Фронт уходил на север. Полевой госпиталь стоял в городе Тихорецке. Со стороны Ростова-на-Дону доносились утробно-ухающие звуки тяжелой артиллерии. Наши войска с огромными потерями освобождали родную землю.
Обожженного летчика привез вчера транспортный самолёт с красными звездами на фюзеляже.Его самолёт , подбитый зенитками врага, упал на ростовскую землю в расположение артиллеристов. Повезло, дотянул до своих. В живых остался командир экипажа, Николай Лавриненко. Он с забинтованной головой лежал сейчас на койке у окна, едва прикрытый легкой простыней… Тело было обожжено на три четверти.
- Машенька, - позвала старшая медсестра молоденькую девочку, - Ты подежурь около него, он очень тяжелый.
Семнадцатилетняя кропоткинская девочка пошла сиделкой в госпиталь, как только машины с красными крестами въехали в город, вслед наступающим войскам.
Нерастраченная нежность и забота сделали свое верное дело. Николай уже разлеплял обожженные веки, и черные казачьи глаза искали свою сестричку.
«Ростом с наперсток, а добра на двоих» - не раз мелькало у него в голове.
За добротой и долгом незаметно пришла любовь. На улице стоял оглушительно-ласковый май 1943 года. Николай выздоравливал от любви еще быстрее.
Пришла пора ехать на фронт. Николай был искренним в своем чувстве, и молодые влюбленные решили свой брак зарегистрировать. Радость тут же смешалась с горечью прощания. Маша теперь стала женой офицера. Сколько было слез, знала только подушка да подружка Наташа.
Треугольник с фронта не заставил себя ждать. «Здравствуй, моя малышка! Получил новый истребитель, будут фрицы помнить лейтенанта Лавриненко…» Ответ полетел птицей. Госпиталь шел за фронтом, и расстояние было незначительным. В ожидании пролетел месяц, затем второй… Машенька написала еще раз, но безрезультатно. «Убили, видно, моего сокола, » - приходили в голову нерадостные мысли, глаза становились влажными, а сердце не сдавалось, надеялось и верило.
Когда война закончилась, Машенька стала писать во все немыслимые инстанции. И вдруг от тетки Николая пришло письмо: пропал без вести. Рухнули надежды о камни ожидания, и в безвестности растаяли мечты.
Жизнь продолжалась. Прошло пять лет. Операционная сестра Марья Гавриловна, молодая женщина со строгими красивыми глазами неожиданно, даже для себя, заневестилась. За ней стал ухаживать бывший артиллерист, капитан Дьяченко, который долечивал старые фронтовые раны. Он чем-то неуловимо напоминал ей Николая, и она вышла за него замуж. Несмотря на молодость, без страсти и так буднично, что даже испугалась своего равнодушия. «Перегорело, » - поставила себе диагноз.
Жили-поживали. Она работала медсестрой, он в комендатуре станции Кавказской. Нажили двоих славных детишек: сына и дочь.
Прошло двадцать пять лет после войны. Вдруг в программе «Время» мелькнула знакомая фамилия: «Бригадир строителей – Николай Лавриненко…» В груди что-то екнуло, ноги подкосились. «Неужели это он!» - она села на диван, сердце нещадно колотилось, на уровне 140 ударов в минуту. Память старательно возвращала в далекий сорок третий…
«Иркутск. ГЭС, отдел кадров» - письмо с таким адресом полетело в холодную Сибирь. Ответ пришел с казенным штемпелем вместо обратного адреса. «Спасибо кадровичке, судя по письму, славная, видать, женщина,»- благодарно подумала Марья Гавриловна.
«На ваш запрос отвечаем, что наш Лавриненко Николай 1945 года рождения…»
-Спасибо, что ответили, - она устало опустилась на кухонную табуретку, - Буду искать все равно, хочется успокоить свое сердце: жив или нет? – она говорила вслух, не замечая этого. Вспомнила про тетку Николая и написала вновь.
На удивление опять быстро пришел ответ, что жив и, наверное, проживает в Хадыженске, по адресу…
«Увидеть во что бы то ни стало, посмотреть в глаза и задать, может быть, единственный вопрос: почему?» - пульсировала мысль.
Промаявшись сутки, решила довериться сотруднице, чтобы та отвезла письмо. Сама лгать мужу и изворачиваться не умела. Аннушка, молодая санитарка, согласилась, и вскоре ее каблучки выстукивали по улице, указанной на конверте.
Хадыженск встретил зеленью. Дом №… утопал в цветах, какой-то голубой вьюнок залез под самую крышу. «Выскочка», - шептали степенные чайные розы. Он не оглядывался и лез по чужим спинам ближе к солнцу. Анна на миг забыла о своей миссии, завороженно разглядывая палитру живых красок.
На стук вышел пожилой мужчина, она спросила:
- Простите, вы Николай Петрович Лавриненко будете?
- Нет, - ответил человек в спортивных штанах и яркой, не по годам, футболке, - Это мой племянник. А что вы хотели?
- Да вот, письмо попросили передать от фронтового друга. Я здесь проездом.
- Он здесь не живет, - последовал ответ.
Мужчина пошел в дом и вернулся с конвертом в руке. Посыльная в душе порадовалась за Марью Гавриловну: на конверте был написан новороссийский адрес. Это было рядом.
Ожидая Аннушку, Маша лишилась сна. Даже флегматичный муж заметил нелады. Она попеняла на погоду и приняла димедрол.
На телефонные переговоры с Новороссийском Маша шла с лекарством в кармане. Голос в трубке, как и четверть века назад, был молодой, и память-чертовка кинула в водоворот сладких воспоминаний. Сердце обмерло, услышав до дрожи знакомое:
- Маша, Машенька, это ты?
Собравшись с силами, еле выдохнула:
- Николай, Коля, Коленька!
- Маша, ты где, Машенька? Я тебя искал полжизни.
- Я тоже, Коля, живу в Кропоткине.
- Я приеду, Маша, говори адрес.
- Найдешь меня на работе, в поликлинике.
Потянулись дни ожидания. Марья Гавриловна работала в полуавтоматическом режиме: подавая инструмент врачу, постоянно выглядывала в окно, в сторону вокзала. Через неделю Николай был в Кропоткине.
- Где ты был, Коля, я столько тебя искала, - вопрос, мучивший ее десятилетия, уже был без боли и тревоги, в нем слышалась горечь обманутых надежд.
- В плену, Машенька. Самолет подбили под Харьковом, прыгнул с парашютом и прямо в лапы к немцам. В конце войны нас освободили, и я опять попал в лагерь, только уже советский. До 1956 года ходил нумерованным зэком.
- А я про тебя по телевизору слышала, - смеясь, сказала Маша.
- Что-то не помню, чтобы я особо отличился, не дадут. Не положено, - недоумевал Николай. Марья Гавриловна стала рассказывать, как его однофамилец разбередил воспоминания.
- Дай Бог ему здоровья, тебя увидел, - Лавриненко с легкой грустью смотрел на свою «малышку», которая была чужой женой.
- Если ты хочешь, я брошу все и приеду к тебе, - молодым пегасом взбрыкивала юность.
- Нет, что ты, Коля, нет, это нельзя, ведь у тебя тоже дети.
Через день он уехал, и больше они не виделись. Лишь изредка перезванивались, и тогда по проводам неслось ласковое и проникновенное: «Маша, Машенька».
В ответ срывалась целая стая звуков, чтобы донести через расстояние и время: «Коля, Коленька…»
Мир вашему дому, Марья Гавриловна!
2002г.