***
– Ангел, говоришь?.. – мужчина повернул голову уже с настойчивым интересом, пристально, не то с усмешкой, не то с развязно-добродушным любопытством разглядывая сидящего рядом на скамейке странно одетого человека. – На площади, вот так, каждый день?..И всё – Ангел?.. – он недоверчиво всверливал взгляд в синие, растерянно моргающие пустоты, поглощающие своим бездоньем, казалось, весь город. – И что платят? Какая же это фирма Ангелами прикрывается?..Орифлейм, что ли? Или...как их там?.. – странное белое одеяние соседа отдаленно смахивало на костюм ростовой куклы, в котором промоутеры раздают листочки, буклетики и мелкие образцы товаров на людных улицах и площадях.
«D'or flamme, золотое пламя... о чем он?»
– А... нет... я не от фирмы... я сам... – пустоты заморгали, плеснули синью в нависший любопытством «берег».
– Нет?.. У-у.., индивидуальный предприниматель?.. Серьезно... – «берег» покивал головой то ли одобрительно, то ли с тайной завистью к чужому успеху. – И какой товар представляешь?.. Небесные дары?.. И что – за даром?!.. – округлившееся удивление быстро сменилось сузившимся презрением, – За добрые глаза... – кромка «берега» осыпалась пылью смеха в синие небесно-океанические пустоты. – Ну и как, нашел?..глаза-то?..
В безнадежном ожидании ответа мужчина успел ощутить жесткую скамейку под собой, подумать о чем-то своем, и это свое вернуло его в серый вечер с уныло моросящим дождем.
Нет, это был не он, не тот, кому нужна помощь. Он вживлен в берег, как трава и деревья, как камешки и жучки среди мелких корешков и жухлых листьев.
«Столько людей!.. Все спешат... – куда? к кому? как найти того одного, ради которого я здесь?»
– За этим добром, брат, ты зря на площадь пришел. Да...
Задумчивое молчание присело с другой стороны скамейки.
– С какого, говоришь, неба?..с девятого?..ай-яй-яй – далеко... Давно так, каждый день-то?.. Только спустился?.. За какие ж это тебя?.. А я... – «всю жизнь здесь грехи отрабатываю!» – хотел было по-откровенничать от скуки собеседник, но оборвал себя на полуслове и разозлился. – Вот напасть! Что я этой дорогой пошел?!.. – мужчина в помятом серо-коричневом костюме отвернулся к сочувствующему молчанию, но угодливая жалостливость, утешая взглядом, невольно подтвердила верность его боязливой догадки о соответствии месту.
Сосед в белом разглядывал прохожих, пытливо проникая сквозь глухие воротники и туго повязанные шарфы запазуху, словно там, на фасаде души был написан адрес, ради которого он появился в этом маленьком городе. Изредка синяя волна омывала вниманием шебуршащий камешками слов «берег» в мятом костюме, унося пригоршни фраз в бездонную свою глубину.
– И для чего тебе здесь крылья? Одни проблемы от них! – мужчина уже никого не убеждал, только никак не мог противостоять разумной логике вещей. – На земле и так тесно, а ты ходишь, как живой аэроплан. Чуть повернешься – обязательно кого-нибудь заденешь! толкнешь! Да и к тебе близко не подойти... Квартиры, понимаешь, маленькие, двери узкие, дороги забиты машинами, улицы – людьми... Лбы нахмуренные, глаза опущенные, руки повисшие, ноги уставшие, мысли озлобленные, желания отсутствующие, жизни усопшие... – забродивший досадой ветер смел с веток сухие крошки листвы пожухлых мыслей под стол прошедшего дня.
– Тихо-мирно, лишь бы прошел день. Дойти до дома, не столкнувшись ни с кем. Незаметно проскользнуть в свою дверь, спрятаться за своей стеной, по возможности сохранив остатки себя от голодного зверя – бегущего за тобой дня... – бесцветные глаза метнули боязливую стрелу в серый воздух.
– Все так живут... Работают... Вечером возвращаются в свой дом, к семье, считают деньги, перекидываются парой слов с друзьями по телефону, отключают мозги перед телевизором и – бездумный сон, чтобы организм протолкнул по пищеводу этот дневной хот-дог. Проглотил, чуть пришел в себя, тут и проснулся. И – заново – день – тот же хот-дог из вчерашнего меню... – не переваренный гамбургер отрыгнулся философской изжогой.
– Спроси – зачем мне это надо?.. Не знаю, не мне об этом думать... – все так живут, весь мир!.. А ты – со своими крыльями... Как пугало среди мирных галок. Смотришь, улыбаясь, крылья растопыришь в разные стороны, птица счастья!.. топчешься на месте, извиняешься, что наступил на чью-то лапу. Что тебе здесь надо? Откуда ты вообще тут взялся?! Каким ветром тебя сюда занесло?!.. – ветер ринулся с берегового уступа, ударился в волны, досадуя на их неподатливую тайну. Но лишь взъерошил учащенной рябью спокойный пульс глубокого дыхания и сник.
– А, может, – помочь тебе?.. Какие координаты твоего мира? В гугле поискать? Может, позвонить кому?..
Собеседник сидел тихо, вслушиваясь в наполненный пробегающими мимо жизнями воздух.
Внезапно ощутив промозглую сырость вечера и уже не интересующееся никем любопытство, размытое дождем в грязно-серую кляксу, мужчина в помятом костюме, не попрощавшись, всплыл над скамейкой и, подхваченный ветром житейских забот, унесся в сумрачную даль улиц.
Время бежало на тонких ножках дождевых струй, накинув на плечи облачно-непроницаемый плащ.
Люди спешили спрятаться от холодной ночи в серых коробках.
Изредка кто-то из них останавливался возле нелепой белой фигуры, спрашивая – не нужна ли помощь? – молчит, оглядывается по сторонам, улыбается...Не ест, не пьет, крыльями углы задевает, белые перышки о цементные и кирпичные стены царапает – не замечает. Глаза – как открытое небо, смотрит каждому в душу, спрашивая: «Может, я тебе нужен?.. Или тебе?.. Я зачем-то сюда попал – ради кого? чего?.. Наверное, каждый из вас кому-то нужен, раз вы так спешите, кто-то вас ждет?»
Далекое девятое небо стояло посреди площади в белом балахоне, с синими глазами. Люди спешно обходили его стороной, и взгляды их бежали перед ними на поводках, как маленькие собачки, вынюхивающие дорогу домой. Пряча головы в песок усталости и не законченных дел, в пыль равнодушия и пугливой надменности – «каждый день кто-нибудь стоит, рекламу раздает – делом бы занялся...», они торопились избавиться от желания обернуться, остаться, позволить волне подхватить невесомое душевное тельце и унести в прорезь неба между серыми тучами. Они хоронили свои взгляды от неустойчивости перемен, забивали себя в крепкий деревянный ящик — для надежности, чтобы душа ненароком не улетела в маняще-синем направлении.
«Странный мир... И так тяжело здесь – не поднять крыла. А вверху – бесконечная синяя даль... Но зачем-то ведь я сюда попал? И почему все спешат и смотрят вниз? почему так не интересны друг другу, что не заговорят, не дотронутся, не подойдут даже? почему, если так не интересны – целыми днями рядом, что-то делают, идут, едут в одну сторону, вместе, почему все время делают то, что не нравится или не нужно? Кажется, здесь всем хорошо. Здесь не нуждаются в лучшем.
Пришли ко мне, небо, могучий вольный ветер, чтобы он помог оторваться моим крыльям от тяжелого мира.»
***
Поздний вечер.
Дождь.
Асфальт промок, в трещины стекают ручейки холодной грязной воды. Лужи в пупырышках.
Крыло намокло, висит истрепанной простыней в дурацких перьях.
Холодно.
Он продрог до позвоночника. А вокруг – дома, дома, серые пятиэтажные коробки. Дырочки в стенах кое-где светятся желтыми огоньками.
Он знал уже, что в этих больших кирпичных коробках живут люди. Их много, очень, и они почти одинаковые. Если не заглядывать в лица – разница только в размерах. А на лицах – глаза. Это – то, что самое разное в людях. Это такие отверстия на лице, через которые может светиться желтый огонек. И кто-то там, в этом доме живет, кому-то, значит, стало темно, и он включил свет в своей комнате, для себя, а в дырочки на лице видно... А есть темные глаза. Может, вышел тот, кто внутри живет, вышел по делам и еще не вернулся?.. Есть закрытые глаза, как за высоким забором, в такие сколько ни стучи – не откроют. А есть – как воздух, бескрайние и веселые.
Странный мир... Как будто нарисовали его на листе бумаги, вырезали дырочки для окошек...И через дырочки смотрит с другой стороны что-то живое.
Да, еще звуки. Тоже разные. Иногда ими звучит странный мир, нарисованный на бумаге, а иногда тот, что живет с другой стороны и подглядывает через дырочки.
Разные звуки. Одни – тяжелые, грязные, скрежещущие, другие – словно солнечные лучи, перебираемые рукой ветра, как струны арфы.
Холодно.
Серый дождь, серый дом, серый подъезд.
В стене – желтый свет.
Может, там найдется немного солнца, чтобы высушить крылья?..
***
– Кто там?
– Это... это — я.., тут, на лавочке сидел.., промок... совсем. У вас светло... Я только хотел обсохнуть... немного.., ненадолго...
Тишина постояла нерешительно и приоткрыла дверь.
В щелку сразу же выбился желтый лоскут солнца, словно им был туго набит мешок комнаты, и, едва ослабили завязку, оно, быстро расправив сломанные теснотой парчовые грани, выскользнуло из конуры в дождливый простор воздуха.
Конечно, люди не называют квартиру — конурой. Даже если заставить все углы, и стороны, и середину мебелью, всё равно для людей найдется еще немало места. А вот в масштабе солнца квартира — как орешек для золушкиного бального платья — упал, дал трещину, и кусок платья уже снаружи.
В луче солнца легким облаком всплыло лицо, длинные локоны, словно густой ливень.
Ангел поежился, вспомнив о промокших под дождем крыльях и озябшем теле.
– Я только сегодня тут оказался. Тут, недалеко, на площади. Думал — кто-то меня ждет, ищет. Я тоже ждал. А потом пошел дождь. Темно стало. И люди все ушли — кто куда, в разные стороны. Я сидел на лавочке. Перед вашими окнами. У вас в окне — солнце... Я только хотел обсохнуть... немного...
Тишина открыла дверь шире, обдавая Ангела солнечным светом.
– Проходите. Ой, Вы в сандалиях! Снимайте обувь... совсем мокрая... Вот тапочки.
Длинный узкий коридор. Бесцветные обои. Прихожка вдоль стены. Две пары женских туфель. Одна на каблучках, другая — стоптанная.
Он сунул ноги в мягкие тапки, погружаясь в тепло, чувствуя, как вытекают из души последние холодные ручейки дождливого вечера.
В таком же длинном коридоре сознания захлопнулась, наконец, дверь в прошедший день, и он окончательно осмотрелся.
Небольшая квартира состояла из двух комнат.
В ближайшую из них дверь была открыта, и легкий беспорядок создавал приятный уют простой жизни.
Другая находилась за поворотом коридора. Он понял это, когда вслед за тихими шагами вышла очень пожилая женщина. Словно два зеркала, стояли на ее лице синие лужицы глаз. Его промокшая фигура, обрамленная перьями, слипшимися от воды, отразилась в них, будто попала в родное небо.
Ветром по опавшей листве прошелестели стоптанные тапочки. Старушка подошла ближе, внимательно искупала его еще раз голубой водой своих зеркальных лужиц и позвала девушку с локонами-ливнем:
– Лиза, поставь чайник и проводи гостя в комнату.
– Уже поставила. Проходите, пожалуйста.
– Лучше на кухню. С меня вода капает... – смущенно оглядел он мокрые дуги крыльев по бокам, застеленный ковром пол в зале и замызганный подол длинного одеяния.
Девушка растерянно молчала, не зная, допустимо ли предложить ангелу переодеться, чтобы хоть немного почистить его уже совсем не белоснежный хитон.
Смахнув веселой улыбкой паутинку неловкости, повисшую между ними, осторожно подворачивая крылья, опасаясь разворотить мебель в узком коридоре, ангел прошлепал на кухню и сел на табурет поближе к батарее.
Девушка, неся с собой белокурый ливень, тихим облаком вплыла следом. Молча подошла к навесным шкафчикам, достала чашки. Просто накрыла стол, добавив к чаю печенье и булочки.
Она словно и сама стекала из своего ливня – такими струящимися и проникающими в предметы были ее движения. Никаких углов, никаких резких движений. Ни разу она не ошиблась, не споткнулась. Тихий ласковый дождь прошел по кухне, и вот уже все готово к вечернему чаепитию.
Он старался не поддаваться влекущей плавности ее непринужденного очарования. Но легкие потоки земной воды вливались в крепко-соленый настой его небесного моря, закручиваясь завитками водоворотов и сбивая течение.
Второй вселенский потоп стремительно набирал силу, когда спасительным ковчегом появилась на кухне бабушка. Она присела к столу и посмотрела на гостя такими же синими, как у него, глазами. Только озера ее глаз были погружены в разбегавшиеся во все стороны солнечные лучики морщинок. Словно синие подсолнухи, или тихий грибной дождь.
Казалось, эта квартира говорила на своем языке, без слов. Не нужно было уточнений – кто он – и так видно, что белый и с крыльями. Не нужно было уточнений – кто они – те, кому не надо ничего уточнять.
– Что привело Вас на землю? – голос пожилой женщины звучал гладко и мягко, без трещин, только слегка приглушенно.
– Мне сказали, что я должен быть в этом городе. И что те, с кем я должен встретиться, сами меня найдут... Я ждал весь день, на самом людном месте. Подошел мужчина, еще разные люди, многие проходили мимо – им всем было нужно что-то другое – их родные, дома, работа... Я так и не увидел встречающую меня душу...
Девушка налила чай и села рядом.
– Вас так никто и не встретил?.. И что же... Вам совсем некуда идти? – голос ее зацепился хрустальной подвеской за завиток люстры и тихонько колыхнул всю светящуюся конструкцию. Он слушал, как, позвенивая, оседают капли обертонов на мебели и посуде.
– Получается – так... Но я... нет, я только зашел обсохнуть и погреться.
– Оставайтесь. – С мягким упором разгладил заминку голос бабушки. – Место есть. Мы с внучкой вдвоем живем. Родители Лизы погибли, когда она была еще совсем маленькой. Возвращались из командировки и разбились на машине. Муж умер... У нас две комнаты, Вы не потесните.
Горячий чай, прихлебывающий бормоток, теплая батарея, радуга из морщинок в ливневом воздухе... – он обмяк на табуретке, сознание заплелось нитками шепотка слов с нанизанными на них бусинами капель, крылья, прислоненные к батарее, высохли, а ноги тонули в мягких тапковых облаках.
«Как хорошо!.. Не дома ли я?.. Где я ?.. Говорили, что землю уже невозможно спасти... Что здесь нет никого, в ком могло бы еще отражаться небо. Неужели – так просто? Эти два человека... Две маленькие женщины... Они ничего не сделали особенного. Не создали ничего великого, не совершили никакого подвига. Они только живут. Просто живут – так. Живут так, как у нас дома, как в моем доме. Я понял, что должен был найти – Жизнь, живую Землю. Я должен был узнать, что она – есть. Сколько со мной еще прилетело? – если хоть половина из моих братьев нашли то же, что и я – всё будет спасено и сохранено. Даже если они ничего не нашли. То, что хранят в себе эти два хрупких человека – достойно Благо-дарения... Надо лететь. Быстрее. Сказать. По ниткам ливня – подняться и расправить крылья...»
Радуга повисла над кухней, отражаясь в капельных подвесках. Под столом – мягкие тапки. Струйка пара над чашкой. Две хрупкие женщины – двумя полными ведрами жизни на радужном коромысле.
А в коридоре – пара сандалий рядом с двумя парами женских туфель, одна на каблучках, другая стоптанная...