Глава из романа "C'EST LA VIE(се-ля-ви) МАЛЕНЬКИХ ЧЕЛОВЕКОВ" (Полностью роман размещен здесь же)
…мелкие мировые дрязги вроде перекройки земного шара,
это извините, увольте, это не по нашей части.
Б.Л.Пастернак, "Доктор Живаго"
Петр Андреевич и Натали вскоре поженились (А зачем тянуть, если все решено?), уехали в Испанию, где у Натали была небольшая, как она говорила, фазенда: дом с полудюжиной комнат, не считая двух ванных комнат. Кухня и кладовые находились в отдельной постройке – хозблоке. Был и небольшой бассейн. На участке около гектара росли различные деревья, фруктовые и просто. Нашлось место и для овощных грядок.
И надо сказать, что Пиренеи подействовали на него благотворно: он перестал хандрить, у него улучшился сон и аппетит, появился интерес к жизни. Первые дни он немного поскучал, но очень скоро все пришло в норму.
Оказавшись в состоянии праздности, комфорта и материальной независимости, он понял, что есть масса дел, более интересных, чем написание никому не нужной книги. Поэтому работу над ней он прекратил до лучших времен, хотя понимал - это навсегда. Но ноутбук не остался без дела. С ним он странствовал по Интернету: читал все, что захочет, не вставая с кресла или дивана, слушал музыку.
Много времени он проводил в саду и огороде: окапывал и обрезал деревья, сажал овощи, убирал урожай, находя в этом времяпрепровождении удовольствие. Он понял, что огурец, помидор или яблоко, выращенные своими руками, вкусней тех, что куплены. Не менее интересным занятием стала для него и переработка полученной продукции. В результате у них появились различные соления и квашения собственного приготовления. Надо сказать, очень вкусные. Но кур и индюков заводить он наотрез отказался:
- Птичьего гриппа нам только не хватало.
А коли так, то с живностью они решили они решили вообще не связываться. Кот был не в счет. Кот - это член семьи.
Обнаружил Петр Андреевич и склонность к кулинарии. Сначала он готовил блюдо по книге о вкусной и здоровой пище. Но уже во второй раз начинал его усовершенствовать, импровизируя различными добавлениями, всякий раз внося что-нибудь новенькое. Но особенно хороши у него получались борщи.
Натали решила записывать его кулинарные изыски, полагая, что когда-нибудь они сложатся в какое-нибудь подобие кулинарного справочника. А почему бы и нет? Однако как ни старалась она воспроизвести что-либо, следуя своим запискам, ничего путного не получалось. Есть, конечно, можно было, не отравишься, но чтобы, как у него. Никогда. Вот хотя бы любимый ею его борщ:
Положить мясо в кастрюлю, залить его горячей водой и довести до кипения, а уж затем посолить и при слабом кипении варить мясо до готовности. Одновременно в небольшой посуде отварить немного предварительно замоченной фасоли. Пока мясо варится, можно очистить свеклу, нарезать ее соломкой, положить в плоскую кастрюлю и сбрызнуть уксусом (или прибавить томат-пасту) так как кислота усиливает интенсивность окраски. Затем добавить к свекле жир, прогреть, помешивая, подлить немного бульона, чтобы не очень снизить концентрацию красителя, и тушить, закрыв крышкой. Из бульона вынуть мясо и нарезать его кусками, а в бульон положить очищенный, нарезанный картофель, шинкованную капусту и сварить почти до готовности. После этого добавить тушеную свеклу и сваренную фасоль вместе с фасолевым отваром и варить. В ту посуду, которой тушилась свекла, положить жир, шинкованный лук, помешивая, спассеровать (слегка обжарить), добавить морковь, нарезанную соломкой, и продолжать пассерование. При этом каротин и эфирные масла растворяются в жире. Если томат не добавляют к свекле, то его можно пассировать вместе с овощами. Для этого кастрюлю со свеклой и картофелем положить пассированные овощи и томат-пасту, лавровый лист, перец, куски мяса, связку стеблей укропа и петрушки и довести до кипения. Чтобы подстраховать себя на случай неудачи, сделайте свекольную краску и добавьте ее в самом конце варки в борщ (буквально за несколько выключения плиты). Для приготовления свекольной краски надо часть свеклы измельчить на терке, добавить немного уксуса, довести до кипения и дать настояться.
Борщ заправлять чесноком или чесноком, толченым со шпиком. Можно спассировать сладкий перец, красный или зеленый, и добавить его в борщ.
Дотошно записала, шаг за шагом. Но вот досада: – записана последовательность и что класть, а сколько? Он-то все делал по наитию, наглазок. Мог что-то положить, а потом еще немного добавить. Как художник: мазок, еще мазок, отойдет, посмотрит и еще подмажет. Глядишь, краски те же, и холст такой же, а у одного – шедевр, а у другого, тоже художника, все вроде бы на месте, а в результате - типичное не то. Чтобы ее запись стала предметной, она попросила мужа назвать количества всех составляющих. На что он, пожав плечами, сообщил, предупредив заранее, что все это условно, сказал, глядя в пространство:
- Свеклы – 100-150 грамм, фасоли – 40 или 50 грамм, а может и больше, капусты – возможно грамм 1 килограмм – я разве ее взвешивал?, моркови – да кто ее знает – взял среднюю, часть съел, пиши - 20 грамм или 30, но съесть часть нужно обязательно, особенно если она сочная и сладкая, луку – одна средняя луковка, томат-паста - 1 чайная ложка и еще чуток, муки – тоже, пожалуй чайная ложка или две, жиру – не больше столовой ложки, жир в нашем возрасте вреден, уксус, соль, сахар, перец – по чуть-чуть, сметана – уже на столе, зелень – лучше подать на стол, каждый положит себе сколько захочет.
Ты же видела, что от приготовленных заранее ингредиентов у меня всего остается понемногу. Добавь сока лимона, оливкового масла, хорошенько перемешай – глядишь, получится салатик.
И еще - если перед подачей на стол ты положишь в тарелку половинку сваренного вкрутую яйца, то этим не только улучшишь вкусовое восприятие борща, но и украсишь его. Тот же эффект, конечно - если яйцо положить измельченным. Но это не так красиво. Учись, мать, пока я жив.
Однажды, когда он куда-то отлучился, она решила порадовать мужа его любимым борщом. Подобрала все составляющие, постаралась соблюсти все его рекомендации. Борщ, конечно, получился. Есть можно, не отравишься. Петр Андреевич съел тарелку, даже добавки спросил, деликатный человек… Она поняла, что у нее получилось типичное ни то, ни сё. Также она поняла, что ей только и остается, что наслаждаться его стряпней.
Их сосед, бывший профессор истории, специалист по римскому периоду Испании (как оказалось его тезка по имени Педро), с которым, как и полагала Натали, Петр Андреевич подружился, имел небольшой виноградник, и сам занимался изготовлением вин для собственного потребления и тоже любил импровизировать с рецептами.
При случае Петр Андреевич угостил его своим борщом. После чего они отправились дегустировать профессорские вина. Надегустировались они тогда всласть. После этого между ними установились дружеские отношения.
Объяснялись они на причудливом коктейле из английского, испанского и русского. Такое общение утомляло обоих только вначале, а когда привыкли, то стали находить в нем удовольствие. Профессор много рассказывал об Испании, ее истории и о тех местах, где они жили, показывал древние рукописи и памятники. Петр Андреевич, удовлетворяя свой интерес к античности, слушал его, не перебивая. Но иногда он сам пускался в рассуждения по техническим вопросам, которые у его нового приятеля вызывали интерес.
Их часто можно было видеть бредущими по проселочной дороге или осматривающими старинные развалины. Оба в пробковых шлемах и солнцезащитных очках, один – сухой и высокий, другой – упитанный и коротышка. Ни дать, ни взять Дон Кихот Ламанческий и Санчо Панса.
Натали же предпочитала проводить время дома, в тени деревьев. Лежа под навесом в шезлонге или камышовом кресле, она поглощала один за другим любовные романы на русском, французском и английском. Испанский она освоила только до уровня разговорного, но объяснялась на нем весьма бойко с соседями, на рынке и в магазинах.
Если Петр Андреевич укорял ее в неподвижном времяпрепровождении, то она заявляла, улыбаясь белоснежными жемчужинами уже не своих зубов:
- Набегалась и напрыгалась я, Петенька, на две жизни вперед. Не грех и понежиться в покое. Пусть теперь Порфирий за меня бегает.
Порфирием звали их беспородного кота, который, хотя и прибыл из России совсем недавно, успел обзавестись среди местного кошачьего населения многочисленными родственниками. Отдыхая от своих донжуанских ночных похождений, днем он составлял ей компанию.
Натали любила путешествия, но предпочитала их пассивную разновидность, в основном по морю на комфортабельном теплоходе. Однажды, таким образом они даже добрались до Петербурга. Дальше она забираться не захотела и назначила сыновьям встречу в северной столице.
Петр Андреевич провел с новыми родственниками только полдня и ночным поездом отправился в Москву, повидать своих близких. Ему с лихвой хватило двух дней, чтобы надышаться “дымом отечества”, тем более что жить ему пришлось в тесной квартире дочери вместе со всем ее семейством, поскольку его квартиру они сдали внаем каким-то азиатам.
В Питер он возвратился к отплытию теплохода. Он думал, что следующий раз посетит Россию уже не скоро, возможно, только после смерти, ведь переехать в Испанию он согласился только при условии, что если он там отойдет в мир иной, то его прах привезут на родину и высыплют в Черное море.
Сыновья Натали, Алексей и Андрей, одобрившие выбор матери, обещали ему исполнить это его желание, хотя и попросили не спешить с этим. При знакомстве, а это произошло во время их бракосочетания с Натали, Петр Андреевич обратился к кому-то из них по имени отчеству и на ВЫ, но был прерван:
- Знаешь что, Батя, мы теперь для тебя только Сашка и Алешка и никак иначе. Говори нам ТЫ.
- Хорошо, Алеша,- согласился он.
- Саша,- поправил говоривший.
Разбери этих близнецов.
Разговаривая с матерью о ее избраннике, братья определили его однозначно:
- Дельный мужик.
- Ато,- ответила мать, - знай наших. Скажу вам по секрету: я была в него влюблена еще до замужества за вашим отцом.
- Ну и что?- спросил один из них.
- А ничего. Он тогда на меня – ноль внимания. Ему Маргарита, царствие ей небесное, нравилась, а она на него – ноль внимания, фунт презрения.
- Нахал, жуткий нахал,- пошутили близнецы.
- А если посмотреть на это с другой стороны, то вы должны быть ему благодарны за это. Выйди я за него, вас бы уж точно не было на свете.
- И то, правда,- согласились сыновья.- Но с отцом ему, конечно, не сравниться. И все же мужик он что надо.
- Пути господни неисповедимы,- неопределенно согласилась мать.- Только вы уж с ним, пожалуйста, поаккуратней. Он не так прост, как ваш отец. Все же доктор наук, может не оценить ваши рабоче-крестьянские манеры.
- Ты что, мать. Мы же не под забором выросли, а в семье учительницы... А значит тоже слегка интеллигенты.
- Которая так и не смогла заставить вас выучить иностранный язык. Теперь, поди, чешете репы, да поздно. Хотя почему поздно?
Незаметно пролетели два года. В старости они бегут быстро. Это ночи у стариков длинные, а годы до обидного короткие. Петр Андреевич все реже вспоминал свою прошлую жизнь, да и то как-то так, между прочим. Она сама ему о себе не напомнила.
В тот день с раннего утра его навязчиво преследовала мелодия детской песенки: “Прекрасное Далеко, не будь ко мне жестоко...” . Дальше слов он не знал, но от этих не мог отвязаться. А вечером, выйдя в Интернет, он обнаружил в электронной почте послание из Москвы, которое прислала ему бывшая сотрудница, та, что когда-то метила на его место. Она извинялась за беспокойство, писала, что позвонила по его московскому номеру, но ей ответили, что он там больше не живет. Как связаться, ей не сказали, тогда она написала ему на его электронный адрес, в надежде, что он у него остался прежним.
В письме она сообщала, что в их институте произошли серьезные перемены, причиной которых явились трагические события, о которых он не слыхал. Дело в том, что их нового директора расстреляли прямо у входа в главное здание, когда он выходил из своего “мерседеса”.
После его похорон, команда "управленцев", которую он привел в институт, разбежалась. В результате в Институте появилось несколько руководящих вакансий, в том числе и место заведующего их лабораторией освободилось. Однако бывшая сотрудница полагала, что если Петр Андреевич пожелает, то ему вернут не только его прежнее место, но могут предложить должность и повыше, возможно и директорскую.
“Было бы к чему возвращаться. Директором меня не сделают из-за возраста. А в лабораторию, с ее безнадежно устаревшим оборудованием и разложившимся коллективом… На фига козе баян?- рассудил Петр Андреевич.- Я так устал от подлостей, измен и низостей, что возвращение к тому, что опять придется крутиться, идти на компромиссы, поступаться принципами, а то и просто искать расположения у дорвавшихся к власти и деньгам полуобразованных люмпенов, вообразивших себя элитой, будет для меня невыносимо”.
Поскольку электронная почта позволяет переписывающимся не знать, где в данный момент каждый из них находится, то он не стал оповещать женщину о своем зарубежном пребывании. Он написал ей, что не имеет ни малейшего желания возвращаться в институт. Поэтому она может со спокойной совестью может возглавить лабораторию. И пусть думает, что хочет.
“Лучше уж я буду ковыряться в саду и на грядках, и проводить время в беседах с синьором профессором,- рассудил Петр Андреевич,- Был же римский император, который добровольно отказался от власти и занялся выращиванием капусты. Когда ему предложили возвратиться во власть, то он отказался, сказав, что если бы они видели, как хороша капуста, которую он вырастил, то не обращались со своими предложениями”. Последние годы бывший император,- по словам соседа-профессора,- провел в страданиях и подвергался притеснениям со стороны своих преемников. По одним сведениям он умер от яда, по другим - от голода и тоски, по третьим - от болезней. “Но я же не император”,- пошутил Петр Андреевич, отправляя отрицательный ответ в Москву. Размышляя над трагическим событием, произошедшим в институте, ему вспомнилась китайская мудрость, согласно которой “если ждать на берегу реки достаточно долго, то, возможно дождешься, когда мимо тебя проплывет труп твоего врага”. Дождался и он, и это его не обрадовало. “Да уж, прекрасное Далеко, ничего не скажешь, прекрасней не бывает, особенно если справедливость в нем торжествует таким варварским способом. Как сказал поэт, “туда я больше не ездок”.
Жили Натали и Петр Андреевич в своем маленьком заграничном раю спокойно, без проблем и горюшка не знали. Казалось, чего бы еще желать. Happy end. Но это у американцев, и то, только в кино. А в жизни человек полагает, а Всевышний за него располагает по своему разумению.
Рухнула их идиллия неожиданно.
В то роковое утро Петр Андреевич чем-то занимался в саду, а Натали расположилась неподалеку в камышовом кресле с очередным любовным романом. Она порой отвлекалась от занимательного чтения и посвящала Порфирия, а заодно и его, в пикантные подробности жизни персонажей.
- А ты знаешь, Наташа, я сегодня разговаривал с Кеннеди.
- Каким еще Кеннеди?- отозвалась жена, прервав свой монолог.
- С тем самым, Джоном Фицджеральдом.
- С тем, которого убили? Приснилось что ль?
- Да. Но он был вполне живой. Благополучно отпрезидентствовал и зачем-то в Москву пожаловал. Сижу я, значит, в своей “волге”, той, что в Индии купил, у Ленинки , и тебя жду.
- А я в Ленинке ниразу не была. Что я там забыла?
- Так вот, сижу я на заднем сидении, дремлю или что-то читаю, точно уж не помню. Вдруг дверь открывается и ко мне подсаживается он. Зачем подсел, я тоже забыл. Представляешь, я его сразу узнал. И что интересно, он меня тоже…
- Ну и сны же у тебя, Андреич, скажу я тебе. Чем их слушать, пойду-ка я лучше попью. Хочется чего-нибудь прохладненького.
- Не пей из холодильника. Горло застудишь.
-Тебе принести?
- Да. Там есть зеленый чай в термосе. Я сегодня заварил. Должен быть еще горячим. Принеси мне, дорогая, чашечку, если тебе не трудно.
- Трудно, но я все равно принесу,- ответила Натали и, отложив книгу, стала подниматься, но неожиданно вскрикнула и упала на траву лицом вниз. Когда он подбежал к ней, чтобы помочь ей подняться, то обнаружил, что она без сознания.
Петр Андреевич позвал на помощь соседа: Бегали, суетились, перенесли в дом, вызывали врача. Тогда он еще не предполагал, что время, которое ей осталось провести на этом свете, стало исчисляться днями и даже часами.
Местный врач, к которому они всегда обращались за помощью или советом, на этот раз не смог, не то, чтобы помочь, но даже понять происшедшего. Заподозрив недоброе, он порекомендовал срочно пройти обследование в какой-нибудь солидной клинике.
В университетской клинике, куда еще до прибытия вызванных Петром Андреевичем сыновей, Натали поместили при содействии их друга-профессора, у нее обнаружили рак позвоночника. Причиной могла быть какая-нибудь давняя травма или ушиб. Не исключено, что сказалась резкая смена климата. Такие перемены в пожилом возрасте чреваты непредсказуемыми последствиями. Взорвалась когда-то заложенная мина замедленного действия. Но самым печальным оказалось то, что недуг был уже на той стадии, когда лечение ничего не могло дать, кроме дополнительных мучений.
За то время, которое они прожили вместе, Петр Андреевич не только привязался к Натали, но полюбил ее, поэтому боль жены он ощутил, как собственную не только эмоциями, но и физически. Он был наделен от природы такого рода чувствительностью, когда физические страдания близкого ему человека, становились и для него страданиями. Если у Тамары начинала болеть голова, то с ним сразу же и происходило то же самое, а когда у нее заболели зубы, то он вместе с ней мучился зубной болью.
Когда Тамара узнала об этой его склонности, она стала скрывать от него свои недуги. Однако это не помогало. Он все равно их чувствовал. Да что там жена. Когда он работал во Внешторге, еще до женитьбы, у него была страстная связь с одной сотрудницей. А у той, как на грех, были камни в почках. Так вот, как только у нее случалось обострение болезни, он тоже начинал чувствовать боль в почках. К счастью эта связь закончилась быстро: подруга собралась в долгосрочную зарубежную командировку и по этому случаю разлюбила его.
К Натали приглашали лучших медиков Испании и одного даже из Германии привезли, но все они разводили руками. Поздно. А она тем временем угасала.
- Я жить хочу, Петя,- сказала она ему в одно из просветлений.- Только ведь начала жить по-человечески и вот.… И с тобой… Но Господь рассудил по-другому… Только ты не спеши… Живи сколько сможешь… И за меня... Когда меня не станет, помолись, Петенька, за меня, за меня грешную. Ты не верующий, но помолись. Твою молитву Господь примет
- Да что ты, Наташа, ты еще поправишься. Да и какие у тебя грехи?
- Было, все было. Да ты знаешь. Я тебя люблю. Спасибо тебе за все. Что ты был у меня…
- Да ладно тебе…
- Но ты всеже помолись. Прошу. Обещаешь?
- Обещаю.
- Я буду скучать там по тебе… Но ты не торопись… Там у нас будет вечность… Жалко, что здесь мало пожили.
Понимая, что ей осталось недолго жить, она высказала пожелание, чтобы ее похоронили рядом с мужем.
- Заждался меня Петрович,- сказала она.
На возвращение в Россию она соглашалась, только если туда перевезут и прах мужа.
За день до смерти (никто не предполагал, что конец так близко), Натали попросила пригасить к ней нотариуса немедленно, чтобы составить завещание. Дежуривший около нее Алексей, стал уверять ее, что причины для спешки нет. Согласитесь, что это непросто, в Испании найти нотариуса, понимающего по-русски. То, что можно было и с английским и даже испанским, Натали обоими языками владела, они как-то не подумали. Когда вечером Алексей сообщил ей о неудачном поиске и пообещал утром заняться этим вновь, Натали, сказав, что у нее нет на это времени, продиктовала ему свое завещание. Оно было кратким, суть его состояла в том, чтобы ее законному мужу Панкову Петру Андреевичу пожизненно отчислялось на содержание сумма, равная той, какая отчислялась ей – такой же, какая отчисляется другим компаньонам, Алексею и Александру. Во всем остальном поступать в соответствии с российскими законами.
Когда сын записал ее слова, она поставила на листке свою подпись и потребовала, чтобы он поклялся, что ее воля будет исполнена. Выслушав его клятву, он удовлетворенно вздохнула и потеряла сознание и больше до самой кончины в сознание не приходила. Алексей никому об этом не рассказал, решил исполнение ее воли взять на себя. Сашу утруждать такой безделицей он не стал.
Схоронили Наталью Алексеевну и Максима Петровича в Н, рядом с могилами ее родителей. Кота Порфирия, по пожеланию хозяйки, тоже перевезли в Россию, оставив в Испании его многочисленное потомство.
Петр Андреевич был неутешен. Порой даже плакал. Он стыдился этой своей слабости, но ничего не мог с собой поделать. Пасынки успокаивали его, как могли, но бесполезно. Может показаться странным, но успокоение ему принесла мысль, что и с ним может произойти подобное тому, что произошло с Натали, поскольку у него тоже была когда-то травма позвоночника.
Случилось это в армии перед демобилизацией, в результате неудачного прыжка с парашютом. Он вспомнил, как тогда загорелся от появившейся возможности совершать прыжки, как добивался на это разрешения, поскольку прыжки не входили в его обязанность.
Поскольку полк был авиационный, то в нем было подразделение, которое занималось парашютами, а по мере надобности проверяло их в действии. Летчики ведь только летали с ними и использовали по назначению только в критических ситуациях, когда нужно было спасать жизнь. А это, к счастью, случается не часто. За два года службы в их полку оставление летчиком самолета в полете случилось только один раз.
Петя тоже имел к этому отношение. Он обслуживал парашютные кислородные приборы, которые позволяют летчику дышать, если он покидает самолет на большой высоте. Однажды, когда Петя проводил осмотр состояния подведомственной ему части парашютного снаряжения, начальник парашютной команды, немолодой уже капитан, шутя, предложил ему поучаствовать в проверке, короче говоря, совершить прыжок с самолета.
- Это тебе не с железками возиться.
Капитан сказал это просто так, пошутил, поскольку без разрешения начальства, прохождения медкомиссии и соответствующей подготовки на земле к прыжкам никого не допустят.
Он-то пошутил, а Петю его слова задели за живое. Проявив настойчивость, он получил такое разрешение, прошел медкомиссию, а шутник-капитан провел с ним тренировки и сам же принял зачет. В один прекрасный (или не очень) день Петя занял место в Ли-2 с вожделенным парашютом за спиной. Рядом сидели еще несколько человек. Все из парашютного подразделения.
Но как только самолет пошел на взлет, у него начался мандраж. Однако пути назад уже не было – засмеют ведь: добивался, добивался, а под конец обосрался.
Будь, что будет,- подумал с дрожью он,- а лицо нужно сохранить.
Из самолета он вывалился в полуобморочном состоянии. Дальнейшее от него уже не зависело: проходило в автоматическом режиме: летчик ведь при аварийном оставлении самолета тоже не всегда может контролировать свои действия, тем более заниматься раскрытием своего парашюта. Он катапультируется, а дальше все идет само: включается кислородный аппарат, срабатывает высотный костюм, а на определенной высоте раскрывается парашют. Прыгали они, конечно без кислородных приборов и высотных костюмов, но парашют раскрывался автоматически, как и полагается.
Выбросили их в стороне, но не очень далеко от поселка, чтобы в случае чего они могли добраться и на своих двоих. Но внизу их ожидал транспорт в виде старого автобуса.
Мандраж у Пети прекратился, как-только его дернул раскрывшийся парашют. Осмотревшись, он увидел под собой надвигавшуюся на него картину: освещенную косыми лучами солнца тундру с пятнами нерастаявшего в ложбинах снега, потемневшие, неочистившиеся ото льда озера, немного поодаль прямоугольники строений и выстроившиеся вряд стрекозы МиГов его полка, а в отдалении - Т-3-их другого. Увидел застрявший в снегу и брошенный до лучших времен тягач, который зимой не смогли вытащить. Теперь возле него кто-то копошился. Может водитель пытался завести, а может мародер. Увидел озеро, на льду которого в беспорядке стояли: снегоочистительная машина, трактор, изуродованный МиГ, какая-то другая техника и куча какого-то хлама. МиГ этот прошедшей зимой угробил молодой летчик. Выполняя посадку, он не рассчитал место приземления, машина выкатилась за полосу, врезалась в нагромождение скопившегося за зиму снега. При этом были выворочены все три стойки шасси и поврежден фюзеляж. Ремонту не подлежала. Небольшое по площади, в размер футбольного поля, это озеро было очень глубоким. Расположенное в окружении технических служб, которые зимой на его лед стаскивали всю не подлежащую восстановлению технику и прочий металлический хлам. Когда лед на нем таял, все это добро шло на дно. И так каждый год. Когда-нибудь наши потомки будут добывать полезные ископаемые.
Несмотря на то, что взлетная полоса находилась на самом краю поселка, за ней простиралась только пустынная тундра, на которой не было ничего, кроме гряды валунов, сдвинутых туда при строительстве полосы, именно она была осью, вкруг которой все вертелось. Ее бетонный перст указывал в сторону синеющих вдали гор, за которыми - вероятный противник в лице Норвегии и НАТО. Оттуда ждали нарушителей и оттуда запускали в нашу сторону шары-разведчики.
Как, однако, много можно увидеть с высоты всего за несколько минут: “Высоко сижу, далеко гляжу”.
- А ты дурочка боялась, совсем не страшно!- прокричал Петя в телячьем восторге.- Я еще буду прыгать!
Вместо того чтобы заниматься бесполезным созерцанием и восторгами, ему бы лучше озаботиться тем, как он будет приземляться. А он расслабился. Яркое солнце и отсутствие ветра располагали к тому. Он уже предвкушал момент, как его встретят на земле и первым делом примутся проделывать в гимнастерке дырку для значка парашютиста. Таков ритуал.
Петино приземление прошло нештатно, не так, как он собирался. Его ноги угодили на край бараньего лба , соскользнули по его покатой поверхности, а он ударился об него спиной. К несчастью, на лбу оказался бугорок или лежал камешек, на который угодила середина его позвоночника.
Было очень больно, так больно, что он на несколько минут потерял сознание. Когда они вернулись на аэродром, капитан, начальник парашютной команды, чем-то растер его ушибленную спину и налил из своего НЗ полкружки спирта. Боль стала глуше. Он сказал Пете, что в санчасть ему идти не следует, да и о какой санчасти могла идти речь после того, как того, как он выпил.
Капитану было ни к чему, чтобы о происшествии узнало начальство. Поэтому он продолжал старательно растирать Петину спину своим снадобьем и поить спиртом, пока не сошел синяк, и не прошла боль. А тут и дембель для поступления в институт подоспел. Не до болезни.
Первый раз боль в спине, не сильная, ноющая, напомнила ему о себе только на втором курсе и с тех пор не покидала. Она затихала, порой даже казалось, что прошла, но стоило ему поволноваться, как она заявляла о себе. И так всю последующую жизнь.
Несколько лет назад, незадолго до ухода на пенсию, случай свел Петра Андреевича с врачом, специалистом по спортивным травмам, кандидатом медицины, который к тому же еще и практиковал мануальную терапию. Он поведал ему о своей проблеме.
Врач его внимательно выслушал и направил на рентгеновские снимки, изучив которые, пришел к выводу, что его позвоночник тревожить не следует. Лучше ему от этого не станет, а вот от того, что может стать хуже, он не гарантировал. Он ему прописал специальный бандаж, который нужно было надевать, когда боль усиливается, и разработанный с его участием специальный электроприбор. По его словам, после нескольких сеансов, проведенных этим прибором по методике врача, болевые ощущения должны пройти. Он сказал, что ни бандаж, ни прибор не излечивают, они только укрощает боль. Также он дал направление в специальную клинику, где Петру Андреевичу выдали их совершенно бесплатно.
Несмотря на то, что та клиника находилась у черта на рогах: от станции метро Петровско-Разумовская еще полчаса на автобусе, Петр Андреевич не поленился, съездил и получил эти вещи, но пользоваться ими не стал. Бандаж он попробовал носить, но ходить в нем было неудобно, особенно если целый день. И он его убрал в шкаф. Прибором он пользоваться даже не пытался, решив, что для этого время еще не наступило. Вспомнил о нем и решил опробовать его Петр Андреевич только после смерти Натали, когда перенесенное им потрясение сделало боль очень сильной.
После трех получасовых сеансов на два дня получил облегчение, но потом все вернулось на круги своя. Другая, более длительная попытка дала такой же результат. Оставалось одно - смириться и терпеть, надеясь, что со временем заживет, как на собаке. Так и случилось.
“А ведь был еще один случай, правда, комичный, когда я проверял себя на паршивость. Тоже не удачно, но без последствий,- вспомнил Петр Андреевич.- Это когда я с медичкой познакомился. Я и имя ее забыл, хотя, конечно, знал. Да и не вспоминал я с тех пор этот случай ниразу”.
Было это, кажется еще на первом курсе института.
В канун восьмого марта на вечере отдыха Петя познакомился с девушкой, миниатюрной, говорливо-хохотливой блондинкой, голова которой была усыпана “мелким бесом” шестимесячной завивки. В его преимущественно мужской институт, на вечера отдыха часто приходили студентки из других, преимущественно женских, ВУЗов. Девушка оказалось медичкой.
Весь вечер он танцевал только с ней, а потом вызвался провожать. Однако в метро девушка проявила солидарность и предложила разбежаться, поскольку было уже поздновато. Ему ведь тоже нужно попасть домой до закрытия метро. Прощаясь, она позвала его на вечеринку, которую они по случаю праздника устраивали у себя в общежитии завтра. Петя принял приглашение, и на том они разбежались, договорившись о встрече на выходе из близкой к ее общежитию станции метро.
Утром он долго размышлял над тем, идти ему или не идти, и на кой ему нужна вечеринка в незнакомой компании. К тому же и девушка в шестимесячной завивке, явная провинциалка, ему уже разонравилась. И все же он решил пойти, коли обещал. Девушка будет ждать, а она не виновата. Да и его никто не тянул за язык соглашаться.
Когда он вышел из метро, девушка его уже ждала, синяя от холода. “Видимо долго пришлось стоять,- подумал Петя,- хотя я точен – минута в минуту. Каким бы я был свиньей, если бы не пришел”. По пути он купил у кавказца букетик мимоз для подружки, а в гастрономе бутылку шампанского для праздничного стола.
Вечеринка была самая обычная, студенческая, с немудреной выпивкой и столь же немудреной закуской. Собрались в девичьей комнате. Парни все в той комнате бывали своими. Только Петя оказался посторонним, но это никого не смутило.
Когда разлили по стаканам шампанское и провозгласили тост за милых дам, в комнату стремительно влетел еще один студиозус, запыхавшийся и лохматый. Оглядев присутствовавших и обнаружив среди них незнакомого ему Петю, он бесцеремонно протянул ему руку и представился:
- Кошечкин. Даниил. Будущее светило медицины.
Не дожидаясь ответа, он сел за стол, взял чей-то стакан и предложил свой тост “За милых дам и милых не дам” и выпил. После этого, даже не закусив, сославшись на дела, он также стремительно, как и появился, исчез. Однако по тому, как он, уходя, посмотрел на Петю, тот понял, что он был причиной стремительного ухода с вечеринки будущего светила медицины. Кошечкин явно рассчитывал на Петину девушку, и присутствие Пети нарушило его планы. Бедный Кошечкин.
Пили водку, закусывали вареной картошкой, селедкой, солеными огурцами и квашеной капустой. Постепенно разговоры стали парными, негромкими, интимными. Подружка рассказала Пете, что Кошечкина едва не отчислили из института за то, что он стащил из анатомички человечью голову и у себя в комнате вываривал ее на электроплитке. Хотел получить чистый череп.
- А зачем ему череп?- удивился Петя.
- Чтобы изучать. Он хочет стать нейрохирургом. Это он только с виду такой шубутной. А вообще-то очень серьезный и талантливый. Это и спасло его от отчисления. Меня он тоже уговаривает.
- Уговаривает на что?
- Идти в нейрохирурги.
- Даже так?
- У меня тоже косточки есть. Хочешь я и тебе подарю одну. Хотя бы вот эту.
Она порылась в тумбочке и достала из нее кость, маленькую, плоскую, неопределенной формы.
- А эта откуда?
- Тоже из черепа. Решетчатой называется,- и она на себе показала, где косточка расположена.
- Нет уж, лучше я обойдусь своей,- отшутился Петя.
Однако, несмотря на отказ, девушка незаметно положила ее ему в карман. А поскольку на нем был выходной костюм, который он надевал не часто, то обнаружила в его кармане человеческую кость мама.
- Это что такое,- спросила она.
- Это? Ты где это взяла?- удивился Петя, не связывая мамину находку со своим посещением общежития мединститута.
- В кармане у тебя. Костюм хотела в чистку отдать…
- А?- наконец вспомнил он.- Вот проказница. Все-таки подложила. Это кость.
- Это я и без тебя вижу. Что это за кость и как она попала тебе в карман?
- Человеческая кость, из головы. Вот из этого места,- и он показал откуда. Пете пришлось рассказать все, как было.
Мама оставила его рассказ без комментариев, но кость ему не отдала. Она решила придать ее земле. А с медичкой Петя больше не встречался. Решил, пусть она лучше со своим Кошечкиным головы отваривает на электроплитке.
Когда припасы на столе закончились, вечеринка перешла в следующую стадию: приглушили свет в комнате, оставив только один ночничок в углу, и разобрались по парам. Петю такое продолжение не устроило, и он решил, что пора сваливать. Его девушка пошла с ним: не сидеть же ей одной, когда другие будут обжиматься. Кошечкина то она отшила.
Продолжительного гуляния не вышло, потому что было холодно и ветрено. Очень скоро они продрогли и решили, что пора разбегаться. Прощаясь, девушка обмолвилась, что завтра она целый день будет в анатомичке.
- Людей будете свежевать,- съязвил Петя.
- Не свежевать, а препарировать, и не людей, а трупы,- возразила девушка.- Тебе, небось, слабо?
- Да нет, я бы тоже… Интересно, наверно.
- Вот и приходи. Проведу, посмотришь… Встречаемся завтра в полдевятого на выходе из метро, на том же месте.
Посещение анатомички едва ли заметно расширило Петин жизненный кругозор. Уже при входе его неприятно поразил запах, а когда он увидел, как какой-то парень рядом с трупом ел пирожок, его чуть не вывернуло. Сдерживая подступавшую дурноту, он стащил с себя припасенный для него подругой белый халат и ушел, по-английски, не прощаясь. В институт он в тот день не пошел.
Дома, несмотря на то, что в анатомичке он пробыл всего ничего и на нем был халат, ему успели устроить каверзу. В кармане своего пиджака он обнаружил мужской член с мошонкой. Что бы он делал с такой находкой в институте? Он дома и то не сразу сообразил, как от нее избавиться. Стараясь, чтобы не увидела мама, он завернул этот фрагмент человеческой плоти в газету и отнес в мусорный контейнер у соседнего дома. Такие вот шуточки у будущих светил медицины.
Схоронив Натали, Петр Андреевич два месяца жил у пасынков в их загородной резиденции неподалеку от Н. Отходил от перенесенного потрясения. Однако когда ему полегчало, стал собираться в Москву.
- Поезжай ка ты лучше, Батя, обратно в Испанию, выращивай свои овощи и фрукты, живи и ни о чем не думай,- уговаривали его пасынки.- Мы к тебе будем в гости наезжать, а ты нас угощать. А не хочешь забираться далёко, оставайся у нас. Мы тебя выделим отдельный домик, с ванной и всем остальным. Гостевой. В нем все есть. Грядки устроишь здесь и деревья можно посадить, не проблема. Мать тебя любила, и мы полюбили. Живи себе в свое удовольствие.
- Я подумаю,- уклончиво ответил Петр Андреевич, и решил вернуться в Москву.
Петр Андреевич сидел на поваленном дереве в удаленной от городского шума части Измайловского парка и слушал пенье соловьев. Вокруг не было ни души. Они с Тамарой каждое лето выкраивали время, чтобы посетить этот уголок парка. Здесь соловьи пели особенно здорово. Однако от метро до этого места нужно было пройти километра полтора пешком, что в этот раз далось ему с трудом: несчастье с Натали привело к усилению болей в спине, которые стали повторяться все чаще. Вдобавок стали болеть суставы ног, стало трудно ходить.
Ночью ему приснился сон, будто идет он по улице, а навстречу ему Тамара и Натали, обе в черном и на две головы выше его. Шли и о чем-то громко разговаривали. Поравнявшись с ним, они остановились, уставились на него пустыми глазницами и, ничего не сказав, пошли дальше. А он пробудился весь в поту. Что это? Намек, что и ему пора собираться или наоборот – поживи еще парень. Вот и решил он сходить и послушать соловьев. И все же он решил съездить послушать соловьев. Может статься, что такой случай больше не представится. Помня, что идти нужно далеко, он захватил с собой трость, ту, которой пользовался отец Натали, а еще раньше кто-то из его предков. Теперь и ему пригодилась.
Соловьи пели во всю соловьиную мощь. А когда они затихали, в дело вступал разноголосый хор других птиц. Получался отличный ансамбль.
Увлеченный слушаньем птичьего пения, Петр Андреевич не заметил, когда рядом с ним остановился мужичок весьма преклонного возраста. Несмотря на то, что было солнечно и тепло, даже жарко, он был одет в серое габардиновое пальто, каких не носили лед двадцать, если не больше, и серую кепку, какие были модны во время его молодости. Сберег дедуля.
- В этом году что-то птицы совсем не поют,- вдруг произнес он скрипучим тенорком.
- Как не поют?- вступился за птиц Петр Андреевич.- Я вот соловья слушал. Только-только замолк. Прямо над нами пел.
- И воробьев не стало. Зимой не кормили, вот они и пропали,- продолжил старик, не слушая его. Похоже, что он разговаривал сам с собой. Сказав это, он вздохнул и побрел своей дорогой, припадая на ногу. “Наверно у человека недавно ослабел слух, он это еще себе это уяснил,”- подумал он и приготовился слушать дальше.
Его приятель, испанский профессор, любитель и знаток соловьиного пения, там, в Испании знал места, где соловьи поют в полную силу, и их можно слушать без помех. Он слушал их, смаковал, как вино, записывал на магнитофон, чтобы насладиться потом. Он приглашал Петра Андреевича с собой на эту охоту, а на прощанье подарил ему несколько кассет таких записей.
После возвращения из Испании Петр Андреевич впервые пришел на свое излюбленное место. Он слушал и невольно сравнивал, и, к сожалению, сравнение было не в пользу отечественных певцов. Ему казалось, что испанцы пели медленнее, рассудительнее, солиднее, с паузами, но гораздо нежнее и мелодичнее. Трели наших показались ему короче, паузы между ними тоже, хотя пели наши громче и восторженнее, будто опасались, что их прервут. Он решил, что дома послушает испанцев на подаренных ему кассетах и сделает окончательный вывод. А пока что сказал себе насмешливо:
- Безродный вы, батенька, космополит соловьиный и непатриот.
Сделав такой вывод, Петр Андреевич поднялся со своего места, чтобы идти домой и неожиданно негромко запел:
Прекрасное Далеко
Не будь ко мне жестоко
Парам-пам-пам,
Пум-пум, пум-пум.
Я начинаю путь.
Напевая в ритме бодрого марша и безбожно фальшивя, он встал, последний раз огляделся и решил, что пора домой. Пройдя несколько шагов, он оглянулся и увидел, что забыл свою антикварную трость и только тогда понял, что у него не только отличное настроение, но что у него перестало болеть колено. Он возвратился, подобрал ставшую ему временно ненужной реликвию, сунул ее под мышку наподобие того, как носят зонты в хорошую погоду, и, обрадованный облегчению, бодро зашагал к метро.