Нашим матерям посвящаю...
Глава 1. Дорога к отцу
Сашо-о-о-ок! Сашо-о-о-о-к!...
Это был крик отца. Даже не крик, а секущий пространство вопль, несущий мое имя. Словно хлыст саданул меня вдоль всего тела. Пронзил ужасом неразумения с головы до пят. Пришпилил к земле, словно бабочку на полотно. На мгновенье парализовал все желания и разум.
Едва расслышав свое имя, я ощутил нутром - случилось что-то страшное. Такого никогда не было.
Выпустил удочки, рванул вверх по косогору.
Здесь была излучина.
В половодье река подмывала крутой берег снизу вверх, как ребенок лижет «эскимо». Земля обрушивалась вместе с растущими по краю деревьями. Их стволы, как подкошенные, падали навзничь, опрокидывая зеленые кроны, точно гигантские веники, прямо в воду. Корни продолжали цепляться за почву, выворачивая огромные комья земли. Молодые подземные побеги наполненные жизненным соком, словно сухожилия растягивались вниз. Лопались глухо, точно стреляли патроны с подмоченным порохом.
Я прыгал через валежник и торчащие вверх коряги, рискуя споткнуться о заскорузлые ветви, сломать ногу. Слыша только этот вопль. В отчаянии цеплялся за него как за трос, тянулся к отцу, взбегая на крутой отвал, перелетал препятствия. Гадал - что же могло случиться, к чему надо быть готовым?...
Месяц назад я с матерью ехал в Монголию по вызову отца. Дорога из Ленинграда была долгой. Несколько ночей провели в палаточном отеле под Москвой, пока готовились документы на выезд.
Была середина июня.
Шли дожди, ледяной ветер пронизывал насквозь. Но гостиницы оставались неприступны. Каждый день обходя ресепшн, мы видели таблички «Мест нет». И мне казалось, что полукруглое окошечко с торчащим из него чванливым лицом администратора - это и есть то место, которое вечно занято.
Сотрудница министерства, оформляющая нам документы, каждый раз при встрече умиленно улыбалась, заглядывала мне в глаза, гладила по голове. С профессионально поставленным сочувствием в голосе и мертвым тусклым бликом в пустых глазницах, повторяла:
- Ну, что же делать, это столица..., все сюда едут..., всем что-то здесь надо...
Шел 1970 год. Мне было десять лет. Приходилось кататься с матерью на общественном транспорте через всю Москву. Добывали то одну справку, то другую. Постоянно случались какие-то несоответствия. Запрашивали по телеграфу ведомства Ленинграда. Нам было не до красот столицы.
Измотанные толкотней в автобусах, суетой спешащих по делам людей, возвращались к себе. На корточках залезали под намокший тент. Здесь стояли две раскладушки. Нам хватало одной. Кутались в пропитанное сыростью холодное постельное белье. Постепенно согревались, прижавшись друг к другу. Слушали как барабанит дождь. Это было единственное место, где мы могли отдохнуть.
Мать прижимала меня к себе. Укутывала неподъемным, насыщенным влагой, ватным одеялом. Обнимала поверх большими тяжелыми руками. От этого общего веса я чувствовал себя замурованным.
Мама, мамочка, мамуля...
Едва покачивала мой саркофаг. Тихо пела:
- Баю баюшки баю,
Не ложися на краю,
Красный пёс захочет есть,
Нашу деточку унесть...
- Мамочка, - спрашивал я, - ведь это русская народная колыбельная — придет серенький волчок...
- Бабка твоя - мордва! Какая она русская? Волчков всяких не боялась. Сказки мне рассказывала про пса красного кошмарного. Про него и песни пела. Вот и я тебе пою...
- Он придет издалека,
Дам ему я молока...
Над палаточным городком постоянно звучала музыка. Чаще всего нарушал тишину Муслим Магомаев:
- Ты никогда не бывал в нашем городе светлом,
Над вечерней рекой не мечтал до зари...
Когда дело доходило до припева, динамик, висевший на столбе, начинал захлебываться и хрипеть под струями дождя. Через бульканье и хлюпанье едва слышалось знакомое:
- ...Пе-е-е-сня плывет.
...по-о-оёт...Москва...
Затем пронзительный свист, хрюканье, наступала пауза. И снова голос певца:
- Ты к нам в Москву приезжай...
Нам было не смешно.
По утрам, под жалостливым взглядом матери, я вытягивал руку из-под одеяла. Желал разрядить тоскливую обстановку, на минуту прогнать душевную унылость. Делал вид, что хочу коснуться пальцем брезента.
- Не дотрагивайся до крыши! - с испугом восклицала мать каждый раз. - Промокнем! Сразу начнет капать внутрь!
В очередной раз запоздало понимала мою шутку - усталость тормозила. Ласково улыбалась - становилось теплее.
Мама, мамочка, мамуля....
Понятие «крыша» выглядело в тот момент очень не убедительно.
В ответ я старался растянуть рот шире. Надеясь, что тем самым ободряю мать. Боялся разжать зубы, чтобы она не услышала как они клацают от озноба. Опасался, что заботясь о моем здоровье, она вернет меня обратно, оставит с бабушкой.
После столичного приюта, неделя в поезде дальнего следования казалась мне настоящим раем.
Я отогрелся.
Лазанье на верхнюю полку и обратно. Переходы в вагон ресторан через лязгающие, шатающиеся тамбуры. Мелькание шпал сквозь щели переходной площадки. Грохот колес в опорной тележке. Стоянки в незнакомых городах. Выкрики продавцов на перроне: жаренные пирожки.., пирожки с мясом..., рыба..., молоко!
Умопомрачительные съестные запахи!
Как мне хотелось впиться зубами в золотистую поджаристую ножку курочки. Но разве можно было опуститься до такой обыденности - на вагонах нашего поезда красовались надписи «Москва — Пекин». У открытой двери застывшими краснолицыми солдатиками в фуражках и черных костюмах с золотыми полосками на рукавах стояли проводники - китайцы.
Высокие и невозмутимые стражи охраняющие доступ к избранным.
Я выходил в светлом костюмчике сшитом матерью. С надменным видом прохаживался по перрону. Периодически возвращался за придуманной мелочёвкой внутрь и через пару минут появлялся снова. Старался как можно чаще встречаться взглядом с проводником, чтобы он меня запомнил. Не воспрепятствовал возвращению. Не оставил на полустанке. Тот оставался невозмутим и только темные зрачки прицельно двигались в узких бойницах глаз в тени козырька.
Поезд следовал здесь раз в неделю. Выходящие из вагона пассажиры спускались по лестнице, точно сходили с Олимпа — так казалось аборигенам.
Те приходили заранее целыми семьями, приглашали гостей из соседних деревень, чтобы просто поглазеть. Для них - это был праздник. Играли на гармошке, приплясывали. Стелили поодаль на траве рушники, раскладывали простенькую еду, ставили бутылку самогона, садились. Начинали угощаться, лузгать семечки. При появлении китайцев, незлобиво хмурились, тыкали в них пальцами. Показывали детям, наводили на них жуть. Пересказывали услышанное по радио, спорили о том, как прошлой весной наши пограничники наподдали этим узкоглазым.
После предупредительного гудка проводники - китайцы склоняли головы, жестом руки показывали на открытую дверь вагона. Фуражки казались прилипшими к голове, лица сосредоточены, губы сомкнуты. За всю поездку я не услышал от китайцев ни одного слова.
Каждое утро темнокожий великан стучал в дверь купе. С поклоном и плавным махом руки предлагал выйти. Начинал протирать пыль, тщательно пылесосить. Словно хотел высосать из нас русский дух. Простерилизовать еще до границы. Потом приносил чай. С поклоном ставил поднос на стол, с поклоном уходил.
Однажды во время уборки я спросил у матери: может они глухонемые?
Китаец метнул в меня пристальный взгляд, уколов пронизывающим холодом, отрицательно покачал головой. Тогда мы поняли, что все они - шпионы.
Контейнер с крупными вещами шел отдельно. В Дархане с поезда нас встречал отец. Худощавый, но жилистый с большими натруженными руками и широкими мозолистыми ладонями. Узкое обветренное лицо, продолговатый с горбинкой нос оканчивающийся небольшой картошиной.
Улыбался, мотал головой, откидывая с глаз отросшую вихрастую челку. Маленькие глубоко сидящие глаза с прищуром ласково лучились, даже когда он хмурился. Складочки морщин веером уходили от уголков глаз к ушам, опускались вниз.
Тщательно выбритый он стоял в рабочей спецовке на перроне. На недовольно - вопросительный взгляд матери, сказал, что здесь все так ходят.
Мы не виделись несколько месяцев и я с удовольствием почувствовал его крепкие объятия, запах табака и «тройного» одеколона. Мать едва прислонилась к отцу. Чуть тронув его губы своими, отвернула голову. Смущалась - смотрят же...!
Мама, мамочка мамуля...
Отец достал пачку Беломора. Оранжевая суша порезанная синими реками на части, красная звездочка в центре - этот кусочек родины всегда был при нем. Вынул папиросу, покрутил щепотью, разминая в гильзе табак. Постучал трубкой о ладонь выталкивая мелкие крошки. Сунул в рот. Сжал пальцами поперек сомкнутых губ. Но не закурил - сорвался и стал руководить погрузкой. Пачка осталась в руке....