Михаил был очень домашним человеком, мечтал о большой многодетной семье. На воскресную прогулку в парк норовил свести, кроме своих двух малявок, соседскую девочку и пару племянников. Покупал всей ватаге газированную «крем-соду» и мороженое, то самое, довоенное, зажатое между двух вафелек с выпуклыми буковками имён: «Валя», «Галя»... Его младшая дочь запомнила это мороженое на всю жизнь: «Его надо было взять пальцами за обе вафельки и лизать серединку... ах, какой был вкус... теперь такого нет!» Встречая знакомых, Михаил ждал вопроса «это чьи же?», и с готовностью привирал: «Это все мои!» На двух дочерях он бы не остановился, очень хотел сына, но в июне сорок первого грянула война, и почта принесла повестку на фронт.
Потом было несколько коротких писем из-под Таллина, с тревогой в каждой строчке «почему-то не отвечаете, неужели письма не доходят, посылаю с оказией», с бодрыми уверениями «скоро разобьём фашистов», с мучительной тоской по жене Ане и «голубеньким глазкам» дочерей, которых письменно «целовал в пяточки»... Последнее письмо пришло в сентябре. Много лет спустя семья читала о кровавом водовороте Таллинского перехода, догадываясь, что в нём навеки и пропал безвестно — младший командир запаса Михаил.
Обычно молчаливая и сдержанная, в противовес чувствительному мужу, Анна, проводив его на фронт, вернулась в пустой дом, бросилась на пол и зарыдала в отчаянии и горьком предчувствии, оказавшемся не напрасным...
Потом была ленинградская блокада, голодная смерть старухи-матери. Иссохшее тело Анна с тётушкой обернули одеялом и на фанере дотащили, шатаясь от истощения, к «Народному дому». Место захоронения неизвестно, написано в документах, скорее всего — братская могила ближайшего Серафимовского кладбища.
Анна шила гимнастёрки на фабрике, а в сорок втором была мобилизована на оборонные работы, рыла окопы на подступах к Ленинграду. Маленьких дочерей и её саму, «стройармейца», спас от голодной смерти только солдатский паёк.
Эти четыре военных года, полные смертельной опасности, мук, горя и надрывного труда на пределе человеческих сил — разрезали её жизнь надвое. Вспоминать их она не любила. Лишь изредка показывала любопытствующим внукам свою потускневшую медаль «За оборону Ленинграда» на бледно-зелёной ленточке, перебирала довоенные фотографии, всматриваясь через сеть мелких трещинок в маленькие снимки «на документы» — кто же знал, что они будут последними?
Михаил горячо и ясно смотрел с них круглыми карими глазами, а брови... брови скорбно сдвинуты — он тоже предчувствовал? Он не увидит, как растут его дети, как родятся его внуки, и он так и останется молодым, про которого ей странно говорить внукам «дедушка»...
Анна пережила мужа почти на полвека, и память о нём ей было не с кем разделить. Те, кто его знал, сами ушли один за другим; дочери почти его не помнили, по своему предвоенному малолетству. Михаил остался узкой полоской жёлтой справки сорок четвёртого года, с лиловыми словами «пропал без вести», парой писем с фронта и увядающими крохотными фотографиями, которые с годами непотревоженно затерялись в старом семейном альбоме. Ни могилы, ни вещицы, ничьего воспоминания о нём, живом, когда ушла и его Анечка... Ещё немного — и не останется совсем ничего. Пустота. Как и не было.
В конце апреля мы прочитали в газете: Бессмертный полк. Два года назад томские журналисты предложили эту гражданскую акцию — общественную, некоммерческую, неполитическую, негосударственную. Каждый, кто чтит память своего предка, стоявшего в борьбе против фашизма, может принять участие в параде 9-го Мая, неся его фотографию. «Привести» на этот парад тех, чьими подвигами, трудами и жертвами он стал возможен, но кто сам уже не придёт...
В сердце так и стукнуло: да! У нас есть кого привести на этот парад... Да у КАЖДОЙ семьи в этой стране, пожалуй, найдётся кого привести.
Михаил и Анна, мы приведём вас на парад, обязательно! Маленькие полустёртые фотографии выскользнут из альбомного забвения, очистятся от неизбежной ломки временем, увеличатся до ясной различимости ваших лиц, ваших глаз, видевших ТУ ВОЙНУ. Вы будете участвовать в этом параде, он ваш по праву! Знайте, что вы действительно не забыты, как мы привычно заклинали в советские годы... А сейчас это неожиданно стало особенно нужно — иначе по улицам кощунственно понесут портреты тех, против кого вы сражались и погибали.
Нет, мы не предадим жизни наших предков, их трагедию, их кровь и жертвы, их подвиг.
Приводите своего солдата на парад.