курсовую работу по истории России). Все, как описывала мама, конечно, кое-что изменилось, но печки-то не передвинешь!
Денис принес мою сумку, я стала доставать гостинцы для бабы Ани: скумбрия холодного копчения, сырокопченая колбаса, конфеты, чай – все, что подсказала мне Римма. Баба Аня только руками всплеснула, увидев все это.
- И как же ты, дева-то потратилась! И все это мне? – не верила она своим глазам.
- Вам, баба Аня, вам, угощайтесь! – улыбнулась я.
- Да я щас, - засуетилась старушка. У меня тут картошечка почищена, щас мигом сварю.
Наевшись удивительно вкусной, рассыпчатой, белоснежной, как сахар картошки с солеными хрустящими огурцами и, разомлев от тепла после всех хлопот и бессонной ночи, я стала погружаться в сон. Сквозь дрему услышала голос бабы Ани:
- Иди, милая, сюда. Я тебе кровать разобрала, поспи, поспи немного, а потом Денис нам самовар поставит. – Дальше я уже ничего не слышала, крепко уснув…
…Вокруг меня рвались снаряды, рыхлый, напитанный водой снег, алел от крови. Грязные, оборванные, заросшие щетиной бойцы с красными звездочками на шапках, с каким-то тряпьем на ногах вместо сапог, матерясь, поднимались в атаку. Командиры подталкивали отстающих винтовками, выкрикивая:
- Вперед! За Сталина! За Родину!
Вдруг какой-то пожилой, с воспаленными глазами красноармеец, подхватив из рук упавшего командира знамя и, выкрикнув хриплым голосом: - Вперед, … вашу мать! – пошел прямо на приближающуюся шеренгу немцев с автоматами наперевес. В груди у меня екнуло.
- Дед, дед! – заорала я. – Подожди! Не уходи!
Но меня никто не слышал. Вокруг творилось что-то невообразимое! И тут мой прадед – а я была совершенно уверена, что это был он – обернулся и посмотрел на меня! И в этот момент пуля, выпущенная каким-то фашистским ублюдком, сразила его.
- Нет, нет! – закричала я…
…Я кричала: - Нет, нет! - Слезы струились по лицу. Кто-то тормошил меня за плечи:
- Алина, Алина, очнись!
Яркий, какой-то неземной свет ударил в глаза. Что это? На руках, прижатых к лицу, сиял перстень, который я повернула камнем внутрь, чтобы избежать лишних вопросов.
- Алина, как ты? Успокойся, это просто дурной сон. - Взволнованный голос Дениса вернул меня к действительности.
- Вставай, детка, пойдем пить чай. А чай то у меня, какой! – ласковый голос бабы Ани действовал как бальзам на душу. – Чаек то у меня на травах: иван-чай, смородиновый лист, малинка, - приговаривала она.
- Ты, небось, не знаешь, что это за травка такая, иван-чай?
- Знаю, это кипрей, - автоматически ответила я
- Молодец, красавица, - удовлетворенно кивнула старушка. – А, знаешь ли, что чай с кипреем с древних времен у русичей лучший напиток, ничуть не уступает китайскому. Я вот тебе отсыплю травок, будешь меня в своей Москве вспоминать.
На столе сиял во всей красе начищенный до блеска огромный самовар с вензелями на боках, с резным «заборчиком» наверху.
- Вот это да! Я такого никогда не видела! – вырвалось у меня. – На самоваре восседал пузатый заварочный чайник, вокруг теснились чашки с блюдцами и стояли розетки с вареньем.
- Ой, мое любимое, крыжовенное! – обрадовалась я.
- Я тоже его люблю, - прогудел Денис.
- Ягоды для этого варенья я собрала с кустов, посаженных еще твоей прабабушкой, - сказала баба Аня. - Когда мой муж умер, наш дом-то и развалился, очень уж он старый был. Его построил еще прадед моего мужа. А тут, как твоя прабабка переехала в Москву к дочери, ее сын, приехал продавать этот дом. Ну, я и решила его купить, тем более что продавал он его за копейки. Домик-то, конечно, старый, зато участок, хоть и небольшой, но ухоженный. Маруся была баба очень трудолюбивая. Мы ведь жили рядом с ней, через два дома отсюда. Помню, в семидесятые годы пенсионерам жилось в селе неплохо – пенсии-то хорошие были, не то, что сейчас. Вот наши бабки и разбаловались, целыми днями сидят на лавочках семечки плюют, да лясы точат. А огороды бурьяном зарастают. А Маруся все на огороде горбатится. Так они к ней, представляешь, за укропом бегали. Она, правда, всегда давала, не отказывала, добрая была баба. А еще очень лес любила, все по грибы ходила. У нее всегда все было припасено: и огурцы, и помидоры соленые, грибы опять же. Да еще наливка из черноплодной рябины, очень вкусная – сама пробовала. А вот пьяниц она не любила, сразу от ворот поворот давала. Да… жизнь-то у нее, какая трудная была – не позавидуешь! Поднять одной столько детей!
Напившись необыкновенно ароматного чая, с вареньем, я стала помогать бабе Ане убирать со стола.
- Баба Аня, а почему вы газом не пользуетесь? Я видела газовую плиту у вас в сенях. Так ведь легче и удобнее.
- И-и, милая! Газ-то, он ведь дорогой, да и привезти его надо. Вот хорошо Денис мне помогает, и не только мне, а и соседкам моим. Он над нами, старыми клюшками, у кого детей нет, а кого дети и забыли, шефство взял, - рассмеялась она. – А мне много ли надо, если там картошку сварить или чай вскипятить, то я и на таганке это сделаю. - Она оглянулась на русскую печку, где стояла какая-то небольшая тренога. – А когда подружки в гости придут, так я самовар-то поставлю - и чаю попьем и молодость вспомню, любуясь на него. Ведь он мне от моего мужа остался, он был старше меня. Царствие ему небесное! А ему он достался от его бабки, она была из купеческого рода. Да…вот и все, что осталось от того рода, - она замолчала. – А хочешь, расскажу эту историю? – оживилась она.
- Конечно, хочу.
- Ну, слушай. Дед моего мужа был бедным, но хорош собою, чертяка! Высокий, косая сажень в плечах, черные усы, да еще и Георгиевский кавалер! Какая девка устоит перед таким? Вот купчиха-то и не устояла. Полюбили они друг друга. А когда ее пришел сватать какой-то богатей, Сенька этот влетел в избу с топором, да и разогнал всех. А ее увел к себе. Поженились они. Отец с тех пор ее знать не хотел. А мать тайком бегала, да и принесла ей этот самовар в подарок, когда у нее первенец родился. Берегли они этот самовар. Когда отец моего мужа ушел воевать в Великую Отечественную, детей у них по лавкам сидело восемь человек, мал-мала-меньше. Ну, и погиб он. Бедствовали они сильно, детишек много, хлеба и того не хватало. Да тогда все недоедали, - грустно добавила она. – Весной 1946-го года и вовсе голод случился, недород большой был в год Победы. Собирали мерзлую картошку, кое-где оставшуюся в полях. Ели лебеду, знаешь траву такую? Так вот, собирали семена этой травы, растирали их в ступке, подмешивали в муку и пекли хлеб. В те времена ведь и налоги какие были! С каждого двора собирали деньги, яйца, и молоко, масло, у кого корова была. А как без коровы-то, когда столько ребятишек. Когда уж нечего было с них брать, кто-то вспомнил про самовар. А самовар этот хозяйка спрятала, закопала в подполе. Когда пришли из сельсовета – в доме было пусто, и самовар они тоже не нашли. Ну вот, - продолжала баба Аня, - самовар этот так и уцелел. А я его сейчас берегу, редко вздуваю. Его уж не раз чинили, то краник отвалился, то еще что. А и посмотрю только на него – и на душе светлее. Ой, да что это я, дура старая, - спохватилась она. - Чуть не позабыла. Я сейчас, мигом.
Она вышла в сени, а когда вернулась, я очень удивилась – в руках у нее был утюг, большой черный утюг с дырочками по бокам. Поставив утюг на стол, она открыла его и достала какой-то сверток, похожий на дерматиновый кошелек, перевязанный бечевкой, и старую, почерневшую от времени ложку.
- Я ведь знаю, дева, что ты не просто так приехала. Похоже, это то, что ты ищешь, - и, развернув дерматин, она подала мне пожелтевший от времени треугольник.
- Что это? – удивилась я.
- А ты разверни, посмотри. Только осторожно, не рассыпался бы, - забеспокоилась она.
Я развернула треугольник. Это было письмо, письмо с фронта! - «Дорогая моя супруга Маня!» - прочла я. Неужели это последнее письмо моего прадеда? Не может быть! Мама писала в своих записях, что все письма прадеда бабушкина сестра Надя сожгла, когда увидела, как Катя в очередной раз рыдает, перечитывая их. Всю жизнь она потом жалела об этом, но что возьмешь с ребенка! Тетя Надя рассказывала, что последнее письмо прадеда отличалось от других. Супругой он назвал свою жену только раз, в последнем письме. Я быстро пробежала глазами все письмо. Да, в стиле письма - простом и суровом – чувствовалась какая-то обреченность, как будто прадед знал, что его убьют, что это его последняя весточка. «Береги себя и детей» - эта последняя фраза билась в моем мозгу, пока я осторожно складывала письмо, так что до меня не сразу дошло, что это и есть та самая бумага!
- А это, что за ложка, - спохватилась я.
Тебе лучше знать, - ответила баба Аня. – Ложка эта не простая, а серебряная, видишь, как почернела от времени. А почистишь – засияет, как новая.
- Погодите, погодите. Как же это я забыла? Ведь мама упоминала в своей тетради, что ей еще в Германии подарили серебряную ложку на «зубок», а потом она куда-то пропала.
- Баба Аня, а ножниц там, случайно, не было? – осторожно заикнулась я.
- Ножницы? Какие еще ножницы? – пробурчала старушка. – Не было там больше ничего.
- А где вы все это нашли? – спохватилась я.
- Так полезла как-то в большой сундук в сенях, там на дне и нашла утюг этот под всяким тряпьем. И как это я раньше его не заметила? Видно неспроста, неспроста это. Пришел его час – он и открылся, - приговаривала она. – Знала я, что кто-нибудь обязательно за этим приедет, - хитро улыбнулась старушка.
Перед отъездом я постояла у дома, и сделала несколько снимков. Слева от дома росли высокие деревья. За огородами виднелись дома улицы, идущей – я знала – вдоль берега небольшой речки. За рекой синела узкая полоска леса. Вокруг стояла тишина. Покоем и умиротворенностью веяло от этой древней земли. Сердце сжалось от какой-то непонятной тоски. Странное чувство овладело мной, мне казалось, что я уже давно знаю эти места, эта земля не была для меня чужой!
Уезжали мы из Бакши, когда солнце клонилось к закату. Баба Аня надавала мне гостинцев: разных трав в холщовых мешочках, две банки варенья. Отказаться было нельзя, старушка бы обиделась. Когда машина тронулась, я помахала бабе Ане рукой. Она стояла у калитки, утирая глаза кончиком платка, такая маленькая и одинокая!
- Ну что? Насмотрелась на русскую деревню? – зло спросил Денис. – Была бы моя воля – я бы … этих депутатов, - он помолчал немного, а потом продолжал, севшим от напряжения голосом, - я бы их связал и привез сюда вот в эти…лачуги, - он кивнул на развалюхи, мимо которых мы проезжали. – И пусть живут здесь не то что без телефонов, а и без холодильников, телевизоров и газа. И что б срать ходили не в теплый сортир, а на мороз!
Он замолчал, стиснув зубы. Я тоже молчала. Если я продолжу эту тему, то тоже не удержусь от крепких выражений, а мне этого сейчас совсем не хотелось. Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая деревья, снег и эти полусгнившие избы в розовый цвет. Слезы подступили к глазам. Щемящее чувство сопричастности ко всему, что происходит на этой забытой Богом и людьми, но такой родной и прекрасной земле моих предков, охватило меня. Я вспомнила слова из маминой тетради:
« В той стороне садилось солнце!»
На станции Денис проводил меня до вагона. Я сунула ему две тысячные бумажки.
- Купи, пожалуйста, бабе Ане мешок сахара, ну и еще что-нибудь. Пусть варит свое варенье.
Денис стоял, опустив голову. – Ты, это… свой телефон-то мне дашь? Ну, так, на всякий случай, - быстро добавил он.
- Вот тебе моя визитка. А ты дай мне свой электронный адрес. Напишу статью – пришлю.
- Проходите, проходите, - поторопила меня пожилая проводница, - поезд отправляется.
- Я сброшу тебе адрес на телефон, - крикнул мне Денис.
Его лицо побледнело, он махнул мне рукой и, повернувшись, пошел к вокзалу.
Проходя по вагону в поисках своего места, я вдруг увидела в дверях тамбура какую-то знакомую мужскую фигуру. – Кто бы это мог быть? – недоумевала я. И тут раздался звонок мобильного.
- Алина, это Денис, - услышала я знакомый голос. – Слушай! Перед отходом поезда ко мне подходил какой-то крендель. Спрашивал о тебе. Куда я тебя возил, да зачем.
- А как он выглядит?
- Да самый обычный: среднего роста, русые волосы. Ничего особенного.
И тут я поняла, кто это был. Что же ему от меня нужно?
- Что ты ему сказал? – заволновалась я.
- Послал я его. Давай, пока.
Откуда бы я ни приезжала в Москву, я испытываю всегда одни и те же чувства. При звуках бодрого марша столицы, на душе становится спокойно и радостно; а стоит выйти из вагона, родной город действует на меня – да я уверена, не только на меня – как глоток крепкого бодрящего напитка: сразу убыстряется шаг, лицо приобретает озабоченное выражение, а посторонние мысли с завидной скоростью улетучиваются из головы. Бодро шагая по перрону, я думала о том, что мне необходимо сделать в первую очередь; и была очень удивлена, увидев, стоящую у первого вагона маму, которая напряженно вглядывалась в прохожих, видимо, боясь пропустить меня.
- Мама, что случилось? Что-то с бабушкой?
- Не беспокойся, все в порядке, просто, бабушке не терпится услышать твой рассказ. Ты же знаешь, как она любит Бакшу. Мы с Милой накрыли стол, а Арсений Петрович любезно предложил тебя встретить.
Арсений Петрович курил у своего «Мерседеса», поглядывая по сторонам. Он был соседом мамы по лестничной площадке. Овдовев, он переехал в Москву, где у него была однокомнатная квартира, оставшаяся от матери. Бывший полковник, спокойный, уравновешенный с чувством юмора, бодрый и активный не по летам, он проявлял явный интерес к маме. Мои родители уже давно были в разводе, и я была бы рада видеть маму счастливой. Но она, не спешила налаживать новые отношения. «Ладно, разберутся, не маленькие», - подумала я, садясь в машину.
Бабушке стало лучше, но она все еще была в постели. Когда я прочитала ей письмо ее отца, она не выдержала – расплакалась. А потом сказала:
- Простите меня. Последнее письмо отца я тайком от всех спрятала в сенях над дверью, где у матери висели мешочки с травами. Она, наверное, нашла его и перепрятала, да и сама забыла куда. А я подумала, что оно пропало. - Бабушка вытерла слезы, и начала вспоминать…
…Стоял знойный август сорок первого года. Сталин бросил клич: «Всё для фронта! Все для победы!». Нужно было спешить с уборкой урожая, вот-вот могли пойти дожди. Люди выбивались из сил. Отец работал на жнейке, возвращался поздно. Поэтому Катя очень удивилась, когда увидела отца дома, вернувшись с работы. На дворе светло, а он уже дома.
- Сядь, дочка, надо поговорить, - хмуро сказал он, отодвигая стул.
- Что-то случилось? – спросила она с замирающим от страха сердцем. Неужели…
- Я получил повестку, завтра на фронт, - коротко бросил отец. На его лицо набежала тень.
Отец, как казалось Кате, особо о семье не заботился. Как все мужики в их селе частенько прикладывался к бутылке от безысходности тяжелой и беспросветной крестьянской жизни. Но с началом войны он стал вести себя по-другому. Возвращаясь поздно с работы, он наскоро ужинал и уходил во двор. До рассвета помогал на огороде, колол при лучине дрова, чинил инструменты.
- Ты старшая в семье, - продолжал отец. На его лице заиграли желваки. - Теперь тебе за нее отвечать.
Катя закусила губу, чтобы не расплакаться. Отвечать за семью! В семнадцать лет! Мать, стоявшая у печки, чем-то грюкнула, заплакал маленький братик, спавший в колыбели, и Катя бросилась к нему, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы.
На следующий день всех мобилизованных собрали в клубе. Шел сильный дождь. Все сидели притихшие, а как военком крикнул: «Стройся!», тут и поднялся плач. Бабы выли в голос, а мать, молча, припала к отцу, так что ему пришлось с силой отрывать ее от себя. Их построили в шеренги по четыре человека, и они пошли, долго шли мимо родных и близких. Сколько же их забрали на фронт? И как мало вернулось!
Катя виделась с отцом еще раз. Всех мобилизованных собрали в лагере в лесу под райцентром. Там они проходили военную подготовку перед отправкой на фронт. Мать послала ее туда отнести отцу продукты. До Моршанска от их села целых восемнадцать километров, а идти-то надо пешком! Девушка вышла из дома на рассвете. Сумка тяжелая: четверть молока – это два с половиной литра, сухари, вареная картошка, огурцы, да немного пышек. Сначала шла легко, а как солнце вышло, да стало припекать, тут уж хуже стало. Вдруг она увидела, сидящих на обочине дороги двух военных. Перед ними на траве стояла бутылка с самогоном, на расстеленной газете лежала какая-то еда. Катя испугалась, неизвестно, что у них на уме. Она забежала в лес, прошла немного по тропинке и снова вышла на дорогу. Наконец показался лагерь. Катя подошла к забору. У входа стоит часовой с винтовкой.
- Слушай, - обратилась она к молодому бойцу. – Мне бы с отцом повидаться, он здесь у вас.
- Иди отседова, нельзя мне с тобой разговаривать, - сердито пробурчал часовой.
- Но как же…
- Нет в лагере никого, на учениях все. Сказал, иди, вон там подожди, - кивнул он в сторону.
Девушка встала у дороги, и стала ждать. Сесть некуда, накануне прошли сильные дожди, кругом грязь. К вечеру показалась колонна военных – грязные, измученные. Катя заволновалась, как бы не пропустить отца. Вдруг к ней выбежал из колонны какой-то старый худой дяденька и стал просить поесть:
- Дочка, ради Христа, дай хоть что-нибудь.
Она сунула ему сухарь, и он побежал, а тут и отец подошел. Взял у нее сумку, быстро поел, расспрашивая, как дети, и они расстались. Он все переживал, что уже вечер, а ей идти далеко. Почти всю дорогу домой она бежала, не чуя под собой ног. Больше отца она не видела…
Бабушка вспоминала, а я слушала ее и думала о том, как мало мы знаем о своих предках. А ведь каждая семейная история складывается в общую картину страны. Заслуживает ли уважения народ, предавший забвению свою собственную историю?