С М У Т А (ранее отдельные главы повести публиковались на сайте под названием -
К Р А Х И Н О З Е М Щ И Н Ы)
Историческая повесть
Москва,Издательство Рунета,2010.- 298 стр.Обложка художника А.В.Разумова.
Эта книга о событиях начала 17-го века, которые остались в памяти народной, как Смута. Действие повести разворачивается в самый трагический ее период, в междуцарствие, наступившее после свержения Василия Шуйского в 1610 году, когда страна оказалась на грани катастрофы. Герои повести - руководитель первого земского ополчения Прокопий Ляпунов, казачий атаман Иван Заруцкий; это москвичи, восставшие против поляков в 1611 году,это Минин и Пожарский, которых нижегородцы призвали возглавить второе земское ополчение. Рассказывается о необычной судьбе польского ротмистра Павла Хмелевского, перебежчика в лагерь ополчения. В книге яркие образы воевод и ратников ополчений, польских завоевателей и их приспешников, любопытные подробности быта того времени. Читатель сам убедится, насколько реальная русская история захватывающе интересна, увлекательна и своеобразна. К тому же автор стремился рассказывать о прошлом, не усложняя текст старыми словами, а простым и понятным языком. Автор - кандидат исторических наук. В 1981 году напечатана его повесть "Троицкие сидельцы" о героической обороне Троице-Сергиева монастыря во время Смуты.
Книга издана небольшим тиражом, но ЕЁ ЕЩЕ МОЖНО ПРИОБРЕСТИ в некоторых магазинах Москвы и в регионах. Информацию легко получить в издательстве (zakaz@izdat.ru Телефон: +7 (495) 646-17-25).
Глава 1
НЕ ХОЧУ! НЕ ХОЧУ!
В царской личной горнице – небольшой, в три окна – сидит в мягком кресле за столом царь и великий князь всей России Василий Иванович Шуйский. Сбоку от него над листом бумаги согнулся его доверенный дьяк Томила Луговской. По пустынной палате разносятся негромкие злые слова Шуйского.
Пиши далее: и сегодня в лето 7118-е июля 17 дня* царским нашим повелением схватить боярина князя Федора Мстиславского за многие его ругательные и воровские слова против царских указов и повелений и за измену его и тайные встречи с латинскими людьми, чтобы отдать Московское государство королю Речи Посполитой Жигимонту или сыну его Владиславу, взять под стражу и учинить ему пытку и расспрос. А с ним вместе схватить князя Василия Голицына, рязанского дворянина Захария Ляпунова…
У входа в царскую горницу возникла какая-то суета, послышались топот, возбужденные крики, лязг оружия. Царь замолчал и тревожно смотрел на дверь.
Вдруг ударили колокола.
- Что это, Томила? – испуганно спросил Василий Иванович, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.
В горницу вбежали вооруженные охранники.
- Беда, государь, бунт! На Пожаре** - толпа! Бьют в набат!
Опытный Шуйский повидал на своем веку не один мятеж и не растерялся. Преодолев страх и волнение, он решительным голосом приказал:
- Запереть все кремлевские ворота! Вывести на стены и к царскому
*17 июля 1610 года
**Пожар – так называлась в начале ХVII века Красная площадь
4
дворцу стрельцов из охраны! Обещать каждому моим царским словом – за верность – годовое жалованье! Немедля послать трех самых надежных гонцов в Замоскворечье, в полки! Двинуть их на Пожар! Зачинщиков повязать, ежели кто заупрямится, рубить на месте! Ступай!
Голова охранного отряда кинулся к двери.
- Стой! – Тот обернулся.- В Кремль никого не впускать без моего ве-дома. Да еще не забудь: надо послать верного человека к патриарху Гермогену на его двор, сказать, что царский дворец и Кремль в безопасности, пусть идет к нам. И на площадь послать всех тайных людей, чтобы кричали за законного царя. Теперь все, поспеши, стольник!
Голова отряда словно споткнулся.
- Государь, я не стольник!
Царь нетерпеливо махнул рукой.
- Будешь стольником, ежели быстро погасишь бунташное пламя. Сам будь неотлучно на стенах. Что ни случится – сразу ко мне гонцов!
Во дворце забегали, засуетились, и время для Шуйского потянулось мучительно медленно.
Вот топот сапог. Гонец.
- Государь, бунташные люди кричат с Лобного места на площади воровские слова!
Дергалось от волнения лицо Шуйского с небольшой широкой бородой.
- Какие слова? Гонец, одетый под посадского мужика, смущенно поправлял косой ворот рубахи, потемневший от пота.
- Говори без утайки.
- Кричат, что Шуйский, де, нам не государь, и его надобно ссадить с престола, от него, мол, народу, посадским и иным людям одни беды и несчастья.
- А кто кричит?
- А кричат Иван Салтыков, окольничий, да Захарий Ляпунов, брат Прокопия Петровича и иные, каких не ведаю.
Не успел отпустить гонца, как прибежал новый.
5
- Государь, воровские люди в патриарший дом ворвались и владыку насильством приволокли на лобное место! Посадские и стрельцы рыскают по дворам бояр, хватают их и тащат на площадь!
И вскоре третий гонец прибежал, с побитым лицом и в порванной рубахе.
-Государь, Иван Салтыков да Захар Ляпунов повели московских людей в Замоскворечье, в воинский острог за Серпуховскими воротами!
Не выдержал Шуйский, схватился за голову и, раскачиваясь в кресле, застонал.
Гонец от изумления разинул рот, увидев всесильного царя в таком отчаянии. Когда Шуйский опустил руки на колени, темные глаза его, казалось, остекленели.
-Ты хочешь сказать, что подлых бунтовщиков впустили в острог?
- Впустили, государь! И там сошлись все бояре, да дворяне, да священного чина знатные люди. А князь Василий Голицын и Федор Мстиславский кричали, что это есть Земский собор и он приговаривает… приговаривает…
Под пристальным взглядом гонец попятился и упал на колени.
- Помилуй, государь, не могу вымолвить страшное слово! Я за тебя кричал в толпе, да меня же и побили воровские людишки!
- Сможешь, - прохрипел Шуйский.
-… Приговаривают ссадить тебя, царь-государь наш батюшка, с престола российского за то, что, мол, не по правде, не по выбору всей земли русской сел на престол и был несчастен на царстве.
- А патриарх?
- А патриарх Гермоген возвысил свой голос за тебя, государь, да его не стали слушать.
-А Филарет Романов, которого я не велел судить как ложного патриарха, облаченного в сан самозванцем, и простил его безмерную вину?
- А Филарет первый подскочил к патриарху и дланью своей затыкал ему рот. И они пошли прямо к Кремлю, дворцовые стрельцы их пропустили! Вот шум – они уже тут! Распахнулась дверь, и в горницу вошли, привычно кланяясь и славословя царя, бояре, князья6 и патриарх, всего человек десять. Шуйский с некоторой надеждой увидел среди них
князя Ивана Воротынского, с которым был в родстве: их жены – родные сестры,- и приободрился.
Вытаращенные глаза царя полны ужаса и упрямства.
- Я вас не звал, но коли явились, оправдайтесь, зачем пожаловали, для чего ради оторвали меня от государевых неотложных дел?
Боярин Федор Шереметев оглянулся на заговорщиков и решительно сказал:
- Государь! Освященный собор, все бояре и думные дворяне, воеводы и стрелецкие головы лучшие посадские люди и весь народ московский бьют челом тебе, Василий Иванович – откажись доброй своей волею от престола царского, отдай венец и скипетр!
Шуйский затравленно озирался, его взгляд натыкался на враждебные, ненавидящие глаза.
- Это измена, вы все поплатитесь головою!- тихо, но внятно произнес Шуйский.
- Послушай, Василий Иванович,- внушительно сказал Шереметев,- ежели тебе жизнь дорога, будешь кричать сейчас на крыльце во всю Ивановскую, что, де, доброю волею отрекаешься от престола!
- Нет, не будет по-твоему. Прочь из царских покоев!
Заговорщики подступили ближе к царю, окружили его.
- Не упрямься, Василий Иванович,- увещевал его князь Воротынский, свояк царя.- Мы тебе примыслим удельное княжество со стольным городом в Нижнем Новгороде. Сохранишь почет и уважение, а в Москве тебе оставаться никак нельзя: не люб ты народу, даже, можно сказать, противен, но мы, князья и бояре, хотим тебя за твои малые заслуги из беды вызволить.
От неслыханного лицемерия свояка Шуйский потерял голову.
- И это называется родственник! Мне на таких радетелей да заступников даже глядеть срамно. Тьфу на тебя, проклятый фарисей! – И Шуйский плюнул в лицо князя.
Шуйского схватили, над головой засверкали клинки.
7
-Казнить его немедля!
- Руби ему голову!
- Бей!
Но тут возвысил голос Федор Шереметев.
- Не сметь! Тихо! Он хоть и захудалый, но царь. Это не Гришка Отрепьев – самозванец. Царскую кровь пролить опасно, какой пример дадим черни! Тащите его живого на старый двор, а народу объявите, что царь отказался сам от трона. И братьев его тоже взять под стражу!
Толпа москвичей, возбужденная Захарием Ляпуновым и Гаврилой Пушкиным, заполнила площадь перед дворцом, и люди еще подходили.
Как только на крыльце показался Василий Шуйский, которого крепко держали за руки, толпа стала затихать.
- Люди московские!- громко заговорил Захарий Ляпунов.- Василий Иванович Шуйский по старости лет стал немощен и бессилен, неспособен вести дела государственные для защиты веры православной и народа русского, а потому по доброй своей воле отрекся от престола российского…
Но тут Шуйский вдруг завопил:
- Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Захарий не обратил никакого внимания на вопли Шуйского и продолжал:
-…И захотел он также совсем уйти от мирских забот и принять монашескую схиму…
- Не хочу! – кричал Шуйский, удерживаемый крепкими руками стражников,- Не хочу!
-… И эту его добрую волю мы уважили.
Всеми оставленный, Шуйский сидел под стражей в своем доме, где четыре года назад заседал собранный им ночной тайный совет, на котором замышлялось убийство самозванца. Теперь настала его очередь. Он понимал, что шаг с престола есть шаг в могилу, и не надеялся, что ему сохранят жизнь.
8
На другой день утром заговорщики снова пришли к нему с несколькими иноками Чудова монастыря и священниками. По знаку Захария Ляпунова стали читать молитвы пострижения, совершали священный обряд, но суровые обеты монашества произносил не Шуйский, а князь Туренин.
Новообращенного инока Варлаама вывели из дома, втолкнули в крытый возок и перевезли в расположенный недалеко от Спасской башни Кремля Чудов монастырь.
Старого царя свергли, но не смогли договориться, кого посадить на трон. И тогда постановили сначала вызвать с обширной российской земли выборных от всех чинов людей, посоветоваться с ними и тогда уж решить, кто будет править на Руси. А пока, на время междуцарствия повелели государственные дела вершить семи родовитым знатным боярам. Новую временную власть тут же несколько пренебрежительно окрестили «семибоярщиной». В нее вошли Федор Мстиславский, Иван Воротынский, Василий Голицын, Иван Романов, Федор Шереметев, Андрей Трубецкой , Борис Лыков.
***
Вот уже неделю живет Москва без царя. Оглашаются указы от имени семи бояр во главе с князем Федором Мстиславским. Заседают бояре за плотно закрытыми дверями, часами спорят, едва могут спокойно сказать несколько слов м сразу срываются на ругань. Непривычно без царя, тяжко, надо самим думать, самим решать, как править огромным государством, в котором все бурлит, будто в котле на жарком огне, того и гляди, выплеснется наружу, как это недавно было, когда холопы со своим вожаком Болотниковым поднялись против законного, пускай и несчастливого, царя и своих господ. Едва усмирили.
А самозванцы? Одного застрелили и сожгли на огне, но тут же второй объявился и засел в Тушине, в пятнадцати верстах от Москвы. Когда тушинский лагерь развалился, как карточный домик, а самозванец сбежал в Калугу, спрятавшись в телеге, заваленной дранкой, московские вельможи возликовали, да ненадолго. Из Калуги самозванец снова зая-
9 вил о своем «праве» на внезапно освободившийся российский трон. Он заключил союз с литовским магнатом, полководцем Яном Сапегой, их соединенные войска подступили к Москве, заняв село Коломенское.
Но главное, чего больше всего боялись бояре, это повальное бегство крестьян и кабальных холопов из боярских вотчин и помещичьих имений. Беглецы создавали вольные вооруженные отряды, именовавшие себя «казаками» или «шишами». Они отказывались признавать законы, требовавшие их возвращения к своим прежним господам. И это страшило всю знать, ибо рушился привычный порядок, обеспечивающий им богатую, спокойную жизнь и безграничную власть над тысячами и тысячами людей.
Но и на верху не было единства. Боярство ненавидело «выскочек» - дворян, а они платили им такой же монетой, презирая тех, кто окружал царский трон, за лень, глупость и безбрежную спесь, называя их «трухлявыми столетними пнями».
И вот сегодня Мстиславскому донесли, что по смоленской дороге коронный гетман Жолкевский подошел к Москве и разбил свой лагерь на Хорошевских лугах на левом берегу Москвы-реки и что он, не дожидаясь послов от семи бояр, договаривается с самозванцем общими силами воевать Москву!
Федор Мстиславский сидел в Грановитой палате на почетном месте и, слушая бояр, мучительно размышлял, как замириться с польским королем? Как успокоить державу? Как примирить власть имущих и загнать взбунтовавшееся людское стадо в стойло?
Он поднял руку, требуя тишины и внимания.
- Поспорили, пошумели и хватит. Целую неделю препираемся, и конца края этому не видно. Русского царя мы не хотим – после смерти царя Федора Ивановича мужеское племя Калиты пресеклось. и не стало достойных надеть шапку Мономаха. Да к тому же опасаемся, что, кого ни посади, а коли укрепится, снова начнет ущемлять боярские привилегии, а то и попытается самых знатнейших искоренить. Так было при Иване Васильевиче Грозном, и при Бориске Годунове, и при Расстриге самозванном, и при неудачнике Василии Шуйском. Лучше всего было бы ос-
10 тавить навсегда у государева кормила Боярскую думу. Однако, народ московский не привык жить без царя, а цари всегда дела вершили с родней да наперсниками, а не с достойнейшими. Посему полагаю, что надобно пригласить…- Князь помолчал, пытливо оглядывая затихших бояр горящим взором широко открытых глаз,- надобно пригласить, говорю, иноземца, у которого в нашей земле нет родового корня, и он должен будет держаться во всем нашего совета и разумения.
- Но кого ты мыслишь, князь, пригласить? Короля Сигизмунда? Или кого из свейской или немецкой земли?
- Думаю, что нам нужен государь из Польши. Тогда польские войска перестанут воевать против нас, и настанет мир между Русью и Речью Посполитой. А может статься, создадим унию, а то и единое государство, и, соединившись, железом и кровью образумим подлую чернь и заставим работать и подчиняться прирожденным господам!
- Но Сигизмунд не любит слушать ничьих советов. Не обратит ли король свой меч и против боярства?
- Я не говорил, что надо пригласить Сигизмунда,- ответил князь Мстиславский. – Он – король Речи Посполитой, и если ему передать еще и московский трон, то с ним не совладать. Пригласим его сына Владислава и заключим новый договор об избрании. Возьмем смоленский договор, поправим его, кое-что выбросим, а кое-что свое напишем, оговорим условия его царствования, чтобы никаких ущемлений боярской лучшей породе не было. И надо спешить, пока Жолкевский не сговорился с самозванцем. У меня есть тайные доносы, что польские послы уже в селе Коломенском. К Жолкевскому перешел московский воевода Григорий Валуев с дворянами и это исчадие ада – атаман Заруцкий с донскими казаками.
Подумали бояре и решили: так тому и быть. Позвали самых ловких дьяков из Посольского и Дворцового приказов и велели в три дня так написать договор о приглашении на русский престол королевича Владислава, чтобы он и пальцем не смог шевельнуть без Боярской думы. Медленная, но надежная приказная телега двинулась, заскрипели гусиные перья, и на четвертый день договор был готов. В начале августа го-
11 нец князя Мстиславского помчался под усиленной охраной двадцати отборных боярских слуг в село Хорошево к гетману Станиславу Жолкевскому просить его защиты от самозванца и начать переговоры о признании Владислава русским царем. Гетман обещал, но пригласил в свой стан самого Мстиславского.
Переговоры шли трудно. Мстиславский сразу дал понять Жолкевскому, что пока у него в войске будет Заруцкий с казаками, соглашение не-возможно. Иначе, чем «воровской боярин», он его за глаза и не называл, ибо казаку Заруцкому было пожаловано боярство тушинским самозванцем в нарушение всяких обычаев. А вот с боярином Иваном Михайловичем Салтыковым князю было легко договориться, как и с другими тушинцами из знатных и влиятельных семей.
Однажды Заруцкий несколько опоздал на переговоры и пришел в избу, где собрались польские, московские и тушинские вельможи, когда все места рядом с Жолкевским оказались занятыми. Заруцкий, одетый по-казацки, с шашкой на поясе, грузноватыми, размашистыми шагами подошел к боярину Салтыкову.
- Подвинься, боярин, дай мне сесть на мое место по чину и званию.
Салтыков наклонил голову, чуть повернулся.
- Здесь все прирожденные бояре и дворяне и сидят по породе и по службе, как повелось из века на Руси. А ежели и тебе, казак, здесь хочется побыть, то притулись где-нибудь с краешка, в конце стола.
Заруцкий даже откачнулся от внезапной выходки Салтыкова. Рука его упала на рукоять шашки.
- Да ты, видать, спятил, что так облаиваешь русского боярина!- грозно сказал атаман. – Аль забыл, как пресмыкался передо мною в Тушинском лагере, как на коленях ползал?
- Гетман, прошу тебя, уйми этого самозваного казачьего боярина! Иначе не договоримся!
Жолкевский недолго колебался, кого поддержать в этом давно назревавшем столкновении.
- Стража! Вывести атамана из горницы!
12
Заруцкого схватили за руки. Он бешено дернулся, глаза налились кровью, с бритой головы свесился черный чуб.
- Да ты, гетман, спелся с этими толстопузыми, а наш договор напополам рвешь? А не пожалеешь?
Тонкие губы Жолкевского втянулись.
- Не надо угрожать,атаман. Ты в моем войске, а по закону рыцарского товарищества за угрозу полководцу сажают на кол. Вывести его вон!
В тот же день Заруцкий поднял своих донцов и увел в Коломенское к самозванцу. Бояре после этого вздохнули с облегчением, и переговоры пошли быстрее, ибо сами собой отпали требования казаков включить в договор с королем статьи о какой-то вольности, о том, чтобы не записывать казаков, как старых, так и новых ни за каким господином и не налагать на них никаких оброков или податей.
Жолкевскому 16 августа передали заранее изготовленную грамоту – договор, в котором подробно перечислялись условия воцарения королевича Владислава в России, и гетман еще и еще с помощью толмача читал и перечитывал эти условия: венчаться королевичу в Москве по старому русскому обычаю, «как издревле венчались Самодержцы Российские»; сохранять нерушимо православие; не давать в России должностей польским и литовским людям; не переменять древних обычаев и подтвердить, что «без торжественного суда боярского никто не лишается ни жизни, ни свободы, ни чести»; не вводить новых налогов государю без согласия бояр; не дозволять крестьянам переходить в Литву, а также не дозволять крестьянские переходы от одного господина к другому «и всем крепостным людям быть всегда такими».
К Сигизмунду должны были направить посольство просить его, чтобы Владиславу креститься «в веру Греческую». Записали и требование «королю уже не приступать к Смоленску и немедленно вывести войско из всех городов Российских».
Жолкевский ясно видел замысел - с помощью договора ограничить верховную власть царя, не допустить беспредельного самовластия будущего монарха из иного племени, иной веры. И еще – русские вельможи повторили почти все условия признания польского королевича, 13 которые раньше, в феврале выдвинули ненавистные им тушинцы, сторонники самозванца, и выбросили только два – возвышать «меньших людей» за их заслуги, а также: «для науки вольно кажлому из народа московского ездить в другие государства христианские».
А вставили одно требование: гетману Жолкевскому «промышлять» над воровскими таборами до тех пор, пока вор не будет убит или взят в плен, а его табор исчезнет, после чего «земля в тишине станет». Но это требование было на руку и гетману, который считал нового самозванца соперником.
Опасную игру вел Жолкевский! Он скрыл от бояр, что несколько дней назад получил от короля новые тайные указания – заставить москвичей присягать одновременно и самому Сигизмунду и его сыну Владиславу. Гетман видел, что новые указания нелепы, грозят сорвать переговоры и похоронить нарождающуюся унию между Россией и Речью Посполитой. И он решил на свой страх и риск вести переговоры на старых условиях, хотя понимал, что король не простит ему неслыханного самоуправства.
На другой день Жолкевский вручил грамоту Валуеву и Салтыкову и велел отвести ее в Кремль.
В Кремле вся Ивановская площадь, что раскинулась от Годунова столпа/его называли еще Иваном Великим/ в сторону Фроловских ворот, была заполнена народом. Посадский люд чаще всего в простых белых холщевых рубахах и сапогах с короткими, ниже колен, голенищами, дородные купцы в богатых рубахах не только белого, но и красного и синего цвета. У многих на поясе был прикреплен мешочек-кошелек – калита. В толпе выделялись красными кафтанами стрельцы. Много было нищих в лохмотьях, на костылях, одноруких, беспалых, одноглазых, с уродливыми шрамами на лицах. Многолетняя война поизмывалась над людьми, поубивала и покалечила. По толпе перекатывались слухи, толки, говорили обо всем больше недоверчиво, хмуро, безрадостно.
- Слыхали? Болтают, будто замирение выходит с поляками!
- Какое замирение? Смоленск-то осадили и удавить хотят!
14
- А по мне, православные, лучше всего пойти на поклон к царю Димитрию в Коломенское!
- Тише, ты, дурень! За такие слова, знаешь, куда тебя упекут? То-то же!
На деревянном помосте, сооруженном для сегодняшнего великого дела, томились по- праздничному одетые наизнатнейшие люди из кремлевского «Верха», охраняемые личными телохранителями семи бояр. К помосту подъехали конные посланцы коронного гетмана со свитой – Григорий Валуев и Михаил Салтыков.
Поудивлялись, что такой достойный муж и добрый воин, московский воевода Валуев, перешел к Жолкевскому, а когда увидели Салтыкова, по толпе прокатился негодующий ропот – его ненавидели за многие измены и прямо в лицо бросали оскорбления.
- Слушай, народ московский! – зычным голосом прокричал дьяк, и люди затихли.
Григорий Валуев раскрутил грамоту и торжественным голосом прочитал договор о приглашении польского королевича Владислава на царство. Его выслушали спокойно и безучастно. Сразу после оглашения договора бояре во главе с Мстиславским и остальные «лучшие люди» торопливо спустились с помоста и по проходу, образованному двумя рядами стрельцов кремлевской дворцовой стражи, направились в Успенский собор – присягать новообъявленному царю всея России Владиславу.
- Вот те раз – зашумели в толпе, ошеломленной столь поспешным избранием царя, который был от Москвы за тридевять земель. – Недели не прошло, как поставили над всеми семерых бояр , а нынче нас неволят целовать крест иноверцу!
- А мы его даже не видели! А как же вера православная?
- И сами только что клялись, что царя выберут, когда в Москву пожалуют выборные от всей земли!
Но тут над площадью снова загремел зычный голос дьяка, который звал московский народ на Новодевичье поле, где ждал коронный гет-
15 ман Жолкевский со своими полковниками , чтобы утвердить договор «навечно».
И вот многотысячная толпа медленно двинулась из Кремля. Привлеченные невиданным шествием, к толпе присоединялись новые горожане, но, разузнав, куда и зачем идут люди, отставали, и на поле пришло, как прикинул мысленно Жолкевский, не более десяти тысяч. Для Москвы со стотысячным населением не так уж много.
Жолкевский с радушно улыбкой на лице медленно подошел а боярам, которые вышли из крытых, нарядных возков и встали впереди толпы. Гетман и Мстиславский низко поклонились друг другу, потом оба взяли за края грамоту и высоко подняли нал собой, показывая народу.
Когда вчера они обсуждали, кому подписывать грамоту, бояре не решились дать ее для рукоприкладства всем самым достойным выборным людям, которые вошли в состав Земского собора, провозглашенного во время июльского переворота.
- Долго протянется, и нет среди людишек единомыслия. – заключил Мстиславский, а посему довольно будет от нас пятерых.
Как и условились, Мстиславский, Голицын и Шереметев с внушительным видом, величественно приняли из рук ближайших челядинов свои печати и «запечатали» грамоту, которую челядины осторожно прижали к небольшой квадратной доске, обитой бархатом. Затем поставили свои подписи / «руки приложили» / два думных дьяка. Последним от имени короля Сигизмунда поставил подпись и скрепил печатью гетман Жолкевский.
Не скрывая волнения, он воскликнул:
- Запомните этот день! Отныне и навсегда пришел на многострадальную Русь долгожданный покой, по- русски это значит мир! Слава русскому царю Владиславу!
- Слава! Слава!- недружно прокричали бояре. Толпа не отозвалась, но глухо и непонятно зашумела, словно рокот еще далекой грозы. В легких, наспех сколоченных из досок лавках открылись двери, и народ ста-
16 ли угощать даровыми пирогами, квасом, пивом , вином. А Жолкевский с полковниками, боярами и некоторыми дьяками отправился в просторную избу богатого купца, стоявшую недалеко от Новодевичьего монастыря. Этому купцу игуменья доверила управление многочисленными монастырскими селами и землями.
И здесь, в просторной горнице, за столом, щедро уставленным отменными яствами, бояре прямо сказали гетману, чтобы он ввел свои войска в Москву.
Жолкевский чувствовал, что радостное выражение на его лице не совсем уместно, но ничего не мог с собой поделать. Невиданная удача! А условия? Ну, что значат какие-то там условия! Сами бояре настаивают, да, да, настаивают на том, чтобы он, гетман чужой державы, которая держит в осаде Смоленск , ввел польские войска в Москву! Да мыслимо ли такое?
По дороге между Смоленском и селом Хорошевым непрерывно скакали гонцы: король уточнял с Жолкевским сроки вступления в Москву, требовал торопиться, но быть начеку и обеспечить безопасность войска, ибо полностью не доверял семибоярщине, опасался грандиозной ловушки.
Шаг за шагом осуществляя заговор, бояре уговорами и посулами удалили из столицы самых влиятельных членов Земского собора, которые и слышать не хотели о том, чтобы пустить в город иноземные войска. Бояре-правители включили их в «великое посольство» к королю под Смоленск, чтобы просить Сигизмунда отпустить в Москву своего сына. В посольство вошли Филарет Романов, князь Василий Голицын, которого гетман считал самым опасным соперником Владислава, окольничий, князь Данила Мезецкий, думный дворянин Василий Сукин, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. От служилых людей в посольство включили московских дворян, в том числе Захария Ляпунова, стольников и выборных дворян из Смоленска, Новгорода, Рязани, Ярославля, Костромы и двух десятков мелких городов. От стрельцов Москвы – голова Иван Козлов и семь стрельцов, от посада стольного города – богатый гость Иван Кошурин.
17
В изменнической цепи, которую старательно ковали русскому народу бояре, недоставало всего одного звена. Но вот и оно готово: на тайной встрече с полковником Гонсевским, помощником гетмана, который два года при Василии Шуйском жил в Москве в качестве почетного пленника, князь Мстиславский назвал дату ввода польских войск в Москву – 21 сентября.
Иноземные войска медленно продвигались к столице и к вечеру, переправившись через Москву-реку, вышли на Можайскую дорогу. Тогда же вечером русские стрельцы были отведены от Арбатских ворот Белого города к Калужским воротам под предлогом неведомой никому новой угрозы со стороны самозванца. На ворота Скородома*, Белого города и Кремля были оставлены сторожевые посты из преданных князю Мстиславскому дворян, которых он назвал сам.
Когда стемнело, на Можайской дороге раздался шум движения семитысячного польского, войска. Впереди шел полк Зборовского, перешедший к гетману от тушинского самозванца, затем полк Казановского и восемьсот немцев. Для охраны дорог, связывавших Москву с королевским станом, у Можайска расположились полк Гетманского и полк Струся.
Ворота Скородома распахнулись, и войска стали втягиваться в город, направляясь к Арбатским воротам. Факельщики освещали путь войску в темном, безмолвном и, казалось, безлюдном городе.
Жолкевский ехал сразу за передовым отрядом в окружении роты отборных кирасир, готовых в любой миг ринуться в бой, если русские устроят засаду. Но все было спокойно, и только мерный топот солдатских сапог, цокот копыт и скрип колес пушек и обозных телег нарушали ноч-
------------------------------------------------
*Скородом или Деревянный город – система оборонительных со-оружений, возведенных в 1591-1592 годах вокруг Земляного города, который включал район Москвы между современными Садовым и Бульварным кольцами, а также часть Замоскворечья. Эти сооружения представляли собой деревянную стену длиной около 15 километров с башнями /примерно 52 – 58 башен, из них 12 воротных/.
18 ную тишину. Войска шли, не развертывая боевых знамен, несли их в чехлах, без барабанного боя. Все это лишнее, считал Жолкевский, главное – занять Москву, а праздновать и ликовать можно потом.
Войска гетмана достигли Арбатских ворот, которые также немедленно открылись, и поляки без задержки двинулись по Воздвиженке к Кремлю.
Шум движения огромного войска обеспокоил москвичей. В отдельных домах засветились окна, и самые смелые вышли на улицу. Они с недоумением смотрели на необычно одетых пеших и конных ратников, едва видимых при свете факелов.
- Что за войско? Вроде бы по одеже не русские, не стрельцы и не дворяне!
Старый посадский шагнул к факельщику и громко спросил, кто идет. Факельщик немного знал русский язык и, повернувшись к нему, ответил:
- Речь Посполитая! Гетман Жолкевский!
Посадский испуганно вскрикнул.
- Люди добрые, бояре королю продались!
Тем временем передовые части гетмана достигли башни Кутафьей, выдвинутой вперед от крепостных стен Кремля для защиты моста через речку Неглинную к мощной Троицкой башне. Опускные решетки были подняты. Здесь случилась небольшая заминка. Один из дозорных стражей, молодой, еще безбородый парень в стрелецком кафтане, не предупрежденный заранее, увидев надвигавшиеся польские войска, попытался поднять тревогу и набросился, выхватив саблю, на слуг князя Мстиславского, которые стали отворять ворота .Этого дозорного слуги утихомирили и связали. Остальные охранники не сопротивлялись.
Через несколько часов в Кремль вошло все войско гетмана. Далеко за полночь ворота Кутафьей башни захлопнулись за последним польским солдатом. И только тогда Жолкевский облегченно вздохнул. До последнего мгновения он не был вполне уверен, что все обойдется без кровопролития, но теперь ясно – немыслимый поворот московских бояр от вражды и войны к прямому союзу и подчинению свершился. В ту же
19 ночь на всех кремлевских воротах и башнях были поставлены иноземные солдаты и к каждой пушке – настенной и подошвенного боя – иноземные канониры.
На другой день в ротах зачитали строгий приказ Жолкевского, требовавший справедливого и доброжелательного отношения солдат, командиров, их слуг /пахоликов/ к русскому населению, обязывавший каждого платить за постой в доме и за кормление хозяевам, уважать обычаи московитов и грозивший жестокими карами за грабежи и насилия.
Время шло, а король Сигизмунд, приняв от «великого посольства» щедрые дары, под разными предлогами не отпускал своего сына Москву. Жолкевский слал отчаянные просьбы не медлить ни дня, использовать неповторимую возможность посадить своего царя на престол огромного государства. Он писал, что московиты спокойно приняли весть о появлении войск Речи Посполитой в городе, что правильным и доброжелательным отношением к населению в столице сохраняется спокойствие, что тушинский лагерь распался, и самозванец из Коломенского ушел в Калугу, где доживает последние дни, что его поддерживают лишь немногие казаки и еще неуемное честолюбие упрямой Марины Мнишек, которая вышла из повиновения польской короне.
Но вдруг в начале октября Жолкевский получил от короля грамоту, написанную не просто холодным, но ледяным тоном, обязывавшую его, Жолкевского немедленно выехать к королю под Смоленск, захватить с собой в строжайшей тайне бывшего царя Василия Шуйского, который находился в Чудовом монастыре, его братьев Дмитрия и Ивана, поручив все заботы о своем войске и о Москве пану Гонсевскому, которого гетман считал бездарным, чванливым и жадным человеком. Через два дня он уехал в королевскую ставку под Смоленск.