Случай в аэропорту

Константин Милованов
 - У третьей стойки начинается регистрация билетов и оформление багажа на рейс 2805, - прозвучал приятный женский голос где-то под сводами огромного многолюдного в несколько уровней вокзала.

   Объявление очередного вылета оживило, заскучавший было народ, хотя скучать здесь особо не приходилось, но какая может быть скука, если вы всю жизнь по земле влачились под бременем земного тяготения, а тут вам предстоит сбросить все оковы и полететь. Да так высоко — аж дух захватывает, поэтому все были возбуждены, и всех тянуло на откровения, как тянет на исповедь решивших заново начать свою жизнь. Публика в аэропорту была разная, всех возрастов и поколений, сословий и титулов, среди них встречались очень важные персоны и не очень важные, встречались даже совсем неважные, но что интересно - все стояли в одной очереди, все были равны перед полётом в небеса.

  Вокзал был несколько необычным, нет, там как всегда, было много людей: они толкались, повышали голос, наступали друг другу на пятки и даже, извините, ругались, что очень редко, но всё же случалось, да и обстановка ничем особо не выделялась. Необычным было то, что пассажиры в то же время, никуда не торопились, как будто они были уверены, что без них рейс не состоится, а быть может, надеялись опоздать. Они хамили друг другу, скорее по привычке, показывая свой гонор, но вдруг осекались и словно спохватившись, начинали извиняться друг перед другом, неловко отвешивая поклоны. Говоря при этом невесть откуда взявшиеся вежливые слова, и даже пытались изрекать неуклюжие комплименты, укрывая при этом глаза, то ли от стыда, то ли от смущения, ведь многие делали это в первый раз. Также необычным было то, что провожающих в здание вокзала не пускали, и они толпились на улице, одетые в чёрное. Одни из них льнули к затемнённым стёклам вокзала и пытались докричаться до улетающих со слезами на глазах, другие веселились в непотребном виде, а третьи с важными лицами кушали пирожки, обсуждая при этом вывеску на вокзале, а доев - спешили удалиться, смахнув несуществующую слезу. Ещё одна странность состояла в том, что человек получивший приглашение на рейс должен был немедленно явиться в аэропорт без вещей и прежде всего, заполнить таможенную декларацию, а его багаж собирали другие и доставляли в аэропорт.

  Тем временем около третьей стойки собирался народ, по привычке пытаясь изобразить очередь.

 - Проходите, пожалуйста, - отстраняясь, сказала полная дама в широкополой шляпе с весьма заметной родинкой на правой щеке скромной худенькой девушке с рыжей копной волос на голове.

 - Нет, нет, что вы, я уже не тороплюсь, - ответила девушка с каким-то обречённым видом, при этом пряча глаза и постоянно одергивая своё коротенькое платьице в мелкий цветочек, словно кто-то неведомый норовился туда заглянуть.

 - А я, ещё не тороплюсь, - ответила дама с напускной вредностью, а может и с присущей. 

  Она достала веер и принялась им нервно обмахиваться, её визгливый голос и жестикуляции стали привлекать взгляды окружающих.

 - Но вы же впереди меня стояли, - продолжала упорствовать девушка, по-детски поджимая плечи, при этом чувствовалось, что ей становится не по себе, когда на неё обращают внимание.

 - Окститесь, дамы, для того чтобы попасть в это здание никто списки не составляет, а вы здесь очередь устроили, - сказал бойкий старичок небольшого роста в кепке с маленьким рюкзачком за спиной с вечно улыбающимися глазами.

 - Не волнуйтесь, - сказала подошедшая к ним работница аэропорта, - дайте мне ваши декларации и приглашения на рейс и пройдите в зону ожидания, - плавным жестом она указала на диваны и кресла, стоящие среди фикусов чуть поодаль, - ваш багаж сейчас доставят.

   И добавила, обращаясь ко всем:
 - Дамы и Господа, все, кто заполнил таможенную декларацию, проходите в зону ожидания.

  Обычно работники подобных заведений сдержанны в своих эмоциях и почтительно вежливы, демонстрируют ничего не выражающую холодную улыбку, как из папье-маше немного похожую на оскал, лицо же этой милой девушки казалось, также ничего не выражало, но её глаза неуловимо как передавали её душевное спокойствие, а главное - доброту. Взглянув в такие притягательные глаза, сам исполняешься доверием и любовью, и хочется обнять и расцеловать и эту девушку, и парня рядом с ней, и вообще всех вокруг, но нельзя — могут не так истолковать.

- Да, - грустно на выдохе ответила дама, когда их сопроводили в зону ожидания. Вдруг, она переменилась в лице, вспомнив что-то и с какой-то несвойственной её комплектации, быстротой рванула к работнице аэропорта, отстранив оторопевшего старичка.

 - Девушка, помогите, я забыла сделать одно дело, это очень важно для меня, понимаете, … я …, - она принялась быстро что-то шептать на ухо услужливо склонившейся работнице аэропорта.
   
 - Но, вы же сами понимаете, что это невозможно, что подумают там …, - ответила ей вслух работница аэропорта и движением головы показала куда-то за пределы вокзала.

 - Понимать-то понимаю, но …, – расстроилась дама.
 
 - Не переживайте, у всех там осталась масса не законченных дел, всё образумится, - утешила её работница аэропорта, - это чей чемодан? – продолжила она, когда доставили первую партию багажа, и назвала фамилию.
 
   Все работники аэропорта были одеты в рубашки и блузки голубого цвета с красными платками и галстуками, а юбки и брюки были чёрного цвета. Воцарилась тишина, всё уставились на огромный перетянутый ремнями чемодан, стоящий на весах. После затянувшейся паузы, высокий плотный мужчина с большими ушами в сером костюме и галстуке, стоящий невдалеке вдруг нерешительно воскликнул:
 - Ой, … да это же мой, - это восклицание скорее походило на всхлипывание, - не признал, свет искажает цвет чемодана, - он подошёл к весам, - ей богу, чемодан коричневый, ярко коричневый, а я глянул под углом, … да ещё этот свет необычный, вот и подумал …, это мой чемодан, граждане, да, да мой. Я не отказываюсь, это мой. Господа, это мой чемодан! Я никого не хочу обмануть!

 - Свет, цвет …, тяжестей боитесь? - сказал бойкий старичок, - раньше надо было думать.

 - Да ничего я не боюсь! С чего вы взяли, - чуть ли не взвизгнул плотный мужчина, театрально отведя руку в сторону, - я же сказал: это мой чемодан и за свои поступки я отвечу.

 - Боитесь, боитесь, признайтесь, - прищурив глаза, сказала повеселевшая полная дама в широкополой шляпе.

 - Да чего я должен бояться? - возмутился мужчина с большими ушами, - своя ноша не тянет.

 - А вот это как раз тот случай, когда своя ноша тянет, и ещё как тянет, - грустно сказал старичок.

 - Это обычное дело, у человека возникает страх перед непознанным, необъяснимым. Что ждёт нас там, за горизонтом? - поднял вверх указательный палец долговязый человек, сидевший в кресле возле фикуса, - никто не знает, высокий полёт — он всегда пугает, ведь мы люди созданы ходить по земле, неестественная среда обитания - вот чего мы боимся. Вот и растерялся человек, а вы на него накинулись.

 - Такой полёт раз в жизни бывает. А мы к нему и не готовы, - вставила девушка в коротком платье.

 - Говорят, мы ещё обратно можем вернуться, - сказала полная дама.

 - Чепуха, - возразил долговязый человек и встал с кресла.

   Долговязый был одет в красный узкий пиджак в синюю клеточку с коротковатыми рукавами из нагрудного кармана которого, виднелся краюшек синей ткани, серые монотонные брюки также были узкими. У него была одна особенность: когда он говорил, то театрально обращал лицо вверх, приподнимая при этом правую руку с открытой ладонью.
 
 - Я не боюсь, настораживает, но не более, и от чемодана я не отказываюсь, - продолжал оправдываться плотный мужчина, начиная нервничать, хотя его оправдания никому не были интересны.

 - Лукавите, - сказал старичок, растягивая слога, - хотя ..., я тоже не боюсь.

 - И я не боюсь, - отрезал плотный мужчина, - а, вы боитесь? - обратился он к долговязому человеку в узком пиджаке.

 - Я-то? - долговязый вскинул брови, - нет, да и кто же здесь признается, что боится?

 - Я боюсь, - вдруг прозвучал негромкий голос. Все стихли и начали крутить головами в поисках источника этих слов.

 - Очень боюсь, - повторил голос и все, определив его обладателя, уставились на него. Это была старушка, небольшого роста, с круглым лицом, обременённым годами, с седыми волосами, стянутыми назад гребешком, она сидела на диване и двумя руками держала на коленках узелок.

 - Очень боюсь, - продолжала старушка, - я люди добрые, никогда в жизни дальше, чем на пять километров от своей деревни не отходила и то случайно: пошла по молодости грибы собирать, увлеклась и заблудилась малость, так сколько радости было, когда я под вечер уже свой дом увидела, оказалось, вокруг да около плутала. С тех пор от дома далеко не отходила, а тут в такую даль, конечно, боюсь, я вообще высоты боюсь. Да я много чего боюсь: боюсь грома и молнии, змей боюсь, мышей уже нет, боюсь за сына своего, переживаю, ему уж сорок пять, а я всё за него боюсь, за внучат своих боюсь, кабы с ними ничего не случилось, ой …, да за всех боюсь, как же они тут без меня. У меня ещё коза есть и корова Майка, … - старушка внезапно замолчала, прикрыв рот ладонью, как будто сболтнула лишнего.

 - Корова — это хорошо, - одобрил долговязый, - очень хорошо.

 - А больше всего я боюсь остаться одна, - продолжила старушка, - на меня страх нападает, ух, - демонстративно вздрогнула она, - когда рядом никого нет. А вот когда все рядышком - такая благодать.

 - А у меня наоборот, я не мог остаться один, - сказал долговязый, -  моя душа требовала одиночества, а я его не находил, я всегда был, как мне кажется, в гуще всех событий, а хотелось тишины и покоя.

 - Заперся бы в комнате, - предложил бойкий старичок в кепке.
 
 - Если я запрусь в комнате, то мысль, что сюда очень скоро может кто-то войти не оставит меня одного. Насущные заботы всегда меня одолевали, а я мечтал остаться наедине со своими мыслями, понимаете? Блуждать в лабиринтах своего сознания, искать новые пути и находить решения, делать открытия и идти вперёд и вперёд. Я хотел жить в своих мечтах и грёзах, плакать и смеяться, восторгаться и разочаровываться, конечно, я понимал, что это невозможно. Но я стремился остаться наедине с собой, чтобы опять и опять окунаться в него — мой мир, но мне мешали окружающие, нужно было постоянно общаться, решать какие-то проблемы, отвечать на вопросы, чьи-то заботы тяготили меня и возвращали в реальный мир, а я мечтал о необитаемом острове. Да, да в какой-то период времени я серьёзно подумывал, чтобы сбежать в дикую тайгу от всего человечества и однажды мне это удалось. Я целых пятьдесят восемь дней прожил один в глухой тайге, среди царства мхов и мёртвых кедров, в обители лосей, медведей и глухарей, мошки и гнуса, где не цветут цветы и не звучит человеческая речь. Меня забросили туда на вертолете, и я наслаждался одиночеством. Ружьё давало мне превосходство в силе, а преданный пёс уравнивал разницу в обонянии и слухе с дикими животными, там я понял, что истинная красота это ни яркие цветочки на клумбе, ни буйство красок, ни блеск, ни вычурность линий созданные человеком, а то, что соткано самой природой – вся её правда, её суть, и я — её ничтожная пылинка, наделённая правом это осознавать! Не это ли прекрасно?

  Все молчали, вероятно, думая: имеют ли они такое право и используют ли его.
 
  Подошел очень мокрый, очень высокий и очень носатый человек в шляпе и длинном плаще, с которого на зеркальный пол капала вода.

 - Господи, вас, что из ведра окатили, ведь сухо на улице, — сказала женщина в ярком цветастом сарафане средних лет до этого сидевшая в кресле у колонны и молчавшая.

 - Там ливень, везде слякоть, грязь, - сказал с пренебрежением человек, утирая свисающую с носа то ли каплю воды, то ли ещё чего-то, - наконец-то я улетаю отсюда, кто последний?

 - А что вам не понравилось в этом городе? - продолжала женщина в сарафане.

 - Всё, абсолютно всё, прости меня господи! - произнёс очень высокий человек, шмыгнул носом и продолжал:
 - В этом городе правят идолы, которых лепят сами люди, причем, чем скверней материал, тем значительней получается идол. Мне противно, почему я должен делать улыбки и кланяться тем, кто мне неприятен и от кого мало-мальски зависит моя судьба. Единственное, что я мог свободно делать в этом городе, так это дышать, да и то уже отработанным воздухом. Чтобы нормально жить, нужно перед всеми заискивать, лебезить, переступать через свои принципы. Чтобы чего-то достичь в этом городе, необходимо унизить себя, чтобы потом «вырасти» и унижать других, причем, чем больше унижаешь, тем ты значительней становишься, мне такое удовольствие не по нутру, - голос его к концу монолога стал мягким и тихим, как будто он уже жаловался, - мне ненавистен этот город, мне ненавистны люди, живущие в нём.

 - А вы, когда получили приглашение на рейс? - спросил весёлый старичок в кепке.
 - Сегодня же и получил, да какая разница?

 - Большая, - вздохнул он, - я получил приглашение три года назад, три года я был в напряжённом ожидании, каждый день я собирался в дорогу, но всякий раз мой рейс откладывался. За это время: я-то жаждал скорейшего полёта, даже подумывал его спровоцировать, то молил Бога о том, чтобы отложил мой рейс как можно дальше. За эти три года всё то, что я раньше терпеть не мог - я полюбил. Во мне произошла, как говорят, переоценка ценностей, я по-другому стал смотреть на мир. Всё началось с того, что я вдруг стал уважительно относиться к ранее ненавистному мне соседу, с которым мы …, разве что в драку не лезли. Я начал с ним здороваться, в ответ он поначалу молчал, потом начал что-то бурчать и наконец – при каждой встрече мы начали улыбаться друг другу, сначала натянуто, а потом искренне. Если я шёл за хлебом, то покупал булочку и для него, а он брал для меня газеты, и мы могли часами болтать на лавочке, ходили друг к другу в гости, попить чай, интереснейший, оказывается, человек, дай Бог ему здоровья, я полюбил делать то, что раньше терпеть не мог, я, как бы, навёрстывал упущенное, понимал и принимал ранее мною отвергаемое, за эти три года я стал другим человеком, я по-другому стал смотреть на мир, я полюбил людей, мне нравится этот город, - сказал бойкий старичок с грустью, - а то, что я иногда задиристо задаю колючие вопросы, так извиняйте, - глупая привычка, за что неоднократно страдал, - с грустью закончил он.

 - А меня здесь никто не любил, - грустно на выдохе сказал плотный мужчина с большими ушами, сдвинув шляпу на затылок.

 - У вас не было женщины? – удивлённо спросила девушка с рыжей копной на голове.

 - Да нет, с этим всё было нормально — у меня от разных женщин семеро детей, но они меня не любят, и не только они — меня не любят люди.

 - А вы их? - тихо спросила женщина в цветастом сарафане.

 - Не знаю, - опешил мужчина, - а за что их любить?

 - За то, что они люди, такие же, как и вы. Вы же себя любите?

 - Ну..., да, наверное, - замешкался он и снова сдвинул шляпу на лоб.

 - Любовь не надо искать, - сказала женщина в цветастом сарафане, - нужно любить самому. Просто любить – и всё, люди почувствуют это и будут любить вас.

 - Чужой любовью сыт не будешь, - произнесла худенькая девушка в коротком платьице.

 - Не будешь, - повторил мужчина в костюме, - но и с голоду не помрёшь.

 - Чужая любовь расслабляет …

  - Раньше надо было о любви думать, - заключил старичок.

  Вдруг взоры беседующих опустились, из-за спин вышла маленькая девочка с косичками в коротком сарафанчике с зелёнкой на голых коленках. Она вышла в центр круга, образованном разговаривающими и принялась большими заплаканными глазами разглядывать окружающих людей.

 - Здравствуй, девочка, - почти хором, сказали присутствующие. Кольцо вокруг ребёнка уплотнилось – все, кто стоял поодаль тоже подошли посмотреть на это милое создание.

   Девочка не отвечала, только щёчки её надувались и слезинки на глазах увеличивались.

 - Что с тобой, кто тебя обидел? – спросила рыжая девушка, присев рядом с девочкой, невзирая на своё короткое платье.

 - А мне обещали на день рождения подарить птичку и клетку для неё- скуксилась девочка и принялась тереть глаза кулачками.

 - Ну раз обещали, значит подарят.

- А разве здесь есть птицы? – спросил долговязый.

 - Птицы – не знаю, а только клеток здесь точно нет.

 - А райские птицы, разе они не существуют?

 - Да тут и солнца то, наверное, нет.

    Вдруг лицо девочки преобразилось, она улыбалась, глядя куда-то вверх. Все повернули головы в сторону взгляда девочки. Там, из-за не до конца придвинутой шторы пробивался луч света, а на гардине сидела красивая птица. Все замолчали и в наступившей тишине стало слышно, что она поёт. И чем больше они прислушивались, тем громче становилось это виртуозное пение, оно разливалось по всему зданию и вскоре уже все пассажиры в аэропорту стояли и смотрели на эту птицу.

 - У третьей стойки продолжается регистрация билетов и оформление багажа на рейс 2805, - шёпотом, чтобы не мешать пению птицы, напомнил приятный женский голос.