Полузаброшенная речка, лениво изворачиваясь в проросших осокой берегах, так же как и вчера, и позавчера, лениво пришлёпывала волнами в замшевелые камни переката. Большеротая, беззубая пещера по правому откосу, пугала сонных пескарей, безбоязненно всплывших на песчаную отмель, что бы на сезонных льготных условиях, позагорать под изнемогающим от жары солнцем. Откуда-то, уж верно прямо из-за перелеска, примчался к водной прохладе, вольный запах ветра, запах полуденной жары, пыли и клювастых грачей. Там, где, подобрав подолы веток, мыли в потоке ноги, перевитые от бесконечных мыслей лобастые вязы, копошились в некошеной траве игольчатые ежи, они же, наперепачкали острые рты перезревшей земляникой, которой было по окончанию махонькой рощицы, в согнутом временем разнотравье, много - премного, непересчитано. Бдительная кукушка смотрела на них и удивлялась, она то сама этой еды не ела, баловство одно, впрочем, не определившись с выводами до конца, отвернулась, смежила веки, без смущения прилюдно задремала. И не увидела, каково споткнулся в тёмном омуте новый порыв, упал изумлённо в глубокий овраг, ушибся, занозив щепой от кореньев передние конечности, а выбраться то не может, руку помощи ждёт, шуршит осыпающимися камешками. Но рука руку моет, не до этого. Меж тем, скажу я вам, встал над бескрайней округой зной, самый, что ни на есть солнцепёк июльский, ух ты, ух тыыы! По самому горизонту марево розовое, медленно вырастает из обреза, из стыка земли и бесконечности космоса, на который небрежно прилегло, аляповато выгоревшее с одного бока, безоблачное небо. Вон та бабочка хоть и вилась однажды вокруг горевшей во весь пых лампочки, а ведь не так знойко было ей, подошвы чуть поджарила и всё, солнце ж устали не знает, под шумок пожевало прилипчивые тени, полдень. Одним пекарям, известное дело, везёт, пока неоперившийся щурёнок, стремглав вырвавшись из щучьей травы, не похватает их молочными зубами за раздвоенные хвосты, мелюзга с визгом бросится наутёк, испугом весело примутив горный хрусталь воды. Вон, вон в поле встал исполинский столб пыли, вихрь крутит его безжалостно по закону буравчика и коль по неосторожности впасть по самую середину, будет тебе верчение, или нет? Волнистая пшеница, будто хочет, на пшеничном языке, что-то выразить нам, да не может. Красные комбайны, то там, то тут, погромыхивая мотовилами, срезают усатые колосья до самой земли. Один, с хохочущим в кабине комбайнёром, чиркнул ножами по столбу, тот мгновенно, не сопротивляясь, обмяк, осел, и уже нет его, как не было. А только полушаг в сторону, каменище – гранит сподобился, мхом по – обезьяньи позаросший, под ним муравьи, город мастеров, бьют в набат, яйца из ячейки в ячейку таскают, пот с них градом. Огромная машина, бочком, бочком, смрадно пыхтя выхлопной трубой, не тронула, даже когда муравьиный вождь взъярился на нё с кулаками, даже когда выступили на него муравьиные десантники.
По белой дороге, прихрамывая на одну ногу, брёл каурый, гривастый конь, но шёл не просто так, а волочил позади себя скрипучую телегу, поверх которой, на клоке сена гордо восседал бородатый старик. Крутил узловатыми пальцами тугую самокрутку, в предвкушении явно сомнительнейшего удовольствия еле–еле слышно покашливая, из подлобья поистине голубыми глазами, оценивал который теперь на дворе час. Не выходило. Под видавшей виды шестиклинкой, по блестящему, лысому черепу, бродила невесть как попавшая туда, божья коровка, похожая дистрофический гриб-мухомор. Щекотно было старику, до нытья в пятках, да ведь только гораздо важнее непонятный человек, бодро шагавший по просёлку навстречу. Явно не местный житель-бытель, залётный какой то тип. Тут наш бородач заметно взволновался, поширял, поширял под сено литровую бутылку с подозрительного цвета жидкостью. Бутыль прозвенела горлышком о гнутый ржавый гвоздь, миролюбиво торчавший из-под трухлявых досок, но подталкиваемая торопливым кулаком, всё ж таки успокоилась под утратившими гибкость былинками, будто не было. Между тем коняга, подозрительно обнюхав окружившее его пекло, остановился как по пояс вкопанный, на прощание глубоко вздохнув впалыми, засолившимися боками.
- Но-но, балуй! – шибко взъярился ездок, едва заглотнувший наипервейшую затяжку. – Карасин кончился? И так идёшь - не идёшь, в гриву мать, я тебя счас кнутиком расчешу, ишь, бока надуваешь, пукля дырявая!
- А что, батя, до Мокрых Мхов далеко будет? – поравнялся с ним вровень незнакомец. – Вот я иду, конца края не видно, обе пятки в порошок стёр, неблагодарное это дело, дорогу подошвами измерять! К тому ж у нас на северах, этакой жары в страшных снах не бывает, честное слово говорю.
В ответ старик многозначительно попыхал сизым дымом в близлежащее марево, после чего скосил намётанный глаз в сторону спрятанной посуды, вздохнул. Разговаривать с путником категорически не желалось, тут бы и так и сяк изловчиться, беседу не поддерживать, ступать вместе с четвероногим конём мимо, дышать самосаденным дымом, вперемежку со зноем, приложиться, в конце то концов, к зеленоватому стеклу горлышка. Жуткий солнечный луч, прожигал насквозь кепку, крепко запахло расплавленным солидолом, отчего из зева вышеупомянутой пещеры выбралась хвостатая ящерица и ничтоже сомневаясь, заковыляла, левое плечо вперёд. Там её то и ждал тёмно-зелёный ящер, тяжело, впрочем, дышавший, солнцепёк достал его, хоть хвост отбрасывай, хоть глаза навсегда закрывай, хоть пупок узлом завязывай. Ни ветерка, ни дуновения по всему полюшко - полю, лишь в корягах оврага, гуляет безжизненный сквозняк, почти, что не заметный простому пресмыкающемуся, впрочем, и не ему одному. Давным – давно была зима, и был мороз, была весна, пригревало, но терпимо, а теперь вот солнцепёк, спрятаться некуда, хоть ложись и ласты клей, до самой осени.
- Там тебе чяво? – покашлял возница, отмахнувшись от огромадного овода, шаловливо пикировавшего прямо на зачесавшуюся мочку уха. – Я во Мхах всех знаю, мокрых и сухих. Даже подмоченные ямеются в наличии.
На что задумчивый конь быстренько вскинул наверх головину, потряс всклоченной гривой, и недовольный фыркнул, озабоченно выискивая вокруг съестные припасы, коих тут отродясь не было и в помине.
- А, Макара Липова ищу – небрежно молвил незнакомец.
- Мака– а – ара – вздрогнул дед. – Почём он табе? Может его и в деревне нетути, может, уехал куды, может того хуже: спит пьяный, в одном ботинке.
- Опять двадцать пять. У него в наличии, известно доподлинно, жидкость имеется, прямо проистёкшая от самогонообразующей домашней заготовки, и она, опять таки не подвергаясь сомнению, оказывает положительный эффект на коронарные сосуды головного мозга. В простейшем смысле, эти самые протоки и расширяет…
- Ага, ширяет – прервал того дед, - так уж ширяет, аж забываешь, кто ты сам таков, чаловек, али боров-хряк, хошь в рощу за желудьёй сбирайся, как её только коммунисты пьют? Чяво уж хуже? Но уж как ширнёт, всё, складай вещи. Слышь, мужик, а не в желании ли спробовать?
От нечеловеческого удивления, даже смурная пещера, ещё шире, чёрный рот разинула, отколь видано, что б Макар Липов (он это) сам лично предлагал, можно даже тихонечко сказать, с души отрывал, высокоградусный первачок. Незнакомец долго сомневался, чёс затылок, переминался с ноги на ногу, и с той стороны крутил, и с этой, сомневался в человеческой логике, пока не пришёл к решению:
- А давай!
- Иии – го – гооо – заржал беспокойный конь, раздувая ноздри, выпятив на Божий свет желтоватые, истинно лошадиные зубы, что бы разбрызгивая по сторонам слюну, хрипло, с треском ломаемой хворостины, чихнуть. Отчего испуганная мелюзга – рыбка бросилась из солярия в омутишко, под хилым обрывом, подозреваю я, прямо в щучью пасть, всегда состоящую наготове, в дозоре.
И вот уже посуда покорнейше последовала на свободу, поигрывая солнечным бликом, отражавшимся от её тёплого бока. Прокуренные ногти изготовились дёрнуть вон, газетную затычку, пальцы мелко подрагивали. Но! как и всё – всё, в этом несовершенно - обманчивом, подлунном мире, совсем недолго, недолго длилась неожиданная русская народная сказка. На полном скаку, талдыча заскорузлыми, голыми пятками, в выпирающие конские рёбра, и не пряча круглые от ужаса глаза, без седла, без руля и ветрил, помешал процессу, юный всадник, принеся с собою бурые клубы пыли. Знакомлю: некто Стёпка Вьюрьев, в мирное время проживающий в крайнем доме, центральной улицы Мокрых Мхов.
Дядька Макар! – шумел парнишка. – Дядька Макар! на дальнем то поле, за самым старым ветряком, пышеницу вдоль и поперёк потоптали. Кругами ещё, кругами! Народ доказывает, и огонь с неба падал, и ураган следом. Моя мать говорит – лихо это.
- Стой, Степан! – мигом тут озаботился Липов. – Чяво вон горячку порешь, каков такое лихо? Огонь ящё, да погорим таким макаром, к пожарникам скачи, без хлеба на зиму уйдём.
А незнакомец, меж тем, прикрывшись сверху донизу безразличным лицом, сделал пару шагов в сторону и так встал столбом, подбоченясь в правый бок. Тихо и почти бесшумно плескалась под алым солнцепёком, готовая вчистую испариться босоногая речка. Когда-то исстари, налимы, с толстыми брюхами и гусарскими усами, как с завалинок, следили из – под мшистых камней за поряд – ком на доверенной территории. Куда то и валуны те поиздержались, пескари, полосатые прямо яко робы у рецидивистов – зеков, верховодят, да красноглазки полудикие, ранее их и в уху то не применяли. Но пусть, пусть, нас это в данный момент не волнует, пока вон Степан здесь, от волнения красными пятнами пошёл, придёт время, и с пескарей спросим, строго призовём. Не тридцать седьмой год поди, не шарашкина контора.
- Кругов то не должно быть – вяло взял слово безразличный. – Технология не позволяет, а впрочем, на этой планете и днём и ночью дурдом, и вчера, и сегодня и в приснопамятный матриархат, когда амазонки мамонта валили. Растолкуй вот доходчиво мне, дед, что это за растение такое произрастает на полях ваших, не могу по тупоумности осознать – Трын-трава, матушка. У нас на трын тот навигация сориентирована, а в словарях земных её нет, оттого сбой, команда приходит: разворачивайся. А уж невозможно, но никто не чухается. Блин!
- У меня завсягда ориентация правильная! – пригрозил скрюченным указательным Макар. – Не путай хрен с большим пальцем. Эх! Была, не была, хлябай через край! Пущай нам хуже будет! А командиров усех по боку, развелося прямо немеряно, плюнуть, простому человеку некуда.
Подтерев грязным остатком рукава облупившийся от наглого солнцепёка нос, всерьёз решил не поддерживать их разговор, принесший известие вестовой. Ещё не все оповещены, бабы на дойке и всякие дежурные разные, участковый, как всегда потерялся, даже у телятниц нет. Пятки в рёбра коню и только его видели, лишь любопытная пыль бросилась вдогонку, сумасшедши попадая под обитые подковами копыта. Там, у места происшествия, постепенно, приделав в анфас умные лица, собирался разношёрстный народ. Как, то: председатель местного колхоза «Красная косынка коммунарки» (надо читать – директор ООО), глава сельского поселения (с круглой печатью в кармане брюк), Иван Мозгов – Мокромховский юродивый. Простой народ, как всегда скромно жался в сторонке.
Высокопоставленные товарищи тупо разгадывали загадку, подёргивая лысые затылки, Мозгов бдел за всеми. Тут надолго, что ж, оставим их, нам со временем выдадут вердикт, теперь то от них толку мало, посему вернёмся к Макару, ато, торопясь творить беззаконие, всё без нас, в два горла, выхлебают.
- Ты что ж, милой? – пёр буром старик. – Самогоночку то любишь?
- Мне для эксперимента, старый, долго только объяснять, да и не поймёшь ты, по секрету, я сам больше половины не понимаю, но, но, но, виду не показываю, чревато огромными неприятностями…
- Жмот, хоть и молодой – определил Макар.
- Не скажи – понюхал вышеуказанную посудину незнакомец. – Всего знать невозможно, потом, по своим законам, мозг просеивает информацию, усекает, мнёт, подытоживает. А я один на этом участке, и почва бесплодна.
- Навозом удобряй, иль курячьим помётом – не мигнул глазом Липов. – Милое дело. Суперфосфат дярьмо супротив них, им моей собаке хвост намазать, что б злее гавкала.
Часть жидкости, мягко и обжигая горло, плавно перетекла во вздрогнувший желудок путника, побулькала там, свернулась калачиком, и кто бы мог подумать, дыхнула перегаром на нежненькие внутренние органы (не МВД). Чеканный шаг непреклонных градусов, заботливо выпестованных Менделеевым, вторгся в покрасневшую от натуги кровь, высек искры кованными ботинками.
- Хорошо пошла! – искренне обрадовался старикан, на что хромоногая кляча презрительно фыркнула чуткими ноздрями и отвернула морду в сторону, по её костлявому крупу пробежала чуть заметная дрожь. – Щас и я спробую.
Только вот кипучее солнце продолжало дубасить полуживую землю жгучим солнцепёком, тяжело выдыхали от этого самого, веками переплетавшиеся корнями осиновые берёзы и дубовый орешник. Лягушки вылупили сферы глаз, но как не старались, а не могли приветливо сказать: - Ква!, оттого как рты пересохли от жажды, просто сковорода какая – то. Эх! Дождика бы, в косую, тетрадную линейку, вперемежку с изломанной молнией, и что б грибы потом белые, и что б промокашкой промокнуть, насухо. Пришли на водопой, под присмотром плюгавого пастуха, грудастые коровы, в коричневых маскхалатах, и, не обращая внимания на щёлканье кнута, прилегли прямо в воду, на стремнине переката. Ласковую песню пели над ними оводья, да сплавлявшиеся по течению овечьи горошины мягко толкались в бока – таможни, будто испрашивая разрешения проплыть дальше, туда, где встретит, с распростёртыми объятиями, солёная вода большого моря. За рощей, бесстыдно и тайно растопырив ноги – опоры, стояла во
фрунт, смирно, летающая тарелка, так сказать Неопознанный Летающий Объект, по простонародному НЛО.
- Фью, – просвистел зелёный. – Первый приступил к выполнению задания, берёт пробы…, берёт пробы…, берёт пробы…
- Фью, - хлопнул его по спине напарник. – Прекрати заикаться. Заикание, да будет тебе известно, это рассеивание интеллекта, в самых ничтожных, нижних наслоениях серебристо – марганцовокислого йода, который кристаллизуется в капли, подобно ртутной, что бы затем, пренебрегая отметку силы раздвижения, взорваться круглым взрывом, в пятом с четвертью измерении.
- Фью, да знаю я, в школе учился три года, да двадцать четырежды дня, и это не считая сиреневых ночей, а только ночей спи…, спи…, спиралевидных – завёл убаюкивание цветной. – Пер…, первый, алфизик старейший, дело сподручное знает на зубок. Только вот зачем – то внутрь заливает, чурики его подери! Чистота эксперимента ставится в зависимость от чистоты гротеска.
- Фью, мы должны знать реакцию зерноплатиновых наколок под аморфным ногтем упреждающего пальца, правой, окололёгкой руки – нравоучительно заявил тот, который с дикцией находился на короткой ноге.
- Фью, понял! – даже не заикнулся собеседник, достал из блестящего ящика, видавший виды газовый ключ, и сипловато покашливая от напряжения, принялся подтягивать коричнево заржавевшую, нахватавшуюся космического окислителя, одиннадцатигранную гайку, с подпружиненной шайбой.
- Фью, сильно не тяни, резьбу сорвёшь.
- Фью, бу…, бу…, будь спок! Мы однажды, с Лы, у краеугольного грузовика, так фланцы завальцевали, что автогенбуравто с базы заказывали, расплавляли шов, закаливали перфорацию, объяснительную писали. А как же…
- Заканчивается, дяри твою казу – меж тем загрустил Макар, просматривая на просвет, опустевшую голубоватую бутыль, видать дело чести, теперича убедить чужестранца (а как иначе?), в том, что гостеприимство, в сих досточтимых местах ценится никак не ниже порочных драгметаллов.
- Чии – то? – икнул собутыльник.
- У мяня, в грачином гнезде трёхлитровая банка припрятана, дяржися за телегу, в миг подскачем! – замахнулся на унылую конягу старик, и, разъярившись на недоумённый взгляд той, добавил. – Тебя, вот, хромоногую не переспросили, в каженной бочке ты затычка, яти т твою кочерыжку!
страница 6
- Фью…
Потом, к вечеру, бестелесные тени, похожие на сельские дощатые переходы, через курам по колено речушку, легли на землю и воду с берега до берега, да так, что течение не могло сдвинуть их, как не старалось, с места. Чуть услышанный ветерок, видимо, выбравшийся таки из плена оврага, беззастенчиво ерошил макушки деревьев, забравшись по кривоногим веткам на самые их верхушки, поблестев шершавыми пятками солнечных бликов, садившегося на ночлег, красного космического тела. Рваные лохмы тумана, там и тут постарались повиснуть, на только и ждущих этого ивовых кустах, по грудь утонувших в серовато – голубой акватории потока, не жалея покусанных стволов, теми самыми рыбёшками, растений. Солнцепёк ослаб коленками, как выдохшийся на финише марафонец, тем более углядев меж теней победную, шёлковую ленточку и теперь взбудоражено пыхтя, добегал изо всех силёнок, стараясь не опростоволоситься перед зрителями. Замочив ноги в бритве острой осоки и выставив в небо всклоченную бороду, беззаботно спал на примятой травке, удивительно знакомый нам старик, приютив на груди голову, в ярь жары нашедшего его испытателя, ставшего, истинно по – русски, собутыльником. В валявшейся рядком опустевшей баночной стеклотаре, свернувшись калачиком, всхлипывал юнец – уж, раздвоенным языком опробовавший остатки жидкости на дне посуды, когда забирался в неё, довольный жизнью. Снов ему не снилось. Липов же, сон видел. Будто лежит он под огромным клёном, в жутко маленькой пожарной каске, и оттого красноокрашенное железо, давит, давит, давит на виски, голова вздрагивает ударами от боли, стонет горло. А жёлтые, резные, листья испуганно отрываются от ветвей и, вспархивая от счастья полёта, по чуть падают на землю, тёмную осеннюю воду. И вот их на поверхности много, всяких, жёлтых, багровых, охр, чуть волнит под ними, отчего кажется, что рассказывают друг другу о полёте, о закончившимся лете, о том, как целовались тут, в июле рассветные парочки. Кружатся опавшие листья. Пришельцам кина не положено. Каурый конь пощипывал рядом дары природы, неодобрительно всхрапывая на ужиную спаленку, приткнувшуюся поодаль, отчего грива его тряслась негодуя. Чернобокий, востроносый грач, широко размахивая крылами, притормозил у гнезда, где совсем недавно беззастенчиво хранилась от посторонних взглядов самогонообразующая жидкость, жилище понравилось. Но вот тут огромная тень накрыла и его и всю округу, отчего птица мигом вспорхнула восвояси, что б забирая всё на Юго – Восток, умыкнуться по добру, и по здорову. Неопознанный Летательный Объект хозяйски, как у себя дома, причалил у плантации полыни, тут же выбросил трап, раскрыл похожий на лаз в пещеру, дверной проём.
- Фью, фью, фью!
Незнакомец неуклюже пошевелил головой, с хрустом распрямил затёкшие руки, почесал надкушенную комаром щёку. Но уже и глазом не успев подмигнуть и мне совершенно неизвестно как, переместился во внутрь летательного аппарата.
- Фью, - скажите на милость, где же я?
- Фью, харий, …фью, мордарий,…фью, козлярий – всласть лупили его по щекам, органы исполнения наказания, вызывая выпадение из глаз, похожих на сварочные, искр. Но мы то ребята битые и наверняка знаем, что толку от этого мало, им же зеленоватым не понять (умные не очень) состояния внезапно перекошенного организма, ненароком столкнувшегося с сивушными маслами, лихо подмешанными в С2Н5ОН.
- Фью,…- падала на грудь голова естествоиспытателя, лязгали друг о друга зубы. – Ах!...не смейте меня избивать! Ах!...что это такое, я вас выспрашиваю? Адвоката сюда требую!
Милейше гоготало за горизонтом солнце, постукивая само себя по круглым бокам и нахально отряхивая на подведомственную галактику коричневую окалину, приглядывая, как водружали в звездолёт внутренних авиалиний через край перебравшего самогонообразующей жидкости, человекообразного алфизика. Мосолы пяток, сухими мозолями наружу, стучали по пластику пола, и не оттого ли стремглав спряталось в пещере трудноуловимое, голыми руками эхо? Будем считать это побудительной причиной, ведь коль скоро затронули мы сию тему, так и уснул он горьким сном (от укольчика цвета хаки жидкостью), на коврике, считай на пороге. Повернулась с боку на бок речка и порезавшись о осоку, с досады шуганула вон от берегов чистосердечные вязы, уж мимо их то лбов не промахнёшься, себе дороже. Меж тем Неопознанный, коротко, длинно ли разбежавшись с подлунной стороны, ухнул за горизонт, и поминай, как звали, унося в темнеющее небо шлейф сомнительного, земного перегара.
- Возьми на опохмелье! – устало и хрипло кричал вдогонку, размахивая над головой четвертинкой, заткнутой газетной фотографией президента, Липов Макар. – Хорошему же человеку не жалко, гадом буду, в хвост и в гриву.
Конь укоризненно посмотрел на него, заводя от негодования глаза. Меж тем светящаяся точка корабля, мигнула в последний раз, легко присела в книксене и поминай, как звали. Но если кто-то думает, что вот именно здесь можно поставить жирную, заключительную точку, он глубоко заблуждается, хотя в наш век, век цивилизации и прогресса, каждый индивидуум…
На пропускном пункте запах из тарелки не понравился космпехам, инспектор в чине майор – фельдфебеля отогнув манжет рукава праздничной размахайки, достал оттуда лист гербовой, бирюзового цвета бумаги. Пошуршал им перед носом представителя органов испнака:
- Фью, назад кантуйте, там же у нас грудные дети и женщины, пенсионеры и мартята. Отравите поголовно всех. Короче, включайте форсаж обратно.
страница 8
- Фью, старшего наряда зови, пока я тебя не приговорил к неустойке – перестал шутить конвоир. – Всякий день новости, то профиль косой, то анфас не бритый, пора определиться с приоритетами, сидите тут в тишине, в ус не дуете.
- Фью, напугал!
Пока руководство допивало чай из гречишного цвета, кряхтело, поднимаясь с офисного кресла, обстановка на проходной накалялась. Уже и очередь небольшая, выстроилась к трубе турникета, со всех сторон слетались тарелки, везли ударников на слёт космополитов, свистели несдержанно. Одни в аварию на Кассиопее попали, теперь корабль - зонд технического обслуживания требовали, норовили приткнуться не в свой ряд. Другие командировочный лист не отметили, а встраивались нагло, беспардонно поскрипывая новенькими кожанками, как лётчики люфтваффе. Начинался хаос. Рванули первые по обочине. Но явился, не запылился, начальник космического турникета, отрыгивая гречихой, деловито оглядел вверенные ему окрестности и незамедлительно огласил вердикт:
- Фью, с запашком пропустить, дома пускай с него спросят, аварийных и без командировок на штрафной пропуск, остальные, заводи моторы, прямо, на кюветах стоп, после всех тронетесь. Кто считает порядок несправедливым?
- Фью, да нет…чего там… - заверили умники…
- Фью, прихромал, горе моё – заждалась в космических далях, прекрасная половина, обиженно подбирая гузкой, алые губы и колошматя об зеркальный пол энерговосполняющиеся тарелки. – На улицу теперь со стыда не выйдешь, а должен был стать первооткрывателем, я и квартиру новую смотрела, с кухней!
- Фью…
- Фью, не свисти, денежных мешков не будет! Послал Господь Бог супруга, за какие грехи? Уж и в пост секреты не разглашаю, макароны продуваю, рисовую болтанку несолёную кушаю. В корабле, зачем рвался на улицу выйти? Летели же! А ещё Лебёдушкой звал, и песни патриотические пел…
- Фью, прости Христа ради – поник головою мужик.
- Фью, чемодан я тебе собрала, можешь быть свободным, к заведующему детской песочницей уйду, с глаз долой – заплакала она и, взяв из стопки первую восстановившуюся тарелку, грохнула её о порог. – Близнецов матери на Антарес отправлю, там море.
- Фью, угу – только и сказал на это он, взял вещи, бухнул о косяк дверью и, не глядя на супругу, исчез в коридоре. На этой планете слово женщины, для ушей мужика закон.
Макар меж тем, перековав каурого и пополнив запасы сами понимаете какой жидкости, ушёл с головой в сомненья. Солнце жгло колосящуюся пшеницу, по пояс «вымахала» рядом с ней кукуруза, неохотно дымились по перелеску, брошенные без призору хворостины. Пожарники в алых, мятых от старости касках и серых парусинах роб, храбро разгребали пахнувшие горелыми колбёшками завалы. Однако старый, почёсывая периметр затылочной кости, всё чаще и чаще возвращался памятью к делам давно забытых дней, сопоставляя. Получалось у него, что, незнакомец, прилетавший к нам на суповой тарелке, как пьющий товарищ, земным супротивникам, в рваные подмётки не годится. Факт неоспоримый и в доказательстве не нуждающийся. Правда может и так статься, что не сильнейший в этом деле выставлялся, уж больно на ботаника похож. Или растренированный, в России с учением попроще.
И пришёл Макар к однозначному выводу, хоть ребятки и в дюралевых аппаратах жизнь коротают, а мы на телеге, со скрипучими колёсами, а перепить нас не удастся, в ближайший век-два, а может и далее. А ведь это он ещё не в курсе, как болел полторы недели похмельем, всего один раз набравшийся посланец инопланетных цивилизаций. И меры там приняли карательные, драконовские меры, поганой метлой, так сказать. Ну, пусть. Мы, граждане, о чём-то не о том.
Солнцепёк гулял по округе, с голым торсом и босиком. Под лопухом сидела опухшая лягушка, и, подёргиваясь зелёным пузом, думала, проквакать в полдень либо нет. Может лучше вечерком, когда тени ломки и тёмны, а по завядшему лесу ходит-бродит предночье. Лениво вздыхал в овраге, чуть простудившийся ветер, наверху жара, а тут прелью пахнет. В чахлую осень он натаскивает себе для лежанки, огромное количество палых листьев, им на дне пристанище покойное, завершающее…
…По дороге брёл, припадая на одну из четырёх кованых ног, каурый конь, впряжённый всё в ту - же, отдающую дёгтем телегу. На ней полёживал, прикрыв от лени глаза, изрядно пребывающий на земле, загорелый старик. Лягушка встрепенулась, и от радости хоть какому то развлечению, квакнула, аж два раза, громко так:
Ква, ква – а – а!
Дед испуганно вздрогнул, широко распахнув глаза, что бы этими самыми глазами, узреть прямо по ходу следования, блестящую, огромной величины тарелку. Зависнув над пшеничным полем, она медленно, но верно, выпускала из внутри себя ослепительно прямые ноги – шасси. И такая стояла вокруг жара, что во рту пересохло, когда он раскрыл его, что б изречь:
- Ну, вот и повядаемся, году не прошлось – и когда приметил на дороге соседскую дочку Раю, добавил, - смотри, смотри жаних из далёких краёв, прибыл.
- Вы дядя Макар наговорите, - отмахнулась девушка, незаметным движением поправив выбившийся из-под невидимки локон. – Своих некуда девать.
- Этот не пьющий…
И в подтверждение, из припарковавшейся НЛО, чёрный чемодан вперёд, взгляд угрюмый, ступил на трап жёлтый ботинок, знакомого алфизика. Заметив Липова, неконтролируемо передёрнулся, но сзади подталкивали, торопили.
В самый жар…
г. Москва. 2013г. конец лета…